Прежде чем отправиться в часть, он решил походить по Ленинграду, посмотреть на знакомые с юношеских лет проспекты, площади, на красавицу Неву и застывшие над ней мосты. На улице пахло сырыми неубранными листьями. Из плывущих довольно высоко в небе облаков моросил мелкий дождь. Порывистый ветер подхватывал легкие капли и волнами нес их вдоль улицы.
   Не обращая внимания на дождь, Виктор Николаевич шагал по грязным улицам, всматриваясь в появившиеся повсюду приметы войны. Окна нижних этажей зданий были заложены мешками с песком или кирпичами. В стенах угловых домов зияли чернотой амбразуры и бойницы. На проезжей части, ближе к панели, чтобы не мешать движению, громоздились противотанковые ежи. Кое-где на мостовых валялись причудливо спутанные обесточенные нити сорванных со столбов проводов. Часто встречались написанные крупными буквами объявления: "При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна". Он остановился у выбитой взрывом парадной двери и на стене лестничной клетки прочитал: "Не ходите по лестнице с горящими лучинами и жгутами". Подумал: "Лучины и жгуты - тоже спутники блокады" - и перевел взгляд на доску с "Ленинградской правдой". Его внимание привлекла статья о продовольственных трудностях в городе. "Между завмагами, укравшими пять килограммов продовольствия, между вором, укравшим пять картошек, между шпионом, пустившим в обращение пять фальшивых продовольственных документов, нет никакой разницы. Это наши враги", говорилось в статье. "Пишем о килограммах продуктов так остро, - подумал он. - Значит, в городе минимальные запасы, хотя в открытую этого не говорят. Да что говорить, даже по быстро убывающему госпитальному пайку видно".
   В тишине, непривычной для большого города, шел он по проспекту. Ни автомашин, ни троллейбусов, - никаких звуков. "Тихо сегодня, молчат фашисты", - подумал он, и в этот миг звенящую тишину взорвал вой и близкий взрыв снаряда.
   По длинному проспекту из укрепленных на домах и столбах серых с широкими раструбами репродукторов понеслись сигналы тревоги. Они возникали где-то вдали, в конце магистрали, перекатываясь, неслись мимо, в другой конец проспекта, спешили вперед и снова возвращались, как звуки стереофонической музыки, но музыки страшной, угрожающей.
   Определив, что снаряд взорвался внутри двора пятиэтажного дома, капитан побежал туда узнать, не нужна ли кому помощь. Подкованные ботинки застучали по сорванным с петель воротам, заскрежетали по груде кирпичей и битому стеклу.
   Во дворе он остановился ошеломленный увиденным: полузасыпанная битым кирпичом перед ним лежала женщина, а рядом девочка лет четырех. Ее нога была придавлена обрушившейся балкой. Каштанкину приходилось не раз видеть врага рядом - и фашистские самолеты, и перекошенные злобой и ненавистью лица гитлеровцев, но ему еще не доводилось так близко видеть страдания и кровь мирных жителей...
   Капитан не понял, жив ли ребенок, но, что женщина жива - было очевидно. Он принялся отбрасывать придавившие ее тело кирпичи. Когда освободилась рука, она судорожно повела ею в сторону ребенка: мол, ему помогите в первую очередь. Каштанкин попытался приподнять конец деревянной балки, кажется, это были стропила с крыши, - не получалось.
   В подворотне показались девушки из местной противовоздушной обороны с носилками. Втроем они приподняли и отодвинули тяжелый брус. Девочка была жива, очнувшись, она закричала от боли, позвала: "Мама, мама!" Когда дружинницы перевязывали ногу, она снова потеряла сознание. Сандружинницы положили ее на носилки.
   - Мать тоже возьмите в больницу, - попросил Каштанкин.
   Черненькая, с выбившимися из под платка кудрями девушка, наверно, старшая из санитарок, покачала с сожалением головой:
   - У живых и мертвых разные дороги...
   Взглянув на неподвижное лицо, он понял, что женщина уже умерла. Ее рука так и застыла вытянутой, указывая туда, где лежала дочь. Капитан, склонив голову, подумал, что это, должно быть, и есть первый и последний в жизни подвиг молодой матери...
   "У живых и мертвых, - вспомнил он, - разные дороги". Это ведь они и о себе, и обо мне тоже. Надо скорее в часть".
   Но вернуться ему удалось не скоро. В тот день необычно долгим оказался комбинированный - артиллерийский и воздушный - налет на Ленинград. Рушились, горели дома, падали на окраинах и на сами здания объятые пламенем "юнкерсы", гибли люди. Летчика, несмотря на его просьбы, дальше первого бомбоубежища не пустили, порядок для всех один: укрываться по сигналу тревоги...
   А когда прозвучал долгожданный отбой, на проспекте снова установилась гнетущая тишина.
   Говорят, что путь домой всегда короче того, что ведет из дома. Но в этот раз дорога в госпиталь, та, что нечаянно пролегла через безлюдные улицы блокадного города и через маленький двор пятиэтажного серого здания, показалась Виктору Николаевичу куда длиннее.
   9
   Тяжелые орудия гитлеровцев, нацеленные на мирные дома жителей, представляли ту самую черную силу, остановить которую могла только наша артиллерия и авиация. В качестве ночных бомбардировщиков иногда на такие задания посылались МБР, которые, используя малую скорость, могли без промаха положить бомбы на точечные цели...
   - Задача сложная, - говорил Виктор Николаевич товарищам. - Батарея живучая, осколками сталь не возьмешь, а небольшие повреждения немцы быстро исправят. Еще одно прошу учесть: вероятно, свои позиции они прикрывают зенитками. Второй заход даже в ночных условиях окажется много сложнее первого. Точно ударить постараемся сразу.
   Осветительная бомба, словно гигантская люстра, повисла над землей. Каштанкин взглянул на лежащий на коленях планшет с картой. Да, это был квадрат, где зафиксированы орудия. "Надо искать", - крикнул он штурману. Тот махнул рукой: не вижу. Летчик пролетел над редким лесом и вновь вернулся к опушке. Ничего подозрительного. Нигде не заметно и позиций зенитных орудий. Ошиблась разведка? Не должно быть. Делая над опушкой второй круг, капитан обратил внимание на овальные, едва возвышавшиеся над местностью бугры.
   "Здесь!" - подумал он. - Но где же зенитки? Впрочем, дальнобойные орудия замаскированы отлично. Надеются фрицы, что их не найдут. Зенитные пушки не поставили, чтобы не привлекать внимания. Чего пустой лес охранять?.."
   Бомбы летели точно на подозрительные бугры, которые на самом деле оказались маскировочными сетями. Прямыми попаданиями были разрушены укрытия, выведены из строя сами орудия и линии управления и связи.
   Группу самолетов обстреляли уже на обратном пути, над передним краем. Утром в самолете Каштанкина техник обнаружил две пробоины.
   - В полете даже не обратил внимания, - заметил Виктор Николаевич, других-то повреждений не было.
   - Да, пробоины в крыле небольшие, - ответил техник.
   - Вводите скорее машину в строй. Я посмотрю другие самолеты.
   Каштанкин шел от машины к машине, и об эскадрильи были его думы.
   Эскадрилья. Что такое эскадрилья? С военной точки зрения лишь тактическая единица. Но за этим понятием - боевое братство воинов: летчиков, техников, механиков, мотористов и вооруженцев, коммунистов и комсомольцев, начальников и подчиненных, товарищей и друзей. Эскадрилья - это боевая техника: самолеты и их разящее врага оружие. Боевой труд на земле и в воздухе, сплоченность и знания, вложенные в огонь скорострельных пулеметов. Каштанкин любил свою эскадрилью, думал прежде всего о ней...
   Но не пришлось больше Виктору Николаевичу летать на отремонтированном техниками самолете и воевать со своей эскадрильей. Наша промышленность дала новые боевые машины, и нужны были опытные руки, которые стали бы поднимать самолеты в воздух, вести их на врага. Поэтому немало летчиков с фронтов отправлялось в запасные полки и училища, чтобы овладеть новой материальной частью. Среди таких людей оказалися и капитан Каштанкин, и некоторые его товарищи по службе, а эскадрилья по решению командования была расформирована. Ее немногочисленные самолеты и личный состав шли на пополнение других авиаподразделений.
   В ноябре 1941 года капитан Каштанкин покидал блокадный Ленинград. Позади были почти пять месяцев войны - время неравных боев, отступления. Город в кольце. Фашистам не удалось уничтожить ни флот, ни его авиацию. Корабли стоят в Ленинграде и Кронштадте. Самолеты - на аэродромах в городе и пригородах. Обстрелы, голод, холод. Обстановка трудная. Но враг не достиг целей. Непоколебимо стоит колыбель нашей революции. Виктор Николаевич подумал, что разведчики МБР не зря использовали как бомбардировщики. Потери немалые, но в общий отпор гитлеровцам и они внесли посильный вклад. Он летчик и командир - тоже...
   10
   Прежде чем идти за документами в Адмиралтейство, где размещался штаб авиации флота, Виктор Николаевич решил отнести скромные посылки по адресам родных его товарищей. Не спеша, экономя силы, потому что голод пришел и к летчикам, хотя их нормы снабжения были выше, он шагал по узким, проложенным среди сугробов снега, тропинкам. Встречались лишь редкие прохожие. У булочной было люднее. Высокий, худой мужчина жадно ел порцию хлеба, сидя прямо на ступеньках. Тут же старушка продавала детские игрушки - остались, видно, от уехавших в эвакуацию или погибших внуков. "Как трудно людям", подумал Каштанкин и, не оглядываясь, пошагал дальше, на проспект Майорова, где жила мать стрелка-радиста его самолета.
   Звонок не работал, и Каштанкин несмело постучал в дверь. Открыла высохшая, словно с восковым лицом старушка.
   Представившись, Виктор Николаевич протянул ей пакетик с едой:
   - Примите от сына!
   Сверток женщина не взяла, быстро заговорила:
   - А ведь вы это зря. И он зря. Пусть сам как следует ест. И не говорите ничего, - сказала она, хотя капитан молчал. - Все понимаю, всем сейчас лихо. Ему расти, воевать. А я и помру - не беда, едоком в городе меньше. Не возьму и только.
   Каштанкин думал и о ее упрямстве, и о том, что она по-своему права, эта строгая с виду старушка. Стал объяснять, что в часть больше не вернется, будет служить в другом месте и вернуть посылку не сможет.
   - Тогда себе возьмите! Как там Ванюша? Да войдемте в комнату, что в коридоре стоять.
   - Простите, некогда мне. Еще надо побывать по нескольким адресам, а транспорт... Сами знаете, какой в Ленинграде сейчас транспорт...
   - Из сверточка-то покушайте!
   - В тыл я еду, на Большую землю, там еды много. Берите же! - снова протянул он сверток.
   - Ничего, видно, не поделаешь, возьму, - согласилась женщина.. - А вы заходите, коль вернетесь в Ленинград!
   Вернется, нет ли... Этого он тогда не знал... На бульваре Профсоюзов, где жил штурман эскадрильи, на стук открыли не сразу. На лестницу вышел пожилой, обросший бородой, с длинными волосами мужчина в смятом зимнем пальто. Когда капитан спросил об отце и жене штурмана, резко отрубил: "На работе..."
   - Вот это передайте, пожалуйста, - попросил Виктор Николаевич, - здесь мыло и папиросы. И еще скажите, что штурман наш жив и здоров.
   - Исполню, - буркнул мужчина, плотно закрывая дверь прямо перед лицом летчика.
   "Тепло бережет. Даже зайти на минуту не предложил", - подумал Каштанкин. Эту мысль сразу вытеснила другая. "А ведь я его где-то видел. Да, да, на сцене видел. Не узнал бы ни за что, если бы штурман не рассказал, что в их коммуналке проживает известный конферансье. Тогда на концерте он показался веселым, общительным не только внешне. Война, голод и людей изменили. Пожилого артиста, кажется, сломала. Стричься, бриться и причесываться перестал. Совсем опустился человек. Таким выживать труднее..."
   Чтобы попасть к третьему адресату, следовало миновать площадь Труда и мост Лейтенанта Шмидта. С моста было видно, как на Неве, у прорубей, собираются группы людей - женщины и дети с чайниками, ведрами, кастрюлями. Поражала тишина, с какой они делали свое дело. Молча подходил к проруби человек, набирал воды и так же молча уходил.
   В квартиру на Университетской набережной Виктор Николаевич не достучался. Спускавшаяся по лестнице женщина объяснила, что не живут здесь родители летчика, переехали на время к родственникам, у которых есть печка, а куда - не знает.
   Капитан спустился по лестнице вниз, к выходу. Сверток с хлебом отдал двум тощим замерзшим мальчишкам, которые везли с Невы на санках небольшой самовар с водой.
   Назад Виктор Николаевич возвращался по Республиканскому мосту. Слева остались зенитные орудия, установленные у здания бывшей Фондовой биржи, у проруби - та же немая, скорбная очередь...
   Документы для следования к новому месту службы Каштанкину оформили быстро. Теперь можно проститься с городом, но не с привычным, кипящим жизнью, а с городом хмурым, в котором все сильнее властвовали голод и холод.
   Но Каштанкин знал твердо, что как стрелка компаса всегда движется к северу, так и люди всегда тянутся к жизни. Врагу не удалось и не удастся задушить и покорить Ленинград ни голодом, ни холодом, ни обстрелами, ни бомбежками. Город живет, борется, и непременно выстоит. Все дело в сроках, в силах, которые накапливает фронт. А защитники Ленинграда не только оборонялись, но и наносили удары по врагу.
   Еще Виктор Николаевич знал, что можно победить в одном, в другом бою, но пока идет война - это временный успех. Фашистские войска стоят на подступах к Ленинграду. Не знал и не мог знать тогда Виктор Николаевич, что примерно через год успешно завершится операция "Искра". Блокада города будет прорвана, "фляшенхальс" - бутылочное горлышко, как враг называл свою шлиссельбургскую группировку, будет разбита вдребезги, на такие мелкие осколки, собрать которые воедино окажется невозможным.
   Занятая советскими войсками узенькая полоска земли вдоль Ладожского озера даст возможность пустить поезда, прочно соединить Ленинград с Большой землей. Каштанкин не знал, когда и как это произойдет, но знал, что будет именно так, потому что всегда, с первого часа войны верил в нашу неминуемую победу.
   11
   В первый день нового, 1942 года, находясь в запасном полку, Виктор Николаевич написал жене в Борисоглебск: "Трудности и тяжести войны легче переносит тот, кто внутренне собран. Мои боевые товарищи, живые и погибшие, просто решали вопросы войны: жить героем и умереть героем. Искусственно беречь себя я не умею. Когда действуешь смело - останешься цел, а враг понесет большой урон".
   В этом письме капитан Каштанкин как бы суммировал итоги боев сорок первого, размышлял о том, что помогает одержать победу в бою. И еще в письме есть главное - вера в новые успехи, в победу.
   Может показаться, что летчик несколько переоценивает свои боевые достижения. Но то, что ратные дела Каштанкина были отмечены правительственной наградой, подтверждает справедливость его слов. А в 1941-м, в период наших временных неудач и отступления, не щедро давали боевые ордена.
   Старший начальник, вручая Каштанкину орден Красной Звезды, пожелал заслужить в предстоящих трудных боях новые награды. Напомнил, что легких боев не бывает, но самый трудный - ближайший, который предстоит вести. Потом будет следующий, опять самый трудный...
   Напряженные недели переучивания на новую технику - "летающий танк" Ил-2 промелькнули, словно один длинный день. Но не бои ждали летчика, а дело, пожалуй, не менее трудное, чем бои: напряженная и опасная работа летчика перегонщика самолетов.
   О летчиках-перегонщиках известно немного. О них не писали газеты и журналы, им не посвящали кинофильмы и песни, нет о них художественных произведений и военных мемуаров. Пожалуй, трудно объяснить причину такого отношения к людям, сочетавшим одновременно деятельность летчика-испытателя и фронтовика. В самом деле, летчик получал на заводе новую машину, налетавшую 20-30 минут, потому что на заводском аэродроме самолет производил лишь взлет, летал по кругу и совершал посадку. Каждую машину во время войны всесторонне испытывать не было времени. Фронт требовал непрерывного пополнения техникой, и вели ее с заводов на фронтовые аэродромы чаще всего летчики-перегонщики.
   У каждой машины свои особенности в управлении, на виражах, это учитывал летчик, за которым машина закреплена постоянно. Этого не могли знать пилоты, становившиеся ее хозяином лишь от завода до боевой части. Тут они продолжали путь летчиков-испытателей. Но, приближаясь к линии фронта, они принимали эстафету летчиков-фронтовиков; при ограниченном количестве боезапаса к пушкам и пулеметам - на заводских аэродромах его было немного - вступали в бой с врагом. Не все и не всегда побеждали, но все стремились свято и до конца выполнить воинский долг.
   Закончив учебу, капитан Каштанкин стал перегонять самолеты из тыла в окруженный врагом Севастополь.
   ...Позади осталось притихшее Кавказское побережье. Самолеты шли над морем на запад. Каштанкин вел эскадрилью курсом на Крым, чтобы передать штурмовики морским летчикам. Виктору Николаевичу, человеку любившему и знавшему русскую литературу, вспомнились слова одного из защитников города Л. Н. Толстого: "Не может быть, чтобы при мысли, что вы в Севастополе, не проникло в душу вашу чувство какого-то мужества, гордости и чтобы кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах..." Приземлившись на обстреливаемом врагом аэродроме, он подумал: "Будто писал Толстой про наши дни..."
   Господствующими высотами у города владел враг, а аэродромов было всего три. Несмотря на тяжелый скалистый грунт, обстрелы и бомбежки, жители города расширили их, построили укрытия для людей и машин. Весной и зимой сорок второго сюда и прилетали самолеты Каштанкина и его боевых друзей. Иногда приходилось садиться под огнем, и заруливать в укрытия, и улетать на транспортных самолетах за новыми "илами". Летчиками владело одно стремление: быстрее доставить машины героическому городу, не потерять ни одной из них в пути - пути трудном и опасном, на котором не раз подстерегали вражеские истребители.
   При последнем штурме Севастополя в июне 1942 года летчики особой авиагруппы, в которую были сведены все самолеты, оборонявшие город, провели свыше 1600 бомбо-штурмовых ударов, уничтожили свыше 100 самолетов противника, около 50 танков, более 300 автомашин, немало другой техники. Громадная нагрузка в тех тяжелых боях при превосходстве врага в воздухе ложилась на самолеты Ил-2, что пригнал с Кавказа Каштанкин и пилоты его эскадрильи.
   Поднявшись в воздух, севастопольские штурмовики и бомбардировщики шли в сторону моря, вдали от берега набирали высоту и возвращались к намеченным для удара целям. Только так можно было обмануть врага, обладавшего превосходством в воздухе и большим количеством зенитной артиллерии.
   Случалось, что гитлеровцы часами обстреливали из орудий последний оставшийся у нас Херсонский аэродром. В короткие паузы летчики все же успевали подняться в воздух. Случались на взлете и аварии, когда самолет попадал колесами в свежую воронку.
   Последние семь "илов" улетели с аэродрома у Херсонесского маяка незадолго до того, как наши войска оставили город. Они перелетели в Анапу, участвовали в обороне Кавказа. А обстановка на южном направлении летом и осенью 1942 года складывалась трудная. Овладев Ростовом и всем Крымом, немецко-фашистское командование готовило операцию по захвату Кавказа. В те дни большую помощь сухопутным войскам оказывал Черноморский флот и его авиация.
   12
   В июне 1942 года капитан Каштанкин стал командовать отдельной штурмовой авиаэскадрильей. Летчики наносили удары по наземным войскам противника, скоплению судов в портах Керченского и Таманского полуостровов. За короткое время эскадрилья капитана Каштанкина потопила 12 транспортов, уничтожила 63 самолета и немало другой вражеской техники и живой силы."
   Как всегда, получив в штабе задание, Каштанкин поспешил на самолетную стоянку. Двигатель его "ила" работал на полных оборотах. "Механик включил форсаж", - подумал он, вслушиваясь в рев мотора. Идущая от вращающегося винта упругая воздушная струя подхватывала пыль и сухую траву и, поднимая их ввысь, несла к другому концу аэродрома.
   - Самолет к полету готов, - доложил летчику, спустившись с плоскости, авиамеханик и, улыбнувшись, добавил: - Мотор - зверь, работает как часы.
   Капитан тоже улыбнулся. Слишком уж несовместимыми ему показались слова "зверь" и "часы". Он хотел сказать об этом механику, но передумал: не стоило тратить время на не относившиеся к делу разговоры. Летчик поднялся в кабину и двинул сектор газа вперед, самолет вырулил к старту.
   Взлетев, Каштанкин повел свою машину над краем аэродрома, а когда круг замкнулся и он повернул к фронту, за ним легли на курс и остальные шесть "илов". За облаками штурмовики пересекли передний край и стали снижаться.
   Он повидал уже немало фронтовых дорог с глубокими колеями, с остовами сгоревших автомашин и танков по сторонам и близ обочин. Теперь его интересовал не железный лом, а конкретная цель.
   Штурмовики пробились сквозь облачность, и широкая степь, перечеркнутая черной ленточкой дороги, открылась до самого горизонта.
   Капитан сразу увидел то, что они искали: колонну крытых автомашин. Он немного развернул самолет и начал пикировать. Первая бомба взорвалась рядом с головным грузовиком, который тут же перевернулся, будто бы не многотонная машина, а легкий спичечный коробок, и запылал желто-черным пламенем. Другие автомобили стали сворачивать в сторону. Гитлеровцы попрыгали на дорогу, разбежались по кюветам. Но пушки и скорострельные пулеметы "илов" косили убегавших фашистов. Десятки вражеских солдат остались лежать у обочин;
   Вперед удалось вырваться лишь одному грузовику. Круто обойдя горящие машины, снова выскочил на дорогу и помчался дальше. Обстановка для его атаки была самой простой - одиночная машина и нет зенитного огня.
   - Атакуй! - приказал Каштанкин ведомому младшему лейтенанту Хромову, пришедшему недавно в эскадрилью из училища.
   Наблюдая за его действиями, готовый прикрыть ведомого в случае опасности, Каштанкин заметил, что Хромов пикирует слишком круто. "Промажет", - подумалось, но вмешиваться в действия ведомого было поздно. Водитель грузовика дал полный газ, машина рванулась вперед, и в этот же миг Хромов открыл но ней огонь...
   Слишком резко вывел ведомый свою машину из пикирования.
   - Порядочек в летных частях? - спросил разгоряченный боем младший лейтенант, когда они вернулись на аэродром.
   - В основном, - нехотя ответил капитан. Каштанкин понимал: сказал не то, что думал, а такой ответ ничего не даст для учебы. Но не решился сразу начать разговор с ошибок летчика. Вообще стоит ли ему говорить о слишком крутом вираже - ошибка не велика и цель поражена?
   - Идите обедайте, - сказал Виктор Николаевич, - потом поговорим.
   О чем же будет он говорить с молодым летчиком? Ему прежде всего помощь нужна, поддержка. Но и учеба - тоже.
   - "Стоял он, дум великих полн", - услышал Виктор Николаевич знакомый голос комиссара полка Салова, которого знал еще по Балтике.
   - Думы, товарищ батальонный комиссар, о прошлом вылете, о ведомом, как помочь ему лучше.
   - Разговор, вижу, серьезный. Пойдемте ко мне, обмозгуем вместе.
   Капитан подробно рассказал о бое, о неполучившемся разговоре с ведомым и своих размышлениях после полета.
   - Для начала скажу, что тут лобовой атакой делу не поможешь, - заметил батальонный комиссар. - Зачем вчерашнего курсанта ругать. Хорошо что вы об этом подумали. Ход нужно найти, чтобы рос человек.
   - Какой? - нетерпеливо спросил Каштанкин.
   - Если бы мы с вами знали все рецепты на разные случаи жизни, как легко и просто было бы работать, - улыбнулся Салов. - Хотя случай ваш, понятно, не самый сложный!
   Виктор Николаевич подумал, что батальонный комиссар уже много раз говорил подобное. "Сказал, лишь бы не угас разговор, а сам думает, как помочь молодому летчику и мне".
   - Есть такой термин в авиации - "потолок", - продолжал Салов.
   - Понимаю, наибольшая высота, на которой способен действовать самолет, - усмехнулся Каштанкин, еще не догадываясь к чему клонит комиссар.
   - Потолок подъема машины ограничен техническими возможностями. Так?
   - Согласен, - ответил Виктор Николаевич.
   - А потолок роста летчика, его знаний, мастерства? Это зависит прежде всего от стремления достигнуть большего.
   Виктор Николаевич уловил главную мысль политработника. Беседу с ведомым надо повернуть так, чтобы он понял: успеха добивается тот, у кого выше личный потолок. Надо развивать стремление к знаниям, быть строгим к успехам и промахам своим и молодежи.
   - Но перспективу, перспективу не забудьте! - добавил батальонный комиссар, - чтобы вперед идти, к потолку...
   - Попробую, теперь должен разговор получиться, - сказал Каштанкин.
   - И у меня тоже, - согласно кивнул комиссар. - С другими летчиками. Тему вы мне хорошую для размышлений подбросили... Пусть мы ведем бои, которые не попадают в сводки. Не войдут они и в учебники тактики, но нет предела совершенствованию. Верно я говорю?
   - А ведь большой смысл для нас, летчиков, в этом термине - потолок! подхватил Каштанкин.
   - Вы куда идти собираетесь? - спросил, помолчав, батальонный комиссар Салов.
   - На стоянку, - ответил Каштанкин. - Оттуда в полевые авиаремонтные мастерские. Наш самолет там ремонтируют. Взглянуть, как идут работы.
   - Можно и я с вами пойду? Не возражаете? - спросил комиссар полка.
   Каштанкин отлично понимал, что комиссар, конечно, не должен спрашивать согласия командира эскадрильи. Но таков уж он, Салов: до мозга костей летчик и ровно настолько же интеллигентный человек.