Остановилась машина, за десять футов от меня, и голос внутри нее спросил:
— Ты в порядке?
— Нет! — проорал я в ответ.
— Тебе больно?
— Да! — крикнул я.
Раздался хлопок двери, звук шагов, но я ничего не видел, и чувак, чьи ноги подошли ко мне, спросил:
— Ты пил?
— Я никогда не пью.
— О.
Кот подошел ближе.
— Тогда в чем дело?
На это я ответил истерическим криком, и завизжал, хохоча, словно маньяк.
— Ты пил, — с неодобрением сказал кот.
— Ну, вы тоже пили.
— Честно говоря, ты прав, я пил.
Чувак поднял мою Веспу, потряс ее и сказал:
— У тебя кончилось горючее, вот в чем твоя проблема. В этой игрушке нет горючего.
— У меня кончилось горючее, это точно.
— Ну, тогда все просто. Я отолью тебе немного.
— Правда? — спросил я, наконец-то проявив интерес.
— Я же сказал, что так и сделаю.
Он прислонил мою Веспу к капоту машины, покопался в бумажнике, выловил трубку и дал ее мне.
— Будет лучше, если это сделаешь ты, — сказал чувак. — Я достаточно проглотил крепких жидкостей за этот вечер.
Так что я набрал несколько раз полный рот этой жидкости и выплюнул, и эта чертова штука на самом деле заработала, как и было сказано, и мы слушали, как горючее журчит внутри Веспы.
— Только что я кое-что понял, — сказал кот.
— Неужели?
— У меня у самого остался где-то галлон. Мы же не хотим высасывать все это обратно, не так ли?
— Нет, — сказал я, быстро заламывая трубку, чтобы жидкость перестала литься.
— Кажется, этого тебе хватит, чтобы вернуться назад к цивилизации.
— Спасибо. Где цивилизация? — спросил я.
— Ты не знаешь, где ты находишься?
— Ни малейшего представления.
Кот издал звук «тц-тц»
— Тебе действительно пора завязывать, — сказал он. — Просто развернись, проедешь полмили и попадешь на главную дорогу в Лондон. Я полагаю, тебе нужен Лондон?
Я отдал трубку.
— Мне нужен весь чертов город, — сказал я, — и все, что там имеется.
— Добро пожаловать, — сказал этот благодетель. — Я сам из Эйлсбери.
Мы пожали друг другу руки, похлопали друг друга по спине, и я проводил его взглядом, потом сел на свою Веспу и развернулся. Очень скоро я достиг бензоколонки, нормально заправился, выпил чашечку в ночном кафе для водителей и продолжил свое путешествие в столицу, словно Р. Виттингтон. И я говорил себе, пока мчался «ну, что же — прощай, счастливая юность: с этой минуты я буду крепким, крепким орешком, и если она думает, что может меня ранить, она здорово ошибается, черт побери. А что касается выставки, я все равно продолжу заниматься ей, сделаю немного бабок и поймаю ее, когда она упадет, а она упадет, это несомненно — и тогда мы посмотрим».
Скоро я прибыл в знакомые кварталы, и оказалось, что я еду в Пимлико, потому что — придется это признать — я хотел, чтобы случилось чудо, и моя противная старая Мама усвоила, что случилось с ее вторым ребенком и, может, предложила или сделала что-нибудь, или просто сказала что-либо обо всем этом. Я достиг района и медленно поехал по улице и, естественно, в ее подвале горел свет, так что я припарковался, аккуратно спустился вниз и глянул в окно, где, как и ожидалось, она распивала что-то с постояльцем. Папаша, возможно, и был прав насчет киприотов, но мне показалось, что это все тот же мальтийский здоровяк. И честно говоря, хоть я и хотел побеседовать с Мамашей — я хочу сказать, что даже чувствовал себя обязанным дать ей такую возможность — я не мог представить себе, как я открою эту тему, когда поблизости мальтиец, хоть я и был уверен, что она освободилась бы от него. Поэтому я поднялся по ступенькам и направился домой, посмотреть, быть может, Большая Джилл уже вернулась.
Большой Джилл не было — по крайней мере, свет не горел — но там оказался кое-кто другой: отгадайте, кто! Это был Эдвард-Тед, и никто другой, с пакетом в руках, он выходил из парадной двери (она всегда открыта, я уже говорил) как раз в тот момент, когда я вошел. Он сначала попятился, пока не увидел, что это я, потом сказал «Мне нужно поговорить с тобой», так что пришлось пригласить клоуна к себе, чтобы поболтать.
Я включил мягкое освещение, предмет моей гордости (потому что мне сделал его за десять фунтов один знакомый парень из театра, светотехник с Лэйн), и налил бравому гаду Эду стакан светлого пива с лаймом, его я храню для таких посетителей, еле слышно включил Ч. Паркера и посмотрел на него. Он был в своей летней униформе, то бишь: пижамные джинсы, тигровая майка и синий пиджак на молнии (воротничок, естественно, поднят — должно быть, он пользовался китовым усом), стрижка, сделанная газонокосилкой и хмурый взгляд. Но что-то в Теде Эде настораживало: он не был таким побитым, как обычно, его рычание было более естественным, и плечи расправлены, в них было немного больше силы.
— Возня, — сказал Тед, — с этими дисками.
— Какими дисками?
— Вот, тут.
Он показал на пакет. Грязь, наверное, уже въелась в его ногти.
— Зачем они тебе?
— Хочу их толкнуть.
— Давай посмотрим.
К моему удивлению, это была очень крутая коллекция.
— Я не знал, что у тебя такой вкус, — сказал я Эдварду. — Вообще-то, я не знал, что у тебя вообще есть вкус.
— Э? — сказал он.
— Они побиты, наверное.
Хитрая ухмылка расколола лицо чудовища.
— Ни фига, — сказал он.
— И что просишь за них?
— Называй сумму.
— Я сказал «Что ты просишь».
— Десятку.
— Цена слишком высока. Я дам тебе четыре.
— Эээррр!
— Оставь их себе, сынок.
— Десятку, я сказал.
Я покачал головой.
— Ну, с ними же одна возня, — напомнил я ему. — Что еще?
Теперь Эд выглядел очень уверенным в себе и сказал:
— Дятел послал меня.
— Послал, говоришь? Кто такой Дятел?
— Ты не знаешь?
— Поэтому и спрашиваю.
Эдвард выглядел очень высокомерно.
— Если ты живешь здесь, — сказал он, — и не знаешь Дятла, ты не знаешь ничего.
— Ага. Кто он?
— Он — главарь моей банды.
— Мне казалось, ты завязал с бандами. А они — с тобой. Как ты заработал прощение?
— Я не работаю.
— Как ты присоединился к банде?
— Они попросили меня.
— На коленях, наверное? Интересно, с чего это?
Эд ухмыльнулся, потом вытащил из кармана маленькую бритву, такими мясник делает котлеты, стер кусочки грязи с лезвия, поводил им по рукаву, и сказал:
— Я сделал дельце.
— Ты и царапину сейчас сделаешь, кстати.
— Не я. Они меня прикрыли.
Я встал, подошел к нему, протянул руку и взглянул на Эда. Он хлопнул бритву, довольно сильно, на мою ладонь. Когда он увидел, что я забираю бритву себе, он попытался отнять ее.
— Я просто кладу ее сюда, — сказал я, положив бритву на пол. — Не люблю разговаривать во время еды.
Эд смотрел то на меня, то на оружие.
— Ну, вот, — сказал он. — Дятел хочет видеть тебя.
— Передай ему, пусть приходит.
— Дятлу не передают.
— Ну, ты-то уж точно. Послушай, Эд-Тед. Если кто-нибудь хочет меня видеть, пожалуйста. Но вызвать меня куда-нибудь может только суд.
Эдвард встал, поднял свою бритву, поиграл ей, положил обратно в свой лоснящийся от жира пиджак и сказал мне:
— Ладно. О'кей. Я скажу ему. А эти штуки?
— Я дам тебе четыре.
— Я сказал — десять.
— А я сказал — четыре.
Вообще, я уже начал побаиваться этого визита, а также, скажу вам, был напуган. Ибо можно быть отважнее льва, чем я даже притворяться не собираюсь, но если четырнадцать таких вот гиен нападут на тебя ночью, на пустынной улице (как они всегда и делают), поверьте мне, сделать абсолютно ничего нельзя, остается только заказать койку в больнице. Так что лучше не попадаться им на пути, что очень легко, если только ты не спровоцируешь их (или они не пристанут к тебе), потому что если что-то произойдет, я могу сказать вам, руководствуясь опытом — я имею в виду, я видел это — никто не поможет вам, даже закон, если, конечно, полицейских вообще будет видно на горизонте, а этого в таких районах не бывает.
— Я дам тебе пять, — сказал я, и это было моей большой ошибкой.
— Десять.
— Тогда забудь об этом.
— Я не забуду…, — сказал Эд. — Ты еще услышишь обо мне, и о парнях, и о Дятле… И тот парень, которого хотят выгнать отсюда, тоже услышит о них…
— Кто хочет выгнать, и кого?
— Дятел хочет выгнать отсюда Клевого.
— Почему?
— Ему не обязательно говорить, почему. Он просто хочет, чтобы тот уехал отсюда и вообще из этого квартала. И ты должен сказать Клевому и проследить, как он смотается.
Я уставился на этого английского продукта.
— Эд, — сказал я, — ты можешь пойти и помочиться себе на ногу.
Как ни странно, но он улыбнулся, если это можно было назвать улыбкой.
— Ладно, — сказал он, — я возьму пятерку.
И я сделал свою вторую большую ошибку, а именно — подошел к ящику, где я держу некоторые ценные вещи, открыл его и достал немного денег, а Эд моментально запустил туда свои руки, и когда я ухватился за них, он дернулся назад и ударил меня по шее, дважды, очень быстро.
Я терпеть не могу драки. Нет, я не трус, — честно говоря, не думаю, что я трус, — но я терпеть не могу эту глупую возню, когда, не говоря уже о возможности пораниться, ты можешь нанести ущерб кому-нибудь, на кого тебе совершенно насрать, и очутиться в кутузке за нанесение побоев. Так что по возможности я избегаю драк. Но раз уж я ввязался, с другой стороны, я предпочитаю грязную борьбу — я не Джентльмен Джим, — потому что в драке я вижу лишь один выход, раз уж нет других вариантов: победить как можно быстрее и сменить тему.
Так что первое, что я сделал, превозмогая боль, пока Эд все еще тыкал меня в шею, — это схватил его за пиджак обеими руками, чтобы он не достал свою бритву, а дальше я поднялся, в то время, как он все еще бил меня по лицу и прыгнул ему на ногу всеми своими девятью стоунами, и пнул его так сильно, как мог, по голени, в то время, как я почувствовал треск зубов и кровь заливала мне глаза. Он согнулся, ему пришлось это сделать, и я отпустил его пиджак, схватил бутылку с лаймовым соком и разбил ее о череп Эдварда, его ноги подкосились, и он упал на пол, затем я пнул его в живот, просто для полной уверенности.
— Ты жалкий вероломный ублюдок! — провозгласил я.
Эд лежал и стонал. Я вытащил его бритву, подошел к окну и запустил ее в Неапольскую ночь, потом сделал погромче Ч. Паркера, чтобы соседи не слышали того, чего им не положено слышать, вытер полотенцем кровь, и открылась дверь, и это был М-р Клевый.
— Привет, — сказал Клевый. — Я слышал какой-то шум.
Я указал на Эда-Теда.
— Вот и все, — сказал я.
Клевый подошел и посмотрел на него.
— Ах, этот, — сказал он. — Извини, что прибыл поздно.
— Лучше поздно, чем никогда, — сказал я. — Ты можешь помочь мне избавиться от тела.
Клевый оглядел меня.
— Тебе лучше пойти в ванную, — сказал он. — Я спроважу твоего гостя.
И он ухватился за воротник пиджака Эдварда своими длинными, очень солидными руками, и поволок его по полу за дверь, и я слышал звук, будто грузчики переносят по твоей просьбе большое пианино.
В ванной я привел себя в порядок, оказалось, что все было нормально, правда, чувствовал я себя ужасно, и вернулся назад к себе в комнату, вытащил первую попавшуюся пластинку из пакета Эда, поставил ее и это оказались MJQ, исполнявшие Конкорд, очень мило и уютно.
Появился Клевый, кивнул на музыку со словами «Мило», спросил, может ли он вымыть руки, и я пошел вместе с ним в ванную.
— Где ты уложил Эда? — спросил я.
— На улице. По соседству. Посреди мусорных ящиков.
— Надеюсь, что он не мертв, или не при смерти.
— Я так не думаю, — сказал Клевый, вытирая свои длинные руки. — Он умрет как-нибудь в другой день, — и улыбнулся не очень приятно. Когда мы вернулись в комнату, я рассказал ему, что поведал мне Эд во время своего дружелюбного визита.
— Уилф, мой брат, сказал мне то же самое.
— Он тоже с ними?
— Он хотел бы, но они не берут его из-за меня.
— А этот Дятел, — спросил я Клевого. — Ты его знаешь?
— Я знаю, как он выглядит…
— Крутой чувак, не так ли?
— Ну, говорят, что есть четыре сотни тинэйджеров, подчиняющихся ему.
— Четыре сотни? Не дури меня, Клевый.
— Верь мне. Около четырех сотен.
— Тинэйджеров?
— Ну, Теды, полу-Теды… ты знаешь… местные хулиганы…
Хотел бы я, чтобы вы слышали, какое презрение вложил Клевый в последнее слово!
— Ну, и что ты думаешь обо всем этом? — спросил я его.
Клевый закурил.
— Что-то происходит, — сказал он.
— Ты хочешь сказать, в данный момент?
— Что-то готовится…. Извини, но ты не заметил бы этого, сынок, так как ты не цветной…
— Ну, скажи мне, что? Потому что, черт возьми, я не верил во все это.
— Например, нас начали переезжать машинами. И мотоциклами.
— Случайные происшествия. Пьяницы. Ты уверен?
— Это случается так часто. Это все намеренно. Нужно быстро переходить улицу, если видишь, что кто-то приближается.
— Что еще, Клевый?
— Ну, вот еще что. Тебя останавливают и стреляют сигарету. Если ты даешь им, они берут всю пачку и ухмыляются. Если отказываешь, они бьют тебя и убегают…
— «Они». Сколько «их»?
— Небольшие группы.
— С тобой это случалось?
— Да. Вот еще что. Несколько дней назад, в метро, меня остановили и спросили "С какой стороны тебе сбрить волосы? "
— А что ты ответил?
— Ничего.
— Ты был один?
— Нас было двое. Их — восемь или девять.
— Что было дальше?
— Они сказали «Мы вас ненавидим».
— Ты ответил?
— Нет. Потом они сказали «Убирайтесь к себе в страну»,
— Но это и есть твоя страна, Клевый.
— Ты так думаешь?
— Клянусь Богом, так оно и есть! Я могу сказать тебе, мужик, это и есть твоя страна.
— Я сказал им тоже самое.
— Значит, ты все-таки ответил?
— Когда они это сказали, да, я ответил.
— Что произошло дальше?
— Они назвали меня ублюдком. Поэтому мой друг сказал"Когда твоя мать хочет хорошенько потрахаться, она не беспокоит твоего отца — она приходит ко мне".
— Как им это понравилось?
— Я не знаю. Потому что когда он сказал это, он также вытащил нож и предложил им подойти.
— А они?
— Нет, они не подошли. Но в этот раз их было всего восемь или девять.
В глазах Клевого появился взгляд, каким он, должно быть, смотрел на этих Тедов.
— Не смотри на меня так, мужик, — взмолился я. — Я же на твоей стороне.
— Да?
— Да.
— Очень мило с твоей стороны, — сказал Клевый, но я видел, что он так не думал или не верил мне.
Я выключил MJQ.
— Ну, и что же произойдет дальше? — спросил я его.
— Я не знаю, парень. Я хотел бы тебе сказать, но не знаю. А знаю я вот что. До сих пор белые Теды воевали друг против друга, все эти детские банды. Если они примутся за цветных, на с здесь всего несколько тысяч, но я не думаю, что ты увидишь среди нас трусов.
Я не мог вынести этот кошмар. Я воскликнул:
— Клевый, это же Лондон, а не какой-то провинциальный городишко на отшибе цивилизации! Это Лондон, мужик, столица, огромный великолепный город, где жили представители всех рас еще со времен древних римлян!
Клевый сказал:
— О, да, я верю тебе.
— Они никогда не допустят этого! — провозгласил я.
— Кто они?
— Взрослые! Мужчины! Женщины! Все авторитеты! Закон и порядок — одна из самых великих вещей в Англии!
На это Клевый не ответил. Я взял его за плечо.
— И, Клевый, — сказал я, — ты — один из нас. Ты не Пик, вообще-то…
Он убрал мою руку.
— Если начнутся какие-то неприятности, — сказал он, — я — Пик. И причина, по которой я им являюсь — меня никогда не спрашивали, мне никогда не отказывали ни в чем, всегда принимали меня — ты понимаешь? Даже если я наполовину белый! Но твои люди… нет. Часть меня, принадлежащая тебе, принадлежит и им тоже.
После того, как он сказал это, он вышел.
Так что после всего этого я провел ужасную ночь: иногда просыпался от болей и зуда, а красно-фиолетовое марево заполнило все в окно. Иногда мне снились эти сны, из которых ты ничего не помнишь, кроме того, что они ужасны. Или я лежал, размышляя, и не был уверен в том, я это или не я…. Но когда я проснулся, около полудня, я знал, что мне нужно сделать по крайней мере две вещи: номер один— позвонить Д-ру А. Р. Франклину, под предлогом проверки моих ран, а на самом деле для того, чтобы уладить все насчет этого рандеву с Папашей, и номер два — отыскать Уиза; потому что только он знал все про то, что рассказал мне Клевый, и только он мог сравниться по степени опасности, если бы захотел этого, с Дятлом или с кем угодно. А также я хотел вновь увидеть парня.
Когда я вышел на улицу в поисках телефонной будки, солнце было чем-то занято, и день выдался безветренный. Но то ли я действительно это чувствовал, то ли я был утомлен — в воздухе была какая-то тишина, с чем-то вроде движения: то есть будто воздух менялся не с помощью ветра, а сам по себе, туда, сюда, с небольшими паузами. Подивившись этому на ступеньках дома, я заскочил к Джилл на один миг спросить, знает ли она номер Уиза, потом проверил мусорные ящики в округе, посмотрел, там ли еще Эд (его уже не было), и отправился по улице в сторону телефонов-автоматов. Стекло в одной будке, а оно, видит Бог, крепче брони, было расколото, в другой же трубка была вырвана с корнем. Так что я вернулся к расколотой и позвонил на Харли-стрит.
Трубку подняла медсестра, она сказала, что помнит меня, спросила, как я себя чувствую, и объяснила, что Д-р Ф. в отпуске, в Риме, на конгрессе, но вернется через неделю, и поинтересовалась, позвоню ли я еще, и, кстати говоря, что вообще случилось? Моя голова ничего не соображала и была готова взорваться, так что я сказал "нет, ничего, привет доктору, счастья вам, благодарю, я перезвоню в другой раз. Потом я позвонил Уизу.
Надо сказать, что я побаивался этого звонка. Во-первых, понравится ли это Уизу? А во-вторых… я ведь никогда не звонил кому-либо, занимающимся таким делом, и мне было интересно, кто поднимет трубку? Парень? Девушка? Служанка? Один из клиентов? Так что пока шли гудки, я репетировал возможное начало разговора. Но я зря волновался, трубку взял Уиз, он сказал, что Большая Джилл предупредила его, что я буду звонить, и когда я смогу зайти? Он дал мне адрес, сказал позвонить в дверь с табличкой «Ветеринар» на самом верху. Так я и сделал.
Еще одним сюрпризом было то, что, кроме самого Уиза, там была его женщина, а я думал, что ее не будет видно, — я хочу сказать, что она не должна была принимать так по-светски, словно чья-то тетушка. Она показалась мне очень юной, и, как говорят, «респектабельной», в общем, если бы я увидел ее на панели (если допустить, что я бываю там), сомневаюсь, что я бы все понял. Единственное — она так смотрела на тебя, словно ты был неким возможным ценным продуктом — ну, там, бруском мыла, или куриными окорочками, или чем-нибудь вроде этого. Еще я предполагал, что застану здесь в самом разгаре различные виды оргий, — судьи и епископы веселятся на сластолюбивых диванах, — но на самом деле все выглядело вполне обычно, даже немного чопорно и утонченно.
Пока женщина Уиза готовила нам чай, я рассказал ему об Эде и Клевом и Дятле и обо всех Неаполитанских делах.
— Сдается мне, там что-то не так, — сказал я.
— А что ты хочешь от меня? — спросил Уиз не очень вежливо.
— Я не знаю, Уиз. Может, съездишь и глянешь?
— Почему, дружок? Моя профессия не позволяет мне вмешиваться во что-либо кроме своих собственных дел.
— Да, я полагаю, ты прав.
— О чем, вообще, ты беспокоишься? У тебя нет проблем с цветом кожи…
Я понял, что не смогу втолковать Уизу свои мысли. Вот он сидит, свернувшийся в клубок, словно гепард, одетый в уличные шмотки, стоящие дороже смокингов, улыбается, ухмыляется, и выглядит, блядь, таким довольным собой, осмелюсь я сказать.
— Просто, Уиз, — сказал я, делая последнюю попытку, — я подумал, что то, о чем я тебе рассказал, тоже вызовет у тебя отвращение.
— Ну, — сказал он, — кстати говоря, вызывает. Вызывает, парень, вызывает, — все эти лоховские делишки мне отвратительны: например, удары без предупреждения! Игры, в которые играют люди!
Я извинился за это и хотел сказать, что и сам он играл некоторое время, да и в данный момент играет, если уж на то пошло, но нельзя забывать, что Уизард где-то глубоко внутри такой юный. На самом деле, зачастую он ведет себя как продукт в коротких штанишках.
Он встал, чтобы включить музыку на своем проигрывателе.
— Я знаю этого Дятла, — сказал он, нажимая кнопку А или Б.
— О? Давай тогда, Уизард. Рассказывай.
Он рассказал. Уиз и Дятел, как оказалось, оба были воспитанниками церковного детского приюта в Уондсворте, — что для меня было новостью как о Теде, так и о Уизе. По словам Уиза, в детстве Дятел отличался кротким и тихим поведением, и из-за этого был объектом насмешек для остальных юных трудных детей, пока не настал день, когда, в возрасте одиннадцати лет, он не утопил малыша в реке Уэндл, проткнув плоскогубцами шину и бросая камни до тех пор, пока тот не пошел ко дну. С тех пор остальные обитатели дома брошенных котят держали Дятла на расстоянии, что, если верить памяти Уиза, удивило Дятла и нанесло ему боль, ибо он, казалось, считал, что не сделал ничего необычного. Уиз рассказал эту байку, как и я сейчас, для смеха, но даже он не считал, что это хоть сколько нибудь смешно, я видел.
— А дальше? — спросил я.
Дальше, сказал Уиз, преступное чадо отослали в клетку, одну из тех, что заготовлены для различных возрастных групп, он отрабатывал свое год за годом, до сегодняшних дней, когда в возрасте семнадцати лет он был великолепно натренирован для антиобщественной деятельности, как и любой другой парень в королевстве, и закон ждал его следующей крупномасштабной операции, чтобы упечь его по-взрослому. Помоги Боже, сказал Уиз, тем, к кому его посадят, потому что, если они его не изобьют и тем самым не взбесят окончательно, парень одного из них все равно хлопнет, потому что проблема не в том, что парень такой уж плохой, а в том, что он ни капли не понимает, что вообще означает слово плохо. Тем временем его главным достижением с тех пор, как он покинул церковный дом, было превращение кинотеатра Ладброукс в развалины.
— Одним словом, — заключил Уиз, — мальчика нужно уложить спать.
— Никого не нужно укладывать, — сказал я, — даже тебя.
В этот момент зазвонил телефон, вновь появилась женщина Уиза и заняла на момент его место на капитанском мостике, ибо наклевывалось дельце. Если бы вам случайно посчастливилось услышать ее разговор — в смысле, лишь ее реплики, — звучало бы это совершенно обыденно, так уж аккуратно она подбирала слова, но если бы вы, как и мы, знали, в чем дело, вы бы сразу поняли, как ее разговор соответствует соглашениям, к которым она приводила назойливого кота на том конце линии. И вы бы удивлялись и удивлялись, гадая, кем, судя по ее ответам, может быть этот тип — и имеет ли он какое-нибудь представление о том, что на самом деле происходит здесь, и как организовано на самом деле великолепное свидание для него, жалкого бедного ублюдка.
После этого женщина Уиза вежливо посмотрела на нас и ничего не сказала, но через некоторое время Уиз встал, словно он это запланировал несколько дней назад, и сказал, почему бы мне с ним немножко не прогуляться? И вышел вместе со мной, ничего не сказав своей женщине, а она, в свою очередь, ничего не сказала ему.
Там, на свежем воздухе, после небольшого молчания, мы завернули в частный скверик, к которому, по-моему, у Уиза был ключ — кстати, этот сквер можно было видеть из магазина, упоминавшемся мной в начале, где мы часто бывали вместе — и мы сели на два металлических стула, под поздним полуденным солнцем, и Уиз сказал:
— Парень, это скука: я точно тебе говорю, скука. Как только сделаю немного денег, завяжу с этим.
— Она тебе позволит?
— Позволит? Мне?
— Ты ей, кажется, нравишься.
— О, еще бы я ей не нравился! — Он засмеялся — довольно противно. — Но я отпущу ее, как только получу то, что мне нужно.
— И что будешь делать с тем, что тебе нужно?
Он посмотрел на меня.
— Парень, я не знаю, — сказал он. — Может, путешествовать. Или начну какой-нибудь бизнес. Что-нибудь, в общем, — и нацелился камешком в голубя.
— Если до этого тебя не поймают, — не удержался я.
Он пихнул меня в бок.
— Вряд ли, парень, честно, вряд ли. Если твоя девка на улице — да, это паршиво. Но девчонка по вызову — им это доказать будет не так уж и легко.
— Никогда не поздно начать, как они говорят.
— О, конечно, они всегда так говорят.
Он кинул еще один камешек и попал в яблочко.
Я сказал:
— Не против, Уиз, если я задам тебе вопрос?
— Давай, мужик.
— У твоей девки было, скажем, х мужчин. Рабочий день завершен, ты пришел домой и лег спать. Как тебе это нравится?
— Что это?
— Ее х мужчин.
— Ты в порядке?
— Нет! — проорал я в ответ.
— Тебе больно?
— Да! — крикнул я.
Раздался хлопок двери, звук шагов, но я ничего не видел, и чувак, чьи ноги подошли ко мне, спросил:
— Ты пил?
— Я никогда не пью.
— О.
Кот подошел ближе.
— Тогда в чем дело?
На это я ответил истерическим криком, и завизжал, хохоча, словно маньяк.
— Ты пил, — с неодобрением сказал кот.
— Ну, вы тоже пили.
— Честно говоря, ты прав, я пил.
Чувак поднял мою Веспу, потряс ее и сказал:
— У тебя кончилось горючее, вот в чем твоя проблема. В этой игрушке нет горючего.
— У меня кончилось горючее, это точно.
— Ну, тогда все просто. Я отолью тебе немного.
— Правда? — спросил я, наконец-то проявив интерес.
— Я же сказал, что так и сделаю.
Он прислонил мою Веспу к капоту машины, покопался в бумажнике, выловил трубку и дал ее мне.
— Будет лучше, если это сделаешь ты, — сказал чувак. — Я достаточно проглотил крепких жидкостей за этот вечер.
Так что я набрал несколько раз полный рот этой жидкости и выплюнул, и эта чертова штука на самом деле заработала, как и было сказано, и мы слушали, как горючее журчит внутри Веспы.
— Только что я кое-что понял, — сказал кот.
— Неужели?
— У меня у самого остался где-то галлон. Мы же не хотим высасывать все это обратно, не так ли?
— Нет, — сказал я, быстро заламывая трубку, чтобы жидкость перестала литься.
— Кажется, этого тебе хватит, чтобы вернуться назад к цивилизации.
— Спасибо. Где цивилизация? — спросил я.
— Ты не знаешь, где ты находишься?
— Ни малейшего представления.
Кот издал звук «тц-тц»
— Тебе действительно пора завязывать, — сказал он. — Просто развернись, проедешь полмили и попадешь на главную дорогу в Лондон. Я полагаю, тебе нужен Лондон?
Я отдал трубку.
— Мне нужен весь чертов город, — сказал я, — и все, что там имеется.
— Добро пожаловать, — сказал этот благодетель. — Я сам из Эйлсбери.
Мы пожали друг другу руки, похлопали друг друга по спине, и я проводил его взглядом, потом сел на свою Веспу и развернулся. Очень скоро я достиг бензоколонки, нормально заправился, выпил чашечку в ночном кафе для водителей и продолжил свое путешествие в столицу, словно Р. Виттингтон. И я говорил себе, пока мчался «ну, что же — прощай, счастливая юность: с этой минуты я буду крепким, крепким орешком, и если она думает, что может меня ранить, она здорово ошибается, черт побери. А что касается выставки, я все равно продолжу заниматься ей, сделаю немного бабок и поймаю ее, когда она упадет, а она упадет, это несомненно — и тогда мы посмотрим».
Скоро я прибыл в знакомые кварталы, и оказалось, что я еду в Пимлико, потому что — придется это признать — я хотел, чтобы случилось чудо, и моя противная старая Мама усвоила, что случилось с ее вторым ребенком и, может, предложила или сделала что-нибудь, или просто сказала что-либо обо всем этом. Я достиг района и медленно поехал по улице и, естественно, в ее подвале горел свет, так что я припарковался, аккуратно спустился вниз и глянул в окно, где, как и ожидалось, она распивала что-то с постояльцем. Папаша, возможно, и был прав насчет киприотов, но мне показалось, что это все тот же мальтийский здоровяк. И честно говоря, хоть я и хотел побеседовать с Мамашей — я хочу сказать, что даже чувствовал себя обязанным дать ей такую возможность — я не мог представить себе, как я открою эту тему, когда поблизости мальтиец, хоть я и был уверен, что она освободилась бы от него. Поэтому я поднялся по ступенькам и направился домой, посмотреть, быть может, Большая Джилл уже вернулась.
Большой Джилл не было — по крайней мере, свет не горел — но там оказался кое-кто другой: отгадайте, кто! Это был Эдвард-Тед, и никто другой, с пакетом в руках, он выходил из парадной двери (она всегда открыта, я уже говорил) как раз в тот момент, когда я вошел. Он сначала попятился, пока не увидел, что это я, потом сказал «Мне нужно поговорить с тобой», так что пришлось пригласить клоуна к себе, чтобы поболтать.
Я включил мягкое освещение, предмет моей гордости (потому что мне сделал его за десять фунтов один знакомый парень из театра, светотехник с Лэйн), и налил бравому гаду Эду стакан светлого пива с лаймом, его я храню для таких посетителей, еле слышно включил Ч. Паркера и посмотрел на него. Он был в своей летней униформе, то бишь: пижамные джинсы, тигровая майка и синий пиджак на молнии (воротничок, естественно, поднят — должно быть, он пользовался китовым усом), стрижка, сделанная газонокосилкой и хмурый взгляд. Но что-то в Теде Эде настораживало: он не был таким побитым, как обычно, его рычание было более естественным, и плечи расправлены, в них было немного больше силы.
— Возня, — сказал Тед, — с этими дисками.
— Какими дисками?
— Вот, тут.
Он показал на пакет. Грязь, наверное, уже въелась в его ногти.
— Зачем они тебе?
— Хочу их толкнуть.
— Давай посмотрим.
К моему удивлению, это была очень крутая коллекция.
— Я не знал, что у тебя такой вкус, — сказал я Эдварду. — Вообще-то, я не знал, что у тебя вообще есть вкус.
— Э? — сказал он.
— Они побиты, наверное.
Хитрая ухмылка расколола лицо чудовища.
— Ни фига, — сказал он.
— И что просишь за них?
— Называй сумму.
— Я сказал «Что ты просишь».
— Десятку.
— Цена слишком высока. Я дам тебе четыре.
— Эээррр!
— Оставь их себе, сынок.
— Десятку, я сказал.
Я покачал головой.
— Ну, с ними же одна возня, — напомнил я ему. — Что еще?
Теперь Эд выглядел очень уверенным в себе и сказал:
— Дятел послал меня.
— Послал, говоришь? Кто такой Дятел?
— Ты не знаешь?
— Поэтому и спрашиваю.
Эдвард выглядел очень высокомерно.
— Если ты живешь здесь, — сказал он, — и не знаешь Дятла, ты не знаешь ничего.
— Ага. Кто он?
— Он — главарь моей банды.
— Мне казалось, ты завязал с бандами. А они — с тобой. Как ты заработал прощение?
— Я не работаю.
— Как ты присоединился к банде?
— Они попросили меня.
— На коленях, наверное? Интересно, с чего это?
Эд ухмыльнулся, потом вытащил из кармана маленькую бритву, такими мясник делает котлеты, стер кусочки грязи с лезвия, поводил им по рукаву, и сказал:
— Я сделал дельце.
— Ты и царапину сейчас сделаешь, кстати.
— Не я. Они меня прикрыли.
Я встал, подошел к нему, протянул руку и взглянул на Эда. Он хлопнул бритву, довольно сильно, на мою ладонь. Когда он увидел, что я забираю бритву себе, он попытался отнять ее.
— Я просто кладу ее сюда, — сказал я, положив бритву на пол. — Не люблю разговаривать во время еды.
Эд смотрел то на меня, то на оружие.
— Ну, вот, — сказал он. — Дятел хочет видеть тебя.
— Передай ему, пусть приходит.
— Дятлу не передают.
— Ну, ты-то уж точно. Послушай, Эд-Тед. Если кто-нибудь хочет меня видеть, пожалуйста. Но вызвать меня куда-нибудь может только суд.
Эдвард встал, поднял свою бритву, поиграл ей, положил обратно в свой лоснящийся от жира пиджак и сказал мне:
— Ладно. О'кей. Я скажу ему. А эти штуки?
— Я дам тебе четыре.
— Я сказал — десять.
— А я сказал — четыре.
Вообще, я уже начал побаиваться этого визита, а также, скажу вам, был напуган. Ибо можно быть отважнее льва, чем я даже притворяться не собираюсь, но если четырнадцать таких вот гиен нападут на тебя ночью, на пустынной улице (как они всегда и делают), поверьте мне, сделать абсолютно ничего нельзя, остается только заказать койку в больнице. Так что лучше не попадаться им на пути, что очень легко, если только ты не спровоцируешь их (или они не пристанут к тебе), потому что если что-то произойдет, я могу сказать вам, руководствуясь опытом — я имею в виду, я видел это — никто не поможет вам, даже закон, если, конечно, полицейских вообще будет видно на горизонте, а этого в таких районах не бывает.
— Я дам тебе пять, — сказал я, и это было моей большой ошибкой.
— Десять.
— Тогда забудь об этом.
— Я не забуду…, — сказал Эд. — Ты еще услышишь обо мне, и о парнях, и о Дятле… И тот парень, которого хотят выгнать отсюда, тоже услышит о них…
— Кто хочет выгнать, и кого?
— Дятел хочет выгнать отсюда Клевого.
— Почему?
— Ему не обязательно говорить, почему. Он просто хочет, чтобы тот уехал отсюда и вообще из этого квартала. И ты должен сказать Клевому и проследить, как он смотается.
Я уставился на этого английского продукта.
— Эд, — сказал я, — ты можешь пойти и помочиться себе на ногу.
Как ни странно, но он улыбнулся, если это можно было назвать улыбкой.
— Ладно, — сказал он, — я возьму пятерку.
И я сделал свою вторую большую ошибку, а именно — подошел к ящику, где я держу некоторые ценные вещи, открыл его и достал немного денег, а Эд моментально запустил туда свои руки, и когда я ухватился за них, он дернулся назад и ударил меня по шее, дважды, очень быстро.
Я терпеть не могу драки. Нет, я не трус, — честно говоря, не думаю, что я трус, — но я терпеть не могу эту глупую возню, когда, не говоря уже о возможности пораниться, ты можешь нанести ущерб кому-нибудь, на кого тебе совершенно насрать, и очутиться в кутузке за нанесение побоев. Так что по возможности я избегаю драк. Но раз уж я ввязался, с другой стороны, я предпочитаю грязную борьбу — я не Джентльмен Джим, — потому что в драке я вижу лишь один выход, раз уж нет других вариантов: победить как можно быстрее и сменить тему.
Так что первое, что я сделал, превозмогая боль, пока Эд все еще тыкал меня в шею, — это схватил его за пиджак обеими руками, чтобы он не достал свою бритву, а дальше я поднялся, в то время, как он все еще бил меня по лицу и прыгнул ему на ногу всеми своими девятью стоунами, и пнул его так сильно, как мог, по голени, в то время, как я почувствовал треск зубов и кровь заливала мне глаза. Он согнулся, ему пришлось это сделать, и я отпустил его пиджак, схватил бутылку с лаймовым соком и разбил ее о череп Эдварда, его ноги подкосились, и он упал на пол, затем я пнул его в живот, просто для полной уверенности.
— Ты жалкий вероломный ублюдок! — провозгласил я.
Эд лежал и стонал. Я вытащил его бритву, подошел к окну и запустил ее в Неапольскую ночь, потом сделал погромче Ч. Паркера, чтобы соседи не слышали того, чего им не положено слышать, вытер полотенцем кровь, и открылась дверь, и это был М-р Клевый.
— Привет, — сказал Клевый. — Я слышал какой-то шум.
Я указал на Эда-Теда.
— Вот и все, — сказал я.
Клевый подошел и посмотрел на него.
— Ах, этот, — сказал он. — Извини, что прибыл поздно.
— Лучше поздно, чем никогда, — сказал я. — Ты можешь помочь мне избавиться от тела.
Клевый оглядел меня.
— Тебе лучше пойти в ванную, — сказал он. — Я спроважу твоего гостя.
И он ухватился за воротник пиджака Эдварда своими длинными, очень солидными руками, и поволок его по полу за дверь, и я слышал звук, будто грузчики переносят по твоей просьбе большое пианино.
В ванной я привел себя в порядок, оказалось, что все было нормально, правда, чувствовал я себя ужасно, и вернулся назад к себе в комнату, вытащил первую попавшуюся пластинку из пакета Эда, поставил ее и это оказались MJQ, исполнявшие Конкорд, очень мило и уютно.
Появился Клевый, кивнул на музыку со словами «Мило», спросил, может ли он вымыть руки, и я пошел вместе с ним в ванную.
— Где ты уложил Эда? — спросил я.
— На улице. По соседству. Посреди мусорных ящиков.
— Надеюсь, что он не мертв, или не при смерти.
— Я так не думаю, — сказал Клевый, вытирая свои длинные руки. — Он умрет как-нибудь в другой день, — и улыбнулся не очень приятно. Когда мы вернулись в комнату, я рассказал ему, что поведал мне Эд во время своего дружелюбного визита.
— Уилф, мой брат, сказал мне то же самое.
— Он тоже с ними?
— Он хотел бы, но они не берут его из-за меня.
— А этот Дятел, — спросил я Клевого. — Ты его знаешь?
— Я знаю, как он выглядит…
— Крутой чувак, не так ли?
— Ну, говорят, что есть четыре сотни тинэйджеров, подчиняющихся ему.
— Четыре сотни? Не дури меня, Клевый.
— Верь мне. Около четырех сотен.
— Тинэйджеров?
— Ну, Теды, полу-Теды… ты знаешь… местные хулиганы…
Хотел бы я, чтобы вы слышали, какое презрение вложил Клевый в последнее слово!
— Ну, и что ты думаешь обо всем этом? — спросил я его.
Клевый закурил.
— Что-то происходит, — сказал он.
— Ты хочешь сказать, в данный момент?
— Что-то готовится…. Извини, но ты не заметил бы этого, сынок, так как ты не цветной…
— Ну, скажи мне, что? Потому что, черт возьми, я не верил во все это.
— Например, нас начали переезжать машинами. И мотоциклами.
— Случайные происшествия. Пьяницы. Ты уверен?
— Это случается так часто. Это все намеренно. Нужно быстро переходить улицу, если видишь, что кто-то приближается.
— Что еще, Клевый?
— Ну, вот еще что. Тебя останавливают и стреляют сигарету. Если ты даешь им, они берут всю пачку и ухмыляются. Если отказываешь, они бьют тебя и убегают…
— «Они». Сколько «их»?
— Небольшие группы.
— С тобой это случалось?
— Да. Вот еще что. Несколько дней назад, в метро, меня остановили и спросили "С какой стороны тебе сбрить волосы? "
— А что ты ответил?
— Ничего.
— Ты был один?
— Нас было двое. Их — восемь или девять.
— Что было дальше?
— Они сказали «Мы вас ненавидим».
— Ты ответил?
— Нет. Потом они сказали «Убирайтесь к себе в страну»,
— Но это и есть твоя страна, Клевый.
— Ты так думаешь?
— Клянусь Богом, так оно и есть! Я могу сказать тебе, мужик, это и есть твоя страна.
— Я сказал им тоже самое.
— Значит, ты все-таки ответил?
— Когда они это сказали, да, я ответил.
— Что произошло дальше?
— Они назвали меня ублюдком. Поэтому мой друг сказал"Когда твоя мать хочет хорошенько потрахаться, она не беспокоит твоего отца — она приходит ко мне".
— Как им это понравилось?
— Я не знаю. Потому что когда он сказал это, он также вытащил нож и предложил им подойти.
— А они?
— Нет, они не подошли. Но в этот раз их было всего восемь или девять.
В глазах Клевого появился взгляд, каким он, должно быть, смотрел на этих Тедов.
— Не смотри на меня так, мужик, — взмолился я. — Я же на твоей стороне.
— Да?
— Да.
— Очень мило с твоей стороны, — сказал Клевый, но я видел, что он так не думал или не верил мне.
Я выключил MJQ.
— Ну, и что же произойдет дальше? — спросил я его.
— Я не знаю, парень. Я хотел бы тебе сказать, но не знаю. А знаю я вот что. До сих пор белые Теды воевали друг против друга, все эти детские банды. Если они примутся за цветных, на с здесь всего несколько тысяч, но я не думаю, что ты увидишь среди нас трусов.
Я не мог вынести этот кошмар. Я воскликнул:
— Клевый, это же Лондон, а не какой-то провинциальный городишко на отшибе цивилизации! Это Лондон, мужик, столица, огромный великолепный город, где жили представители всех рас еще со времен древних римлян!
Клевый сказал:
— О, да, я верю тебе.
— Они никогда не допустят этого! — провозгласил я.
— Кто они?
— Взрослые! Мужчины! Женщины! Все авторитеты! Закон и порядок — одна из самых великих вещей в Англии!
На это Клевый не ответил. Я взял его за плечо.
— И, Клевый, — сказал я, — ты — один из нас. Ты не Пик, вообще-то…
Он убрал мою руку.
— Если начнутся какие-то неприятности, — сказал он, — я — Пик. И причина, по которой я им являюсь — меня никогда не спрашивали, мне никогда не отказывали ни в чем, всегда принимали меня — ты понимаешь? Даже если я наполовину белый! Но твои люди… нет. Часть меня, принадлежащая тебе, принадлежит и им тоже.
После того, как он сказал это, он вышел.
Так что после всего этого я провел ужасную ночь: иногда просыпался от болей и зуда, а красно-фиолетовое марево заполнило все в окно. Иногда мне снились эти сны, из которых ты ничего не помнишь, кроме того, что они ужасны. Или я лежал, размышляя, и не был уверен в том, я это или не я…. Но когда я проснулся, около полудня, я знал, что мне нужно сделать по крайней мере две вещи: номер один— позвонить Д-ру А. Р. Франклину, под предлогом проверки моих ран, а на самом деле для того, чтобы уладить все насчет этого рандеву с Папашей, и номер два — отыскать Уиза; потому что только он знал все про то, что рассказал мне Клевый, и только он мог сравниться по степени опасности, если бы захотел этого, с Дятлом или с кем угодно. А также я хотел вновь увидеть парня.
Когда я вышел на улицу в поисках телефонной будки, солнце было чем-то занято, и день выдался безветренный. Но то ли я действительно это чувствовал, то ли я был утомлен — в воздухе была какая-то тишина, с чем-то вроде движения: то есть будто воздух менялся не с помощью ветра, а сам по себе, туда, сюда, с небольшими паузами. Подивившись этому на ступеньках дома, я заскочил к Джилл на один миг спросить, знает ли она номер Уиза, потом проверил мусорные ящики в округе, посмотрел, там ли еще Эд (его уже не было), и отправился по улице в сторону телефонов-автоматов. Стекло в одной будке, а оно, видит Бог, крепче брони, было расколото, в другой же трубка была вырвана с корнем. Так что я вернулся к расколотой и позвонил на Харли-стрит.
Трубку подняла медсестра, она сказала, что помнит меня, спросила, как я себя чувствую, и объяснила, что Д-р Ф. в отпуске, в Риме, на конгрессе, но вернется через неделю, и поинтересовалась, позвоню ли я еще, и, кстати говоря, что вообще случилось? Моя голова ничего не соображала и была готова взорваться, так что я сказал "нет, ничего, привет доктору, счастья вам, благодарю, я перезвоню в другой раз. Потом я позвонил Уизу.
Надо сказать, что я побаивался этого звонка. Во-первых, понравится ли это Уизу? А во-вторых… я ведь никогда не звонил кому-либо, занимающимся таким делом, и мне было интересно, кто поднимет трубку? Парень? Девушка? Служанка? Один из клиентов? Так что пока шли гудки, я репетировал возможное начало разговора. Но я зря волновался, трубку взял Уиз, он сказал, что Большая Джилл предупредила его, что я буду звонить, и когда я смогу зайти? Он дал мне адрес, сказал позвонить в дверь с табличкой «Ветеринар» на самом верху. Так я и сделал.
Еще одним сюрпризом было то, что, кроме самого Уиза, там была его женщина, а я думал, что ее не будет видно, — я хочу сказать, что она не должна была принимать так по-светски, словно чья-то тетушка. Она показалась мне очень юной, и, как говорят, «респектабельной», в общем, если бы я увидел ее на панели (если допустить, что я бываю там), сомневаюсь, что я бы все понял. Единственное — она так смотрела на тебя, словно ты был неким возможным ценным продуктом — ну, там, бруском мыла, или куриными окорочками, или чем-нибудь вроде этого. Еще я предполагал, что застану здесь в самом разгаре различные виды оргий, — судьи и епископы веселятся на сластолюбивых диванах, — но на самом деле все выглядело вполне обычно, даже немного чопорно и утонченно.
Пока женщина Уиза готовила нам чай, я рассказал ему об Эде и Клевом и Дятле и обо всех Неаполитанских делах.
— Сдается мне, там что-то не так, — сказал я.
— А что ты хочешь от меня? — спросил Уиз не очень вежливо.
— Я не знаю, Уиз. Может, съездишь и глянешь?
— Почему, дружок? Моя профессия не позволяет мне вмешиваться во что-либо кроме своих собственных дел.
— Да, я полагаю, ты прав.
— О чем, вообще, ты беспокоишься? У тебя нет проблем с цветом кожи…
Я понял, что не смогу втолковать Уизу свои мысли. Вот он сидит, свернувшийся в клубок, словно гепард, одетый в уличные шмотки, стоящие дороже смокингов, улыбается, ухмыляется, и выглядит, блядь, таким довольным собой, осмелюсь я сказать.
— Просто, Уиз, — сказал я, делая последнюю попытку, — я подумал, что то, о чем я тебе рассказал, тоже вызовет у тебя отвращение.
— Ну, — сказал он, — кстати говоря, вызывает. Вызывает, парень, вызывает, — все эти лоховские делишки мне отвратительны: например, удары без предупреждения! Игры, в которые играют люди!
Я извинился за это и хотел сказать, что и сам он играл некоторое время, да и в данный момент играет, если уж на то пошло, но нельзя забывать, что Уизард где-то глубоко внутри такой юный. На самом деле, зачастую он ведет себя как продукт в коротких штанишках.
Он встал, чтобы включить музыку на своем проигрывателе.
— Я знаю этого Дятла, — сказал он, нажимая кнопку А или Б.
— О? Давай тогда, Уизард. Рассказывай.
Он рассказал. Уиз и Дятел, как оказалось, оба были воспитанниками церковного детского приюта в Уондсворте, — что для меня было новостью как о Теде, так и о Уизе. По словам Уиза, в детстве Дятел отличался кротким и тихим поведением, и из-за этого был объектом насмешек для остальных юных трудных детей, пока не настал день, когда, в возрасте одиннадцати лет, он не утопил малыша в реке Уэндл, проткнув плоскогубцами шину и бросая камни до тех пор, пока тот не пошел ко дну. С тех пор остальные обитатели дома брошенных котят держали Дятла на расстоянии, что, если верить памяти Уиза, удивило Дятла и нанесло ему боль, ибо он, казалось, считал, что не сделал ничего необычного. Уиз рассказал эту байку, как и я сейчас, для смеха, но даже он не считал, что это хоть сколько нибудь смешно, я видел.
— А дальше? — спросил я.
Дальше, сказал Уиз, преступное чадо отослали в клетку, одну из тех, что заготовлены для различных возрастных групп, он отрабатывал свое год за годом, до сегодняшних дней, когда в возрасте семнадцати лет он был великолепно натренирован для антиобщественной деятельности, как и любой другой парень в королевстве, и закон ждал его следующей крупномасштабной операции, чтобы упечь его по-взрослому. Помоги Боже, сказал Уиз, тем, к кому его посадят, потому что, если они его не изобьют и тем самым не взбесят окончательно, парень одного из них все равно хлопнет, потому что проблема не в том, что парень такой уж плохой, а в том, что он ни капли не понимает, что вообще означает слово плохо. Тем временем его главным достижением с тех пор, как он покинул церковный дом, было превращение кинотеатра Ладброукс в развалины.
— Одним словом, — заключил Уиз, — мальчика нужно уложить спать.
— Никого не нужно укладывать, — сказал я, — даже тебя.
В этот момент зазвонил телефон, вновь появилась женщина Уиза и заняла на момент его место на капитанском мостике, ибо наклевывалось дельце. Если бы вам случайно посчастливилось услышать ее разговор — в смысле, лишь ее реплики, — звучало бы это совершенно обыденно, так уж аккуратно она подбирала слова, но если бы вы, как и мы, знали, в чем дело, вы бы сразу поняли, как ее разговор соответствует соглашениям, к которым она приводила назойливого кота на том конце линии. И вы бы удивлялись и удивлялись, гадая, кем, судя по ее ответам, может быть этот тип — и имеет ли он какое-нибудь представление о том, что на самом деле происходит здесь, и как организовано на самом деле великолепное свидание для него, жалкого бедного ублюдка.
После этого женщина Уиза вежливо посмотрела на нас и ничего не сказала, но через некоторое время Уиз встал, словно он это запланировал несколько дней назад, и сказал, почему бы мне с ним немножко не прогуляться? И вышел вместе со мной, ничего не сказав своей женщине, а она, в свою очередь, ничего не сказала ему.
Там, на свежем воздухе, после небольшого молчания, мы завернули в частный скверик, к которому, по-моему, у Уиза был ключ — кстати, этот сквер можно было видеть из магазина, упоминавшемся мной в начале, где мы часто бывали вместе — и мы сели на два металлических стула, под поздним полуденным солнцем, и Уиз сказал:
— Парень, это скука: я точно тебе говорю, скука. Как только сделаю немного денег, завяжу с этим.
— Она тебе позволит?
— Позволит? Мне?
— Ты ей, кажется, нравишься.
— О, еще бы я ей не нравился! — Он засмеялся — довольно противно. — Но я отпущу ее, как только получу то, что мне нужно.
— И что будешь делать с тем, что тебе нужно?
Он посмотрел на меня.
— Парень, я не знаю, — сказал он. — Может, путешествовать. Или начну какой-нибудь бизнес. Что-нибудь, в общем, — и нацелился камешком в голубя.
— Если до этого тебя не поймают, — не удержался я.
Он пихнул меня в бок.
— Вряд ли, парень, честно, вряд ли. Если твоя девка на улице — да, это паршиво. Но девчонка по вызову — им это доказать будет не так уж и легко.
— Никогда не поздно начать, как они говорят.
— О, конечно, они всегда так говорят.
Он кинул еще один камешек и попал в яблочко.
Я сказал:
— Не против, Уиз, если я задам тебе вопрос?
— Давай, мужик.
— У твоей девки было, скажем, х мужчин. Рабочий день завершен, ты пришел домой и лег спать. Как тебе это нравится?
— Что это?
— Ее х мужчин.