Страница:
Всякий раз, когда Катону удавалось попасть в Тускул, любовники встречались в один и тот же утренний час, назначенный Ливией Друзой, – по той причине, что в это время дети занимались учебой; расставание – самый тяжелый момент – происходило в полдень. Даже в присутствии Марка Ливия Друза, заехавшего как-то раз проведать сестру и взглянуть, как продвигаются строительные дела, Ливия Друза не отказалась от своих прогулок. Она так и светилась от счастья, но счастье это было до того простым и безыскусным, что Друз не мог не восхититься благоразумием сестры, решившейся на переезд; прояви она признаки беспокойства или вины, у него обязательно возникли бы подозрения. Однако этого не произошло, поскольку она считала свою связь с Катоном правильным и вполне достойным делом, желая его и будучи желанной.
Естественно, кое-что их все-таки смущало, особенно в самом начале их связи. Для Ливии Друзы некоторой помехой было сомнительное происхождение возлюбленного. Теперь это, разумеется, не огорчало ее в той степени, как давным-давно, когда Сервилия открыла ей глаза, однако кое-какое значение все-таки сохранило. На счастье, она была слишком умна, чтобы открыто над ним подтрунивать. Вместо этого она искала случая, чтобы лишний раз продемонстрировать, что у нее нет ни малейшей причины взирать на него сверху вниз – хотя на самом деле именно так она на него и взирала. Это было не пренебрежение, а просто сожаление, основанное на непоколебимой уверенности в благородстве собственного происхождения. Как бы ей хотелось, чтобы эта наивысшая гарантия благоденствия, о какой только может мечтать римлянин, распространялась и на него!
Его дедом был знаменитый Марк Порций Катон Цензор – Катон-старший. Порции Приски, ведущие род от состоятельного латинского корня, принадлежали к римскому всадничеству на протяжении нескольких поколений; потом на свет появился Катон Цензор. Обладая всеми правами гражданства и статусом всадников, они тем не менее обретались не в Риме, а в Тускуле и совершенно не рвались к государственным должностям.
Ливия быстро удостоверилась, что сам ее возлюбленный весьма далек от того, чтобы считать свою родословную предосудительной. Вот как все это выглядело в его интерпретации:
– Миф восходит к моему деду с его чудным характером: он стал прикидываться крестьянином после того, как на него шикнул какой-то изнеженный патриций, когда деду было семнадцать лет, в начале войны с Ганнибалом. Роль крестьянина пришлась ему настолько по душе, что он играл ее до самой смерти. У нас в семье считается, что он поступил правильно: «новые люди» приходят и уходят, их предают забвению – но кто забудет Катона-старшего?
– То же самое справедливо и в отношении Гая Мария, – неуверенно произнесла Ливия Друза.
Ее возлюбленный отпрянул, словно она укусила его.
– Он? Вот уж кто настоящий «новый человек» – отъявленный деревенщина! У моего деда были предки! «Новым человеком» его можно назвать лишь с той точки зрения, что он первым в нашем роду заседал в Сенате.
– Откуда ты знаешь, что твой дед всего лишь прикидывался крестьянином?
– Из его писем. Они хранятся в нашей семье до сих пор.
– А другая ветвь вашей семьи располагает его бумагами? Ведь та ветвь старше.
– Луцинианы? Даже не упоминай их! – В голосе Катона прозвучало отвращение. – Наоборот, наша ветвь, Салонианы, засверкает как алмаз, когда историки будущего станут описывать Рим наших времен. Мы – подлинные наследники Катона Цензора. Мы не напускаем на себя напыщенности, мы чтим такого Катона Цензора, каким он был в действительности, – великого человека.
– Только выдававшего себя за крестьянина.
– Вот именно! Обманщика, грубияна, прямую душу, приверженца былого – одним словом, истинного римлянина. – Глаза Катона сверкали. – Знаешь ли ты, что он пил то же вино, что и его рабы? Никогда не штукатурил своих вилл, не имел ковров и пурпурных одежд и ни разу не заплатил за раба больше шести тысяч сестерциев. Мы, Салонианы, продолжили его традиции, мы живем так же, как он.
– О боги! – вскричала Ливия Друза.
Однако Салониан не заметил смятения Ливии, ибо был слишком увлечен вставшей перед ним задачей: объяснить возлюбленной, каким замечательным человеком был Катон Цензор.
– Ну как он мог быть крестьянином, если стал первым другом Валериев Флакков, а переехав в Рим, прослыл лучшим адвокатом всех времен? Даже сегодня такие незаслуженно восхваляемые знатоки этой премудрости, как Красс Оратор и старый Муций Сцевола Авгур, признают, что в риторике ему не было равных и что никому не дано пользоваться афоризмами и гиперболами лучше, чем это делал он. А взгляни на написанное им! Великолепно! Мой дед был образованнейшим человеком, а латынь, на которой он изъяснялся и писал, была столь безупречна, что он всегда обходился без черновиков.
– Я обязательно почитаю Катона-старшего, – с легкой досадой сказала Ливия Друза: ее домашний учитель считал Катона Цензора недостойным ее внимания.
– Сделай милость! – Катон обнял ее и привлек к себе. – Начни с «Carmen de Moribus», чтобы понять, каким высоконравственным человеком был этот римлянин с большой буквы. Конечно, он первым среди Порциев назвался Катоном: раньше они именовались Присками; уже одно это указывает на древность рода. Представляешь, деду моего деда было уплачено за пять коней, павших под ним, когда он сражался, отстаивая Рим!
– Меня волнуют не Салонианы, не Приски и не Катоны. Салоний – вот кто не выходит у меня из головы. Ведь он был рабом-кельтибером, верно? Зато старшая ветвь претендует на происхождение от благородной Лицинии и от третьей дочери великого Эмилия Павла и Корнелии, старшей дочери Сципиона.
Салониан нахмурился: в словах возлюбленной слишком отчетливо зазвучал прирожденный снобизм Ливиев. Однако она взирала на него широко распахнутыми, полными любви глазами; он тоже сгорал от любви к ней. Разве можно обвинять ее за неосведомленность по поводу Порциев Катонов? От него требовалось немного – раскрыть ей глаза.
– Знаешь ли ты историю Катона Цензора и Салонии? – спросил он, пристроив подбородок у нее на плече.
– Не знаю, сердце мое. Расскажи!
– Одним словом, дед мой не женился до сорока двух лет. К тому времени он побывал консулом, одержал славную победу в Дальней Испании и отпраздновал триумф – он-то не отличался жадностью! Он никогда не прикарманивал трофеев и не торговал пленниками. Он все отдавал своим солдатам, и их потомки до сих пор боготворят его за это. – Катон настолько обожал своего дедушку, что сейчас забыл, о чем собирался рассказать.
– Итак, ему было сорок два года, когда он женился на благородной Лицинии, – подсказала Ливия Друза.
– Да. У них родился всего один ребенок, Марк Лициниан, хотя дед, судя по всему, был очень привязан к Лицинии. Не знаю, почему у них не было больше детей. Так или иначе, Лициния умерла, когда моему деду было семьдесят семь лет. После смерти жены он заменил ее в своей постели девушкой-рабыней. Его сын Лициниан и невестка, благородная дама, которую ты упоминала, жили в доме деда. Рабыня в постели деда взбесила их. Сам он не делал тайны из этой своей слабости и позволял ей разгуливать по дому, словно она была его хозяйкой. Вскоре об этом прознал весь Рим – Марк Лициниан и Эмилия Терция не стали держать язык за зубами. Единственным человеком, остававшимся в счастливом неведении, был сам Катон Цензор. Но в конце концов и он узнал об этих сплетнях и, вместо того чтобы спросить сына и невестку, почему они не сказали ему о своем недовольстве, как-то утром просто-напросто отправил рабыню восвояси, а сам ушел на Форум, так и не сказав родне, что рабыни больше нет.
– Весьма странный поступок, – молвила Ливия Друза.
Воздержавшись от замечаний по поводу ее комментария, Катон продолжал:
– Среди клиентов Катона Цензора был вольноотпущенник по имени Салоний, кельтибер из Салона, прежде, в неволе, служивший у деда писцом. «Эй, Салоний! – окликнул его дед на Форуме. – Нашел ли ты мужа для своей красотки-дочери?» Салоний ответил: «Пока нет, господин, но можешь не сомневаться, что, когда я найду для нее подходящего человека, я обязательно приведу его к тебе и спрошу твоего мнения и совета». Дед сказал ему: «Прекрати поиски. У меня есть для нее на примете достойный муж благороднейших кровей. Состоятельный, с безупречной репутацией, примерный семьянин – чего еще желать? Одним подкачал: боюсь, он несколько староват. Но, заметь, не жалуется на здоровье! И все же даже самый пылкий доброжелатель был бы вынужден признать, что он – старик». Салоний ответил: «Господин, если на него пал твой выбор, то как же я могу ослушаться? Я сделаю все, чтобы выказать тебе почтение. Дочь моя родилась, когда я был твоим рабом, мать ее тоже была твоей рабыней. Освобождая меня, ты сделал еще большую милость и освободил всю мою семью. Моя дочь в долгу перед тобой – в той же мере, что и я, и моя жена, и мой сын. Не тревожься, Салония – славная девочка. Она выйдет за любого, кого бы ты ни предложил ей в мужья, невзирая на его возраст». – «Чудесно, Салоний! – вскричал дед, хлопая его по спине. – Он – это я!»
– Тут что-то неладно с грамматикой, – поморщилась Ливия Друза. – Я-то думала, что латынь Катона Цензора и впрямь была безупречна.
– Жизнь моя, где твое чувство юмора? – вытаращил глаза Катон. – Ведь он пошутил! Ему просто хотелось, чтобы все было воспринято легко. Салоний был совершенно ошеломлен. Он не мог поверить, что ему предлагают породниться с семьей, в багаже которой уже имеется консульство и триумф.
– Неудивительно, что он был ошеломлен, – сказала Ливия Друза.
– Дед заверил Салония в серьезности своих намерений, – заторопился Катон. – Девушка по имени Салония была доставлена незамедлительно, и состоялась свадьба, благо что день был подходящий. Стоило Марку Лициниану прослышать об этом спустя час-другой – вести облетали Рим быстро, – как он собрал друзей и направился к Катону Цензору. «Вознегодовав на нас за то, что мы осуждаем тебя за любовницу-рабыню, ты решил опозорить наш дом и того пуще, вводя в него подобную мачеху?» – гневно спросил Лициниан. «Какой же это позор для тебя, сын мой, если я собрался доказать, что я мужчина, став в преклонном возрасте отцом еще нескольких сыновей? – величественно осведомился дед. – Разве я мог бы найти жену-патрицианку в моем преклонном возрасте? Подобный брак был бы неподобающим. Напротив, женясь на дочери своего вольноотпущенника, я вступаю в брак, соответствующий моим годам и потребностям».
– Невероятно! – ахнула Ливия Друза. – Он, естественно, хотел посильнее оскорбить Лициниана и Эмилию Терцию.
– Да, так принято считать среди нас, Салонианов.
– Неужели все они продолжали жить под одной крышей?
– Разумеется. Правда, Марк Лициниан вскоре после этого умер – многие полагают, что его сердце не выдержало такого бесчестия. Эмилия Терция осталась в доме нос к носу со свекром и его новой супругой Салонией. По-моему, она вполне достойна такой участи. Видишь ли, ее собственный папаша скончался, и она не могла вернуться в отчий дом.
– Насколько я понимаю, Салония подарила жизнь твоему отцу, – молвила Ливия Друза.
– Совершенно верно, – сказал Катон Салониан.
– Разве тебя не угнетает, что ты – внук женщины, рожденной в рабстве?
– Почему это должно меня угнетать? – удивился Катон. – Все мы к кому-то восходим. Кажется, цензоры согласились с моим дедом Катоном Цензором, заявлявшим, что его кровь столь благородна, что очищает собой кровь любого раба. Салонианов никогда не пытались выкинуть из Сената. Салоний происходил от галлов – вполне достойное происхождение. Вот если бы он был греком… Но дед никогда не пошел бы на брачный союз с гречанкой. Греков он терпеть не мог.
– А ты оштукатурил свою усадьбу? – Задавая свой вопрос, Ливия Друза выразительно терлась о бедро Катона.
– Нет, разумеется, – ответил он сквозь участившееся дыхание.
– Теперь я знаю, почему нам приходится пить такое отвратительное вино.
– Молчи, Ливия Друза! – приказал Катон, переворачивая ее на спину.
Великая любовь неизменно приводит к неосмотрительности, опрометчивым словам и разоблачению; однако Ливия Друза и Катон Салониан умудрялись сохранять свою связь в полной тайне. Если бы дело происходило в Риме, все наверняка сложилось бы иначе; но, на их счастье, в сонном Тускуле никто не обращал внимания на скандал, назревающий под самым носом у добропорядочных обывателей.
Не прошло и месяца, как Ливия Друза убедилась, что беременна. У нее не было ни малейших сомнений, что отцом ребенка не является Цепион: в тот самый день, когда Цепион уехал из Рима, у нее начались месячные. Две недели спустя она попала в объятия Марка Порция Катона Салониана; в должный срок очередные месячные не наступили. Две предыдущие беременности научили ее кое-каким другим признакам, которые давали о себе знать и сейчас. Она была беременна – от возлюбленного, Катона, а не от мужа, Цепиона.
Находясь в философическом расположении ума, Ливия Друза решила ни от кого не утаивать своего состояния. Ее успокаивало то, что любовь Катона последовала вскоре за любовью Цепиона, так что разоблачение им не грозило. Было бы куда хуже, если бы она забеременела позднее. Нет, об этом лучше даже не думать!
Друз обрадовался новости, его жена Сервилия – тоже; Лилла заявила, что братик очень ее позабавит, а Сервилия восприняла новость с еще более каменным видом, чем обычно.
Естественно, новость нельзя было скрывать и от Катона. Но насколько ему можно приоткрыть правду? Все Ливии Друзы отличались способностью холодно взвешивать «за» и «против»; Ливия Друза решила обстоятельно обдумать предстоящий разговор. Было бы ужасно лишать Катона ребенка, тем более сына, однако… Ребенок непременно родится еще до возвращения Цепиона; никто не усомнится, кто его отец. Если ребенок Катона окажется мальчиком, он станет – при условии, что и он назовется Квинтом Сервилием Цепионом, – наследником золота Толозы, всех пятнадцати тысяч талантов! Тогда он будет богатейшим человеком в Риме, обладая при этом славным именем. Куда более славным, чем имя «Катон Салониан».
– У меня будет ребенок, Марк Порций, – объявила она Катону при следующей их встрече в двухкомнатном домике, который она считала теперь своим истинным домом.
Он был скорее встревожен, нежели обрадован. Взгляд его стал испытующим.
– От меня или от мужа? – спросил он.
– Не знаю, – ответила Ливия Друза. – Правда, не знаю. Сомневаюсь, что у меня появится больше уверенности, даже когда он родится.
– Он?
– Это мальчик.
Катон откинулся на подушку, закрыл глаза и поджал свои чудесные губы.
– Мой, – уверенно произнес он.
– Не знаю, – повторила она.
– И ты дашь всем понять, что это – ребенок твоего мужа.
– Вряд ли у меня есть выбор.
Открыв глаза, он печально взглянул на нее.
– Знаю, что нет. Я не могу на тебе жениться, даже если бы у тебя появилась возможность развестись. А ты не разведешься – разве что твой муж нагрянет раньше, чем ты рассчитываешь, но это весьма сомнительно. Все это не случайно: боги веселятся вовсю.
– Пускай! В конце концов выигрываем мы, мужчины и женщины, а не боги, – сказала Ливия Друза, прильнув к нему. – Я люблю тебя, Марк Порций! Надеюсь, что это твой ребенок.
– А я надеюсь, что не мой, – сказал Катон.
Беременность Ливии Друзы не внесла изменений в ее привычки. Она по-прежнему совершала свои утренние прогулки, а Катон Салониан проводил в старом дедовском имении вблизи Тускула больше времени, чем прежде. Они занимались любовью яростно, не боясь за новую жизнь, вызревающую в ее утробе. На предостережения Катона Ливия Друза ответила, что любовь ее младенцу не помеха.
– Ты по-прежнему предпочитаешь Тускулу Рим? – спросила она свою дочь Сервилию как-то раз чудесным днем в конце октября.
– О да! – с жаром ответила Сервилия, которая за долгие месяцы проявила себя крепким орешком: необщительная, она никогда первой не заводила разговора, а на материнские вопросы отвечала так лаконично, что за обедом Ливия Друза скорее произносила монологи.
– Отчего же, Сервилия?
Та бросила взгляд на изрядно выросший живот матери.
– Во-первых, там хорошие врачи и акушерки, – молвила девочка.
– О, за ребенка не беспокойся! – засмеялась Ливия Друза. – Он вполне доволен жизнью. Когда настанет его срок, он не доставит больших хлопот. У меня впереди еще целый месяц.
– Почему ты все время называешь его «он», мама?
– Потому что я знаю, что это мальчик.
– Это невозможно знать, пока ребенок не родится.
– Какая ты у меня циничная! Я знала, что ты родишься девочкой, знала, что девочкой родится Лилла. С чего бы мне ошибиться на сей раз? Я по-другому себя чувствую, а он по-другому разговаривает со мной.
– Разговаривает с тобой?
– Вы обе тоже разговаривали со мной, пока находились у меня в утробе.
Взгляд девочки стал насмешливым.
– Странная ты какая-то, мама. И становишься все страннее. Как может ребенок говорить, пока он в утробе? Ведь дети не говорят даже после того, как родятся, по крайней мере сперва.
– Вся в отца, – бросила Ливия Друза, скорчив гримасу.
– Значит, ты не любишь папочку! Так я и думала! – воскликнула Сервилия скорее с облегчением, чем осуждающе.
Ей уже исполнилось семь лет; мать сочла, что с кое-какими жизненными реалиями ее можно ознакомить. Не то что настраивать против отца, но… Разве не чудесно было бы превратить старшую дочь в преданную подругу?
– Нет, – неумолимо произнесла Ливия Друза, – я не люблю твоего отца. Хочешь знать почему?
Сервилия пожала плечами:
– Наверное, ты все равно скажешь.
– А ты сама его любишь?
– Да, да! Он – самый лучший человек в целом свете.
– О!.. Тогда мне действительно придется объяснить тебе, в чем тут дело. Иначе ты станешь меня осуждать. А у меня есть основания его не любить.
– Конечно, иначе ты не скажешь.
– Понимаешь, миленькая, мне не хотелось выходить замуж за твоего папочку. Меня заставил согласиться твой дядя Марк. А это – дурное начало.
– У тебя была возможность выбирать.
– В том-то и дело, что никакой! Чаще всего так и происходит.
– А по-моему, тебе следовало признать, что дядя Марк лучше тебя разбирается в таких делах. А также во всех остальных. В том, как он подобрал для тебя мужа, я не вижу ошибки, – молвила семилетняя судия.
– Ничего себе! – Ливия Друза уставилась на дочь полными отчаяния глазами. – Сервилия, разве людям можно диктовать, кого им любить, а кого нет? Так получилось, что твоей отец не пришелся мне по сердцу. Он мне никогда не нравился – еще с тех самых пор, когда я была в твоем возрасте. Но наши отцы загодя договорились, что мы поженимся, и дядя Марк не усмотрел в этом ничего дурного. Я так и не сумела его убедить в том, что отсутствие любви – помеха браку довольно малая, а вот неприязнь с самого начала неминуемо обречет его на неудачу.
– По-моему, ты просто глупа, – надменно ответствовала Сервилия.
Упрямый ослик! Но Ливия Друза не сдавалась:
– Супружество – дело сугубо личное, дитя мое. Неприязнь к мужу или жене – бремя, которое очень нелегко нести. В супружестве люди беспрерывно соприкасаются. А когда человек вызывает у тебя неприязнь, то тебе очень не хочется, чтобы он тебя касался. Это-то тебе понятно?
– Мне не нравятся ничьи прикосновения, – отчеканила Сервилия.
– Будем надеяться, что так будет не всегда, – с улыбкой ответила мать. – Меня, к примеру, вынудили выйти за человека, прикосновения которого были мне неприятны. Человека, который сам был мне неприятен. Так оно осталось по сию пору. Однако результатом этого брака стало появление иных чувств: я люблю тебя, люблю Лиллу. Как же мне не любить твоего папу хотя бы чуть-чуть, если он способствовал появлению на свет тебя и Лиллы?
На лице Сервилии появилось выражение неприкрытого отвращения.
– Как же ты глупа, мама! Сперва ты говоришь, что папочка тебе неприятен, а потом выясняется, что ты его любишь. Чепуха какая-то!
– Нет, это очень по-человечески, Сервилия. Любовь и приязнь – очень разные чувства.
– Ну а я намерена чувствовать любовь и приязнь к мужу, которого подберет для меня папочка, – с ощущением превосходства объявила Сервилия.
– Надеюсь, время подтвердит твою правоту, – сказала Ливия Друза и попробовала сменить тему этого тяжелого разговора. – Сейчас я, к примеру, очень счастлива. Сказать почему?
Черная головка склонилась на бок; поразмыслив, Сервилия покачала головой, умудрившись одновременно согласно кивнуть.
– Я знаю причину, не знаю только, подходящая ли она для счастья. Ты счастлива, потому что живешь в этой отвратительной дыре и собираешься родить. – Черные глаза блеснули. – И потом, у тебя, кажется, завелся дружок.
На лице Ливии Друзы отразился ужас. Выражение это было настолько ярким в своей затравленности, что ребенок вздрогнул от удивления и предвкушения забавы; удар был нанесен наугад и объяснялся всего лишь страданием самой девочки, не имеющей друзей.
– Конечно, у меня есть дружок! – вскричала мать, стараясь не выглядеть напуганной. Она через силу улыбнулась. – Он беседует со мной изнутри.
– Моим другом ему не бывать, – сказала Сервилия.
– О, Сервилия, не говори таких вещей! Он будет самым лучшим твоим другом – так всегда бывает с братьями, уж поверь мне!
– Дядя Марк – твой брат, однако именно он заставил тебя выйти замуж за моего папочку, который был тебе так неприятен.
– И все же это не ослабило нашей дружбы. Братья и сестры вместе растут. Они знают друг друга лучше, чем кого-либо из посторонних, и учатся симпатии друг к другу, – с теплотой в голосе объяснила Ливия Друза.
– Разве можно научиться симпатии к человеку, который тебе неприятен?
– Тут ты ошибаешься. Можно, если постараться.
Сервилия фыркнула:
– В таком случае почему ты не научилась симпатизировать папочке?
– Потому что он мне не брат! – вскричала Ливия Друза, теряясь в догадках, куда их заведет этот разговор.
Почему дочь не хочет сделать шаг ей навстречу? Почему она так черства, так бестолкова? А потому, сообразила мать, что она – дочь своего отца. О, как она на него похожа! Только куда умнее. То есть хитрее.
– Сервилия, – проговорила она, – единственное, чего я для тебя хочу, – это счастья. Обещаю, что никогда не позволю твоему отцу заставлять тебя выходить замуж за неприятного тебе человека.
– А вдруг тебя не окажется рядом при моем замужестве?
– Это по какой же причине?
– Ну, ведь твоей матери не было рядом с тобой, когда тебя выдавали замуж?
– Моя мать – это совсем другое дело, – печально промолвила Ливия Друза. – Как тебе известно, она еще жива.
– Известно, известно! Она живет с дядей Мамерком, но мы с ней не разговариваем. Она распутная женщина, – сказала девочка.
– От кого ты слышала об этом?
– От папочки.
– Ты даже не знаешь, что значит «распутная женщина».
– Знаю: женщина, забывшая, что она патрицианка.
Ливия Друза заставила себя сохранить серьезность.
– Интересное определение, Сервилия. Как ты думаешь, ты сама никогда не забудешь, что ты патрицианка?
– Никогда! – выкрикнула дочь. – Когда я вырасту, то буду такой, как хочет мой папа.
– Я и не знала, что ты так много беседуешь с ним.
– Мы все время беседовали.
Ложь Сервилии оказалась столь искусной, что мать не заподозрила неправды. Оба родителя не обращали на девочку внимания, и она с раннего детства стала солидаризироваться с отцом, который казался ей более важной, более необходимой для нее персоной, нежели Ливия Друза. Все ее детские мечты сводились к тому, что она вздыхала по отцовской любви, которой, как ей подсказывал здравый смысл, она никогда не дождется: отец не принимал дочерей всерьез, потому что хотел сына. Как она пронюхала об этом? Да очень просто: она носилась, подобно призраку, по всему дому дяди Марка, подслушивала разговоры, забиваясь в темные углы, и знала многое такое, что вовсе не предназначалось для ее ушей. Сервилии казалось, что именно отец, а не дядя Марк и уж конечно не никчемный италик Силон говорит так, как подобает истинному римлянину. Сейчас, отчаянно скучая по отцу, девочка страшилась неизбежного: когда мать произведет на свет сына, все мечты о том, чтобы стать отцовской любимицей, ей придется забыть навсегда.
– Что ж, Сервилия, – поспешила с ответом Ливия Друза, – я только рада, что ты любишь своего отца. Но тебе придется повести себя по-взрослому, когда он вернется домой и вы снова будете с ним разговаривать. То, что я рассказала тебе о моей неприязни к нему, – это тайна, не подлежащая разглашению. Это наш секрет.
– Почему? Разве он этого не знает?
Ливия Друза нахмурилась, не зная, что ответить.
– Если ты так много беседуешь с отцом, Сервилия, то ты должна знать, что он понятия не имеет о моей неприязни. Твой папа не принадлежит к числу проницательных мужчин. В противном случае и я относилась бы к нему иначе.
Естественно, кое-что их все-таки смущало, особенно в самом начале их связи. Для Ливии Друзы некоторой помехой было сомнительное происхождение возлюбленного. Теперь это, разумеется, не огорчало ее в той степени, как давным-давно, когда Сервилия открыла ей глаза, однако кое-какое значение все-таки сохранило. На счастье, она была слишком умна, чтобы открыто над ним подтрунивать. Вместо этого она искала случая, чтобы лишний раз продемонстрировать, что у нее нет ни малейшей причины взирать на него сверху вниз – хотя на самом деле именно так она на него и взирала. Это было не пренебрежение, а просто сожаление, основанное на непоколебимой уверенности в благородстве собственного происхождения. Как бы ей хотелось, чтобы эта наивысшая гарантия благоденствия, о какой только может мечтать римлянин, распространялась и на него!
Его дедом был знаменитый Марк Порций Катон Цензор – Катон-старший. Порции Приски, ведущие род от состоятельного латинского корня, принадлежали к римскому всадничеству на протяжении нескольких поколений; потом на свет появился Катон Цензор. Обладая всеми правами гражданства и статусом всадников, они тем не менее обретались не в Риме, а в Тускуле и совершенно не рвались к государственным должностям.
Ливия быстро удостоверилась, что сам ее возлюбленный весьма далек от того, чтобы считать свою родословную предосудительной. Вот как все это выглядело в его интерпретации:
– Миф восходит к моему деду с его чудным характером: он стал прикидываться крестьянином после того, как на него шикнул какой-то изнеженный патриций, когда деду было семнадцать лет, в начале войны с Ганнибалом. Роль крестьянина пришлась ему настолько по душе, что он играл ее до самой смерти. У нас в семье считается, что он поступил правильно: «новые люди» приходят и уходят, их предают забвению – но кто забудет Катона-старшего?
– То же самое справедливо и в отношении Гая Мария, – неуверенно произнесла Ливия Друза.
Ее возлюбленный отпрянул, словно она укусила его.
– Он? Вот уж кто настоящий «новый человек» – отъявленный деревенщина! У моего деда были предки! «Новым человеком» его можно назвать лишь с той точки зрения, что он первым в нашем роду заседал в Сенате.
– Откуда ты знаешь, что твой дед всего лишь прикидывался крестьянином?
– Из его писем. Они хранятся в нашей семье до сих пор.
– А другая ветвь вашей семьи располагает его бумагами? Ведь та ветвь старше.
– Луцинианы? Даже не упоминай их! – В голосе Катона прозвучало отвращение. – Наоборот, наша ветвь, Салонианы, засверкает как алмаз, когда историки будущего станут описывать Рим наших времен. Мы – подлинные наследники Катона Цензора. Мы не напускаем на себя напыщенности, мы чтим такого Катона Цензора, каким он был в действительности, – великого человека.
– Только выдававшего себя за крестьянина.
– Вот именно! Обманщика, грубияна, прямую душу, приверженца былого – одним словом, истинного римлянина. – Глаза Катона сверкали. – Знаешь ли ты, что он пил то же вино, что и его рабы? Никогда не штукатурил своих вилл, не имел ковров и пурпурных одежд и ни разу не заплатил за раба больше шести тысяч сестерциев. Мы, Салонианы, продолжили его традиции, мы живем так же, как он.
– О боги! – вскричала Ливия Друза.
Однако Салониан не заметил смятения Ливии, ибо был слишком увлечен вставшей перед ним задачей: объяснить возлюбленной, каким замечательным человеком был Катон Цензор.
– Ну как он мог быть крестьянином, если стал первым другом Валериев Флакков, а переехав в Рим, прослыл лучшим адвокатом всех времен? Даже сегодня такие незаслуженно восхваляемые знатоки этой премудрости, как Красс Оратор и старый Муций Сцевола Авгур, признают, что в риторике ему не было равных и что никому не дано пользоваться афоризмами и гиперболами лучше, чем это делал он. А взгляни на написанное им! Великолепно! Мой дед был образованнейшим человеком, а латынь, на которой он изъяснялся и писал, была столь безупречна, что он всегда обходился без черновиков.
– Я обязательно почитаю Катона-старшего, – с легкой досадой сказала Ливия Друза: ее домашний учитель считал Катона Цензора недостойным ее внимания.
– Сделай милость! – Катон обнял ее и привлек к себе. – Начни с «Carmen de Moribus», чтобы понять, каким высоконравственным человеком был этот римлянин с большой буквы. Конечно, он первым среди Порциев назвался Катоном: раньше они именовались Присками; уже одно это указывает на древность рода. Представляешь, деду моего деда было уплачено за пять коней, павших под ним, когда он сражался, отстаивая Рим!
– Меня волнуют не Салонианы, не Приски и не Катоны. Салоний – вот кто не выходит у меня из головы. Ведь он был рабом-кельтибером, верно? Зато старшая ветвь претендует на происхождение от благородной Лицинии и от третьей дочери великого Эмилия Павла и Корнелии, старшей дочери Сципиона.
Салониан нахмурился: в словах возлюбленной слишком отчетливо зазвучал прирожденный снобизм Ливиев. Однако она взирала на него широко распахнутыми, полными любви глазами; он тоже сгорал от любви к ней. Разве можно обвинять ее за неосведомленность по поводу Порциев Катонов? От него требовалось немного – раскрыть ей глаза.
– Знаешь ли ты историю Катона Цензора и Салонии? – спросил он, пристроив подбородок у нее на плече.
– Не знаю, сердце мое. Расскажи!
– Одним словом, дед мой не женился до сорока двух лет. К тому времени он побывал консулом, одержал славную победу в Дальней Испании и отпраздновал триумф – он-то не отличался жадностью! Он никогда не прикарманивал трофеев и не торговал пленниками. Он все отдавал своим солдатам, и их потомки до сих пор боготворят его за это. – Катон настолько обожал своего дедушку, что сейчас забыл, о чем собирался рассказать.
– Итак, ему было сорок два года, когда он женился на благородной Лицинии, – подсказала Ливия Друза.
– Да. У них родился всего один ребенок, Марк Лициниан, хотя дед, судя по всему, был очень привязан к Лицинии. Не знаю, почему у них не было больше детей. Так или иначе, Лициния умерла, когда моему деду было семьдесят семь лет. После смерти жены он заменил ее в своей постели девушкой-рабыней. Его сын Лициниан и невестка, благородная дама, которую ты упоминала, жили в доме деда. Рабыня в постели деда взбесила их. Сам он не делал тайны из этой своей слабости и позволял ей разгуливать по дому, словно она была его хозяйкой. Вскоре об этом прознал весь Рим – Марк Лициниан и Эмилия Терция не стали держать язык за зубами. Единственным человеком, остававшимся в счастливом неведении, был сам Катон Цензор. Но в конце концов и он узнал об этих сплетнях и, вместо того чтобы спросить сына и невестку, почему они не сказали ему о своем недовольстве, как-то утром просто-напросто отправил рабыню восвояси, а сам ушел на Форум, так и не сказав родне, что рабыни больше нет.
– Весьма странный поступок, – молвила Ливия Друза.
Воздержавшись от замечаний по поводу ее комментария, Катон продолжал:
– Среди клиентов Катона Цензора был вольноотпущенник по имени Салоний, кельтибер из Салона, прежде, в неволе, служивший у деда писцом. «Эй, Салоний! – окликнул его дед на Форуме. – Нашел ли ты мужа для своей красотки-дочери?» Салоний ответил: «Пока нет, господин, но можешь не сомневаться, что, когда я найду для нее подходящего человека, я обязательно приведу его к тебе и спрошу твоего мнения и совета». Дед сказал ему: «Прекрати поиски. У меня есть для нее на примете достойный муж благороднейших кровей. Состоятельный, с безупречной репутацией, примерный семьянин – чего еще желать? Одним подкачал: боюсь, он несколько староват. Но, заметь, не жалуется на здоровье! И все же даже самый пылкий доброжелатель был бы вынужден признать, что он – старик». Салоний ответил: «Господин, если на него пал твой выбор, то как же я могу ослушаться? Я сделаю все, чтобы выказать тебе почтение. Дочь моя родилась, когда я был твоим рабом, мать ее тоже была твоей рабыней. Освобождая меня, ты сделал еще большую милость и освободил всю мою семью. Моя дочь в долгу перед тобой – в той же мере, что и я, и моя жена, и мой сын. Не тревожься, Салония – славная девочка. Она выйдет за любого, кого бы ты ни предложил ей в мужья, невзирая на его возраст». – «Чудесно, Салоний! – вскричал дед, хлопая его по спине. – Он – это я!»
– Тут что-то неладно с грамматикой, – поморщилась Ливия Друза. – Я-то думала, что латынь Катона Цензора и впрямь была безупречна.
– Жизнь моя, где твое чувство юмора? – вытаращил глаза Катон. – Ведь он пошутил! Ему просто хотелось, чтобы все было воспринято легко. Салоний был совершенно ошеломлен. Он не мог поверить, что ему предлагают породниться с семьей, в багаже которой уже имеется консульство и триумф.
– Неудивительно, что он был ошеломлен, – сказала Ливия Друза.
– Дед заверил Салония в серьезности своих намерений, – заторопился Катон. – Девушка по имени Салония была доставлена незамедлительно, и состоялась свадьба, благо что день был подходящий. Стоило Марку Лициниану прослышать об этом спустя час-другой – вести облетали Рим быстро, – как он собрал друзей и направился к Катону Цензору. «Вознегодовав на нас за то, что мы осуждаем тебя за любовницу-рабыню, ты решил опозорить наш дом и того пуще, вводя в него подобную мачеху?» – гневно спросил Лициниан. «Какой же это позор для тебя, сын мой, если я собрался доказать, что я мужчина, став в преклонном возрасте отцом еще нескольких сыновей? – величественно осведомился дед. – Разве я мог бы найти жену-патрицианку в моем преклонном возрасте? Подобный брак был бы неподобающим. Напротив, женясь на дочери своего вольноотпущенника, я вступаю в брак, соответствующий моим годам и потребностям».
– Невероятно! – ахнула Ливия Друза. – Он, естественно, хотел посильнее оскорбить Лициниана и Эмилию Терцию.
– Да, так принято считать среди нас, Салонианов.
– Неужели все они продолжали жить под одной крышей?
– Разумеется. Правда, Марк Лициниан вскоре после этого умер – многие полагают, что его сердце не выдержало такого бесчестия. Эмилия Терция осталась в доме нос к носу со свекром и его новой супругой Салонией. По-моему, она вполне достойна такой участи. Видишь ли, ее собственный папаша скончался, и она не могла вернуться в отчий дом.
– Насколько я понимаю, Салония подарила жизнь твоему отцу, – молвила Ливия Друза.
– Совершенно верно, – сказал Катон Салониан.
– Разве тебя не угнетает, что ты – внук женщины, рожденной в рабстве?
– Почему это должно меня угнетать? – удивился Катон. – Все мы к кому-то восходим. Кажется, цензоры согласились с моим дедом Катоном Цензором, заявлявшим, что его кровь столь благородна, что очищает собой кровь любого раба. Салонианов никогда не пытались выкинуть из Сената. Салоний происходил от галлов – вполне достойное происхождение. Вот если бы он был греком… Но дед никогда не пошел бы на брачный союз с гречанкой. Греков он терпеть не мог.
– А ты оштукатурил свою усадьбу? – Задавая свой вопрос, Ливия Друза выразительно терлась о бедро Катона.
– Нет, разумеется, – ответил он сквозь участившееся дыхание.
– Теперь я знаю, почему нам приходится пить такое отвратительное вино.
– Молчи, Ливия Друза! – приказал Катон, переворачивая ее на спину.
Великая любовь неизменно приводит к неосмотрительности, опрометчивым словам и разоблачению; однако Ливия Друза и Катон Салониан умудрялись сохранять свою связь в полной тайне. Если бы дело происходило в Риме, все наверняка сложилось бы иначе; но, на их счастье, в сонном Тускуле никто не обращал внимания на скандал, назревающий под самым носом у добропорядочных обывателей.
Не прошло и месяца, как Ливия Друза убедилась, что беременна. У нее не было ни малейших сомнений, что отцом ребенка не является Цепион: в тот самый день, когда Цепион уехал из Рима, у нее начались месячные. Две недели спустя она попала в объятия Марка Порция Катона Салониана; в должный срок очередные месячные не наступили. Две предыдущие беременности научили ее кое-каким другим признакам, которые давали о себе знать и сейчас. Она была беременна – от возлюбленного, Катона, а не от мужа, Цепиона.
Находясь в философическом расположении ума, Ливия Друза решила ни от кого не утаивать своего состояния. Ее успокаивало то, что любовь Катона последовала вскоре за любовью Цепиона, так что разоблачение им не грозило. Было бы куда хуже, если бы она забеременела позднее. Нет, об этом лучше даже не думать!
Друз обрадовался новости, его жена Сервилия – тоже; Лилла заявила, что братик очень ее позабавит, а Сервилия восприняла новость с еще более каменным видом, чем обычно.
Естественно, новость нельзя было скрывать и от Катона. Но насколько ему можно приоткрыть правду? Все Ливии Друзы отличались способностью холодно взвешивать «за» и «против»; Ливия Друза решила обстоятельно обдумать предстоящий разговор. Было бы ужасно лишать Катона ребенка, тем более сына, однако… Ребенок непременно родится еще до возвращения Цепиона; никто не усомнится, кто его отец. Если ребенок Катона окажется мальчиком, он станет – при условии, что и он назовется Квинтом Сервилием Цепионом, – наследником золота Толозы, всех пятнадцати тысяч талантов! Тогда он будет богатейшим человеком в Риме, обладая при этом славным именем. Куда более славным, чем имя «Катон Салониан».
– У меня будет ребенок, Марк Порций, – объявила она Катону при следующей их встрече в двухкомнатном домике, который она считала теперь своим истинным домом.
Он был скорее встревожен, нежели обрадован. Взгляд его стал испытующим.
– От меня или от мужа? – спросил он.
– Не знаю, – ответила Ливия Друза. – Правда, не знаю. Сомневаюсь, что у меня появится больше уверенности, даже когда он родится.
– Он?
– Это мальчик.
Катон откинулся на подушку, закрыл глаза и поджал свои чудесные губы.
– Мой, – уверенно произнес он.
– Не знаю, – повторила она.
– И ты дашь всем понять, что это – ребенок твоего мужа.
– Вряд ли у меня есть выбор.
Открыв глаза, он печально взглянул на нее.
– Знаю, что нет. Я не могу на тебе жениться, даже если бы у тебя появилась возможность развестись. А ты не разведешься – разве что твой муж нагрянет раньше, чем ты рассчитываешь, но это весьма сомнительно. Все это не случайно: боги веселятся вовсю.
– Пускай! В конце концов выигрываем мы, мужчины и женщины, а не боги, – сказала Ливия Друза, прильнув к нему. – Я люблю тебя, Марк Порций! Надеюсь, что это твой ребенок.
– А я надеюсь, что не мой, – сказал Катон.
Беременность Ливии Друзы не внесла изменений в ее привычки. Она по-прежнему совершала свои утренние прогулки, а Катон Салониан проводил в старом дедовском имении вблизи Тускула больше времени, чем прежде. Они занимались любовью яростно, не боясь за новую жизнь, вызревающую в ее утробе. На предостережения Катона Ливия Друза ответила, что любовь ее младенцу не помеха.
– Ты по-прежнему предпочитаешь Тускулу Рим? – спросила она свою дочь Сервилию как-то раз чудесным днем в конце октября.
– О да! – с жаром ответила Сервилия, которая за долгие месяцы проявила себя крепким орешком: необщительная, она никогда первой не заводила разговора, а на материнские вопросы отвечала так лаконично, что за обедом Ливия Друза скорее произносила монологи.
– Отчего же, Сервилия?
Та бросила взгляд на изрядно выросший живот матери.
– Во-первых, там хорошие врачи и акушерки, – молвила девочка.
– О, за ребенка не беспокойся! – засмеялась Ливия Друза. – Он вполне доволен жизнью. Когда настанет его срок, он не доставит больших хлопот. У меня впереди еще целый месяц.
– Почему ты все время называешь его «он», мама?
– Потому что я знаю, что это мальчик.
– Это невозможно знать, пока ребенок не родится.
– Какая ты у меня циничная! Я знала, что ты родишься девочкой, знала, что девочкой родится Лилла. С чего бы мне ошибиться на сей раз? Я по-другому себя чувствую, а он по-другому разговаривает со мной.
– Разговаривает с тобой?
– Вы обе тоже разговаривали со мной, пока находились у меня в утробе.
Взгляд девочки стал насмешливым.
– Странная ты какая-то, мама. И становишься все страннее. Как может ребенок говорить, пока он в утробе? Ведь дети не говорят даже после того, как родятся, по крайней мере сперва.
– Вся в отца, – бросила Ливия Друза, скорчив гримасу.
– Значит, ты не любишь папочку! Так я и думала! – воскликнула Сервилия скорее с облегчением, чем осуждающе.
Ей уже исполнилось семь лет; мать сочла, что с кое-какими жизненными реалиями ее можно ознакомить. Не то что настраивать против отца, но… Разве не чудесно было бы превратить старшую дочь в преданную подругу?
– Нет, – неумолимо произнесла Ливия Друза, – я не люблю твоего отца. Хочешь знать почему?
Сервилия пожала плечами:
– Наверное, ты все равно скажешь.
– А ты сама его любишь?
– Да, да! Он – самый лучший человек в целом свете.
– О!.. Тогда мне действительно придется объяснить тебе, в чем тут дело. Иначе ты станешь меня осуждать. А у меня есть основания его не любить.
– Конечно, иначе ты не скажешь.
– Понимаешь, миленькая, мне не хотелось выходить замуж за твоего папочку. Меня заставил согласиться твой дядя Марк. А это – дурное начало.
– У тебя была возможность выбирать.
– В том-то и дело, что никакой! Чаще всего так и происходит.
– А по-моему, тебе следовало признать, что дядя Марк лучше тебя разбирается в таких делах. А также во всех остальных. В том, как он подобрал для тебя мужа, я не вижу ошибки, – молвила семилетняя судия.
– Ничего себе! – Ливия Друза уставилась на дочь полными отчаяния глазами. – Сервилия, разве людям можно диктовать, кого им любить, а кого нет? Так получилось, что твоей отец не пришелся мне по сердцу. Он мне никогда не нравился – еще с тех самых пор, когда я была в твоем возрасте. Но наши отцы загодя договорились, что мы поженимся, и дядя Марк не усмотрел в этом ничего дурного. Я так и не сумела его убедить в том, что отсутствие любви – помеха браку довольно малая, а вот неприязнь с самого начала неминуемо обречет его на неудачу.
– По-моему, ты просто глупа, – надменно ответствовала Сервилия.
Упрямый ослик! Но Ливия Друза не сдавалась:
– Супружество – дело сугубо личное, дитя мое. Неприязнь к мужу или жене – бремя, которое очень нелегко нести. В супружестве люди беспрерывно соприкасаются. А когда человек вызывает у тебя неприязнь, то тебе очень не хочется, чтобы он тебя касался. Это-то тебе понятно?
– Мне не нравятся ничьи прикосновения, – отчеканила Сервилия.
– Будем надеяться, что так будет не всегда, – с улыбкой ответила мать. – Меня, к примеру, вынудили выйти за человека, прикосновения которого были мне неприятны. Человека, который сам был мне неприятен. Так оно осталось по сию пору. Однако результатом этого брака стало появление иных чувств: я люблю тебя, люблю Лиллу. Как же мне не любить твоего папу хотя бы чуть-чуть, если он способствовал появлению на свет тебя и Лиллы?
На лице Сервилии появилось выражение неприкрытого отвращения.
– Как же ты глупа, мама! Сперва ты говоришь, что папочка тебе неприятен, а потом выясняется, что ты его любишь. Чепуха какая-то!
– Нет, это очень по-человечески, Сервилия. Любовь и приязнь – очень разные чувства.
– Ну а я намерена чувствовать любовь и приязнь к мужу, которого подберет для меня папочка, – с ощущением превосходства объявила Сервилия.
– Надеюсь, время подтвердит твою правоту, – сказала Ливия Друза и попробовала сменить тему этого тяжелого разговора. – Сейчас я, к примеру, очень счастлива. Сказать почему?
Черная головка склонилась на бок; поразмыслив, Сервилия покачала головой, умудрившись одновременно согласно кивнуть.
– Я знаю причину, не знаю только, подходящая ли она для счастья. Ты счастлива, потому что живешь в этой отвратительной дыре и собираешься родить. – Черные глаза блеснули. – И потом, у тебя, кажется, завелся дружок.
На лице Ливии Друзы отразился ужас. Выражение это было настолько ярким в своей затравленности, что ребенок вздрогнул от удивления и предвкушения забавы; удар был нанесен наугад и объяснялся всего лишь страданием самой девочки, не имеющей друзей.
– Конечно, у меня есть дружок! – вскричала мать, стараясь не выглядеть напуганной. Она через силу улыбнулась. – Он беседует со мной изнутри.
– Моим другом ему не бывать, – сказала Сервилия.
– О, Сервилия, не говори таких вещей! Он будет самым лучшим твоим другом – так всегда бывает с братьями, уж поверь мне!
– Дядя Марк – твой брат, однако именно он заставил тебя выйти замуж за моего папочку, который был тебе так неприятен.
– И все же это не ослабило нашей дружбы. Братья и сестры вместе растут. Они знают друг друга лучше, чем кого-либо из посторонних, и учатся симпатии друг к другу, – с теплотой в голосе объяснила Ливия Друза.
– Разве можно научиться симпатии к человеку, который тебе неприятен?
– Тут ты ошибаешься. Можно, если постараться.
Сервилия фыркнула:
– В таком случае почему ты не научилась симпатизировать папочке?
– Потому что он мне не брат! – вскричала Ливия Друза, теряясь в догадках, куда их заведет этот разговор.
Почему дочь не хочет сделать шаг ей навстречу? Почему она так черства, так бестолкова? А потому, сообразила мать, что она – дочь своего отца. О, как она на него похожа! Только куда умнее. То есть хитрее.
– Сервилия, – проговорила она, – единственное, чего я для тебя хочу, – это счастья. Обещаю, что никогда не позволю твоему отцу заставлять тебя выходить замуж за неприятного тебе человека.
– А вдруг тебя не окажется рядом при моем замужестве?
– Это по какой же причине?
– Ну, ведь твоей матери не было рядом с тобой, когда тебя выдавали замуж?
– Моя мать – это совсем другое дело, – печально промолвила Ливия Друза. – Как тебе известно, она еще жива.
– Известно, известно! Она живет с дядей Мамерком, но мы с ней не разговариваем. Она распутная женщина, – сказала девочка.
– От кого ты слышала об этом?
– От папочки.
– Ты даже не знаешь, что значит «распутная женщина».
– Знаю: женщина, забывшая, что она патрицианка.
Ливия Друза заставила себя сохранить серьезность.
– Интересное определение, Сервилия. Как ты думаешь, ты сама никогда не забудешь, что ты патрицианка?
– Никогда! – выкрикнула дочь. – Когда я вырасту, то буду такой, как хочет мой папа.
– Я и не знала, что ты так много беседуешь с ним.
– Мы все время беседовали.
Ложь Сервилии оказалась столь искусной, что мать не заподозрила неправды. Оба родителя не обращали на девочку внимания, и она с раннего детства стала солидаризироваться с отцом, который казался ей более важной, более необходимой для нее персоной, нежели Ливия Друза. Все ее детские мечты сводились к тому, что она вздыхала по отцовской любви, которой, как ей подсказывал здравый смысл, она никогда не дождется: отец не принимал дочерей всерьез, потому что хотел сына. Как она пронюхала об этом? Да очень просто: она носилась, подобно призраку, по всему дому дяди Марка, подслушивала разговоры, забиваясь в темные углы, и знала многое такое, что вовсе не предназначалось для ее ушей. Сервилии казалось, что именно отец, а не дядя Марк и уж конечно не никчемный италик Силон говорит так, как подобает истинному римлянину. Сейчас, отчаянно скучая по отцу, девочка страшилась неизбежного: когда мать произведет на свет сына, все мечты о том, чтобы стать отцовской любимицей, ей придется забыть навсегда.
– Что ж, Сервилия, – поспешила с ответом Ливия Друза, – я только рада, что ты любишь своего отца. Но тебе придется повести себя по-взрослому, когда он вернется домой и вы снова будете с ним разговаривать. То, что я рассказала тебе о моей неприязни к нему, – это тайна, не подлежащая разглашению. Это наш секрет.
– Почему? Разве он этого не знает?
Ливия Друза нахмурилась, не зная, что ответить.
– Если ты так много беседуешь с отцом, Сервилия, то ты должна знать, что он понятия не имеет о моей неприязни. Твой папа не принадлежит к числу проницательных мужчин. В противном случае и я относилась бы к нему иначе.