Маккалоу Колин. Первый человек в Риме. Том 1

   День был лучше вчерашнего: так же моросил нудный дождь, и сырость проникала во все уголки. В такие дни Гая Марий, наплевав на условности, заставлявшие богатого одеваться богато, напяливал старый сагум – толстый, непромокаемый солдатский плащ, который спасал его от пронизывающих ветров Альп и бесконечных ливней Элира. То, что нужно солдату! Он с наслаждением вдыхал запах дубленой шкуры и нечистой шерсти, запахом походной жизни – как голодный вдыхает запах горячего хлеба у стен пекарни.
   – Добро пожаловать, – приветствовал Мария Цезарь, встречая его у дверей и сам принимая у гостя сагум. И не передал его тут же ожидавшему рядом рабу, не испугался, что запах солдатчины впитается в кожу аристократа, а уважительно пощупал толстую шкуру.
   – Мне чувствуется, этот плащ прошел через несколько войн, – отметил он, будто не замечая претенциозного одеяния гостя.
   – Другого у меня не водилось, – ответил человек в тончайших шелках, расцвеченных золотом и пурпуром.
   – Лигурийский?
   – Да. Отец подарил его мне, когда мне стукнуло семнадцать и я начал служить.
   Гай Марий пошел за хозяином в столовую. Куда этому небольшому, очень скромному жилищу до дома, построенного Марием!
   – Когда я стал командиром, – продолжал он на ходу, – и пришла моя очередь снабжать и обеспечивать легионы, я позаботился, чтобы такие же были у всех. Если не заботиться о здоровье людей, кости их начинает ломить от сырости. Они чихают да кашляют. Что за вояка – весь в соплях?
   Еще одна мысль пришла ему в голову, и он добавил поспешно:
   – Конечно, цену я не заломил. Для каждого уважающего себя командира главная прибыль – победа его легионов.
   – Вы достойны этого звания, насколько мне известно, – Цезарь сел на конец среднего ложа с левой стороны, показывая, что гость должен сесть справа на место почетного гостя.
   Слуги помогли им разуться. Оба прилегли, устраиваясь поудобнее; вскоре принесли вино и пришел виночерпий.
   – Сейчас подойдут мои сыновья, а супруга с дочерьми присоединятся сразу перед обедом, – Цезарь протянул руку за кубком, жестом остановив виночерпия. – Надеюсь, Гай Марий, вы не посчитаете меня скрягой, дрожащим над запасами своего вина, если я предложу вам пить его так, как это делаю я, – разбавляя водой? У меня есть уважительная причина, которую я не могу пока Вам раскрыть. Пока… Единственное объяснение, которое я могу вам предложить: мы оба должны сохранить ясный ум. Да и женщинам может не понравиться, что их мужчины пьют неразбавленное вино.
   – Я до вина не падок, – сказал Марий, остановив виночерпия, едва начавшего наполнять его кубок, чтобы оставил место для воды. – Когда человека приглашают к столу уважаемые люди, язык ему понадобится для разговоров, а не для того, чтобы лакать вино.
   – Хорошо сказано.
   – Однако вы меня заинтриговали!
   – Терпение – со временем узнаете.
   Наступила тишина. Оба потягивали из кубков вино. Они знали друг друга только по Сенату, где обменивались обычными кивками, поэтому беседа поначалу не клеилась. Тем более, что хозяин предложил отказаться от чудодейственной силы вина, развязывающего языки.
   Цезарь поставил кубок и откашлялся:
   – Я понял, Гай Марий, что Вы не слишком довольны нынешним составом магистратов.
   – О боги, нет! Не более, чем вы.
   – Выбор дурной, без сомнения. Иногда кажется – нам повезло, что магистраты действуют лишь в течение года. Это оставляет надежду увидеть на важном посту достойного человека. Такого, для которого этот срок можно бы и увеличить.
   – Да, но люди есть люди. Как можем судить мы, хорош ли человек и насколько? Кто это определит? Он сам? Сенат? Народное собрание? Всадники? Выборники – неподкупные и достойные граждане?
   Цезарь рассмеялся:
   – Полагаю, Гай Гракх был человеком достойным. Когда он шел на второй срок плебейского трибуна, я поддерживал его от всего сердца. И его третью попытку тоже. Не то, чтобы моя поддержка могла бы много стоить, но… Я все-таки патриций.
   – Это тоже немало. Если в Риме появляется достойный человек, его все равно могут оттеснить. Почему? Потому что печется он больше о Риме, чем о своем состоянии.
   – Думаю, не только в Риме это случается, – Цезарь посмотрел на Гая Мария, высоко подняв красиво изогнутые брови. – Люди есть люди, и нет разницы между римлянами, греками, карфагенянами, сирийцами. Во всяком случае, там, где замешаны зависть и жадность. Единственный способ сохранить себя и сделать то, что считаешь нужным, – накопить сил и добиться положения верховного правителя, царя. Конечно, этот титул может именоваться иначе…
   – Рим никогда не смирится с таким правлением!
   – Так было лишь последние пятьсот лет. А ведь прежде Римом правили цари. Смешно, не правда ли? Во всем мире предпочитают безраздельное правление – кроме римлян и греков.
   Марий вздохнул:
   – Это потому, что в Риме и в Греции всякий считает сам себя царем. Рим так и не стал истинной демократией, хоть и изгнал царей.
   – Ну уж нет! Истинная демократия – выдумка греческих философов; прекрасная, но недоступная мечта. Взгляните на путаницу, в которой увязли греки, – этого ли мы хотим для римлян? Рим – это форма правления меньшинства над большинством. Правления знатных фамилий.
   – И выскочек, – добавил Гай Марий, в котором видели выскочку.
   – И пришлых, – согласился Цезарь.
   В этот момент в столовую вошли сыновья Цезаря. Вошли, как подобает молодым людям: решительно, но с почтением, и остановились.
   Сексту Юлию Цезарю, старшему сыну, было двадцать пять – высокий, с темно-рыжими волосами и серыми глазами юноша, у которого опытный глаз Гая Мария подметил лишь один недостаток – синие тени усталости под глазами; он был на редкость молчалив, что тоже казалось странным в его годы.
   Гаю Юлию Цезарю Младшему исполнилось двадцать два; он был крепче брата и выше ростом; золотые кудри придавали света большим голубым глазам. «Очень умен, хотя не выделяется ни силой, ни характером», – решил Гай Марий.
   Рядом они смотрелись очень мило – два истинных римлянина, сразу чувствуется порода; дети сенатора и будущие сенаторы.
   – Вы можете гордиться своими сыновьями, Гай Юлий, – проговорил Гай Марий, когда юноши заняли места на ложе по правую руку от отца. Для возможных гостей /или в некоторых скандально известных своим новомыслием домах – для женщин/ предназначалось ложе слева от Мария.
   – Да, я тоже так думаю, – глаза Цезаря светились гордостью и любовью. Затем он опять повернулся к Гаю Марию с явным любопытством. – У вас ведь нет сыновей?
   – Нет.
   – Но вы женаты?
   – Считается, что женат, – рассмеялся Гай Марий. – Увы, все военные похожи друг на друга: по-настоящему обручены мы лишь с ратными победами.
   – Да, пожалуй, – и Цезарь сменил тему.
   Предобеденная беседа текла плавно и неторопливо, огибая опасные рифы. В этом доме уважали чужое мнение, для всякого находили доброе слово, без двусмысленных намеков. Каковы же женщины дома Цезарей? Марий знал, что за воспитанием детей в Риме во многом стояли именно женщины. Распутная или застенчивая, глупая или умная – любая римлянка умеет заставить считаться с собой.
   А вот и женщины – Марция и две Юлии. Невероятно! Все три – восхитительны! Слуги принесли и поставили для них кресла в центре зала, по ту сторону столов, за которыми возлежали мужчины. Марция села напротив супруга, Юлия – напротив Гая Мария, а Юлилла – перед братьями. Едва заметив, что родители отвлеклись на секунду, она тут же показала братьям язык, не смущаясь присутствием гостя.
   Несмотря на отсутствие деликатесов и разбавленное вино, обед оказался превосходным – и блюда, и обслуживание: своевременное, но ненавязчивое. Еда была безыскусностью, но приготовлена безукоризненно. Именно такая простота застолий была воину Марию по душе.
   Жареная птица с хлебом, луком и зеленой фасолью, два вида оливок, свежий мясной рулет, булочки с запеченными в них сочнейшими яблоками, превосходные домашние колбаски под чесночным соусом, разбавленным медом, салаты из латука, огурцов, шалота и сельдерея /каждый – под особым масляно-винным соусом/, дымящееся блюдо из брокколи, тыквы и цветной капусты, украшенное печеными каштанами. Отдельно подавался перец, светлое оливковое масло первого отжима и соль. Завершали обед небольшие пирожки с фруктовой начинкой, посыпанные зернышками сезама и политые медом, и пирожные со взбитыми сливками; отдельно был подан сыр двух сортов.
   – Арпинумский! – оживился Гай Марий, попробовав один из них, и лицо его, кажется, помолодело. – Этот сорт я знаю хорошо – его делал мой отец. Из молока двухлетней овцы, которая паслась недельку на заливных лугах, где растут особые травки.
   – Как мило, – проговорила Марция без малейшего оттенка превосходства. – Мне всегда нравился этот сорт сыра, но теперь я буду относиться к нему по-особому. Сыр, сделанный Гаем Марием – ведь вашего отца тоже зовут Гаи Марий? – из Арпинума!
   После завершающего блюда женщины поднялись и покинули зал; за обедом они только ели и не пили ничего крепче воды.
   Поднимаясь, Юлия улыбнулась Гаю Марию – с нескрываемой симпатией, как ему показалось; она поддерживала вежливый разговор, когда к ней обращались, но ни разу не попыталась присоединиться к беседе отца с гостем. Тем не менее она не сидела со скучающим видом, а внимательно прислушивалась к разговору мужчин с интересом и пониманием. Этой красивой и спокойной девушке, казалось, сама судьба обещала нечто большее, чем обычный удел матери семейства.
   По сравнению с нею младшая, очаровательная Юлилла, – маленькая разбойница, да и только, сущее наказание для семьи! Она точно знала – и пользовалась этим – как заставить родных смириться с ее выходками. Но что-то в ней встревожило Мария; опытный наставник, он умел понимать с первого взгляда не только юношей, но и девушек. Он внимательно изучал Юлиллу за обедом: что-то в ней было не так. Не то чтобы недостаток ума или образованности… Она действительно была менее начитанна, чем старшая сестра или братья, но значения этому не придавала. И необыкновенное тщеславие, хотя о внешности своей она явно была мнения высокого… Но что тогда? Гай Марий пожал плечами и решил о Юлилле не думать: в конце концов, не его это дело.
   Сыновья Гая Юлия Цезаря задержались еще на несколько минут, а затем также попрощались и вышли. Наступил вечер: клепендры начали отсчитывать часы ночные каждый – в два дневных длиною. По календарю шла середина зимы – все даты каждый год высчитывались Верховным Жрецом, Луцием Цецилием Метеллом Далматийским, поскольку он считал, что так следует делать. Да стоило ли справляться о числах или названиях месяцев, которые вывешивались на Форуме, если человек вполне мог и сам определить время – по своим ощущениям.
   Когда слуги зажгли лампы, Марий заметил, что масло в них – самое лучшее и фитили не из пакли, а из шерстяных нитей.
   – Я люблю читать, – Цезарь перехватил его взгляд, как и вчера на Капитолии, угадав ход мыслей Мария. – Не потому, что уже плохо сплю по ночам. Просто несколько лет назад, когда дети подросли и стали принимать участие в семейных советах, мы решили, что каждый из нас выберет себе занятие, развлечение. Марция выбрала кухню, но поскольку это касалось непосредственно всех нас. Сверх того, решили, что выпишем для нее из Патавиума новый ткацкий станок и будем обеспечивать пряжей, какой она захочет, даже если это дороговато. Секст заявил, что будет ездить в воинские лагеря за Путеоли, – тень прошла по лицу Цезаря, и он глубоко вздохнул. – Есть несколько наследственных, характерных черт у рода Юлиев Цезарей. Самая знаменитая – уверенность в том, что каждая женщина из нашего рода обладает способностью осчастливить своего мужа. Это пошло от преданий о нашем происхождении: сама-де Венера одарила этим свойством наших женщин. Хотя я никогда не слышал о том, что Венера сделала счастливым кого-нибудь из смертных. И даже самого Вулкана! Или Марса! Но миф все еще живет… Однако есть у нас и менее приятное наследство, хотя оно достается не всем. Из нынешнего поколения лишь Секст страдает от этой болезни – от астмы. Думаю, вы уже знаете сами: слышали его кашель, да и синеву вокруг его глаз заметили. Несколько раз Секст был уже на краю смерти…
   Так вот что было написано на лице Секста… Болен, бедняга… Это, без сомнения, мешает его карьере.
   – Да, я знаю, что такое астма. Отец говорил, что эта болезнь обостряется, если воздух вокруг наполнен пылью, как на току, надо держаться от животины подальше, особенно от лошадей и собак. А Секст бывает в воинских лагерях?!
   – Он считает, что это – его призвание, – снова вздохнул Цезарь.
   – Доскажите уж о том семейном совете, Гай Юлий, – увлекшись, вновь заговорил Гай Марий; такой свободы в общении не знали, наверное, и в Греции! Что за хитрая бестия этот Юлий Цезарь! Для посторонних наблюдателей – крайне сдержанный и строгий, не подступись, – украшение патрицианского рода. Для тех же, кто ближе допущен, – почти бунтарь, нарушитель римских традиций чинности порфироносных.
   – Секст выбрал лагеря у Путеоли, считая, что сернистый воздух полезен в его положении.
   – А ваш младший сын?
   – Гай сказал, что больше всего на свете он хочет, чтобы осуществилось одно его желание… Хотя вряд ли это желание можно было назвать занятием… Он попросил разрешения самому выбрать себе жену.
   – Боги! И вы позволили ему?
   – Конечно.
   – А если он, навроде непутевых мальчишек, попадется в сети проститутки или старухи-соблазнительницы?
   – Тогда он женится на ней. Разве не этого он желал? Однако не думаю, что Гай будет столь опрометчив. У него есть голова на плечах.
   – Вы, вероятно, еще используете для свадеб конфареацию?
   – Да.
   – О, боги!
   – Моя старшая дочь, Юлия, тоже отличается здравым смыслом и светлым умом, – продолжал Цезарь. – Она стала членом библиотеки Фанния. Я сам намеревался сделать так, но уступил, поскольку не так важно, кто будет членом, – главное быть. Малышка же Юлилла, к сожалению, начисто лишена мудрости. Она подобна яркой бабочке, которой не нужен ум. Такие, как она, – он мягко улыбнулся, – освещают нашу жизнь. Я бы, наверное, ненавидел этот мир, не будь он ими украшен. Мы проявили легкомыслие, заимев четверых детей, но, в искупление нашей вины, последней прилетела эта девочка…
   – Что же она попросила?
   – То, что мы и предполагали – сластей и нарядов.
   – А вы, лишенный членства в библиотеке?
   – Я пожелал обеспечить себя лучшим маслом и фитилями, а затем мы заключили с Юлией небольшую сделку: я пользуюсь книгами, которые она приносит, а она – моими светильниками.
   Марию все больше и больше нравился человек, ведущий такую простую и счастливую жизнь. Окруженный женой и детьми, он не упускал возможности развиваться сам и поощрять детей в их стремлении к индивидуальности. Он не ошибался, давая детям такую свободу.
   – Гай Юлий, благодарю за столь чудесный вечер. Но, кажется, настала минута, когда вы готовы раскрыть свой секрет. Какое же дело у вас ко мне?
   – Если не возражаете, я отошлю слуг? Вино мы сможем налить себе сами. Самое время немного расслабиться, чтобы не возникло чувство неловкости…
   Его щепетильность удивила Гая Мария, привыкшего к тому, что римлян не смущают взгляды рабов.
   Хозяева обычно неплохо относились к своим людям, но, казалось, считали, что раб – нечто неодушевленное, вещь, предмет обстановки, а посему любой приватный разговор могли вести при рабах, не обращая внимание на их присутствие. В Риме так было принято; Марий же с этим смириться не мог: его отец, как и Цезарь, твердо придерживался мнения, что при слугах откровенных бесед не должны вести.
   – Они слишком много болтают, – сказал Цезарь, когда они остались одни, – а соседи у меня очень любопытны и болтливы. Рим, конечно, город большой, но когда что-то доходит до ушей сплетников с Палатина, – превращается тут же в большую деревню! Марция рассказывала мне, что некоторые из наших знакомых просто платили своим слугам за молчание. Да и вообще… Слуги – тоже люди, со своими мыслями и чувствами, и не следует их искушать.
   – Вам, Гай Юлий, следовало бы стать консулом, а затем вас бы обязательно избрали цензором!
   – Согласен, Гай Марий, я этого достоин. Но у меня нет денег, чтобы получить место в высшем магистрате.
   – Деньги есть у меня. Это то, зачем вы меня пригласили?
   Цезарь недоуменно посмотрел на него.
   – Дорогой, Гай Марий, что вы! Мне уже под шестьдесят, и о карьере я больше не помышляю. Нет! Я думаю теперь лишь о своих сыновьях и об их сыновьях, когда они появятся на свет.
   Марий плеснул в свой опустевший кубок неразбавленного вина, выпил одним глотком и вновь посмотрел на Цезаря.
   – И ради этого сообщения я должен был весь вечер воздерживаться от нормального вина? Да и это ли мы пили вино?
   Цезарь улыбнулся:
   – Конечно, нет! Я не очень богат… Вино, которое мы разбавляли, – не высшей марки. Это же я берегу для особых случаев.
   – Тогда благодарствуйте, – Марий взглянул на Цезаря из-под нависших бровей. – Так что вы хотите, Гай Юлий?
   – Помощи. Вы – мне, а я – вам.
   Цезарь налил вина и себе, но пригубил едва.
   – Как вы можете мне помочь?
   – Очень просто. Сделаю членом моей семьи.
   – Что?
   – Предлагаю вам в жены ту из моих дочерей, какую вы предпочтете.
   – В жены?
   – Да, вы женитесь.
   – Ого! Вот это мысль! – теперь Марий увидел то, что кроется за этим предложением. Он сделал большой глоток фалернского и замолчал.
   – Любой воздаст вам должное, если вашей женой станет женщина из рода Юлиев. К счастью, детей у вас нет. Значит, вы можете позволить себе жениться на женщине молодой, которая могла бы родить вам сына. Это будет выглядеть вполне естественно, никто не станет удивляться или злословить. Если же вашей женой будет какая-нибудь Юлия, сын ваш сможет называть себя одним из потомков нашего рода – в их жилах потечет кровь благородных предков. Это возвысит и вас, Гай Марий. Всем придется воспринимать ваши требования и желания совсем не так, как сейчас, поскольку вокруг вашего имени возникнет ореол дигнитас, причем высшей пробы, вряд ли он окажется лишним в вашей карьере. У нас нет денег. Наше достояние – в нашем дигнитас. Род свой мы ведем от самой Венеры и ее внука Юла, сына Энея. Отблески величия нашего рода лягут и на ваши латы.
   Цезарь сделал еще глоток и вздохнул, улыбнувшись.
   – Уверяю вас, Гай Марий, я говорю истинную правду. Я, к несчастью, – не самый старший сын в нашей семье, но мы делаем восковые изображения на наших алтарях, и делаем это уже почти тысячу лет. Другое имя матери Ромула и Рема – Реи Сильвии – Юлия! Когда от ее брака с Марсом родились близнецы, именно мы положили начало Риму. Мы были царями Альба Лонга, самого великого города латинян, поскольку его основал наш предок Юл. Когда же Рим поглотил нашу столицу, мы перебрались в Рим и поднялись на самый верх римской иерархии, чтобы упрочить его славу. Несмотря на то, что Альба Лонга так и не была восстановлена, до сих пор жрец холма Альба избирается из Юлиев.
   Он не мог остановиться. Гай Марий ощутил сосущую боль и сглотнул ком, подступивший к горлу. Но ничего не сказал.
   – Обстоятельства складывались все менее благополучно для нас. Что поделаешь? У меня нет средств, чтобы войти в один из высших магистратов. Мое имя по-прежнему много значит у избирателей. Меня поддержали бы многие – и центурии, в которых голосуют при избрании консулов, и весь нобилитет.
   Перед Гаем Марием открывались такие перспективы, что он не в силах был оторвать взгляд от лица Цезаря. Они ведут свое происхождение от самой Венеры! Каждый необыкновенно красив! Светлые волосы и белая кожа – вот что всегда в цене. Дети любой Юлии, вероятно, тоже будут обладать этими достоинствами… и истинно римским носом! И никогда не сравнятся с ними светловолосые Помпеи из Пикенума. Цезари – истинные римляне, тогда как в Помпеях угадываются кельты.
   – Вы хотите быть консулом, – продолжил Цезарь. – Все знают об этом. Подвиги в Дальней Испании обеспечили вас множеством клиентов. Однако, молва, к сожалению, гласит, что Вы и сами – клиент, и, значит, ваши клиенты – клиенты вашего патрона.
   Гость оскалился, показав два ряда крупных белых зубов.
   – Это – клевета! Я – не клиент!
   – Я-то верю вам. Но ведь другие верят слухам. Люди не принимают, конечно, притязаний рода Геренниев, поскольку те – еще менее латиняне, нежели Марии из Арпинума. Но о своем патронстве над вами заявляют и Цецилии Метиллы. И им верят. По одной простой причине: ваша мать – из рода Фульциниев, а они – этруски. Марии владеют землями в Этрурии, которая сама традиционно – владение Цецилиев Метеллов.
   – Марии – или, если уж на то пошло, Фульцинии – никогда не были клиентами этого рода! – воскликнул все более раздражаясь, Гай Марий. – Они коварно подтасовывают факты, чтобы доказать свою ложь!
   – Без сомнения. Однако они терпеть не могут вас, вот и делают все, что в их силах. Люди думают, что лишь в силу глубоко личных причин вы, Гай Марий, насолили Метеллам, когда были плебейским трибуном.
   – Да, тут действительно замешан личный мотив! – вдруг рассмеялся Марий.
   – Расскажите мне.
   – Однажды в Нумантии мы выставили на посмешище младшего брата Метелла Далматийского – того, кто собирается стать в следующем году консулом, – заставив его вываляться в грязи. Нас было трое – и ни один не снискал потом в Риме успеха.
   – Кто же двое других?
   – Публий Рутилий Руф и царь Нумидии Югурта.
   – А-а! Загадка разгадана, – Цезарь сжал ладони со сплетенными пальцами и поджал губы. – Однако то, что вас считают клиентом – а это не делает чести никому – ложится пятном на ваше имя и на имя вашего рода, Гай Марий. Слишком сложно вам доказать свою правоту…
   – И что же можете предложить вы, Гай Юлий, чтобы остановить эти нелепые слухи?
   – Жениться на одной из моих дочерей. Если вы станете мужем моей дочери, это покажет всем вокруг, что я ни во что не ставлю все эти досужие толки. А если еще рассказать историю с грязью в Испании! Если Публий Рутилий Руф подтвердит сказанное вами! Тогда каждый поймет, почему так враждебны к вам Метеллы, – Цезарь улыбнулся. – Это было, наверно, очень смешно, когда представитель чванливой семьи оказался в положении свиньи, весь в грязи, да еще и не в римской.
   – Да, вы правы – мы смеялись до изнеможения. Есть ли еще что-нибудь?
   – Вы сами должны знать это, Гай Марий.
   – Клянусь, я даже не подозреваю, о чем может идти речь!
   – Считается, что вы торгуете. Марий застыл, ошеломленный.
   – Но – но разве я торгую как-то иначе, чем добрые три четверти остальных сенаторов? У меня ни с одной компанией нет отношений, которые заставляли бы меня пропихивать в Сенате решения им на выгоду. Я всего лишь вкладываю капитал! И кто-то смеет утверждать, что я торгую?!
   – Конечно, нет, дорогой Гай Марий! Никто так не думает. Намеков масса, хотя никто не говорит ничего конкретного. Но и намеки вредят. Те, кто не знает вас, постепенно приходят – или их подводят – к выводу, что семья ваша торгует уже много поколений, что сами вы возглавляете компании, устанавливаете цены, наживаетесь на поставках зерна.
   – Понятно, – губы Мария образовали жесткую складку, глаза сузились.
   – Лучше, чтобы вы знали об этом.
   – Я не делаю ничего такого, что не делали бы и Цецилии Метеллы. Даже меньше влезаю в дела торговцев, чем они!
   – Согласен. Но хочу дать вам несколько советов, Гай Марий. Гораздо выгоднее для вас избегать любых сделок, которые не связаны с землей или собственностью. Ваши шахты в Испании не вызовут кривотолков, это хорошее солидное дело. Но человеку из «новых» лучше держаться в стороне от торговых компаний. Только земля и недвижимость – это сенаторов не возмутит.
   – Значит, вы полагаете, что причастность к торговле – даже косвенная – тоже закрывает мне дорогу в общество римских ноблей?
   – Несомненно!
   Марий повел плечами, однако обижаться на столь явную несправедливость – пустая трата драгоценного времени и сил. Он снова задумался о том, что сулит ему новый брак.
   – Вы на самом деле считаете, что женитьба на одной из ваших дочерей поправит мою репутацию в глазах римлян?
   – Несомненно.
   – Юлия… Но почему я не могу выбрать себе жену из рода, скажем, Сульпициев или Клавдиев, или Эмилиев, или Корнелиев? Любая девушка из любой старой патрицианской семьи может дать мне то же самое, и даже больше! Я имею в виду – и древнее имя, и связи для успешного продвижения по политической лестнице.
   Улыбаясь, Цезарь покачал головой:
   – Вы меня провоцируете, Гай Марий. Лучше не стоит… Конечно, вы можете взять жену из одного из этих родов, однако каждый при этом будет уверен, что вы просто купили эту девушку. Цезари же никогда не продавали своих дочерей. Одно только известие о том, что вам разрешено жениться на какой-нибудь из Юлий даст всем понять, что вы достойны любой чести. Пятна на вашем имени исчезнут.