Маккарти Кормак. Дорога

 
   Весь следующий день они шли, окутанные запахом гари. Все тонуло в клубах дыма, который, как туман, поднимался от земли. На фоне тонких черных деревьев, горящих по склонам, словно свечи язычников. Ближе к вечеру подошли к месту, где пламя только-только пересекло дорогу: щебеночное покрытие еще не остыло и чем дальше, тем больше проседало под ногами. К подошвам прилипал битум, его тонкие нити тянулись от ботинок к дороге, затрудняя каждый шаг. Остановились.
   — Придется переждать, — сказал он мальчику.
 
   Вернулись на основную дорогу, там провели ночь и утром зашагали опять. Щебенка к тому времени остыла. Вскоре наткнулись на следы отпечатавшихся в битуме подошв. Непонятно, откуда взялись. Он присел и стал их изучать. Кто-то ночью вышел из леса и пошел по расплавленной дороге.
   — Кто это может быть?
   — Не знаю. Никто.
 
   Они вскоре догнали его на дороге: незнакомец еле двигался, волочил одну ногу, периодически останавливался и стоял согнувшись, не решаясь тронуться дальше.
   — Что будем делать, пап?
   — Пока ничего. Пойдем следом и понаблюдаем.
   — Последим за ним?
   — Да-да, последим.
 
   Плелись за ним довольно долго, теряя драгоценное время. Наконец он сел на дорогу и больше уже не поднимался. Мальчик вцепился в отцовскую куртку. Никто не промолвил ни слова. Незнакомец явно побывал в огне: опален под стать пейзажу вокруг, обуглившаяся одежда, один глаз обожжен и навеки закрыт, на почерневшем черепе — клочья пепла вместо волос. Когда они проходили мимо, он смотрел себе под ноги и даже не взглянул на них. Как будто чего-то стеснялся. Башмаки перевязаны проволокой, покрыты пятнами битума. Сидит в своих лохмотьях в полном молчании и не шевелится. Мальчик то и дело оглядывался.
   — Пап, что с ним?
   — В него ударила молния.
   — Мы можем ему помочь? Пап?
   — Нет. Не можем.
   Мальчик продолжал дергать его за полу куртки.
   — Пап…
   — Перестань.
   — Мы можем ему помочь?
   — Нет. Не можем. Ему уже ничто не поможет.
 
   Продолжали идти. Мальчик плакал. Постоянно оборачивался. Когда они спустились с холма, отец остановился, посмотрел на сына, посмотрел на дорогу у них за спиной. Незнакомец завалился на бок, на таком расстоянии уже трудно было понять, что там лежит.
   — Мне очень жаль этого человека, — сказал отец. — Но мы ничем не можем ему помочь. Нам нечего ему дать. С ним случилась ужасная беда, но мы не можем ничего изменить или исправить. Ты ведь это понимаешь?
   Мальчик смотрел в землю. Кивнул. Пошли дальше, больше он уже не оборачивался.
 
   Вечером небо осветилось тусклым зеленовато-желтым светом. В канавах вдоль дороги черная вода вперемешку с грязью от оползней. Горы, теряющиеся в дымке. Перешли реку по бетонному мосту. Речной поток медленно нес скопления пепла и комки глины. Обуглившиеся деревяшки. Пройдя еще немного, решили вернуться и заночевать под мостом.
 
   Он таскал с собой бумажник, пока тот не протер дырку в углу кармана. Как-то раз сел на обочине, и достал бумажник, и вытряхнул содержимое. Немного денег, кредитные карты. Водительское удостоверение. Фотография жены. Разложил на земле. Как карточную колоду. Закинул в лес изрядно потертый кусок кожи и сел c фотографией в руках. Потом положил ее рядом с остальными вещичками, встал, и они пошли дальше.
 
   Утром, лежа на спине, разглядывал глиняные гнезда ласточек в углах мостовых пролетов. Посмотрел на мальчика, но тот отвернулся: лежал, уставившись на реку.
   — Мы ничем не могли ему помочь.
   Мальчик продолжал молчать.
   — Он скоро умрет. Если бы мы поделились с ним едой, нам самим бы не хватило, тогда умерли бы мы…
   — Я понимаю.
   — Ну и когда ты начнешь опять со мной разговаривать?
   — Уже начал.
   — Точно?
   — Да.
   — Ну хорошо.
   — Хорошо.
 
   Они стояли на дальнем берегу реки, звали его. Сгорбленные, в лохмотьях, боги, бредущие в безжизненном пространстве. Пересекают котлован исчезнувшего моря, весь в разломах и трещинах, как разбитая тарелка. Расплавившийся песок там, где промчался огненный смерч. Силуэты медленно растаяли вдали. Проснулся и лежал в темноте.
 
   Часы остановились в 1.17. Долгая вспышка света, затем — серия глухих толчков. Он встал и подошел к окну.
   — Что это было? — спросила она.
   Он не ответил. Пошел в ванную, щелкнул выключателем, электричество уже отрубилось. Мутное розовое марево в окне. Опустился на колени, заткнул пробкой ванну, отвернул краны до упора. Она стояла в дверях ванной комнаты — ночная рубашка, одна рука придерживает живот, другая вцепилась в косяк.
   — Что это было? — спросила снова. — Что происходит?
   — Я не знаю.
   — Почему ты решил помыться?
   — Я не собираюсь мыться.
 
   В том далеком прошлом однажды проснулся в пустом лесу и слушал в кромешной темноте крики перелетных птиц. Приглушенные расстоянием, высоко в облаках. Птицы бесцельно кружили над землей — так муравьи бессмысленно бегают кругами по краю тарелки. Он пожелал птицам счастливого пути. Они улетели, и больше он их никогда не слышал.
 
   У него сохранилась колода карт — нашел ее в каком-то доме в ящике письменного стола, карты истрепанные, кое-где порвавшиеся, не хватает двух треф, но они все равно иногда играли, расположившись у костра и закутавшись в одеяла. Пытался вспомнить правила карточных игр своего детства. «Старая дева». Несколько вариантов виста. Был уверен, что перепутал все правила, и потому изобрел новые игры и придумал им названия. Вроде «Ненормальной указки» или «Кошачьей отрыжки». Время от времени мальчик спрашивал его о прошлой жизни, про которую сам ничего не помнил, так как не застал ее. Долго думал, прежде чем ответить. Прошлое не вернешь. Про что ты хочешь узнать? Решил покончить с вымыслами. Стало противно, ведь фантазии — сплошной обман. Мальчик сам напридумывал: что будет на юге, про других детей. Не мешало бы обуздать детские фантазии, но он не мог себя заставить. А кто бы смог?
 
   Нет списка неотложных дел. День предопределен. Час за часом. Не существует «позже». «Позже» — это уже сейчас. Красивые изящные вещи, дорогие чьему-то сердцу, одновременно источник страданий. Рождаются из горя и праха.
   — Так-то вот, — прошептал спящему мальчику. — А у меня есть ты.
 
   Думал про снимок, брошенный на дороге, говорил себе, что должен постараться сделать так, чтобы они ее не забывали. Но не знал как. Проснулся от приступа кашля, отошел подальше, чтобы не разбудить сына. Шел вдоль каменной стены, завернувшись в одеяло, то и дело опускался на колени, как кающийся грешник. Кашлял, пока не ощутил вкус крови во рту. Произнес вслух ее имя. Решил, что, наверное, звал ее во сне. Вернулся и увидел, что мальчик не спит.
   — Извини.
   — Ничего.
   — Постарайся уснуть.
   — Как бы мне хотелось быть с мамой.
   Он ничего не сказал. Сел рядом с маленькой фигуркой в ворохе одеял и чуть погодя заметил:
   — Имеешь в виду, что тебе хотелось бы умереть.
   — Да.
   — Ты не должен так говорить.
   — Но это правда.
   — Не надо говорить о таких плохих вещах.
   — Не могу не говорить.
   — Я понимаю. Ты постарайся.
   — Как?
   — Не знаю.
 
   — Мы остались в живых, — сказал он сидящей напротив жене. От светильника падал слабый свет.
   — В живых?
   — Да.
   — О господи, да что ты несешь! Какие живые? Мы ходячие мертвецы из фильма ужасов!
   — Прошу тебя.
   — Мне все равно. Даже если ты заплачешь. Все равно, слышишь?
   — Пожалуйста.
   — Перестань.
   — Умоляю тебя. Я сделаю все, что в моих силах.
   — Что, например? Давно надо было это сделать. Когда в обойме было три пули, а не две, как сейчас. Какая я была дура! Мы с тобой ведь тысячу раз обсуждали. Я бы сама не захотела. Меня вынудили. Больше не могу. Сначала даже не хотела тебе говорить. Так было бы лучше. У тебя осталось две пули, и что дальше? Защитить ты нас не можешь. Говоришь, что жизнь за нас отдашь, а какая от этого польза? Я бы взяла его с собой, если бы ты не мешал. Взяла бы, прекрасно знаешь. Самый разумный выход.
   — Ты говоришь дикие вещи.
   — Нет, я дело говорю. Рано или поздно они нас догонят, схватят и убьют. Сначала изнасилуют меня. Потом — его. Они нас изнасилуют, убьют и съедят, а ты не хочешь смотреть правде в лицо. Предпочитаешь ждать. А я не могу. Не могу.
   Она сидела и курила обломок тонкой сухой лозы, словно это была дорогая манильская сигара, изящно зажав его между пальцами. Другая рука бессильно лежала на коленях. Смотрела на мужа сквозь марево от горящего светильника.
   — Раньше мы говорили о смерти. Теперь перестали. Не знаешь почему?
   — Не знаю.
   — А я знаю — она нас настигла. Больше не о чем говорить.
   — Я тебя не оставлю.
   — А мне все равно. Все бессмысленно. Если хочешь, можешь считать меня вероломной сукой. Я завела себе любовника. Он может дать мне то, что тебе и не снилось.
   — Смерть — плохой любовник.
   — Великолепный.
   — Пожалуйста, не делай этого.
   — Прости.
   — Я не справлюсь один.
   — Тогда брось все. Я тебе не помощница. Говорят, что женщинам снятся сны про несчастья, грозящие их близким, а мужчинам — про несчастья, грозящие им самим. А я не вижу больше снов. Говоришь, один не справишься? Тогда ничего не делай. Проще простого. У меня сердце давно не болит. Я с ним покончила, раз и навсегда. И уже давно. Ты все настаиваешь, что надо бороться. Не за что бороться. Во мне все умерло в ту ночь, когда он родился. Не проси сострадания, его нет. Может, ты окажешься хорошим отцом. Я в этом не уверена, но кто знает… Одно ясно — если ты останешься один, у тебя пропадет желание жить. Я по собственному опыту знаю. Тому, кто совсем одинок, можно только посоветовать придумать себе кого-нибудь. Вдохнуть в него жизнь, задобрить словами любви. Отдать последнюю крошку хлеба, защитить от опасности собственным телом. Что касается меня, то я ищу только вечного небытия. Это моя последняя надежда.
   Он ничего не ответил.
   — Видишь, тебе нечего возразить.
   — Ты попрощаешься с ним?
   — Нет, не хочу.
   — Подожди хотя бы до утра. Пожалуйста.
   — Мне пора.
   Она уже встала.
   — Во имя всего святого! Что я ему скажу?
   — Ничем не могу помочь.
   — Куда ты пойдешь? В этой темноте…
   — Какая разница…
   Он вскочил.
   — Я прошу тебя…
   — Нет, я не останусь. Не могу.
 
   Она ушла. Навсегда. Холод расставания стал ее прощальным подарком. Она сделает это осколком обсидиана. Сам ее научил. Тоньше лезвия, острее стали. Она была права. Без сомнения. Сколько ночей они провели в спорах «за» и «против» самоубийства с глубокомыслием философов, обряженных в смирительные рубашки! Утром мальчик не сказал ни слова и только, когда они собрались отправиться в путь, обернулся, посмотрел на место их стоянки и прошептал:
   — Она не вернется?
   — Нет, — ответил он.
 
   Всегда такой предусмотрительный, готовый к любым неожиданным поворотам. Идеальное существо, не страшащееся собственного конца. Они сидели у окна в халатах, ели поздний ужин при свечах и наблюдали, как на горизонте горят города. Несколько ночей спустя она родила — в их кровати, при свете фонаря. Резиновые перчатки для мытья посуды. Происходило невероятное. Сначала появилась макушка. Вся в крови, реденькие темные волосики. Первое испражнение кишечника. Он как будто не слышал ее криков. За окном — надвигающийся холод да пламя вдали. Он держал на весу крохотное красное тельце, такое голенькое и беззащитное, потом перерезал хозяйственными ножницами пуповину и завернул своего сына в полотенце.
 
   — У тебя были друзья?
   — Да, были.
   — Много?
   — Да.
   — Ты их помнишь?
   — Да. Я их помню.
   — А где они сейчас?
   — Умерли.
   — Все?
   — Все до единого.
   — Ты по ним скучаешь?
   — Да.
   — Куда мы идем?
   — На юг.
   — Ладно.
 
   Весь день они шагали по черной дороге, лишь под вечер устроили привал и немного перекусили. Берегли свои скудные запасы. Мальчик достал из тележки игрушечный грузовик и сучком прокладывал для него дорогу в пепле. Грузовик медленно катился. Мальчик изображал шум мотора. Было почти тепло, и они уснули прямо на земле, зарывшись в листья и подложив рюкзаки под голову.
 
   Его разбудил какой-то звук. Повернулся на бок, прислушался. Медленно поднял голову, в руке — револьвер. Посмотрел на сына, а когда перевел взгляд обратно на дорогу, то ужаснулся: эти подошли так близко, что можно было легко разглядеть идущих в первом ряду.
   — О господи, — прошептал. Дотянулся до ребенка и легонько его потряс, не спуская глаз с дороги.
   Они приближались, шаркая ногами по пеплу, поводя из стороны в сторону головами в капюшонах. Некоторые — в противогазах. На одном — костюм биохимической защиты. Неимоверно грязный, весь в пятнах. Опущенные плечи, в руках — длинные дубинки. Кашляют. Потом с дороги донесся звук, похожий на рев дизельного мотора.
   — Скорей, — прошептал он. — Скорей.
   Засунул револьвер за пояс, схватил мальчика за руку, поволок тележку среди деревьев и опрокинул там, где она бы меньше всего бросалась в глаза. Мальчик онемел от страха. Отец притянул его к себе:
   — Ничего, ничего. Надо бежать. Не оборачивайся. Бежим.
 
   Перекинул оба рюкзака через плечо, и они понеслись по выжженному лесу. Мальчик помертвел от ужаса.
   — Беги, — прошептал ему отец. — Беги. — Оглянулся назад: грузовик все ближе и ближе. В кузове стоят люди, озираются. Мальчик упал, он его поднял рывком. — Ничего, ничего. Бежим.
 
   Он заметил просвет в лесу, решил: наверное, канава или просека, оказалось — старая заброшенная дорога за стеной бурьяна. Кое-где сквозь пепел проступают участки потрескавшегося асфальта. Заставил мальчика пригнуться, упали плашмя, прислушиваясь, с трудом переводя дыхание. Различили тарахтенье дизельного мотора, непонятно на чем работающего. Приподнялся, увидел крышу кабины грузовика, ползущего по основной дороге. Мужские фигуры в кузове, у некоторых в руках ружья. Грузовик проехал, черные выхлопные газы клубились между деревьями. Мотор явно барахлил. Сбивался, чихал. Звук удалялся.
 
   Присел, стукнул себя по лбу:
   — О боже.
   Слышно было, как мотор фырчит и глохнет. Потом тишина. В руке револьвер, не помнил, когда выхватил его из-за пояса. Услышал, как они переговариваются, открывают и поднимают капот. Сидел, обняв мальчика одной рукой.
   — Ш-ш-ш, — сказал ему, — ш-ш-ш.
   Через некоторое время мотор опять заработал, скрипя и потрескивая, как старый корабль. Чтобы грузовик завелся, людям пришлось его толкать. И скорость набрать оказалось не так-то легко, ведь дорога шла в гору. Пару минут спустя мотор зафыркал и опять заглох. Отец приподнялся и поглядел: прямо на них шел один из этой команды. Их разделяло футов двадцать, не больше. Они застыли от ужаса.
 
   Он поднял револьвер, прицелился. Человек остановился, одна рука висит как плеть, на лице — замызганная мятая маска, какие раньше носили маляры. Сдувается и раздувается при каждом вдохе-выдохе.
   — Иди вперед.
   Человек посмотрел на дорогу.
   — Не оглядывайся. Смотри на меня. Не вздумай кричать. Убью.
   Тот сделал несколько шагов вперед, одной рукой придерживая штаны. Неровные дырки в ремне — хроника голода. Другой конец ремня лоснится — о него затачивают нож. Человек отступил к обочине, посмотрел на револьвер, посмотрел на мальчика. Черные круги вокруг запавших глаз. Будто из глазниц человеческого черепа смотрит дикий зверь. Аккуратно подстриженная квадратная борода, судя по всему — пользовался ножницами, на шее — татуировка, отдаленно напоминающая птицу. Тот, кто наносил татуировку, похоже, плохо представлял, как выглядят настоящие птицы. Жилистый, худой. Первые признаки истощения. Грязный синий комбинезон и черная кепка-бейсболка с вышитым названием какой-то давно исчезнувшей фирмы.
   — Куда вы направляетесь?
   — Я отошел посрать.
   — Я говорю про грузовик.
   — Не знаю.
   — Как это не знаешь? Ну-ка, сними маску.
   Человек стащил маску и стоял, держа ее в руке.
   — Говорю же, не знаю.
   — Не знаешь, куда вы едете?
   — Нет.
   — Что за топливо?
   — Дизельное.
   — Много его у вас?
   — Три канистры по пятьдесят пять галлонов. В кузове.
   — Патроны есть?
   Человек снова оглянулся на дорогу.
   — Я же велел не оборачиваться.
   — Да, есть.
   — Где вы их взяли?
   — Нашли.
   — Вранье. Чем вы питаетесь?
   — Едим что попадется.
   — Что попадется, хм.
   — Да.
   Человек посмотрел на мальчика, сказал:
   — Ты не выстрелишь.
   — Надейся.
   — У тебя в лучшем случае два патрона. Или даже один. И они услышат выстрел.
   — Они-то услышат, а вот ты нет.
   — Как это?
   — Так. Пуля летит быстрее звука. Не успеешь оглянуться, как она очутится у тебя в мозгу. Чтобы услышать выстрел, нужны лобные доли и еще кое-что под названием «неокортекс» и «верхняя височная извилина». А их-то как раз у тебя и не будет. Одно месиво.
   — Ты что, врач?
   — Я никто.
   — У нас есть раненый. Тебе зачтется, если ему поможешь.
   — Я, по-твоему, похож на полного идиота?
   — Кто тебя знает.
   — Почему ты на него так смотришь?
   — Куда хочу, туда и смотрю.
   — Забудь. Еще раз на него глянешь, я тебя застрелю.
   Мальчик сидел на земле, закрыв руками голову, выглядывал из-под локтей.
   — Как пить дать, мальчишка голоден. Пошли-ка лучше со мной в машину. У нас покормят. А то уперся как баран…
   — У вас есть нечего. А ну, вперед.
   — Куда это?
   — Двигай давай.
   — И не подумаю.
   — Нет?
   — Не-а.
   — Думаешь, не убью? Ошибаешься. Но я бы предпочел взять тебя с собой. Через милю-другую отпустим на все четыре стороны. Больше нам ничего не нужно. Тебе нас не найти. Даже не узнаешь, в какую сторону мы пошли.
   — Сказать, что я думаю?
   — Что?
   — Что ты в штаны быстрее наложишь.
   Пленник разжал пальцы, ремень упал на дорогу вместе со снаряжением: фляжка, старый армейский брезентовый патронташ, кожаный футляр для ножа. Когда отец поднял взгляд от этой кучи на дороге, подонок держал в руке нож. Всего два шага — и он между ним и мальчиком.
   — Ну и что дальше?
   Молчание в ответ. Внушительных размеров, но оказался на удивление проворный. Нырнул, схватил ребенка, перекатился, вскочил, прижимая мальчика к груди и приставив ему нож к горлу. Отец упал на колени, повернулся в их сторону, держа револьвер двумя руками, прицелился и с расстояния в шесть футов выстрелил. Человек опрокинулся навзничь, в дырке на лбу пузырилась кровь. Мальчик лежал у него в ногах, лицо его ничего не выражало. Отец молниеносно засунул револьвер за пояс, и закинул рюкзак на плечо, и рывком схватил сына, перевернул, и поднял, и усадил себе на плечи, и кинулся бежать по дороге, придерживая мальчика за коленки. Мальчик обхватил руками его голову. Весь в крови. Немой как рыба.
 
   В глубине леса они наткнулись на старый железный мост, по которому почти исчезнувшая с лица земли дорога пересекала высохший ручей. Его мучили приступы кашля. Откашляться не получалось, какое там — не мог продохнуть. Свернул с дороги в лес. Повернулся и стоял, переводя дух, прислушиваясь. Ничего. Спотыкаясь, проковылял еще с полмили, под конец опустился на колени, положил сына прямо в листья и пепел. Стер кровь с его лица, прижал к себе: