На мгновение воцарилась тишина. Трое юных сержантов наблюдали за происходящим с нескрываемым удивлением. Меллори и Миллер сохраняли спокойствие. Сначала показалось, что смысл сказанного не дошел до Дрошного. Вдруг его лицо перекосила злобная гримаса, и он с размаху ударил Андреа по лицу тыльной стороной ладони. В уголке рта Андреа появилась кровь, но сам он не шелохнулся. Лицо его сохраняло бесстрастное выражение, а затем он снова еле заметно улыбнулся.
Дрошный злобно сощурился и еще раз ударил, на этот раз другой рукой. Эффект был тот же самый, за исключением того, что кровь появилась в другом уголке рта. Андреа опять улыбнулся, но от взгляда его повеяло могильным холодом. Дрошный повернулся и пошел прочь. Перед Меллори он остановился.
— Вы командуете этими людьми, капитан Меллори?
— Так точно, я.
— Впервые встречаю такого молчаливого командира!
— Что я могу сказать человеку, который обращает оружие против своих друзей и союзников? — хладнокровно заметил Меллори. — Я буду говорить с вашим командиром. Нет смысла разговаривать с сумасшедшим.
Дрошный побагровел. Он сделал шаг вперед и размахнулся.
Быстрым уверенным движением, не обращая внимания на два дула винтовок, упершиеся ему в спину, Меллори выхватил парабеллум и направил на Дрошного. Щелчок предохранителя отчетливо прозвучал в наступившей неестественной тишине. И партизаны, и парашютисты застыли в оцепенении. Трое сержантов, как и большинство партизан, — выглядели растерянными. Конвоиры Меллори вопросительно смотрели на Дрошного, Дрошный смотрел на Меллори как на безумца. Андреа ни на кого не смотрел. Миллер принял свойственное только ему выражение полного безразличия к происходящему. Но именно Миллер, единственный из всех, сделал едва заметное движение, положив палец на спусковой крючок своего «шмайссера». Однако мгновение спустя убрал его, решив, что время «шмайссеров» пока не наступило.
Дрошный медленно опустил руку и сделал два шага назад. Его лицо потемнело от злобы, в глазах светилась ненависть. Но он держал себя в руках.
— Разве вы не понимаете, что мы обязаны действовать осторожно, пока не удостоверимся окончательно в ваших намерениях?
— Откуда я мог это знать? — Меллори кивнул в сторону Андреа. — В следующий раз попросите своих людей поделикатней обращаться с моим другом. Он не любит, когда ему грубят. Он иначе не умеет, и я его понимаю.
— Объясняться будете позже. А сейчас сдайте оружие.
— Это исключено. — Меллори вложил пистолет в кобуру.
— Вы спятили? Я могу силой разоружить вас.
— Верно, — согласился Меллори. — Правда, сначала вам придется убить нас. И, боюсь, после этого вы недолго останетесь капитаном, приятель.
Дрошный задумался. Резко произнес что-то на своем языке.
Солдаты опять подняли винтовки на Меллори и его друзей. Однако приказа сдать оружие не последовало. Дрошный повернулся, махнул рукой остальным и вновь двинулся вверх по склону. Меллори понял, что Дрошный предпочел лишний раз не испытывать судьбу.
Минут двадцать они взбирались вверх. Впереди, из темноты, послышался чей-то голос. Дрошный ответил, не замедляя шага.
Вскоре они миновали двух часовых, вооруженных автоматами, и оказались в расположении лагеря, если так можно было назвать несколько наспех срубленных деревянных бараков.
Поляну, на которой был разбит лагерь, со всех сторон обступили плотные ряды самых высоких в Европе сосен. Их раскидистые кроны так плотно смыкались над лагерем на высоте от восьмидесяти до ста футов, что сквозь образовавшийся купол ни одна снежинка не упала на землю. В другую сторону этот купол не пропускал и луча света.
Ярко горели керосиновые фонари, освещая территорию лагеря.
Дрошный остановился и обратился к Мел-лори:
— Вы пойдете со мной. Остальные останутся здесь. Он подвел Меллори к двери самого большого барака. Не ожидая приглашения, Андреа сбросил с плеч рюкзак и уселся на него.
Остальные, немного помедлив, последовали его примеру. Конвоиры застыли в нерешительности, переглянулись и, на всякий случай, взяли сидящих в кольцо. Рейнольдс повернулся к Андреа. В выражении его лица полностью отсутствовали восхищение или доброжелательность.
— Вы спятили, — с негодованием прошептал Рейнольдс. — Это просто сумасшествие. Вас могли убить. Нас всех могли убить. Вы, случайно, не контуженный?
Андреа промолчал. Он закурил свою вонючую сигару и пристально посмотрел на Рейнольдса, пытаясь придать лицу миролюбивое выражение.
— Спятил — это слабо сказано. — Гроувс был взбешен не меньше Рейнольдса. — Вы же убили партизана! Вы понимаете, что это значит? Вам невдомек, что осторожность для них превыше всего?
Степень его осведомленности так и не удалось выяснить.
Вместо ответа Андреа глубоко затянулся, выпустил облако ядовитого дыма и перевел умиротворенный взгляд с Рейнольдса на Гроувса.
Миллер попытался разрядить обстановку:
— Будет вам. Не надо преувеличивать. Андреа действительно чуть-чуть погорячился.
— Спаси нас Бог, — выразительно произнес Рейнольдс и в отчаянии посмотрел на своих товарищей. — Оказаться за тысячу миль от дома, от своих, в компании убийц-маньяков! — Он поглядел на Миллера и язвительно передразнил:
— "Не надо преувеличивать..."
Миллер обиженно отвернулся.
Комната была просторной и почти пустой: деревянный стол, скамья и два стула. Только потрескивание дров в печке создавало относительный уют.
Все это Меллори отметил про себя машинально. Он даже не отреагировал на слова Дрошного:
— Капитан Меллори. Разрешите представить вам моего командира. — Его взгляд был прикован к человеку, сидящему за столом.
Небольшого роста, коренастый, на вид ему было лет тридцать пять. Морщинки у глаз и в уголках рта, застывшего в полуулыбке, свидетельствовали о доброжелательном настроении. Он был одет в форму капитана германской армии. На шее тускло поблескивал Железный Крест.
Дрошный злобно сощурился и еще раз ударил, на этот раз другой рукой. Эффект был тот же самый, за исключением того, что кровь появилась в другом уголке рта. Андреа опять улыбнулся, но от взгляда его повеяло могильным холодом. Дрошный повернулся и пошел прочь. Перед Меллори он остановился.
— Вы командуете этими людьми, капитан Меллори?
— Так точно, я.
— Впервые встречаю такого молчаливого командира!
— Что я могу сказать человеку, который обращает оружие против своих друзей и союзников? — хладнокровно заметил Меллори. — Я буду говорить с вашим командиром. Нет смысла разговаривать с сумасшедшим.
Дрошный побагровел. Он сделал шаг вперед и размахнулся.
Быстрым уверенным движением, не обращая внимания на два дула винтовок, упершиеся ему в спину, Меллори выхватил парабеллум и направил на Дрошного. Щелчок предохранителя отчетливо прозвучал в наступившей неестественной тишине. И партизаны, и парашютисты застыли в оцепенении. Трое сержантов, как и большинство партизан, — выглядели растерянными. Конвоиры Меллори вопросительно смотрели на Дрошного, Дрошный смотрел на Меллори как на безумца. Андреа ни на кого не смотрел. Миллер принял свойственное только ему выражение полного безразличия к происходящему. Но именно Миллер, единственный из всех, сделал едва заметное движение, положив палец на спусковой крючок своего «шмайссера». Однако мгновение спустя убрал его, решив, что время «шмайссеров» пока не наступило.
Дрошный медленно опустил руку и сделал два шага назад. Его лицо потемнело от злобы, в глазах светилась ненависть. Но он держал себя в руках.
— Разве вы не понимаете, что мы обязаны действовать осторожно, пока не удостоверимся окончательно в ваших намерениях?
— Откуда я мог это знать? — Меллори кивнул в сторону Андреа. — В следующий раз попросите своих людей поделикатней обращаться с моим другом. Он не любит, когда ему грубят. Он иначе не умеет, и я его понимаю.
— Объясняться будете позже. А сейчас сдайте оружие.
— Это исключено. — Меллори вложил пистолет в кобуру.
— Вы спятили? Я могу силой разоружить вас.
— Верно, — согласился Меллори. — Правда, сначала вам придется убить нас. И, боюсь, после этого вы недолго останетесь капитаном, приятель.
Дрошный задумался. Резко произнес что-то на своем языке.
Солдаты опять подняли винтовки на Меллори и его друзей. Однако приказа сдать оружие не последовало. Дрошный повернулся, махнул рукой остальным и вновь двинулся вверх по склону. Меллори понял, что Дрошный предпочел лишний раз не испытывать судьбу.
Минут двадцать они взбирались вверх. Впереди, из темноты, послышался чей-то голос. Дрошный ответил, не замедляя шага.
Вскоре они миновали двух часовых, вооруженных автоматами, и оказались в расположении лагеря, если так можно было назвать несколько наспех срубленных деревянных бараков.
Поляну, на которой был разбит лагерь, со всех сторон обступили плотные ряды самых высоких в Европе сосен. Их раскидистые кроны так плотно смыкались над лагерем на высоте от восьмидесяти до ста футов, что сквозь образовавшийся купол ни одна снежинка не упала на землю. В другую сторону этот купол не пропускал и луча света.
Ярко горели керосиновые фонари, освещая территорию лагеря.
Дрошный остановился и обратился к Мел-лори:
— Вы пойдете со мной. Остальные останутся здесь. Он подвел Меллори к двери самого большого барака. Не ожидая приглашения, Андреа сбросил с плеч рюкзак и уселся на него.
Остальные, немного помедлив, последовали его примеру. Конвоиры застыли в нерешительности, переглянулись и, на всякий случай, взяли сидящих в кольцо. Рейнольдс повернулся к Андреа. В выражении его лица полностью отсутствовали восхищение или доброжелательность.
— Вы спятили, — с негодованием прошептал Рейнольдс. — Это просто сумасшествие. Вас могли убить. Нас всех могли убить. Вы, случайно, не контуженный?
Андреа промолчал. Он закурил свою вонючую сигару и пристально посмотрел на Рейнольдса, пытаясь придать лицу миролюбивое выражение.
— Спятил — это слабо сказано. — Гроувс был взбешен не меньше Рейнольдса. — Вы же убили партизана! Вы понимаете, что это значит? Вам невдомек, что осторожность для них превыше всего?
Степень его осведомленности так и не удалось выяснить.
Вместо ответа Андреа глубоко затянулся, выпустил облако ядовитого дыма и перевел умиротворенный взгляд с Рейнольдса на Гроувса.
Миллер попытался разрядить обстановку:
— Будет вам. Не надо преувеличивать. Андреа действительно чуть-чуть погорячился.
— Спаси нас Бог, — выразительно произнес Рейнольдс и в отчаянии посмотрел на своих товарищей. — Оказаться за тысячу миль от дома, от своих, в компании убийц-маньяков! — Он поглядел на Миллера и язвительно передразнил:
— "Не надо преувеличивать..."
Миллер обиженно отвернулся.
Комната была просторной и почти пустой: деревянный стол, скамья и два стула. Только потрескивание дров в печке создавало относительный уют.
Все это Меллори отметил про себя машинально. Он даже не отреагировал на слова Дрошного:
— Капитан Меллори. Разрешите представить вам моего командира. — Его взгляд был прикован к человеку, сидящему за столом.
Небольшого роста, коренастый, на вид ему было лет тридцать пять. Морщинки у глаз и в уголках рта, застывшего в полуулыбке, свидетельствовали о доброжелательном настроении. Он был одет в форму капитана германской армии. На шее тускло поблескивал Железный Крест.
Глава 4
Пятница. 02.00-03.30
Сидящий за столом гитлеровец откинулся на спинку стула и удовлетворенно потер руки. Ситуация явно доставляла ему удовольствие.
— Гауптман Нойфельд к вашим услугам, капитан Меллори. — Он взглянул на то место, где на форме Меллори должны были быть нашивки. — Если я правильно понял, конечно. Вы не ожидали меня увидеть?
— Я сердечно рад вас видеть, герр гауптман. — Выражение удивления на лице Меллори сменилось радостной улыбкой. Он с глубоким облегчением вздохнул. — Вы даже представить себе не можете, как я рад. — Улыбаясь, он повернулся к Дрошному и застыл в замешательстве. — Кто же вы? Кто этот человек, капитан Нойфельд? Что это за люди, которые привели нас сюда? Они, должно быть...
Дрошный мрачным голосом прервал:
— Один из его группы убил нашего человека.
— Что? — улыбка мгновенно исчезла с лица Нойфельда. Он резко встал, опрокинув стул. Меллори, не обращая на него внимания, продолжал смотреть на Дрошного.
— Кто вы такой? Скажите мне, ради Бога!
— Нас называют «четниками», — угрюмо процедил Дрошный.
— Четники? Четники? Что еще за четники?
— Позвольте усомниться в вашей искренности, капитан. — Нойфельд уже взял себя в руки. Его лицо стало непроницаемым.
Только глаза метали молнии. Людям, недооценивающим капитана Нойфельда, грозят большие неприятности, отметил про себя Меллори. — Вам, командиру отряда, заброшенного в эту страну со спецзаданием, неизвестно, что четники — наши югославские друзья?
— Друзья? Понятно. — Лицо Меллори прояснилось. — Предатели, коллаборационисты, другими словами.
Дрошный, издав горлом подобие львиного рыка, схватился за нож и двинулся на Меллори. Резкий окрик Нойфельда заставил его остановиться.
— Кстати, о каком спецзадании вы говорили? — спросил Меллори. Он внимательно оглядел каждого из присутствующих и понимающе усмехнулся. — У нас действительно специальное задание, но совсем не в том смысле, как вам кажется. По крайней мере, не в том смысле, как мне кажется, что вам кажется.
— Вот как? — Нойфельд умел вскидывать брови ничуть не хуже Миллера, отметил Меллори. — Тогда почему мы ждали вашего появления? Объясните, если можете.
— Одному Богу известно, — честно признался Меллори. — Мы приняли ваших людей за партизан. Именно поэтому один из них был убит, как мне кажется.
— Именно поэтому? — Нойфельд с интересом посмотрел на Меллори, придвинул стул, уселся и приготовился слушать. — Объясните все по порядку.
Как подобает истинному представителю лондонского Вест-Энда, Миллер имел обыкновение во время еды пользоваться салфеткой. Он не изменил своей привычке и сейчас, сидя на рюкзаке и придирчиво ковыряя вилкой в банке с консервами. Трое сержантов, сидящие рядом, с недоумением взирали на эту картину.
Андреа„ пыхтя неизменной сигарой и не обращая никакого внимания на охрану, не спускавшую с него глаз, неторопливо разгуливал по территории лагеря, отравляя окрестности ядовитым дымом. В морозном воздухе ясно послышались звуки пения под аккомпанемент гитары. Когда Андреа закончил обход лагеря, Миллер взглянул на него и кивнул в ту сторону, откуда доносилась музыка.
— Кто солирует? Андреа пожал плечами.
— Радио, "наверное.
— Надо бы им купить в таком случае новый приемник. Мой музыкальный слух не в силах это вынести.
— Послушайте, — возбужденным шепотом перебил его Рейнольдс, — Мы тут кое о чем поговорили...
Миллер картинно вытер губы торчащей из-под ворота салфеткой и мягко сказал:
— Не надо. Подумайте, как будут убиваться ваши матери и невесты.
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду побег, — спокойно ответил Миллер. — Может быть, оставим до следующего раза?
— Почему не сейчас? — Гроувс был воинственно настроен. — Конвоиры ушли...
— Вам так кажется? — Миллер тяжело вздохнул. — Ах, молодежь, молодежь. Посмотрите внимательней. Вам кажется, что Андреа решил прогуляться от нечего делать?
Они быстро исподтишка огляделись, затем вопросительно посмотрели на Андреа.
— Пять темных окон, — тихо произнес Андреа. — За ними пять темных силуэтов. С пятью темными автоматами.
Рейнольдс кивнул и отвернулся.
— Ну, что же. — Привычка Нойфельда потирать руки напомнила Меллори одного судью. Тот всегда так же потирал руки перед объявлением смертного приговора. — Вы рассказали нам весьма необычную историю, дорогой капитан Меллори.
— Вот именно, — согласился Меллори. — Как необычно и то положение, в котором мы теперь оказались.
— Еще один аргумент. — Медленно загибая пальцы, Нойфельд перечислил доводы Меллори. — Итак, вы утверждаете, что в течение нескольких месяцев занимались контрабандой пенициллина и наркотиков на юге Италии. Как офицер связи союзной армии, вы имели доступ на склады американских военных баз.
— В конце концов у нас возникли некоторые затруднения, — признал Меллори.
— Я подхожу к этому. Всему свое время. Эти товары, но вашим словам, переправлялись вермахту.
— Предпочел бы, чтобы вы произносили фразу «по вашим словам» другим тоном, — с раздражением заметил Меллори. Наведите справки у командующего военной разведкой в Падуе. Он подчинен непосредственно фельдмаршалу Кессельрингу.
— С удовольствием. — Нойфельд поднял телефонную трубку и произнес что-то по-немецки. Меллори был искренне удивлен:
— У вас прямая связь с внешним миром? Непосредственно отсюда?!
— У меня прямая связь с сараем, расположенным в пятидесяти ярдах отсюда. Там установлен мощный передатчик.
Продолжим. Вы утверждаете далее, что вас раскрыли, судили военным трибуналом и приговорили к расстрелу. Верно?
— Если ваша хваленая шпионская сеть в Италии действительно существует, вы узнаете об этом не позднее завтрашнего дня, — сухо заметил Меллори.
— Узнаем, непременно узнаем. Итак, вам удалось бежать из-под стражи, убив охранников. Там же, в здании разведуправления, вы случайно подслушали, как инструктировали группу десантников перед отправкой в Боснию. — Он загнул еще один палец. — Возможно, вы говорите правду. В чем, вы сказали, заключалась их миссия?
— Я ничего не говорил. Мне было не до подробностей.
Что-то, касающееся освобождения британских связных и перекрытия каналов утечки информации. Я не совсем уверен. У нас были более серьезные проблемы.
— Я в этом не сомневаюсь, — презрительно произнес Нойфельд. — Вам надо было спасать свои шкуры. А что случилось с вашими погонами, капитан? Где нашивки, орденские планки?
— Вы, очевидно, не знаете, что такое британский военный трибунал, гауптман Нойфельд.
— Вы могли сами от них избавиться, — мягко заметил Нойфельд.
— А после этого опорожнить наполовину баки захваченного нами самолета, если следовать вашей логике?
— Баки были полупустыми? Разве ваш самолет при падении не взорвался?
— Падение самолета никак не входило в наши планы, — сказал Меллори. — Мы предполагали приземлиться, но неожиданно кончилось горючее. В самый неподходящий момент, как я теперь понимаю.
Нойфельд задумчиво произнес:
— Каждый раз, когда партизаны разводят костры, мы следуем их примеру. В данном случае мы знали, что вы или кто-нибудь другой обязательно прилетите. Горючее кончилось, говорите? Он опять что-то сказал в трубку и повернулся к Меллори. — Звучит правдоподобно. Остается только объяснить смерть подчиненного капитана Дрошного.
— Здесь я должен извиниться. Это была нелепая ошибка. Но вы должны нас понять. Меньше всего нам хотелось попасть к вам.
Мы слышали, что бывает с английскими парашютистами, попавшими к немцам.
Нойфельд загнул еще один палец.
— На войне как на войне. Продолжайте.
— Мы собирались приземлиться в расположении партизан, перейти линию фронта и сдаться. Когда Дрошный приказал своим людям взять нас на мушку, мы решили, что партизаны нас раскрыли, что их предупредили об угоне самолета. В таком случае у нас просто не было выбора.
— Подождите на улице. Мы с капитаном Дрошным сейчас выйдем.
Меллори вышел. Андреа, Миллер и трое сержантов терпеливо ждали, сидя на рюкзаках. Откуда-то продолжала доноситься музыка. На мгновение Меллори повернул голову и прислушался, затем направился к остальным. Миллер деликатно вытер губы салфеткой и вопросительно взглянул на Меллори.
— Мило поболтали?
— Навесил ему лапшу на уши. То, о чем мы говорили в самолете. — Он взглянул на сержантов. — Кто-нибудь говорит по-немецки?
Все дружно отрицательно покачали головами.
— Прекрасно. Советую забыть также и английский. Если вас спросят, вы ничего не знаете.
— Даже если меня не спросят, — язвительно добавил Рейнольдс, — я все равно ничего не знаю.
— Тем лучше, — одобрительно заметил Меллори. — Значит, вы никому ничего не расскажете, верно?
Он замолчал и повернулся. Дрошный и Нойфельд показались в дверях барака. Нойфельд подошел ближе и сказал:
— Не желаете немного выпить и подкрепиться, пока мы ждем подтверждения вашей информации? — Как только что Меллори до этого, он повернулся и прислушался к доносящемуся издалека пению. — Но прежде я хочу познакомить вас с нашим менестрелем.
— Мы готовы обойтись выпивкой и закуской, — заметил Андреа.
— Вы сейчас поймете, что были не правы. Пойдемте.
Столовая, если ее можно было так назвать, находилась ярдах в сорока. Нойфельд распахнул дверь наспех сколоченной времянки, и они оказались в длинной, неуютной комнате. Два деревянных стола на козлах и четыре скамьи стояли на земляном полу. В дальнем конце комнаты горел очаг. Ближе к печке, за дальним концом стола, расположились трое мужчин. Судя по шинелям с поднятыми воротниками и висящим на ремнях винтовкам, — недавно сменившиеся часовые. Они пили кофе и слушали тихое пение человека, сидящего на полу у огня.
На плечи певца была накинута видавшая виды куртка, залатанные брюки заправлены в драные сапоги. Его лицо невозможно было разглядеть под копной густых черных волос и темными очками в металлической оправе.
Рядом с ним сидела девушка. Она дремала, положив голову ему на плечо. Обтрепанная английская шинель, доходящая ей до пят, прикрывала ноги. Пышные русые волосы, небрежно разметавшиеся по плечам, сделали бы честь жительнице Скандинавии, но широкие выдающиеся скулы, густые черные брови и длинные ресницы выдавали славянское происхождение.
Нойфельд прошел в дальний конец комнаты и остановился у печки. Он наклонился к певцу и тронул его за плечо:
— Я хочу тебя кое с кем познакомить, Петар. Петар опустил гитару, поднял голову и тронул девушку за рукав. Она тотчас встрепенулась и широко раскрыла глаза. Ее взгляд напоминал взгляд попавшего в капкан зверя. Она быстро оглянулась и вскочила на ноги. Потом наклонилась и помогла встать гитаристу.
По тому, как неуверенно он схватился за руку девушки, стало ясно, что он слепой.
— Это Мария, — сказал Нойфельд. — Мария, познакомься с капитаном Меллори.
— Капитан Меллори, — медленно повторила она тихим и немного хриплым голосом. Ее английское произношение было практически безупречным. — Вы англичанин, капитан Меллори?
Меллори решил, что сейчас не время и не место рассказывать о своем новозеландском происхождении. Он улыбнулся.
— В некотором роде. Мария улыбнулась в ответ.
— Всегда мечтала встретить англичанина. — Она подошла к Меллори вплотную, отвела в сторону протянутую было руку и со всего размаху влепила ему звонкую пощечину.
— Мария! — вмешался Нойфельд. — Он на нашей стороне.
— Значит, он не только англичанин, но еще и предатель! Она снова размахнулась, но тут ее рука оказалась в тисках пальцев Андреа. Она отчаянно вырывалась, пока не убедилась в бесплодности своих попыток. Глаза ее горели от ярости. Андреа поднял свободную руку и ностальгически потер левую щеку.
— Боже мой, она напомнила мне мою Марию! — с восхищением произнес Андреа, потом повернулся к Меллори:
— Эти югославы скоры на руку.
Меллори, поглаживая пострадавшую щеку, обратился к Нойфельду:
— Вероятно, Петар, или как там его, мог бы...
— Нет, — перебил его Нойфельд. — Об этом позже, а сейчас надо подкрепиться. — Он подошел к столу и жестом пригласил остальных садиться. — Простите. Виноват. Это можно было предвидеть.
— Она случайно... хм... не того? — деликатно осведомился Миллер.
— Вы считаете, что она слишком вспыльчива?
— Мне кажется, общение с ней небезопасно.
— Эта девушка окончила факультет иностранных языков белградского университета. С отличием, между прочим. Потом вернулась домой в боснийские горы и нашла изуродованные трупы родителей и двух младших братьев. С тех пор она немного не в себе, как видите.
Меллори повернулся и опять взглянул на девушку. Она, в свою очередь, не спускала с него глаз, и взгляд ее был откровенно враждебным. Он снова повернулся к Нойфельду.
— Кто это сделал? Я имею в виду ее семью.
— Партизаны, — с яростью выпалил Дрошный. — Партизаны, будь они трижды прокляты! Родители Марии были четниками.
— А при чем здесь певец?
— Это ее старший брат. — Нойфельд покачал головой. — Слепой от рождения. Без нее ни шагу. Она — его глаза, его жизнь.
Они сидели молча, пока не принесли еду и вино. Если верно говорят, что армия сильна набитым брюхом, то эта армия далеко не уйдет, отметил про себя Меллори. Он слышал, что положение с продовольствием у партизан отчаянное, но, судя по всему, немцам и четникам было немногим лучше. Без энтузиазма он зачерпнул ложкой — вилка в данном случае была бесполезна — немного сероватой кашицы неопределенного происхождения, где одиноко плавали жалкие кусочки вареного мяса, и с завистью посмотрел на Андреа, перед которым стояла уже пустая тарелка. Миллер, не глядя в тарелку, деликатно потягивал из стакана красное вино.
Трое сержантов на еду и не посмотрели. Они никак не могли оторвать глаз от девушки. Нойфельд, глядя на них, снисходительно улыбнулся.
— Я согласен с вами, джентльмены, эта девушка очень красива. Только Богу известно, как она еще похорошеет, если ее помыть, но она не для вас. И не для кого. Она уже повенчана. — Он оглядел обращенные к нему лица и покачал головой. — Не с мужчиной, а с мечтой. С мечтой о возмездии партизанам.
— Очаровательно, — прошептал Миллер. Остальные промолчали, да и что тут было говорить. Они ели молча, под аккомпанемент заунывного пения. Голос звучал мелодично, но гитара, казалось, была совсем расстроена. Андреа отодвинул от себя пустую тарелку и обратился к Нойфельду.
— О чем он поет?
— Это старинный боснийский романс, как мне сказали. Очень грустная песня. Она существует и в английском варианте. — Он на мгновенье задумался. — Вспомнил. Называется «Моя одинокая любовь».
— Попросите его сменить пластинку, — пробурчал Андреа.
Нойфельд удивленно посмотрел на него, но ничего не ответил.
Подошедший немецкий сержант что-то прошептал ему на ухо. Он удовлетворенно кивнул.
— Итак, — глубокомысленно изрек Нойфельд, — мы обнаружили остатки вашего самолета. Его баки действительно были пусты.
Думаю, нам нет смысла дожидаться радиограммы из Падуи. А вы как считаете, капитан Меллори?
— Я ничего не понимаю.
— Это не важно. Вы когда-нибудь слышали о генерале Вукаловиче?
— О ком, простите?
— О Вукаловиче.
— Это не наш человек, — уверенно произнес Миллер. — По фамилии видно.
— Вы, должно быть, единственные в Югославии, кто о нем не слышал. Всем остальным он хорошо известен. Партизанам, четникам, немцам, болгарам. Всем. Он здесь настоящий национальный герой.
— Будьте любезны, еще вина, — попросил Андреа.
— Лучше послушайте, — раздраженно сказал Нойфельд. — Вукалович командует партизанской дивизией, которая уже три месяца находится в окружении. Эти люди, как и сам Вукалович, безумны. У них нет путей к отступлению. Не хватает оружия, боеприпасов. Почти не осталось продовольствия. Они одеты в лохмотья. У них нет никаких шансов.
— Что мешает им уйти? — поинтересовался Мел-лори.
— Это невозможно. С востока — ущелье Неретвы, с севера и запада — непроходимые горы. Единственный путь к отступлению на юг, по мосту через Неретву. Но здесь их поджидают две наши бронетанковые дивизии.
— А через горы? — спросил Меллори. — Должны же быть перевалы.
— Их два. Оба блокированы нашими подразделениями.
— Тогда почему они не сдаются? — резонно заметил Миллер. — Неужели им не известны правила ведения войны?
— Они безумны, я же вам говорил, — сказал Нойфельд. — Совершенно безумны.
В это самое время Вукалович со своими партизанами демонстрировали немцам степень своего безумия.
Вот уже три долгих месяца отборные немецкие части, к которым недавно присоединились подразделения альпийских стрелков, безуспешно пытались форсировать западный перевал узкий каменистый проход в горах, открывающий путь к Клети Зеницы. Несмотря на значительные потери и отчаянное сопротивление партизан, немцы с завидным упорством предпринимали попытки прорвать оборону.
Этой холодной лунной ночью их наступление было продумано профессионально, с типично немецкой скрупулезностью. Они поднимались по ущелью тремя колоннами, на равном расстоянии друг от друга. Белые маскхалаты делали их незаметными на фоне снега. Они продвигались перебежками в те редкие минуты, когда луна пряталась за облаками. Однако обнаружить их не представляло труда: судя по непрекращающемуся огню из винтовок и автоматов, они не испытывали недостатка боеприпасов. Чуть подальше от переднего фланга атаки, из-за каменной гряды, раздавался треск тяжелых пулеметов, ведущих заградительный огонь.
Партизаны обосновались на перевале, укрывшись за грудами камней и поваленными деревьями. Несмотря на глубокий снег и пронизывающий восточный ветер, шинели на партизанах были редкостью. Вместо них — пестрая смесь английской, немецкой, итальянской, болгарской и югославской военной формы.
Единственное, что их объединяло, — неизменная красная звезда с правой стороны пилоток, ушанок, папах. Видавшая виды форма не спасала от холода, людям приходилось двигаться, чтобы не замерзнуть. Среди партизан оказалось множество раненых. Почти у каждого были перебинтованы рука, нога или голова. Но удивительней всего были их лица. Усталые, голодные и изможденные до крайности, они светились спокойствием и уверенностью. Этим людям терять было нечего. В центре группы партизан, под прикрытием двух чудом уцелевших под вражеским огнем сосен, стояли двое. Густая с проседью шевелюра и глубокие морщины на усталом лице одного из них выдавали генерала Вукаловича. Его темные глаза блестели, как всегда, ярко, когда он наклонился, чтобы прикурить сигарету у своего спутника смуглого, с крючковатым носом и вьющимися черными волосами, выбивающимися из-под потемневшей от крови повязки на голове.
Вукалович улыбнулся.
— Конечно, я спятил, мой дорогой Стефан. И ты тоже, иначе бы уже давно отошел с этой позиции. Мы все сумасшедшие. Разве не знал?
— Как же не знать, — майор Стефан провел рукой по подбородку, поросшему недельной щетиной. — Но то, что вы решили прыгать с парашютом в расположение нашей части, настоящее безумие. Вы же могли... — он внезапно осекся и посмотрел туда, где только что раздался щелчок ружейного выстрела. Паренек лет семнадцати, отведя винтовку в сторону и приставив к глазам бинокль, вглядывался в белесую мглу ущелья. — Попал?
— Гауптман Нойфельд к вашим услугам, капитан Меллори. — Он взглянул на то место, где на форме Меллори должны были быть нашивки. — Если я правильно понял, конечно. Вы не ожидали меня увидеть?
— Я сердечно рад вас видеть, герр гауптман. — Выражение удивления на лице Меллори сменилось радостной улыбкой. Он с глубоким облегчением вздохнул. — Вы даже представить себе не можете, как я рад. — Улыбаясь, он повернулся к Дрошному и застыл в замешательстве. — Кто же вы? Кто этот человек, капитан Нойфельд? Что это за люди, которые привели нас сюда? Они, должно быть...
Дрошный мрачным голосом прервал:
— Один из его группы убил нашего человека.
— Что? — улыбка мгновенно исчезла с лица Нойфельда. Он резко встал, опрокинув стул. Меллори, не обращая на него внимания, продолжал смотреть на Дрошного.
— Кто вы такой? Скажите мне, ради Бога!
— Нас называют «четниками», — угрюмо процедил Дрошный.
— Четники? Четники? Что еще за четники?
— Позвольте усомниться в вашей искренности, капитан. — Нойфельд уже взял себя в руки. Его лицо стало непроницаемым.
Только глаза метали молнии. Людям, недооценивающим капитана Нойфельда, грозят большие неприятности, отметил про себя Меллори. — Вам, командиру отряда, заброшенного в эту страну со спецзаданием, неизвестно, что четники — наши югославские друзья?
— Друзья? Понятно. — Лицо Меллори прояснилось. — Предатели, коллаборационисты, другими словами.
Дрошный, издав горлом подобие львиного рыка, схватился за нож и двинулся на Меллори. Резкий окрик Нойфельда заставил его остановиться.
— Кстати, о каком спецзадании вы говорили? — спросил Меллори. Он внимательно оглядел каждого из присутствующих и понимающе усмехнулся. — У нас действительно специальное задание, но совсем не в том смысле, как вам кажется. По крайней мере, не в том смысле, как мне кажется, что вам кажется.
— Вот как? — Нойфельд умел вскидывать брови ничуть не хуже Миллера, отметил Меллори. — Тогда почему мы ждали вашего появления? Объясните, если можете.
— Одному Богу известно, — честно признался Меллори. — Мы приняли ваших людей за партизан. Именно поэтому один из них был убит, как мне кажется.
— Именно поэтому? — Нойфельд с интересом посмотрел на Меллори, придвинул стул, уселся и приготовился слушать. — Объясните все по порядку.
Как подобает истинному представителю лондонского Вест-Энда, Миллер имел обыкновение во время еды пользоваться салфеткой. Он не изменил своей привычке и сейчас, сидя на рюкзаке и придирчиво ковыряя вилкой в банке с консервами. Трое сержантов, сидящие рядом, с недоумением взирали на эту картину.
Андреа„ пыхтя неизменной сигарой и не обращая никакого внимания на охрану, не спускавшую с него глаз, неторопливо разгуливал по территории лагеря, отравляя окрестности ядовитым дымом. В морозном воздухе ясно послышались звуки пения под аккомпанемент гитары. Когда Андреа закончил обход лагеря, Миллер взглянул на него и кивнул в ту сторону, откуда доносилась музыка.
— Кто солирует? Андреа пожал плечами.
— Радио, "наверное.
— Надо бы им купить в таком случае новый приемник. Мой музыкальный слух не в силах это вынести.
— Послушайте, — возбужденным шепотом перебил его Рейнольдс, — Мы тут кое о чем поговорили...
Миллер картинно вытер губы торчащей из-под ворота салфеткой и мягко сказал:
— Не надо. Подумайте, как будут убиваться ваши матери и невесты.
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду побег, — спокойно ответил Миллер. — Может быть, оставим до следующего раза?
— Почему не сейчас? — Гроувс был воинственно настроен. — Конвоиры ушли...
— Вам так кажется? — Миллер тяжело вздохнул. — Ах, молодежь, молодежь. Посмотрите внимательней. Вам кажется, что Андреа решил прогуляться от нечего делать?
Они быстро исподтишка огляделись, затем вопросительно посмотрели на Андреа.
— Пять темных окон, — тихо произнес Андреа. — За ними пять темных силуэтов. С пятью темными автоматами.
Рейнольдс кивнул и отвернулся.
— Ну, что же. — Привычка Нойфельда потирать руки напомнила Меллори одного судью. Тот всегда так же потирал руки перед объявлением смертного приговора. — Вы рассказали нам весьма необычную историю, дорогой капитан Меллори.
— Вот именно, — согласился Меллори. — Как необычно и то положение, в котором мы теперь оказались.
— Еще один аргумент. — Медленно загибая пальцы, Нойфельд перечислил доводы Меллори. — Итак, вы утверждаете, что в течение нескольких месяцев занимались контрабандой пенициллина и наркотиков на юге Италии. Как офицер связи союзной армии, вы имели доступ на склады американских военных баз.
— В конце концов у нас возникли некоторые затруднения, — признал Меллори.
— Я подхожу к этому. Всему свое время. Эти товары, но вашим словам, переправлялись вермахту.
— Предпочел бы, чтобы вы произносили фразу «по вашим словам» другим тоном, — с раздражением заметил Меллори. Наведите справки у командующего военной разведкой в Падуе. Он подчинен непосредственно фельдмаршалу Кессельрингу.
— С удовольствием. — Нойфельд поднял телефонную трубку и произнес что-то по-немецки. Меллори был искренне удивлен:
— У вас прямая связь с внешним миром? Непосредственно отсюда?!
— У меня прямая связь с сараем, расположенным в пятидесяти ярдах отсюда. Там установлен мощный передатчик.
Продолжим. Вы утверждаете далее, что вас раскрыли, судили военным трибуналом и приговорили к расстрелу. Верно?
— Если ваша хваленая шпионская сеть в Италии действительно существует, вы узнаете об этом не позднее завтрашнего дня, — сухо заметил Меллори.
— Узнаем, непременно узнаем. Итак, вам удалось бежать из-под стражи, убив охранников. Там же, в здании разведуправления, вы случайно подслушали, как инструктировали группу десантников перед отправкой в Боснию. — Он загнул еще один палец. — Возможно, вы говорите правду. В чем, вы сказали, заключалась их миссия?
— Я ничего не говорил. Мне было не до подробностей.
Что-то, касающееся освобождения британских связных и перекрытия каналов утечки информации. Я не совсем уверен. У нас были более серьезные проблемы.
— Я в этом не сомневаюсь, — презрительно произнес Нойфельд. — Вам надо было спасать свои шкуры. А что случилось с вашими погонами, капитан? Где нашивки, орденские планки?
— Вы, очевидно, не знаете, что такое британский военный трибунал, гауптман Нойфельд.
— Вы могли сами от них избавиться, — мягко заметил Нойфельд.
— А после этого опорожнить наполовину баки захваченного нами самолета, если следовать вашей логике?
— Баки были полупустыми? Разве ваш самолет при падении не взорвался?
— Падение самолета никак не входило в наши планы, — сказал Меллори. — Мы предполагали приземлиться, но неожиданно кончилось горючее. В самый неподходящий момент, как я теперь понимаю.
Нойфельд задумчиво произнес:
— Каждый раз, когда партизаны разводят костры, мы следуем их примеру. В данном случае мы знали, что вы или кто-нибудь другой обязательно прилетите. Горючее кончилось, говорите? Он опять что-то сказал в трубку и повернулся к Меллори. — Звучит правдоподобно. Остается только объяснить смерть подчиненного капитана Дрошного.
— Здесь я должен извиниться. Это была нелепая ошибка. Но вы должны нас понять. Меньше всего нам хотелось попасть к вам.
Мы слышали, что бывает с английскими парашютистами, попавшими к немцам.
Нойфельд загнул еще один палец.
— На войне как на войне. Продолжайте.
— Мы собирались приземлиться в расположении партизан, перейти линию фронта и сдаться. Когда Дрошный приказал своим людям взять нас на мушку, мы решили, что партизаны нас раскрыли, что их предупредили об угоне самолета. В таком случае у нас просто не было выбора.
— Подождите на улице. Мы с капитаном Дрошным сейчас выйдем.
Меллори вышел. Андреа, Миллер и трое сержантов терпеливо ждали, сидя на рюкзаках. Откуда-то продолжала доноситься музыка. На мгновение Меллори повернул голову и прислушался, затем направился к остальным. Миллер деликатно вытер губы салфеткой и вопросительно взглянул на Меллори.
— Мило поболтали?
— Навесил ему лапшу на уши. То, о чем мы говорили в самолете. — Он взглянул на сержантов. — Кто-нибудь говорит по-немецки?
Все дружно отрицательно покачали головами.
— Прекрасно. Советую забыть также и английский. Если вас спросят, вы ничего не знаете.
— Даже если меня не спросят, — язвительно добавил Рейнольдс, — я все равно ничего не знаю.
— Тем лучше, — одобрительно заметил Меллори. — Значит, вы никому ничего не расскажете, верно?
Он замолчал и повернулся. Дрошный и Нойфельд показались в дверях барака. Нойфельд подошел ближе и сказал:
— Не желаете немного выпить и подкрепиться, пока мы ждем подтверждения вашей информации? — Как только что Меллори до этого, он повернулся и прислушался к доносящемуся издалека пению. — Но прежде я хочу познакомить вас с нашим менестрелем.
— Мы готовы обойтись выпивкой и закуской, — заметил Андреа.
— Вы сейчас поймете, что были не правы. Пойдемте.
Столовая, если ее можно было так назвать, находилась ярдах в сорока. Нойфельд распахнул дверь наспех сколоченной времянки, и они оказались в длинной, неуютной комнате. Два деревянных стола на козлах и четыре скамьи стояли на земляном полу. В дальнем конце комнаты горел очаг. Ближе к печке, за дальним концом стола, расположились трое мужчин. Судя по шинелям с поднятыми воротниками и висящим на ремнях винтовкам, — недавно сменившиеся часовые. Они пили кофе и слушали тихое пение человека, сидящего на полу у огня.
На плечи певца была накинута видавшая виды куртка, залатанные брюки заправлены в драные сапоги. Его лицо невозможно было разглядеть под копной густых черных волос и темными очками в металлической оправе.
Рядом с ним сидела девушка. Она дремала, положив голову ему на плечо. Обтрепанная английская шинель, доходящая ей до пят, прикрывала ноги. Пышные русые волосы, небрежно разметавшиеся по плечам, сделали бы честь жительнице Скандинавии, но широкие выдающиеся скулы, густые черные брови и длинные ресницы выдавали славянское происхождение.
Нойфельд прошел в дальний конец комнаты и остановился у печки. Он наклонился к певцу и тронул его за плечо:
— Я хочу тебя кое с кем познакомить, Петар. Петар опустил гитару, поднял голову и тронул девушку за рукав. Она тотчас встрепенулась и широко раскрыла глаза. Ее взгляд напоминал взгляд попавшего в капкан зверя. Она быстро оглянулась и вскочила на ноги. Потом наклонилась и помогла встать гитаристу.
По тому, как неуверенно он схватился за руку девушки, стало ясно, что он слепой.
— Это Мария, — сказал Нойфельд. — Мария, познакомься с капитаном Меллори.
— Капитан Меллори, — медленно повторила она тихим и немного хриплым голосом. Ее английское произношение было практически безупречным. — Вы англичанин, капитан Меллори?
Меллори решил, что сейчас не время и не место рассказывать о своем новозеландском происхождении. Он улыбнулся.
— В некотором роде. Мария улыбнулась в ответ.
— Всегда мечтала встретить англичанина. — Она подошла к Меллори вплотную, отвела в сторону протянутую было руку и со всего размаху влепила ему звонкую пощечину.
— Мария! — вмешался Нойфельд. — Он на нашей стороне.
— Значит, он не только англичанин, но еще и предатель! Она снова размахнулась, но тут ее рука оказалась в тисках пальцев Андреа. Она отчаянно вырывалась, пока не убедилась в бесплодности своих попыток. Глаза ее горели от ярости. Андреа поднял свободную руку и ностальгически потер левую щеку.
— Боже мой, она напомнила мне мою Марию! — с восхищением произнес Андреа, потом повернулся к Меллори:
— Эти югославы скоры на руку.
Меллори, поглаживая пострадавшую щеку, обратился к Нойфельду:
— Вероятно, Петар, или как там его, мог бы...
— Нет, — перебил его Нойфельд. — Об этом позже, а сейчас надо подкрепиться. — Он подошел к столу и жестом пригласил остальных садиться. — Простите. Виноват. Это можно было предвидеть.
— Она случайно... хм... не того? — деликатно осведомился Миллер.
— Вы считаете, что она слишком вспыльчива?
— Мне кажется, общение с ней небезопасно.
— Эта девушка окончила факультет иностранных языков белградского университета. С отличием, между прочим. Потом вернулась домой в боснийские горы и нашла изуродованные трупы родителей и двух младших братьев. С тех пор она немного не в себе, как видите.
Меллори повернулся и опять взглянул на девушку. Она, в свою очередь, не спускала с него глаз, и взгляд ее был откровенно враждебным. Он снова повернулся к Нойфельду.
— Кто это сделал? Я имею в виду ее семью.
— Партизаны, — с яростью выпалил Дрошный. — Партизаны, будь они трижды прокляты! Родители Марии были четниками.
— А при чем здесь певец?
— Это ее старший брат. — Нойфельд покачал головой. — Слепой от рождения. Без нее ни шагу. Она — его глаза, его жизнь.
Они сидели молча, пока не принесли еду и вино. Если верно говорят, что армия сильна набитым брюхом, то эта армия далеко не уйдет, отметил про себя Меллори. Он слышал, что положение с продовольствием у партизан отчаянное, но, судя по всему, немцам и четникам было немногим лучше. Без энтузиазма он зачерпнул ложкой — вилка в данном случае была бесполезна — немного сероватой кашицы неопределенного происхождения, где одиноко плавали жалкие кусочки вареного мяса, и с завистью посмотрел на Андреа, перед которым стояла уже пустая тарелка. Миллер, не глядя в тарелку, деликатно потягивал из стакана красное вино.
Трое сержантов на еду и не посмотрели. Они никак не могли оторвать глаз от девушки. Нойфельд, глядя на них, снисходительно улыбнулся.
— Я согласен с вами, джентльмены, эта девушка очень красива. Только Богу известно, как она еще похорошеет, если ее помыть, но она не для вас. И не для кого. Она уже повенчана. — Он оглядел обращенные к нему лица и покачал головой. — Не с мужчиной, а с мечтой. С мечтой о возмездии партизанам.
— Очаровательно, — прошептал Миллер. Остальные промолчали, да и что тут было говорить. Они ели молча, под аккомпанемент заунывного пения. Голос звучал мелодично, но гитара, казалось, была совсем расстроена. Андреа отодвинул от себя пустую тарелку и обратился к Нойфельду.
— О чем он поет?
— Это старинный боснийский романс, как мне сказали. Очень грустная песня. Она существует и в английском варианте. — Он на мгновенье задумался. — Вспомнил. Называется «Моя одинокая любовь».
— Попросите его сменить пластинку, — пробурчал Андреа.
Нойфельд удивленно посмотрел на него, но ничего не ответил.
Подошедший немецкий сержант что-то прошептал ему на ухо. Он удовлетворенно кивнул.
— Итак, — глубокомысленно изрек Нойфельд, — мы обнаружили остатки вашего самолета. Его баки действительно были пусты.
Думаю, нам нет смысла дожидаться радиограммы из Падуи. А вы как считаете, капитан Меллори?
— Я ничего не понимаю.
— Это не важно. Вы когда-нибудь слышали о генерале Вукаловиче?
— О ком, простите?
— О Вукаловиче.
— Это не наш человек, — уверенно произнес Миллер. — По фамилии видно.
— Вы, должно быть, единственные в Югославии, кто о нем не слышал. Всем остальным он хорошо известен. Партизанам, четникам, немцам, болгарам. Всем. Он здесь настоящий национальный герой.
— Будьте любезны, еще вина, — попросил Андреа.
— Лучше послушайте, — раздраженно сказал Нойфельд. — Вукалович командует партизанской дивизией, которая уже три месяца находится в окружении. Эти люди, как и сам Вукалович, безумны. У них нет путей к отступлению. Не хватает оружия, боеприпасов. Почти не осталось продовольствия. Они одеты в лохмотья. У них нет никаких шансов.
— Что мешает им уйти? — поинтересовался Мел-лори.
— Это невозможно. С востока — ущелье Неретвы, с севера и запада — непроходимые горы. Единственный путь к отступлению на юг, по мосту через Неретву. Но здесь их поджидают две наши бронетанковые дивизии.
— А через горы? — спросил Меллори. — Должны же быть перевалы.
— Их два. Оба блокированы нашими подразделениями.
— Тогда почему они не сдаются? — резонно заметил Миллер. — Неужели им не известны правила ведения войны?
— Они безумны, я же вам говорил, — сказал Нойфельд. — Совершенно безумны.
В это самое время Вукалович со своими партизанами демонстрировали немцам степень своего безумия.
Вот уже три долгих месяца отборные немецкие части, к которым недавно присоединились подразделения альпийских стрелков, безуспешно пытались форсировать западный перевал узкий каменистый проход в горах, открывающий путь к Клети Зеницы. Несмотря на значительные потери и отчаянное сопротивление партизан, немцы с завидным упорством предпринимали попытки прорвать оборону.
Этой холодной лунной ночью их наступление было продумано профессионально, с типично немецкой скрупулезностью. Они поднимались по ущелью тремя колоннами, на равном расстоянии друг от друга. Белые маскхалаты делали их незаметными на фоне снега. Они продвигались перебежками в те редкие минуты, когда луна пряталась за облаками. Однако обнаружить их не представляло труда: судя по непрекращающемуся огню из винтовок и автоматов, они не испытывали недостатка боеприпасов. Чуть подальше от переднего фланга атаки, из-за каменной гряды, раздавался треск тяжелых пулеметов, ведущих заградительный огонь.
Партизаны обосновались на перевале, укрывшись за грудами камней и поваленными деревьями. Несмотря на глубокий снег и пронизывающий восточный ветер, шинели на партизанах были редкостью. Вместо них — пестрая смесь английской, немецкой, итальянской, болгарской и югославской военной формы.
Единственное, что их объединяло, — неизменная красная звезда с правой стороны пилоток, ушанок, папах. Видавшая виды форма не спасала от холода, людям приходилось двигаться, чтобы не замерзнуть. Среди партизан оказалось множество раненых. Почти у каждого были перебинтованы рука, нога или голова. Но удивительней всего были их лица. Усталые, голодные и изможденные до крайности, они светились спокойствием и уверенностью. Этим людям терять было нечего. В центре группы партизан, под прикрытием двух чудом уцелевших под вражеским огнем сосен, стояли двое. Густая с проседью шевелюра и глубокие морщины на усталом лице одного из них выдавали генерала Вукаловича. Его темные глаза блестели, как всегда, ярко, когда он наклонился, чтобы прикурить сигарету у своего спутника смуглого, с крючковатым носом и вьющимися черными волосами, выбивающимися из-под потемневшей от крови повязки на голове.
Вукалович улыбнулся.
— Конечно, я спятил, мой дорогой Стефан. И ты тоже, иначе бы уже давно отошел с этой позиции. Мы все сумасшедшие. Разве не знал?
— Как же не знать, — майор Стефан провел рукой по подбородку, поросшему недельной щетиной. — Но то, что вы решили прыгать с парашютом в расположение нашей части, настоящее безумие. Вы же могли... — он внезапно осекся и посмотрел туда, где только что раздался щелчок ружейного выстрела. Паренек лет семнадцати, отведя винтовку в сторону и приставив к глазам бинокль, вглядывался в белесую мглу ущелья. — Попал?