Страница:
Джудит Макнот
Королевство грез
Беззубым улыбкам и детским погремушкам;
«Маленькой Лиге» игр и непролитым тобою слезам;
Быстроходным автомобилям, хорошеньким девушкам и колледжскому футболу;
Страстности, обаянию, юмору — Моему сыну.
Мы прошли вместе долгий путь, Клей.
Особая моя признательность: моему секретарю Карен Т. Кэтон — за безумные ночи, что вы проработали рядом со мной; за терпение и юмор, которые у вас никогда не иссякают; за то, что всегда за мной поспеваете! доктору Бенджамену Хадсону с исторического факультета Пенсильванского университета — за те сведения, которых я нигде бы больше не сыскала, доктору Шерон Вудраф — за дружеские чувства и вдохновляющую поддержку.
Глава 1
— Тост в честь герцога Клеймора и новобрачной!
В обычных обстоятельствах этот призыв к свадебному тосту заставил бы пышно разодетых леди и джентльменов, собравшихся в большом зале замка Меррик, улыбаться и издавать одобрительные восклицания. Они взмахнули бы наполненными вином кубками и принялись провозглашать очередные здравицы в ознаменование великого и благородного брака, который вот-вот должен быть заключен здесь, на юге Шотландии.
Но не сегодня. Не на этой свадьбе.
На этой свадьбе никто не веселился и не поднимал кубков. На этой свадьбе все друг за другом следили и все оставались настороже. Семейство невесты было настороже. Семейство жениха было настороже. Гости, и слуги, и охотничьи собаки в зале были настороже. Даже первый граф Меррик на висевшем над камином портрете выглядел настороженным.
— Тост в честь герцога Клеймора и новобрачной! — снова воскликнул брат жениха, и голос его прозвучал в неестественной, могильной тишине переполненного зала как раскат грома. — Да будет их совместная жизнь радостной, долгой и плодовитой!
В обычных обстоятельствах этот древний тост произвел бы известный эффект. Жених всегда гордо улыбается, ибо уверен, что обретает истинное чудо. Невеста улыбается, ибо сумела внушить ему эту уверенность. Гости улыбаются, ибо брак в дворянской среде означает объединение двух могущественных семейств и двух крупных состояний, что само по себе дает повод к великому торжеству и непомерному ликованию.
Но не сегодня. Не в день 14 октября 1497 года.
Произнеся тост, брат жениха поднял заздравную чашу и одарил жениха мрачной улыбкой. Друзья жениха подняли чаши и одарили родичей невесты суровыми улыбками. Родичи невесты подняли чаши и одарили друг друга ледяными улыбками. Жених — похоже, единственный, на кого не действовала царившая в зале атмосфера вражды, — поднял чашу и спокойно улыбнулся невесте. Но глаза его не улыбались.
Невеста и не подумала никому улыбаться. Она казалась взбешенной и готовой взбунтоваться.
По правде сказать, Дженнифер пребывала в таком смятении, что едва замечала кого-либо из присутствующих. В данный момент она всеми фибрами души сосредоточилась на последнем, отчаянном призыве к Богу, который, либо недоглядев, либо не испытывая к ней ни малейшего интереса, позволил приблизиться столь несчастному событию.
«Господи, — молча восклицала она, пытаясь перевести дыхание, — если Ты собираешься что-нибудь предпринять, дабы остановить эту свадьбу, поторопись, или через пять минут будет поздно! Конечно же, я заслуживаю чего-то лучшего, чем насильственный брак с мужчиной, похитившим мою девственность! Тебе ведь известно, я отдала ее не просто так!»
Осознав глупость упреков Всевышнему, она поспешно перешла к мольбам, беззвучно шепча: «Разве я всегда не старалась усердно служить Тебе? Разве я всегда не повиновалась Тебе?»
«Не всегда, Дженнифер», — прогремел в ее душе глас Господень.
«Почти всегда, — неистово утверждала Дженнифер. — Я ходила на мессу каждый день; кроме тех, когда болела — а это случалось нечасто, — и читала молитвы каждое утро и каждый вечер. Почти каждый вечер, — быстро поправилась она, — кроме тех, когда засыпала, не успев дочитать до конца. И старалась, честно старалась стать такой, какою хотели бы видеть меня добрые сестры в аббатстве. Тебе ведь известно, как я упорно старалась! Господи, — безнадежно заканчивала она, — если Ты мне сейчас просто поможешь освободиться, я никогда больше не буду ни своенравной, ни безрассудной».
«В это Я не поверю, Дженнифер», — с сомнением прогрохотал Господь.
«Нет, я клянусь Тебе, — серьезно твердила она, пытаясь выторговать соглашение. — Я сделаю все, что Ты пожелаешь, сейчас же вернусь в аббатство, и посвящу жизнь молитвам, и…»
— Брачный договор подписан должным образом. Приведите священника, — приказал лорд Бальфур, и дыхание Дженнифер перешло в дикие, панические всхлипывания, а все мысли о возможных жертвоприношениях вылетели из головы.
«Боже, — молча молила она, — почему Ты со мной так поступаешь? Ты ведь не допустишь, чтоб это случилось, правда?»
В большом зале воцарилась глубокая тишина, дверь распахнулась.
«Нет, Дженнифер, допущу».
Толпа машинально расступилась, давая дорогу священнику, и Дженнифер показалось, что жизнь ее кончена. Жених шагнул, становясь рядом с нею. Дженнифер на дюйм отпрянула в сторону, и ее замутило от негодования и отвращения, которые она испытывала, терпя его присутствие. Если бы она только знала, что один необдуманный поступок способен привести к беде и позору! Если бы только она не была такой строптивой!
Закрывая глаза, Дженнифер отрешилась от враждебных физиономий англичан и от лиц своих шотландских родичей, готовых на смертоубийство, и в сердце своем прочитала ужасную истину: своенравие и безрассудство — два ее величайших порока — привели к столь чудовищной развязке, именно те два порока, что толкали ее на самые губительные дурачества. Эти два изъяна вкупе с отчаянными усилиями заставить отца полюбить ее так же, как он любил своих пасынков, виновны в том, что она загубила собственную жизнь.
Когда ей было пятнадцать, они внушили ей мысль отомстить коварному, злобному сводному брату неким способом, выглядевшим справедливым и благородным, — тайком облачиться в доспехи Мерриков и открыто выступить против него на турнире. В результате сей великолепной глупости она получила хорошую взбучку от отца прямо на поле чести и лишь чуточку удовлетворения от того, что выбила из седла подлого родича.
Годом раньше те же предательские пороки толкнули ее на такое поведение, что старый лорд Болдер, искавший ее руки, взял назад свою просьбу, и это разрушило лелеемые отцом мечты об объединении двух семейств, став вместо того причиной заточения Дженни в аббатство в Белкирк, где она через семь недель оказалась легкой добычею мародерствующей армии Черного Волка.
И вот теперь ей воздается по заслугам: ее насильно ВЫДАЮТ замуж за врага, за жестокого воина-англичанина, чьи войска захватили ее страну, за мужчину, который похитил ее, держал в плену, лишил девственности и погубил доброе имя.
Но уже слишком поздно молиться и раздавать обещания. Судьба была окончательно решена семь недель назад, в тот момент, когда ее швырнули к ногам надменной скотины, связанную как припасенная к семейному празднику куропатка.
Дженнифер судорожно перевела дыхание. Нет, еще раньше она свернула на гибельный путь — в тот день, когда отказалась прислушаться к предупреждению о близости войск Черного Волка.
«Но почему я должна была верить?»— оправдываясь, прокричала в душе Дженнифер.
«Волк идет!»— этот устрашающий крик раздавался на протяжении пяти последних лет чуть ли не еженедельно. Но в тот день, семь недель назад, оказался горькою правдой.
Толпа в зале нетерпеливо переминалась в ожидании появления священника, а Дженнифер погрузилась в воспоминания…
Тот день выдался необычайно погожим, с радостным голубым небом и пьянящим воздухом. Над аббатством сияло солнце, купало в ярком золотом свете готические шпили и изящные арки, щедро лилось на сонную маленькую деревушку Белкирк, состоявшую из аббатства, двух лавок, тридцати четырех домиков и общинного камня в самом центре, где по воскресным дням собирались селяне, как и было в тот день. На отдаленном холме пастух при — . сматривал за стадом, а на поляне, неподалеку от ручья, Дженнифер играла в прятки с сиротами, которых аббатиса вверила ее попечению.
В безмятежной тиши, средь смеха и развлечений, начинался весь этот кошмар. Дженнифер закрыла глаза, словно как-то могла изменить происшедшее, воскресив его в памяти, и вдруг вновь оказалась на крошечной лужайке, с детьми, в капюшоне, полностью закрывающем голову…
— Где ты. Том Мак-Гиверн?! — восклицала она, шаря раскинутыми руками и притворяясь, будто не может найти хихикающего девятилетнего мальчишку, хоть слышала его всего в футе справа. Усмехаясь под опущенным капюшоном, она приняла позу классического чудища, протянула руки далеко вперед, скрючила пальцы, затопала, зарычала хриплым зловещим голосом:
— Тебе от меня не уйти, Том Мак-Гиверн!
— Ха! — выпалил он. — Ты меня не поймаешь!
— Нет, поймаю! — пригрозила Дженни и нарочно свернула налево, вызвав взрыв смеха у попрятавшихся под деревьями и присевших в кустах ребятишек.
— Вот и поймала! — торжествующе крикнула Дженни через несколько минут, коршуном налетев на визжащего удирающего ребенка и схватив маленькую ручонку. Задыхаясь и хохоча, она, не обращая внимания на рассыпавшиеся по плечам и рукам золотисто-рыжие волосы, сбросила капюшон, чтобы поглядеть, кто попался.
— Ты поймала Мэри! — хором радостно завопили дети. — Теперь Мэри будет водить!
Маленькая пятилетняя девочка подняла на Дженни широко раскрытые, полные страха ореховые глаза, а ее худенькое тельце затряслось от страха.
— Пожалуйста, — прошептала она, прижимаясь к ноге Дженни, — я… я не хочу носить колпак… В нем темно. Мне его обязательно надо надеть?
Ободряюще улыбаясь, Дженни нежно откинула волосы с тонкого личика Мэри.
— Не надо, если не хочешь.
— Я боюсь темноты, — стыдливо призналась Мэри. Дженни подхватила девчушку на руки и крепко обняла.
— Все чего-нибудь да боятся, — проговорила она и призналась:
— Ведь я и сама боюсь… лягушек!
Выслушав ложное покаяние, девочка захихикала.
— Лягушек! — повторила она. — А мне они нравятся! Я от них не убегаю!
— Ну вот видишь, — сказала Дженни, опуская ее на землю. — Ты очень храбрая. Храбрей меня!
— Леди Дженни боится глупых старых лягушек, — известила Мэри мчащуюся им навстречу компанию.
— Нет, она… — запротестовал юный Том, мгновенно вставая на защиту прекрасной леди Дженни, которая, несмотря на высокое положение, всегда готова, задрав юбки, забрести в воду, помогая ему изловить жирную жабу, или проворно, как кошка, взобраться на дерево, спасая крошку Уилла, который боится слезать вниз.
Том умолк под умоляющим взглядом Дженни и не стал более Возражать против приписанной ей боязни лягушек.
— Я надену капюшон, — добровольно вызвался он, с обожанием глядя на семнадцатилетнюю девушку, которая носила темный плащ послушницы, хоть и вела себя явно не так, как монахиня. Да вот взять хоть прошлую субботу, когда леди Дженни клюнула носом во время длинной проповеди священника, и только громкий притворный кашель Тома со скамьи позади разбудил ее вовремя, прежде чем углядела остроглазая аббатиса.
— Хорошо, теперь очередь Тома надеть колпак. — с готовностью согласилась Дженни, передав Тому капюшон. Улыбаясь, она проследила, как дети разбегаются по своим излюбленным убежищам, потом подняла короткую шерстяную головную накидку, которую сбросила, приступая к игре. Собираясь пойти к общинному роднику, где сельские жители жадно расспрашивали членов клана, что проезжали через Белкирк по дороге домой, возвращаясь из Корнуолла с войны против англичан, она подняла плат, намереваясь его повязать.
— Леди Дженнифер! — неожиданно прокричал кто-то из местных жителей. — Идите скорей, новости про лэрда1.
Позабыв про плат и накидку, Дженни кинулась бежать, а дети, предвкушая волнующие события, оставили игру и помчались за ней следом.
— Какие новости? — задыхаясь, спросила Дженни, переводя взгляд с одного непроницаемого лица на другое. Один из членов клана вышел вперед, почтительно снял шлем и пристроил его на согнутой в локте руке.
— Вы дочь лэрда Меррикского?
При упоминании имени Меррика двое мужчин у источника перестали вдруг черпать ведрами воду, обменялись удивленными и злорадными взглядами, а потом снова резко пригнулись и спрятали лица в тень.
— Да, — нетерпеливо отвечала Дженни. — У вас есть новости о моем отце?
— Есть, миледи. Он движется той же дорогой, немножечко позади нас, и с большой компанией.
— Слава Богу, — выдохнула Дженни и через мгновение спросила:
— Чем закончилась битва в Корнуолле? — готовая забыть теперь личные тревоги и расспросить о сражении, которое шотландцы дали в Корнуолле в поддержку притязаний королей Иакова IV и Эдуарда V на английский трон. Выражение его лица уже ответило на вопрос Дженни, прежде чем он сообщил:
— Когда мы уезжали, все было кончено. В Корке и Тонтоне смахивало, что мы можем взять верх, да и в Корнуолле тоже, покуда сам дьявол не начал командовать армией Генриха.
— Дьявол? — непонимающе повторила Дженни. Лицо мужчины перекосилось от ненависти, и он плюнул под ноги.
— Точно, дьявол — Черный Волк самолично, гореть бы ему в аду, откуда он на свет вылез!
Две крестьянки перекрестились, словно отгоняя нечистого при звуке имени Черного Волка, врага, которого в Шотландии больше всех ненавидели и больше всех боялись, а дальнейшие речи мужчины заставили их вскрикнуть от ужаса.
— Волк возвращается назад, в Шотландию. Генрих послал его сюда со свежими силами, чтоб раздавить нас за поддержку короля Эдуарда. Разразятся убийства да кровопролитие, как в прошлый его приход, только еще хуже, помяните мое слово. Кланы спешат домой готовиться к битвам. По-моему, Волк атакует сперва Меррик, а уж потом примется за остальных, ведь это ваш клан в Корнуолле положил больше всех англичан.
Проговорив это, он вежливо поклонился, надел шлем и вскочил на коня.
Жалкие кучки людей у источника вскоре после того разошлись и направились вниз по дороге, ведущей через торфяники и вьющейся по холмам.
Но двое мужчин не поехали за поворот. Скрывшись с глаз поселян, они шмыгнули направо, украдкой послав коней галопом в лес.
Если бы Дженни следила, она бы увидела, как они, совершив обманный маневр, мелькнули на краткий миг позади нее, в протянувшейся вдоль тракта рощице. Но в тот момент ее занимал ад кромешный, разверзшийся перед обитателями Белкирка, которому довелось лежать прямехонько на пути из Англии к главной башне замка Меррик.
— Волк идет! — прокричала какая-то женщина, бережно прижимая к груди ребенка. — Господи, помилуй нас!
— Он нацеливается на Меррик! — в ужасе вскричал мужчина. — Ему хочется вонзить клыки в лэрда Меррикского, а по пути он сожрет Белкирк!
Все вокруг вдруг наполнилось жутким предчувствием огня, гибели и резни, и дети, столпившиеся близ Дженни, прижались к ней в немом испуге. Для шотландцев — будь то богатый дворянин или скромный деревенский житель — Черный Волк был опасней и хуже самого дьявола, ибо дьявол — дух, а Волк — плоть и кровь, живой сатана, чудовищное создание, угрожающее их существованию прямо здесь, на земле. Этим злобным призраком шотландцы обычно пугали своих провинившихся отпрысков. «Тебя Волк заберет», — стращали ребятишек, чтоб они не блуждали в лесу, не вылезали по ночам из постелей и слушались старших.
Не в силах выносить безумие, порожденное, по ее мнению, больше легендой, чем самим человеком, Дженни возвысила голос, чтобы ее было слышно сквозь шум.
— Скорей всего, — прокричала она, обняв перепуганных детей, — он вернется назад, к своему варвару-королю, и примется зализывать раны, которые мы нанесли ему в Корнуолле, покуда он врал изо всех сил, преувеличивая свои победы. А если не сделает этого, выберет для атаки крепость послабей Меррика, куда у него есть шанс прорваться.
Слыша слова, полные веселого презрения, люди бросали на нее испуганные взгляды, но Дженни высказывала все это не из ложной бравады. Она принадлежала к семейству Меррик, а Меррики никогда не позволят себе убояться ни одного человека. Она слышала это сотни раз от отца, поучавшего пасынков, и приняла его веру как свою собственную. Кроме того, сельские жители пугали детей, чего она более не могла допускать.
Мэри дернула Дженни за юбки, привлекая к себе внимание, и дрожащим голоском спросила:
— А вы не боитесь Черного Волка, леди Дженни?
— Нет, конечно! — ответила Дженни с сияющей бодрой улыбкой.
— Говорят, — вмешался преисполненный благоговения юный Том, — будто Волк высоченный, как дерево!
— Дерево! — хмыкнула Дженни, пытаясь выдумать весомую шутку про Волка и призывая на помощь все свои познания. — Если так, стоило бы посмотреть, как он взбирается на коня! Понадобятся четыре оруженосца, чтоб взгромоздить его в седло!
Нелепость подобной картины заставила кое-кого захихикать, на что и надеялась Дженни.
— Я слыхал, — продолжал юный Уилл, красноречиво поежившись, — он крушит стены голыми руками и пьет кровь!
— Ой! — вскрикнула Дженни, сверкая глазами. — Тогда у него несварение желудка. Если он явится в Белкирк, мы предложим ему доброго шотландского эля!
— Мой папа рассказывал, — вмешался другой ребенок, — он скачет рядом с великаном, с Го… лиафом по имени Арик, который держит боевой топор и рубит детей на кусочки…
— А я слышал… — зловеще перебил следующий малыш, но Дженни весело оборвала его:
— Давайте я вам расскажу, что я слышала. — С отважной улыбкой она повела их к аббатству, стоявшему ниже за поворотом дороги и скрытому из виду. — А слышала я, — забавляясь, придумывала она на ходу, — будто он старый-престарый, и ему надо все время щуриться, чтоб хоть что-нибудь разглядеть, вот так…
Она перекосилась, комически преувеличенно изображая полубезумное, почти слепое существо, тупо озирающееся вокруг, и дети захохотали.
Проходя по дороге, Дженни продолжала высказывать столь же легкомысленные, насмешливые замечания, и дети включились в игру, добавляя собственные догадки, выставлявшие Волка в дурацком свете.
Но, несмотря на смех и натужное веселье, внезапно потемневшее небо заволокло тяжелыми тучами, в воздухе резко похолодало, ветер начал трепать плащ Дженни, словно сама природа нахмурилась при упоминании этого дьявола.
Она собралась отпустить очередную шуточку насчет Волка, но сразу смолкла, приметив показавшуюся из-за поворота группу верховых членов клана, которая направлялась — встречу ей вниз по дороге. Прекрасная девушка, одетая так же, как Дженни, в темно-серый плащ, белый плащ и короткое серое покрывало послушницы, сидела в седле перед первым всадником, скромно пристроившись сбоку, и робкой улыбкою подтверждала то, что уже поняла Дженни.
С безмолвным радостным криком она рванулась было вперед, однако сдержала неприличествующий леди порыв и принудила себя стоять на месте. Глаза ее вперились в отца, потом быстро окинули членов клана, смотревших мимо нее с тем же мрачным неодобрением, которое выказывали ей уже не один год, с тех пор, как ее сводный брат успешно пустил в ход свои ужасные выдумки.
Отослав детей со строгим наказом отправляться прямо и аббатство, Дженни, казалось, целую вечность ждала посреди дороги, пока наконец всадники не остановились перед ней.
Отец, очевидно, заезжавший в аббатство, где вместе с Дженни пребывала ее сводная сестра Бренна, спрыгнул с коня и повернулся, чтобы снять Бренну. Дженни нервничала из-за этой задержки, но столь тщательное соблюдение этикета и неуклонная забота о собственном достоинстве были такими типичными для великого человека, что ее губы тронула неуверенная улыбка.
Наконец он обернулся к ней, широко раскинув руки. Дженни бросилась в его объятия, страстно прильнула к нему, взволнованно бормоча:
— Батюшка! Я так соскучилась! Не видела вас почти два года! Вы здоровы? Хорошо выглядите… Почти не изменились за все это время!
Мягко разомкнув руки, обвивавшие его шею, лорд Меррик слегка отстранил от себя дочь, осматривая растрепанные волосы, розовые щеки, сильно измятый плащ.
Дженни внутренне сжалась под долгим испытующим взглядом, молясь, чтобы отец одобрил увиденное, и надеясь, что при посещении аббатства аббатиса дала ему благоприятный отзыв.
Два года назад Дженни из-за ее поведения отослали в аббатство; год назад туда же отправили Бренну в целях безопасности, пока лэрд был на войне. Попав под жесткое руководство аббатисы, Дженни пришлось признать превосходство монахини и попытаться исправить свои недостатки. Но покуда отец разглядывал ее от макушки до пят, она все гадала, что же он видит — юную леди, какой она стала теперь, или непослушную девчонку, какой была два года назад. Но вот он вновь посмотрел ей в лицо, и в его голубых глазах промелькнула улыбка.
— Ты стала женщиной, Дженнифер.
Дженни немедля воспрянула духом; подобное замечание из уст немногословного отца означало высокую похвалу.
— Я и в другом изменилась, батюшка, — заявила она, сияя от удовольствия. — Я очень переменилась.
— Да не так уж и очень, моя девочка. — Подняв лохматые седые брови, он многозначительно посмотрел на короткую накидку и плат, которые она, позабыв, держала кончиками пальцев.
— О! — воскликнула Дженни, смеясь и торопясь объяснить. — Я играла в прятки… э-э-э… с детишками, а головной убор не помещался под капюшоном. Вы видели аббатису? Что рассказала вам матушка Амброз?
В его хмурых глазах блеснули смешинки. — Она рассказала мне, — сухо ответил он, — что у тебя вошло в привычку сиживать вон на том холме, глазеть вдаль и грезить, что хорошо мне знакомо, милочка. Она» рассказала мне, что ты склонна клевать носом посреди мессы, если священнику заблагорассудится проповедовать дольше, чем тебе кажется нужным, что мне также вполне знакомо.
Сердце Дженни сжалось из-за предательства аббатисы, которой она так восхищалась. В некотором смысле мать Амброз сама была лэрдом огромного собственного поместья, распоряжалась доходами с земледельческих и скотоводческих ферм, принадлежащих процветающему аббатству, председательствовала за столом, когда случались визитеры, и справлялась во всеми другими делами, касавшимися как мирян, трудившихся в аббатстве, так и монахинь, живущих в затворничестве за его высоченными стенами.
Следующие слова отца рассеяли разочарование.
— Мать Амброз поведала мне также, — признался он с грубоватою гордостью, — что у тебя на плечах голова, достойная самой аббатисы. Она заявила, что ты настоящая Меррик до кончиков ногтей, с отвагой, которой хватило бы, чтобы стать лэрдом клана. Но ты им не станешь, — предупредил он, разбивая самую тщетную мечту Дженни.
Дженни с трудом удержала на устах улыбку, стараясь не чувствовать боли, которую ей причиняло лишение этого права — права, обещанного ей, покуда отец не женился на вдовевшей матери Бренны и не получил по условиям сделки трех пасынков.
Старшему из братьев, Александру, суждено занять положение, по праву принадлежащее Дженни. Само по себе это было б не так трудно перенести, если бы Александр оказался добрым или хотя бы честным, но он вероломный интриган и лжец; Дженни знала это, а отец с кланом не знали. Через год после переезда в замок Меррик он принялся распускать о ней небылицы, столь клеветнические и грязные, но столь искусно сплетенные, что несколько лет спустя восстановил против нее весь клан. Ее не любили сородичи, и это причиняло невыносимые страдания, Даже сейчас, когда родичи глядели мимо, словно показывая, что она для них не существует, Дженни приходилось сдерживаться, чтоб не молить о прощении за то, чего она никогда не делала.
Уильям, средний брат, походил на Бренну, нежную и робкую, а Малькольм, самый младший, был таким же злобным и подлым, как Александр.
— А еще аббатиса сказала, — продолжал отец, — что ты вежлива и мила, но у тебя есть и характер…
— Она так сказала? — переспросила Дженни, отвлекаясь от мрачных мыслей о сводных братьях. — Правда?
— Правда.
В обычных обстоятельствах Дженни обязательно возликовала бы от подобного ответа, но. глядя в лицо отца, заметила, что оно стало таким мрачным и напряженным, каким она никогда его прежде не видела. Даже голос звучал глухо, когда он проговорил:
— Хорошо, что ты свернула с опасной дорожки и стала такою, какая ты есть, Дженнифер.
Он помолчал, точно не имел ни сил, ни желания продолжать, и Дженни мягко подтолкнула его:
— Почему, батюшка?
— Потому, — проговорил он, сделав долгий глубокий вдох, — что будущее клана зависит от твоего ответа на мой следующий вопрос.
Слива его отдались о се душе трубным гласом, будто их прокричали горны; голова Дженни пошла кругом от волнения и радости. От счастья она с трудом верила своим ушам. Все было так, словно она сидела высоко на холме, возвышающемся над аббатством, погрузившись в свои излюбленные грезы, в которых отец неизменно подходил к ней и говорил: «Дженнифер, будущее клана зависит от тебя. Не от твоих сводных братьев. От тебя». Перед ней открывалась возможность, о которой она мечтала, — возможность продемонстрировать членам клана свою храбрость и снова завоевать их любовь. В тех дневных грезах ее всегда призывали к свершению невероятно отважного подвига, некоего смелого и опасного деяния, скажем, перелезть через стену замка Черного Волка и захватить его в одиночку. И какой бы невероятной ни оказывалась эта задача, она никогда не сомневалась и не колебалась, принимая вызов.
В обычных обстоятельствах этот призыв к свадебному тосту заставил бы пышно разодетых леди и джентльменов, собравшихся в большом зале замка Меррик, улыбаться и издавать одобрительные восклицания. Они взмахнули бы наполненными вином кубками и принялись провозглашать очередные здравицы в ознаменование великого и благородного брака, который вот-вот должен быть заключен здесь, на юге Шотландии.
Но не сегодня. Не на этой свадьбе.
На этой свадьбе никто не веселился и не поднимал кубков. На этой свадьбе все друг за другом следили и все оставались настороже. Семейство невесты было настороже. Семейство жениха было настороже. Гости, и слуги, и охотничьи собаки в зале были настороже. Даже первый граф Меррик на висевшем над камином портрете выглядел настороженным.
— Тост в честь герцога Клеймора и новобрачной! — снова воскликнул брат жениха, и голос его прозвучал в неестественной, могильной тишине переполненного зала как раскат грома. — Да будет их совместная жизнь радостной, долгой и плодовитой!
В обычных обстоятельствах этот древний тост произвел бы известный эффект. Жених всегда гордо улыбается, ибо уверен, что обретает истинное чудо. Невеста улыбается, ибо сумела внушить ему эту уверенность. Гости улыбаются, ибо брак в дворянской среде означает объединение двух могущественных семейств и двух крупных состояний, что само по себе дает повод к великому торжеству и непомерному ликованию.
Но не сегодня. Не в день 14 октября 1497 года.
Произнеся тост, брат жениха поднял заздравную чашу и одарил жениха мрачной улыбкой. Друзья жениха подняли чаши и одарили родичей невесты суровыми улыбками. Родичи невесты подняли чаши и одарили друг друга ледяными улыбками. Жених — похоже, единственный, на кого не действовала царившая в зале атмосфера вражды, — поднял чашу и спокойно улыбнулся невесте. Но глаза его не улыбались.
Невеста и не подумала никому улыбаться. Она казалась взбешенной и готовой взбунтоваться.
По правде сказать, Дженнифер пребывала в таком смятении, что едва замечала кого-либо из присутствующих. В данный момент она всеми фибрами души сосредоточилась на последнем, отчаянном призыве к Богу, который, либо недоглядев, либо не испытывая к ней ни малейшего интереса, позволил приблизиться столь несчастному событию.
«Господи, — молча восклицала она, пытаясь перевести дыхание, — если Ты собираешься что-нибудь предпринять, дабы остановить эту свадьбу, поторопись, или через пять минут будет поздно! Конечно же, я заслуживаю чего-то лучшего, чем насильственный брак с мужчиной, похитившим мою девственность! Тебе ведь известно, я отдала ее не просто так!»
Осознав глупость упреков Всевышнему, она поспешно перешла к мольбам, беззвучно шепча: «Разве я всегда не старалась усердно служить Тебе? Разве я всегда не повиновалась Тебе?»
«Не всегда, Дженнифер», — прогремел в ее душе глас Господень.
«Почти всегда, — неистово утверждала Дженнифер. — Я ходила на мессу каждый день; кроме тех, когда болела — а это случалось нечасто, — и читала молитвы каждое утро и каждый вечер. Почти каждый вечер, — быстро поправилась она, — кроме тех, когда засыпала, не успев дочитать до конца. И старалась, честно старалась стать такой, какою хотели бы видеть меня добрые сестры в аббатстве. Тебе ведь известно, как я упорно старалась! Господи, — безнадежно заканчивала она, — если Ты мне сейчас просто поможешь освободиться, я никогда больше не буду ни своенравной, ни безрассудной».
«В это Я не поверю, Дженнифер», — с сомнением прогрохотал Господь.
«Нет, я клянусь Тебе, — серьезно твердила она, пытаясь выторговать соглашение. — Я сделаю все, что Ты пожелаешь, сейчас же вернусь в аббатство, и посвящу жизнь молитвам, и…»
— Брачный договор подписан должным образом. Приведите священника, — приказал лорд Бальфур, и дыхание Дженнифер перешло в дикие, панические всхлипывания, а все мысли о возможных жертвоприношениях вылетели из головы.
«Боже, — молча молила она, — почему Ты со мной так поступаешь? Ты ведь не допустишь, чтоб это случилось, правда?»
В большом зале воцарилась глубокая тишина, дверь распахнулась.
«Нет, Дженнифер, допущу».
Толпа машинально расступилась, давая дорогу священнику, и Дженнифер показалось, что жизнь ее кончена. Жених шагнул, становясь рядом с нею. Дженнифер на дюйм отпрянула в сторону, и ее замутило от негодования и отвращения, которые она испытывала, терпя его присутствие. Если бы она только знала, что один необдуманный поступок способен привести к беде и позору! Если бы только она не была такой строптивой!
Закрывая глаза, Дженнифер отрешилась от враждебных физиономий англичан и от лиц своих шотландских родичей, готовых на смертоубийство, и в сердце своем прочитала ужасную истину: своенравие и безрассудство — два ее величайших порока — привели к столь чудовищной развязке, именно те два порока, что толкали ее на самые губительные дурачества. Эти два изъяна вкупе с отчаянными усилиями заставить отца полюбить ее так же, как он любил своих пасынков, виновны в том, что она загубила собственную жизнь.
Когда ей было пятнадцать, они внушили ей мысль отомстить коварному, злобному сводному брату неким способом, выглядевшим справедливым и благородным, — тайком облачиться в доспехи Мерриков и открыто выступить против него на турнире. В результате сей великолепной глупости она получила хорошую взбучку от отца прямо на поле чести и лишь чуточку удовлетворения от того, что выбила из седла подлого родича.
Годом раньше те же предательские пороки толкнули ее на такое поведение, что старый лорд Болдер, искавший ее руки, взял назад свою просьбу, и это разрушило лелеемые отцом мечты об объединении двух семейств, став вместо того причиной заточения Дженни в аббатство в Белкирк, где она через семь недель оказалась легкой добычею мародерствующей армии Черного Волка.
И вот теперь ей воздается по заслугам: ее насильно ВЫДАЮТ замуж за врага, за жестокого воина-англичанина, чьи войска захватили ее страну, за мужчину, который похитил ее, держал в плену, лишил девственности и погубил доброе имя.
Но уже слишком поздно молиться и раздавать обещания. Судьба была окончательно решена семь недель назад, в тот момент, когда ее швырнули к ногам надменной скотины, связанную как припасенная к семейному празднику куропатка.
Дженнифер судорожно перевела дыхание. Нет, еще раньше она свернула на гибельный путь — в тот день, когда отказалась прислушаться к предупреждению о близости войск Черного Волка.
«Но почему я должна была верить?»— оправдываясь, прокричала в душе Дженнифер.
«Волк идет!»— этот устрашающий крик раздавался на протяжении пяти последних лет чуть ли не еженедельно. Но в тот день, семь недель назад, оказался горькою правдой.
Толпа в зале нетерпеливо переминалась в ожидании появления священника, а Дженнифер погрузилась в воспоминания…
Тот день выдался необычайно погожим, с радостным голубым небом и пьянящим воздухом. Над аббатством сияло солнце, купало в ярком золотом свете готические шпили и изящные арки, щедро лилось на сонную маленькую деревушку Белкирк, состоявшую из аббатства, двух лавок, тридцати четырех домиков и общинного камня в самом центре, где по воскресным дням собирались селяне, как и было в тот день. На отдаленном холме пастух при — . сматривал за стадом, а на поляне, неподалеку от ручья, Дженнифер играла в прятки с сиротами, которых аббатиса вверила ее попечению.
В безмятежной тиши, средь смеха и развлечений, начинался весь этот кошмар. Дженнифер закрыла глаза, словно как-то могла изменить происшедшее, воскресив его в памяти, и вдруг вновь оказалась на крошечной лужайке, с детьми, в капюшоне, полностью закрывающем голову…
— Где ты. Том Мак-Гиверн?! — восклицала она, шаря раскинутыми руками и притворяясь, будто не может найти хихикающего девятилетнего мальчишку, хоть слышала его всего в футе справа. Усмехаясь под опущенным капюшоном, она приняла позу классического чудища, протянула руки далеко вперед, скрючила пальцы, затопала, зарычала хриплым зловещим голосом:
— Тебе от меня не уйти, Том Мак-Гиверн!
— Ха! — выпалил он. — Ты меня не поймаешь!
— Нет, поймаю! — пригрозила Дженни и нарочно свернула налево, вызвав взрыв смеха у попрятавшихся под деревьями и присевших в кустах ребятишек.
— Вот и поймала! — торжествующе крикнула Дженни через несколько минут, коршуном налетев на визжащего удирающего ребенка и схватив маленькую ручонку. Задыхаясь и хохоча, она, не обращая внимания на рассыпавшиеся по плечам и рукам золотисто-рыжие волосы, сбросила капюшон, чтобы поглядеть, кто попался.
— Ты поймала Мэри! — хором радостно завопили дети. — Теперь Мэри будет водить!
Маленькая пятилетняя девочка подняла на Дженни широко раскрытые, полные страха ореховые глаза, а ее худенькое тельце затряслось от страха.
— Пожалуйста, — прошептала она, прижимаясь к ноге Дженни, — я… я не хочу носить колпак… В нем темно. Мне его обязательно надо надеть?
Ободряюще улыбаясь, Дженни нежно откинула волосы с тонкого личика Мэри.
— Не надо, если не хочешь.
— Я боюсь темноты, — стыдливо призналась Мэри. Дженни подхватила девчушку на руки и крепко обняла.
— Все чего-нибудь да боятся, — проговорила она и призналась:
— Ведь я и сама боюсь… лягушек!
Выслушав ложное покаяние, девочка захихикала.
— Лягушек! — повторила она. — А мне они нравятся! Я от них не убегаю!
— Ну вот видишь, — сказала Дженни, опуская ее на землю. — Ты очень храбрая. Храбрей меня!
— Леди Дженни боится глупых старых лягушек, — известила Мэри мчащуюся им навстречу компанию.
— Нет, она… — запротестовал юный Том, мгновенно вставая на защиту прекрасной леди Дженни, которая, несмотря на высокое положение, всегда готова, задрав юбки, забрести в воду, помогая ему изловить жирную жабу, или проворно, как кошка, взобраться на дерево, спасая крошку Уилла, который боится слезать вниз.
Том умолк под умоляющим взглядом Дженни и не стал более Возражать против приписанной ей боязни лягушек.
— Я надену капюшон, — добровольно вызвался он, с обожанием глядя на семнадцатилетнюю девушку, которая носила темный плащ послушницы, хоть и вела себя явно не так, как монахиня. Да вот взять хоть прошлую субботу, когда леди Дженни клюнула носом во время длинной проповеди священника, и только громкий притворный кашель Тома со скамьи позади разбудил ее вовремя, прежде чем углядела остроглазая аббатиса.
— Хорошо, теперь очередь Тома надеть колпак. — с готовностью согласилась Дженни, передав Тому капюшон. Улыбаясь, она проследила, как дети разбегаются по своим излюбленным убежищам, потом подняла короткую шерстяную головную накидку, которую сбросила, приступая к игре. Собираясь пойти к общинному роднику, где сельские жители жадно расспрашивали членов клана, что проезжали через Белкирк по дороге домой, возвращаясь из Корнуолла с войны против англичан, она подняла плат, намереваясь его повязать.
— Леди Дженнифер! — неожиданно прокричал кто-то из местных жителей. — Идите скорей, новости про лэрда1.
Позабыв про плат и накидку, Дженни кинулась бежать, а дети, предвкушая волнующие события, оставили игру и помчались за ней следом.
— Какие новости? — задыхаясь, спросила Дженни, переводя взгляд с одного непроницаемого лица на другое. Один из членов клана вышел вперед, почтительно снял шлем и пристроил его на согнутой в локте руке.
— Вы дочь лэрда Меррикского?
При упоминании имени Меррика двое мужчин у источника перестали вдруг черпать ведрами воду, обменялись удивленными и злорадными взглядами, а потом снова резко пригнулись и спрятали лица в тень.
— Да, — нетерпеливо отвечала Дженни. — У вас есть новости о моем отце?
— Есть, миледи. Он движется той же дорогой, немножечко позади нас, и с большой компанией.
— Слава Богу, — выдохнула Дженни и через мгновение спросила:
— Чем закончилась битва в Корнуолле? — готовая забыть теперь личные тревоги и расспросить о сражении, которое шотландцы дали в Корнуолле в поддержку притязаний королей Иакова IV и Эдуарда V на английский трон. Выражение его лица уже ответило на вопрос Дженни, прежде чем он сообщил:
— Когда мы уезжали, все было кончено. В Корке и Тонтоне смахивало, что мы можем взять верх, да и в Корнуолле тоже, покуда сам дьявол не начал командовать армией Генриха.
— Дьявол? — непонимающе повторила Дженни. Лицо мужчины перекосилось от ненависти, и он плюнул под ноги.
— Точно, дьявол — Черный Волк самолично, гореть бы ему в аду, откуда он на свет вылез!
Две крестьянки перекрестились, словно отгоняя нечистого при звуке имени Черного Волка, врага, которого в Шотландии больше всех ненавидели и больше всех боялись, а дальнейшие речи мужчины заставили их вскрикнуть от ужаса.
— Волк возвращается назад, в Шотландию. Генрих послал его сюда со свежими силами, чтоб раздавить нас за поддержку короля Эдуарда. Разразятся убийства да кровопролитие, как в прошлый его приход, только еще хуже, помяните мое слово. Кланы спешат домой готовиться к битвам. По-моему, Волк атакует сперва Меррик, а уж потом примется за остальных, ведь это ваш клан в Корнуолле положил больше всех англичан.
Проговорив это, он вежливо поклонился, надел шлем и вскочил на коня.
Жалкие кучки людей у источника вскоре после того разошлись и направились вниз по дороге, ведущей через торфяники и вьющейся по холмам.
Но двое мужчин не поехали за поворот. Скрывшись с глаз поселян, они шмыгнули направо, украдкой послав коней галопом в лес.
Если бы Дженни следила, она бы увидела, как они, совершив обманный маневр, мелькнули на краткий миг позади нее, в протянувшейся вдоль тракта рощице. Но в тот момент ее занимал ад кромешный, разверзшийся перед обитателями Белкирка, которому довелось лежать прямехонько на пути из Англии к главной башне замка Меррик.
— Волк идет! — прокричала какая-то женщина, бережно прижимая к груди ребенка. — Господи, помилуй нас!
— Он нацеливается на Меррик! — в ужасе вскричал мужчина. — Ему хочется вонзить клыки в лэрда Меррикского, а по пути он сожрет Белкирк!
Все вокруг вдруг наполнилось жутким предчувствием огня, гибели и резни, и дети, столпившиеся близ Дженни, прижались к ней в немом испуге. Для шотландцев — будь то богатый дворянин или скромный деревенский житель — Черный Волк был опасней и хуже самого дьявола, ибо дьявол — дух, а Волк — плоть и кровь, живой сатана, чудовищное создание, угрожающее их существованию прямо здесь, на земле. Этим злобным призраком шотландцы обычно пугали своих провинившихся отпрысков. «Тебя Волк заберет», — стращали ребятишек, чтоб они не блуждали в лесу, не вылезали по ночам из постелей и слушались старших.
Не в силах выносить безумие, порожденное, по ее мнению, больше легендой, чем самим человеком, Дженни возвысила голос, чтобы ее было слышно сквозь шум.
— Скорей всего, — прокричала она, обняв перепуганных детей, — он вернется назад, к своему варвару-королю, и примется зализывать раны, которые мы нанесли ему в Корнуолле, покуда он врал изо всех сил, преувеличивая свои победы. А если не сделает этого, выберет для атаки крепость послабей Меррика, куда у него есть шанс прорваться.
Слыша слова, полные веселого презрения, люди бросали на нее испуганные взгляды, но Дженни высказывала все это не из ложной бравады. Она принадлежала к семейству Меррик, а Меррики никогда не позволят себе убояться ни одного человека. Она слышала это сотни раз от отца, поучавшего пасынков, и приняла его веру как свою собственную. Кроме того, сельские жители пугали детей, чего она более не могла допускать.
Мэри дернула Дженни за юбки, привлекая к себе внимание, и дрожащим голоском спросила:
— А вы не боитесь Черного Волка, леди Дженни?
— Нет, конечно! — ответила Дженни с сияющей бодрой улыбкой.
— Говорят, — вмешался преисполненный благоговения юный Том, — будто Волк высоченный, как дерево!
— Дерево! — хмыкнула Дженни, пытаясь выдумать весомую шутку про Волка и призывая на помощь все свои познания. — Если так, стоило бы посмотреть, как он взбирается на коня! Понадобятся четыре оруженосца, чтоб взгромоздить его в седло!
Нелепость подобной картины заставила кое-кого захихикать, на что и надеялась Дженни.
— Я слыхал, — продолжал юный Уилл, красноречиво поежившись, — он крушит стены голыми руками и пьет кровь!
— Ой! — вскрикнула Дженни, сверкая глазами. — Тогда у него несварение желудка. Если он явится в Белкирк, мы предложим ему доброго шотландского эля!
— Мой папа рассказывал, — вмешался другой ребенок, — он скачет рядом с великаном, с Го… лиафом по имени Арик, который держит боевой топор и рубит детей на кусочки…
— А я слышал… — зловеще перебил следующий малыш, но Дженни весело оборвала его:
— Давайте я вам расскажу, что я слышала. — С отважной улыбкой она повела их к аббатству, стоявшему ниже за поворотом дороги и скрытому из виду. — А слышала я, — забавляясь, придумывала она на ходу, — будто он старый-престарый, и ему надо все время щуриться, чтоб хоть что-нибудь разглядеть, вот так…
Она перекосилась, комически преувеличенно изображая полубезумное, почти слепое существо, тупо озирающееся вокруг, и дети захохотали.
Проходя по дороге, Дженни продолжала высказывать столь же легкомысленные, насмешливые замечания, и дети включились в игру, добавляя собственные догадки, выставлявшие Волка в дурацком свете.
Но, несмотря на смех и натужное веселье, внезапно потемневшее небо заволокло тяжелыми тучами, в воздухе резко похолодало, ветер начал трепать плащ Дженни, словно сама природа нахмурилась при упоминании этого дьявола.
Она собралась отпустить очередную шуточку насчет Волка, но сразу смолкла, приметив показавшуюся из-за поворота группу верховых членов клана, которая направлялась — встречу ей вниз по дороге. Прекрасная девушка, одетая так же, как Дженни, в темно-серый плащ, белый плащ и короткое серое покрывало послушницы, сидела в седле перед первым всадником, скромно пристроившись сбоку, и робкой улыбкою подтверждала то, что уже поняла Дженни.
С безмолвным радостным криком она рванулась было вперед, однако сдержала неприличествующий леди порыв и принудила себя стоять на месте. Глаза ее вперились в отца, потом быстро окинули членов клана, смотревших мимо нее с тем же мрачным неодобрением, которое выказывали ей уже не один год, с тех пор, как ее сводный брат успешно пустил в ход свои ужасные выдумки.
Отослав детей со строгим наказом отправляться прямо и аббатство, Дженни, казалось, целую вечность ждала посреди дороги, пока наконец всадники не остановились перед ней.
Отец, очевидно, заезжавший в аббатство, где вместе с Дженни пребывала ее сводная сестра Бренна, спрыгнул с коня и повернулся, чтобы снять Бренну. Дженни нервничала из-за этой задержки, но столь тщательное соблюдение этикета и неуклонная забота о собственном достоинстве были такими типичными для великого человека, что ее губы тронула неуверенная улыбка.
Наконец он обернулся к ней, широко раскинув руки. Дженни бросилась в его объятия, страстно прильнула к нему, взволнованно бормоча:
— Батюшка! Я так соскучилась! Не видела вас почти два года! Вы здоровы? Хорошо выглядите… Почти не изменились за все это время!
Мягко разомкнув руки, обвивавшие его шею, лорд Меррик слегка отстранил от себя дочь, осматривая растрепанные волосы, розовые щеки, сильно измятый плащ.
Дженни внутренне сжалась под долгим испытующим взглядом, молясь, чтобы отец одобрил увиденное, и надеясь, что при посещении аббатства аббатиса дала ему благоприятный отзыв.
Два года назад Дженни из-за ее поведения отослали в аббатство; год назад туда же отправили Бренну в целях безопасности, пока лэрд был на войне. Попав под жесткое руководство аббатисы, Дженни пришлось признать превосходство монахини и попытаться исправить свои недостатки. Но покуда отец разглядывал ее от макушки до пят, она все гадала, что же он видит — юную леди, какой она стала теперь, или непослушную девчонку, какой была два года назад. Но вот он вновь посмотрел ей в лицо, и в его голубых глазах промелькнула улыбка.
— Ты стала женщиной, Дженнифер.
Дженни немедля воспрянула духом; подобное замечание из уст немногословного отца означало высокую похвалу.
— Я и в другом изменилась, батюшка, — заявила она, сияя от удовольствия. — Я очень переменилась.
— Да не так уж и очень, моя девочка. — Подняв лохматые седые брови, он многозначительно посмотрел на короткую накидку и плат, которые она, позабыв, держала кончиками пальцев.
— О! — воскликнула Дженни, смеясь и торопясь объяснить. — Я играла в прятки… э-э-э… с детишками, а головной убор не помещался под капюшоном. Вы видели аббатису? Что рассказала вам матушка Амброз?
В его хмурых глазах блеснули смешинки. — Она рассказала мне, — сухо ответил он, — что у тебя вошло в привычку сиживать вон на том холме, глазеть вдаль и грезить, что хорошо мне знакомо, милочка. Она» рассказала мне, что ты склонна клевать носом посреди мессы, если священнику заблагорассудится проповедовать дольше, чем тебе кажется нужным, что мне также вполне знакомо.
Сердце Дженни сжалось из-за предательства аббатисы, которой она так восхищалась. В некотором смысле мать Амброз сама была лэрдом огромного собственного поместья, распоряжалась доходами с земледельческих и скотоводческих ферм, принадлежащих процветающему аббатству, председательствовала за столом, когда случались визитеры, и справлялась во всеми другими делами, касавшимися как мирян, трудившихся в аббатстве, так и монахинь, живущих в затворничестве за его высоченными стенами.
Следующие слова отца рассеяли разочарование.
— Мать Амброз поведала мне также, — признался он с грубоватою гордостью, — что у тебя на плечах голова, достойная самой аббатисы. Она заявила, что ты настоящая Меррик до кончиков ногтей, с отвагой, которой хватило бы, чтобы стать лэрдом клана. Но ты им не станешь, — предупредил он, разбивая самую тщетную мечту Дженни.
Дженни с трудом удержала на устах улыбку, стараясь не чувствовать боли, которую ей причиняло лишение этого права — права, обещанного ей, покуда отец не женился на вдовевшей матери Бренны и не получил по условиям сделки трех пасынков.
Старшему из братьев, Александру, суждено занять положение, по праву принадлежащее Дженни. Само по себе это было б не так трудно перенести, если бы Александр оказался добрым или хотя бы честным, но он вероломный интриган и лжец; Дженни знала это, а отец с кланом не знали. Через год после переезда в замок Меррик он принялся распускать о ней небылицы, столь клеветнические и грязные, но столь искусно сплетенные, что несколько лет спустя восстановил против нее весь клан. Ее не любили сородичи, и это причиняло невыносимые страдания, Даже сейчас, когда родичи глядели мимо, словно показывая, что она для них не существует, Дженни приходилось сдерживаться, чтоб не молить о прощении за то, чего она никогда не делала.
Уильям, средний брат, походил на Бренну, нежную и робкую, а Малькольм, самый младший, был таким же злобным и подлым, как Александр.
— А еще аббатиса сказала, — продолжал отец, — что ты вежлива и мила, но у тебя есть и характер…
— Она так сказала? — переспросила Дженни, отвлекаясь от мрачных мыслей о сводных братьях. — Правда?
— Правда.
В обычных обстоятельствах Дженни обязательно возликовала бы от подобного ответа, но. глядя в лицо отца, заметила, что оно стало таким мрачным и напряженным, каким она никогда его прежде не видела. Даже голос звучал глухо, когда он проговорил:
— Хорошо, что ты свернула с опасной дорожки и стала такою, какая ты есть, Дженнифер.
Он помолчал, точно не имел ни сил, ни желания продолжать, и Дженни мягко подтолкнула его:
— Почему, батюшка?
— Потому, — проговорил он, сделав долгий глубокий вдох, — что будущее клана зависит от твоего ответа на мой следующий вопрос.
Слива его отдались о се душе трубным гласом, будто их прокричали горны; голова Дженни пошла кругом от волнения и радости. От счастья она с трудом верила своим ушам. Все было так, словно она сидела высоко на холме, возвышающемся над аббатством, погрузившись в свои излюбленные грезы, в которых отец неизменно подходил к ней и говорил: «Дженнифер, будущее клана зависит от тебя. Не от твоих сводных братьев. От тебя». Перед ней открывалась возможность, о которой она мечтала, — возможность продемонстрировать членам клана свою храбрость и снова завоевать их любовь. В тех дневных грезах ее всегда призывали к свершению невероятно отважного подвига, некоего смелого и опасного деяния, скажем, перелезть через стену замка Черного Волка и захватить его в одиночку. И какой бы невероятной ни оказывалась эта задача, она никогда не сомневалась и не колебалась, принимая вызов.