Страница:
Побрел, скрежеща зубами, от лиха прочь. Пригорок, за которым скрывался оазис, казалось, был так далеко… словно на другой планете.
Занавес чужеродного света продвинулся на несколько футов вперед. Синий мир откусывал от пустоши кусок за куском.
4
5
Занавес чужеродного света продвинулся на несколько футов вперед. Синий мир откусывал от пустоши кусок за куском.
4
Пегие тучи нависли над оазисом.
Кожистые деревья стали ниже; они поджали остроконечные ветви и присели, грозя чужим небесам кулаками крон и одновременно готовясь принять удар.
Но тучи неумолимо ползли вперед… впрочем, и не тучи это были вовсе. Если бы кому-то удалось подняться на версту или две, да с увеличительным прибором – даже с самой простой лупой, – он бы обнаружил, что предвестники Синего мира состоят не из водяного пара, а из непоседливых гранул, похожих на снежную крупу серого цвета. Каждая гранула вела себя так, словно была живой, словно комар или мошка в туче гнуса.
Угрюмая тень накрыла озеро с горячей водой. Сумерки опустились на базальтовый клык, в кариозной полости которого скрывалась пещерка Ваньки Хлыста. Угли в кострище, темневшем у входа в пещеру, были еще теплы.
Три долгих часа тень и тишина спорили друг с другом, кто же из них теперь правит оазисом.
А потом настал черед ввязаться в спор синему свету.
Он грянул, как ливень, – косыми стрелами лучей. Полился беззвучно, жарко и исчерпывающе.
В тот же миг оазис наполнился потрескиванием и шорохами. Это отваливалась от деревьев потемневшая кора и скрывающиеся под ней слои мышечных волокон. Деревья погибли; вместо них остались, словно печи вместо сгоревших изб, хорды из пористого известняка.
Погибли, не выходя из летаргии, хвостатые лягушки. Вода, слой ила и мембраны коконов оказались хлипкой преградой для смертоносного излучения.
Толстая циновка охряных мхов превратилась в перину из невесомого пепла.
Синий свет пробрался даже в пещерку Хлыстова. Правда, звериное логово держалось дольше всего, но вскоре и оно сдалось. Под сводом зазвучали приглушенные хлопки взрывающихся в тайниках консервных банок.
Хлыстов наблюдал за гибелью оазиса в бинокль.
Верную «мосинку» с примкнутым штыком он держал в свободной руке. В плечо давил мешок, набитый доверху едой. Ветер трепал полы черного макинтоша, а на голове красовалась шляпа с широкими полями: Хлыстов был готов к переходу через пустошь. Его маленькое царство пало, только Ванька Хлыст не раскис. Ванька Хлыст на то и Ванька Хлыст, чтобы улизнуть по-тихому, прежде чем станет совсем горячо.
Пленница сидела неподалеку и бездумно перебирала связанными руками камешки. Глаза ее потухли, а движения были вялы и неуклюжи. Даже одежду она надела кое-как, шиворот-навыворот. И шла за Хлыстовым, едва переставляя ноги, словно желала смерти обоим: ведь синий занавес неумолимо полз за людьми.
Но вот Хлыст опустил бинокль. Поглядел сверху вниз на пленницу, высморкался. Затем дернул за веревку, один конец которой был привязан к его поясу, а второй опутывал баронессе запястья.
Ева мотнулась, как марионетка в руках у начинающего кукловода, и выронила камешки. Это происшествие вогнало ее в еще большую тоску. Она опустила голову, захныкала и принялась подбирать кусочки малинового кварцита.
Хлыстов снова потормошил пленницу: мол, хорош сидеть! Идти предстояло далеко. Путь к ближайшему кораблю – сухогрузу с сахарным песком в трюмах – преграждал стремительно разрастающийся анклав Синих. Хлыстов не рискнул совершить марш-бросок мимо движущейся границы. Он знал, где находятся еще четыре корабля людей, но доберется ли он до них с грузом на веревке? С обузой, которая нетвердо стоит на ногах?
…Или ее прямо сейчас, не долго думая, штыком в шею? Мучиться сударыня-барыня долго не будет, и пули не надо тратить.
Он снова высморкался. Перехватил винтовку поудобнее… затем повесил на плечо.
Нет, жалко. Когда оазис потерян, когда пещера с тайниками потеряна, безрассудно разбрасываться оставшимися вещами. А молодая баба – вещь ценная. Ценнее не отыщешь. Он ее сменяет, обязательно сменяет. Баба ему еще здорово пригодится.
И тогда он решился. Зазвучала нечленораздельная, тягучая речь:
– Подобру пойдешь – подарю, кому пожелаешь. Или… кха… первым встречным, или тем, кто приглянется… кха… тебе.
Баронесса приподняла голову. Секунду или две она вообще не могла понять, что произошло. В тусклых глазах проклюнулись огоньки интереса.
– Entschuldigen sie? – сорвалось с посиневших губ.
Хлыстов положил руку на горло и, морщась, слово в слово повторил сказанное. Он даже запыхался от усердия. «Паучок» недовольно заерзал под ребрами. «Паучку» не нравились внутренние вибрации, которые позволил себе его человек.
– Значит… Петруша говорящий, оказывается… – Ева удрученно покачала головой. – Чего же ты до сих пор молчал?
– С едой мне не о чем толковать, – буркнул Хлыстов. – Ну, что решила?
Синий занавес скрылся за горизонтом. Теперь везде, куда не повернись, были лишь камни и пыль. Ничто не цепляло взгляд. Такой однообразный и унылый пейзаж вогнал бы в тоску даже самого безудержного весельчака.
Сияло красноватое солнце, ветер силился засорить им пылью глаза и сбить с пути. Но Хлыстов уверенно шел вперед и вел за собой баронессу. Ева решила, что он ориентируется по каким-то известным лишь ему приметам. Время от времени ее спутник останавливался, запрокидывал голову и принимался нюхать воздух. Ева же крутила пальцем у виска (правда, только в мыслях). Она ни на секунду не допускала, что Петруша прокладывает путь через пустыню, полагаясь на нюх.
После долгих месяцев, проведенных в яме, простор равнин Ржавого мира пугал баронессу. Выступали слезы, когда она думала о том, сколько сил и здоровья выпили из нее черные скалы. Теперь она ни на что не способна; разве только – идти на привязи за тугим на ум убийцей, субчиком бесчестным и коварным. Как убедительно он разыгрывал немого! Лицемер!.. Будь у нее хоть немного сил! Где же они – силы? Где мужчины, которые клялись когда-то оберегать ее? Ну конечно! – чего только не брякнешь, чтобы добиться расположения родовитой красавицы! Увидели бы ее велеречивые господа в пенсне сейчас – грязную, ободранную, вырядившуюся в лохмотья. Хорошо, что здесь не водятся вши и блохи, – пожалуй, это была единственная поблажка, которую сделала ей лихая судьба.
…Он рванул крышку присыпанного пылью люка.
Ева отшатнулась от рыжих струй, хлынувших в разные стороны. Два раза громко чихнула и наклонилась вперед: оказалось, что под люком скрывалась узкая щель, ведущая под землю.
Опять яма?!
Хлыстов вынул из кармана нож, подтянул баронессу к себе, – их по-прежнему связывала веревка. Раз-два, – и та оказалась на свободе. Жестами (по привычке, что ли?) Хлыстов приказал Еве спускаться вниз.
Баронесса присела на корточки. Хворые глаза не сразу разглядели веревочную лестницу, уходящую в темноту.
– Это ты сделал?
Вопрос повис в воздухе.
Она повернулась к Хлыстову. Проговорила, задыхаясь от ненависти:
– Может, довольно молчанки? Ты ведь раскрыл карты!
Хлыстов мотнул головой и поправил ремень винтовки.
– Ну… Как знаешь… – Она опустила ноги в щель, нащупала перекладину лестницы. Струйки песка срывались с проема и исчезали в темноте. – Если так тебе покойнее…
Свет, который возник непонятно откуда, прогнал тьму. Ева спрыгнула с нижней ступеньки и изумленно округлила губы.
– О-о-о… Боже милостивый… Что это?
Это был отрезок подземного коридора, с двух сторон запечатанный обвалами песка и щебня. Довольно узкий, тем не менее способный послужить надежным убежищем от ночных ветров. Ева подошла к стене и осторожно приложила ладони к отшлифованному до стеклянной гладкости камню. Свет, который лился с его поверхности, тут же стал ярче. В глубине проступили неясные очертания. Ева отпрянула: ей показалось, что на стене проявилось изображение гротескных фигур. С ними было что-то не так… Нечеловеческие пропорции? Звериные маски на лицах? Баронесса подслеповато прищурилась: или это люди со звериными головами?
Она так засмотрелась, что не заметила Хлыстова: а тот бесшумно, словно привидение, возник рядом. Ева отпрянула, диковинные картинки растворились в светящемся тумане. Стена вновь стала равномерно белой.
– Что-нибудь увидела? – спросил Хлыстов.
– Ничего, – соврала она с мстительным холодком в голосе.
– Брешешь?..
– Я ведь ответила тебе, Петруша.
Какое-то время Хлыстов пристально смотрел на стену. Казалось, камень заплачет, не стерпев столь въедливого взгляда. Потом Хлыстов повернулся к Еве, его широкие ноздри трепетали.
– Я не Петруша, – произнес он едва разборчиво.
– А кто тогда? – поинтересовалась баронесса.
– Это не важно.
– Тогда почему бы мне не называть тебя Петрушей, как я делала раньше?
– Потому что злить меня – не шибко умная затея.
С этим сильно не поспоришь. Ева сдалась. Опустила глаза, вжала голову в воротник шубы. Отступила.
Тогда, не сводя с баронессы глаз, Хлыстов поморщился, потрогал затылок и убедился, что рана всё еще сочится. Ева замерла ни живая ни мертвая. Ей показалось, что он ее непременно ударит, так побагровело и без того неприятное лицо этого человека.
Но Хлыстов оставил ее в покое. Подошел к завалу и принялся деловито рыться в песке. Через несколько минут он откопал плоский металлический ящик – во времена рабочих лагерей в таких пеналах хранили лопаты.
– Вижу, всё ты предусмотрел, – подытожила Ева. – Я-то думала, куда он пропадает… День – нет… Два дня, три дня, – а его нет и нет.
Хлыстов открыл ящик. Вынул новенькую шинель и бросил ее на каменный пол. Усевшись, достал из ящика бумажный сверток. Ева вытянула голову: под бумагой оказался острый осколок сахарной головы. Хлыстов, не глядя, швырнул сахар пленнице. Баронесса поймала осколок, точно дрессированная собачка. Отбежала с ним в дальний конец коридора, опустилась на пол и принялась облизывать подачку, точно то был петушок на палочке.
– Если надумаешь спать… – медленно проговорил Хлыстов, как бы сомневаясь, стоит ли заводить об этом речь. – Знай: здесь снятся страшные сны.
Легкий и проворный, как озерная водомерка, прыгучий, как летающая рыба. С гребня на гребень, вниз по пологому скату и сразу – вверх на следующую волну.
«Паучок» был не один, его окружали сотни тысяч таких, как он. Маслянистую поверхность первичной жижи покрывал шевелящийся ковер, сотканный из мохнатых спин и лапок. Серебристые луны звали «паучков» в дорогу: навстречу полярному сиянию, водопадом низвергающемуся из рокочущих небес в океан.
Их засасывало в стену из разноцветных огней. «Паучки» исчезали, растворяясь в вихре излучений. Они теряли ощущение колышущейся поверхности под собой, и хрустальный зов четырех лун стремительно отдалялся. Они теряли себя и обретали вновь…
…но это было совсем иное место.
Вз-з-з-з-з! – визжит дисковая пила.
От собственного крика рвутся барабанные перепонки.
Он прикован к прозекторскому столу. Он не может пошевелиться, бесполезные проклятья и угрозы сами собой слетают с губ. Над ним нависает пещерный свод; под сводом – железная балка. Вокруг балки обвивается, словно удав вокруг ветки, нечто мохнатое и многоглазое.
Главное чудище мира ржавых пустошей… Есть еще другие – безликие химеры-великаны, быстроногие железные каракатицы и крысы-люди. Но эти – которые похожи на генеральские шубы – самые опасные, они заправляют всем и вся.
Однажды их оставил с носом Ванька Хлыст, которому палец в рот не клади. Провел мохнатых нелюдей и их прихвостней, – сбежал в пустыню, прихватив с собою запас воды и добрый ломоть вареного мяса. Но недолго радовался воле бывший террорист: его выследили с воздуха. Сбросили сеть с летающей машины, затравили крысами-людьми.
Он думал, – его вернут в лагерь. Думал, заставят снова кидать землю… Но нелюдям зачем-то понадобился человек. Летающая машина доставила неудачливого беглеца в горы, где у хозяев было что-то вроде осиного гнезда.
Вз-з-з-з-з! – опять подает голос пила.
Пилой орудует страхолюдина, похожая на оживший скелет. Это – груда кое-как скрепленных между собой костей, и вместо черепа у нее – что-то вроде большого черного жука. Обычно костяк возит на себе мохнатого хозяина, но сейчас они почему-то разделены.
Вот второй костяк. Проносит мимо лица Хлыстова вместительную бутыль. Сквозь толстое стекло на человека глазеет заключенный внутри паучище. Жуткий, злой паучище. Вообще, здесь всё – омерзительное, гнусное, уродливое, и поверить трудно, что земля не расступается под этой поганью, открывая ей прямую дорогу в ад.
И снова визжит пила, а он заходится криком.
Паучище смотрит на него с укоризной. Паучище уже выбрался из бутыли и вот-вот коснется его лица коготками, которыми заканчиваются щетинистые лапы.
…Хлыстов открыл глаза.
Он лежал на шинели, а над ним стояла сударынябарыня. Лицо строптивой пленницы было бледным, губы дрожали. И шуба ее облезлая как никогда походила на хозяина, изменившего обычному носителю. Женщина держала «мосинку» штыком вниз – над кадыком ее владельца. Увидев, что Хлыстов проснулся, сударыня-барыня отбросила сомнения и ударила.
Штык высек искру, скользнув по каменному полу. Ванька Хлыст как всегда не сплоховал: увернулся, выхватил из-за пояса револьвер.
– У-у-у! Неблагодарная сучка!! – проквакал он своим страшным голосом и выпустил в нее весь заряд.
…Ева закричала. Она уже поняла, что проснулась, но всё равно не смогла удержать рвущийся из груди вопль.
У дальней стены подземного убежища сидел ее мучитель и как ни в чем не бывало хрустел сахарком. Встретившись с ней взглядом, он лениво махнул ладонью.
Мол, я ведь тебя предупреждал. Здесь, барышня, снятся страшные сны.
От светящейся стены исходило ощутимое тепло. Фигуры больше не проступали на гладкой поверхности, но они были там, за светящимся туманом. И их молчаливое присутствие ощущалось как никогда отчетливо. Баронесса поплотнее запахнула на себе шубу, повернулась на другой бок и жалобно заплакала.
Глотая слезы, она стала вспоминать. Двухэтажный дом на Васильевском острове, – здесь прошло ее детство. Мать и отец – улыбаются ей, многочисленные братья – все уж возмужали!.. Милые кузены и кузины – с ними она видится, когда гостит в Данциге. Как странно! – она гостит в родном городе, а живет в чужой стране… Далось же ей это морское путешествие – будь оно проклято! Куда ее понесло? Что она забыла в Ницце зимой?! Густой туман над уснувшим морем… Сиренный гудок парохода; они одни во всем мире, и нет за туманом ничего. Пожилой стюард со старомодными бакенбардами: не угодно ли мадемуазель погреться в кают-компании?
Потом падение… Сокрушительный удар! Пароход содрогается от киля до верхушек мачт. Заваливается на бок. Все кричат, и она кричит. Никто ничего не понимает и не может ничего объяснить! Куда делось море?!
Потом дребезжащий глас: «Покориться! Покориться!! Покориться!!!»
Мир голода и страданий принял ее в свое лоно. Мир кошмарных чудовищ и убийц открыл ей двери.
За что, господи?!
И опять она проснулась, и снова крик сорвался с растрескавшихся губ.
Кожистые деревья стали ниже; они поджали остроконечные ветви и присели, грозя чужим небесам кулаками крон и одновременно готовясь принять удар.
Но тучи неумолимо ползли вперед… впрочем, и не тучи это были вовсе. Если бы кому-то удалось подняться на версту или две, да с увеличительным прибором – даже с самой простой лупой, – он бы обнаружил, что предвестники Синего мира состоят не из водяного пара, а из непоседливых гранул, похожих на снежную крупу серого цвета. Каждая гранула вела себя так, словно была живой, словно комар или мошка в туче гнуса.
Угрюмая тень накрыла озеро с горячей водой. Сумерки опустились на базальтовый клык, в кариозной полости которого скрывалась пещерка Ваньки Хлыста. Угли в кострище, темневшем у входа в пещеру, были еще теплы.
Три долгих часа тень и тишина спорили друг с другом, кто же из них теперь правит оазисом.
А потом настал черед ввязаться в спор синему свету.
Он грянул, как ливень, – косыми стрелами лучей. Полился беззвучно, жарко и исчерпывающе.
В тот же миг оазис наполнился потрескиванием и шорохами. Это отваливалась от деревьев потемневшая кора и скрывающиеся под ней слои мышечных волокон. Деревья погибли; вместо них остались, словно печи вместо сгоревших изб, хорды из пористого известняка.
Погибли, не выходя из летаргии, хвостатые лягушки. Вода, слой ила и мембраны коконов оказались хлипкой преградой для смертоносного излучения.
Толстая циновка охряных мхов превратилась в перину из невесомого пепла.
Синий свет пробрался даже в пещерку Хлыстова. Правда, звериное логово держалось дольше всего, но вскоре и оно сдалось. Под сводом зазвучали приглушенные хлопки взрывающихся в тайниках консервных банок.
Хлыстов наблюдал за гибелью оазиса в бинокль.
Верную «мосинку» с примкнутым штыком он держал в свободной руке. В плечо давил мешок, набитый доверху едой. Ветер трепал полы черного макинтоша, а на голове красовалась шляпа с широкими полями: Хлыстов был готов к переходу через пустошь. Его маленькое царство пало, только Ванька Хлыст не раскис. Ванька Хлыст на то и Ванька Хлыст, чтобы улизнуть по-тихому, прежде чем станет совсем горячо.
Пленница сидела неподалеку и бездумно перебирала связанными руками камешки. Глаза ее потухли, а движения были вялы и неуклюжи. Даже одежду она надела кое-как, шиворот-навыворот. И шла за Хлыстовым, едва переставляя ноги, словно желала смерти обоим: ведь синий занавес неумолимо полз за людьми.
Но вот Хлыст опустил бинокль. Поглядел сверху вниз на пленницу, высморкался. Затем дернул за веревку, один конец которой был привязан к его поясу, а второй опутывал баронессе запястья.
Ева мотнулась, как марионетка в руках у начинающего кукловода, и выронила камешки. Это происшествие вогнало ее в еще большую тоску. Она опустила голову, захныкала и принялась подбирать кусочки малинового кварцита.
Хлыстов снова потормошил пленницу: мол, хорош сидеть! Идти предстояло далеко. Путь к ближайшему кораблю – сухогрузу с сахарным песком в трюмах – преграждал стремительно разрастающийся анклав Синих. Хлыстов не рискнул совершить марш-бросок мимо движущейся границы. Он знал, где находятся еще четыре корабля людей, но доберется ли он до них с грузом на веревке? С обузой, которая нетвердо стоит на ногах?
…Или ее прямо сейчас, не долго думая, штыком в шею? Мучиться сударыня-барыня долго не будет, и пули не надо тратить.
Он снова высморкался. Перехватил винтовку поудобнее… затем повесил на плечо.
Нет, жалко. Когда оазис потерян, когда пещера с тайниками потеряна, безрассудно разбрасываться оставшимися вещами. А молодая баба – вещь ценная. Ценнее не отыщешь. Он ее сменяет, обязательно сменяет. Баба ему еще здорово пригодится.
И тогда он решился. Зазвучала нечленораздельная, тягучая речь:
– Подобру пойдешь – подарю, кому пожелаешь. Или… кха… первым встречным, или тем, кто приглянется… кха… тебе.
Баронесса приподняла голову. Секунду или две она вообще не могла понять, что произошло. В тусклых глазах проклюнулись огоньки интереса.
– Entschuldigen sie? – сорвалось с посиневших губ.
Хлыстов положил руку на горло и, морщась, слово в слово повторил сказанное. Он даже запыхался от усердия. «Паучок» недовольно заерзал под ребрами. «Паучку» не нравились внутренние вибрации, которые позволил себе его человек.
– Значит… Петруша говорящий, оказывается… – Ева удрученно покачала головой. – Чего же ты до сих пор молчал?
– С едой мне не о чем толковать, – буркнул Хлыстов. – Ну, что решила?
* * *
В первый день они без труда отыскали место для ночевки.Синий занавес скрылся за горизонтом. Теперь везде, куда не повернись, были лишь камни и пыль. Ничто не цепляло взгляд. Такой однообразный и унылый пейзаж вогнал бы в тоску даже самого безудержного весельчака.
Сияло красноватое солнце, ветер силился засорить им пылью глаза и сбить с пути. Но Хлыстов уверенно шел вперед и вел за собой баронессу. Ева решила, что он ориентируется по каким-то известным лишь ему приметам. Время от времени ее спутник останавливался, запрокидывал голову и принимался нюхать воздух. Ева же крутила пальцем у виска (правда, только в мыслях). Она ни на секунду не допускала, что Петруша прокладывает путь через пустыню, полагаясь на нюх.
После долгих месяцев, проведенных в яме, простор равнин Ржавого мира пугал баронессу. Выступали слезы, когда она думала о том, сколько сил и здоровья выпили из нее черные скалы. Теперь она ни на что не способна; разве только – идти на привязи за тугим на ум убийцей, субчиком бесчестным и коварным. Как убедительно он разыгрывал немого! Лицемер!.. Будь у нее хоть немного сил! Где же они – силы? Где мужчины, которые клялись когда-то оберегать ее? Ну конечно! – чего только не брякнешь, чтобы добиться расположения родовитой красавицы! Увидели бы ее велеречивые господа в пенсне сейчас – грязную, ободранную, вырядившуюся в лохмотья. Хорошо, что здесь не водятся вши и блохи, – пожалуй, это была единственная поблажка, которую сделала ей лихая судьба.
…Он рванул крышку присыпанного пылью люка.
Ева отшатнулась от рыжих струй, хлынувших в разные стороны. Два раза громко чихнула и наклонилась вперед: оказалось, что под люком скрывалась узкая щель, ведущая под землю.
Опять яма?!
Хлыстов вынул из кармана нож, подтянул баронессу к себе, – их по-прежнему связывала веревка. Раз-два, – и та оказалась на свободе. Жестами (по привычке, что ли?) Хлыстов приказал Еве спускаться вниз.
Баронесса присела на корточки. Хворые глаза не сразу разглядели веревочную лестницу, уходящую в темноту.
– Это ты сделал?
Вопрос повис в воздухе.
Она повернулась к Хлыстову. Проговорила, задыхаясь от ненависти:
– Может, довольно молчанки? Ты ведь раскрыл карты!
Хлыстов мотнул головой и поправил ремень винтовки.
– Ну… Как знаешь… – Она опустила ноги в щель, нащупала перекладину лестницы. Струйки песка срывались с проема и исчезали в темноте. – Если так тебе покойнее…
Свет, который возник непонятно откуда, прогнал тьму. Ева спрыгнула с нижней ступеньки и изумленно округлила губы.
– О-о-о… Боже милостивый… Что это?
Это был отрезок подземного коридора, с двух сторон запечатанный обвалами песка и щебня. Довольно узкий, тем не менее способный послужить надежным убежищем от ночных ветров. Ева подошла к стене и осторожно приложила ладони к отшлифованному до стеклянной гладкости камню. Свет, который лился с его поверхности, тут же стал ярче. В глубине проступили неясные очертания. Ева отпрянула: ей показалось, что на стене проявилось изображение гротескных фигур. С ними было что-то не так… Нечеловеческие пропорции? Звериные маски на лицах? Баронесса подслеповато прищурилась: или это люди со звериными головами?
Она так засмотрелась, что не заметила Хлыстова: а тот бесшумно, словно привидение, возник рядом. Ева отпрянула, диковинные картинки растворились в светящемся тумане. Стена вновь стала равномерно белой.
– Что-нибудь увидела? – спросил Хлыстов.
– Ничего, – соврала она с мстительным холодком в голосе.
– Брешешь?..
– Я ведь ответила тебе, Петруша.
Какое-то время Хлыстов пристально смотрел на стену. Казалось, камень заплачет, не стерпев столь въедливого взгляда. Потом Хлыстов повернулся к Еве, его широкие ноздри трепетали.
– Я не Петруша, – произнес он едва разборчиво.
– А кто тогда? – поинтересовалась баронесса.
– Это не важно.
– Тогда почему бы мне не называть тебя Петрушей, как я делала раньше?
– Потому что злить меня – не шибко умная затея.
С этим сильно не поспоришь. Ева сдалась. Опустила глаза, вжала голову в воротник шубы. Отступила.
Тогда, не сводя с баронессы глаз, Хлыстов поморщился, потрогал затылок и убедился, что рана всё еще сочится. Ева замерла ни живая ни мертвая. Ей показалось, что он ее непременно ударит, так побагровело и без того неприятное лицо этого человека.
Но Хлыстов оставил ее в покое. Подошел к завалу и принялся деловито рыться в песке. Через несколько минут он откопал плоский металлический ящик – во времена рабочих лагерей в таких пеналах хранили лопаты.
– Вижу, всё ты предусмотрел, – подытожила Ева. – Я-то думала, куда он пропадает… День – нет… Два дня, три дня, – а его нет и нет.
Хлыстов открыл ящик. Вынул новенькую шинель и бросил ее на каменный пол. Усевшись, достал из ящика бумажный сверток. Ева вытянула голову: под бумагой оказался острый осколок сахарной головы. Хлыстов, не глядя, швырнул сахар пленнице. Баронесса поймала осколок, точно дрессированная собачка. Отбежала с ним в дальний конец коридора, опустилась на пол и принялась облизывать подачку, точно то был петушок на палочке.
– Если надумаешь спать… – медленно проговорил Хлыстов, как бы сомневаясь, стоит ли заводить об этом речь. – Знай: здесь снятся страшные сны.
* * *
«Паучок» бежал по черным волнам.Легкий и проворный, как озерная водомерка, прыгучий, как летающая рыба. С гребня на гребень, вниз по пологому скату и сразу – вверх на следующую волну.
«Паучок» был не один, его окружали сотни тысяч таких, как он. Маслянистую поверхность первичной жижи покрывал шевелящийся ковер, сотканный из мохнатых спин и лапок. Серебристые луны звали «паучков» в дорогу: навстречу полярному сиянию, водопадом низвергающемуся из рокочущих небес в океан.
Их засасывало в стену из разноцветных огней. «Паучки» исчезали, растворяясь в вихре излучений. Они теряли ощущение колышущейся поверхности под собой, и хрустальный зов четырех лун стремительно отдалялся. Они теряли себя и обретали вновь…
…но это было совсем иное место.
Вз-з-з-з-з! – визжит дисковая пила.
От собственного крика рвутся барабанные перепонки.
Он прикован к прозекторскому столу. Он не может пошевелиться, бесполезные проклятья и угрозы сами собой слетают с губ. Над ним нависает пещерный свод; под сводом – железная балка. Вокруг балки обвивается, словно удав вокруг ветки, нечто мохнатое и многоглазое.
Главное чудище мира ржавых пустошей… Есть еще другие – безликие химеры-великаны, быстроногие железные каракатицы и крысы-люди. Но эти – которые похожи на генеральские шубы – самые опасные, они заправляют всем и вся.
Однажды их оставил с носом Ванька Хлыст, которому палец в рот не клади. Провел мохнатых нелюдей и их прихвостней, – сбежал в пустыню, прихватив с собою запас воды и добрый ломоть вареного мяса. Но недолго радовался воле бывший террорист: его выследили с воздуха. Сбросили сеть с летающей машины, затравили крысами-людьми.
Он думал, – его вернут в лагерь. Думал, заставят снова кидать землю… Но нелюдям зачем-то понадобился человек. Летающая машина доставила неудачливого беглеца в горы, где у хозяев было что-то вроде осиного гнезда.
Вз-з-з-з-з! – опять подает голос пила.
Пилой орудует страхолюдина, похожая на оживший скелет. Это – груда кое-как скрепленных между собой костей, и вместо черепа у нее – что-то вроде большого черного жука. Обычно костяк возит на себе мохнатого хозяина, но сейчас они почему-то разделены.
Вот второй костяк. Проносит мимо лица Хлыстова вместительную бутыль. Сквозь толстое стекло на человека глазеет заключенный внутри паучище. Жуткий, злой паучище. Вообще, здесь всё – омерзительное, гнусное, уродливое, и поверить трудно, что земля не расступается под этой поганью, открывая ей прямую дорогу в ад.
И снова визжит пила, а он заходится криком.
Паучище смотрит на него с укоризной. Паучище уже выбрался из бутыли и вот-вот коснется его лица коготками, которыми заканчиваются щетинистые лапы.
…Хлыстов открыл глаза.
Он лежал на шинели, а над ним стояла сударынябарыня. Лицо строптивой пленницы было бледным, губы дрожали. И шуба ее облезлая как никогда походила на хозяина, изменившего обычному носителю. Женщина держала «мосинку» штыком вниз – над кадыком ее владельца. Увидев, что Хлыстов проснулся, сударыня-барыня отбросила сомнения и ударила.
Штык высек искру, скользнув по каменному полу. Ванька Хлыст как всегда не сплоховал: увернулся, выхватил из-за пояса револьвер.
– У-у-у! Неблагодарная сучка!! – проквакал он своим страшным голосом и выпустил в нее весь заряд.
…Ева закричала. Она уже поняла, что проснулась, но всё равно не смогла удержать рвущийся из груди вопль.
У дальней стены подземного убежища сидел ее мучитель и как ни в чем не бывало хрустел сахарком. Встретившись с ней взглядом, он лениво махнул ладонью.
Мол, я ведь тебя предупреждал. Здесь, барышня, снятся страшные сны.
От светящейся стены исходило ощутимое тепло. Фигуры больше не проступали на гладкой поверхности, но они были там, за светящимся туманом. И их молчаливое присутствие ощущалось как никогда отчетливо. Баронесса поплотнее запахнула на себе шубу, повернулась на другой бок и жалобно заплакала.
Глотая слезы, она стала вспоминать. Двухэтажный дом на Васильевском острове, – здесь прошло ее детство. Мать и отец – улыбаются ей, многочисленные братья – все уж возмужали!.. Милые кузены и кузины – с ними она видится, когда гостит в Данциге. Как странно! – она гостит в родном городе, а живет в чужой стране… Далось же ей это морское путешествие – будь оно проклято! Куда ее понесло? Что она забыла в Ницце зимой?! Густой туман над уснувшим морем… Сиренный гудок парохода; они одни во всем мире, и нет за туманом ничего. Пожилой стюард со старомодными бакенбардами: не угодно ли мадемуазель погреться в кают-компании?
Потом падение… Сокрушительный удар! Пароход содрогается от киля до верхушек мачт. Заваливается на бок. Все кричат, и она кричит. Никто ничего не понимает и не может ничего объяснить! Куда делось море?!
Потом дребезжащий глас: «Покориться! Покориться!! Покориться!!!»
Мир голода и страданий принял ее в свое лоно. Мир кошмарных чудовищ и убийц открыл ей двери.
За что, господи?!
И опять она проснулась, и снова крик сорвался с растрескавшихся губ.
5
Беда! Беда!!!
Чуткие ноздри раздувались, словно кузнечные мехи.
Беда! Отовсюду – беда!
А они с сударыней-барыней застряли посреди ровной, как столешница, пустоши. Небо над ними – чистое-чистое, и цвет у него оранжевый, переспелый. Несутся стремглав шипастые перекати-поле, бурлят на горизонте черно-красные тучи. Беда на севере, на юге! На западе и востоке!
Окружены! Угодили в центр воронки, и воронка эта не стоит на месте. Через час-другой они столкнутся со стеной кипящей пыли и мелкого щебня. Ближайшее убежище – то самое подземелье со светящейся стеной. Если вернуться назад… Нет, не успеют! Ведь за их плечами – безостановочный переход длиной в день. Никак не успеют, пусть даже побегут вприпрыжку.
К тому же сударыня-барыня вконец выбилась из сил.
– Я так больше не могу, – она села на землю. – Я пить хочу! Да и поесть бы… А?
Хлыстов снял с пояса флягу и вложил ее в трясущиеся пальцы пленницы. Ева кое-как отвинтила крышку и с жадностью присосалась к горлышку. Напившись, она попыталась было напомнить об ужине, но поперхнулась собственными словами: столь мрачен и лют был лик Хлыстова.
– Что?.. – Ева поджала ноги. – Что опять не так?
Он жестом приказал баронессе подняться. Ева застонала, но всё же повиновалась.
– Я не могу идти дальше! Мне надо отдохнуть! Ну хоть немного! Я ведь женщина… Ты сам, в конце концов, виноват в том, что я не могу идти! Сколько ты держал меня в яме?! Ты!.. Ты сделал меня калекой!! Ни за что!!!
Слова отскакивали, как от стенки горох.
Ева зарыдала. Снова села, обхватила руками колени, опустила голову.
– Оставь меня, – пробурчала, повесив нос. – Оставь, ну!!
– Буря, – расщедрился тогда Хлыстов. Он ткнул пальцем в сторону бурлящих туч. – Мы – мертвяки, коли не поспешим.
Баронесса подняла голову. Вытерла нос тыльной стороной ладони.
– Ладно… Ладно! Gott verdammt noch mal!!!
Он повел ее в обратную сторону. Только не по следам, а забирая влево сильнее и сильнее.
Ветер стал показывать характер. Завыло, застонало. Заструилась у ног пылевая поземка, зашуршали, обгоняя их, перекати-поле. Благо, что дуло в спины. Ветер будто спешил смахнуть с пути двух упорных человечков, мечущихся по пустоши то туда, то обратно.
Солнце померкло. Грязно-рыжая мгла заволокла пустошь. С небес хлынул град из мелких камешков. Эта шрапнель больно стегала по щекам и словно нарочно заваливалась за шиворот.
…В другое время Хлыстов ни за какие коврижки не связался бы с подобной чертовщиной. Но нынче выбирать не приходилось. Нынче весь выбор – или пан, или пропал.
– Что это? – опешила баронесса. – Ты куда нас привел?..
Хлыстов толкнул барыню-сударыню между лопаток, вынуждая ее переставлять ноги еще быстрее. Он не был настроен читать лекции.
То, что с расстояния казалось вытянутым пригорком, на деле оказалось кораблем. Сигарообразной формы, огромный, словно современный броненосец. С четырьмя мачтами одинаковой высоты, со срезами многочисленных палуб, с надстройками, прикрытыми выгнутыми щитами.
Опустившаяся мгла была не в силах скрыть чужеродность этого давно мертвого исполина. Вроде – обыкновенные мачты, и палубы на первый взгляд самые обыкновенные. Металл бортов – тот тоже, кажется… Ан нет! Несет от этого корабля чем-то таким, от чего немеет под ложечкой, подгибаются колени и проклевывается в душе острый росток панического страха.
Сквозь пыль пробился отчаянный луч закатного солнца. Ева снова раскрыла рот в немом удивлении: она увидела, что борта корабля серебрятся бесчисленными чешуйками. И снова ее мучитель не позволил сбавить шаг. Снова врезал кулачищем по спине, подгоняя к чернеющей в округлом днище дыре.
Он всегда старался держаться подальше от кораблей чужаков, кои встречались ему в пустоши куда чаще, чем корабли людей. Чужая еда была опасна, утварь и одежда – непригодны, машины и оружие – непонятны. Хлыстов ничего не боялся. Даже когда дисковая пила (вж-ж-ж-ж! вж-ж-ж-ж!) гуляла по его ребрам, он чувствовал лишь боль и мучительную жажду отмщения. Но не страх. Однако разумная опаска всё-таки была. Кто знает, что может скрывать тьма внутри построенных нечеловеческими руками отсеков и коридоров? Зачем добровольно совать голову в пасть льва?
Но вот пришлось. И края дыры, через которую им предстояло забраться в трюм, – зазубрены. И правда – пасть…
Ева, которая ни разу не видела корабли нелюдей, интуитивно чувствовала исходящую от исполина с чешуйчатыми бортами угрозу.
– Может, мы… здесь переждем? На-а-а… улице? – без особой надежды спросила она Хлыстова.
– Нет! – бросил тот. Он уже обнюхивал края дыры. Как обычно, обоняние подводило, когда дело касалось этого корабля. Бывал… да, бывал он здесь. Проходил много раз мимо. И знал, что внутри громадины стоит густой дух ладана, который заглушает остальные запахи. Он даже знал, что именно столь сильно благоухает…
– Ох! О-о-о! Боже-боже-боже мой! Что это?!!
Хлыстов отвернулся от дыры, положил руку на горло, с горечью понимая, что разговора не избежать. Сударыню-барыню била дрожь. Она, выпучив глаза, смотрела на обезглавленное тело, залитое чем-то похожим на прозрачный древесный клей. «Клей» давно затвердел, и тело было запечатано внутри вместительной «капли», что комар в янтаре. Словно желая поприветствовать баронессу, из застывшего «клея» тянулась рука, оканчивающаяся трехпалой кистью непропорционально большого размера.
– Здесь много таких, – выдавил из себя Хлыстов. – Они давно мертвы и не причинят нам зла. Когда мы будем внутри…
– Боже! Ему что – отрубили голову?! Давай не пойдем внутрь! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Я тебя умоляю!..
– …не отходи ни на шаг. Держи хвост трубой…
– …и не спи?
– Ну, можешь не спать.
Они проникли в брюхо чужого корабля. Свист ветра, разгулявшегося в пустоши, обрезало, словно гильотиной. Сквозь чешуйчатые борта просачивался низкий рокот, похожий на шум прибоя, и ничего более. Хлыстов убрал «мосинку» за спину; в одной руке у него теперь теплилась масляная лампада, а в другой темнела вороненая сталь револьвера.
Ева задохнулась. Рот наполнялся густой слюной, и тошнота стала напирать на диафрагму, стоило баронессе сделать глубокий вдох. В чреве корабля было душно и пахло чем-то сладким: какими-то приторными благовониями напополам с канифолью. Чтоб не упасть во время очередного приступа дурноты, Еве пришлось положить ладонь на плечо человеку, которого она ненавидела сильнее всего на свете.
Света лампады было недостаточно, чтобы разогнать тьму в необъятном трюме. Они стояли в центре желтого пятачка, а вокруг колыхалась пыльная чернота. Что-то мерно поскрипывало под невидимым сводом, сквозняки напевали атональные мелодии.
О да! На этом корабле вне всяких сомнений обитали привидения.
Хлыстов двинулся вперед. Зачем ему понадобилось уходить от пробоины, Ева взять в толк не могла. Но делать было нечего, и она потянулась следом, не видя перед собой ничего, кроме спины, обтянутой прорезиненной тканью.
Под ногами сначала шуршал вездесущий рыжий песок, затем зазвенел металл. Палуба была покрыта начищенной до серебряного блеска плиткой: довольно мелкой – в две ладони шириной, с ощутимой выпуклостью в центре каждой.
Вскоре дорогу им преградили застывшие под натеками прозрачного «клея» тела.
Ева обреченно плелась за Хлыстовым. Она зажимала рот ладонью, чтоб не закричать. Мертвецов оказалось много, очень много. И чем ближе к килевой линии корабля, тем больше их становилось. Тела попадались на каждом шагу, лежали они в самых разнообразных позах; некоторые настойчиво тянули сквозь затвердевший «клей» трехпалые, похожие на клешни руки.
И без голов… Как такое могло случиться? Несмотря на дурноту и объяснимый страх Ева недоумевала: ну не может быть, чтобы все погибли одинаково. Чтобы у каждого – раз! – и голова с плеч… Точно по шаблону какому-то!
Клубящаяся мгла подсовывала образ смерти в рваном плаще с капюшоном. С черной косой в мумифицированных лапках. Не она ли вволю потешилась здесь, рубя направо и налево? Не она ли поджидает за занавесом вечной ночи двух заблудших?
…В конце концов, они забрели в ту часть трюма, где ровными рядами стояли кубические контейнеры. Очевидно, в былые времена команда нос сюда не совала. Правда это или нет, но покойников среди контейнеров не оказалось, да и гнусный запах «благовоний» давил на ноздри уже не столь настойчиво.
Хлыстов молча сел на палубу и привалился к стенке контейнера, как к спинке кресла. Ева, хочешь не хочешь, пристроилась рядом. Фитиль лампады сухо потрескивал, и пламя отплясывало трепака. На эфемерный огонек тоннами давила тьма, – до рассвета ему не продержаться. Под невидимым сводом хихикали привидения, роняя слюну на людей, прикорнувших в пятне ненадежного оранжево-красного света.
Баронесса пошарила руками по палубе и выловила из теней пригоршню серебристых цилиндриков и черных кособоких шариков. Поднесла к лицу, силясь разглядеть, что же это валялось у нее под ногами. Особенно Еву заинтересовали шарики: они пахли сырой нефтью и едва заметно мялись пальцами.
– Брось! – приказал Хлыстов сквозь зубы.
Она покорилась, с виноватым видом отряхнула ладони. Но через некоторое время баронесса вновь отвлекла Хлыстова от раздумий.
– Послушай… – Ева обхватила руками плечи. – Брани меня… проклинай… но только не молчи! Мне жутко… Если бы ты знал, как мне жутко!
Хлыстов без интереса посмотрел на баронессу.
– Я раскаиваюсь в том, что однажды заговорил с тобой, сударыня-барыня…
– Я не сударыня-барыня! – обиделась Ева. – У меня есть имя и… и даже титул!
– Можешь взять свое имя и даже титул, и засунуть себе в…
Куда засунуть, Ева поняла скорее интуитивно. Это пищаще-звонкое слово ей не доводилось слышать даже от подвыпивших извозчиков. Хлыстов же почесал дулом револьвера куцую бровь и опустил на глаза шляпу.
Чуткие ноздри раздувались, словно кузнечные мехи.
Беда! Отовсюду – беда!
А они с сударыней-барыней застряли посреди ровной, как столешница, пустоши. Небо над ними – чистое-чистое, и цвет у него оранжевый, переспелый. Несутся стремглав шипастые перекати-поле, бурлят на горизонте черно-красные тучи. Беда на севере, на юге! На западе и востоке!
Окружены! Угодили в центр воронки, и воронка эта не стоит на месте. Через час-другой они столкнутся со стеной кипящей пыли и мелкого щебня. Ближайшее убежище – то самое подземелье со светящейся стеной. Если вернуться назад… Нет, не успеют! Ведь за их плечами – безостановочный переход длиной в день. Никак не успеют, пусть даже побегут вприпрыжку.
К тому же сударыня-барыня вконец выбилась из сил.
– Я так больше не могу, – она села на землю. – Я пить хочу! Да и поесть бы… А?
Хлыстов снял с пояса флягу и вложил ее в трясущиеся пальцы пленницы. Ева кое-как отвинтила крышку и с жадностью присосалась к горлышку. Напившись, она попыталась было напомнить об ужине, но поперхнулась собственными словами: столь мрачен и лют был лик Хлыстова.
– Что?.. – Ева поджала ноги. – Что опять не так?
Он жестом приказал баронессе подняться. Ева застонала, но всё же повиновалась.
– Я не могу идти дальше! Мне надо отдохнуть! Ну хоть немного! Я ведь женщина… Ты сам, в конце концов, виноват в том, что я не могу идти! Сколько ты держал меня в яме?! Ты!.. Ты сделал меня калекой!! Ни за что!!!
Слова отскакивали, как от стенки горох.
Ева зарыдала. Снова села, обхватила руками колени, опустила голову.
– Оставь меня, – пробурчала, повесив нос. – Оставь, ну!!
– Буря, – расщедрился тогда Хлыстов. Он ткнул пальцем в сторону бурлящих туч. – Мы – мертвяки, коли не поспешим.
Баронесса подняла голову. Вытерла нос тыльной стороной ладони.
– Ладно… Ладно! Gott verdammt noch mal!!!
Он повел ее в обратную сторону. Только не по следам, а забирая влево сильнее и сильнее.
Ветер стал показывать характер. Завыло, застонало. Заструилась у ног пылевая поземка, зашуршали, обгоняя их, перекати-поле. Благо, что дуло в спины. Ветер будто спешил смахнуть с пути двух упорных человечков, мечущихся по пустоши то туда, то обратно.
Солнце померкло. Грязно-рыжая мгла заволокла пустошь. С небес хлынул град из мелких камешков. Эта шрапнель больно стегала по щекам и словно нарочно заваливалась за шиворот.
…В другое время Хлыстов ни за какие коврижки не связался бы с подобной чертовщиной. Но нынче выбирать не приходилось. Нынче весь выбор – или пан, или пропал.
– Что это? – опешила баронесса. – Ты куда нас привел?..
Хлыстов толкнул барыню-сударыню между лопаток, вынуждая ее переставлять ноги еще быстрее. Он не был настроен читать лекции.
То, что с расстояния казалось вытянутым пригорком, на деле оказалось кораблем. Сигарообразной формы, огромный, словно современный броненосец. С четырьмя мачтами одинаковой высоты, со срезами многочисленных палуб, с надстройками, прикрытыми выгнутыми щитами.
Опустившаяся мгла была не в силах скрыть чужеродность этого давно мертвого исполина. Вроде – обыкновенные мачты, и палубы на первый взгляд самые обыкновенные. Металл бортов – тот тоже, кажется… Ан нет! Несет от этого корабля чем-то таким, от чего немеет под ложечкой, подгибаются колени и проклевывается в душе острый росток панического страха.
Сквозь пыль пробился отчаянный луч закатного солнца. Ева снова раскрыла рот в немом удивлении: она увидела, что борта корабля серебрятся бесчисленными чешуйками. И снова ее мучитель не позволил сбавить шаг. Снова врезал кулачищем по спине, подгоняя к чернеющей в округлом днище дыре.
Он всегда старался держаться подальше от кораблей чужаков, кои встречались ему в пустоши куда чаще, чем корабли людей. Чужая еда была опасна, утварь и одежда – непригодны, машины и оружие – непонятны. Хлыстов ничего не боялся. Даже когда дисковая пила (вж-ж-ж-ж! вж-ж-ж-ж!) гуляла по его ребрам, он чувствовал лишь боль и мучительную жажду отмщения. Но не страх. Однако разумная опаска всё-таки была. Кто знает, что может скрывать тьма внутри построенных нечеловеческими руками отсеков и коридоров? Зачем добровольно совать голову в пасть льва?
Но вот пришлось. И края дыры, через которую им предстояло забраться в трюм, – зазубрены. И правда – пасть…
Ева, которая ни разу не видела корабли нелюдей, интуитивно чувствовала исходящую от исполина с чешуйчатыми бортами угрозу.
– Может, мы… здесь переждем? На-а-а… улице? – без особой надежды спросила она Хлыстова.
– Нет! – бросил тот. Он уже обнюхивал края дыры. Как обычно, обоняние подводило, когда дело касалось этого корабля. Бывал… да, бывал он здесь. Проходил много раз мимо. И знал, что внутри громадины стоит густой дух ладана, который заглушает остальные запахи. Он даже знал, что именно столь сильно благоухает…
– Ох! О-о-о! Боже-боже-боже мой! Что это?!!
Хлыстов отвернулся от дыры, положил руку на горло, с горечью понимая, что разговора не избежать. Сударыню-барыню била дрожь. Она, выпучив глаза, смотрела на обезглавленное тело, залитое чем-то похожим на прозрачный древесный клей. «Клей» давно затвердел, и тело было запечатано внутри вместительной «капли», что комар в янтаре. Словно желая поприветствовать баронессу, из застывшего «клея» тянулась рука, оканчивающаяся трехпалой кистью непропорционально большого размера.
– Здесь много таких, – выдавил из себя Хлыстов. – Они давно мертвы и не причинят нам зла. Когда мы будем внутри…
– Боже! Ему что – отрубили голову?! Давай не пойдем внутрь! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Я тебя умоляю!..
– …не отходи ни на шаг. Держи хвост трубой…
– …и не спи?
– Ну, можешь не спать.
Они проникли в брюхо чужого корабля. Свист ветра, разгулявшегося в пустоши, обрезало, словно гильотиной. Сквозь чешуйчатые борта просачивался низкий рокот, похожий на шум прибоя, и ничего более. Хлыстов убрал «мосинку» за спину; в одной руке у него теперь теплилась масляная лампада, а в другой темнела вороненая сталь револьвера.
Ева задохнулась. Рот наполнялся густой слюной, и тошнота стала напирать на диафрагму, стоило баронессе сделать глубокий вдох. В чреве корабля было душно и пахло чем-то сладким: какими-то приторными благовониями напополам с канифолью. Чтоб не упасть во время очередного приступа дурноты, Еве пришлось положить ладонь на плечо человеку, которого она ненавидела сильнее всего на свете.
Света лампады было недостаточно, чтобы разогнать тьму в необъятном трюме. Они стояли в центре желтого пятачка, а вокруг колыхалась пыльная чернота. Что-то мерно поскрипывало под невидимым сводом, сквозняки напевали атональные мелодии.
О да! На этом корабле вне всяких сомнений обитали привидения.
Хлыстов двинулся вперед. Зачем ему понадобилось уходить от пробоины, Ева взять в толк не могла. Но делать было нечего, и она потянулась следом, не видя перед собой ничего, кроме спины, обтянутой прорезиненной тканью.
Под ногами сначала шуршал вездесущий рыжий песок, затем зазвенел металл. Палуба была покрыта начищенной до серебряного блеска плиткой: довольно мелкой – в две ладони шириной, с ощутимой выпуклостью в центре каждой.
Вскоре дорогу им преградили застывшие под натеками прозрачного «клея» тела.
Ева обреченно плелась за Хлыстовым. Она зажимала рот ладонью, чтоб не закричать. Мертвецов оказалось много, очень много. И чем ближе к килевой линии корабля, тем больше их становилось. Тела попадались на каждом шагу, лежали они в самых разнообразных позах; некоторые настойчиво тянули сквозь затвердевший «клей» трехпалые, похожие на клешни руки.
И без голов… Как такое могло случиться? Несмотря на дурноту и объяснимый страх Ева недоумевала: ну не может быть, чтобы все погибли одинаково. Чтобы у каждого – раз! – и голова с плеч… Точно по шаблону какому-то!
Клубящаяся мгла подсовывала образ смерти в рваном плаще с капюшоном. С черной косой в мумифицированных лапках. Не она ли вволю потешилась здесь, рубя направо и налево? Не она ли поджидает за занавесом вечной ночи двух заблудших?
…В конце концов, они забрели в ту часть трюма, где ровными рядами стояли кубические контейнеры. Очевидно, в былые времена команда нос сюда не совала. Правда это или нет, но покойников среди контейнеров не оказалось, да и гнусный запах «благовоний» давил на ноздри уже не столь настойчиво.
Хлыстов молча сел на палубу и привалился к стенке контейнера, как к спинке кресла. Ева, хочешь не хочешь, пристроилась рядом. Фитиль лампады сухо потрескивал, и пламя отплясывало трепака. На эфемерный огонек тоннами давила тьма, – до рассвета ему не продержаться. Под невидимым сводом хихикали привидения, роняя слюну на людей, прикорнувших в пятне ненадежного оранжево-красного света.
Баронесса пошарила руками по палубе и выловила из теней пригоршню серебристых цилиндриков и черных кособоких шариков. Поднесла к лицу, силясь разглядеть, что же это валялось у нее под ногами. Особенно Еву заинтересовали шарики: они пахли сырой нефтью и едва заметно мялись пальцами.
– Брось! – приказал Хлыстов сквозь зубы.
Она покорилась, с виноватым видом отряхнула ладони. Но через некоторое время баронесса вновь отвлекла Хлыстова от раздумий.
– Послушай… – Ева обхватила руками плечи. – Брани меня… проклинай… но только не молчи! Мне жутко… Если бы ты знал, как мне жутко!
Хлыстов без интереса посмотрел на баронессу.
– Я раскаиваюсь в том, что однажды заговорил с тобой, сударыня-барыня…
– Я не сударыня-барыня! – обиделась Ева. – У меня есть имя и… и даже титул!
– Можешь взять свое имя и даже титул, и засунуть себе в…
Куда засунуть, Ева поняла скорее интуитивно. Это пищаще-звонкое слово ей не доводилось слышать даже от подвыпивших извозчиков. Хлыстов же почесал дулом револьвера куцую бровь и опустил на глаза шляпу.