Страница:
– Галя… – сказала она после того, как слизала с грязных пальцев последнюю крошку. Звереныш соблазнился приманкой.
– Галя! – довольно отозвался Северский. – Итак, она звалась Галина…
К сожалению, девушка рассказать много не могла. Или, быть может, не хотела… Я так до конца и не понял это бормочущее невпопад существо.
Галя не знала, где мы находимся. Не знала, кто взял нас в плен. Но в каменный мешок ее забросили затем, чтобы она передала нам требования неведомых агрессоров.
Агрессорам мы были необходимы в качестве рабочей силы.
– Та-а-ак… – Стриженов глубокомысленно покрутил ус.
Матросы, не стесняясь присутствия священника и «сударыни», разразились грязной бранью. Работы, насколько мы смогли понять, были земляными.
– Та-а-ак… – снова протянул Стриженов.
Из слов Гали следовало, что утром (утром?) нам надлежит загрузиться в некое транспортное средство и отбыть на место работ. Если мы не сделаем это добровольно, то нас, по-видимому, повторно приведут в бессознательное состояние и вывезут насильно. В последнем случае трудиться, так или иначе, придется, но только на пустой желудок.
Когда на Галю стали полегоньку «давить», чтобы выяснить, кто же стоит за происходящими событиями, девица лишь начала истово креститься и нести всякую околесицу. Надо признать, что мистическая теория причин наших злоключений приобрела баллы в свою пользу.
О самой Гале узнать удалось тоже с гулькин нос. Ее в компании десятка девиц из южных губерний России некие ушлые дельцы обещали вывезти в Стамбул, дабы те нанялись в горничные к тамошним «беям». Пароход работорговцев (будем называть вещи своими именами) отплыл из какого-то таврического порта и, успешно разминувшись с пограничным дозором, растворился в открытом море. Черноморского побережья Турции судно так и не достигло…
– И чего тебя понесло, дуреха? – не выдержал Стриженов.
– От жениха старого бежала… – бесхитростно призналась Галя.
Бежала, бежала и прибежала. Я вздохнул: в Турции девицу поджидала незавидная доля. Не знаю, что лучше – ее теперешняя участь или то, что ей было суждено… Пока не знаю.
– Господа, вы все слышали, – обратился Стриженов к нам. – Что скажете?
– Святой воды бы нужно, – предложил гальванер Лаптев. – Как по-вашему, батюшка?
– Святая вода – она никогда не помешает, – задумчиво проговорил отец Савватий. – Добыть бы только воду.
– И все равно я не верю! – манерно всплеснул руками Северский. – Демоны не нападают на броненосцы! Это могут сделать немцы, англичане, французы, турки… японцы, в конце концов!
– Испокон веков море забирало корабли, – сказал Тоша замогильным голосом и перекрестился.
– Да, они все были похищены демонами! Демонам, оказывается, очень нужно, чтобы моряки копались в земле! – парировал саркастичный Северский. – Молчал бы, соломенная башка! Неужто проклятым грешных душ недостает, что они начали охотиться на живых людей? Отец Савватий?
– За души умерших, равно как и за души живых, идет ежедневная борьба, – ответил священник рассудительно.
Щелкнула дверь, мы повернули головы: а след девицы уже простыл.
– Тьфу ты! – сплюнул Стриженов. – Что за девка!
– Темная, невежественная, пресмыкающаяся перед всеми и вся; лицо русского крестьянства! – негодовал Северский. – От ее болтовни у меня возникло в два раза больше вопросов, чем было до того.
– Что есть – то есть, – со вздохом согласился Стриженов. – Но она не крестьянка. Держу пари!
– Послушайте, Павел! – окликнул меня Северский. – Какой дьявол потянул вас за язык сказать ей о… гм… ребенке, которого она якобы ждет?
– Не поминайте нечистого! Быть может, мы в его логове сидим! – зашипели на артиллериста матросы.
– Я так сказал, потому что Галина действительно ждет ребенка, – ответил я, глядя Северскому в глаза. – Срок пока незначительный: середина первого триместра. Вероятно, она сама не подозревала…
– Как же! Не подозревала! – пробурчал Стриженов. – Думается мне, раз товар не удалось доставить покупателям, так эти сволочи воспользовались им сами. Басурмане!
– Что же мы предпримем, господа? – спросил я.
– Надо ждать утра… когда оно там у них начнется? Утро вечера мудренее! – сказал Стриженов.
Северский захрустел кулаками. – А там прикажете – в бой? Нас здесь больше сорока душ, и все здоровые, крепкие мужчины…
«Ага – здоровые! Как бы не так!» – невесело подумал я.
– Не вздумайте, Георгий! – прикрикнул на артиллериста Стриженов. – Мы в разведке! Глядим в оба, определяем неприятеля, ищем остальных наших! И не забывайте, что кроме команды «Кречета» здесь, оказывается, есть другие люди. Надо бы познакомиться и выяснить, что у них на уме. И подберитесь, моряки! Если… если и придется столкнуться с нечистой силой, я хочу, чтобы кровь в жилах стыла не у вас.
Моряки продолжили разрабатывать стратегию, благо разговор шел без перепалок. Стриженов хоть и оставлял право окончательного решения за собой, но не мешал высказываться всем: от наученного жизнью матроса Антоши Проскурина до бравого командира орудийной башни главного калибра Георгия Северского. Я рассеянно слушал, как они обсуждают разные варианты развития событий: если неприятеля удастся сразить припасенным кортиком… если на него подействует святая вода… если не подействует святая вода и кортик… если удастся бежать… Но перед моим внутренним взором не исчезал образ затравленной босоногой девицы с яркими глазами необычного фиолетового цвета.
3
4
– Галя! – довольно отозвался Северский. – Итак, она звалась Галина…
К сожалению, девушка рассказать много не могла. Или, быть может, не хотела… Я так до конца и не понял это бормочущее невпопад существо.
Галя не знала, где мы находимся. Не знала, кто взял нас в плен. Но в каменный мешок ее забросили затем, чтобы она передала нам требования неведомых агрессоров.
Агрессорам мы были необходимы в качестве рабочей силы.
– Та-а-ак… – Стриженов глубокомысленно покрутил ус.
Матросы, не стесняясь присутствия священника и «сударыни», разразились грязной бранью. Работы, насколько мы смогли понять, были земляными.
– Та-а-ак… – снова протянул Стриженов.
Из слов Гали следовало, что утром (утром?) нам надлежит загрузиться в некое транспортное средство и отбыть на место работ. Если мы не сделаем это добровольно, то нас, по-видимому, повторно приведут в бессознательное состояние и вывезут насильно. В последнем случае трудиться, так или иначе, придется, но только на пустой желудок.
Когда на Галю стали полегоньку «давить», чтобы выяснить, кто же стоит за происходящими событиями, девица лишь начала истово креститься и нести всякую околесицу. Надо признать, что мистическая теория причин наших злоключений приобрела баллы в свою пользу.
О самой Гале узнать удалось тоже с гулькин нос. Ее в компании десятка девиц из южных губерний России некие ушлые дельцы обещали вывезти в Стамбул, дабы те нанялись в горничные к тамошним «беям». Пароход работорговцев (будем называть вещи своими именами) отплыл из какого-то таврического порта и, успешно разминувшись с пограничным дозором, растворился в открытом море. Черноморского побережья Турции судно так и не достигло…
– И чего тебя понесло, дуреха? – не выдержал Стриженов.
– От жениха старого бежала… – бесхитростно призналась Галя.
Бежала, бежала и прибежала. Я вздохнул: в Турции девицу поджидала незавидная доля. Не знаю, что лучше – ее теперешняя участь или то, что ей было суждено… Пока не знаю.
– Господа, вы все слышали, – обратился Стриженов к нам. – Что скажете?
– Святой воды бы нужно, – предложил гальванер Лаптев. – Как по-вашему, батюшка?
– Святая вода – она никогда не помешает, – задумчиво проговорил отец Савватий. – Добыть бы только воду.
– И все равно я не верю! – манерно всплеснул руками Северский. – Демоны не нападают на броненосцы! Это могут сделать немцы, англичане, французы, турки… японцы, в конце концов!
– Испокон веков море забирало корабли, – сказал Тоша замогильным голосом и перекрестился.
– Да, они все были похищены демонами! Демонам, оказывается, очень нужно, чтобы моряки копались в земле! – парировал саркастичный Северский. – Молчал бы, соломенная башка! Неужто проклятым грешных душ недостает, что они начали охотиться на живых людей? Отец Савватий?
– За души умерших, равно как и за души живых, идет ежедневная борьба, – ответил священник рассудительно.
Щелкнула дверь, мы повернули головы: а след девицы уже простыл.
– Тьфу ты! – сплюнул Стриженов. – Что за девка!
– Темная, невежественная, пресмыкающаяся перед всеми и вся; лицо русского крестьянства! – негодовал Северский. – От ее болтовни у меня возникло в два раза больше вопросов, чем было до того.
– Что есть – то есть, – со вздохом согласился Стриженов. – Но она не крестьянка. Держу пари!
– Послушайте, Павел! – окликнул меня Северский. – Какой дьявол потянул вас за язык сказать ей о… гм… ребенке, которого она якобы ждет?
– Не поминайте нечистого! Быть может, мы в его логове сидим! – зашипели на артиллериста матросы.
– Я так сказал, потому что Галина действительно ждет ребенка, – ответил я, глядя Северскому в глаза. – Срок пока незначительный: середина первого триместра. Вероятно, она сама не подозревала…
– Как же! Не подозревала! – пробурчал Стриженов. – Думается мне, раз товар не удалось доставить покупателям, так эти сволочи воспользовались им сами. Басурмане!
– Что же мы предпримем, господа? – спросил я.
– Надо ждать утра… когда оно там у них начнется? Утро вечера мудренее! – сказал Стриженов.
Северский захрустел кулаками. – А там прикажете – в бой? Нас здесь больше сорока душ, и все здоровые, крепкие мужчины…
«Ага – здоровые! Как бы не так!» – невесело подумал я.
– Не вздумайте, Георгий! – прикрикнул на артиллериста Стриженов. – Мы в разведке! Глядим в оба, определяем неприятеля, ищем остальных наших! И не забывайте, что кроме команды «Кречета» здесь, оказывается, есть другие люди. Надо бы познакомиться и выяснить, что у них на уме. И подберитесь, моряки! Если… если и придется столкнуться с нечистой силой, я хочу, чтобы кровь в жилах стыла не у вас.
Моряки продолжили разрабатывать стратегию, благо разговор шел без перепалок. Стриженов хоть и оставлял право окончательного решения за собой, но не мешал высказываться всем: от наученного жизнью матроса Антоши Проскурина до бравого командира орудийной башни главного калибра Георгия Северского. Я рассеянно слушал, как они обсуждают разные варианты развития событий: если неприятеля удастся сразить припасенным кортиком… если на него подействует святая вода… если не подействует святая вода и кортик… если удастся бежать… Но перед моим внутренним взором не исчезал образ затравленной босоногой девицы с яркими глазами необычного фиолетового цвета.
3
Замаскированная дверь открылась, когда хронометр Стриженова показывал без четверти час пополудни. Приблизительно минуту мы провели в тревожном ожидании, однако в светлом прямоугольнике проема так никто и не показался. Это походило на немое приглашение или, точнее, на требование.
– Ладно, балтийцы! – Стриженов шагнул к проему первый. – Где наша не пропадала? С Богом!
Мы потянулись следом. Отец Савватий бормотал молитвы, Северский готовился пустить в ход кортик, боцман Гаврила угрюмо чесал кудрявую голову. Мы не знали, что ждет нас за порогом «кельи», и тем не менее было приятно покинуть каменный желудок, воздух в котором уже порядком смердел.
Оставив «келью», мы оказались внутри хода с гладкими, округлыми стенами. Скорее всего, этот коридор имел естественное происхождение; может, его вымыла в толще скалы протекавшая здесь подземная река. Впрочем, давным-давно протекавшая. Со свода нам освещали путь десятки, если не сотни, шарообразных колоний светящихся микроорганизмов. С одной стороны брезжил розоватый, непривычный для глаз свет, с другой – коридор растворялся в пещерном мраке.
И здесь нас никто не встретил.
– Вперед, вперед! – ободрил всех Стриженов. Только почему-то шепотом.
– Хорош плен! – одновременно перешептывались матросы. – Мы что, и охранять сами себя будем?
– Может, они разглядели на кого напали и дали деру за Японское море?
– Вы, друзья, как хотите, а я сейчас же иду домой…
Здесь было чертовски холодно. Я не завидовал тем ребятам, которые оказались без сапог. Северский обратил мое внимание на боковую стену, и я сразу обнаружил еще одну замаскированную дверь.
– Быть может, за ней – наши? – предположил артиллерист. Он вынул кортик и осторожно постучал рукоятью.
– Эй! – окликнул я и тут же приложил ухо к камню, надеясь услышать ответ.
В глубине хода, неподалеку от покинутой нами «кельи», раздался сухой хлопок. Мы повернули головы и увидели разбухающее облако сизого дыма.
– Черт! – Стриженов попятился. – Газ! Бегом отсюда, моряки!
Я замешкался: почудилось, будто в клубах дыма проступают очертания гротескного человеческого тела. Вот-вот облако поредеет, и я увижу…
– Рудин! – позвал меня по фамилии Северский. – Уносите ноги!
Опомнившись, я припустил следом за моряками. Мне не переставало мерещиться, будто вместе с мятным запахом неизвестного газа меня преследует чей-то тяжелый, лютый взгляд.
– Уф, уф! – тяжело отдувался Стриженов. Было нечто комичное в том, что бравый офицер бежит в кальсонах, обтягивающих обычно ленивые ноги. И еще как бежит! Не хуже заправского марафонца!
Помощник капитана, держась за сердце, одолел подъем (камень под ногами был гладким, и приходилось прилагать усилия, чтобы не поскользнуться) и первым выбрался из толщи скалы. Следом за ним вывалили остальные.
В лицо мне ударил знакомый ледяной ветер. В который раз я почувствовал себя ошеломленным. Дьявол, если так пойдет и дальше, то скоро это войдет в привычку! Я увидел горы, превращенные неутихающим ветром в причудливые башни. Скалы обрамляли каньон, который был столь глубоким, что дно его терялось во тьме. Я увидел головокружительную пропасть, крутой склон, вдоль которого спускалась опасная тропа. Я смотрел, смотрел, смотрел… Сбитый с толку бедняга-мозг отчаянно старался осознать увиденное, дать объяснения, подобрать привычные названия, приклеить бирки. Но – тщетно. Рассудок отказывался воспринимать действительность.
Все вокруг оказалось окрашенным в оттенки красного и желтого. Припоминалось отдаленное сходство: в Финляндии мне доводилось видеть пестрые, насыщенные непривычными для глаз красками долины. Всему причиной там были мхи, а здесь… Я наклонился и взял пальцами щепотку рыжего, словно ржавчина, колючего песка. Песок, всюду песок. Песок несется мимо скал, он ни на минуту не прекращает свою ювелирную работу. Песок взлетает к вершинам гор, затем – еще выше и красит морозное небо, чуть тронутое налетом перистых облаков, в розовый цвет.
Над горизонтом висит маленькое, болезненно-красное, неласковое солнце…
– Это Австралия, божусь вам! – проговорил осипшим голосом Тарас Шимченко. – Мне кум рассказывал! Там он видел горы красные, как кирпич!
– В Австралии жарко, а здесь – словно в Питере… зимой! – возразил Северский.
– Но и на ад не похоже, – осторожно высказался гальванер Лаптев. – В аду должно быть жарко.
– А ты почем знаешь, Кирюха? Бывал, что ли? – огрызнулся в своей обычной манере боцман Гаврила. – Вон, в Сахаре тоже по ночам холодно. А днем можно картошки в песке печь.
– Ваше благородие! – вдруг завопил незнакомый мне молодой матрос. – Братцы!..
Все посмотрели на морячка: тот замер, вытаращив остекленевшие глаза, только трясущаяся рука указывала куда-то вбок. Мы дружно повернулись и увидели справа от пещеры… два металлических цилиндра, стоящих один на другом. Тот, что с меньшим сечением, находился снизу, с большим сечением – наверху. Оба цилиндра имели сложный рельеф, на них серебрилось то, что можно было принять за надпись. Скажем, на японском языке. Это, несомненно, была машина: достаточно большая, почти в человеческий рост высотой, новая и неизвестная мне машина.
– Чего орешь, каналья? – налетел на матроса Северский.
– Это… это… – бормотал юноша, не убирая указующего перста.
– Чего, Сурок? – насел с другой стороны Гаврила. – Скажи по-человечески? Вишь, их благородия ждут?
– Это… я их видел… это они напали на «Кречет»..
– Та-а-ак! – Стриженов снова взялся крутить ус.
– Что за чушь! – выпалил Северский.
– То-о-о… только у них ноги были, как у каракатицы, – проговорил, стуча зубами, матрос. – И бегали они, и по вантам карабкались…
– Правду говорит, похоже! – поддержал юношу матрос постарше. – Я вначале не признал. Те бегали, а этот столбом стоит.
– Сами вы – каракатицы! – Северский решительно растолкал матросов и приблизился к механизму. Протянул руку, приложил ладонь к круглому боку.
– Отчаян, шельма! – пробурчал едва слышно Стриженов. Северский же, осмелев, принялся ощупывать машину руками.
– Эта штука сложнее, чем гидравлика в орудийной башне, – сказал он. – Тарас Алексеевич, может, взглянете поближе? Вы ведь как-никак инженер.
– Ой, да чего-то мне не хочется, Георгий, – ответил малоросс. – Смотрите, вон там – еще один! – послышался голос Лаптева.
И точно: если спуститься по дорожке, берущей начало у пещеры, то можно было увидеть точно такой же механизм. А еще ниже – следующий. Загадочные машины стояли вдоль крутой тропы, точно часовые. От неприятной ассоциации меня передернуло. Как-то легко верилось, что при надобности они смогут выпустить из себя металлические щупальца и превратиться в ловких, словно пауки, преследователей.
Чтобы отвлечься от дурных мыслей, я решил проверить одну теорию. Для этого я поднял с земли каменный обломок в кулак величиной и с силой швырнул в сторону каньона. Камень с едва слышным «фрррр!» превратился в точку, растворившись на фоне розового неба. Несколько матросов оказались случайными свидетелями моей выходки. Они удивленно присвистнули, зацокали языками.
– Господа! – громко объявил я остальным. – Не знаю: преисподняя ли здесь или же небеса. Но это место расположено не на Земле. Понимаю, что мне вы так просто не поверите, но… – я сделал драматическую паузу, – …мы на другой планете, господа.
Северский отлип от механизма, напугавшего матросов (а с ним он стоял теперь почти в обнимку), и собрался, видно, сказать что-то нелицеприятное, как слова мои нашли неожиданное подтверждение. Из тьмы каньона стремительно рванулся к небесам небывалый летательный аппарат. Выполненное целиком из сверкающего металла, каплевидное, с расходящимися в стороны плоскостями крыльев, это чудо танцевало в воздушных потоках с грацией примы-балерины. Раздался звук, напоминающий раскат грома, в воздух взметнулись тучи мельчайших песчинок… Пока мы чихали и кашляли, удивительный летун успел скрыться за дальними горными вершинами.
Ветер донес до нас чей-то далекий возглас:
– Э-гей!..
Еще ниже, там, где тропа превращалась в ниточку на красно-коричневом теле склона, я разглядел каменное сооружение, похожее на пирс. Только нависал он не над морской пучиной, а над пропастью. Пыль немного улеглась, и стало видно, как на каменном языке пирса суетятся крошечные, точно муравьи, человеческие фигурки. Из-за расстояния, разделяющего нас, немудрено было ошибиться, но мне показалось, что эти люди носят белые матросские фланелевки с синими воротниками.
Людей поглощала другая птицекрылая машина. С пирса – на трап, с трапа – в широкий люк летуна они переходили быстро и безропотно, словно подгоняемые ударами кнутов.
С ворчливым рокотом машина отошла от пирса. Сначала медленно, почти как воздушный шар, стала набирать высоту. Затем грянул гром, и второй летательный аппарат пропал в розовом небе, исчез так же, как и предыдущий.
И все-то сваливается на нашего брата сразу!
Завибрировал воздух вокруг цилиндрического механизма, заставив моряков брызнуть врассыпную. На наших глазах верхняя половина загадочного устройства раскрылась множеством металлических «лепестков». Обнажились ажурные решетчатые структуры, а за ними я увидел переплетение тускло светящихся узлов, по сложности не уступающих, а может, и превосходящих человеческие органы.
– Покориться! – раздался леденящий кровь голос. И шел он – клянусь! – из сердцевины разверстого устройства.
Послышались гулкие шаги. На пороге пещеры возникла великанская фигура. Существо, представшее перед нашими позеленевшими лицами, было в полтора раза выше любого из моряков; оно обладало длинными обезьяньими руками и головой, напоминающей мясистого красного червя. На этом омерзительном отростке отсутствовали какие-либо органы чувств: ни глаз, ни ушей, ни носа. Жуть! На богомерзкое создание была надета броня, напоминающая пластинчатый доспех средневекового европейского рыцаря. Я мысленно окрестил великана «червелицым».
– К-хээ! К-хээ! – услышали мы с другой стороны: по тропе поднимались, несясь на четвереньках, три не менее отвратительные сущности. Они походили на очень старых, голых, высохших до скелетоподобного состояния людей. Лишь необычное расположение мышц и суставы конечностей, сгибающиеся под невозможными углами, красноречиво говорили о том, что перед нами – твари, напоминающие людей не больше, чем лошадь – корову. Первый добравшийся до нас «старик» сбил с ног седого матроса Тошу. Повалил его на спину и принялся по-собачьи, с шумом, обнюхивать. Бедный Тоша умер на месте. От худых шей «стариков» тянулись черные ленты узких поводков (крепились они, кажется, прямо к хребтам чудовищных пародий на людей), поводки сжимало в лапах иное существо. На первый взгляд оно походило на чернокожего человека в шубе, и лишь на второй, более пристальный, становилось понятно, что «шуба» – это одно создание, а то, что ее носит, – второе…
– Покориться! Покориться! – непрерывно лилось из раскрытого цилиндра. Вот уж не знаю: если бы нас окружили вооруженные трезубцами рогатые черти, а из пропасти выбрался сам адский Сатана, сопровождаемый злобными демонами и огненными извержениями, – стало бы это страшнее? И тем более не знаю, как должны были вести себя моряки, чтобы, – я вспомнил слова Стриженова, – «кровь в жилах застыла не у них»… Сам первый помощник стоял, выкатив налитые кровью глаза. Его лицо было краснее свеклы, и мне показалось, что с секунды на секунду он может свалиться от сердечного удара. По припорошенным ржавой пылью кальсонам Стриженова расползалось темное пятно. Я не заметил, чтобы на лице морского волка присутствовал хотя бы намек на командирское мужество и хладнокровие.
– Покориться! Покориться! – пульсировало в наших ушах.
И мы покорились.
Сломались…
Наши души обычно чисты, как родниковая вода. Однако на дне лежит осадок, доставшийся по наследству от диких предков. Если воду всколыхнуть как следует, осадок поднимется, и животное возьмет верх над человеком.
Мы побежали вниз по тропе. Из-под ног выворачивались камни, ветер, словно почувствовав нашу слабость, с особым цинизмом принялся хлестать по глазам песчаными струями. С небес глядело красным глазом нерадостное солнце.
Северский потерял кортик, на который он так надеялся. Выронил и даже не подумал о том, чтобы задержаться и поднять оружие. Матрос Сурок, горемычный матрос Сурок, сорвался. Сначала он заскользил по тропе на пятой точке опоры, затем его закрутило, завертело… Морячок был еще жив, когда мы пробегали мимо. И никто не остановился, чтобы помочь ему. Даже я, горе-доктор.
У пирса нас накрыла тень: летун вернулся. Или это был брат-близнец аппаратов, отправившихся за горы, – попробуй разбери! Крылатая машина пристала к пирсу. Она повисла над пропастью, словно ее удерживали в воздухе невидимые тросы. Открылся широкий, как пасть кашалота, люк.
На пирсе находился еще один цилиндрический механизм. Он был раскрыт и монотонно повторял: «Покориться!» Одно и то же, раз за разом. А ведь мы даже не помышляли о сопротивлении. Здесь же присутствовало существо в «шубе», у его ног (ног?) застыла в напряженных позах свора «стариков» на поводках…
Я не мог заставить себя поднять глаза, чтобы рассмотреть эту братию в подробностях. Мне хватило червеголового человека на пороге пещеры! Я был в ужасе! Я был напуган дьявольски! До полуобморочного состояния. До потери связи с действительностью. Мне приходилось прилагать неимоверные усилия, дабы не утратить контроль над сфинктерами, а мыслить трезво – уж увольте, не тот случай!
Единственное, о чем мне хотелось бы упомянуть отдельно, – ни одно из чудищ не применило физического насилия (не считая нападения «старика» на Тошу, которое, может, было вовсе не нападением). Наши мозги оказались зажатыми в тисках собственного страха, и именно страх являлся тем кнутом, который заставлял нас вести себя подобно животным.
Да, мы превратились в животных. Отвратительных животных с человеческими обличьями.
Отец Савватий, стоя на четвереньках, лакал из квадратной лохани зеленоватую воду. Матросы столпились вокруг других лоханок. В жестяных емкостях дымился мутный бульон, а в бульоне плавало порубленное крупными кусками мясо на костях. Моряки принялись набивать рты нехитрой пищей, при этом они издавали истерические всхлипы, вздрагивали от беззвучных рыданий, давились и крепко толкали друг друга, борясь за приглянувшийся кусок.
Мне стала ясна подлинная трагичность нашего положения, едва я взглянул на первый попавшийся ломоть.
– Человечина.
Я сумел произнести это мерзкое слово громко, внятно, с некоторой долей отстраненности. Трапезу я испортил, да. Но стоит ли об этом рассказывать?
– К-хээ!
На нас тут же набросились «старики», их глотки раздувало кашляющим лаем, но «шуба» остановила свору, подтянув поводки.
Мы сами выстроились напротив трапа, ведущего на борт летающей машины. Мы стали подниматься, хотя об этом нас никто не просил. Мы заполнили трюм, сгрудившись во тьме, как стадо безмолвных баранов. Когда же закрывшийся люк отрезал от нас пирс, мы восприняли это едва ли не с облегчением.
– Ладно, балтийцы! – Стриженов шагнул к проему первый. – Где наша не пропадала? С Богом!
Мы потянулись следом. Отец Савватий бормотал молитвы, Северский готовился пустить в ход кортик, боцман Гаврила угрюмо чесал кудрявую голову. Мы не знали, что ждет нас за порогом «кельи», и тем не менее было приятно покинуть каменный желудок, воздух в котором уже порядком смердел.
Оставив «келью», мы оказались внутри хода с гладкими, округлыми стенами. Скорее всего, этот коридор имел естественное происхождение; может, его вымыла в толще скалы протекавшая здесь подземная река. Впрочем, давным-давно протекавшая. Со свода нам освещали путь десятки, если не сотни, шарообразных колоний светящихся микроорганизмов. С одной стороны брезжил розоватый, непривычный для глаз свет, с другой – коридор растворялся в пещерном мраке.
И здесь нас никто не встретил.
– Вперед, вперед! – ободрил всех Стриженов. Только почему-то шепотом.
– Хорош плен! – одновременно перешептывались матросы. – Мы что, и охранять сами себя будем?
– Может, они разглядели на кого напали и дали деру за Японское море?
– Вы, друзья, как хотите, а я сейчас же иду домой…
Здесь было чертовски холодно. Я не завидовал тем ребятам, которые оказались без сапог. Северский обратил мое внимание на боковую стену, и я сразу обнаружил еще одну замаскированную дверь.
– Быть может, за ней – наши? – предположил артиллерист. Он вынул кортик и осторожно постучал рукоятью.
– Эй! – окликнул я и тут же приложил ухо к камню, надеясь услышать ответ.
В глубине хода, неподалеку от покинутой нами «кельи», раздался сухой хлопок. Мы повернули головы и увидели разбухающее облако сизого дыма.
– Черт! – Стриженов попятился. – Газ! Бегом отсюда, моряки!
Я замешкался: почудилось, будто в клубах дыма проступают очертания гротескного человеческого тела. Вот-вот облако поредеет, и я увижу…
– Рудин! – позвал меня по фамилии Северский. – Уносите ноги!
Опомнившись, я припустил следом за моряками. Мне не переставало мерещиться, будто вместе с мятным запахом неизвестного газа меня преследует чей-то тяжелый, лютый взгляд.
– Уф, уф! – тяжело отдувался Стриженов. Было нечто комичное в том, что бравый офицер бежит в кальсонах, обтягивающих обычно ленивые ноги. И еще как бежит! Не хуже заправского марафонца!
Помощник капитана, держась за сердце, одолел подъем (камень под ногами был гладким, и приходилось прилагать усилия, чтобы не поскользнуться) и первым выбрался из толщи скалы. Следом за ним вывалили остальные.
В лицо мне ударил знакомый ледяной ветер. В который раз я почувствовал себя ошеломленным. Дьявол, если так пойдет и дальше, то скоро это войдет в привычку! Я увидел горы, превращенные неутихающим ветром в причудливые башни. Скалы обрамляли каньон, который был столь глубоким, что дно его терялось во тьме. Я увидел головокружительную пропасть, крутой склон, вдоль которого спускалась опасная тропа. Я смотрел, смотрел, смотрел… Сбитый с толку бедняга-мозг отчаянно старался осознать увиденное, дать объяснения, подобрать привычные названия, приклеить бирки. Но – тщетно. Рассудок отказывался воспринимать действительность.
Все вокруг оказалось окрашенным в оттенки красного и желтого. Припоминалось отдаленное сходство: в Финляндии мне доводилось видеть пестрые, насыщенные непривычными для глаз красками долины. Всему причиной там были мхи, а здесь… Я наклонился и взял пальцами щепотку рыжего, словно ржавчина, колючего песка. Песок, всюду песок. Песок несется мимо скал, он ни на минуту не прекращает свою ювелирную работу. Песок взлетает к вершинам гор, затем – еще выше и красит морозное небо, чуть тронутое налетом перистых облаков, в розовый цвет.
Над горизонтом висит маленькое, болезненно-красное, неласковое солнце…
– Это Австралия, божусь вам! – проговорил осипшим голосом Тарас Шимченко. – Мне кум рассказывал! Там он видел горы красные, как кирпич!
– В Австралии жарко, а здесь – словно в Питере… зимой! – возразил Северский.
– Но и на ад не похоже, – осторожно высказался гальванер Лаптев. – В аду должно быть жарко.
– А ты почем знаешь, Кирюха? Бывал, что ли? – огрызнулся в своей обычной манере боцман Гаврила. – Вон, в Сахаре тоже по ночам холодно. А днем можно картошки в песке печь.
– Ваше благородие! – вдруг завопил незнакомый мне молодой матрос. – Братцы!..
Все посмотрели на морячка: тот замер, вытаращив остекленевшие глаза, только трясущаяся рука указывала куда-то вбок. Мы дружно повернулись и увидели справа от пещеры… два металлических цилиндра, стоящих один на другом. Тот, что с меньшим сечением, находился снизу, с большим сечением – наверху. Оба цилиндра имели сложный рельеф, на них серебрилось то, что можно было принять за надпись. Скажем, на японском языке. Это, несомненно, была машина: достаточно большая, почти в человеческий рост высотой, новая и неизвестная мне машина.
– Чего орешь, каналья? – налетел на матроса Северский.
– Это… это… – бормотал юноша, не убирая указующего перста.
– Чего, Сурок? – насел с другой стороны Гаврила. – Скажи по-человечески? Вишь, их благородия ждут?
– Это… я их видел… это они напали на «Кречет»..
– Та-а-ак! – Стриженов снова взялся крутить ус.
– Что за чушь! – выпалил Северский.
– То-о-о… только у них ноги были, как у каракатицы, – проговорил, стуча зубами, матрос. – И бегали они, и по вантам карабкались…
– Правду говорит, похоже! – поддержал юношу матрос постарше. – Я вначале не признал. Те бегали, а этот столбом стоит.
– Сами вы – каракатицы! – Северский решительно растолкал матросов и приблизился к механизму. Протянул руку, приложил ладонь к круглому боку.
– Отчаян, шельма! – пробурчал едва слышно Стриженов. Северский же, осмелев, принялся ощупывать машину руками.
– Эта штука сложнее, чем гидравлика в орудийной башне, – сказал он. – Тарас Алексеевич, может, взглянете поближе? Вы ведь как-никак инженер.
– Ой, да чего-то мне не хочется, Георгий, – ответил малоросс. – Смотрите, вон там – еще один! – послышался голос Лаптева.
И точно: если спуститься по дорожке, берущей начало у пещеры, то можно было увидеть точно такой же механизм. А еще ниже – следующий. Загадочные машины стояли вдоль крутой тропы, точно часовые. От неприятной ассоциации меня передернуло. Как-то легко верилось, что при надобности они смогут выпустить из себя металлические щупальца и превратиться в ловких, словно пауки, преследователей.
Чтобы отвлечься от дурных мыслей, я решил проверить одну теорию. Для этого я поднял с земли каменный обломок в кулак величиной и с силой швырнул в сторону каньона. Камень с едва слышным «фрррр!» превратился в точку, растворившись на фоне розового неба. Несколько матросов оказались случайными свидетелями моей выходки. Они удивленно присвистнули, зацокали языками.
– Господа! – громко объявил я остальным. – Не знаю: преисподняя ли здесь или же небеса. Но это место расположено не на Земле. Понимаю, что мне вы так просто не поверите, но… – я сделал драматическую паузу, – …мы на другой планете, господа.
Северский отлип от механизма, напугавшего матросов (а с ним он стоял теперь почти в обнимку), и собрался, видно, сказать что-то нелицеприятное, как слова мои нашли неожиданное подтверждение. Из тьмы каньона стремительно рванулся к небесам небывалый летательный аппарат. Выполненное целиком из сверкающего металла, каплевидное, с расходящимися в стороны плоскостями крыльев, это чудо танцевало в воздушных потоках с грацией примы-балерины. Раздался звук, напоминающий раскат грома, в воздух взметнулись тучи мельчайших песчинок… Пока мы чихали и кашляли, удивительный летун успел скрыться за дальними горными вершинами.
Ветер донес до нас чей-то далекий возглас:
– Э-гей!..
Еще ниже, там, где тропа превращалась в ниточку на красно-коричневом теле склона, я разглядел каменное сооружение, похожее на пирс. Только нависал он не над морской пучиной, а над пропастью. Пыль немного улеглась, и стало видно, как на каменном языке пирса суетятся крошечные, точно муравьи, человеческие фигурки. Из-за расстояния, разделяющего нас, немудрено было ошибиться, но мне показалось, что эти люди носят белые матросские фланелевки с синими воротниками.
Людей поглощала другая птицекрылая машина. С пирса – на трап, с трапа – в широкий люк летуна они переходили быстро и безропотно, словно подгоняемые ударами кнутов.
С ворчливым рокотом машина отошла от пирса. Сначала медленно, почти как воздушный шар, стала набирать высоту. Затем грянул гром, и второй летательный аппарат пропал в розовом небе, исчез так же, как и предыдущий.
И все-то сваливается на нашего брата сразу!
Завибрировал воздух вокруг цилиндрического механизма, заставив моряков брызнуть врассыпную. На наших глазах верхняя половина загадочного устройства раскрылась множеством металлических «лепестков». Обнажились ажурные решетчатые структуры, а за ними я увидел переплетение тускло светящихся узлов, по сложности не уступающих, а может, и превосходящих человеческие органы.
– Покориться! – раздался леденящий кровь голос. И шел он – клянусь! – из сердцевины разверстого устройства.
Послышались гулкие шаги. На пороге пещеры возникла великанская фигура. Существо, представшее перед нашими позеленевшими лицами, было в полтора раза выше любого из моряков; оно обладало длинными обезьяньими руками и головой, напоминающей мясистого красного червя. На этом омерзительном отростке отсутствовали какие-либо органы чувств: ни глаз, ни ушей, ни носа. Жуть! На богомерзкое создание была надета броня, напоминающая пластинчатый доспех средневекового европейского рыцаря. Я мысленно окрестил великана «червелицым».
– К-хээ! К-хээ! – услышали мы с другой стороны: по тропе поднимались, несясь на четвереньках, три не менее отвратительные сущности. Они походили на очень старых, голых, высохших до скелетоподобного состояния людей. Лишь необычное расположение мышц и суставы конечностей, сгибающиеся под невозможными углами, красноречиво говорили о том, что перед нами – твари, напоминающие людей не больше, чем лошадь – корову. Первый добравшийся до нас «старик» сбил с ног седого матроса Тошу. Повалил его на спину и принялся по-собачьи, с шумом, обнюхивать. Бедный Тоша умер на месте. От худых шей «стариков» тянулись черные ленты узких поводков (крепились они, кажется, прямо к хребтам чудовищных пародий на людей), поводки сжимало в лапах иное существо. На первый взгляд оно походило на чернокожего человека в шубе, и лишь на второй, более пристальный, становилось понятно, что «шуба» – это одно создание, а то, что ее носит, – второе…
– Покориться! Покориться! – непрерывно лилось из раскрытого цилиндра. Вот уж не знаю: если бы нас окружили вооруженные трезубцами рогатые черти, а из пропасти выбрался сам адский Сатана, сопровождаемый злобными демонами и огненными извержениями, – стало бы это страшнее? И тем более не знаю, как должны были вести себя моряки, чтобы, – я вспомнил слова Стриженова, – «кровь в жилах застыла не у них»… Сам первый помощник стоял, выкатив налитые кровью глаза. Его лицо было краснее свеклы, и мне показалось, что с секунды на секунду он может свалиться от сердечного удара. По припорошенным ржавой пылью кальсонам Стриженова расползалось темное пятно. Я не заметил, чтобы на лице морского волка присутствовал хотя бы намек на командирское мужество и хладнокровие.
– Покориться! Покориться! – пульсировало в наших ушах.
И мы покорились.
Сломались…
Наши души обычно чисты, как родниковая вода. Однако на дне лежит осадок, доставшийся по наследству от диких предков. Если воду всколыхнуть как следует, осадок поднимется, и животное возьмет верх над человеком.
Мы побежали вниз по тропе. Из-под ног выворачивались камни, ветер, словно почувствовав нашу слабость, с особым цинизмом принялся хлестать по глазам песчаными струями. С небес глядело красным глазом нерадостное солнце.
Северский потерял кортик, на который он так надеялся. Выронил и даже не подумал о том, чтобы задержаться и поднять оружие. Матрос Сурок, горемычный матрос Сурок, сорвался. Сначала он заскользил по тропе на пятой точке опоры, затем его закрутило, завертело… Морячок был еще жив, когда мы пробегали мимо. И никто не остановился, чтобы помочь ему. Даже я, горе-доктор.
У пирса нас накрыла тень: летун вернулся. Или это был брат-близнец аппаратов, отправившихся за горы, – попробуй разбери! Крылатая машина пристала к пирсу. Она повисла над пропастью, словно ее удерживали в воздухе невидимые тросы. Открылся широкий, как пасть кашалота, люк.
На пирсе находился еще один цилиндрический механизм. Он был раскрыт и монотонно повторял: «Покориться!» Одно и то же, раз за разом. А ведь мы даже не помышляли о сопротивлении. Здесь же присутствовало существо в «шубе», у его ног (ног?) застыла в напряженных позах свора «стариков» на поводках…
Я не мог заставить себя поднять глаза, чтобы рассмотреть эту братию в подробностях. Мне хватило червеголового человека на пороге пещеры! Я был в ужасе! Я был напуган дьявольски! До полуобморочного состояния. До потери связи с действительностью. Мне приходилось прилагать неимоверные усилия, дабы не утратить контроль над сфинктерами, а мыслить трезво – уж увольте, не тот случай!
Единственное, о чем мне хотелось бы упомянуть отдельно, – ни одно из чудищ не применило физического насилия (не считая нападения «старика» на Тошу, которое, может, было вовсе не нападением). Наши мозги оказались зажатыми в тисках собственного страха, и именно страх являлся тем кнутом, который заставлял нас вести себя подобно животным.
Да, мы превратились в животных. Отвратительных животных с человеческими обличьями.
Отец Савватий, стоя на четвереньках, лакал из квадратной лохани зеленоватую воду. Матросы столпились вокруг других лоханок. В жестяных емкостях дымился мутный бульон, а в бульоне плавало порубленное крупными кусками мясо на костях. Моряки принялись набивать рты нехитрой пищей, при этом они издавали истерические всхлипы, вздрагивали от беззвучных рыданий, давились и крепко толкали друг друга, борясь за приглянувшийся кусок.
Мне стала ясна подлинная трагичность нашего положения, едва я взглянул на первый попавшийся ломоть.
– Человечина.
Я сумел произнести это мерзкое слово громко, внятно, с некоторой долей отстраненности. Трапезу я испортил, да. Но стоит ли об этом рассказывать?
– К-хээ!
На нас тут же набросились «старики», их глотки раздувало кашляющим лаем, но «шуба» остановила свору, подтянув поводки.
Мы сами выстроились напротив трапа, ведущего на борт летающей машины. Мы стали подниматься, хотя об этом нас никто не просил. Мы заполнили трюм, сгрудившись во тьме, как стадо безмолвных баранов. Когда же закрывшийся люк отрезал от нас пирс, мы восприняли это едва ли не с облегчением.
4
Всю жизнь мы нарочно пугаем себя. В детстве – историями о ведьмах и оживших мертвецах. В юности мы зачитываемся страшными сказками Гауфа. В молодости смакуем «Пиковую даму» и «Каменного гостя» (а вы до сих пор не читали?); мы вкушаем фантастические произведения Гете, Шелли, Бальзака, Верна, и от этого наши аппетиты по отношению к таинственному и пугающему разжигаются сильнее и сильнее. О, испугайте нас, пожалуйста, еще! Заставьте покрыться «гусиной кожей», когда случайный сквозняк потушит свечу в полуночной комнате! Мы приходим в невольный азарт, обсуждая подробности кровавых преступлений и несчастных случаев. Мы перебрасываемся друг с другом бредовыми сплетнями о детях, рожденных хвостатыми и зубастыми, о встречах с умершими людьми, о гигантских крысах, пауках и змеях. Нас приводит в болезненный восторг мрачная романтика спиритических обрядов и сама возможность существования лазейки в потусторонний мир. Кроме того, нас настойчиво пугают священники, предрекая адские муки, которые постигнут каждого в расплату за возможные прегрешения (в том числе – и за участие в спиритических сеансах). И не забудьте об апофеозе апофеозов – об Армагеддоне, о Конце Света, которого традиционно ждали на рубеже веков и так же традиционно не дождались.
Сознательно и бессознательно, изо дня в день мы готовимся ко встрече с неизвестным и сверхъестественным. К тому, что однажды явится перед тобой, словно чертик из табакерки. Выскочит, выпрыгнет – и в один миг перевернет представления о привычном мире и о твоем месте в нем. Готовим себя, закаляем, муштруем…
Однако действительность оказывается коварнее, и тут ничего не попишешь. Реальность всегда страшнее выдуманной истории, даже самой талантливой. Всегда. И к этому нельзя каким-либо образом подготовиться.
– Как же это могло случиться?.. Что же с нами будет?..
Грузный и солидный, точно гоголевский Бульба, Тарас Шимченко сидел на полу, обхватив круглую голову руками. Его могучие плечи сотрясала крупная дрожь.
Северский ломал спички одну за другой, тщетно пытаясь закурить папиросу. Отец Савватий стоял на коленях, устремив взор вверх. С мокрой бороды священника стекала вода, на лице была растерянность. Складывалось впечатление, будто духовник напрочь позабыл слова всех молитв и теперь отчаянно пытается вспомнить хотя бы первые строки «Отче наш».
В трюме летающей машины царил полумрак. Тусклый свет проникал через ряд узких, словно щели, запыленных иллюминаторов. Сильно пахло теплым железом и, кажется, машинным маслом. Было не холодно и не жарко, в меру шумно (гудели, очевидно, двигатели летуна) и относительно спокойно. По крайней мере, нам выпал шанс еще раз обсудить свое незавидное положение.
– Но почему? Павел Тимофеевич! Я вас спрашиваю: почему?
Я поднял глаза на Стриженова. В голове моей шумело беспощадно. Меньше всего сейчас хотелось разговаривать, тем более – строить какие-либо гипотезы. И все же понимание происходящего снизошло на меня, стоило только поднапрячь извилины.
– Они, Федор Арсеньевич… – Я сглотнул, борясь с внезапным приступом тошноты. – Эти создания… они не знают, чем мы питаемся. Они не знают, что для нас – яд, а что – нектар. Они решили, если мы станем поедать самих себя, то уж наверняка не отравимся. И они не ошиблись. Видит Бог, у них все просчитано.
– Проклятье! – выругался Стриженов. – Но вы видели этих бестий? А запах от них, а? Я… я, простите, обделался. – Он смущенно указал на мокрое пятно на кальсонах.
– Ничего, – ответил я. – Это бывает. Нечего стыдиться: мы все здесь мужчины. Северский нервно зачмокал губами, ему наконец удалось закурить. Мне тоже хотелось подкрепиться табачком, но в трюме и без того было нечем дышать.
– И я вел себя отнюдь не геройски, – пробормотал Северский. – Я ожидал, что все будет по-другому. Решительно не представляю, чем можно было бы укрепить дух.
– Водкой! – сострил я.
– Верно, – не стал спорить артиллерист, он даже смог улыбнуться, – я бы сейчас не отказался от половины чарки. Или от целой.
– Да-а-а! – Стриженов дернул себя за ус. – Твои слова да Богу бы в уши, Георгий.
Рядом с офицерами выросла мрачная фигура боцмана Гаврилы.
– Ваше благородие! – обратился он к Стриженову. – Бежать нам всем надо. Разведка разведкой… Какая здесь может быть разведка, ваше благородие? Мы ведь не военнопленные и даже, кажется, не рабы.
– Гаврила прав, – поддержал я боцмана. – Нас принимают за животных. И мы станем животными, находясь под властью этих хозяев. То, что я увидел, не позволяет сделать иного вывода… Я осекся, вспомнив Галину. Ее руки были не толще тростинок. Как сейчас помню: держу за плечи, а под пальцами – тоненькие, сухонькие щепочки. Кости да кожа. Мое сердце наполнилось состраданием.
Сознательно и бессознательно, изо дня в день мы готовимся ко встрече с неизвестным и сверхъестественным. К тому, что однажды явится перед тобой, словно чертик из табакерки. Выскочит, выпрыгнет – и в один миг перевернет представления о привычном мире и о твоем месте в нем. Готовим себя, закаляем, муштруем…
Однако действительность оказывается коварнее, и тут ничего не попишешь. Реальность всегда страшнее выдуманной истории, даже самой талантливой. Всегда. И к этому нельзя каким-либо образом подготовиться.
– Как же это могло случиться?.. Что же с нами будет?..
Грузный и солидный, точно гоголевский Бульба, Тарас Шимченко сидел на полу, обхватив круглую голову руками. Его могучие плечи сотрясала крупная дрожь.
Северский ломал спички одну за другой, тщетно пытаясь закурить папиросу. Отец Савватий стоял на коленях, устремив взор вверх. С мокрой бороды священника стекала вода, на лице была растерянность. Складывалось впечатление, будто духовник напрочь позабыл слова всех молитв и теперь отчаянно пытается вспомнить хотя бы первые строки «Отче наш».
В трюме летающей машины царил полумрак. Тусклый свет проникал через ряд узких, словно щели, запыленных иллюминаторов. Сильно пахло теплым железом и, кажется, машинным маслом. Было не холодно и не жарко, в меру шумно (гудели, очевидно, двигатели летуна) и относительно спокойно. По крайней мере, нам выпал шанс еще раз обсудить свое незавидное положение.
– Но почему? Павел Тимофеевич! Я вас спрашиваю: почему?
Я поднял глаза на Стриженова. В голове моей шумело беспощадно. Меньше всего сейчас хотелось разговаривать, тем более – строить какие-либо гипотезы. И все же понимание происходящего снизошло на меня, стоило только поднапрячь извилины.
– Они, Федор Арсеньевич… – Я сглотнул, борясь с внезапным приступом тошноты. – Эти создания… они не знают, чем мы питаемся. Они не знают, что для нас – яд, а что – нектар. Они решили, если мы станем поедать самих себя, то уж наверняка не отравимся. И они не ошиблись. Видит Бог, у них все просчитано.
– Проклятье! – выругался Стриженов. – Но вы видели этих бестий? А запах от них, а? Я… я, простите, обделался. – Он смущенно указал на мокрое пятно на кальсонах.
– Ничего, – ответил я. – Это бывает. Нечего стыдиться: мы все здесь мужчины. Северский нервно зачмокал губами, ему наконец удалось закурить. Мне тоже хотелось подкрепиться табачком, но в трюме и без того было нечем дышать.
– И я вел себя отнюдь не геройски, – пробормотал Северский. – Я ожидал, что все будет по-другому. Решительно не представляю, чем можно было бы укрепить дух.
– Водкой! – сострил я.
– Верно, – не стал спорить артиллерист, он даже смог улыбнуться, – я бы сейчас не отказался от половины чарки. Или от целой.
– Да-а-а! – Стриженов дернул себя за ус. – Твои слова да Богу бы в уши, Георгий.
Рядом с офицерами выросла мрачная фигура боцмана Гаврилы.
– Ваше благородие! – обратился он к Стриженову. – Бежать нам всем надо. Разведка разведкой… Какая здесь может быть разведка, ваше благородие? Мы ведь не военнопленные и даже, кажется, не рабы.
– Гаврила прав, – поддержал я боцмана. – Нас принимают за животных. И мы станем животными, находясь под властью этих хозяев. То, что я увидел, не позволяет сделать иного вывода… Я осекся, вспомнив Галину. Ее руки были не толще тростинок. Как сейчас помню: держу за плечи, а под пальцами – тоненькие, сухонькие щепочки. Кости да кожа. Мое сердце наполнилось состраданием.