Страница:
Для удержания покоренных народов в повиновении русское правительство пользовалось также поддержкой со стороны казаков, легкой кавалерии, состоявшей из добровольцев, которые пожелали поселиться на обширных незанятых пространствах земли, расположенных за пределами Московского государства и доступных нападениям татар. Казаки заняли эти территории многочисленными самоуправлявшимися группами, одинаково легко бравшимися и за ремесло грабителя на большой дороге, и за защиту русского могущества и православной церкви.
Нескольким полкам этих добровольцев было разрешено переселиться с берегов Дона, в старину – Танаис, на Урал и там в близком соседстве с башкирами основать нечто вроде полунезависимой военной республики, призванной защищать Россию от нового нашествия монголо-финской расы. Одного из таких казаков наняли богатые пермские промышленники Строгановы на трудное дело очищения северо-восточной границы от периодических набегов варварских или полуварварских народцев. Исполняя это поручение, он с маленьким отрядом своих людей дошел до Западной Сибири, где столетие назад на берегах Иртыша княжеская фамилия Тайбугов основала татарское царство.
Это государство, управлявшееся во время Ивана Грозного неким Кучумом, состояло из различных племен, как остяки и башкиры. Только высший класс составляли татары, которые будучи магометанами прилагали все усилия, чтобы обратить в свою веру туземные племена. Последние все же сохраняли свои древние нравы и обычаи, как и некоторый вид независимости. Они были лишь обязаны платить новому правительству регулярную подать. Последнее было, кажется, как и в Казани, характера более или менее аристократического, и верховная власть принадлежала не только хану, но и некоторому числу второстепенных начальников, известных под именем мурзы. Несогласия между правителями и управляемыми, на которые в довольно туманных выражениях сделан намек в послании царя Кучума к Ивану Грозному, ослабляли могущество молодого государства. Этим объясняется слабость сопротивления, оказанного казацкому вторжению. Все завоевания, совершенные Россией на юго-востоке и на севере, были выполнены маленькими отрядами солдат, которые атаковывали города, овладевали их деревянными или каменными крепостцами и, не решаясь проникнуть в дикие места, занятые туземцами, довольствовались получением от них чисто формального выражения покорности. Что же касается колонизации, то она двигалась вперед довольно медленно, но непрерывно следующим путем: на слиянии двух судоходных рек воздвигалась крепость; московские служилые люди получали приказание в ней поселиться, и им отмежевывались обширные земельные наделы – одним непосредственно вблизи крепости, большей же части – на известном от нее расстоянии. Высшим офицерам давались отдельные владения; простые же солдаты получали землю сообща с правом поделить ее между собой. То же можно сказать и о казаках, которые, благодаря обширности отданных в их распоряжение земель, предпочитали сохранять их в общем владении всего полка и пользовались ими преимущественно как пастбищами, а не как нивами. Донские казаки так же, как уральские и иртышские – в Сибири жили больше грабежом и охотой, нежели земледелием. Возможность получения необходимого для их пропитания количества хлеба из царских щедрот и была одним из соображений, склонивших казаков к присяге на подданство московскому правительству. Этим объясняется также их обыкновение оставаться вблизи крепостей, расположенных на границах Русской империи в районе обширных незанятых степей, которые были известны под именем «государева пашня». Эта земля бесплатно обрабатывалась низшим слоем народа, которому было приказано поселиться вблизи крепости, и хлеб, собиравшийся на этой территории, шел на пропитание не только гарнизона, но и столь отдаленных союзников, как казаки. Однако добывание этого хлеба стало вскоре тяжелым бременем для населения, и этим вполне объясняется, почему в конце XVI столетия жители крепостных округов начали выражать недовольство тем образом жизни, который их заставляли вести, и были готовы поддержать всякого претендента, обещавшего улучшить их положение.
Из этого весьма неполного описания внутренней организации Московского государства при первой династии можно видеть, что оно уже перестало быть простым уделом, как во времена первых князей московских, или даже собранием уделов, расположенных по всему течению реки Москвы, каким оно было при Иване Калите в середине XIV столетия. Хотя его западная граница и проходила на небольшом расстоянии – в несколько сот миль от Москвы, на востоке оно раскинулось до Енисея, Урала, Уральских гор и устьев Волги. На севере оно достигало области больших озер и Белого моря. Наиболее неопределенной была его южная граница. Цепь крепостей была воздвигнута для защиты этой плохо обозначенной границы от татарских вторжений.
В первой половине XVI столетия Тула и Тамбов являлись наиболее важными звеньями в этой цепи: но сто лет спустя эти крепости уже замещаются Белгородом, Харьковом и Воронежем.
Тем не менее московская эмиграция продолжалась и далее на юг, причем эмигрировали преимущественно крестьяне, бежавшие от крепостной тирании. Обыкновенно они встречали других эмигрантов, направлявшихся из Западной России и из Литвы, около того времени объединившейся с Польшей. Последнее событие сильно отразилось на условиях социального и религиозного быта простого народа.
Польское дворянство, особенно низший его слой – шляхта, пыталось ввести крепостное право во вновь приобретенных землях, а латинское духовенство употребляло в то же время все усилия, чтобы вытеснить греческую религию, заменив ее католической. Польские беглецы встречались с теми, кто шел из пределов Московского государства. И тем и другим была обща любовь к свободе и преданность православию. Поэтому они безо всякого труда объединялись, образуя военные отряды и федерации. Одна из таких федераций основалась на берегах Днепра и основала свою главную резиденцию на одном из его островов. Так возникла знаменитая сечь или военное поселение казаков, живших к югу от порогов (запорожцы). Эта сечь положила начало Малороссии.
В глазах иностранцев эти грабители были не более как разбойничьим станом, в то время как само Московское государство времен Ивана Грозного выставлялось Walter’ом Raleigh, как крайний пример деспотии или, как он говорил, тирании. Однако, несмотря на грубость своих политических учреждений, восточная московская монархия и военные казачьи республики таили в себе зародыш их будущего развития. Из их слияния образовалось современное русское государство, в котором еще существуют две противоположные друг другу тенденции, одна – к порядку, основанному на общественной иерархии, а другая – к неограниченной и равной для всех свободе. Но в конце XVI столетия природа этих двух различных социально-политических организмов была слишком несовместима, чтобы между ними возможны были какие-нибудь другие отношения, кроме открытой войны. Период междуцарствия, последовавший за прекращением старой династии, послужил к ускорению конфликта. В этом и заключается истинное значение этой огромной социально-политической конвульсии. Московское государство вышло из этого периода смуты здравым и невредимым, сохранив вместе с тем свою независимость и в значительной мере свои старые учреждения; но новые правители империи вскоре убедились, что для обеспечения их самостоятельности от иностранных держав необходимо перестроить учреждения страны по новому образцу и именно по образцу европейского военного абсолютизма. Михаил и Алексей были предвестниками этой новой политики, в значительно большем масштабе преследовавшейся Петром Великим и продолжавшейся до конца царствования Екатерины или, вернее, до восшествия на престол Александра I.
Глава III
Нескольким полкам этих добровольцев было разрешено переселиться с берегов Дона, в старину – Танаис, на Урал и там в близком соседстве с башкирами основать нечто вроде полунезависимой военной республики, призванной защищать Россию от нового нашествия монголо-финской расы. Одного из таких казаков наняли богатые пермские промышленники Строгановы на трудное дело очищения северо-восточной границы от периодических набегов варварских или полуварварских народцев. Исполняя это поручение, он с маленьким отрядом своих людей дошел до Западной Сибири, где столетие назад на берегах Иртыша княжеская фамилия Тайбугов основала татарское царство.
Это государство, управлявшееся во время Ивана Грозного неким Кучумом, состояло из различных племен, как остяки и башкиры. Только высший класс составляли татары, которые будучи магометанами прилагали все усилия, чтобы обратить в свою веру туземные племена. Последние все же сохраняли свои древние нравы и обычаи, как и некоторый вид независимости. Они были лишь обязаны платить новому правительству регулярную подать. Последнее было, кажется, как и в Казани, характера более или менее аристократического, и верховная власть принадлежала не только хану, но и некоторому числу второстепенных начальников, известных под именем мурзы. Несогласия между правителями и управляемыми, на которые в довольно туманных выражениях сделан намек в послании царя Кучума к Ивану Грозному, ослабляли могущество молодого государства. Этим объясняется слабость сопротивления, оказанного казацкому вторжению. Все завоевания, совершенные Россией на юго-востоке и на севере, были выполнены маленькими отрядами солдат, которые атаковывали города, овладевали их деревянными или каменными крепостцами и, не решаясь проникнуть в дикие места, занятые туземцами, довольствовались получением от них чисто формального выражения покорности. Что же касается колонизации, то она двигалась вперед довольно медленно, но непрерывно следующим путем: на слиянии двух судоходных рек воздвигалась крепость; московские служилые люди получали приказание в ней поселиться, и им отмежевывались обширные земельные наделы – одним непосредственно вблизи крепости, большей же части – на известном от нее расстоянии. Высшим офицерам давались отдельные владения; простые же солдаты получали землю сообща с правом поделить ее между собой. То же можно сказать и о казаках, которые, благодаря обширности отданных в их распоряжение земель, предпочитали сохранять их в общем владении всего полка и пользовались ими преимущественно как пастбищами, а не как нивами. Донские казаки так же, как уральские и иртышские – в Сибири жили больше грабежом и охотой, нежели земледелием. Возможность получения необходимого для их пропитания количества хлеба из царских щедрот и была одним из соображений, склонивших казаков к присяге на подданство московскому правительству. Этим объясняется также их обыкновение оставаться вблизи крепостей, расположенных на границах Русской империи в районе обширных незанятых степей, которые были известны под именем «государева пашня». Эта земля бесплатно обрабатывалась низшим слоем народа, которому было приказано поселиться вблизи крепости, и хлеб, собиравшийся на этой территории, шел на пропитание не только гарнизона, но и столь отдаленных союзников, как казаки. Однако добывание этого хлеба стало вскоре тяжелым бременем для населения, и этим вполне объясняется, почему в конце XVI столетия жители крепостных округов начали выражать недовольство тем образом жизни, который их заставляли вести, и были готовы поддержать всякого претендента, обещавшего улучшить их положение.
Из этого весьма неполного описания внутренней организации Московского государства при первой династии можно видеть, что оно уже перестало быть простым уделом, как во времена первых князей московских, или даже собранием уделов, расположенных по всему течению реки Москвы, каким оно было при Иване Калите в середине XIV столетия. Хотя его западная граница и проходила на небольшом расстоянии – в несколько сот миль от Москвы, на востоке оно раскинулось до Енисея, Урала, Уральских гор и устьев Волги. На севере оно достигало области больших озер и Белого моря. Наиболее неопределенной была его южная граница. Цепь крепостей была воздвигнута для защиты этой плохо обозначенной границы от татарских вторжений.
В первой половине XVI столетия Тула и Тамбов являлись наиболее важными звеньями в этой цепи: но сто лет спустя эти крепости уже замещаются Белгородом, Харьковом и Воронежем.
Тем не менее московская эмиграция продолжалась и далее на юг, причем эмигрировали преимущественно крестьяне, бежавшие от крепостной тирании. Обыкновенно они встречали других эмигрантов, направлявшихся из Западной России и из Литвы, около того времени объединившейся с Польшей. Последнее событие сильно отразилось на условиях социального и религиозного быта простого народа.
Польское дворянство, особенно низший его слой – шляхта, пыталось ввести крепостное право во вновь приобретенных землях, а латинское духовенство употребляло в то же время все усилия, чтобы вытеснить греческую религию, заменив ее католической. Польские беглецы встречались с теми, кто шел из пределов Московского государства. И тем и другим была обща любовь к свободе и преданность православию. Поэтому они безо всякого труда объединялись, образуя военные отряды и федерации. Одна из таких федераций основалась на берегах Днепра и основала свою главную резиденцию на одном из его островов. Так возникла знаменитая сечь или военное поселение казаков, живших к югу от порогов (запорожцы). Эта сечь положила начало Малороссии.
В глазах иностранцев эти грабители были не более как разбойничьим станом, в то время как само Московское государство времен Ивана Грозного выставлялось Walter’ом Raleigh, как крайний пример деспотии или, как он говорил, тирании. Однако, несмотря на грубость своих политических учреждений, восточная московская монархия и военные казачьи республики таили в себе зародыш их будущего развития. Из их слияния образовалось современное русское государство, в котором еще существуют две противоположные друг другу тенденции, одна – к порядку, основанному на общественной иерархии, а другая – к неограниченной и равной для всех свободе. Но в конце XVI столетия природа этих двух различных социально-политических организмов была слишком несовместима, чтобы между ними возможны были какие-нибудь другие отношения, кроме открытой войны. Период междуцарствия, последовавший за прекращением старой династии, послужил к ускорению конфликта. В этом и заключается истинное значение этой огромной социально-политической конвульсии. Московское государство вышло из этого периода смуты здравым и невредимым, сохранив вместе с тем свою независимость и в значительной мере свои старые учреждения; но новые правители империи вскоре убедились, что для обеспечения их самостоятельности от иностранных держав необходимо перестроить учреждения страны по новому образцу и именно по образцу европейского военного абсолютизма. Михаил и Алексей были предвестниками этой новой политики, в значительно большем масштабе преследовавшейся Петром Великим и продолжавшейся до конца царствования Екатерины или, вернее, до восшествия на престол Александра I.
Глава III
Московские учреждения в царствование Романовых
Царствование первых трех царей из дома Романовых, хотя и не составляет новой эры в развитии русских политических учреждений, тем не менее значительно отличается от правления монархов первой династии. Большая часть отличительных черт, отмечающих этот, как можно было бы назвать его, переходный период к реформам Петра Великого, находит свое естественное объяснение в опыте, приобретенном в течение смутного времени, которое длилось от конца старой династии до избрания новой. Мы не думаем утверждать, что русские правители всегда считались с этим опытом. Нередко бывало наоборот, и неудача некоторых предприятий Михаила и Алексея, как и недовольство, созданное их правлением в низших слоях московского населения и, в частности, среди крестьян, личная свобода которых подвергалась все большим ограничениям, не имели других причин, кроме недостатка внимания к урокам истории. Из этого видно, насколько важно изучение эпохи смутного времени для понимания внутреннего состояния России в XVII столетии. Неудивительно, что наши историки, начиная с Карамзина и кончая профессором Платоновым и отцом Пиерлингом, всегда придавали громадное значение всяким новым документальным сведениям об этой социально-политической конвульсии старой России. Невозможно дать здесь даже беглый обзор главнейших событий этой эпохи. Важно лишь отметить, что новейшие изыскания в архиве Ватикана подтвердили, не оставив места никаким сомнениям, что Лжедимитрий, с помощью поляков и при поддержке населения сделавшийся царем, ни в коем случае не был сыном Ивана Грозного, счастливо спасшимся из рук наемных убийц. Это был беглый чернец, нашедший среди самих бояр полную готовность поддержать его самозванство. Отец Пиерлинг, опираясь на новые документы, лишь подтвердил старое, поддерживавшееся еще Карамзиным, предположение, что Лжедимитрием был некий Гришка Отрепьев, бежавший в Польшу не без ведома некоторых дворян из низшего слоя, между прочим, быть может, и монаха Филарета, отца будущего царя Михаила. Филарет был в то время в плохих отношениях с Годуновым, недавно вступившим на русский престол. Подобное предположение было высказано Костомаровым и повторено в довольно туманной форме профессором Платоновым. Небезынтересно сравнить поведение Филарета в этом случае с его отношением ко второму самозванцу, названному «тушинским вором», в лагере которого он предпочел жить, не желая поддерживать царя-боярина Василия Шуйского из рода князей Шория, Рюриковой династии. При этом следует отметить, что несколько месяцев спустя тот же Филарет подписал акт, по которому польский королевич Владислав должен был стать русским государем не как царь-самодержец, а с властью, в еще большей мере, чем власть Шуйского, ограниченной Боярской Думой и Земским Собором. Во всех интригах, завершившихся падением сперва Годунова, а затем и Шуйского, заметно одно и то же стремление – устранить последних сторонников ненавистного режима, связанного с именем Ивана Грозного. Годунов был одним из его главных сторонников; его сестра стала женою царя Феодора Ивановича. Шуйский же служил при тиране и был чуть ли не последним представителем Рюриковой династии; ибо Милославский был стар и неспособен, а другой претендент очень высокого происхождения Голицын принадлежал к роду литовского царя Гедемина, а не Рюрика.
Так как бояре, разделившись на несколько партий, не могли согласиться на ком-либо из своей среды, а члены высшей аристократии, как князь Трубецкой, приняли сторону второго претендента, то решено было избрать нового царя за границей с условием, что он сохранит не только греческую церковь, но и старое право бояр наравне с царем участвовать в обсуждении и разрешении государственных дел. Это право за время царствования Ивана Грозного и его ближайшего предшественника Василия почти не соблюдалось. По хорошо известному свидетельству одного современника оба эти царя предпочитали совместному обсуждению всех дел с членами высшей аристократии частное совещание с одним или двумя приближенными людьми низшего происхождения, достигшими столь высокого положения благодаря совместным трудам или по капризу самодержца, либо же с помощью интриг какого-нибудь темного монаха. Недаром среди бояр была распространена легенда, согласно которой архиепископ Вассиан дал царю Ивану в 1553 году следующий совет: «Если ты желаешь быть самодержцем, не советуйся ни с кем умнее тебя самого. Таким образом ты окажешься самым мудрым из всех и будешь вполне спокойно занимать свой трон». Подобный совет был противоположен мнению людей, пропитанных идеями более отдаленной эпохи, о преимуществах совещания по всем делам с князьями и боярами, а не с «погребенными мертвецами», как называет монахов вроде Вассиана один из памфлетистов того времени [7]. Автор одного из таких политических памфлетов говорит, что царь во всех случаях должен справляться о мнении думных людей, снова и снова обсуждая вопрос с боярами, дабы прийти к наилучшему решению. Такова старая система, относительно которой гуманист Максим Грек, вынужденный, к несчастью для него, заняться русскими церковными и политическими делами, вел беседу с одним из советников Василия. Царь должен был уважать людей старых и жаловать их землею. Именно этот старый обычай, упраздненный государями XVI столетия, хотели восстановить бояре, договариваясь с Владиславом.
Но не одна только Боярская Дума фигурирует в документе, подлежавшем подписи польского королевича. Одновременно бояре потребовали и общего представительства для всей страны – Земского Собора. В лучший период своего царствования, ознаменованный завоеванием Астрахани и Казани и умелым внутренним управлением, Иван Грозный уже созывал соборы из различных выборных чиновников, на обязанности которых лежало взимание податей, и живших в Москве служилых людей. Но не такого совещания из одних лишь чиновников хотел Курбский, знаменитый противник Ивана Грозного; он желал учреждения в России истинного представительства, вероятно, следуя примеру Польско-Литовского королевства, где подобный институт мирно функционировал. Русскому же самодержцу эти ограничения верховной власти казались не менее смешными, чем те, которыми была связана Елизавета Английская. То, чего желал Курбский, был всеобщий народный совет, созываемый ежегодно и составленный из представителей всех городов и округов: с ними царь должен был обсуждать дела, касавшиеся всего народа в целом. Подобное учреждение, быть может, ближе знакомое польскому королю, нежели требовавшим его боярам, и было поставлено в условие королевичу Владиславу при его избрании на русский престол. Такие люди, как Филарет Романов, отец будущего царя Михаила, были столь же заинтересованы в принятии этих ограничений, как и недавние сторонники Шуйского, которые и его принудили согласиться на некоторые аналогичные условия.
Вероятно ли при таких условиях, чтобы, выбирая впоследствии царем одного из Романовых, принадлежавших к второстепенным боярским родам и своим возвышением обязанным браку Ивана Грозного с девушкой из их семьи, чтобы участники этих выборов оставили всякую мысль о конституционных гарантиях и об ограничении самодержавной власти? Ни в каком случае. И если новейшие русские историки высказывают предположения этого рода, их гипотеза находится в полном противоречии со свидетельствами того времени, исходящими из русских и иностранных источников. Обратимся прежде всего к Котошихину, очень известному эмигранту, жившему в Швеции; в своем сочинении о состоянии России в царствование Алексея, второго царя из дома Романовых, он ясно говорит, что это был первый из выбранных царей, не давший никакой ограничительной записи, как это делали предыдущие государи. «Если же от Алексея, – продолжает тот же автор, – этой записи не требовали, то лишь потому, что каждый знал его тихий нрав». Что касается Михаила, Котошихин говорит: «Хотя он и объявлял себя самодержцем, он ничего не мог предпринять без совета бояр». Говоря о характере этих ограничений, Котошихин отмечает лишь данное царем обещание не быть ни нетерпеливым, ни жестоким, «никого не казнить без суда и вины и о всех делах мыслить с боярами и думными людьми сообща и без их ведома тайно и явно ничего не делать». Это свидетельство Котошихина не является единственным русским свидетельством, которым мы располагаем по вопросу об ограничениях, наложенных на Михаила при его избрании. Один летописец того времени, родом из Пскова, с негодованием рассказывает, как при Михаиле бояре держали страну в своей власти, не обращая на царя никакого внимания и не боясь его, ибо они заставили монарха целовать крест на том, что он не будет приговаривать к смерти людей высокого положения и принадлежащих к боярскому роду и ограничится лишь заточением их в тюрьме. Другое сообщение, на которое ссылается Татищев, русский историк последнего столетия, говорит, что хотя избрание нового царя было всенародным, но на престол взошел он лишь после того, как подписал хартию вроде выданной Василием Шуйским. До сих пор мы не видели никаких упоминаний о соборе в обещаниях, дававшихся новоизбранными царями; речь шла лишь о Боярской Думе. Некоторые иностранцы идут в своих утверждениях несколько дальше. Шведский писатель Фоккеродт говорит, что среди обязательств, принятых на себя юным царем, имелось и такое, по которому без согласия собора царь не должен был вводить новые законы, назначать какие-либо налоги или затевать войну. Почти то же самое повторяет и немецкий авторитет Штрааленберг, вполне основательно замечая, что идея таких ограничений была заимствована в Польше, где уже в середине XVI столетия, при Стефане Батории, сейм и частный совет пользовались значительной политической властью. Штрааленберг определенно утверждает, что до своего коронования Михаил принял и подписал следующие условия: сохранять и поддерживать религию; забыть все обиды, когда-либо причиненные его отцу; не вводить никаких новых законов и не изменять старых; важные дела решать по закону с соблюдением юридических требований, не объявлять войны и не заключать мира своею личной властью; не уступать никаких земель членам собственной фамилии и не конфисковать ничьего имущества в пользу короны.
Этим утверждениям тем легче можно поверить, что в описываемое время решительно некому было защищать права царя. Отец Михаила, Филарет, находился тогда в строгом плену у поляков и был так далек от мысли о возможности избрания его сына, что в частном письме к Шереметеву убеждал последнего в необходимости наложения некоторых ограничений на власть нового государя. Если Шереметев и был первым, предложившим избрать Михаила, пятнадцатилетнего мальчика, то это случилось потому, что он и его приверженцы считали вполне вероятным переход действительного управления России в их руки.
Первые годы царствования Михаила, до возвращения из плена его отца, ознаменовались частым созывом соборов и постоянными совещаниями бояр о делах страны. Это также подтверждает, что некоторые условия были поставлены боярами царю и им были приняты. В течение первой половины царствования Михаила Земскими Соборами было обсуждено и решено много важных вопросов. Отсутствие денег неоднократно заставляло царя прибегать к помощи займов и принудительным безвозвратным сборам. Был введен, между прочим, постоянный налог на имущество купцов и крестьян; новые обложения и сбор безвозвратных ссуд каждый раз получали утверждение Собора. Назначение нового патриарха в 1619 году было также его делом. Летописи говорят нам, что бояре, придворные чины и все население Московского государства обратились к Михаилу с просьбой склонить своего отца Филарета к принятию главенства в русской церкви. Два года спустя, в 1621 году, новый Собор обсуждал вопрос о том, вести ли России войну с Польшей. Сословия ответили утвердительно, но недостаток денег и солдат заставил правительство отсрочить исполнение этого решения.
Созыв соборов прекратился лишь по возвращении из Польши отца нового государя и возведении его в достоинство первого представителя православной церкви. Филарету за время его пребывания в Польше, вероятно, пришлось видеть, до какой степени власть короля ограничена там сеймом. Чтобы дать возможность сыну избежать той же участи, он, должно быть, убедил его положить конец регулярному созыву Земских Соборов. Вместо одного царя, контролируемого двумя советами – Боярской Думой и представителями различных сословий, Россия получила двух монархов. В актах того времени царь и патриарх одинаково назывались «Великими Государями». Оба судили все восходящие к ним дела и приказывали поступать так или иначе согласно с их обоюдным решением. Хотя профессор Сергеевич приписывает это совместное правление прекрасным отношениям, существовавшим между отцом-патриархом и сыном-царем, но одно это не объясняет нам причин, по которым первый представитель московского православия был призван играть преимущественную роль в отправлениях верховной власти даже впоследствии. Дело в том, что восстание 1612 года, закончившееся отступлением поляков из Москвы и возведением на престол человека истинно русского происхождения, было совершено столько же для защиты православия, сколько для сохранения национальной независимости. Настойчивые воззвания патриарха Гермогена из Москвы к причетнику Дионисию и монастырскому эконому Аврааму Палицыну, оба из Троицкой Лавры, требовавшие объединения всех национальных сил для защиты веры и отечества, привели к созданию государства, не менее проникнутого идеей своего провиденциального назначения – охранять чистые и всеобщие принципы христианства от искажения их папскими догматами, нежели идеей империи, совершенно свободной от какого бы то ни было иностранного вмешательства. По этой именно причине впоследствии, в царствование Алексея, патриарх Никон, вышедший из низших слоев народа, был поставлен на одну ногу с царем, по крайней мере в отношении внешних атрибутов верховной власти. Чрезвычайно поучительно с этой точки зрения недавно опубликованное и переведенное на русский язык описание путешествия в Россию Антиохийского патриарха Макария в XVI веке. Автора несколько раз приглашали на различные празднества, присутствуя на которых он видел, как царь Алексей подносил патриарху хлеб-соль и собольи меха. «Монарх казался слугою духовных вельмож», – говорится в этом описании. «Не удивительно ли слышать, – восклицает автор, – как царь, лично поднося эти подарки, обращается к нему с такими словами: “Твой сын, царь Алексей, кланяется твоему святейшеству и подносит тебе то-то и то-то!”». Правда, несколько лет спустя оба верховных владыки начали ссориться. На обратном пути патриарха Антиохийского нагнали царские послы и просили его вернуться назад как можно скорее: они объяснили удивленному архипастырю, что царь поссорился с Никоном и назвал его мужиком и незаконнорожденным, на что последний сказал: «Почему ты оскорбляешь меня? Ведь я твой святой отец?» Царь отказался признать за Никоном этот титул. Русские историки рассказывают, чем окончилась эта ссора и каких трудов стоило царю взять верх над своим упорным и опасным противником. Оба вынуждены были обратиться к суду восточных патриархов, которые окончательно высказались против мнимого бунтовщика, постановив, что патриарх, осмелившийся не покориться царю и изменить старые церковные статуты, должен быть лишен сана. И таким образом человек, писавшийся во всех государственных актах «Великим Государем Великой, Малой и Белой России» – тем же титулом, что и другой Великий Государь – царь, должен был кончить свои дни в монастырском уединении. Но это еще не было концом патриаршества. Еще в 1667 году иностранные патриархи объявили авторитет царя более высоким в делах политических, а патриарха – в церковных. И уже Петр Великий, желая сосредоточить в своих руках высшую власть в государстве и в церкви, отменил патриаршество, учредив вместо него высшую церковную коллегию, названную Святейшим Синодом. В настоящее время это учреждение состоит из часто сменяющихся членов высшего провинциального духовенства со светским прокурором во главе; последний назначается царской властью и пользуется правами министра.
В то время как власть патриарха в светских делах должна была уступить место царской власти, Земские Соборы сохранили при Алексее то же значение, каким они пользовались в первые годы царствования его отца. Хотя и не созываемые регулярно они тем не менее давали правительству указания почти по всем вопросам выдающейся важности, каковы война и мир, увеличение налогов и присоединение новых территорий.
В 1632 году война с Польшей потребовала сбора новых налогов. По этому поводу был созван Собор, который дал свое согласие на обложение общим налогом всех сословий в государстве – как купцов, так и служилых людей. Но обязательный размер налога для последних установлен не был: каждый вносил, сколько хотел. Собранные суммы предназначались на жалование войску. В течение следующих двух лет Собор дает царю указания относительно войны и налогов и об отношениях к Польше и крымским татарам. Царь жаловался на дурной прием, оказанный ханом его послу. Высшее духовенство, ответ которого только и сохранился, настаивало на необходимости построить укрепления на южной границе Московского государства – в украинских городах, которые, как Белгород или Воронеж, в течение веков оставались пионерами христианства и культуры в южнорусских степях, периодически подвергаясь татарским грабежам.
Так как бояре, разделившись на несколько партий, не могли согласиться на ком-либо из своей среды, а члены высшей аристократии, как князь Трубецкой, приняли сторону второго претендента, то решено было избрать нового царя за границей с условием, что он сохранит не только греческую церковь, но и старое право бояр наравне с царем участвовать в обсуждении и разрешении государственных дел. Это право за время царствования Ивана Грозного и его ближайшего предшественника Василия почти не соблюдалось. По хорошо известному свидетельству одного современника оба эти царя предпочитали совместному обсуждению всех дел с членами высшей аристократии частное совещание с одним или двумя приближенными людьми низшего происхождения, достигшими столь высокого положения благодаря совместным трудам или по капризу самодержца, либо же с помощью интриг какого-нибудь темного монаха. Недаром среди бояр была распространена легенда, согласно которой архиепископ Вассиан дал царю Ивану в 1553 году следующий совет: «Если ты желаешь быть самодержцем, не советуйся ни с кем умнее тебя самого. Таким образом ты окажешься самым мудрым из всех и будешь вполне спокойно занимать свой трон». Подобный совет был противоположен мнению людей, пропитанных идеями более отдаленной эпохи, о преимуществах совещания по всем делам с князьями и боярами, а не с «погребенными мертвецами», как называет монахов вроде Вассиана один из памфлетистов того времени [7]. Автор одного из таких политических памфлетов говорит, что царь во всех случаях должен справляться о мнении думных людей, снова и снова обсуждая вопрос с боярами, дабы прийти к наилучшему решению. Такова старая система, относительно которой гуманист Максим Грек, вынужденный, к несчастью для него, заняться русскими церковными и политическими делами, вел беседу с одним из советников Василия. Царь должен был уважать людей старых и жаловать их землею. Именно этот старый обычай, упраздненный государями XVI столетия, хотели восстановить бояре, договариваясь с Владиславом.
Но не одна только Боярская Дума фигурирует в документе, подлежавшем подписи польского королевича. Одновременно бояре потребовали и общего представительства для всей страны – Земского Собора. В лучший период своего царствования, ознаменованный завоеванием Астрахани и Казани и умелым внутренним управлением, Иван Грозный уже созывал соборы из различных выборных чиновников, на обязанности которых лежало взимание податей, и живших в Москве служилых людей. Но не такого совещания из одних лишь чиновников хотел Курбский, знаменитый противник Ивана Грозного; он желал учреждения в России истинного представительства, вероятно, следуя примеру Польско-Литовского королевства, где подобный институт мирно функционировал. Русскому же самодержцу эти ограничения верховной власти казались не менее смешными, чем те, которыми была связана Елизавета Английская. То, чего желал Курбский, был всеобщий народный совет, созываемый ежегодно и составленный из представителей всех городов и округов: с ними царь должен был обсуждать дела, касавшиеся всего народа в целом. Подобное учреждение, быть может, ближе знакомое польскому королю, нежели требовавшим его боярам, и было поставлено в условие королевичу Владиславу при его избрании на русский престол. Такие люди, как Филарет Романов, отец будущего царя Михаила, были столь же заинтересованы в принятии этих ограничений, как и недавние сторонники Шуйского, которые и его принудили согласиться на некоторые аналогичные условия.
Вероятно ли при таких условиях, чтобы, выбирая впоследствии царем одного из Романовых, принадлежавших к второстепенным боярским родам и своим возвышением обязанным браку Ивана Грозного с девушкой из их семьи, чтобы участники этих выборов оставили всякую мысль о конституционных гарантиях и об ограничении самодержавной власти? Ни в каком случае. И если новейшие русские историки высказывают предположения этого рода, их гипотеза находится в полном противоречии со свидетельствами того времени, исходящими из русских и иностранных источников. Обратимся прежде всего к Котошихину, очень известному эмигранту, жившему в Швеции; в своем сочинении о состоянии России в царствование Алексея, второго царя из дома Романовых, он ясно говорит, что это был первый из выбранных царей, не давший никакой ограничительной записи, как это делали предыдущие государи. «Если же от Алексея, – продолжает тот же автор, – этой записи не требовали, то лишь потому, что каждый знал его тихий нрав». Что касается Михаила, Котошихин говорит: «Хотя он и объявлял себя самодержцем, он ничего не мог предпринять без совета бояр». Говоря о характере этих ограничений, Котошихин отмечает лишь данное царем обещание не быть ни нетерпеливым, ни жестоким, «никого не казнить без суда и вины и о всех делах мыслить с боярами и думными людьми сообща и без их ведома тайно и явно ничего не делать». Это свидетельство Котошихина не является единственным русским свидетельством, которым мы располагаем по вопросу об ограничениях, наложенных на Михаила при его избрании. Один летописец того времени, родом из Пскова, с негодованием рассказывает, как при Михаиле бояре держали страну в своей власти, не обращая на царя никакого внимания и не боясь его, ибо они заставили монарха целовать крест на том, что он не будет приговаривать к смерти людей высокого положения и принадлежащих к боярскому роду и ограничится лишь заточением их в тюрьме. Другое сообщение, на которое ссылается Татищев, русский историк последнего столетия, говорит, что хотя избрание нового царя было всенародным, но на престол взошел он лишь после того, как подписал хартию вроде выданной Василием Шуйским. До сих пор мы не видели никаких упоминаний о соборе в обещаниях, дававшихся новоизбранными царями; речь шла лишь о Боярской Думе. Некоторые иностранцы идут в своих утверждениях несколько дальше. Шведский писатель Фоккеродт говорит, что среди обязательств, принятых на себя юным царем, имелось и такое, по которому без согласия собора царь не должен был вводить новые законы, назначать какие-либо налоги или затевать войну. Почти то же самое повторяет и немецкий авторитет Штрааленберг, вполне основательно замечая, что идея таких ограничений была заимствована в Польше, где уже в середине XVI столетия, при Стефане Батории, сейм и частный совет пользовались значительной политической властью. Штрааленберг определенно утверждает, что до своего коронования Михаил принял и подписал следующие условия: сохранять и поддерживать религию; забыть все обиды, когда-либо причиненные его отцу; не вводить никаких новых законов и не изменять старых; важные дела решать по закону с соблюдением юридических требований, не объявлять войны и не заключать мира своею личной властью; не уступать никаких земель членам собственной фамилии и не конфисковать ничьего имущества в пользу короны.
Этим утверждениям тем легче можно поверить, что в описываемое время решительно некому было защищать права царя. Отец Михаила, Филарет, находился тогда в строгом плену у поляков и был так далек от мысли о возможности избрания его сына, что в частном письме к Шереметеву убеждал последнего в необходимости наложения некоторых ограничений на власть нового государя. Если Шереметев и был первым, предложившим избрать Михаила, пятнадцатилетнего мальчика, то это случилось потому, что он и его приверженцы считали вполне вероятным переход действительного управления России в их руки.
Первые годы царствования Михаила, до возвращения из плена его отца, ознаменовались частым созывом соборов и постоянными совещаниями бояр о делах страны. Это также подтверждает, что некоторые условия были поставлены боярами царю и им были приняты. В течение первой половины царствования Михаила Земскими Соборами было обсуждено и решено много важных вопросов. Отсутствие денег неоднократно заставляло царя прибегать к помощи займов и принудительным безвозвратным сборам. Был введен, между прочим, постоянный налог на имущество купцов и крестьян; новые обложения и сбор безвозвратных ссуд каждый раз получали утверждение Собора. Назначение нового патриарха в 1619 году было также его делом. Летописи говорят нам, что бояре, придворные чины и все население Московского государства обратились к Михаилу с просьбой склонить своего отца Филарета к принятию главенства в русской церкви. Два года спустя, в 1621 году, новый Собор обсуждал вопрос о том, вести ли России войну с Польшей. Сословия ответили утвердительно, но недостаток денег и солдат заставил правительство отсрочить исполнение этого решения.
Созыв соборов прекратился лишь по возвращении из Польши отца нового государя и возведении его в достоинство первого представителя православной церкви. Филарету за время его пребывания в Польше, вероятно, пришлось видеть, до какой степени власть короля ограничена там сеймом. Чтобы дать возможность сыну избежать той же участи, он, должно быть, убедил его положить конец регулярному созыву Земских Соборов. Вместо одного царя, контролируемого двумя советами – Боярской Думой и представителями различных сословий, Россия получила двух монархов. В актах того времени царь и патриарх одинаково назывались «Великими Государями». Оба судили все восходящие к ним дела и приказывали поступать так или иначе согласно с их обоюдным решением. Хотя профессор Сергеевич приписывает это совместное правление прекрасным отношениям, существовавшим между отцом-патриархом и сыном-царем, но одно это не объясняет нам причин, по которым первый представитель московского православия был призван играть преимущественную роль в отправлениях верховной власти даже впоследствии. Дело в том, что восстание 1612 года, закончившееся отступлением поляков из Москвы и возведением на престол человека истинно русского происхождения, было совершено столько же для защиты православия, сколько для сохранения национальной независимости. Настойчивые воззвания патриарха Гермогена из Москвы к причетнику Дионисию и монастырскому эконому Аврааму Палицыну, оба из Троицкой Лавры, требовавшие объединения всех национальных сил для защиты веры и отечества, привели к созданию государства, не менее проникнутого идеей своего провиденциального назначения – охранять чистые и всеобщие принципы христианства от искажения их папскими догматами, нежели идеей империи, совершенно свободной от какого бы то ни было иностранного вмешательства. По этой именно причине впоследствии, в царствование Алексея, патриарх Никон, вышедший из низших слоев народа, был поставлен на одну ногу с царем, по крайней мере в отношении внешних атрибутов верховной власти. Чрезвычайно поучительно с этой точки зрения недавно опубликованное и переведенное на русский язык описание путешествия в Россию Антиохийского патриарха Макария в XVI веке. Автора несколько раз приглашали на различные празднества, присутствуя на которых он видел, как царь Алексей подносил патриарху хлеб-соль и собольи меха. «Монарх казался слугою духовных вельмож», – говорится в этом описании. «Не удивительно ли слышать, – восклицает автор, – как царь, лично поднося эти подарки, обращается к нему с такими словами: “Твой сын, царь Алексей, кланяется твоему святейшеству и подносит тебе то-то и то-то!”». Правда, несколько лет спустя оба верховных владыки начали ссориться. На обратном пути патриарха Антиохийского нагнали царские послы и просили его вернуться назад как можно скорее: они объяснили удивленному архипастырю, что царь поссорился с Никоном и назвал его мужиком и незаконнорожденным, на что последний сказал: «Почему ты оскорбляешь меня? Ведь я твой святой отец?» Царь отказался признать за Никоном этот титул. Русские историки рассказывают, чем окончилась эта ссора и каких трудов стоило царю взять верх над своим упорным и опасным противником. Оба вынуждены были обратиться к суду восточных патриархов, которые окончательно высказались против мнимого бунтовщика, постановив, что патриарх, осмелившийся не покориться царю и изменить старые церковные статуты, должен быть лишен сана. И таким образом человек, писавшийся во всех государственных актах «Великим Государем Великой, Малой и Белой России» – тем же титулом, что и другой Великий Государь – царь, должен был кончить свои дни в монастырском уединении. Но это еще не было концом патриаршества. Еще в 1667 году иностранные патриархи объявили авторитет царя более высоким в делах политических, а патриарха – в церковных. И уже Петр Великий, желая сосредоточить в своих руках высшую власть в государстве и в церкви, отменил патриаршество, учредив вместо него высшую церковную коллегию, названную Святейшим Синодом. В настоящее время это учреждение состоит из часто сменяющихся членов высшего провинциального духовенства со светским прокурором во главе; последний назначается царской властью и пользуется правами министра.
В то время как власть патриарха в светских делах должна была уступить место царской власти, Земские Соборы сохранили при Алексее то же значение, каким они пользовались в первые годы царствования его отца. Хотя и не созываемые регулярно они тем не менее давали правительству указания почти по всем вопросам выдающейся важности, каковы война и мир, увеличение налогов и присоединение новых территорий.
В 1632 году война с Польшей потребовала сбора новых налогов. По этому поводу был созван Собор, который дал свое согласие на обложение общим налогом всех сословий в государстве – как купцов, так и служилых людей. Но обязательный размер налога для последних установлен не был: каждый вносил, сколько хотел. Собранные суммы предназначались на жалование войску. В течение следующих двух лет Собор дает царю указания относительно войны и налогов и об отношениях к Польше и крымским татарам. Царь жаловался на дурной прием, оказанный ханом его послу. Высшее духовенство, ответ которого только и сохранился, настаивало на необходимости построить укрепления на южной границе Московского государства – в украинских городах, которые, как Белгород или Воронеж, в течение веков оставались пионерами христианства и культуры в южнорусских степях, периодически подвергаясь татарским грабежам.