И Кэрби замер на месте.
— Вы ведь тоже меня облапошите, потому что вы такая же сволочь, как и все остальные. — И парень снова сплюнул. Было в его тоне что-то, заставившее Кэрби слушать его молча.
— Вернее, облапошили бы, не знай я того, что о вас знаю. — И парень усмехнулся.
— И… и что же ты… что же ты обо мне знаешь? — выдавил наконец Кэрби.
— Знаю, что это вы убили Нэнси Буллит, а ниггер просто случайно шел по переулку и подвернулся вам под руку. Вы ведь с Нэнси давно путались, мистер Кэрби, она вам сказала, что у нее будет от вас ребенок, и требовала пятьсот монет, грозилась, что закатит скандал. А вы ведь жениться собираетесь, мистер Кэрби. Я все слышал, мистер Кэрби, и видел все. Она сказала, что написала письмо вашей невесте. А вы потом ее уже мертвую обыскали и письмо нашли. Только малограмотная она была, мистер Кэрби, писала еле-еле, с ошибками. Так что она только черновик написала и пришла с ним к Джеку, к хозяину моему покойному. Хозяин его начисто и переписал. Она ему часто маисовую таскала, почитай, кроме нее, у него и души-то ни одной толком знакомой не было. Жалел он ее, что ли. А может, она его. Ну, Джек-то, он умер, значит, сгорел, а черновик я припрятал. Никуда вы не отвертитесь, мистер Кэрби, хоть вы в клане и «дракон». Джеффи Робертсон давно на ваше место метит, он вас страсть как не любит…
Бернард не зря столько времени ошивался в мастерской Джека. Ведь техасцы почесать языками не дураки, а на парнишку кто ж будет обращать внимание…
— Так что вы не ерепеньтесь попусту, мистер Кэрби. Если вы мне чего такое сделаете, этот черновик все равно в полицию попадет. Я его одному парню дал и попросил завтра отправить. А если договоримся, то я его сегодня заберу.
Кэрби рухнул обратно на диван.
— Да вы не сомневайтесь, мистер Кэрби. Я к вам со всем уважением, по-хорошему, потому как вы — настоящий джентльмен. Вы мне две «косых» за черновик отвалите да штучку мою на мое имя запатентуете, а там не пожалеете. Мы еще друг другу сгодимся, мистер Кэрби, поверьте, здорово сгодимся.
В последующие пятьдесят лет патент на коронку для бура принес хозяину — Бернарду Хаузу, числившемуся в документах ее изобретателем, 746 миллионов чистой прибыли. Его наличные расходы на реализацию изобретения составили: пятьдесят центов на стрихнин, два цента на коробок спичек, десять центов на изготовление клейстера и десять центов на газету. Маисовую для Джека всегда отпускали в кредит, ну а керосин у него был свой. Нетрудно подсчитать, что 746 миллионов дохода было получено с затраченных семидесяти двух центов, из которых, как оказалось, двадцать были потрачены зря. Бернард долго не мог их забыть.
Нет, у Бернарда Хауза не было никакого дяди-миллионера. Но он сумел не упустить своего случая. А дальше эффективно «выжимал» деньги из всего, что могли ухватить его длинные цепкие руки. А ухватить они умудрялись очень многое.
ДЖЕРАЛЬД ФИНЧЛИ
Мне просто необходимо было отвести душу. Признаться честно, из джунглей Таиланда я выбрался с трудом. Да и какое там выбрался — насилу ноги унес. И это в наше время, когда обстановка в каждой стране мирная, само сознание людей, казалось бы, привыкло к новому образу жизни, я вынужден был бежать… Да, это я — старший инспектор Спецотдела по борьбе с наркотиками Совета Безопасности ООН, Джеральд Финчли. Вот уж не подумал бы никогда, что где-то со мной такое может случиться.
Такого дела не было еще в моей весьма обширной практике. Мы наткнулись на очередную базу «пушеров», торговцев наркотиками. Перед операцией обязательно требовалась обстоятельная разведка, чтобы, разгромив базу, не оборвать ведущие от нее дальше концы. Без этого об успехе дела и говорить было нечего.
А в результате погибли двое моих талантливых сотрудников, а Гарсиа Фернандес, мой заместитель-венесуэлец, лежит в бангкокском госпитале с простреленным легким. Я тащил его на себе по джунглям пять миль, пока нас не заметили с патрульного вертолета. Базу, разумеется, успели эвакуировать прежде, чем туда прибыл десант. В общем и целом операцию я завалил.
Шеф пытался убедить меня, что все дело в редчайшем совпадении: кто же мог предположить, что Фернандеса опознает один из его соотечественников, оказавшийся там. Но мне от этих душеспасительных разговоров не становилось легче.
И единственное, чего мне хотелось, когда я покинул кабинет начальства, — это увидеть Сергея Карпова, симпатичного парня из России, с которым мы познакомились год назад, когда редакция «Вестника» прислала его освещать одну из наших операций.
Живи мы в печальной памяти времена Джо Маккарти, Гарри Трумэна, дружба с этим человеком наверняка вышла бы мне боком. До сих пор ведь в глазах многих наших «блюстителей устоев» русский «оттуда» — чужак, подрывной элемент, источник зла. А я, коль скоро с ним дружбу веду, — потенциальный предатель.
Нас всю жизнь учили бояться, а мы не хотели жить в страхе. Нас учили ненавидеть, а мы не хотели ненависти. Нас готовили к войне, а мы не хотели воевать. Ведь мы, американцы, народ дружелюбный и общительный. Даже, говорят, иногда чересчур. И загонять свою общительность, свое любопытство к жизни других, свое стремление сделать с ними бизнес в навязываемые узкие рамки «национальной безопасности» нам всегда обходилось себе дороже.
Есть у каждого народа свой характер. Я чту наши национальные устои и традиции не меньше любого другого, но почему мы должны разрешать узколобым мракобесам держать монополию на интерпретацию наших традиций? Это же не производство стирального порошка. Многим моя служба в органах ООН не по душе, многие у нас эту организацию не жалуют, считают, что миру была бы полезнее главенствующая роль США, а не форума международного сообщества.
Интересный он парень, Сергей Карпов. Совершенно непохож на привычный мне тип репортера: больше слушает, чем говорит, неназойлив, к людям проявляет неподдельный интерес, а не стремится просто выжать из них информацию для сенсационного материала.
Девицы при его появлении млеют. Другой на его месте с такой внешностью только и знал бы, что романы крутить: рост под два метра, в плечах, как у них в России говорят, косая сажень, волнистые темные волосы, голубые глаза, открытое, приятное, чуть наивное лицо… Но наивность его весьма обманчива — язык у парня остер как бритва. Двумя-тремя словами он может дать человеку убийственную характеристику, но делает это нечасто. Однажды объяснил полушутя-полусерьезно: «Язык — мое оружие. Оружие же без нужды в ход не пускают».
Нравится мне этот Карпов, и все тут. Я бы, конечно, мог перечислять его достоинства долго, может быть, нашел бы и недостатки. Даже наверняка нашел бы. Но стоит ли копаться в человеке, если он твой друг… Друзей у меня, конечно, и без Сергея хватает. Но вот бывают случаи, когда хочется повидать именно его. Почему? Из-за той его черты характера, которую сами русские зовут «душевностью». А что это такое? Знать-то я знаю, но вот объяснить… Эх, заразная же это штука — «загадочная русская душа»! И прилипчивая. Вот так пообщается с ними нормальный деловой американец и, глядишь, сам становится «загадочным», что твой Достоевский.
В фиолетовом полумраке нашего излюбленного бара я сразу же увидел Сергея. Он уныло сидел за стойкой спиной к двери и лениво потягивал что-то через соломинку. Уныние выражала вся его спина, облаченная во всепогодный пиджак из темно-коричневой кожи, задержавшийся у репортеров, несмотря на все превратности моды, ставший своего рода униформой. Пил он наверняка апельсиновый сок со льдом. Вряд ли молоко, его он любит не меньше, но на людях пить стесняется. Тоже мне, журналист…
Однако слишком уж он размяк. Я тихо подкрался к нему и рявкнул прямо в ухо:
— Привет, Сергей!
Карпов инстинктивно попытался увернуться, но не успел и чуть не слетел со стула от ласкового, дружеского прикосновения моей полицейской лапы.
— Вы не могли бы вести себя более пристойно, инспектор Финчли, тем более в общественном месте? — сухо спросил он, снова устраиваясь на своем насесте. — А то от ваших дружеских приветствий мне придется преждевременно выйти на пенсию по инвалидности.
— Ничего, — усмехнулся я. — Зато будет много свободного времени, сумеешь роман о нашем СОБН написать. Тема модная, так что роман с радостью опубликуют. А полгонорара отдашь мне. За идею.
— Знаешь, Джерри, при нашей первой встрече ты произвел на меня впечатление интеллигентного человека, — буркнул Сергей. — Как я мог так ошибиться?
— А меня в тот раз сильно контузило, — засмеялся я, устраиваясь на табурете рядом с ним и заказывая оживившемуся бармену два виски. Карпов возражать не стал, думаю, из уважения ко мне. — И от встряски всплыла на поверхность вторая половина моего «я» — личность ученого-астронома, которую в обычных условиях вытесняет и подавляет личность полицейского.
Я когда-то действительно был астрономом, это чистая правда. Жил в небольшом уютном городишке, где была крохотная, но удобная обсерватория, писал книгу, которая, может быть, и была никому не нужна, но само написание которой доставляло мне удовольствие и возвышало в собственных глазах. Мне тогда даже в голову прийти не могло, что в моем заштатном городке орудует целая шайка торговцев наркотиками, что скоро я переквалифицируюсь на ловца этих контрабандистов.
Контрабандистов привлекло мое положение ученого-астронома и репутация человека несколько не от мира сего плюс авторитет капитана нашей городской футбольной команды, добившейся всеамернканской известности, что, как они считали, могло принести пользу бизнесу. Но скорее всего их устраивало сочетание всех этих факторов, вместе взятых. Предложение, что и говорить, мне сделали заманчивое. Но не по адресу. По молодости лет я вспылил, решил покарать злодеев, добиться торжества справедливости и обратился в полицию, прихватив с собой в порядке вещественных доказательств двух сопляков, которые сунулись ко мне с этим заманчивым предложением. А шеф нашей местной полиции и почти весь его персонал, как выяснилось несколько позже, именно на них и работали. Вернее, на их хозяев.
В итоге после того, как я получил три пулевых и одно ножевое ранение и чудом остался жив, местную полицию и местную мафию посадили в одну и ту же тюрьму, поскольку, на мое счастье, в дело вмешался СОБН. Но главари ушли. Тогда я еще не понимал того, что, увы, чересчур хорошо знаю сейчас, — им служит не только местная полиция, да и не одна только полиция.
У нас ведь обычно что получается: накрываем мы где-то периферийное звено, громим отдельную базу, но вытянуть и размотать всю цепь целиком не можем. Кто-то умело рвет ее, как только мы беремся за дело слишком рьяно. Рвет и запутывает следы. Вот потому-то я так и расстроился сейчас, завалив операцию, — казалось, выпал очень нечастый в нашей работе случай зацепиться за что-то основательное, да не тут-то было.
А следы наши враги запутывают очень умело, устраняя при этом наиболее активных наших сотрудников, зачастую получая о них информацию намного оперативнее и полнее, чем мы о своем противнике. Не исключено, что прямиком из наших досье и папок. Так что и в своем собственном отделе я отнюдь не всем целиком и полностью доверяю. Не думаю, чтобы кто-нибудь хотел так работать.
Сергей мне как-то сказал по этому поводу:
— Беда ваша в том, что рубите вы сучья, и иногда даже довольно эффективно. Щепки летят с шумом и треском. Но сучьев много, и со всеми вам не справиться, если не срубить ствол под корень. А этого вам никто не разрешит.
Я было взвился:
— Как так не разрешит? У нас свободная страна, и людям давно уже надоело, что молодежь, их детей травят всяким зельем. Ты только посмотри, какая поднялась кампания борьбы против наркомании: врачи добровольно дежурят в специально оборудованных больницах; учителя пытаются занять подростков, чтобы отвлечь их от всяких уличных шаек, где процветает наркомания; общественные организации создают специальные фонды помощи жителям бедных районов, где особенно активно орудуют «пушеры». Известно ведь, что в безысходной нищете час искусственного блаженства, купленный за пятерку, иногда кажется единственным выходом. Мы боремся с этой заразой и справимся с ней…
— А «пушеры» ходят за вами по пятам и стреляют вам в спину, — хмыкнул Сергей. — Все деньги, друг мой, деньги. Я от души желаю вам успеха, ты же знаешь. Но в корень бить вам все равно не дадут, потому что в корне — деньги, как ты сам лучше меня знаешь, деньги большие, чтобы от них так запросто отказаться. Торговля наркотиками давно превратилась в хорошо поставленный бизнес. И, по данным ООН, дает своим организаторам больше прибыли, чем вся космическая промышленность.
Русские подо все стремятся подвести социальную базу. Но… За годы службы в СОБН я уже привык, что в Совете Безопасности наша организация получает больше поддержки от Советского Союза, чем от американского правительства. Вот и задумаешься поневоле.
В бытность свою астрономом я как-то по-другому на эти вещи смотрел. Ну не парадокс ли — обрести философский взгляд на жизнь, переквалифицировавшись из ученого в полицейского!
Хотя всерьез я начал об этом задумываться, еще когда отлеживался в госпитале после крушения моей башни из слоновой кости, крушения иллюзий о независимости академической жизни от суеты мирской и грез о безмятежном существовании среди друзей в тихом городке с его обсерваторией, библиотекой и спортивными площадками.
Задумался потому, что потерял Боба — давнишнего своего друга, коллегу и соратника по этим самым спортплощадкам, который за большие деньги стал связником бандитов. Он-то и порекомендовал им начать обрабатывать меня. Как знать, может, по-своему он о моем благе и заботился — как же, заработал сам, дай заработать и другу. Да и о чем тут особенно рассуждать, если в засаду, из которой я чудом ушел еле живой и не ушел бы вообще, если бы не счастливое стечение обстоятельств, заманила меня Кэт, на которой я хотел прежде жениться. Но что поделаешь, если очень уж она любила меха и бриллианты.
Мы с Сергеем молча сидели бок о бок за стойкой, потягивая виски. Хорошо, когда есть человек, с которым можно вот так просто помолчать. Даже от души отлегло.
— Как у тебя дела? — спросил я наконец, заказав нам еще по бокалу.
— Дела как сажа бела, — вздохнул мой русский приятель, помешивая лед в бокале.
Беседуя, мы обычно «меняемся языками» для практики — я разговариваю по-русски, он по-английски. Но сейчас он тоже говорил по-русски, из чего мне нетрудно было сделать вывод, что мой друг действительно чем-то изрядно огорчен. Я так не привык видеть этого здорового русского парня растерянным или опечаленным, что даже забыл о своих собственных заботах.
— Так что же у тебя стряслось? Главный редактор статью зарезал? Или ты проиграл в шахматы любимому партнеру? — пошутил я.
Карпов любит шахматы. С друзьями он играет охотно, потому что знает: им интересно с ним играть. Но когда ему хочется помериться силами с достойным противником, играет со специальным шахматным компьютером повышенной сложности. За год всего одну партию ему проиграл и ужасно расстроился. Живем мы в компьютерный век, но Карпов считает, что машина никогда не должна стать интеллектуально сильней человека. Или, вернее, человек не должен стать интеллектуально слабее компьютера. По его мнению, логика и быстрота мышления компьютера должны лишь все время подстегивать человека, держать в постоянной рабочей форме мыслительные способности, напрягать и тренировать их.
— Ну, признавайся, еще раз продул своему железному ящику? — засмеялся я и стукнул его слегка по плечу.
Он отрицательно качнул головой и продолжал молчать. Это мне совершенно не понравилось. Необходимо было его расшевелить.
— Неужто… — я сделал страшные глаза, — Сергей Карпов совершил предосудительный поступок и теперь стыдится показаться на глаза соотечественникам?
— Единственное, что есть предосудительного в моем поведении, это дружба с тобой, — вздохнул Сергей. — Мало кто из моих соотечественников понимает, как я могу дружить с человеком столь низкого интеллектуального уровня.
— Ладно, не злись, я больше не шучу, — миролюбиво сказал я.
— Нет, почему же, если выйдет остроумно — я не против, — пробурчал он. — Только не очень верится, что у тебя получится.
— Сережа, что же случилось? — спросил я уже серьезно.
— Дали мне тут одно задание… — начал он, теребя галстук. — Думал, управлюсь, перед шефом щегольну, и все такое… А получилось совсем не так, как хотелось. Меня послали взять интервью у Хауза…
«У Хауза? — тут же мелькнуло у меня в голове. — Ничего себе… Интересно, на какую тему они должны были беседовать?»
Сергей в лицах принялся рассказывать мне обо всем, что с ним произошло дальше.
То, что Хауз «тянет резину», Сергей заподозрил сразу, когда была отложена заранее согласованная встреча. Нет, ему не отказали, а вежливо попросили перенести встречу на более удобное для мистера Хауза время. То же самое повторилось и во второй раз. А когда это произошло и в третий, он все окончательно понял. Сергей поинтересовался, когда же наступит это «удобное время», ему посоветовали позвонить через месяц.
— Это еще не конец света! — засмеялся я.
— Ведь я самонадеянно, как мальчишка, заявил шефу, что уже добился согласия на встречу и через два дня сдам срочный и нужный материал, — вздохнул Сергей.
В редакции Сергей самый молодой, коллеги его — опытные, цепкие профессионалы, и он боится показаться слабачком.
— Хауз не хочет меня принимать, — продолжал Сергей. — Но почему? Что ему от меня скрывать?
— Крупному бизнесмену всегда есть что прятать от прессы!
Мы помолчали. Почему Хауз так странно повел себя? Совсем на него не похоже. Ведь рекламу он любит. Тратит на нее огромные деньги, а сейчас отказался от бесплатной. Только ли из-за подводных разработок? Вряд ли. У миллиардера есть какие-то основания отказываться от интервью русскому журналисту.
КОРОЛЬ И НАСЛЕДНИК
К 1995 году, в канун девяностолетнего юбилея, Бернард Хауз, прозванный за свою особую, непонятную большинству конкурентов, да и просто всякой мелкоте и обывателям манеру вести дела и за некоторые «оригинальные» личные привычки Невидимкой, «стоил» ни много ни мало — около восьми миллиардов долларов.
Жил он в полнейшей изоляции то на купленном им острове в Атлантическом океане, то в специально выстроенных для него домах-крепостях в Багаме, Акапулько, Лондоне и Лас-Вегасе, где у него были не только свои заводы, но и игорные и публичные дома.
Со своими секретарями, юристами и советниками Хауз общался только через стеклянную стенку, прикладывая к ней записки с инструкциями. Количество персонала, общающегося с боссом непосредственно, сократилось лишь до пяти человек. Одним из этих пяти был внук Хауза Ричард, единственный оставшийся в живых прямой наследник старика. Его отец, сын Бернарда Хауза, много лет назад погиб в авиационной катастрофе при весьма странных, вызывающих некоторые подозрения обстоятельствах.
Ричард и был тем человеком, к кому знаменитый Невидимка снизошел до личной беседы в начале 1995 года.
Старик допустил к себе Ричарда, но приказал охране облачить своего внука в специально доставленный и несколько раз заранее продезинфицированный… космический скафандр! И велел разговаривать с собой по радио.
Перед дедом на столике стоял небольшой микрофон, а на голове красовались наушники.
Бернард Хауз по-старчески пожевал дряблыми губами:
— Ричард, по пустякам я не стал бы встречаться с тобой… Я стар, болен, и долго мне уже не протянуть…
— Вы ведь тоже меня облапошите, потому что вы такая же сволочь, как и все остальные. — И парень снова сплюнул. Было в его тоне что-то, заставившее Кэрби слушать его молча.
— Вернее, облапошили бы, не знай я того, что о вас знаю. — И парень усмехнулся.
— И… и что же ты… что же ты обо мне знаешь? — выдавил наконец Кэрби.
— Знаю, что это вы убили Нэнси Буллит, а ниггер просто случайно шел по переулку и подвернулся вам под руку. Вы ведь с Нэнси давно путались, мистер Кэрби, она вам сказала, что у нее будет от вас ребенок, и требовала пятьсот монет, грозилась, что закатит скандал. А вы ведь жениться собираетесь, мистер Кэрби. Я все слышал, мистер Кэрби, и видел все. Она сказала, что написала письмо вашей невесте. А вы потом ее уже мертвую обыскали и письмо нашли. Только малограмотная она была, мистер Кэрби, писала еле-еле, с ошибками. Так что она только черновик написала и пришла с ним к Джеку, к хозяину моему покойному. Хозяин его начисто и переписал. Она ему часто маисовую таскала, почитай, кроме нее, у него и души-то ни одной толком знакомой не было. Жалел он ее, что ли. А может, она его. Ну, Джек-то, он умер, значит, сгорел, а черновик я припрятал. Никуда вы не отвертитесь, мистер Кэрби, хоть вы в клане и «дракон». Джеффи Робертсон давно на ваше место метит, он вас страсть как не любит…
Бернард не зря столько времени ошивался в мастерской Джека. Ведь техасцы почесать языками не дураки, а на парнишку кто ж будет обращать внимание…
— Так что вы не ерепеньтесь попусту, мистер Кэрби. Если вы мне чего такое сделаете, этот черновик все равно в полицию попадет. Я его одному парню дал и попросил завтра отправить. А если договоримся, то я его сегодня заберу.
Кэрби рухнул обратно на диван.
— Да вы не сомневайтесь, мистер Кэрби. Я к вам со всем уважением, по-хорошему, потому как вы — настоящий джентльмен. Вы мне две «косых» за черновик отвалите да штучку мою на мое имя запатентуете, а там не пожалеете. Мы еще друг другу сгодимся, мистер Кэрби, поверьте, здорово сгодимся.
В последующие пятьдесят лет патент на коронку для бура принес хозяину — Бернарду Хаузу, числившемуся в документах ее изобретателем, 746 миллионов чистой прибыли. Его наличные расходы на реализацию изобретения составили: пятьдесят центов на стрихнин, два цента на коробок спичек, десять центов на изготовление клейстера и десять центов на газету. Маисовую для Джека всегда отпускали в кредит, ну а керосин у него был свой. Нетрудно подсчитать, что 746 миллионов дохода было получено с затраченных семидесяти двух центов, из которых, как оказалось, двадцать были потрачены зря. Бернард долго не мог их забыть.
Нет, у Бернарда Хауза не было никакого дяди-миллионера. Но он сумел не упустить своего случая. А дальше эффективно «выжимал» деньги из всего, что могли ухватить его длинные цепкие руки. А ухватить они умудрялись очень многое.
ДЖЕРАЛЬД ФИНЧЛИ
(16.4.2005 г.)
Мне просто необходимо было отвести душу. Признаться честно, из джунглей Таиланда я выбрался с трудом. Да и какое там выбрался — насилу ноги унес. И это в наше время, когда обстановка в каждой стране мирная, само сознание людей, казалось бы, привыкло к новому образу жизни, я вынужден был бежать… Да, это я — старший инспектор Спецотдела по борьбе с наркотиками Совета Безопасности ООН, Джеральд Финчли. Вот уж не подумал бы никогда, что где-то со мной такое может случиться.
Такого дела не было еще в моей весьма обширной практике. Мы наткнулись на очередную базу «пушеров», торговцев наркотиками. Перед операцией обязательно требовалась обстоятельная разведка, чтобы, разгромив базу, не оборвать ведущие от нее дальше концы. Без этого об успехе дела и говорить было нечего.
А в результате погибли двое моих талантливых сотрудников, а Гарсиа Фернандес, мой заместитель-венесуэлец, лежит в бангкокском госпитале с простреленным легким. Я тащил его на себе по джунглям пять миль, пока нас не заметили с патрульного вертолета. Базу, разумеется, успели эвакуировать прежде, чем туда прибыл десант. В общем и целом операцию я завалил.
Шеф пытался убедить меня, что все дело в редчайшем совпадении: кто же мог предположить, что Фернандеса опознает один из его соотечественников, оказавшийся там. Но мне от этих душеспасительных разговоров не становилось легче.
И единственное, чего мне хотелось, когда я покинул кабинет начальства, — это увидеть Сергея Карпова, симпатичного парня из России, с которым мы познакомились год назад, когда редакция «Вестника» прислала его освещать одну из наших операций.
Живи мы в печальной памяти времена Джо Маккарти, Гарри Трумэна, дружба с этим человеком наверняка вышла бы мне боком. До сих пор ведь в глазах многих наших «блюстителей устоев» русский «оттуда» — чужак, подрывной элемент, источник зла. А я, коль скоро с ним дружбу веду, — потенциальный предатель.
Нас всю жизнь учили бояться, а мы не хотели жить в страхе. Нас учили ненавидеть, а мы не хотели ненависти. Нас готовили к войне, а мы не хотели воевать. Ведь мы, американцы, народ дружелюбный и общительный. Даже, говорят, иногда чересчур. И загонять свою общительность, свое любопытство к жизни других, свое стремление сделать с ними бизнес в навязываемые узкие рамки «национальной безопасности» нам всегда обходилось себе дороже.
Есть у каждого народа свой характер. Я чту наши национальные устои и традиции не меньше любого другого, но почему мы должны разрешать узколобым мракобесам держать монополию на интерпретацию наших традиций? Это же не производство стирального порошка. Многим моя служба в органах ООН не по душе, многие у нас эту организацию не жалуют, считают, что миру была бы полезнее главенствующая роль США, а не форума международного сообщества.
Интересный он парень, Сергей Карпов. Совершенно непохож на привычный мне тип репортера: больше слушает, чем говорит, неназойлив, к людям проявляет неподдельный интерес, а не стремится просто выжать из них информацию для сенсационного материала.
Девицы при его появлении млеют. Другой на его месте с такой внешностью только и знал бы, что романы крутить: рост под два метра, в плечах, как у них в России говорят, косая сажень, волнистые темные волосы, голубые глаза, открытое, приятное, чуть наивное лицо… Но наивность его весьма обманчива — язык у парня остер как бритва. Двумя-тремя словами он может дать человеку убийственную характеристику, но делает это нечасто. Однажды объяснил полушутя-полусерьезно: «Язык — мое оружие. Оружие же без нужды в ход не пускают».
Нравится мне этот Карпов, и все тут. Я бы, конечно, мог перечислять его достоинства долго, может быть, нашел бы и недостатки. Даже наверняка нашел бы. Но стоит ли копаться в человеке, если он твой друг… Друзей у меня, конечно, и без Сергея хватает. Но вот бывают случаи, когда хочется повидать именно его. Почему? Из-за той его черты характера, которую сами русские зовут «душевностью». А что это такое? Знать-то я знаю, но вот объяснить… Эх, заразная же это штука — «загадочная русская душа»! И прилипчивая. Вот так пообщается с ними нормальный деловой американец и, глядишь, сам становится «загадочным», что твой Достоевский.
В фиолетовом полумраке нашего излюбленного бара я сразу же увидел Сергея. Он уныло сидел за стойкой спиной к двери и лениво потягивал что-то через соломинку. Уныние выражала вся его спина, облаченная во всепогодный пиджак из темно-коричневой кожи, задержавшийся у репортеров, несмотря на все превратности моды, ставший своего рода униформой. Пил он наверняка апельсиновый сок со льдом. Вряд ли молоко, его он любит не меньше, но на людях пить стесняется. Тоже мне, журналист…
Однако слишком уж он размяк. Я тихо подкрался к нему и рявкнул прямо в ухо:
— Привет, Сергей!
Карпов инстинктивно попытался увернуться, но не успел и чуть не слетел со стула от ласкового, дружеского прикосновения моей полицейской лапы.
— Вы не могли бы вести себя более пристойно, инспектор Финчли, тем более в общественном месте? — сухо спросил он, снова устраиваясь на своем насесте. — А то от ваших дружеских приветствий мне придется преждевременно выйти на пенсию по инвалидности.
— Ничего, — усмехнулся я. — Зато будет много свободного времени, сумеешь роман о нашем СОБН написать. Тема модная, так что роман с радостью опубликуют. А полгонорара отдашь мне. За идею.
— Знаешь, Джерри, при нашей первой встрече ты произвел на меня впечатление интеллигентного человека, — буркнул Сергей. — Как я мог так ошибиться?
— А меня в тот раз сильно контузило, — засмеялся я, устраиваясь на табурете рядом с ним и заказывая оживившемуся бармену два виски. Карпов возражать не стал, думаю, из уважения ко мне. — И от встряски всплыла на поверхность вторая половина моего «я» — личность ученого-астронома, которую в обычных условиях вытесняет и подавляет личность полицейского.
Я когда-то действительно был астрономом, это чистая правда. Жил в небольшом уютном городишке, где была крохотная, но удобная обсерватория, писал книгу, которая, может быть, и была никому не нужна, но само написание которой доставляло мне удовольствие и возвышало в собственных глазах. Мне тогда даже в голову прийти не могло, что в моем заштатном городке орудует целая шайка торговцев наркотиками, что скоро я переквалифицируюсь на ловца этих контрабандистов.
Контрабандистов привлекло мое положение ученого-астронома и репутация человека несколько не от мира сего плюс авторитет капитана нашей городской футбольной команды, добившейся всеамернканской известности, что, как они считали, могло принести пользу бизнесу. Но скорее всего их устраивало сочетание всех этих факторов, вместе взятых. Предложение, что и говорить, мне сделали заманчивое. Но не по адресу. По молодости лет я вспылил, решил покарать злодеев, добиться торжества справедливости и обратился в полицию, прихватив с собой в порядке вещественных доказательств двух сопляков, которые сунулись ко мне с этим заманчивым предложением. А шеф нашей местной полиции и почти весь его персонал, как выяснилось несколько позже, именно на них и работали. Вернее, на их хозяев.
В итоге после того, как я получил три пулевых и одно ножевое ранение и чудом остался жив, местную полицию и местную мафию посадили в одну и ту же тюрьму, поскольку, на мое счастье, в дело вмешался СОБН. Но главари ушли. Тогда я еще не понимал того, что, увы, чересчур хорошо знаю сейчас, — им служит не только местная полиция, да и не одна только полиция.
У нас ведь обычно что получается: накрываем мы где-то периферийное звено, громим отдельную базу, но вытянуть и размотать всю цепь целиком не можем. Кто-то умело рвет ее, как только мы беремся за дело слишком рьяно. Рвет и запутывает следы. Вот потому-то я так и расстроился сейчас, завалив операцию, — казалось, выпал очень нечастый в нашей работе случай зацепиться за что-то основательное, да не тут-то было.
А следы наши враги запутывают очень умело, устраняя при этом наиболее активных наших сотрудников, зачастую получая о них информацию намного оперативнее и полнее, чем мы о своем противнике. Не исключено, что прямиком из наших досье и папок. Так что и в своем собственном отделе я отнюдь не всем целиком и полностью доверяю. Не думаю, чтобы кто-нибудь хотел так работать.
Сергей мне как-то сказал по этому поводу:
— Беда ваша в том, что рубите вы сучья, и иногда даже довольно эффективно. Щепки летят с шумом и треском. Но сучьев много, и со всеми вам не справиться, если не срубить ствол под корень. А этого вам никто не разрешит.
Я было взвился:
— Как так не разрешит? У нас свободная страна, и людям давно уже надоело, что молодежь, их детей травят всяким зельем. Ты только посмотри, какая поднялась кампания борьбы против наркомании: врачи добровольно дежурят в специально оборудованных больницах; учителя пытаются занять подростков, чтобы отвлечь их от всяких уличных шаек, где процветает наркомания; общественные организации создают специальные фонды помощи жителям бедных районов, где особенно активно орудуют «пушеры». Известно ведь, что в безысходной нищете час искусственного блаженства, купленный за пятерку, иногда кажется единственным выходом. Мы боремся с этой заразой и справимся с ней…
— А «пушеры» ходят за вами по пятам и стреляют вам в спину, — хмыкнул Сергей. — Все деньги, друг мой, деньги. Я от души желаю вам успеха, ты же знаешь. Но в корень бить вам все равно не дадут, потому что в корне — деньги, как ты сам лучше меня знаешь, деньги большие, чтобы от них так запросто отказаться. Торговля наркотиками давно превратилась в хорошо поставленный бизнес. И, по данным ООН, дает своим организаторам больше прибыли, чем вся космическая промышленность.
Русские подо все стремятся подвести социальную базу. Но… За годы службы в СОБН я уже привык, что в Совете Безопасности наша организация получает больше поддержки от Советского Союза, чем от американского правительства. Вот и задумаешься поневоле.
В бытность свою астрономом я как-то по-другому на эти вещи смотрел. Ну не парадокс ли — обрести философский взгляд на жизнь, переквалифицировавшись из ученого в полицейского!
Хотя всерьез я начал об этом задумываться, еще когда отлеживался в госпитале после крушения моей башни из слоновой кости, крушения иллюзий о независимости академической жизни от суеты мирской и грез о безмятежном существовании среди друзей в тихом городке с его обсерваторией, библиотекой и спортивными площадками.
Задумался потому, что потерял Боба — давнишнего своего друга, коллегу и соратника по этим самым спортплощадкам, который за большие деньги стал связником бандитов. Он-то и порекомендовал им начать обрабатывать меня. Как знать, может, по-своему он о моем благе и заботился — как же, заработал сам, дай заработать и другу. Да и о чем тут особенно рассуждать, если в засаду, из которой я чудом ушел еле живой и не ушел бы вообще, если бы не счастливое стечение обстоятельств, заманила меня Кэт, на которой я хотел прежде жениться. Но что поделаешь, если очень уж она любила меха и бриллианты.
Мы с Сергеем молча сидели бок о бок за стойкой, потягивая виски. Хорошо, когда есть человек, с которым можно вот так просто помолчать. Даже от души отлегло.
— Как у тебя дела? — спросил я наконец, заказав нам еще по бокалу.
— Дела как сажа бела, — вздохнул мой русский приятель, помешивая лед в бокале.
Беседуя, мы обычно «меняемся языками» для практики — я разговариваю по-русски, он по-английски. Но сейчас он тоже говорил по-русски, из чего мне нетрудно было сделать вывод, что мой друг действительно чем-то изрядно огорчен. Я так не привык видеть этого здорового русского парня растерянным или опечаленным, что даже забыл о своих собственных заботах.
— Так что же у тебя стряслось? Главный редактор статью зарезал? Или ты проиграл в шахматы любимому партнеру? — пошутил я.
Карпов любит шахматы. С друзьями он играет охотно, потому что знает: им интересно с ним играть. Но когда ему хочется помериться силами с достойным противником, играет со специальным шахматным компьютером повышенной сложности. За год всего одну партию ему проиграл и ужасно расстроился. Живем мы в компьютерный век, но Карпов считает, что машина никогда не должна стать интеллектуально сильней человека. Или, вернее, человек не должен стать интеллектуально слабее компьютера. По его мнению, логика и быстрота мышления компьютера должны лишь все время подстегивать человека, держать в постоянной рабочей форме мыслительные способности, напрягать и тренировать их.
— Ну, признавайся, еще раз продул своему железному ящику? — засмеялся я и стукнул его слегка по плечу.
Он отрицательно качнул головой и продолжал молчать. Это мне совершенно не понравилось. Необходимо было его расшевелить.
— Неужто… — я сделал страшные глаза, — Сергей Карпов совершил предосудительный поступок и теперь стыдится показаться на глаза соотечественникам?
— Единственное, что есть предосудительного в моем поведении, это дружба с тобой, — вздохнул Сергей. — Мало кто из моих соотечественников понимает, как я могу дружить с человеком столь низкого интеллектуального уровня.
— Ладно, не злись, я больше не шучу, — миролюбиво сказал я.
— Нет, почему же, если выйдет остроумно — я не против, — пробурчал он. — Только не очень верится, что у тебя получится.
— Сережа, что же случилось? — спросил я уже серьезно.
— Дали мне тут одно задание… — начал он, теребя галстук. — Думал, управлюсь, перед шефом щегольну, и все такое… А получилось совсем не так, как хотелось. Меня послали взять интервью у Хауза…
«У Хауза? — тут же мелькнуло у меня в голове. — Ничего себе… Интересно, на какую тему они должны были беседовать?»
Сергей в лицах принялся рассказывать мне обо всем, что с ним произошло дальше.
То, что Хауз «тянет резину», Сергей заподозрил сразу, когда была отложена заранее согласованная встреча. Нет, ему не отказали, а вежливо попросили перенести встречу на более удобное для мистера Хауза время. То же самое повторилось и во второй раз. А когда это произошло и в третий, он все окончательно понял. Сергей поинтересовался, когда же наступит это «удобное время», ему посоветовали позвонить через месяц.
— Это еще не конец света! — засмеялся я.
— Ведь я самонадеянно, как мальчишка, заявил шефу, что уже добился согласия на встречу и через два дня сдам срочный и нужный материал, — вздохнул Сергей.
В редакции Сергей самый молодой, коллеги его — опытные, цепкие профессионалы, и он боится показаться слабачком.
— Хауз не хочет меня принимать, — продолжал Сергей. — Но почему? Что ему от меня скрывать?
— Крупному бизнесмену всегда есть что прятать от прессы!
Мы помолчали. Почему Хауз так странно повел себя? Совсем на него не похоже. Ведь рекламу он любит. Тратит на нее огромные деньги, а сейчас отказался от бесплатной. Только ли из-за подводных разработок? Вряд ли. У миллиардера есть какие-то основания отказываться от интервью русскому журналисту.
А может, рассказать Сергею кое-что об этом Хаузе? Хотя я должен держать все в тайне, но Сергей меня не подведет.
— Слушай, а ты самого-то Хауза когда-нибудь видел? — спросил я.
— На экране и в газетах — тысячи раз, — пожал плечами мой приятель. — А в чем дело?
— Личность он колоритная. Богат до неприличия, а взгляни на него — одет как обычный служащий. Дед у него, Бернард Хауз, был скряга. Но Ричард Хауз не такой. Общителен, любит приемы. И высок, чуть седой, имеет изысканные манеры, но способен и на ковбойскую грубость. Одет просто, но если достает из кармана зажигалку, то она обязательно золотая, хотя сделана будто из меди.
— Зачем ты рассказываешь мне это? — Сергей отодвинул фужер, собираясь покинуть стойку. — Я и сам кое-что знаю о Ричарде Хаузе.
Я эффектно допил виски. Сергей тоже отхлебнул немного и от неожиданности поперхнулся.
— Фу, Джерри, как ты глотаешь, — он потер себе пальцами горло и пристально взглянул на меня. — Уж не хочешь ли ты помочь мне встретиться с Хаузом?
— А почему бы нет? — мне было приятно подсмеиваться над Карповым. — Денег таким, как Хауз, всегда не хватает. А мне кое-что о нем известно. Не зря же я ищу и ловлю торговцев наркотиками?.. У Хауза все куплено. И полиция, и сенаторы, и даже кое-кто в Интерполе. И в нашем СОБН у него тоже есть свои люди, а они делают так, что он якобы никакого отношения к торговле наркотиками не имеет…
Я насладился удивлением, которое выражало розовое лицо моего русского друга и сделал знак бармену, чтобы он принес еще виски. Сергей отрицательно покачал головой.
— Все, что я сейчас сказал, известно лишь мне, двум моим сотрудникам и начальнику нашего СОБН. Да теперь еще тебе.
— Почему не Совету Безопасности? — насторожился Сергей. — Он же преступник.
— Тише, Сережа, — я постучал пальцем о краешек стойки, — у Хауза везде свои люди: и в правительстве США, и в ООН, и в Совете Безопасности, и у нас в СОБН. Мы зашумим. Он быстро заметет следы и на нас же подаст в суд. У нас с тобой не хватит денег расплачиваться… Вот если бы получить неопровержимые доказательства…
Мы оба таращились друг на друга. Для Сергея выглядят преступлениями многие из тех операций, которые в Америке воспринимаются как обычная деловая практика. Даже элементарную свободную торговлю он считает спекуляцией. Но Хауз занимается кое-чем не дозволенным даже в мире бизнеса.
— Только держи язык за зубами, — еще раз напомнил я. — Хауз отказался дать тебе интервью. Не случайно. Он почему-то нервничает. Ты бы мог нам помочь… Если тебе проявить журналистскую настойчивость… Ты обладаешь куда большей свободой действий по отношению к Хаузу, чем любой из наших журналистов. Сотрудник ооновской газеты, да еще к тому же и советской. У Хауза руки коротки достать тебя…
— К чему клонишь? — насупился Карпов.
— Риск большой. Мне не очень-то хотелось бы тебя впутывать, но, пожалуй, никто больше не сумеет… Пока отложим этот разговор…
— Как знаешь. — Сергей отодвинул в сторону свой фужер. — Я готов тебе помочь! — И вдруг он улыбнулся. — А что за нацистскую организацию накрыли в Латинской Америке твои коллеги?
В одной южноамериканской стране агенты Интерпола, который теперь подчинен СОБН, вышли неожиданно для себя на подпольную типографию, печатающую нацистские листовки. При ней обнаружили склад с эсэсовскими формами. Пятьдесят штук — и все с иголочки.
Карпов не прерывал моего рассказа.
Министерство внутренних дел страны, о которой идет речь, закрыло представительство СОБН и Интерпола, мотивируя свое решение тем, что работники ооновской полиции нарушили целый ряд пунктов соглашения ее правительства с ООН, регламентирующего порядок их деятельности на данной территории. А еще два дня спустя местные полицейские перевозили в легковой машине из одной тюрьмы в другую троих молодцов, арестованных в этой типографии. В эту машину на улице города кто-то всадил два снаряда из базуки. Все разнесло в клочья.
На чердаке, откуда стреляли, нашли базуку и надпись на стене: «Смерть нацистским последышам!» И все. Больше никаких следов.
— Странная история, — проговорил Карпов. — Нацисты, эсэсовские униформы… Откуда они взялись? Интересно, дадут мне туда визу?
— Попробуй, ты же ничего не теряешь.
Мы долго еще сидели в баре, но в разговоре больше Хауза не касались, хотя оба думали о нем.
КОРОЛЬ И НАСЛЕДНИК
(3.2.1995 г.)
К 1995 году, в канун девяностолетнего юбилея, Бернард Хауз, прозванный за свою особую, непонятную большинству конкурентов, да и просто всякой мелкоте и обывателям манеру вести дела и за некоторые «оригинальные» личные привычки Невидимкой, «стоил» ни много ни мало — около восьми миллиардов долларов.
Жил он в полнейшей изоляции то на купленном им острове в Атлантическом океане, то в специально выстроенных для него домах-крепостях в Багаме, Акапулько, Лондоне и Лас-Вегасе, где у него были не только свои заводы, но и игорные и публичные дома.
Со своими секретарями, юристами и советниками Хауз общался только через стеклянную стенку, прикладывая к ней записки с инструкциями. Количество персонала, общающегося с боссом непосредственно, сократилось лишь до пяти человек. Одним из этих пяти был внук Хауза Ричард, единственный оставшийся в живых прямой наследник старика. Его отец, сын Бернарда Хауза, много лет назад погиб в авиационной катастрофе при весьма странных, вызывающих некоторые подозрения обстоятельствах.
Ричард и был тем человеком, к кому знаменитый Невидимка снизошел до личной беседы в начале 1995 года.
Старик допустил к себе Ричарда, но приказал охране облачить своего внука в специально доставленный и несколько раз заранее продезинфицированный… космический скафандр! И велел разговаривать с собой по радио.
Перед дедом на столике стоял небольшой микрофон, а на голове красовались наушники.
Бернард Хауз по-старчески пожевал дряблыми губами:
— Ричард, по пустякам я не стал бы встречаться с тобой… Я стар, болен, и долго мне уже не протянуть…
Внучек понял, что разговор сейчас пойдет о завещании.
— О, да что вы, сэр…
— Заткнись! — зло проворчал старик. — Мне не нужны твои вздохи!
Ричард счел за лучшее помолчать.
— Тебе уже тридцать пять лет. Ты — мужчина в расцвете сил и единственный, в ком течет моя кровь. — Старик устало замолчал. Могло показаться, что он уснул.
Ричард просто обливался потом и думал со злостью:
«Наверняка люди этого помешанного на экономии старого скупердяя купили по дешевке подержанный скафандр, у которого кондиционер перестал работать лет десять назад. Его бы самого в это идиотское испорченное изобретение — блеск конструкторской мысли пятнадцатилетней давности, — сразу бы отправился к праотцам. Больше двух минут уж точно не выдержал бы».
— Хотя наследство можно завещать не только кровной родне, — очнулся Бернард Хауз. — И такие случаи нередки. Но ты уже получил кое-какую власть в моей империи…
Ричард невольно усмехнулся выспреннему слову, но неуместная усмешка тут же сползла с его лица. А как еще назвать все то, что создал за свою жизнь этот проклятый старик? Он на корню скупал республиканцев и демократов, отечественных министров и иностранных, клерков и королей, горничных и президентов. И каждый из них в нужную минуту сослужил ему службу. Такого могущества не было ни у одного императора прошлого.