Страница:
---------------------------------------------------------------
© Copyright Олег Малахов
Изд.: "Лебедь", Донецк, 2000, ISBN-966-508-079-2
Email: egmalakhov@mail.ru
Date: 08 Dec 2000
---------------------------------------------------------------
Прожекторы. В их свете тонет уже не совсем молодой человек. Одет
ординарно, небрежно, но не без внимания к себе.
Мне нечего вспомнить о своей молодости. Вернее, есть, что вспомнить, но
не хочется удерживать всё это в памяти. Хорошо, хоть так. Многие люди вовсе
не подозревают, что их память - лишь хранилище бессмысленных пакостей,
которыми одаривает нас жизнь. И не потому, что люди как-то скучно живут или
не ценят свои воспоминания, подарки судьбы, увлекательные мгновения. Просто
память обрекает нас на созерцание пресловутых картин прошлого. Может быть, я
не последователен, говорю противоречиво, но я считаю, что память тормозит
нашу активность, жизнь теряется в рецидивах сознания. У меня в жизни было
полным-полно ярких событий, головокружительных приключений, но от того, что
я погружаюсь в воскрешение всего этого, мне не становится легче, по крайней
мере, плод воображения нельзя посадить рядом за стол и сказать: "Знаешь, как
хорошо, что у нас целая ночь впереди и мы можем делать всё, что захотим."
Прожекторы гаснут. Свет опять наполняет пространство, но на этот раз
это тусклые лучи, стелющиеся по полу. Голос.
Жизнь обретает смысл только тогда, когда понимаешь, что она
бессмысленна.
Jesus. Ей давят её туфельки. Она думает о том, куда пойти ночью. Она
одержима похотливыми желаниями. (Если бы время можно было повернуть
вспять...)
Jesus. Я теряюсь во временных отрезках: в сезонах, месяцах.
Когда-то я возомнил, что я писатель. Оказалось, что я - импотент,
эрекция отличная, но я - импотент, мне не о чем писать, разве что о себе, о
своей импотенции.
Когда-то ей нравилась во мне независимость, умение мыслить, нечто
такое, что имел только я, некая историческая непредсказуемость.
Главная проблема современной Европы в том, что люди очень редко смотрят
друг на друга, на улице, в транспорте, в магазинах, в театре, на концертах,
в государственных учреждениях, в соборах. Хотя, когда кто-то заговорит с
кем-то, возникнет долгожданный контакт, каждый наговорит любезностей и
разулыбается, оставит все мыслимые координаты вплоть до телефона двоюродной
тёти, у которой, возможно, он или она будет гостить пару недель в сентябре.
Знакомства множатся - это отдушина. Так и живут.
Я смотрел на людей, внутрь, сквозь пелену глаз.
Блуждая по Амстердаму, я на счастье попал на одну замечательную улочку.
Передо мной предстали творения великого Фабриса, его "фирменная" подпись
красовалась на каждой настенной картине. Это было искусство, оно мне
подходило. Если свернуть с этой улочки в один дворик, вход в который
изысканно украшен и настолько привлекателен, что пройти мимо невозможно, то
можно попасть в искажённое кольцо одухотворённости голландского Возрождения:
соборчики, изящные скульптуры, миниатюрные настенные цветные гравюры.
Доминиканский собор святого Андреаса и Бегайнхофкапел Иоанеса и Урсулы
приглашают внутрь из глубины веков, а ты стоишь и терзаешься вопросом "What
the hell is "gesellig"?" Сдохнет второе тысячелетие, а святой Андреас и
благородные Иоанес и Урсула будут витать в далёких мирах сознания, а ты
думай, думай быстрее или вовсе не думай. Только вот Фабрис как-то затерялся
среди sex, drugs & normal options, а его девушка с грустным глазом, не
спрятанным локонами волос, будет взирать на некий фантом своей боли, будет
мокнуть под дождём, стараясь не растаять, не расплыться в слезах своей
подавленности, а когда-то она пожалеет о том, что краски стойки и ей всё ещё
нужно смотреть куда-то... Странное творение Фабриса. Его имя, чёрное на
синем небе, хранит мадонну. Грустные глаза одноухого Ван Гога с его
автопортретов и глаз девы, наделённый блуждающим Фабрисом таинственной
связью с бушующим миром, взирают на цивилизацию, безудержную стихию,
пожирающую всё то, что её создало, уничтожающую саму себя, постоянно
преобразовывающуюся. Ван Гог убил себя, а Фабрис как-то затерялся, и люди
всё реже смотрят друг на друга.
Что-то я отчаялся. Я расплескал свою любовь. Наступило душевное
истощение. Странными глазами я смотрю на людей, ловлю себя на том, что делаю
многие вещи рефлективно, механически, будто отдавая дань существованию.
Боюсь объятий, где не тронь - уязвим, болею, а ведь полон предназначений.
Впереди болезненное будущее, а чувства увязли в условностях моего пребывания
на земле. В целом, я - нормальный человек, и почти никому не придёт в голову
назвать меня ненормальным, но тот, кто ЗНАЕТ, меня поймёт. Всему виной
знание и незнание некой сути, спасительной и губительной сути, ведь люди
разные, лишь суть одна, неизменная.
Что-то доброе движется, срывается с густых облаков, обволакивает
пустоту наших душ. Иногда даже холодный снег может согреть.
Эстет в отеле. Он замер при виде неожиданного снега в октябре. Он
прильнул к окну и замер, глаза блестели. Хорошо, что в номере отеля, -
спешить ближайшие два дня некуда.
Ужин в постель. Он вегетарианец. И "бордо", о да, "бордо"... Китайцы бы
его не поняли, но какого чёрта? Он запутается в гардинах, как дитя, радуясь
снегу, зимушке. И вспомнит мамочку, свою мамочку, искусительницу папочки.
Мать эстета всё реже покидала свой дом, даже перестала посещать церковь, в
которой крестили сына... а он пил вино. Глотки эстета - познаётся молодость
жизни. Ложится на постель, чужую, многих принимавшую. Любовники ласкали на
ней друг друга; безучастный свидетель, она выросла у них в некий символ,
скорее бездумного единения посреди их странного отчаянного скитания дорогами
и городами.
Любовники. Они не всегда симпатичны. Но эти хранили свою историю. Ей
нравилась Джейн Биркин, а ему - Рита Мицуко. Эстет тоже слушал подобную
музыку. Она романтична, а каждый эстет - немного романтик.
Эстет не вызывает ни жалости, ни любви, ни ненависти, ни радости; в нём
нет жизненного звучания, он недостаточно трагичен: он не страдает
импотенцией, и он не болен раком или СПИДом, не сидел в тюрьме и вроде бы
стал тем, кем хотел, эстетом. Может быть, всё ещё впереди, но я не знаю, что
с ним случится. Смерть - неотъемлемая часть жизни.
Эстет был застенчив, как пианист у Франсуа Трюффо. Кстати, эстет любил
кино, больше чёрно-белое.
А Фабрису по душе "андеграунд": панк, гранж, инди и множество других
остервеневших стилей и направлений. В этой музыке он чувствовал истерию
угасающего тысячелетия, обновляющегося времени, потопающего в
вещественно-технологическом нагромождении. Но странно, что "под землёй",
скорее "земля и небо". И вновь внутрь нарастающего звука......как внутрь не
выстраданных ощущений, внутрь страсти выразить невыразимое, отторгнуть
неотторжимое. Но Фабрис не терял свою истинность, он из связей, он
переплетается с основой мироздания, он впитывает всё и отражается в глазах
своих фантасмагорических персонажей. Он такой, но как-то затерялся (среди
людей, станций метро, знаменитых амстердамских трамваев).Он уже не обращал
внимание на солнце, восход и закат, чарующие облака, странные сплетения
дождей. Смысл всего этого, как и он сам как-то затерялся.
Когда эстет последний раз был в Париже, он взглянул на Нотр-Дам и
постиг постоянство символа.
А Фабрису не нравилось бывать в Париже. Этот город казался ему слишком
красивым. Там было больно признаваться в своей жизненной неполноценности.
Тем более в этом городе жил неповторимый и незаменимый Жерар Д. Фабрис
поражался его работоспособности и многогранности таланта.
Когда-то эстет назвал его гениальным актёром, ощутившим подлинность
эпохи и, преодолевая фальшь и грубость, пытавшимся передать это ощущение
человечеству. Красивые слова нравятся эстету.
Жестокий мир. Многие убедились в этом, многие постигли НЕЧТО. Настанет
день...Кто-то встанет рано утром, распахнёт окно - и это всё ворвётся в
душу. Благородная жестокость мира, накопленная в суетности больших городов и
мелких деревень, портов и курортов, непреодолима, в ней жизненное
откровение.
А не уехать ли мне в Египет или Южную Америку? Продам несколько картин
- удалюсь... Так размышлял Фабрис до того, как встретил Патрицию. Он как-то
затерялся, а она нашла его, взглянула сквозь толпу и увидела его,
неоправданно затерявшегося в своём театральном мире. Кое в чём Патриция
точно была права: она поняла, что Фабрис достоин её любви; да, любви,
извращённой современным обществом, больше походящей теперь на сказку,
рассказываемую на ночь. Эстет в одной из своих книг попытался
проанализировать восприятия этого вечного чувства человечеством на
протяжении веков. Книги хуже этой эстет никогда не писал и врядли уже
напишет. Но факт написания книги-анализа всемирной и всевременной любви
беспрецедентен. Этот факт отразил светлую сущность эстета.
О, Патриция. Слёзы, взгляды, солнышко. Взлелеянное в мечтах слизкое и
слезливое порождение любви овладело ею. О, Патриция. Возникло желание.
Девочка моя...уверовав в сказку, увидев во сне проявление своей
чувственности, Патриция исполнена радости единения с таинством познания
многосложности чувства.
Крах, рушится основа, идея скомкана. Одиночество спустилось на землю,
окутало наши глаза. Люди мечутся, как загнанные в клетку, дикие, рождённые
для свободы, звери. И мужчинам уже не хочется любить женщин, и женщины
обезумели от самодовольства. Любовь отменили, вернее она превратилась в
некую безысходность желания. ( Я любил, а я любила - всё верно, но как же
это всё необъяснимо...) Импрессионизм, футуризм, сюрреализм, Дали (безмерный
мир), Лорка (щимит сердце, но иссякло), экзистенциализм ( расстрел в упор),
кино новой волны (блуждающая грусть), хиппи (любовь к цветам, не к людям),
театр, роман, кино, любовь (и всё с приставкой анти-). Николь опять куда-то
улетела, Бернар не спит, гадает, где она . Поток, поток, без смысла смысл,
осмысленность бессмысленного антисмысла. Она вернулась, он её встречал, ему
было приятно, ей - всё равно. Бернар, Николь - как будто нереальны, а делают
всё то же, что и все, как будто с другой планеты, а сталкиваются всё с теми
же условностями быта.
А где-то Пьер, ревнующий Николь к Бернару. Как тяжело; почти не
дышится.
Ради чего эстет радуется снегу, и любовники ласкают друг друга на
постели в дешевом отеле?.. потому что так повелось, а жаль... Им нужен свой
дом, своя постель, но тогда что-то надломится, и эстет перестанет ощущать
этот мир как нечто сотканное из гармоничных несогласованностей. Как бы то ни
было, а парадокс в очередной раз определит историческую связь веков и
бедствий человечества.
А ведь снег приносит радость, и постель скромного отеля вырастает в
символ.
...Патриция крепко спала всю ночь. Честно говоря, я не знаю, что ей
снилось. Она проснулась рано, привела себя в порядок, покинула дом, унеслась
на север. Её самолёт в 12:30. Амстердамский аэропорт. Она не знала, что
влечёт её, но чувствовала, что так нужно. В электрическом потоке своего
города Патриция обратила внимание на одного мужчину, одиноко блуждавшего изо
дня в день по улице, которая вела к консерватории, где она училась.
"Заблудившаяся пуля" - подумала она. В каждом из нас заряд , который может
разорваться. Такси везет её в отель. Простите меня за лишение
благословенного отеля, в котором остановится Патриция, привилегии быть
занесённым в список достопримечательностей. Я не назову имени отеля, так что
не нужно планировать ещё одну экскурсию, очутись вы в Амстердаме. Все отели
одинаковы, звёзды не имеют значения. Отель - это приют телу и душе. В
дождях, в солнечных бликах и лунных отсветах он олицетворяет вечный поиск
тепла и заботы, ПОИСК изначальной ценности бытия. И мы, поддаваясь
первородному желанию искать неведомое, расширить круг восприятия, пытаемся
обрести утерянное в неповторимом и невозвратимом .
Патриция приехала в отель.
Любимые песни Фабриса воскрешают в его сознании невидимых таинственных
любовниц, они обитают в видениях молодого художника. Фабрис пропитан
чувствами, чувства полны непознанной силы. Ах, Фабрис, мой блуждающий друг,
потрепанный жизнью скиталец.
25 июля... Он клялся украсть, унести... Но не успел, не дожил, погиб.
Володи не стало, а Марина затерялась. И кажется, что бытовуха их не
затронула. Увы, затронула. Но любовь вне закона. Остается символ. Честный,
чистый. 25 июля закончилось.
Хроника. На концерте U2 девушку очень сильно тошнило. Она оказалась
беременной, но приняла слишком большую дозу героина. Выживет ли ребёнок? В
Барселоне парень сбросился с крестов Sagrada Familia. Лишь горстка друзей
оплакивала его беззвучно и без слёз. Эстет закончил ещё одну книгу. Он
назвал её "Безобразная красота". Что нам суета?.. Всё вокруг - круговорот.
Многочисленное скопление персон: жажда славы, амбиции, позы. Некоторые
заслуживают то, чего требуют, но девушка приняла слишком большую дозу
героина ( выживет ли ребенок ?), а в красивом испанском городе у молодого
парня возникло ощущение предсказуемости своего будущего пребывания на земле,
каждое мгновение предстало как частичка тягостного и гнетущего существования
и ...... Патриция вошла в номер. Она не сможет остаться в нем надолго. Её
гнетет однообразие. Выйти на улицу - и затеряться в шумном городе? Нет. Она
не затеряется в потоке машин, трамваев, автобусов, велосипедов, катеров. Её
история вечна. История влюблённой девушки. Она ещё не знает в кого, но
влюблена. Не в этого бородатого мужчину, не в этого парня с атлетичной
фигурой, не в этого худощавого интеллигента, курящего трубку и не в этого
поэта -наркомана, уставшего от жизни.
Всё, что болело, отболело, отошло. Юношеские переживания,
разочарования. Слепые страсти... Всё преобразовалось, сублимировалось.
Патриция предполагала, какова цена её стремления. Гнев всемирный отступит...
Она ощутит исключительность своей парадоксальной свободы. Моментарность
чувства закрепится в её сознании. Возникнет некая связь... и глаза отразят
новое. И она - уже не она , она и не она, и все-таки она - это ОНА. Так
должно было быть, так есть и так будет. Она прекрасна, и красота её
обусловлена внутренним миром. Но часто полнота ощущений невыносима,
нестерпима, многие гибнут, дойдя до предела.
Братства, единения, общности жаждет поседевший от одиночества европеец.
И границы исчезают. Восточно-европейский этнос вплетался в местную музыку и
возрождал, либо порождал осознание принадлежности к культуре, которая
оказывается всё ещё впитывается кровью. Но и в этом осознании боль. Сдавишь
виски - больно, - и скоро предел. Поиск спасения оправдан. И мы спасаем друг
друга. Не на долго. На получасовое занятие любовью, на несколько дней.
Привыкание - страшное явление, происходит наполнение души, и какой-никакой,
а в этом всём присутствует некий смысл. Теперь мир наполнен мощной
символикой.
Символы заменяют реальных людей.
Патриция в бордовой куртке. Сегодня она блондинка. Ступает, не выбирает
маршрут.
Фабрис выпил два бокала пива в ирландском баре, вышел на улицу, пошел
вдоль канала, смотря на воду и изучая надписи на стенах. Он любил улицы
вдоль каналов. Они полны спокойствия и тишины.
Очень странная погода сейчас в Амстердаме. Зной прерывается снегом,
снег - зноем. Крайности ощущаются с определённой силой; всё, что между,
наполняет время и пространство подвижной идеей.
Дети многого не знают, они чисты в своем незнании. А Фабрис уже знает.
Бернар знает, но слепо любит. А Патриция хранит свою связь с детством, чем
несколько смягчает поистине не детские страдания. В ней поселилась жалость,
она блуждала в её сознании и нашла приют в её душе. Людям необходимо жалеть
себя и друг друга. Это сложно, но человечно. Зачем жалеть? Кого жалеть? Не
нужно жалеть...Но болезненное чувство жалости отражает в человеке личность.
Нужно жалеть. Всех, кого жалко. Жалеть скрыто, для себя, чтобы ощутить, что
ты есть и есть всё это. И тебя пожалеют. В этом всём есть некий намёк на
солидарность. Патриция лучше сможет рассказать о жалости, о том, как это
важно. Если встретите её, познакомьтесь и поговорите, но её жизнь хрупка, не
задерживайте её надолго.
В дискотечном хаосе так легко потеряться, и Фабрис теряется в нём. И
Патриция может потеряться. Жаль... и эстет знает об этом.
А ещё, будучи в Париже, эстет взглянул на Эйфелеву башню и задумался
над поворотом сознания, над фактом постоянного переосмысления некой
неизменной сути. А Фабрис не любил Париж за то, что город так и просится на
полотно, а он беспомощен в своём бездействии. ( Эта бумага - это твоя кожа,
эти чернила - это твоя кровь.)*
В этом ветре - моя грусть, в этих каплях дождя - слёзы, холодает, а в
холоде злость, и, боюсь, она не уйдёт, пока душу не заморозит.
Героин, кокаин, ЛСД. Чёрные голуби, слепые птицы.
Безжизненные огни поглотили город. И Фабрис утонул в их бездне, а
Патриция, бедняжка, мечется, беспомощная, она хранит свой собственный свет,
он предназначен для всех утонувших, а достанется одному. И Фабрис
погружается в чувства. Свет приближается к нему, он уже готов влиться в его
опустошённую душу. Патриция будет всю ночь идти, город обступит её домами,
опутает водными нитями, криками людей, их невесёлым смехом.
Но будет ли ещё одна такая минута, это ощущение? До чего же грустным
был его взгляд. Он впитал грусть тех, кто отгрустил, он в ответе за эпоху, и
его взгляд - отражение времени. Патриция увидела его выходящего из бара, где
он пил. В этот момент пошел снег. Эстет задумался о чем-то серьёзном. Пьеру
стало как-то не по себе. У Бернара и Николь - оргазм. Патриция подошла к
Фабрису, и они пошли вместе. Они не говорили, он пытался согреть её.
Бордовую куртку Патриции он накрыл своим пальто. Прошли мост, ещё один. Она
долго смотрела на него, он сильно сжал её руку. Больно. Внутренняя боль
обратилась во внешнюю, изменила форму. Почти не было слов. Некие картинки
заполняли сознание. Фабрис рисовал иные линии, и в них теплилась жизнь.
Восприятие Патриции, полудетское, податливое углублялось в чарующую фантазию
своего неописуемо богатого мира. И в этот мир вплетался Фабрис, линии плавно
растекались в душевном пространстве Патриции.
Ах, маленькая девочка, что бы сделать, чтобы помочь тебе, стать частью
тебя, поселиться в душе. И девочки взрослеют. Они идут. Стоит лишь перейти
мост и, кто знает , что там, на том берегу.
Врачи боролись с наркотиками, девушку постоянно тошнило, зародыш
корчился, кривился, как будто уже желал не появляться на свет, как будто
предугадывая свое подростковое желание сброситься с высот европейского
города. Что случится с его возлюбленной, может она тоже где-то съёжилась от
боли, превратилась в беззащитный комочек слизи, бездумно губимый
катаклизмами?
Пьер обезумел от гитарного драйва. И пить устал, спасался от
наркотиков.
Слёзы исчезли, их как-то стало не хватать людям. Через силу, на грани,
рвется, слёзы хлынут - слёз нет.
Опустошенность - странная свобода.
Розы, город устал, обиделся, розы путешествуют по улицам. Он нёс их
своей возлюбленной. Утро. Открываются кафетерии. Розы - символ. У него в
руках символ. Возле одного из кафе прогуливался трансвестит, нервничал,
приставал к одиноко снующим мужчинам. Женское тело новоявленной девушки не
привлекало мужчин. Девушка вызывала жалость, олицетворяла грусть. Это
воплощение мутации сознания. Справедливый пример поиска своего "Я". Розы
нравятся людям. Обладатель букета отдал его изменившему пол человеку.
Положительные эмоции нужны этому человеку, всем нужны. Придя к своей
возлюбленной, даритель роз скажет: " Я купил тебе розы, красивые, розовые,
но я их подарил трансвеститу. Он был так одинок, ему было плохо. Я подарил
ему розу". Она улыбнётся, поцелует. " Спасибо, что ты так поступил, - скажет
она, - так нужнее, человечнее..." (патетика, снобизм, но некоторые люди
говорят душой...) Тайна нежного чувства выплывает из наслоения эпох.
Солёный воздух, морская зыбь. Остров безмятежен. Отдых двух красавиц на
фоне зеленеющих холмов чарует. Их тела переплетаются, трепетно извиваются.
Почти исчезнувшая в потоках творчества, но всё ещё сияющая античным
эстетством, Сапфо, благословила однополую любовь.
Христианство табуировало красоту женского союза. Насколько же
парадоксальным и неоднозначным может показаться заточение этого чувства в
стены обители божьей, совершённое Дидро в " Монахине". Проникновенное
порицание более походило на проявление сострадания к заблудшим душам, Дидро
не осуждал монахинь, осуждалась узость восприятия, закрепощённость личности,
но выход из этого состояния для Дидро не в однополой любви, ибо она
губительна, неприемлема, а в оздоровлении разума.
Сегодня разум изувечен. Увечья начинаются ещё в утробе матери. Налицо
призрачность здравомыслия. Религия теряет силу. Любая религия - лишь
порождение человеческой беспомощности и попытка превозмочь страх перед
пропастью неизвестности и жизненной бедственности существования. Идеологии
слабеют, изживают себя, искалечив не одно поколение моих соотечественников.
На меня обрушивается груз ошибок, совершенных моими предками. Я уезжаю,
забываю о многом , почти засыпаю, отстаю от жизни, но вскоре просыпаюсь и
снова пишу.
В купе четверо: меня сразу привлекла девушка, у неё бесконечно
загадочный взгляд. Мальчик лет одиннадцати сидит напротив неё и разгадывает
кроссворды, или просто читает. Мужчина напротив меня на ближнем к выходу
кресле закинул ногу за ногу и смотрит впереди себя. Я пишу эти строки,
интересное ощущение. Хочется заговорить с девушкой, но ощущаю неловкость.
Очень забавная ситуация; я еду из Кальяри домой: 20 000 лир на паром и 20
долларов на остальной путь, а живу я очень далеко. Забавно: боюсь
осложнений. Это больше, чем просто приключение, это психологическое
испытание, это нервотрёпка. Девушка в купе - ещё подросток - читает комиксы.
Я понимаю, как неприятны перепады, контрасты в восприятиях: первоначальном,
вторичном и последующих.
По дороге из Ольбии в Гольфо-дельи-Аранчи я жадно всматривался в горные
массивы. Домики, кое-где попадавшиеся на склонах гор, не лишали их
загадочности. Холодом одиночества веяло от камней, торчащих из земли.
Я добрался ло Чивитавекии. Ночью на пароме я любовался красной
луной..Из Чивитавекии я выехал в Рим. San Pietro на реставрации. Тысячи
туристов. Это Рим, раздираемый жизнью. В нём сложно увидеть чьи-то глаза, но
мне посчастливилось увидеть улыбку. К сожалению очки скрыли глаза девушки,
которая вырвалась из круговорота и кутерьмы римского дня на маленьком
мопеде, взглянула на меня, переходящего дорогу и улыбнулась, светлые волосы,
короткая стрижка - её образ вплёлся в моё восприятие вечного города, столицы
мира - и исчез в переплетениях дорог. Я взглянул на площадь Венеции и
Коллизей, поразился размаху проводимых раскопок - устал. Рим убил меня
жизненной силой. Я возвращаюсь домой. В Будапеште встретил эстета. Он изучал
город, знакомился с историей и культурой. Я не знал, о чём с ним говорить.
Он заговорил сам: " Я боюсь", - сказал он мне. Я сказал, что все когда-то
чего-то боятся. Он ответил, что боится из-за меня, что обеспокоен моим
положением. Мне тоже стало тревожно, но и приятно. Я нужен эстету. Мы ещё
поговорили об искусстве и попрощались. Он пожелал мне удачи. Когда в Одессе
на железнодорожном вокзале ко мне подсела бабушка и тоже заговорила о моих
скитаниях, я вспомнил эстета. До сих пор я припоминаю слова, услышанные от
бабки: "Попереду ангел мiй, по бокам - святi, оберегайте мене". Уберегут ли
ангелы и святые от жестокого обмана Патрицию и её долгожданного спутника,
почти отплакавшего всё Фабриса, ступающих по мощенным улочкам Амстердама. Я
еду и думаю о них, о связи, возникшей между ними, какой-то незаданной, а
естественной, и, тем не менее, необъяснимой. И рой машин, обволакивающий
меня, незамечаем, истекающий кровью огней город уходит вглубь моего сознания
- и я остаюсь наедине с образами и фантазиями.
В это время совершенно реальный Пьер вдыхает запах марихуаны на
вечеринке у своего старого друга, где по его предположениям должна была
появиться Николь. Он должен её увидеть. Бернар в Норвегии. Он увлёкся
скандинавским этносом. Николь не пришла.
Пересекая Beursplein, Фабрис думал о будущем, перед ним вырастала
проблема: что дальше? Она живёт у него дома на пятом этаже старинного здания
в центре города, смотрит в окно слева на небо, и в окно справа - на воду
канала. Она теряется в мозаике сюжетов и образов, красочности и красноречии
картин молодого Фабриса, несвоевременно состарившегося, она омолаживает его,
она вселяет в него свою безудержную силу нежного чувства. Фабрис начинал
жить, закончилась его борьба со своей собственной беспомощностью. Погода
ухудшалась, становилось чертовски холодно, а его душа постоянно согревалась
юной хрупкой девушкой. Они слышали, как дождь неистово бьётся в окна, они
чувствовали запах грозы. В этом доме на последнем этаже пахло сухими
цветами, маслами, растворителями, кофе, сексом, книгами и грозой. Он стал
первым мужчиной в её жизни. С ней он впервые испытал настоящее удовольствие.
Но что дальше? Ведь ни для кого не секрет, что всё проходит, тонет в
жизненной пучине, в событиях и катастрофах, в людском потоке. Фабрис и
Патриция - грустно, грустно. И там под мостом Фабрис долго плакал. Патриция
© Copyright Олег Малахов
Изд.: "Лебедь", Донецк, 2000, ISBN-966-508-079-2
Email: egmalakhov@mail.ru
Date: 08 Dec 2000
---------------------------------------------------------------
Прожекторы. В их свете тонет уже не совсем молодой человек. Одет
ординарно, небрежно, но не без внимания к себе.
Мне нечего вспомнить о своей молодости. Вернее, есть, что вспомнить, но
не хочется удерживать всё это в памяти. Хорошо, хоть так. Многие люди вовсе
не подозревают, что их память - лишь хранилище бессмысленных пакостей,
которыми одаривает нас жизнь. И не потому, что люди как-то скучно живут или
не ценят свои воспоминания, подарки судьбы, увлекательные мгновения. Просто
память обрекает нас на созерцание пресловутых картин прошлого. Может быть, я
не последователен, говорю противоречиво, но я считаю, что память тормозит
нашу активность, жизнь теряется в рецидивах сознания. У меня в жизни было
полным-полно ярких событий, головокружительных приключений, но от того, что
я погружаюсь в воскрешение всего этого, мне не становится легче, по крайней
мере, плод воображения нельзя посадить рядом за стол и сказать: "Знаешь, как
хорошо, что у нас целая ночь впереди и мы можем делать всё, что захотим."
Прожекторы гаснут. Свет опять наполняет пространство, но на этот раз
это тусклые лучи, стелющиеся по полу. Голос.
Жизнь обретает смысл только тогда, когда понимаешь, что она
бессмысленна.
Jesus. Ей давят её туфельки. Она думает о том, куда пойти ночью. Она
одержима похотливыми желаниями. (Если бы время можно было повернуть
вспять...)
Jesus. Я теряюсь во временных отрезках: в сезонах, месяцах.
Когда-то я возомнил, что я писатель. Оказалось, что я - импотент,
эрекция отличная, но я - импотент, мне не о чем писать, разве что о себе, о
своей импотенции.
Когда-то ей нравилась во мне независимость, умение мыслить, нечто
такое, что имел только я, некая историческая непредсказуемость.
Главная проблема современной Европы в том, что люди очень редко смотрят
друг на друга, на улице, в транспорте, в магазинах, в театре, на концертах,
в государственных учреждениях, в соборах. Хотя, когда кто-то заговорит с
кем-то, возникнет долгожданный контакт, каждый наговорит любезностей и
разулыбается, оставит все мыслимые координаты вплоть до телефона двоюродной
тёти, у которой, возможно, он или она будет гостить пару недель в сентябре.
Знакомства множатся - это отдушина. Так и живут.
Я смотрел на людей, внутрь, сквозь пелену глаз.
Блуждая по Амстердаму, я на счастье попал на одну замечательную улочку.
Передо мной предстали творения великого Фабриса, его "фирменная" подпись
красовалась на каждой настенной картине. Это было искусство, оно мне
подходило. Если свернуть с этой улочки в один дворик, вход в который
изысканно украшен и настолько привлекателен, что пройти мимо невозможно, то
можно попасть в искажённое кольцо одухотворённости голландского Возрождения:
соборчики, изящные скульптуры, миниатюрные настенные цветные гравюры.
Доминиканский собор святого Андреаса и Бегайнхофкапел Иоанеса и Урсулы
приглашают внутрь из глубины веков, а ты стоишь и терзаешься вопросом "What
the hell is "gesellig"?" Сдохнет второе тысячелетие, а святой Андреас и
благородные Иоанес и Урсула будут витать в далёких мирах сознания, а ты
думай, думай быстрее или вовсе не думай. Только вот Фабрис как-то затерялся
среди sex, drugs & normal options, а его девушка с грустным глазом, не
спрятанным локонами волос, будет взирать на некий фантом своей боли, будет
мокнуть под дождём, стараясь не растаять, не расплыться в слезах своей
подавленности, а когда-то она пожалеет о том, что краски стойки и ей всё ещё
нужно смотреть куда-то... Странное творение Фабриса. Его имя, чёрное на
синем небе, хранит мадонну. Грустные глаза одноухого Ван Гога с его
автопортретов и глаз девы, наделённый блуждающим Фабрисом таинственной
связью с бушующим миром, взирают на цивилизацию, безудержную стихию,
пожирающую всё то, что её создало, уничтожающую саму себя, постоянно
преобразовывающуюся. Ван Гог убил себя, а Фабрис как-то затерялся, и люди
всё реже смотрят друг на друга.
Что-то я отчаялся. Я расплескал свою любовь. Наступило душевное
истощение. Странными глазами я смотрю на людей, ловлю себя на том, что делаю
многие вещи рефлективно, механически, будто отдавая дань существованию.
Боюсь объятий, где не тронь - уязвим, болею, а ведь полон предназначений.
Впереди болезненное будущее, а чувства увязли в условностях моего пребывания
на земле. В целом, я - нормальный человек, и почти никому не придёт в голову
назвать меня ненормальным, но тот, кто ЗНАЕТ, меня поймёт. Всему виной
знание и незнание некой сути, спасительной и губительной сути, ведь люди
разные, лишь суть одна, неизменная.
Что-то доброе движется, срывается с густых облаков, обволакивает
пустоту наших душ. Иногда даже холодный снег может согреть.
Эстет в отеле. Он замер при виде неожиданного снега в октябре. Он
прильнул к окну и замер, глаза блестели. Хорошо, что в номере отеля, -
спешить ближайшие два дня некуда.
Ужин в постель. Он вегетарианец. И "бордо", о да, "бордо"... Китайцы бы
его не поняли, но какого чёрта? Он запутается в гардинах, как дитя, радуясь
снегу, зимушке. И вспомнит мамочку, свою мамочку, искусительницу папочки.
Мать эстета всё реже покидала свой дом, даже перестала посещать церковь, в
которой крестили сына... а он пил вино. Глотки эстета - познаётся молодость
жизни. Ложится на постель, чужую, многих принимавшую. Любовники ласкали на
ней друг друга; безучастный свидетель, она выросла у них в некий символ,
скорее бездумного единения посреди их странного отчаянного скитания дорогами
и городами.
Любовники. Они не всегда симпатичны. Но эти хранили свою историю. Ей
нравилась Джейн Биркин, а ему - Рита Мицуко. Эстет тоже слушал подобную
музыку. Она романтична, а каждый эстет - немного романтик.
Эстет не вызывает ни жалости, ни любви, ни ненависти, ни радости; в нём
нет жизненного звучания, он недостаточно трагичен: он не страдает
импотенцией, и он не болен раком или СПИДом, не сидел в тюрьме и вроде бы
стал тем, кем хотел, эстетом. Может быть, всё ещё впереди, но я не знаю, что
с ним случится. Смерть - неотъемлемая часть жизни.
Эстет был застенчив, как пианист у Франсуа Трюффо. Кстати, эстет любил
кино, больше чёрно-белое.
А Фабрису по душе "андеграунд": панк, гранж, инди и множество других
остервеневших стилей и направлений. В этой музыке он чувствовал истерию
угасающего тысячелетия, обновляющегося времени, потопающего в
вещественно-технологическом нагромождении. Но странно, что "под землёй",
скорее "земля и небо". И вновь внутрь нарастающего звука......как внутрь не
выстраданных ощущений, внутрь страсти выразить невыразимое, отторгнуть
неотторжимое. Но Фабрис не терял свою истинность, он из связей, он
переплетается с основой мироздания, он впитывает всё и отражается в глазах
своих фантасмагорических персонажей. Он такой, но как-то затерялся (среди
людей, станций метро, знаменитых амстердамских трамваев).Он уже не обращал
внимание на солнце, восход и закат, чарующие облака, странные сплетения
дождей. Смысл всего этого, как и он сам как-то затерялся.
Когда эстет последний раз был в Париже, он взглянул на Нотр-Дам и
постиг постоянство символа.
А Фабрису не нравилось бывать в Париже. Этот город казался ему слишком
красивым. Там было больно признаваться в своей жизненной неполноценности.
Тем более в этом городе жил неповторимый и незаменимый Жерар Д. Фабрис
поражался его работоспособности и многогранности таланта.
Когда-то эстет назвал его гениальным актёром, ощутившим подлинность
эпохи и, преодолевая фальшь и грубость, пытавшимся передать это ощущение
человечеству. Красивые слова нравятся эстету.
Жестокий мир. Многие убедились в этом, многие постигли НЕЧТО. Настанет
день...Кто-то встанет рано утром, распахнёт окно - и это всё ворвётся в
душу. Благородная жестокость мира, накопленная в суетности больших городов и
мелких деревень, портов и курортов, непреодолима, в ней жизненное
откровение.
А не уехать ли мне в Египет или Южную Америку? Продам несколько картин
- удалюсь... Так размышлял Фабрис до того, как встретил Патрицию. Он как-то
затерялся, а она нашла его, взглянула сквозь толпу и увидела его,
неоправданно затерявшегося в своём театральном мире. Кое в чём Патриция
точно была права: она поняла, что Фабрис достоин её любви; да, любви,
извращённой современным обществом, больше походящей теперь на сказку,
рассказываемую на ночь. Эстет в одной из своих книг попытался
проанализировать восприятия этого вечного чувства человечеством на
протяжении веков. Книги хуже этой эстет никогда не писал и врядли уже
напишет. Но факт написания книги-анализа всемирной и всевременной любви
беспрецедентен. Этот факт отразил светлую сущность эстета.
О, Патриция. Слёзы, взгляды, солнышко. Взлелеянное в мечтах слизкое и
слезливое порождение любви овладело ею. О, Патриция. Возникло желание.
Девочка моя...уверовав в сказку, увидев во сне проявление своей
чувственности, Патриция исполнена радости единения с таинством познания
многосложности чувства.
Крах, рушится основа, идея скомкана. Одиночество спустилось на землю,
окутало наши глаза. Люди мечутся, как загнанные в клетку, дикие, рождённые
для свободы, звери. И мужчинам уже не хочется любить женщин, и женщины
обезумели от самодовольства. Любовь отменили, вернее она превратилась в
некую безысходность желания. ( Я любил, а я любила - всё верно, но как же
это всё необъяснимо...) Импрессионизм, футуризм, сюрреализм, Дали (безмерный
мир), Лорка (щимит сердце, но иссякло), экзистенциализм ( расстрел в упор),
кино новой волны (блуждающая грусть), хиппи (любовь к цветам, не к людям),
театр, роман, кино, любовь (и всё с приставкой анти-). Николь опять куда-то
улетела, Бернар не спит, гадает, где она . Поток, поток, без смысла смысл,
осмысленность бессмысленного антисмысла. Она вернулась, он её встречал, ему
было приятно, ей - всё равно. Бернар, Николь - как будто нереальны, а делают
всё то же, что и все, как будто с другой планеты, а сталкиваются всё с теми
же условностями быта.
А где-то Пьер, ревнующий Николь к Бернару. Как тяжело; почти не
дышится.
Ради чего эстет радуется снегу, и любовники ласкают друг друга на
постели в дешевом отеле?.. потому что так повелось, а жаль... Им нужен свой
дом, своя постель, но тогда что-то надломится, и эстет перестанет ощущать
этот мир как нечто сотканное из гармоничных несогласованностей. Как бы то ни
было, а парадокс в очередной раз определит историческую связь веков и
бедствий человечества.
А ведь снег приносит радость, и постель скромного отеля вырастает в
символ.
...Патриция крепко спала всю ночь. Честно говоря, я не знаю, что ей
снилось. Она проснулась рано, привела себя в порядок, покинула дом, унеслась
на север. Её самолёт в 12:30. Амстердамский аэропорт. Она не знала, что
влечёт её, но чувствовала, что так нужно. В электрическом потоке своего
города Патриция обратила внимание на одного мужчину, одиноко блуждавшего изо
дня в день по улице, которая вела к консерватории, где она училась.
"Заблудившаяся пуля" - подумала она. В каждом из нас заряд , который может
разорваться. Такси везет её в отель. Простите меня за лишение
благословенного отеля, в котором остановится Патриция, привилегии быть
занесённым в список достопримечательностей. Я не назову имени отеля, так что
не нужно планировать ещё одну экскурсию, очутись вы в Амстердаме. Все отели
одинаковы, звёзды не имеют значения. Отель - это приют телу и душе. В
дождях, в солнечных бликах и лунных отсветах он олицетворяет вечный поиск
тепла и заботы, ПОИСК изначальной ценности бытия. И мы, поддаваясь
первородному желанию искать неведомое, расширить круг восприятия, пытаемся
обрести утерянное в неповторимом и невозвратимом .
Патриция приехала в отель.
Любимые песни Фабриса воскрешают в его сознании невидимых таинственных
любовниц, они обитают в видениях молодого художника. Фабрис пропитан
чувствами, чувства полны непознанной силы. Ах, Фабрис, мой блуждающий друг,
потрепанный жизнью скиталец.
25 июля... Он клялся украсть, унести... Но не успел, не дожил, погиб.
Володи не стало, а Марина затерялась. И кажется, что бытовуха их не
затронула. Увы, затронула. Но любовь вне закона. Остается символ. Честный,
чистый. 25 июля закончилось.
Хроника. На концерте U2 девушку очень сильно тошнило. Она оказалась
беременной, но приняла слишком большую дозу героина. Выживет ли ребёнок? В
Барселоне парень сбросился с крестов Sagrada Familia. Лишь горстка друзей
оплакивала его беззвучно и без слёз. Эстет закончил ещё одну книгу. Он
назвал её "Безобразная красота". Что нам суета?.. Всё вокруг - круговорот.
Многочисленное скопление персон: жажда славы, амбиции, позы. Некоторые
заслуживают то, чего требуют, но девушка приняла слишком большую дозу
героина ( выживет ли ребенок ?), а в красивом испанском городе у молодого
парня возникло ощущение предсказуемости своего будущего пребывания на земле,
каждое мгновение предстало как частичка тягостного и гнетущего существования
и ...... Патриция вошла в номер. Она не сможет остаться в нем надолго. Её
гнетет однообразие. Выйти на улицу - и затеряться в шумном городе? Нет. Она
не затеряется в потоке машин, трамваев, автобусов, велосипедов, катеров. Её
история вечна. История влюблённой девушки. Она ещё не знает в кого, но
влюблена. Не в этого бородатого мужчину, не в этого парня с атлетичной
фигурой, не в этого худощавого интеллигента, курящего трубку и не в этого
поэта -наркомана, уставшего от жизни.
Всё, что болело, отболело, отошло. Юношеские переживания,
разочарования. Слепые страсти... Всё преобразовалось, сублимировалось.
Патриция предполагала, какова цена её стремления. Гнев всемирный отступит...
Она ощутит исключительность своей парадоксальной свободы. Моментарность
чувства закрепится в её сознании. Возникнет некая связь... и глаза отразят
новое. И она - уже не она , она и не она, и все-таки она - это ОНА. Так
должно было быть, так есть и так будет. Она прекрасна, и красота её
обусловлена внутренним миром. Но часто полнота ощущений невыносима,
нестерпима, многие гибнут, дойдя до предела.
Братства, единения, общности жаждет поседевший от одиночества европеец.
И границы исчезают. Восточно-европейский этнос вплетался в местную музыку и
возрождал, либо порождал осознание принадлежности к культуре, которая
оказывается всё ещё впитывается кровью. Но и в этом осознании боль. Сдавишь
виски - больно, - и скоро предел. Поиск спасения оправдан. И мы спасаем друг
друга. Не на долго. На получасовое занятие любовью, на несколько дней.
Привыкание - страшное явление, происходит наполнение души, и какой-никакой,
а в этом всём присутствует некий смысл. Теперь мир наполнен мощной
символикой.
Символы заменяют реальных людей.
Патриция в бордовой куртке. Сегодня она блондинка. Ступает, не выбирает
маршрут.
Фабрис выпил два бокала пива в ирландском баре, вышел на улицу, пошел
вдоль канала, смотря на воду и изучая надписи на стенах. Он любил улицы
вдоль каналов. Они полны спокойствия и тишины.
Очень странная погода сейчас в Амстердаме. Зной прерывается снегом,
снег - зноем. Крайности ощущаются с определённой силой; всё, что между,
наполняет время и пространство подвижной идеей.
Дети многого не знают, они чисты в своем незнании. А Фабрис уже знает.
Бернар знает, но слепо любит. А Патриция хранит свою связь с детством, чем
несколько смягчает поистине не детские страдания. В ней поселилась жалость,
она блуждала в её сознании и нашла приют в её душе. Людям необходимо жалеть
себя и друг друга. Это сложно, но человечно. Зачем жалеть? Кого жалеть? Не
нужно жалеть...Но болезненное чувство жалости отражает в человеке личность.
Нужно жалеть. Всех, кого жалко. Жалеть скрыто, для себя, чтобы ощутить, что
ты есть и есть всё это. И тебя пожалеют. В этом всём есть некий намёк на
солидарность. Патриция лучше сможет рассказать о жалости, о том, как это
важно. Если встретите её, познакомьтесь и поговорите, но её жизнь хрупка, не
задерживайте её надолго.
В дискотечном хаосе так легко потеряться, и Фабрис теряется в нём. И
Патриция может потеряться. Жаль... и эстет знает об этом.
А ещё, будучи в Париже, эстет взглянул на Эйфелеву башню и задумался
над поворотом сознания, над фактом постоянного переосмысления некой
неизменной сути. А Фабрис не любил Париж за то, что город так и просится на
полотно, а он беспомощен в своём бездействии. ( Эта бумага - это твоя кожа,
эти чернила - это твоя кровь.)*
В этом ветре - моя грусть, в этих каплях дождя - слёзы, холодает, а в
холоде злость, и, боюсь, она не уйдёт, пока душу не заморозит.
Героин, кокаин, ЛСД. Чёрные голуби, слепые птицы.
Безжизненные огни поглотили город. И Фабрис утонул в их бездне, а
Патриция, бедняжка, мечется, беспомощная, она хранит свой собственный свет,
он предназначен для всех утонувших, а достанется одному. И Фабрис
погружается в чувства. Свет приближается к нему, он уже готов влиться в его
опустошённую душу. Патриция будет всю ночь идти, город обступит её домами,
опутает водными нитями, криками людей, их невесёлым смехом.
Но будет ли ещё одна такая минута, это ощущение? До чего же грустным
был его взгляд. Он впитал грусть тех, кто отгрустил, он в ответе за эпоху, и
его взгляд - отражение времени. Патриция увидела его выходящего из бара, где
он пил. В этот момент пошел снег. Эстет задумался о чем-то серьёзном. Пьеру
стало как-то не по себе. У Бернара и Николь - оргазм. Патриция подошла к
Фабрису, и они пошли вместе. Они не говорили, он пытался согреть её.
Бордовую куртку Патриции он накрыл своим пальто. Прошли мост, ещё один. Она
долго смотрела на него, он сильно сжал её руку. Больно. Внутренняя боль
обратилась во внешнюю, изменила форму. Почти не было слов. Некие картинки
заполняли сознание. Фабрис рисовал иные линии, и в них теплилась жизнь.
Восприятие Патриции, полудетское, податливое углублялось в чарующую фантазию
своего неописуемо богатого мира. И в этот мир вплетался Фабрис, линии плавно
растекались в душевном пространстве Патриции.
Ах, маленькая девочка, что бы сделать, чтобы помочь тебе, стать частью
тебя, поселиться в душе. И девочки взрослеют. Они идут. Стоит лишь перейти
мост и, кто знает , что там, на том берегу.
Врачи боролись с наркотиками, девушку постоянно тошнило, зародыш
корчился, кривился, как будто уже желал не появляться на свет, как будто
предугадывая свое подростковое желание сброситься с высот европейского
города. Что случится с его возлюбленной, может она тоже где-то съёжилась от
боли, превратилась в беззащитный комочек слизи, бездумно губимый
катаклизмами?
Пьер обезумел от гитарного драйва. И пить устал, спасался от
наркотиков.
Слёзы исчезли, их как-то стало не хватать людям. Через силу, на грани,
рвется, слёзы хлынут - слёз нет.
Опустошенность - странная свобода.
Розы, город устал, обиделся, розы путешествуют по улицам. Он нёс их
своей возлюбленной. Утро. Открываются кафетерии. Розы - символ. У него в
руках символ. Возле одного из кафе прогуливался трансвестит, нервничал,
приставал к одиноко снующим мужчинам. Женское тело новоявленной девушки не
привлекало мужчин. Девушка вызывала жалость, олицетворяла грусть. Это
воплощение мутации сознания. Справедливый пример поиска своего "Я". Розы
нравятся людям. Обладатель букета отдал его изменившему пол человеку.
Положительные эмоции нужны этому человеку, всем нужны. Придя к своей
возлюбленной, даритель роз скажет: " Я купил тебе розы, красивые, розовые,
но я их подарил трансвеститу. Он был так одинок, ему было плохо. Я подарил
ему розу". Она улыбнётся, поцелует. " Спасибо, что ты так поступил, - скажет
она, - так нужнее, человечнее..." (патетика, снобизм, но некоторые люди
говорят душой...) Тайна нежного чувства выплывает из наслоения эпох.
Солёный воздух, морская зыбь. Остров безмятежен. Отдых двух красавиц на
фоне зеленеющих холмов чарует. Их тела переплетаются, трепетно извиваются.
Почти исчезнувшая в потоках творчества, но всё ещё сияющая античным
эстетством, Сапфо, благословила однополую любовь.
Христианство табуировало красоту женского союза. Насколько же
парадоксальным и неоднозначным может показаться заточение этого чувства в
стены обители божьей, совершённое Дидро в " Монахине". Проникновенное
порицание более походило на проявление сострадания к заблудшим душам, Дидро
не осуждал монахинь, осуждалась узость восприятия, закрепощённость личности,
но выход из этого состояния для Дидро не в однополой любви, ибо она
губительна, неприемлема, а в оздоровлении разума.
Сегодня разум изувечен. Увечья начинаются ещё в утробе матери. Налицо
призрачность здравомыслия. Религия теряет силу. Любая религия - лишь
порождение человеческой беспомощности и попытка превозмочь страх перед
пропастью неизвестности и жизненной бедственности существования. Идеологии
слабеют, изживают себя, искалечив не одно поколение моих соотечественников.
На меня обрушивается груз ошибок, совершенных моими предками. Я уезжаю,
забываю о многом , почти засыпаю, отстаю от жизни, но вскоре просыпаюсь и
снова пишу.
В купе четверо: меня сразу привлекла девушка, у неё бесконечно
загадочный взгляд. Мальчик лет одиннадцати сидит напротив неё и разгадывает
кроссворды, или просто читает. Мужчина напротив меня на ближнем к выходу
кресле закинул ногу за ногу и смотрит впереди себя. Я пишу эти строки,
интересное ощущение. Хочется заговорить с девушкой, но ощущаю неловкость.
Очень забавная ситуация; я еду из Кальяри домой: 20 000 лир на паром и 20
долларов на остальной путь, а живу я очень далеко. Забавно: боюсь
осложнений. Это больше, чем просто приключение, это психологическое
испытание, это нервотрёпка. Девушка в купе - ещё подросток - читает комиксы.
Я понимаю, как неприятны перепады, контрасты в восприятиях: первоначальном,
вторичном и последующих.
По дороге из Ольбии в Гольфо-дельи-Аранчи я жадно всматривался в горные
массивы. Домики, кое-где попадавшиеся на склонах гор, не лишали их
загадочности. Холодом одиночества веяло от камней, торчащих из земли.
Я добрался ло Чивитавекии. Ночью на пароме я любовался красной
луной..Из Чивитавекии я выехал в Рим. San Pietro на реставрации. Тысячи
туристов. Это Рим, раздираемый жизнью. В нём сложно увидеть чьи-то глаза, но
мне посчастливилось увидеть улыбку. К сожалению очки скрыли глаза девушки,
которая вырвалась из круговорота и кутерьмы римского дня на маленьком
мопеде, взглянула на меня, переходящего дорогу и улыбнулась, светлые волосы,
короткая стрижка - её образ вплёлся в моё восприятие вечного города, столицы
мира - и исчез в переплетениях дорог. Я взглянул на площадь Венеции и
Коллизей, поразился размаху проводимых раскопок - устал. Рим убил меня
жизненной силой. Я возвращаюсь домой. В Будапеште встретил эстета. Он изучал
город, знакомился с историей и культурой. Я не знал, о чём с ним говорить.
Он заговорил сам: " Я боюсь", - сказал он мне. Я сказал, что все когда-то
чего-то боятся. Он ответил, что боится из-за меня, что обеспокоен моим
положением. Мне тоже стало тревожно, но и приятно. Я нужен эстету. Мы ещё
поговорили об искусстве и попрощались. Он пожелал мне удачи. Когда в Одессе
на железнодорожном вокзале ко мне подсела бабушка и тоже заговорила о моих
скитаниях, я вспомнил эстета. До сих пор я припоминаю слова, услышанные от
бабки: "Попереду ангел мiй, по бокам - святi, оберегайте мене". Уберегут ли
ангелы и святые от жестокого обмана Патрицию и её долгожданного спутника,
почти отплакавшего всё Фабриса, ступающих по мощенным улочкам Амстердама. Я
еду и думаю о них, о связи, возникшей между ними, какой-то незаданной, а
естественной, и, тем не менее, необъяснимой. И рой машин, обволакивающий
меня, незамечаем, истекающий кровью огней город уходит вглубь моего сознания
- и я остаюсь наедине с образами и фантазиями.
В это время совершенно реальный Пьер вдыхает запах марихуаны на
вечеринке у своего старого друга, где по его предположениям должна была
появиться Николь. Он должен её увидеть. Бернар в Норвегии. Он увлёкся
скандинавским этносом. Николь не пришла.
Пересекая Beursplein, Фабрис думал о будущем, перед ним вырастала
проблема: что дальше? Она живёт у него дома на пятом этаже старинного здания
в центре города, смотрит в окно слева на небо, и в окно справа - на воду
канала. Она теряется в мозаике сюжетов и образов, красочности и красноречии
картин молодого Фабриса, несвоевременно состарившегося, она омолаживает его,
она вселяет в него свою безудержную силу нежного чувства. Фабрис начинал
жить, закончилась его борьба со своей собственной беспомощностью. Погода
ухудшалась, становилось чертовски холодно, а его душа постоянно согревалась
юной хрупкой девушкой. Они слышали, как дождь неистово бьётся в окна, они
чувствовали запах грозы. В этом доме на последнем этаже пахло сухими
цветами, маслами, растворителями, кофе, сексом, книгами и грозой. Он стал
первым мужчиной в её жизни. С ней он впервые испытал настоящее удовольствие.
Но что дальше? Ведь ни для кого не секрет, что всё проходит, тонет в
жизненной пучине, в событиях и катастрофах, в людском потоке. Фабрис и
Патриция - грустно, грустно. И там под мостом Фабрис долго плакал. Патриция