Малицкий Сергей. Компрессия

   – Вы говорите о невозможности исследований нематериальных сущностей? – нахмурилась Моника.
   – Я говорю именно о пределе Кельма! – отрезал Билл. – Рик Кельм был не первым ученым в истории человечества, который отдал на заклание науке собственную жизнь! И до него находились смельчаки, которые перед лицом смерти продолжали служить знанию. Но именно Рик Кельм попытался протиснуться вместе с атрибутами исследователя за грань бытия.
   – Я помню, – хмуро бросил Кидди. – Он сомкнул собственный мозг с биоматрицей и попытался провести эксперимент по контролю тоннельного перехода. Теперь эти исследования запрещены. Но это было еще до моего рождения!
   – Изъясняйтесь яснее! – поморщился Билл. – Простота и доходчивость! Он попытался проконтролировать собственную смерть. Когда его дряхлое тело было уже готово расстаться с его неувядаемой сущностью, Рик Кельм изготовил силок для собственной бессмертной души, надеясь воплотить ее в искусственном вместилище или хотя бы проследить ее дальнейший путь! Этого его ассистентам сделать не удалось, хотя приборы фиксировали нематериальную сущность, отделяющуюся от его тела, вплоть до определенного момента. Этот момент и есть предел Кельма.
   – Иначе говоря, смерть, – пожал плечами Стиай. – Окончательная и бесповоротная. Что бы там ни говорили, но теперь мы можем фиксировать это мгновение достаточно точно.
   – Не спеши, – отмахнулся Билл. – Простота не предполагает упрощение. Предел Кельма – это предел нашему познанию самих себя, установленный Творцом. Ограниченность Вселенной – это предел познания пространства, установленный Творцом.
   – Или природой, – заметил Миха.
   – Если угодно, – кивнул Билл. – Постоянное и подавляющее ощущение присутствия Творца, которое познается прежде всего через границы, им установленные, одной из которых и является смерть, и есть чувство бездны.
   – Так каждый чувствует это… – начал Стиай.
   – Нет, – покачал головой Билл. – Почти каждый знает. Но чувствуют единицы. Вот Кидди чувствует.
   – Но почему страх? – не поняла Моника. – Почему не любовь? Если вы говорите о Боге…
   – Может быть, и любовь, – в прерываемой порывами ветра и криками чаек тишине рассмеялся Билл. – Вы прелесть, Моника. Незамутненное существо. Незамутненное грязью, конечно. Может быть, и любовь. Но кто же знает, какой видится любовь бесконечной сущности конечному крошечному существу? Что, если она и служит причиной страха? Да и в самом деле, за что любить любого из нас? Даже хоть и Кидди! Я о внутренних сомнениях говорю, о внутренних!
   Кидди невольно поежился. Моника смотрела на него с тревогой, Миха с любопытством, Стиай с усмешкой. Только Сиф вовсе отвернулась в сторону волн.
   – Кидди чувствует, – повторил Билл. – Хотя сам он не понимает ни черта, что это он такое чувствует, более того, он даже не понимает, что его эгоизм, который он считает чувством собственного достоинства и некоторой повышенной степенью рациональности и разумности, – это всего лишь скорлупа, которая защищает его от чувства бездны. Даже его работа в системе опекунства, которая, на мой взгляд, как и всякая статистическая деятельность, является скучнейшей из всех возможных высосанных из пальца дисциплин, – это тоже защита от чувства бездны!
   – Привет тебе, Кидди! – ударил по плечу друга Стиай. – Верь Биллу, он видит любого насквозь!
   – Предположим, – стараясь скрыть оторопь, Кидди аккуратно подбирал слова. – Предположим, что вы правы и я действительно имею среди сомнительных талантов некое чувство бездны… Предположим, что есть вещи, которые меня пугают. Как это выражается? Я должен… чувствовать что-то особенное? Согласитесь, те примеры, что вы привели, они удивительны, наверное, они способны разрушающе действовать на несформировавшуюся психику, но они… банальны. Они уже банальны. Банальны, как что-то, пусть и не до конца понятное, но привычное. Что для меня чувство бездны? Скрытое сумасшествие? Навязчивое состояние? Ночные кошмары? Что это? И как, в конце концов, это может помочь в изучении… границ?
   – С границами пока полная неясность, туманность пока с границами, – улыбнулся Билл. – Да и к чему их изучать? Их нарушать следует, нарушать! Хотя о кошмарных снах к месту вы заговорили, к месту. Но говорить следует только о том, что испытал лично. Что касается чувств, то они именно что банальны! Вы просто-напросто должны ощущать взгляд.
   – Чей взгляд? – не понял Кидди.
   – Взгляд бездны! – рассмеялся Билл. – Прищур смерти. Взгляд безжалостной судьбы через оптический прицел рока!
   – Бездна вглядывается в тебя, Кидди! – шутливо пробасил Миха. – Будь осторожен. Великие предупреждали о чем-то подобном!
   – Не пугай будущее светило системы опекунства! – вновь опустил огромную ручищу на плечо Кидди Стиай. – Тем более мы-то не мистикой занимаемся!
   – Нет! – замахал руками Билл. – Конечно нет! Мы предельно конкретны. И претворяем нашу конкретику в предметные технологии. Работа еще только начинается, но первые результаты уже есть. Надеюсь, – Билл подмигнул нахмурившейся Сиф, – что успеем закончить исследования и даже отработать технологии до того, как я впаду в маразм или в какое-нибудь подобное состояние. Так вот, о расширении или нарушении границ. Я далек от мысли, что человек просто так, без кардинального вмешательства в собственную физиологию, сможет, к примеру, или полететь, или задышать под водой, или естественным образом прожить значительно больше ста – ста пятидесяти лет. Да и нужно ли это? И все же, что есть в нас такого, что, безусловно, вложено Творцом, но не исследовано в достаточной мере, даже толком не расшифровано?
   – Вероятно это то, до чего так и не смог добраться Рик Кельм? – воскликнул Миха.
   – Подождите, – поморщился Билл. – Рик Кельм изобретал самолет, не имея колес для его разгона. Я был у него ассистентом, поэтому знаю, что говорю.
   – Ноги, – внезапно догадался Кидди. – Ваши ноги! Я не помню имени, по смотрел отчеты…
   – Вы любознательны, – досадливо поморщился Билл. – Да, я тот самый ассистент, что пострадал при опыте. Полез туда, куда не следовало. Это моя давняя беда.
   – Почему? – наклонился вперед Кидди. – Почему Рик Кельм запрограммировал взрыв оборудования? Для чего было столько усилий, чтобы в итоге уничтожить все?
   – Ну не все, – задумался Билл. – Ход опыта фиксировался. Существовали отдаленные измерители. Если бы уничтожилось все, мы ничего не знали бы об этом пределе познания.
   – Почему он взорвал себя? – упорствовал Кидди. – Что это за хитрая задумка по принесению самого себя в жертву?
   – Он испугался, – утомленно откинулся на спинку кресла Билл. – Он был точно таким же трусом, как и вы, Кидди. Его неистребимое любопытство заставило заглянуть за край бытия, но его страх перед тем, что он может там увидеть, заставил уничтожить собственное тело. Точнее не тело, которое было уже мертво, а саму ловушку. Это была тщетная предосторожность. Он испугался, что его душа будет действительно поймана, и предусмотрел, чтобы изобретенная им клетка была уничтожена при любых обстоятельствах. Рик Кельм подобрался к пределу познания слишком близко. Он даже не подозревал, что огромные неисследованные области оставил за спиной.
   – О чем вы? – невольно оглянулся Кидди.
   – Ну что же вы? – всплеснул руками Билл. – Я намекаю изо всех сил. Разгадка рядом! А как же сны?
   – Сны? – удивился Кидди. – Разве они не изучены?
   – Изучены! – с готовностью согласился Билл. – Так же, как изучен древний бронзовый ключ, попавший в руки археолога. Он в совершенстве знает его размеры, состав металла, особенности выплавки, год производства, даже предполагаемую национальность кузнеца. Одно только как-то ушло от внимания этого археолога: что же за дверь отпирал этот ключ?
   – И что же это за дверь? – подняла брови Моника.
   – Дверь я уже вижу, – засмеялся Билл. – А вот чтобы превратить ее в широкий тоннель… придется еще повозиться несколько лет. С помощью Михи, Стиая, Рокки и многих других. Но я могу показать вам дверь. Даже нет. Я могу показать вам то, что скрывается за дверью. Приоткрыть ее и позволить сделать несколько шагов по невиданной стране!
   – Где эта дверь? – оживленно оглянулась Моника.
   – В наших снах, дорогая Моника, – улыбнулся Билл. – Я предлагаю нам всем поспать час или два. Вам в первую очередь, Кидди. Вот уж не думал, что среди моих гостей окажется… человек, которого я смогу осчастливить первым сновидением. Стиай, доставай наши ключики от волшебной двери. Да, все достаточно банально на первый взгляд, Кидди. Только приглядывайтесь к тому, что увидите, внимательнее. Кто его знает, может быть, вы заинтересуетесь моим проектом? Вы нужны мне, Кидди. Очень нужны! Не меньше, чем Миха и Рокки!
   Стиай вытащил из кармана стопку прозрачных пакетиков и раздал их. Кидди сжал пальцами тонкую пленку и почувствовал, а затем и увидел внутри что-то напоминающее растительное волокно, изогнутый ризоид.
   – Что это? – Он с подозрением уставился на Билла.
   – Подручное средство! – довольно закашлялся Билл. – Пока только примитивное подручное средство. Приспособление. Купе для скоростных путешествий появится позже. Можете не волноваться, это не наркотик и даже не галлюциноген. Я называю препарат катализатором, но это мое личное определение. Он слишком сложен в производстве, поэтому – бесценен. В любом случае в дальнейшем мы попытаемся заменить его приборами, для этого собственно и собирается новая команда. И Миха здесь поэтому. Ну это… тоже потом. Сейчас я согласую наши чипперы. – Старик выудил из кармана капсулу симулятора и прищелкнул ее к браслету. – Все-таки некоторая польза от всеобщего контроля есть. Я бросаю линию всем, она всего лишь послужит подобием резонанса между нами. Не пугайтесь, Кидди, это не симулятор эротических наслаждений, это источник резонанса. Чтобы никто из вас не потерялся… там. Вам останется только положить волоконце катализатоpa под язык и заснуть. Он пропитан слабым снотворным. А там вы все увидите сами…
   – Что увидим? – чувствуя, как портится у него настроение, поморщился Кидди.
   – Нечто особенное.

13

   Кидди сунул в карман разговорник Михи. Симуляторы действительно казались порчеными, даже пластик на них потрескался, а вот разговорник следовало забрать, хотя бы затем, чтобы никто не мог поинтересоваться у виртуального отражения Михи, кто погубил Миху Даблина. Разобраться еще надо, почему он отвечает именно так, ведь Миха закончил его уж точно до собственной гибели, тем более если она была внезапной. Да когда бы он его ни закончил, он был слишком крепким, этот ирландский парень, чтобы погибнуть от переживаний и сердечной недостаточности! Тогда почему? Почему? Черт его знает, что он мог туда накачать, никто не форматировал собственный разговорник под себя, это уже пахло идиотизмом. Даже в юношестве такое извращение никому в голову не приходило: всякий курсант, раздобыв разговорник, торопился наполнить машинку данными собственной девушки.
   Чего только не вытворяли, тот же Миха не один час провел под окнами женского коттеджа, записывая голос тогда еще юной Моники. Даже как-то утащил ее блок-файл и залил в базу все материалы без разбора, отчего разговорник потом еще долго вычеканивал голосом Моники формулы вместо душевной беседы. С чего бы это Миха наполнил теперь разговорник собственной персоной? Каким бы он ни был чудаковатым, в нормальности ему нельзя было отказать, хотя именно Кидди был самым естественным среди всех, именно естественным, без всякого налета этой юношеской дури. Это ведь Кидди, а не кто-нибудь другой, первым догадался смоделировать в собственном разговорнике начальника их потока, благо материалов о том было более чем достаточно, включая анекдоты от старших курсов и скрупулезную запись всех произнесенных им лекций. Седовласый старик был изрядно удивлен, когда целый курс сдал ему экзамен без единой неудовлетворительной оценки. Еще бы, разговорник с его голосом, созданный Кидди, месяц ходил из рук в руки, ни на минуту не выключался. Всякий хотел протестировать собственные знания у строгого, но безопасного отражения преподавателя. Сам-то Кидди сдал все экзамены на «отлично» и без разговорника, не для этого он с программой возился. Тот разговорник его прославил в академии больше, чем спортивные подвиги прославили Стиая. Та же Моника не сводила с него восхищенных глаз, хотя уже уступила настояниям Михи. Не сразу уступила, а когда уже утомилась стучаться головой, всем телом о неподатливость Кидди. Хотя неподатливость его была весьма избирательной… Может быть, она и с Михой назло Кидди связалась, а потом так и осталась с ним, потому как разозлить Кидди не удалось?
   – Пожалуй, что так, – в который раз успокоил себя Кидди, оглянулся, посмотрел на зеркальную дверь, за которой, наверное, невидимая ему, тряслась в рыданиях или омертвело молчала Моника, и выругал себя. Сволочь он все-таки, что сел к ней в купе. Зря. Как сама же Моника и сказала ему после его вербовки на Луну, за неделю до того прощания у космопорта, когда она сама продрогла в летнем платье до костей, а Миха положил нервную руку ей на талию и притянул к себе, словно говоря, улетай, улетай же поскорее, бывший друг. Моника тогда держалась великолепно, словно и не было у нее двухчасовой истерики на песчаном берегу, где Кидди пытался собрать из обожженных осколков собственное «я». Как же она отыскала тогда его, если он даже чиппер не надевал месяц? Что она хотела от него, потерявшего силы даже на ненависть к той, что уничтожила его жизнь?
   Она тогда действительно рыдала не менее двух часов. Потом затихла. Долго смотрела в небо, точнее куда-то за небо, может быть, пыталась разглядеть невидимые днем звезды. Теребила пропитанную кровью повязку на руке. Или дура, или слишком умная. Разве самоубийца демонстративно вскрывает вены? Дура, скорее всего. Дождалась, когда Кидди в очередной раз выйдет из воды и устало разляжется рядом на песке, прошептала ему неожиданно спокойно:
   – Что бы я ни сделала, все оборачивается против меня. Я сама себя ненавижу. Но тебя ненавижу еще больше. Во всем виноват именно ты. Ты сволочь, Кидди. Мерзкая, самодостаточная сволочь. Чтоб ты сдох там, на этой своей Луне! Я это тебе говорю, потому что так думаю, и потому, что хочу облегчить тебе жизнь. Так тебе будет проще. У тебя появится обида на меня, значит, ты не будешь страдать из-за того, что не можешь ответить мне взаимностью. Или не хочешь. Какая разница, впрочем. А знаешь, почему ты сволочь? – спросила она, когда Кидди открыл глаза. – Потому что ты оглядываешься! Всякий раз, когда надо уходить и не оглядываться, ты оглядываешься! Больше того! Ты не только оглядываешься, но еще и можешь посвистеть, приманить, по головке погладить, но это ничего не меняет! Ты все равно уходишь, и поэтому ты сволочь! Но и этого мало! Ты очень часто возвращаешься, но возвращаешься для того только, чтобы вновь уйти! Сволочь!
   Кидди молчал. Он умел заговаривать Монике зубы. Достаточно было немного изменить угол зрения, подпустить черных красок в собственный образ, и вот уже слезы страдания превращались на ее лице в слезы сочувствия, но в этот раз он едва разбирал сказанные ею слова. Другие звучали у него в голове – те, что произнес Стиай, когда нашел Кидди возле лужи расплавленного металла, в которую превратилось купе и Сиф. «Не говори никому, – глухо бросил Стиай, ковыряя носком ботинка обугленную землю, сбив перед этим с ног резким ударом в грудь потерявшего рассудок Кидди. – Никому не говори о Сиф. Она никогда не носила чиппер, поэтому тревогу никто не поднимет. А тебе нужно исчезнуть. Хочешь поработать на Луне?»
   Что он тогда ответил ему, вспомнить бы теперь. Или он вовсе потерял на время способность говорить? И как давно это произошло? И почему он слушает теперь Монику? Почему он не придушил ее в тот же миг, как увидел ее в дверях? Откуда взялись силы, чтобы говорить с ней? Что он говорил ей? Пытался объяснить, что меняет работу и отправляется на Луну? Что он забыл на этой Луне? Что он забыл на этом пляже рядом с женой бывшего друга, которая сама по себе со всеми взглядами, истериками, прикосновениями и стала той самой каплей, которая превратила питье его жизни в яд? Или же во всем виноват именно он сам? О чем это она говорит?
   Кидди смотрел в глаза Монике, вдыхал не смытый даже морем запах горькой ванили и явственно ощущал, как разгорается в нем холодная ненависть. Почему она кричит? Почему она позволяет себе кричать? Господи, ну ударила бы его хоть раз по щеке, ударила по бесчувственной щеке, побежала по берегу к купе и улетела к Михе, который будет на руках ее носить, да и носит уже, наверное, не первый год, только оставила бы его в покое!
   – Я даже думаю, что хорошо, что ты Сиф встретил. Сначала подурнело мне, до темноты в глазах подурнело, когда ты на нее запал. Помнишь, тогда у дома Билла? А теперь я рада. Только она и могла с тобой сладить. Только она и могла тебя ткнуть носом в твое собственное дерьмо. Причем так, мимолетом, походя. Бросила она тебя? И правильно сделала, что бросила. Это я ей сказала, все рассказала про тебя. Все, до остатка выложила. Ты же себя только любишь, а она – мир вокруг себя и ни от одного кусочка этого мира даже ради хоть распрекрасного и ни на кого не похожего Кидди Гипмора, особенно на тот случай, если он оказался поганым козлом, отказаться не сможет! Ты наказан, понимаешь? Это я наказала тебя, понимаешь? Я ей сказала, что ты опять был со мной и будешь опять со мной столько раз, сколько раз я попадусь у тебя на пути! Ты мною наказан! Она не простит тебя, а если простит, так я вновь попадусь у тебя на пути, куда бы ты ни сбежал! Ну понимаешь или нет?
   – Понимаю, – медленно произнес Кидди, все еще не понимая ни слова из того, что выкрикнула Моника, и так же медленно облизал губы. Так же, как с рвущимся наружу, забытым на месяц желанием облизал бы теперь все стройное тело Моники. Сильное, красивое тело, вымоченное в морской воде и чуть подвяленное на солнце. Тело, которое на самом деле не имело никакого отношения к сумасшедшей жене Михи, а было всего лишь абстрактным совершенным женским телом в силу случая, причудливого извива судьбы, совпавшим с вздорной психопаткой. «Что ж ты нашла во мне, дура? – спросил про себя Монику Кидди, рассматривая песчинки на упругой смуглой груди, напряженное бедро, подрагивающий от прерывистого дыхания живот. – Брось, забудь, беги от меня подальше, я же гадкий, пусть и не потому гадкий, что гадостей тебе желаю, а потому, что жертвовать собой не буду. И не потому, что не хочу, а потому, что не могу, просто раньше не понимал этого, а теперь ясно вижу, что жертва моя уже принесена и не тебе ее оспаривать, несчастное существо! Ни любить тебя, ни дружить с тобой я не буду, нечем мне любить тебя, Моника. Пустота внутри. А если бы и мог дружить? Ты уже столько в свое безумие крови влила, что тебе обычная привязанность, даже дружба, как нож в сердце будет. Поэтому только так, только так. Сволочь? Хорошо, пусть будет».
   – Иди сюда, – прошептал он.
   Она подалась мгновенно. Навалилась на него грудью, впилась губами, обхватила и руками и ногами, словно крылья не давала ему расправить. Спасаясь от всепроникающего песка, опираясь на локти, Кидди перекатился вместе с ней к воде, дождался, когда набежавшая волна ослабит ее объятия, подхватил на руки и понес к накренившемуся купе, представляя, что несет на руках Сиф. Через двадцать минут он скажет Монике, что она, конечно, не права, но он все-таки сволочь. Но не из-за нее. Из-за Михи.

14

   – Что увидим?
   – Нечто особенное, – загадочно произнес Билл, отвлекая от Кидди взгляды.
   Только Моника продолжала смотреть на него. На мгновение Кидди почувствовал досаду, потому что ее безумный взгляд обжигал. Конечно, ему было наплевать на Монику, он вовсе не думал теперь о ней, он ни о чем не мог думать, кроме того, что вот именно теперь напротив него сидит совершенная женщина, которая высекла из него искру, что там искру, зажгла его изнутри, но оставался еще и Миха, который уж точно следил за потерявшей рассудок женой.
   – Все очень просто. – Билл ловко, несмотря на то, что на левой руке у него не оказалось указательного пальца, надорвал пакетик, вытащил блеснувшее волоконце и провел вытянутой рукой вдоль собеседников, словно прицеливаясь в них прищуренным взглядом. – Не бойтесь. Повторяю, это не наркотик, не галлюциноген, не что-либо подобное. Это, как я уже сказал, катализатор или, как больше нравится Стиаю, утвердитель!
   – И что же он утверждает? – спросила Моника.
   – Он… – Билл поцокал языком, подбирая подходящее слово. – Он утверждает сны. Как известно, все видят сны…
   – Не все, – улыбнулась Сиф.
   – Я-то уж точно не… – начал Кидди.
   – Все, – упрямо дернул подбородком Билл. – Правда, некоторые забывают их при пробуждении, да и остальные редко-редко удерживают в памяти дольше нескольких часов.
   – Не все, – повторила Сиф. – И ты меня не переубедишь! Если человек не помнит собственного сна, это то же самое, как если бы сна не было вовсе. Даже преступника не судят, если он ничего не помнит о преступлении. Я знаю, папочка.
   – Я тоже знаю, – недобро усмехнулся Билл в сторону дочери. – Но понаслышке. Я в продажу ноллениум не пускал.
   Мгновенно все соединилось в голове у Кидди. Ну конечно же! Уильям Буардес! Основатель корпорации «Тактика». Мультимиллиардер! Изобретатель множества технологий, связанных с биохимией и исследованиями мозга. Тот же знаменитый ноллениум, прозванный юристами «спасительной таблеткой», который послужил источником множества юридических казусов. Успокаивающее, побочным действием которого оказалась абсолютная потеря памяти об определенном отрезке жизни. Невосполнимая потеря. Окончательная. Рычажок, позволивший многим преступникам уйти от возмездия, – нельзя же судить человека за то, чего он не помнит, пусть даже система опекунства в большинстве случаев в состоянии восстановить любое преступление секунда за секундой! За такую потерю памяти, как слышал Кидди, многие расплачивались приличными деньгами. К тому же ни одного суда по поводу духовной эвтаназии Буардес так и не проиграл. Значит, теперь он добрался и до снов. И Миха, и Рокки будут работать на Буардеса. Стиай работает на Буардеса. Тот самый Стиай, который всегда работал только на самого себя. И Сиф – дочь Уильяма Буардеса. То есть она – бесценный бриллиант в витрине фешенебельного бутика, смотреть на который можно, но только смотреть…
   – Всякий видел сны, – пробормотал Кидди. – Кроме меня. Но даже я заходил в салоны сновидений. По крайней мере, я еще не встречал ни одного, кто бы ни разу не совершил путешествие по вымышленным интерьерам и ландшафтам.
   – Именно так! – оживленно обернулся к Кидди Билл. – Наведенный сон давно уже стал банальностью! Обыденной вещью. У всякого дома найдется горсть симуляторов. Да, для кого-то это возможность путешествий, для кого-то недоступные в обыденной жизни эротические приключения, для кого-то острые впечатления от кошмарных видений, но сны теперь столь же реальны, как и все прочие достижения цивилизации. И это – благо, как и все, что движет прогресс!
   – Отчего же тогда существуют такие строгие ограничения для подростков? – прищурилась Сиф. – Зачем все эти блокираторы в детских спальнях? К чему эта жесткость в законах? Неужели Государственный совет всерьез заботится о психическом здоровье юных граждан?
   – Государственный совет боится неизвестности, Сиф, – добродушно прогудел Стиай.
   – Именно так, – кивнул Билл. – Ведь государство все еще не знает, что такое – сны. Да, мы помним десятки имен титанов прошлого, которые изучали сны. Достаточно упомянуть Платона, Аристотеля, Артемидора, Фрейда, Юнга, Лабержа, Клейтмана, Гарфилд, чтобы преисполниться пиетета, но что есть сны? Да, они изучены досконально, поделены на типы и стадии, вскрыты и зафиксированы, но и только! Что они значат для человека? Все, что мы можем сказать по этому поводу, – только предположения. Заменить их в юном возрасте, когда формируется личность, наведенными подобиями, – это все равно что заменить материнское молоко примерно подходящим субстратом. Так вот со снами все гораздо сложнее. Мы уже научились творить наведенные сны, хотя они жалкое подобие глубоких снов, но до сих пор не знаем, насколько приемлем для человеческой породы изобретенный нами субстрат! А вдруг он смертельно опасен?
   – Мне уже становится интересно! – восхищенно пробормотал Миха.
   – Это безумно интересно! – воскликнул Билл. – А будет еще интереснее! Вот! Я не зря говорил о границах! Вот оно, неизведанное! Стиай, помнишь наш разговор о снах, когда ты пришел в проект? Ну когда я отозвал тебя с Луны? Кстати, Миха и Кидди, ваш бывший лидер действительно обладает выдающимися организаторскими способностями! Так вот, Стиай, я спросил тебя, как тебе симуляторы и все эти колпачки, которые в салонах в то время еще надевали на голову посетителям? Что ты ответил? Почему тебя это не прельщает?
   – Помню… – подмигнул Биллу Стиай и резко двинул перед собой кулаком, словно наносил невидимому противнику апперкот. – Чем прельщаться? Там… картинки одни.
   – Вот! – весело тряхнул прозрачным волоконцем Билл и неуклюже, вызвав общий смех, повторил жест Стиая. – Картинки одни! Тактильные ощущения не гарантированы, а если они все-таки и случаются, то неясны и расплывчаты. Картинки! Вот наш утвердитель и действует на картинки. Сейчас мы их и посмотрим. Только не думайте, что сон будет наведенным! Этот симулятор у меня на руке, как я уже сказал, сыграет роль резонатора. Маяка, если хотите. Я всего лишь согласую некую точку, которая объединит наши сны и к которой каждому из вас следует стремиться во сне. Ну хотя бы для того, чтобы продолжить наш разговор там.