Малицкий Сергей. Пагуба

   И пяти минут не прошло, как тот мелькнул у ворот Хилана в привычной рубахе и портах, и вот уже он оказался одет в какую-то потертую, с пятнами смолы куртку, на плече у него висела рыбацкая сеть, а в руке подсыхал черный от воды багор. Харас окинул взглядом заплаканную спутницу Лука, сдвинул на лоб широкополую обвислую шляпу, вздохнул, взял девчонку за руку и потянул за собой к желтым шатрам, которыми заканчивались тянущиеся от самой потешной площади ряды с тканями, одеждой, обувью и не слишком дорогими украшениями, на которые копят медяки целый год почти все хиланские девушки на выданье.
   За потрепанным пологом обнаружилась хозяйка заведения – шумная морщинистая старуха в длинном платье-балахоне, волосы которой были собраны в смешную бобышку на самой макушке. За ней среди раскрытых сундуков и развязанных мешков стояли Самана с напряженным лицом и Нега – с испуганным. Едва Лук вслед за Харасом и Лалой вошел внутрь, как старуха прижала палец к губам, после чего, похохатывая щербатым ртом и отпуская едва ли пристойные шуточки на незнакомом Луку языке, принялась создавать стремительный круговорот, который проглотил и Лука, и Лалу, и Негу, и Саману, и Хараса. В душном воздухе тесного шатра начала взлетать одежда, волнительно замелькали обнаженные руки и плечи девушек, но Луку было не до волшебного действа. Уже через полминуты он сидел на короткой скамье, а Самана втирала ему в голову пахучий состав, посредством которого, а также с помощью сверкающего отличной сталью лезвия только что лишился рыжей бороды и усов Харас. Лук и не думал протестовать, но вжикнувшая по кожаному ремню брадобрейским ножом старуха снова приложила палец к губам, после чего обозначила пальцем то место на собственной шее, по которому она полоснет свою белоголовую жертву, если та возразит хоть словом. Лук обреченно закрыл глаза и, безропотно лишаясь белой шевелюры, которой немало гордился, стал смотреть через сомкнутые ресницы на Саману и Негу, которые продолжили наряжаться в какие-то странные, украшенные бисером яркие кофты и юбки, успевая при этом наряжать и Лалу, которая уже настолько смирилась с выпавшей ей судьбой, что вела себя как безвольная кукла, разве только что не падала, когда одна или другая пара рук на мгновение отрывалась от нее.
   Прошла минута-другая. Быстрые пальцы старухи мазнули Лука каким-то жгучим составом по бровям, протерли ему голову. Затем на него напялили просмоленную рыбацкую куртку, на голову – широкополую обвислую шляпу, на плечо накинули рыбацкую сеть… И он тут же понял, что и багор, прислоненный к держащему шатер шесту, тоже предстоит нести ему. Харас, без бороды помолодевший лет на пять, тем временем натягивал длинный кафтан, и старуха, которая уже вовсе оставила Лука, водружала его старшему названому брату на голову то ли венок, то ли хитрый головной убор, сплетенный из разноцветных лоскутков и стеблей.
   – Зачем это все? – наконец обрел дар речи Лук, морщась от запаха рыбы и подтягивая к себе мешок с серпами, косами и тем, что было заботливо укрыто под ними.
   – Молчи, дорогой, – покачала головой старуха и, ударив себя в грудь коричневым кулачком, прошептала: – Я – Арнуми. Когда-то давно, когда твой отец еще немного видел, хотя что может увидеть мужчина, он знавал меня такой красавицей, каких теперь уж и нет. Я потому и трогать ему лицо свое не даю, пусть думает, что я по-прежнему красавица. Хотя, – старуха покосилась на Саману, – чутье ему не изменило. На ощупь искал, а не ошибся. Хорошую хозяйку взял, впрочем, что о том говорить, я ее тоже давно знаю.
   – Слушай ее, – шепнула Самана, прошелестев мимо Лука, и взялась за одежду Хараса, подправляя и подшивая что-то прямо на нем.
   – Слушай меня, – важно кивнула старуха. – Слушай, только вопросов не задавай. Потом все вопросы. Всему свое время. Сейчас слушай. И делай все. Сейчас я повешу тебе на грудь портовую бирку, и ты пойдешь к пристани. С биркой тебя не остановят, но медную монету все равно отдашь. Есть? Вот. Идешь вниз, забираешь правее. За пристанью свернешь на вторые мостки. По мосткам дойдешь до третьего корабля. Увидишь большой струг длиной в тридцать шагов, шириной в восемь, это он и есть. На носу вырублена конская голова. Это мой кораблик. У меня два таких, второй севернее пристани стоит, разгружают товар, всего неделя свободной торговли, едва успеваем. Значит, увидишь кораблик, поднимаешься на борт, бьешь по руке здоровенного мужика со шрамом через все лицо, как будто знаешь его все свои шестнадцать лет, и вместе с ним сбрасываешь мостки. Мужика Нигнасом зовут, если что. Брат он мой, не думай ничего. А хочешь – думай, мне плюнуть и растереть, что ты думаешь. Главное, не забудь ничего. Иди не оглядывайся, а твои за тобой пойдут, в двадцати шагах. Тебя чего, тухлой рыбой накормили? Ты слышишь меня или нет? Понял, что я сказала?
   – Мои – это кто? – обернулся, словно очнувшись, Лук.
   За его спиной уже стояли Нега, Самана, Лала и Харас, наряженные так, словно собрались на деревенскую свадьбу. И если Нега и Самана просто не походили сами на себя, спрятав волосы под гиенскими платками, украсив платья кружевами и лентами, да еще и нарумянив щеки и вычернив брови, то Лала и Харас как раз именно невестой и женихом и казались. Тем более что заплаканное лицо девчонки не могла скрыть даже сплетенная из серебряных нитей сетка.
   – Свадьба, – довольно кивнула старуха. – Настоящая гиенская свадьба, разве только на вольный лад. Я уж и музыкантов позвала, они пока в соседнем шатре серебро твоего отца пропивают. Тебя хотели женихом делать, да больно уж молод ты мне показался и мрачен, словно барашек перед жаровней, зато братец твой в самый раз. И по масти к невесте подходит. А что. – Старуха развернулась к Харасу и уперла в бока кулаки. – Слышь, парень? Может, и в самом деле тебя обженить? Я не только трактир держу и торгую, я еще и сваха, каких поискать!
   – Да как-то не ко времени… – покраснел Харас и бросил быстрый взгляд на Лалу.
   – Не гони лошадей, Арнуми, – вздохнула Самана. – Не видишь, девчонка не в себе. А то ведь грохнется в обморок, на себе придется тащить.
   – Ну ладно, – кивнула старуха, состроила очередную гримасу и снова повернулась к Луку. – Ты рот-то закрой, дитятко. Без свадьбы никак. По-другому на пристань вам не попасть. Портовая бирка у меня одна, а без нее стражники как клещи вопьются. Тем более кто-то наозоровал у главных рядов со щитами кланов, ловчие уж все торговые ряды запрудили, и стражников теперь во всяком дозоре четверо вместо двух, да еще и на мостках добавились. Я смотрю, у тебя не один медяк, так имей в виду: подставят шлем – не скупись. Так что свободный проход – только если свадьба или похороны. Но с похоронами частить не следует. Разве только зараза какая на хиланской ярмарке начнется? Хотя, – старуха вдруг помрачнела, – чую беду я, дитятко. Ох чую. Но не теперь. Вскорости.
 
   Музыканты и в самом деле коротали время в соседнем шатре. Едва Лук вышел в суету ярмарки, старуха высунула голову наружу, ловко свистнула через щербину в зубах. Тут же из-за полога вывалили сразу с полдюжины изрядно хмельных игрунов: один с узким и длинным хурнайским барабаном, один с бубном, трое с затейливыми гиенскими дудками, да еще один с хомутом на плечах, на котором висело с десяток колокольцев и просто каких-то звонких железок. Лук успел отойти ровно на двадцать шагов, как музыканты нестройно грянули какую-то мелодию, причем страдалец в хомуте вплел в нее пьяный голос, и свадебная процессия двинулась к пристани, до которой всего-то и надо было пройти сотню шагов меж торговых рядов, миновать будку стражи да спуститься с высокого берега по старательно подновленной деревянной лестнице.
   У ее начала маялись четверо стражников, один из них позвякивал деревянным ларцом для сбора монет у поднимающихся с пристани и возвращающихся на нее, а второй вешал им на шею бирки вроде той, что болталась и на шее Лука. Еще двое зевали и переминались с ноги на ногу, полируя длинные рукояти секир. На Лука никто не обратил внимания: обслужили не глядя. Один стражник приподнял с его лысой головы обвислую шляпу, второй стянул бирку и передал ее первому, тот вернул шляпу на место, после чего второй подставил ларец под монету и расплылся в улыбке, смотря Луку за спину. Парень спустился на пару ступеней, оглянулся и сам не сдержал неловкой улыбки. Свадьба и в самом деле выглядела как настоящее празднество. Музыканты за сотню шагов успели сыграться и слегка протрезветь, молодые, как и положено, выглядели испуганно и скованно, зато Самана и Нега если кого и напоминали, то щедрых подружек невесты. В руках у первой был объемистый мех с вином, а у другой ковш, в который она набирала хмельного напитка и одаривала всякого. Так что к лестнице процессия явно должна была увеличиться числом празднующих раз в пять.
   Лук поправил мешок на плече, сеть, перехватил багор и зашагал вниз по лестнице, понимая только одно – жизнь его претерпевает крутой поворот. Оставалось только узнать, что затеял Курант, где он сам и из-за чего происходит то, что происходит? Неужели из-за его шалости возле столба со щитами? Так отчего было не собрать повозку да не отправиться обычным путем по городам и деревенькам Хилана? Никто ведь не видел, что глаз нарисовал именно Лук? Или все дело в явлении черного сиуна? Лук попытался вспомнить, как выглядел сиун, ведь мелькнуло перед ним что-то похожее на лицо, но некстати вспомнил произошедшее в доме кузнеца и едва не оступился. О чем он тогда думал, когда не только узнал убийц матери, но и минутами позже увидел, как один из них грабит дом кузнеца, уводит его дочь. Ни о чем. Он вышел из-под навеса, когда ловчий уже спустился с лестницы. Мгновение стоял, не зная, как окликнуть воина, который как раз перешагивал через труп, но окликать не пришлось. Лала, увидев мертвого отца, завизжала еще громче, захрипела, забилась в истерике, а ловчий сбросил с плеча мешок, замахнулся, чтобы отвесить ей затрещину, но заметил Лука и все понял. Или не все, потому что разглядел блеск отполированного клинка и расплылся в улыбке, верно рассчитывая вернуть заказчику дорогой меч. Отшвырнул в сторону девчонку, выдернул из ножен свой клинок, но ударить не успел. Метнувшийся к нему парень вдруг исчез из-под удара, возник справа, шею засаднило, и двор кузнеца поплыл от ветерана-ловчего куда-то в сторону и вверх. Что же случилось потом? Почему все последующее Лук помнил так, словно смотрел чужими глазами на чужие руки? Чужие руки перехватили длинную, удивительно удобную рукоять меча, сделали два быстрых движения и лишили хрипящего воина ушей.
   – Что ты делаешь? – испуганным голосом пролепетала за спиной Нега, но руки, уже не чужие, а собственные руки Лука подняли трофеи с окровавленных ступеней и насадили их на крюк, на который еще недавно лучший кузнец Хилана вешал железные щипцы. – Что ты делаешь? – повторила сквозь чуть слышный вой Лалы Нега.
   – Я знаю, – сказал тогда Лук, прежде чем понять, что те чужие руки тоже принадлежали ему, и прежде чем изогнуться в приступе рвоты над деревянной кадушкой. – Я знаю, что все убитые в Харкисе были лишены ушей. И моя мать тоже. Так надо, Нега.
 
   – А ну-ка, малец, посторонись! – услышал Лук знакомый голос, отшатнулся в сторону, но вроде бы остался неузнанным. Крепкий кессарец, который не так давно проиграл ему серебряный, скользнул взглядом по лицу парня, но взгляд его остался равнодушным. За кессарцем несколько слуг тащили какие-то мешки и закутанные в ткань ящики. Среди теснившихся у пристани кораблей Лук разглядел крутобортое судно из Хурная, на мачте которого был укреплен темно-синий щит с изображением руки, но музыканты играли уже на ступенях, и он тоже поспешил свернуть на дорожку, ведущую с пристани. У вторых мостков, которые скрипели под ногами свежими досками, снова стоял стражник, но и он смотрел не на Лука, а на свадебную процессию, хотя шлем держал перед собой так, как следовало. Лук звякнул последним медяком и, постукивая о доски багром, подошел к низкому, но довольно большому кораблю, нос которого и в самом деле был выполнен в виде конской головы. Струг был заполнен мешками, ящиками и бочками, возле которых возились не менее десятка крепких вольных, но прямо у борта Лука ждал высокий и худой мужик с растрепанными седыми волосами и тонким шрамом, тянущимся от середины лба до правого уголка рта. Не говоря ни слова, он бросил на мостки короткий трап, поймал Лука за руку, затащил его на судно и ощутимо приложил ладонью по затылку, пробурчав что-то вроде «умрешь, пока дождешься». Лук оглянулся, увидел, что Нега уже потчует вином последнего стражника, и скинул с плеча тяжелый мешок. Музыка смолкла, музыканты отправились вверх по лестнице, а четверка празднующих оказалась на борту.
 
   – Уходим, Нигнас, – бросил Харас, не выпуская из ладони руки вовсе потерявшейся Лалы, и мужик тут же махнул рукой, крепкие ребятки подскочили к бортам, уперлись длинными веслами в дно реки, и тяжелый корабль начал медленно отходить от пристани.
   – Подождите! – Лук растерянно посмотрел на Саману. – А где же Курант? И куда мы?
   – Там, – махнула Самана в сторону натянутого у кормы тента. – С той стороны.
   Она не успела договорить, а Лук уже пошел вдоль борта, обходя гребцов, которые начали прилаживать на место весла, не до конца уложенный груз, готовясь увидеть что-то страшное. Страшное он и увидел. Курант, издавая отчетливый трупный запах, лежал на носилках, закутанный в полосы какой-то серой ткани, и на глазах у него темнели большие хиланские медяки.
   – Как же это… – осел на соседнюю скамью Лук.
   – Не сказала, что ли? – шевельнулись губы «мертвеца», заставив Лука тут же захлебнуться то ли слезами, то ли истеричным смехом.
   – Случая не было, – сказала Самана, присев рядом с Луком и обняв его за плечи. – Неге сказала, а ему нет.
   – Где она? – едва открывая рот, спросил старик.
   – Здесь, – бросила девчонка, садясь рядом с Луком с другой стороны. – А Харас на носу. Пришлось прихватить с собой еще кое-кого. Девчонку одну, мою ровесницу. Лала ее зовут.
   – Еще одна дочка? – спросил Курант после паузы.
   – Не знаю, – вздохнула Самана.
   – Ты не удивляйся, Луккай, – шевельнул старик одними губами. – Я тут вроде как мертвый, но, пока струг от пристани и хиланских стен хотя бы на половину лиги не отойдет, надо полежать. Так надоела эта вонь, сбросить бы тряпки, но придется пока потерпеть. Мало ли, зоркий глаз на стенах найдется, да и вдруг разминуться придется с хиланским кораблем? Так что побуду пока покойником. Нет, нашел бы как на кораблик попасть, но слепцу остаться незаметным можно только в виде мертвеца. Положил монетки на глаза, и вот уже ты вроде как с глазами. Как будто с глазами.
   – Что случилось? – наконец обрел способность говорить Лук. – Мы бежим? Из-за меня?
   – Никто не слышит? – спросил старик, прислушиваясь к начинающему раздаваться размеренному скрипу весел и плеску воды.
   – Все там, – ответила Самана. – Гребцы на веслах, разворачивают струг. Нигнас ставит мачту. Ждет попутного ветра к своему берегу. Харас с новенькой у носа пока.
   – С новенькой… – с досадой дернул подбородком Курант. – Ладно. О новенькой после. Да, парень. Мы бежим. Но не из-за тебя. Из-за меня. Ведь это я взял тебя в повозку десять лет назад? Значит, из-за меня. Скажешь, из-за прошлого иши, который приказал уничтожить клан Сакува? А разве он сам выдумал такое? Разве может человек в здравом уме сам измыслить что-то похожее? Или не выходцы из клана Сакува были его лучшими воинами? Да и что там было народу в твоем клане? Под тысячу человек Сакува в городе, да пару тысяч приблудных в ближайших поселках? А ведь их тоже истребили. До одного. Вот только уши деревенским не отрезали. Но жгли в одном костре. Весь лес извели вокруг Харкиса. Черный дым несколько дней стоял столбом. Так из-за кого это все?
   – Так сложилось, получается? – прошептал Лук.
   – Пока еще не сложилось, – закашлялся Курант. – Но сложится что-нибудь. Всегда верь собственному чутью. Или моему чутью, пока ты со мной. Ты думаешь, я за пару часов все это устроил? Нет, парень, я готовился к этому долгие годы. В каждом городе, в котором нам приходилось ставить шатер, я знал, куда буду бежать или как буду сражаться. И ты должен в каждую секунду жизни знать, куда бежать или как сражаться.
   – Отсюда разве убежишь? – посмотрел Лук на тяжелую гладь реки.
   – Да, – чуть заметно кивнул Курант, тяжело вздохнул. – Бывает и так. Но так и бежать не всегда нужно. А сегодня нужно было. Но заметь, не потому, что труппа старика Куранта не всегда следовала законам иши. Совесть моя чиста, потому как, если вокруг царит бесстыдство, только поперек него и можно совесть сберечь. И твоя совесть чиста должна быть, нечего тебе стыдиться, парень. Ни одного слабого ты не обидел, ни одного бедного не обокрал. Да и ни один теканец, если не совершил какой мерзости, не пострадал от нас. Да и от тех мало что удалось отщипнуть. Нет, дело в другом. Всегда жарко было, а тут вдруг припекло так, что стало невмочь. Хотя тот глаз, что ты намалевал на белом хиланском щите, конечно, не ко времени появился. Выпороть бы тебя за это, но не в щите дело. Или не только в нем.
   – А в чем? – спросил Лук. – В сиуне?
   – Что ты знаешь о Салпе? – спросил Курант вместо ответа после недолгой паузы, во время которой Лук успел поднять голову к красному небу и разглядеть чаек, носящихся над мачтой.
   – О Салпе? – удивился Лук. – Ну… то, что ты рассказывал. То, что все знают. Салпа – это весь мир. Салпа – это все сущее. Вокруг Салпы Пустота. Священная Пустота. Она таится за багровыми стенами, которые смыкаются у нас над головой, поэтому и небо над нами… красноватое. Пустота следит за людьми Салпы. Если они нарушают ее законы, тогда начинается Пагуба. Страшная, но очистительная. Из-за багровых стен выходят слуги Пустоты и убивают всех, кто не спрятался в крепостях или не закрылся в оплотах. Но того, кто нарушил ее законы, они убивают в любом случае, куда бы тот ни прятался. Говорят, что так надо, потому что и селянин раз в год перепахивает поле, чтобы оно давало урожай. Чтобы земля дышала. Так?
   – Все так, – пробормотал Курант. – Или кажется таким. Хотя я бы кое-что уточнил. Да, я в молодости не шелестел свитками, а теперь что толку шелестеть, если глаз нет. Это ты, парень, под глаз всякую бумажку тащишь, пусть даже на ней какая похабщина начерчена. Но кое-что мне рассказывали. И мудрецы Парнса в том числе. И теперь пришла пора рассказать кое-что и тебе, и Неге заодно, слышу, как она в твое плечо сопит, слышу, а то ведь не успею. Не дергайся, Самана, жив я пока. Я насчет очистительной Пагубы. Чушь это. Никакая она не очистительная. Пагуба, она и есть Пагуба. Смерть и горе для всех. При чем тут законы, если то ее не бывало по двести – триста лет, а то приходила чуть ли не через полвека? Мудрецы говорили, что, если Текан в крови и смуте, если мор идет по селам, а резня по городам, никакая Пагуба не придет. Но если все хорошо, если много детей в семьях, если благоденствие поит землю, готовься. Она тут как тут.
   – Что это значит? – не понял Лук.
   – Для кого-то ничего, – шевельнул бровями Курант. – А для кого-то – многое. Я из дальних краев, мой дорогой Луккай. Кое-что, чем мне приходилось заниматься в годы моей молодости, я предпочел бы забыть. Вас от подобного мне удалось уберечь. Но что было, то было. Мой город, который лежит далеко на западе, почти в двух тысячах лиг от Хилана, единственный город Текана, из которого виден предел Салпы. Да-да, та самая багровая стена, о которой ты говорил. Она близка. Перегораживает горную долину, из которой вытекает вполне себе обыкновенная речка с вкусной водой, стоит над горами. Я из Сакхара. Это город и земли клана Хара. Сакхар – маленький город. Меньше твоего Харкиса. Считай, что это замок с шестью башнями. Все население – воины клана, их жены и дети. Человек двести. Иногда меньше. Слишком близка багровая стена. Когда наступает Пагуба, мало кто успевает спрятаться. Укрыться. Да и те, кто укрылся, не могут быть уверены в собственной безопасности. Всякая Пагуба длится когда месяц, когда полгода, но слуги Пустоты, только вступая в пределы Салпы, слишком голодны. Поэтому клан Хара – маленький.
   – Клан Хара – это же клан Смерти? – вымолвил Лук.
   – Он самый, – вздохнул Курант. – Тот, который под багровым щитом. Так вот, Луккай. К чему я все это говорю. В окрестностях Сакхара есть один дозор. На дороге. Обычный дозор – будка, оплот с дверцей, пара скамей, стол, отхожее место. Вокруг предгорья, камни, кусты, узкая речушка. Народу почти нет. Но есть одна тонкость. Дорога, на которой стоит дозор, ведет к багровой стене. Идет вдоль речки и скрывается за ней. Старая дорога. Камень на ней почти весь раскрошился, но дорога остается дорогой. Поверь мне.
   – То есть, – поднял брови Лук, – выходит, что это дорога из Пустоты? Или в Пустоту?
   – В священную Пустоту! – закашлялся тихим смешком Курант. – А ты думал, что Салпа обрывается за своими пределами в пропасть, в которой кишат слуги Пустоты? А не задумывался, какая же это Пустота, если в ней что-то имеется? Отчего же тогда ветер иногда дует с ее стороны? И откуда берутся тучи, которые приползают с запада? Да я больше чем уверен, что на всяком краю Салпы имеется точно такая же стена, и нигде она не служит пределом сущего! Пределом Салпы – может быть, но не пределом сущего!
   Курант замолчал. Лук покосился на Саману, на Негу. Самана сидела, опустив голову, слабый речной ветер шевелил ее кудри. Нега уткнулась носом ему в плечо, замерла, почти не дышала. Струг уже развернулся и под мерный плеск весел удалялся прочь от теканского берега. Башни Хилана еще, казалось, упирались в небо, но и корабли у пристани, и шатры на кромке берега, и полоса лестницы уменьшались с каждым гребком. Лук посмотрел вверх. Небо было безоблачным и накрывало Салпу красноватым ясным куполом. Солнце, которое нависло над водяной ярмаркой, сияло бордовым размытым пятном. Лук прижал руку к груди, нащупал глинку.
   – Вместе со мной на том посту стоял один старик, – продолжил Курант. – Он не казался слишком уж старым. Невысокий, плотный, но не толстый, с черными глазами, в которых не было ни капли старости. Лысый, со шрамом на голове в виде креста. Теперь-то его уж, наверное, нет в живых. Но тогда старик был бодр, ничем не слабее меня. По слухам, он пережил последнюю Пагубу. И даже пережил ее как раз на этом посту. Укрылся в оплоте. Его звали Хара.
   – Так же, как и клан? – удивился Лук.
   – Да, – пустил смешок Курант. – Так совпало. А может, он сам выбрал себе такое имя. Говорили, что после последней Пагубы в Сакхаре уцелело полсотни человек, а когда я родился, из них уже оставался один Хара. Что бы я ни говорил, он встречал с усмешкой. Иногда мне казалось, что он знает что-то такое, чего мне не узнать никогда. Иногда мне казалось, что он знает все. А иногда я смотрел в его черные глаза и думал, что падаю в пропасть. Однажды я спросил его о Пустоте. Я спросил его о дороге, о реке, о багровой стене. Я часто спрашивал его об этом, но ответил он мне только однажды. Он снял с костра котелок, выплеснул из него кипяток, перевернул и накрыл им ползущего по дороге муравья. Вот, сказал Хара, под этим горшком маленькая Салпа. Для муравья. И мы такие же муравьи. Он сказал, что настоящая Салпа не имеет ни стен, ни пределов. И еще он сказал, что Пустота – это тот, кто накрыл нас котелком.
   Лук снова посмотрел на небо, на берег. Солнце уже коснулось мутным краем горизонта.
   – Зачем? – спросил он Куранта.
   – Хара мне не ответил, – проговорил старик. – Но он знал ответ. Я уверен. Но зато он сказал, что ничего не происходит просто так. И если я увижу что-то, что покажется мне необъяснимым или таинственным, я должен срочно менять свою жизнь.
   – Почему? – нахмурился Лук.
   – Потому что овца видит пастуха круглый год с посохом, – объяснил старик. – Но если она увидит, что у него в руке что-то блестит, что-то длинное и острое, она не должна удивляться, а должна бежать.
   – Ну, – пожал плечами Лук, – возможно, длинное и острое предназначается другой овце?
   – Каждая из них надеется на это, – рассмеялся Курант. – Но лучше не рисковать. Хотя все овцы кончают одинаково. Правда, возможно, что длинное и блестящее – ножницы, а не нож. Самана, как там вокруг?
   – Вставай, – отозвалась женщина.
   Старик поднял здоровую руку, снял с глаз медяки, медленно сел, начал срывать с тела вонючие тряпки. Под его телом оказался старый меч, который старик не обнажал при названом сыне ни разу. Но Лук не смотрел на меч. Он почувствовал холод, который пополз по его спине. Только что, пока Курант лежал перед ним с монетами в глазницах, отец казался ему зрячим. И вот он снова оказался слепцом.
   – Однажды мне явился сиун, – продолжил старик рассказ. – По сравнению с тем сиуном этот черный сиун просто симпатяга, с которым можно хлебнуть вина. Я был уже умелым воином, если не лучшим в клане, кое-что повидал, вышел в дозор и сидел у костра. Хара спал, где-то вдалеке лаяли лисы, шумела на камнях речка. И вдруг костер погас. Не погас, словно задутый ветром или залитый дождем, а так, как гаснет масляная лампа, когда хозяйка прикручивает фитиль. Но темнее не стало. Наоборот, все вокруг словно озарилось бледным светом. Я пригляделся и заметил, что напротив меня сидит вроде бы человек, а вроде бы и нет. Он словно был вылеплен из студня. Я сразу понял, что это сиун Сакхара. Сиун клана Смерти мог быть только таким. Я мог различить каждую кость в его теле, кроме тех, что были прикрыты лохмотьями, как мне показалось, савана. В нос ударил запах тлена. Точно такой, как от этих тряпок. Я тогда очень перепугался, хотя вроде бы считал себя смельчаком. И вот, чтобы побороть страх, я спросил… это существо – что там? Ткнул пальцем в сторону багровой стены и спросил – что там? И оно ответило мне. Ответило, не издав ни звука, но я услышал его ответ. Оно сказало: сходи и посмотри. Я прикрою тебя.