Малицкий Сергей. Скверна

   Так и было. Из отверстия в палубе на пленницу падал рассеянный свет.
   – Что ты сделала с ними? – спросил Игнис. – Что это за магия? Ты лишила их разума?
   – Нет, – она уже шептала. – Они все сделали сами. Я только пролила свою кровь и разрешила дереву слушать и впитывать. Корабль сам извлек из них их ненависть и их ужас и напитался им от киля до кончика мачты… Больше он не слышит меня. Теперь он стал страшнее, чем были они. Корабль лишил их разума. Он сам безумен. Его нужно сжечь…

Глава 3
Вермис

   К середине лета Шуманза выгорела полностью, но запах мертвечины не стал слабее. Отряд в сотню пригнанных из Иевуса иури прочесывал развалины и окрестности, выгребал останки несчастных и сбрасывал их в реку. Та сопротивлялась всеми силами; прибивала мертвых к берегам, накапливала горы гниющей плоти на отмелях, пока, наконец, не заполнила трупами русло севернее Шуманзы, близ древних развалин, и не разлилась болотом разложения и смерти. А потом подул северный ветер, забил ноздри тленом и сделал пребывание в лагере на холмах близ дымящихся руин вовсе невыносимым. Иури вскоре от непосильной работы перемерли, а со стороны руин полетели толстые и жирные могильные мухи. Только тогда войско свеев, вентов и антов зашевелилось. Начали сниматься шатры, вьючиться лошади. Одно было непонятно: куда идти дальше? Или настала пора распустить с таким трудом взнузданные орды? Тогда зачем так тщательно делилась добыча и отправлялась со специальными обозами на север в свейские деревни, на восток в антские, на запад – в вентские? Значит, война должна была продолжиться, несмотря на щедрую добычу из Иевуса и Шуманзы? Когда еще морские разбойники умудрялись взять хоть одну анкидскую столицу? И вот, пожалуйста, Иевус разграблен, Шуманза сожжена, великаны рефаимы взмолились о пощаде, попрятались в горных пещерах, недостойные прайды, подчиняющиеся женщинам, перегораживают горные перевалы, Касаду спешно собирает войско, трясется от страха, жаждет союза с вечным соперником – Махру. Аббуту замерла от ужаса, жмется к Тимору и Обстинару, ведь последние вроде бы стали частью Великого Ардууса? Что это за величие такое, не подтвержденное ни былой, ни настоящей славой, если только не о богатствах Ардууса и Эбаббара идет речь? Тогда да, войска под управлением твердого, словно камень, выбритого наголо вента Слагсмала и веселого и страшного свея Джофала готовы признать это величие и покуситься на него, потому что именно свеи, венты и анты заслужили право называться великими, сначала под стенами Иевуса, а потом и под стенами Шуманзы! Отчего же тогда молчат вожди? Отчего хмурятся тысячники и сотники? Или мало почти трехсот тысяч северных воинов, чтобы сковырнуть вирские крепости, все эти атерские бастионы? Разве хоть одна из их крепостей сравнится с древним Иевусом?
   Протестов не было, но шепот понемногу обращался ропотом. Советы вождей не собирались, ведь не считать же советами вечерние застолья у бочонка крепкого пития? Но не собирались не потому, что вожди перестали управлять собственными ордами, нет. Их было слишком много, ведь давно известно, что каждая свейская деревня в пять-десять больших домов давала не одного вождя, а нескольких. И если бы не войны, драки, вино и свирепое море, то вождей в тех деревнях было бы больше, чем простых воинов. Но и тех, что оставались, хватало, да только почти все они стали сотниками, мало кто мог набрать воинов для личной тысячи. Но и из тех, кто набрал, – вначале не каждый был готов подчиниться требованиям мастеров, правивших войсками по десять тысяч клинков. Однако как-то так вышло, что уже за первые месяцы строптивцы погибли. Кто получил стрелу в спину, верно, повернулся к врагу не той стороной, кто отравился грязной водой или кислым вином, кто сгорел от неизвестной болезни. А те, кто не был строптивцем, неожиданно для себя познали и хмель победы, и блеск добычи.
   И все же на вторую неделю простоя, когда и бочонки с питием опустели, и вонь с севера стала нестерпимой, пошли разговоры, что надо сниматься и уходить домой. Середина лета, по свейским меркам – начало осени, пора бить морского зверя, рыбу, пластовать и вялить добычу на бечеве, если иным прибытком судьба не отсвечивает, нечего задарма чужую землю топтать. Вот из этих-то разговоров и поднялся гул над разбойничьими становищами, когда начали свертываться шатры, но команды уходить на восток или запад к близкой добыче не последовало. Сам лагерь перемещался на десяток лиг к югу, подальше от вони, но одновременно с ним сотни разведчиков были отправлены намного южнее. Значит, ожидалось продолжение удачной войны, которая неудачной и быть не могла, хотя бы уж до течения Азу? А там-то… кто его знает? Тысячи свеев не так давно служили за звонкую монету в окрестностях Светлой Пустоши королю Ардууса, теперь они стали возвращаться, так по всем их рассказам, не было силы у Ардууса, сравнимой со свейской. К тому же не все королевства стали герцогствами Ардууса с великой радостью. А те, которые стали, не с радостью побежали под чужое крыло, а с ужасом от набегов со стороны южных кочевников, что не первый месяц терзали древнюю Тирену. Так не с ними ли пытались сговориться Слагсмал и Джофал? Не оттого ли задержка вышла? А ведь принимали правители посланников с дальнего юга, хотя и пришли те на кораблях с севера. Опять же и волчьи головы из дальней Эрсет прибывали через антские земли. И теперь стоят их корабли у северного берега, щедрую монету платят за добытых рабов. Особенно за мальчишек от двенадцати лет. Великие воины – эти волчьи головы, равных нет. Было бы их побольше, всю бы Анкиду под себя подгребли. Ведут корабли с рабами через антские земли, самые разбойничьи места, даже свеи туда не суются, а эти и дрожи в коленях не знают. Великие! Сами анты, из тех, что посягали на их добро, да сумели после быстрого отпора отползти или отплыть, о том сказывали. Выходит, и волчьи головы со свеями, и южные кочевые с ними, и даже воины из дальних земель, что ходят под волчьими головами? Так, значит, есть какие-то намерения у мудрейших насчет южных богатств? Тогда отчего гудеть, ждать нужно да силу в руках копить, как жажда копится в глотке. Одно дело – ходить на ладьях на юг, чтобы ограбить несколько деревень, да парочку-другую попавшихся по дороге судов, и совсем другое – занять места разжиревшей вирской знати да испробовать вязкость хлыста на крестьянских и ремесленных спинах. Королевств много, всякому роду найдется где жирный кусок отсечь. Теперь только раны подлечить тем, кто шкурку под Шуманзой повредил, и можно новую кровь лить. Чужую кровь.
   Лекарское становище где стояло, там и стояло. И в самом деле не до трупной вони было, если месяцы гнилью из ран дышать приходилось. К счастью, те, кого боги призывали от тяжелых ран к себе, к середине лета к богам и отправились. А те, кого судьба побаловала, уже почти оправились от ран. Мало того что оправились, так и веселиться начали – присмотра, как под сотниками, нет, кровь молодая играет, а тут рабынь, что тряпицы кровавые отстирывают, в достатке. Эх, жаль, что главная лекарка на рожу страшна и на походку уродлива. Ничего, с великого бабского недостатка и страшнее приходилось оприходовать, да и не только женского пола, одно плохо – седой дядька вент, мастер из дружины самого Слагсмала, друг его детства, по слухам, при лагере остановился. За подлеченными не особо смотрит, а за главными лекарями – тщедушным лаэтом, да руфкой-уродкой – присматривает. Вроде бы прибыл подлечить старые раны, залатать новые да охранить врачевателей, уж больно ловки, стольких воинов из божьих объятий выдернули, что не одну сотню можно составить!
   Так ли оно было, ни лекарю, ни лекарке не докладывали. Когда ветер сдувал вонь к востоку или западу, коренастый седой вент, которого звали Вермис, выбирался из шатра, опускался в плетенное из ивового прута кресло, принимал из рук слуги кубок молодого вина и подзывал к себе лекарку-хромоножку Аксиллу, если следовало поменять повязки да втереть в раны целебное снадобье, или лекаря Алиуса, если хотелось размять спину на топчане или поговорить о разном. Алиус болтливостью не отличался, но лекарем был первостатейным, хотя, конечно, не имел в пальцах столько нежности, как эта рыжая уродка Аксилла, зато слушать умел так, что охоту поговорить не перебивал. А уж если с высокого изволения и спрашивал о чем-то, то так, что и сам Вермис осекался отвечать, не подумавши. Вот еще в полдень спросил о том, о чем и Вермис разумение имел странное, о правлении великим войском. И верно ведь, есть Слагсмал – вент, сын того племени, что обитает на северо-западе близ древних храмов за рекой Элену, нашедший свою славу и там, и в землях антов на северо-востоке. Есть славный свей Джофал, сын славного разбойника, внук и правнук славных разбойников из земли Дуггае. Их слава и их сила равны, как равны их войска. Как же они умудряются править вместе, не выступая один против другого, не деля славу, не оспаривая первенство? И в самом деле, как? Что было ответить этому худому лаэту, на ноге которого болталась на цепи тяжелая каменная чушка? Что было сказать лекарю с жесткими, но умелыми пальцами, если хотелось вместо ответа взять нож и полоснуть по его жилистой шее? Но уж больно хорошо он вправлял Вермису спину. Да и о чем говорила злость Вермиса? Уж не о том ли, что он и сам мучился тем же вопросом? Хотя мучился ли? Нет. Задавался – это да. Но не говорить же рабу-лекарю, что нельзя убирать Джофала, и не только потому, что не так легко его убрать, а и потому, что уж больно горды свеи. Или глупы, кому как угодно. Не каждый согласится воевать под началом вента, как бы ни был велик Слагсмал. Но дело-то было и еще глубже, настолько глубоко, что и себе говорить об этом не следовало. С детских лет Вермис знал Слагсмала. Еще с тех лет, когда он и другие вентские мальчишки в короткое северное лето седлали каменного льва с человеческой головой, который не сводит безглазого взгляда с не такого уж и далекого ледяного севера. Или когда они на спор забирались на верхушку одного из трех великих мертвых храмов, равных которым нет во всей Ки? Никогда Слагсмал не проявлял той мудрости, которая добавилась к его бесстрашию и жестокости в последние годы. Так что же такое стряслось, если некогда угнанный теми же свеями в рабство в земли антов Слагсмал вернулся вожаком разбойничьей шайки и за короткое время стал и вождем своего племени, и правителем огромного войска? Что с ним стало?
   Вот и теперь Вермис, кряхтя, вытянул руки вдоль туловища, но отвечать на смелый вопрос раба не торопился. Слишком тот умен, слишком. А был бы дурень, вряд ли бы мог так легко разогревать провяленную спину да так ловко вщелкивать на место позвонки и ублажать мазями суставы. Сказать ему что-нибудь или нет? Бросить семя, чтобы посмотреть на всходы? Так уж брошено, и не раз. Где всходы-то? Или лекарь настолько мудр, что и всходы способен скрыть? О чем попросила сестра Слагсмала, когда узнала, что Вермис отправляется подлечиться, благо слава лекарей не просто облетела оба войска, а вселила надежду во многих, кто не слишком доверял привычным шаманьим пляскам? Точно – присмотреться к лучшим лекарям, потому как нужны колдуны войску. Шесть магических башен на стороне Великого Ардууса, значит, колдуны нужны и Слагсмалу. И великие колдуны. По слухам, южные кочевники подгребают под себя всех, кого найдут, значит, и северянам следует заботиться о том же. На то и дозоры отправлены во все стороны. Не только клинки и отвага воинов будут важны в грядущей войне, но и колдуны. Конечно, и за самой сестрой Слагсмала великая сила, тот же Джофал, пред которым всякий свей, как лист, трясется, словно каменеет перед ней, да и сам Вермес то и дело сам себя огородным чучелом чувствует, но магия лишней не бывает. Или не колдовство помогло взять Иевус? Да, разум, воля и расчет, но и колдовство тоже. Иначе бы не рухнули ворота вечного города сами собой, не осыпались бы пылью камни! Только чьим было то колдовство, чьим? Отчего сестра Слагсмала, прекрасная Ути, схватилась за лицо под великими стенами, пальцами кровь ловила, хлынувшую из носа? Или шаманьи пляски помогли против древнего города, отчего же у Шуманзы они не сработали, отчего пришлось выламывать из головы хитрость? Или и вправду говорят, что валская королева была великой колдуньей и противостояла свейским шаманам? Жаль, что не удалось ее взять живой, жаль… Однако на хитрость не на хитрость, а лекари эти явно были годны на великие чудеса! Неужели сестра Слагсмала права? Как же без колдовства тут? Ведь словно полтора десятка лет сбрасывает с его спины этот умелец?
   Подумал так Вермис, снова попытался представить кроху – сестру Слагсмала, которая вечно таскалась за своим братом в его мальчишеских похождениях, копалась в грязи и хламе, и вдруг вспомнил, ясно вспомнил ее лицо! Надо же, так давно хотел вспомнить и все не мог, словно что-то мешало. А тут, под пальцами Алиуса, голова прояснилась так, что хоть на самое дно памяти заглядывай. А ведь более тридцати лет прошло, как налетели свеи, убили мужчин, сожгли деревню, угнали детей и женщин. И Слагсмала, и его чернявую кроху сестричку. Сам Вермис едва успел схорониться, стрелу в спину получил, оттого и искать его не стали, оттого и спина у него болит столько лет, сколько он себя помнит. А тут еще одна стрела пробила предплечье, все-таки жаль, что не удалось захватить живой королеву валов, на копья бросилась со стены, когда пала последняя цитадель. Тоже красавица, но сестра Слагсмала – куда красивее. Так бы и…
   Подумал и замер. А ведь не сестра она ему. Та, что была, и та, что есть, – разные. Совсем разные. Чего уж говорить о годах, ведь Ути меньше сорока лет, много меньше. Сестре-то Слагсмала под сорок уже должно быть. А Ути? Сколько ей? Тридцать? Да меньше! Так что же?..
   Застыл Вермис то ли от ясности в голове, то ли от ужаса. И лаэт застыл, почувствовал окаменевшую спину. Застыл сначала, а потом принялся медленно, нежно разглаживать внезапную твердость. Ну как тут угадаешь, колдовство ли это или великое умение?
   – Я сделал больно? – осторожно спросил лаэт по-вентски. Вот ведь подлец. Как только все успевает? И по-свейски говорит, и по-вентски, и по-антски, и по-валски. Наверно, и еще как-то балакает… А был бы умен, таил бы свое знание про себя, может быть, дольше бы прожил. Кем он там был в прошлом? Угодником? Приходилось встречать, кого и порубить при случае, что с бродяг брать, а может, и раньше поговорить с ними следовало?
   – Ничего, – закряхтел Вермис. – Мни дальше.
   Закряхтел да подумал, а не в том ли секрет? И раньше ему казалось, что без Ути Слагсмал словно и не полон. Нет, когда драка наступала, лез вперед сам, и сталь в голосе и глазах у него была собственная, но когда нужно было подумать, как сделать так, чтобы три сотни тысяч строптивых воинов не перегрызли друг другу глотки да были сыты, а если пьяны, то пьяны умеренно, то всякий раз Слагсмал сначала заходил в шатер. Да и эти советы, где собирались все три десятка мастеров, советы, на которых за спиной Слагсмала всегда сидела Ути? Ведь никогда ни слова не молвила, молчала только, но и от этого молчания Вермису становилось то холодно, то жарко, а Джофал, ужасный Джофал, которого Вермис и сам боялся, словно именно он или, скорее, его отец когда-то пустил стрелу в спину вентскому мальчишке, Джофал только глаза пучил при виде Ути! Не из-за нее ли гасло в маленьких злобных глазах великого свея дикое пламя? Как же это началось? Тому ведь уже лет десять? Или пятнадцать? Вернулся Слагсмал, которого мало кто помнил, а девчонку-тростинку, которую он привел с собой и назвал сестрой, так и никто не помнил. И она ничего не помнила, бродила вокруг древних храмов, вокруг поросших кустарником огромных пирамид, искала что-то, словно забыла все свои детские тайники. Пока не нашла на обычной помойке, где все копано-перекопано, осколок одной из семи звезд. Видел Вермис этот осколок, не был он похож на кусок звезды, хотя кто его знает, как должен выглядеть кусок звезды? Да и кто сказал, что именно у трех храмов и каменного льва упала одна из семи звезд? Вот у Иевуса упала одна звезда, по преданиям, другая тут рядом, у камней, которые и по сей день штабелем высятся, там, где теперь трупы копятся и вонь издают, так и там и там – следы видны от падения! Камень оплавленный, земля, если яму копать, чернее пепла, шарики от спекшегося песка, а у трех храмов что? Да ничего. Только осколок, ни на что не похожий. Руны на нем непонятные. С чего только Ути взяла, что это осколок звезды? Однако возвестила о том громко, даже кое-какие легкие хвори стала лечить тем осколком, не прошло и года, как потянулись венты со всей округи, чтобы посмотреть на него, над тем и Слагсмал подниматься стал. Затем собрал воинов, чтобы обороняться от свеев. Года три прошло, так начал грабить и данайские городишки, которых по юго-восточному берегу моря Апсу вдосталь, а какие-то полгода назад вдруг в месяц объединил все вентские орды, отправил посыльных на восток, сговорился со свеями – давними врагами и осадил Иевус. И вот, что ты будешь делать, откуда что берется? Под Слагсмалом и Джофалом триста сотен тысяч воинов, Касаду и Махру трепещут, Ардуус замер. Неужели все сделала Ути? Кто она?
   Вермис закряхтел, полез за пояс, выудил амулет, погладил его пальцами. Когда Ути передавала безделушку, сказала, что если учует амулет колдовство какое, то теплым станет. Однако холодным пока был камень. Или чуть теплым? Так он мог и о брюхо нагреться! Да и солнце-то как палит! Верно сейчас к горелым камням вниз по течению и близко не подойдешь… Река тленом забилась… Эх, забыл спросить у самозваной сестрички Слагсмала– на колдовство ли только амулет просыпается или и на колдуна тоже, пусть даже и не колдует он вовсе.
   – Перевернуться надо, – тихо произнес Алиус.
   «Надо, значит, надо, – подумал Вермис. – Однако грудь да брюхо лучше бы бабе какой доверить. Да той же хромоножке? Заодно и повязку сменит, и ублажит. А ему-то что ее уродство? Неудобство есть, камень на цепи за собой таскает, а уродство? Да пусть у нее хоть вовсе головы не будет, лишь бы руки на месте остались да плоть ее мягкая. Когда повязку меняла да наклонялась, почувствовал. Хороша. И запах у нее особенный. Сладкий! А поначалу луком да чесноком от нее несло. Сразу же запретил этакую дрянь жрать. Надо будет послать за ней стражника ввечеру. Пусть предупредит, чтобы не убегала далеко. Мало уже болезных в шатрах лекарских, потерпят, если что».
   – Повязка в порядке, – проговорил Алиус. – До завтрашнего дня можно не менять.
   – Тебя забыл спросить, – пробурчал и поднялся Вермис. – Передай Аксилле, что ночью жду ее со снадобьями. Перевязаться хочу. А пока иди прочь.
   Лаэт опустил голову, кивнул. Потянул за цепь, подхватил тяжелый камень, побрел к своей драной палатке. Вот ведь рабское племя, сам Вермис скорее бы зарезался, чем в цепях жил. Хотя что он знает о прошлом Слагсмала? Тот ведь языком не трепал никогда, так и не рассказал, что хлебнул в неволе, как вырвался, откуда «сестрицу» сыскал? Да что с настоящей сестрицей стало?
   – А оно нужно тебе знать? – сам себя вполголоса спросил Вермис. Спросил и замер. Подумал или спросил? Отчего будто на языке все и прежде подуманное повисло? – Эй!
   Закричал, как подрезанный, задохнулся от ненависти, забыл имя стражника Вермис, но тот уже тут как тут вытянулся. Да, приятель, бояться можешь и Джофала, и Слагсмала, и Ути, но рядом с собственным мастером бойся мастера.
   – Значит, так, – потянул на плечи рубаху Вермис. – Глаз с этого лаэта и с лекарки хромоногой – не спускать. По четыре глаза на каждого. Два издали, два вблизи. И ночью тоже! А как стемнеет, тащи лекарку ко мне в шатер. Но без увечий, ласково. И снадобья ее прихвати. Все понял?
   – Понял, – шепнули обветренные губы. Воин развернулся и побежал к шатрам стражи.
   – Не суетись! – рявкнул ему вслед Вермис.
   Стражник перешел на шаг.
   «Вентский увалень из глухой деревни», – определил Вермис и подбросил на ладони амулет:
   – Вот и посмотрим!
 
   Фламма, на которую молились раненые и недужные на лекарском стойбище и которую ласково окликали Аксиллой, возилась с ногой молодого свея. Рана давно бы зажила, но юнец все никак не мог дождаться, когда сможет прыгать не на одной, а на двух, и то и дело срывал повязки раньше времени, упрашивая Аксиллу не тратить на него снадобий, а применить наговор; не может быть, чтобы она не заколдовывала раны, таких вытаскивала из-за смертного полога, что с этим нагноением, как с занозой, должна справиться. Фламма шипела в ответ свейские ругательства, заматывала с нужной травкой ногу и косилась на полог; в шатре было жарко, пахло гноем, а помощница ее подвязала полог плохо – привязь ослабла и ткань перегородила спасительный сквозняк. Ну, точно, постанывает за подрагивающей перегородкой со стражником; кому и насилие в радость или и не насилие уже? За месяцы вроде как и сроднились с разбойниками?
   Затянула последний узел, потрепала свея по белобрысой шевелюре, скорчила еще сильнее и так уже перекосившую лицо гримасу, подхватила тяжелый камень и захромала наружу. Столкнулась с Алиусом и тут же осветилась улыбкой и о гримасе забыла. И он в ответ не сдержался от улыбки, хотя и тревога плескалась в глазах. Только бросил быстрый взгляд в шатровый сумрак, мало что разглядел, но блеск глаз молодого хромоногого заметил.
   – Ну что там еще? – вернула на всякий случай на лицо гримасу Фламма, присела на деревянный чурбан, поставила ногу на прикованный к цепи камень.
   – Уходим, – прошелестел Алиус, – сегодня же.
   Вздохнула, но кивнула, словно и не собиралась спорить.
   – Что это? – не понял лаэт. – А поспорить со мной? А еще два неотомщенных мерзавца?
   – Все тут мерзавцы, – еле слышно ответила Фламма, пытаясь удержать все ту же рвущуюся с губ улыбку. – И армия Ардууса пойдет против свеев, доберется до их стойбищ, тоже почти поголовно в мерзавцев обратится. А эти… Главных, кто убивал моего отца, я уже прикончила. А двое, что остались… С ними смерть и без меня обойдется… Да и в войске они теперь. Что же получается, сила эта на мои земли пойдет, а я их врачевать продолжу?
   – И все-таки не понимаю, – удивился Алиус.
   – Паренька с гнойником видел? – поинтересовалась Фламма. – Под утро я прикорнула, как обычно, носом в тряпье, чтобы лицо не показывать, так он подобрался с лампой, выглядывал что-то. Боюсь, что видел меня без гримасы. С самого утра глаза таращит, с лица моего глаз не сводит. Да и нога его…
   – Зажить уже должна… – заметил Алиус.
   – Расковыривает, – объяснила Фламма. – И наговор выпрашивает. Ну, я ему сделала наговор… Не колдовской… Травку другую подвязала. Через час уснет. Если и проснется, то к утру только и кричать будет громко. Дуть станет на ногу, забудет, что такое ковырять ее. Впрочем, я уже сказала помощнице, что наложить потом на рану, чтобы он ногу не потерял. У тебя что?
   – Не удержался, – скривил губы Алиус. – Навел легкую ворожбу. Да не наговором, пальцами выстроил на спине Вермиса.
   – Почувствовал? – встревожилась Фламма.
   – Ворожбу нет, – покачал головой Алиус. – Да что с той ворожбы? У него на поясе ловушка наговоров висела, она и не нагрелась даже. Другое тут. Я ему язык развязал, вот это он и почувствовал на последних словах. И насторожился, думаю. Так что уходим сегодня. То, что хотел, я узнал.
   – И что же? – сдвинула брови Фламма.
   – Рядом камень… – прошептал Алиус, перстень извлек из-за пазухи, спрятал его чуть ослабевший блеск в пригоршню. – Рядом со Слагсмалом. В девке одной, что за него зацепилась. Как действует, не знаю. Но воинство скрепляет чуть ли не крепче извести в крепостных стенах. И с камнем что-то такое делает. Она вскрыла Иевус. Хотя здесь, в Шуманзе, ее умение не взялось. Но не ты ли говорила, что была какая-то магия в городе, противостояла шаманам? Хотя уж и не уверен я в шаманах. И магия эта город не спасла в итоге…
   – Убить ее надо? – спросила Фламма, понизив голос. – Ведь на Ардуус пойдет эта орава.
   – Убить? – заинтересовался Алиус, прищурился, спрятал перстень. – Убить можно. И самим погибнуть. Только разве можно яд лить в реку, не зная, кто из нее пить будет ниже по течению?
   – А с перстнями такими убийцы, вроде тех, что были посланы к принцу Лаписа, приходили к Слагсмалу или к Джофалу? – поинтересовалась Фламма.
   – Нет пока, – пробормотал Алиус. – Я не слышал о таком. И если не пришлет неведомый хозяин убийц сюда, значит, смерть, которую сеет это воинство, его устраивает.
   – Тот, кто их посылает… – начала Фламма.
   – Тому нужна кровь, много крови, – продолжил Алиус. – Или что-то такое, о чем мы пока не подозреваем. Собирайся. У меня все готово.
   – У меня тоже, – ответила Фламма. – Уйдем в сумерках, тихо.
 
   Тихо уйти не удалось. И не потому, что двое вентов следили за лекарями от шатра Вермиса, а еще двое так и сели у входа в лекарский шатер. Сразу после полудня появился отряд взмыленных от скачки дозорных, которые принялись спешно перетаскивать больных и увечных в соседние шатры, освобождая самый большой и крепкий под прибытие какой-то важной персоны. Во всяком случае, все лишнее было тут же завязано в узлы и вынесено прочь, а на утоптанную землю внутри шатра были положены ковры, да и Вермис забыл о больной спине, бегал, словно ошпаренный, вдобавок приказал и Аксилле, и Алиусу быть наготове, а значит, разворачивать снадобья и кипятить воду. Когда через час на дороге показался отряд всадников, двигавшихся споро, но осторожно, Алиус понял, о ком шла речь. В окружении стражников, с трудом удерживая равновесие в седле, ехал Слагсмал. Во всяком случае гладко обритый череп мог принадлежать только ему. Рядом с ним держалась женщина, которую до сего дня вблизи Алиусу видеть не приходилось. Ее рука лежала у Слагсмала на плече, и, кажется, именно она не только не давала упасть воителю с лошади, но и удерживала его в царстве живых. Грудь и живот Слагсмала перехватывали побуревшие полосы ткани.