- Какая там зараза толкается? Ты что, ослеп или буркалы тебе засыпало? Не видишь, что тут люди спят?
- Тю на тебя! - воскликнул удивленный крестьянин. - Откуда ты тут взялся, леший тебя побери? И кто ты такой, что по-нашему гуторишь?
Куча соломы зашевелилась, и из нее вылезло какое-то странное существо.
Невольники со страхом разглядывали незнакомца.
Он стряхнул с себя солому, и все увидели худущего, истощенного человека с глазами, горящими болезненным блеском. Сквозь лохмотья просвечивало желтое костлявое тело. От холода он клацал зубами.
- Что? Хорош? - вдруг хрипло засмеялся он. - Что, смотреть страшно? Не бойтесь, скоро сами такими станете... Пробудете, как я, лет десять в этом, богом и людьми проклятом месте, кто знает, выживете ли. Был и я когда-то такой же, как вы, молодой, сильный... А теперь одна кожа да кости. Как повернусь в соломе, будто сухари в мешке гремят.
- Как же тебя звать, человече? - спросил Звенигора.
- Звали когда-то Свиридом Многогрешным... Не знаю, кто из моих предков так много нагрешил, что прозвище такое пристало к нашему роду. Но кто бы что ни нагрешил, а расхлебывать за всех приходится мне.
- Так ты родич гетмана Дёмка Многогрешного?
- Было когда-то... Было, - неопределенно ответил тот.
- Сколько ж тебе лет, дед?
- Лет? Хе-хе! - скривился в усмешке бесцветный рот. - Лет мне всего сорок...
- Не может быть!
Звенигоре вспомнилось, что Метелице под шестьдесят и он мог еще кулаком оглушить вола. А этот от ветра качается.
- Посмотрим, что с тобой будет через десять лет, когда Гамид выжмет все соки, всю силу, когда руки твои повиснут как плети и зубы выпадут изо рта, и суставы распухнут на ногах, и вши тебя заедят, как паршивое порося... Вот тогда ты вспомнишь Многогрешного: правду, мол, говорил бедолага...
- Мы и так тебе верим. Видать, что спишь ты не мягко да, должно быть, и ешь не сладко...
- Тут тебя накормят! Догонят да еще и добавят! - Многогрешный засмеялся.
Он трясся от смеха, от кашля и от холода сразу. В косматой бороде торчали колючие остюки. Острые колени подгибались; казалось, что они вот-вот переломятся и этот мешок с костями с грохотом свалится вниз.
Все стояли молча, понурившись. Каждый воочию увидел свое будущее. Квочка тяжело вздохнул, начал причитать:
- Боже мой, боже, пропала моя головушка!..
Звенигора оглянулся на него, строго прикрикнул:
- Ну, нечего нюни распускать! И без того кисло. А если еще каждый будет хныкать, то мы и вправду богу души отдадим в этой вонючей яме.
- Да я ничего, - начал оправдываться Квочка. - Просто на душе заскребло...
- Всем не легко... Но и казак не без удачи. Глядишь, и вывернется когда-нибудь!
- Болтаешь пустое... Я тоже так когда-то думал, - прошамкал Многогрешный. - Все надеялся - убегу... Дудки!.. Куда, к черту, убежишь? Куда пойдешь, когда до моря недели две хода и на каждом шагу тебя схватить могут! Если и до моря доберешься, то что? Нешто перепрыгнешь или по воде перейдешь?
Звенигору стала разбирать злость. Это пугало, стоящее одной ногой в могиле, хочет сеять в их сердцах неверие, тянуть всех за собой... Нет, не выйдет! Они еще молоды, сильны и не должны терять надежды. Не зря говорят: надежду потерял - все потерял.
Сдерживая раздражение, он взял Свирида за плечи и мягко сказал:
- Ты вот что, дядько Многогрешный, полезай обратно к себе в нору и не болтай лишнего. Не растравляй наши сердца. Нам и без того тяжело...
Почувствовав, что Многогрешный пытается упираться, Звенигора легонько подтолкнул его сзади, и тот покорно полез в свой угол. Кто-то притрусил его лежалой соломой.
Утомленные многодневной дорогой, невольники начали устраиваться на ночлег. Ложились вповалку, прижимаясь друг к другу, чтоб было теплее. Вскоре свет в окошке совсем померк, стало темно. От множества тел, от тяжелого дыхания в погребе стало тепло, даже душно. Всех стал придавливать сон.
Но заснуть не удалось. Снова открылись двери, и наверху зазвенели кандалы. В погреб спустилось еще несколько человек.
Кому-то наступили на ноги. Послышался стон.
- О холера ясна, - выругался по-польски какой-то, судя по зычному голосу, верзила, - тут уже полно непрошеных гостей! Грицько, высеки огонь, зажжем свечку.
Из-под кресала сверкнули искры. Вспыхнул желтый огонек и осветил мрачные черные фигуры. Впереди стоял высокий человечище с жесткими, острыми, как спицы, усами и большим крючковатым носом.
- Разрази меня гром, - снова загремел великан, - если эти новички, эти хлопы не заняли моего места! Это же такое свинство - припереться в чужую хату и занять лучший уголок, проше пана! Эй, хлоп, - толкнул он ногой Квочку, скрючившегося в углу, - освобождай место!
Тот сонно хлопал глазами. Недовольно буркнул:
- А ты что за птица?
- О, стонадцать дзяблов!27 Он еще спрашивает! Здесь каждый знает пана Спыхальского... Потомственного шляхтича! Я был войсковым товарищем маршалка28 Яблоновского, проше пана! А какой-то хлоп смеет называть меня птицей! Га?!
- Ну и что с того, что ты войсковой приятель маршалка Яблоновского? Невелика цаца! А я вот Гервасий Квочка... Слыхал?
- Не приходилось, проше пана, - на минуту смутился пан Спыхальский.
- То-то и оно! Ты про меня не слыхал, а я про тебя не слыхал. Не знаешь, что за человек перед тобой, а кричишь! Негоже так, пан.
- Так, проше, кто же вы будете?
- Бывший холоп твоего любимого маршалка Яблоновского, чтоб его гром сразил! Потом вольный крестьянин, хлебороб, так как бежал я из Закопаного на свободные земли... Теперь и ты и я - рабы турка Гамида. Выходит, мы одного поля ягоды... Так что не важничай, пан, а ложись рядом в эту берлогу и спи, если хочешь спать. А нет - ложись там, где стоишь, и не мешай людям сил набираться.
- О матка боска! - подскочил пан Спыхальский. - То пан есть земляк? Из Закопаного? Что же пан сразу не сказал? Прошу прощения, пан Квочка. Что нового в Закопаном?
- Как давно пан оттуда?
- Уже два года.
- А я - четыре... Так что пан мало от меня узнает про своего маршалка... Разве что пану интересно послушать, как я с товарищами когда-то отдубасил пана маршалка розгами...
- О! Как то было?
- А так. Надумал я с друзьями бежать в степи. Но не хотелось расставаться с паном не попрощавшись. Надо вам сказать, с ним была у меня сердечная дружба: он частенько гладил мою холопскую спину плетьми, а я пускал иногда на его стога и скирды красного петуха. Как раз случилось так, что должок за мной оставался. Как же уйти от пана, не рассчитавшись с ним? Вот я и подговорил хлопцев подстеречь пана. Встретили мы его у самой Матвеевой пасеки. Пан Спыхальский помнит тот лесок в долине, что по дороге из Закопаного к хутору Круглик?
- О так! Разве можно забыть то райское место? Во всем Прикарпатье, наверное, не найти красивее. Самой природой, проше пана, оно создано для любви...
- Вот то-то и оно, так же думал и пан маршалэк. И не только думал, но и был влюблен там в женку одного шляхтича, что жил вблизи Закопаного. Вот мы и подстерегли его, когда он к ней ехал верхом. Один схватил коня, придержал, а я с товарищем стянул ясновельможного пана на землю, содрал с него штаны, положил голым пузом на муравейник, а с другой стороны хорошенько всыпал березовой каши...
- Тю на тебя! - воскликнул удивленный крестьянин. - Откуда ты тут взялся, леший тебя побери? И кто ты такой, что по-нашему гуторишь?
Куча соломы зашевелилась, и из нее вылезло какое-то странное существо.
Невольники со страхом разглядывали незнакомца.
Он стряхнул с себя солому, и все увидели худущего, истощенного человека с глазами, горящими болезненным блеском. Сквозь лохмотья просвечивало желтое костлявое тело. От холода он клацал зубами.
- Что? Хорош? - вдруг хрипло засмеялся он. - Что, смотреть страшно? Не бойтесь, скоро сами такими станете... Пробудете, как я, лет десять в этом, богом и людьми проклятом месте, кто знает, выживете ли. Был и я когда-то такой же, как вы, молодой, сильный... А теперь одна кожа да кости. Как повернусь в соломе, будто сухари в мешке гремят.
- Как же тебя звать, человече? - спросил Звенигора.
- Звали когда-то Свиридом Многогрешным... Не знаю, кто из моих предков так много нагрешил, что прозвище такое пристало к нашему роду. Но кто бы что ни нагрешил, а расхлебывать за всех приходится мне.
- Так ты родич гетмана Дёмка Многогрешного?
- Было когда-то... Было, - неопределенно ответил тот.
- Сколько ж тебе лет, дед?
- Лет? Хе-хе! - скривился в усмешке бесцветный рот. - Лет мне всего сорок...
- Не может быть!
Звенигоре вспомнилось, что Метелице под шестьдесят и он мог еще кулаком оглушить вола. А этот от ветра качается.
- Посмотрим, что с тобой будет через десять лет, когда Гамид выжмет все соки, всю силу, когда руки твои повиснут как плети и зубы выпадут изо рта, и суставы распухнут на ногах, и вши тебя заедят, как паршивое порося... Вот тогда ты вспомнишь Многогрешного: правду, мол, говорил бедолага...
- Мы и так тебе верим. Видать, что спишь ты не мягко да, должно быть, и ешь не сладко...
- Тут тебя накормят! Догонят да еще и добавят! - Многогрешный засмеялся.
Он трясся от смеха, от кашля и от холода сразу. В косматой бороде торчали колючие остюки. Острые колени подгибались; казалось, что они вот-вот переломятся и этот мешок с костями с грохотом свалится вниз.
Все стояли молча, понурившись. Каждый воочию увидел свое будущее. Квочка тяжело вздохнул, начал причитать:
- Боже мой, боже, пропала моя головушка!..
Звенигора оглянулся на него, строго прикрикнул:
- Ну, нечего нюни распускать! И без того кисло. А если еще каждый будет хныкать, то мы и вправду богу души отдадим в этой вонючей яме.
- Да я ничего, - начал оправдываться Квочка. - Просто на душе заскребло...
- Всем не легко... Но и казак не без удачи. Глядишь, и вывернется когда-нибудь!
- Болтаешь пустое... Я тоже так когда-то думал, - прошамкал Многогрешный. - Все надеялся - убегу... Дудки!.. Куда, к черту, убежишь? Куда пойдешь, когда до моря недели две хода и на каждом шагу тебя схватить могут! Если и до моря доберешься, то что? Нешто перепрыгнешь или по воде перейдешь?
Звенигору стала разбирать злость. Это пугало, стоящее одной ногой в могиле, хочет сеять в их сердцах неверие, тянуть всех за собой... Нет, не выйдет! Они еще молоды, сильны и не должны терять надежды. Не зря говорят: надежду потерял - все потерял.
Сдерживая раздражение, он взял Свирида за плечи и мягко сказал:
- Ты вот что, дядько Многогрешный, полезай обратно к себе в нору и не болтай лишнего. Не растравляй наши сердца. Нам и без того тяжело...
Почувствовав, что Многогрешный пытается упираться, Звенигора легонько подтолкнул его сзади, и тот покорно полез в свой угол. Кто-то притрусил его лежалой соломой.
Утомленные многодневной дорогой, невольники начали устраиваться на ночлег. Ложились вповалку, прижимаясь друг к другу, чтоб было теплее. Вскоре свет в окошке совсем померк, стало темно. От множества тел, от тяжелого дыхания в погребе стало тепло, даже душно. Всех стал придавливать сон.
Но заснуть не удалось. Снова открылись двери, и наверху зазвенели кандалы. В погреб спустилось еще несколько человек.
Кому-то наступили на ноги. Послышался стон.
- О холера ясна, - выругался по-польски какой-то, судя по зычному голосу, верзила, - тут уже полно непрошеных гостей! Грицько, высеки огонь, зажжем свечку.
Из-под кресала сверкнули искры. Вспыхнул желтый огонек и осветил мрачные черные фигуры. Впереди стоял высокий человечище с жесткими, острыми, как спицы, усами и большим крючковатым носом.
- Разрази меня гром, - снова загремел великан, - если эти новички, эти хлопы не заняли моего места! Это же такое свинство - припереться в чужую хату и занять лучший уголок, проше пана! Эй, хлоп, - толкнул он ногой Квочку, скрючившегося в углу, - освобождай место!
Тот сонно хлопал глазами. Недовольно буркнул:
- А ты что за птица?
- О, стонадцать дзяблов!27 Он еще спрашивает! Здесь каждый знает пана Спыхальского... Потомственного шляхтича! Я был войсковым товарищем маршалка28 Яблоновского, проше пана! А какой-то хлоп смеет называть меня птицей! Га?!
- Ну и что с того, что ты войсковой приятель маршалка Яблоновского? Невелика цаца! А я вот Гервасий Квочка... Слыхал?
- Не приходилось, проше пана, - на минуту смутился пан Спыхальский.
- То-то и оно! Ты про меня не слыхал, а я про тебя не слыхал. Не знаешь, что за человек перед тобой, а кричишь! Негоже так, пан.
- Так, проше, кто же вы будете?
- Бывший холоп твоего любимого маршалка Яблоновского, чтоб его гром сразил! Потом вольный крестьянин, хлебороб, так как бежал я из Закопаного на свободные земли... Теперь и ты и я - рабы турка Гамида. Выходит, мы одного поля ягоды... Так что не важничай, пан, а ложись рядом в эту берлогу и спи, если хочешь спать. А нет - ложись там, где стоишь, и не мешай людям сил набираться.
- О матка боска! - подскочил пан Спыхальский. - То пан есть земляк? Из Закопаного? Что же пан сразу не сказал? Прошу прощения, пан Квочка. Что нового в Закопаном?
- Как давно пан оттуда?
- Уже два года.
- А я - четыре... Так что пан мало от меня узнает про своего маршалка... Разве что пану интересно послушать, как я с товарищами когда-то отдубасил пана маршалка розгами...
- О! Как то было?
- А так. Надумал я с друзьями бежать в степи. Но не хотелось расставаться с паном не попрощавшись. Надо вам сказать, с ним была у меня сердечная дружба: он частенько гладил мою холопскую спину плетьми, а я пускал иногда на его стога и скирды красного петуха. Как раз случилось так, что должок за мной оставался. Как же уйти от пана, не рассчитавшись с ним? Вот я и подговорил хлопцев подстеречь пана. Встретили мы его у самой Матвеевой пасеки. Пан Спыхальский помнит тот лесок в долине, что по дороге из Закопаного к хутору Круглик?
- О так! Разве можно забыть то райское место? Во всем Прикарпатье, наверное, не найти красивее. Самой природой, проше пана, оно создано для любви...
- Вот то-то и оно, так же думал и пан маршалэк. И не только думал, но и был влюблен там в женку одного шляхтича, что жил вблизи Закопаного. Вот мы и подстерегли его, когда он к ней ехал верхом. Один схватил коня, придержал, а я с товарищем стянул ясновельможного пана на землю, содрал с него штаны, положил голым пузом на муравейник, а с другой стороны хорошенько всыпал березовой каши...
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента