Страница:
Что приводило это неведомое плавучее средство в движение, было непонятно. Каким образом оно само знало, куда их какой скоростью надо двигаться, тоже. Никаких следов на воде от его движения не оставалось.
Была еще одна необъяснимая вещь: по периметру огромную эту плоскость окружала невидимая, но непреодолимая стена - рука упиралась во что-то твердое, по чему можно было даже постучать, хотя стука не было слышно. На какой высоте она заканчивалась и заканчивалась ли вообще, было неизвестно.
Из-за невидимой преграды покинуть эту плоскость, плывущую по волнам океана, было невозможно. Хотя новозеландцы рассказали Николаю Леонидовичу, что они намеревались, было дело, вплавь добраться до «Санта-Марии», чтобы продолжать свои исследования на каравелле Колумба, раз уж ничего другого не остается.
Однако эта же невидимая стена уберегала иррациональную плавучую плоскость от волн. А По какой-то другой, неизвестной причине, на ней совершенно не ощущалась качка. Было еще одно удивительное явление: по ночам над плоскостью загорался не яркий, но все же вполне достаточный свет, исходивший неизвестно откуда…
Итак, все это было необъяснимым, невероятным, невозможным. И в первые часы своего пребывания здесь Николай Леонидович, сопровождаемый удрученным Василием и сочувственно-понимающими взглядами всех остальных собратьев по несчастью, потерянно ходил взад-вперед то по одному борту плавучей плоскости, то по другому, и время от времени от досады стучал кулаками в невидимую стену. А в голове его бились главные, жизненно насущные вопросы, ответов на которые здесь не знал никто.
Каким образом и с какой целью неведомая мощная сила переносит машины времени вместе с их экипажами с каравеллы Колумба именно сюда, на эту иррациональную плавучую плоскость? Почему плоскость плывет вместе с каравеллами, но на некотором расстоянии от них? Когда и чем это плавание закончится? И что это за диск, который считает своим долгом облететь каждую машину времени, когда она только появляется здесь?
Кстати, и с самими машинами времени, выстроившимися на борту плавучей плоскости в ряд, словно на смотре, тоже творилось, как быстро понял Николай Леонидович, что-то иррациональное. Точнее, что-то иррациональное творилось с приоритетом в их изобретении. И это была воистину загадка из загадок.
Потому что веселые новозеландцы Пит Фергюссон и Майкл Морган, пока не попали на плавучую плоскость, на полном серьезе были убеждены, что машину времени изобрели именно они, и случилось это в их 2354 году.
Вместе с тем итальянец, которого, оказалось, звали Джованни Манчини, прежде полагал, что это величайшее изобретение, потрясшее мировое сообщество - машина времени, - принадлежит ему, и что сделано оно на 89 лет раньше, то есть в 2265 году. Однако новозеландцы об этом не подозревали, хотя не такое это изобретение, машина времени, чтобы человечество могло бы о нем забыть, раз оно уже было однажды сделано!
В свою очередь самому Джованни, а новозеландцам тем более, ничего не было известно о том, что еще в 2196 году, за 69 лет до итальянца, истинными авторами первой машины считали себя французы Пьер Дюма и Роже Лемерсье. Причем за свое изобретение они получили Нобелевскую премию, а уж такой-то факт потомки должны бы помнить обязательно.
Приоритет французов, однако, мог бы оспорить американец Хью, построивший свою машину времени в 2132 году, иными словами, за 222 года до новозеландцев, за 133 года до итальянца, и за 64 года до французов. За свое изобретение, кстати, американец тоже получил Нобелевскую премию, как и множество других премий, о чем никто из живущих позже опять-таки непостижимым образом не слышал.
Но и сам Хью, как все другие, ничего не знал о том, что еще в 2097 году, за 35 лет до него, машина времени была построена в Китае. И что три китайских ученых, оповестив о своем величайшем изобретении мир, немедленно отправились в 1492 год, желая подтвердить тот факт, что Колумб каким-то образом раздобыл древнюю китайскую карту, на которой ясно были обозначены берега Америки.
И все-таки как можно было не знать того, что первым и истинным изобретателем машины времени был он сам, Николай Леонидович Коровушкин, потому что сконструировал ее раньше всех остальных?! Доказательство весом в полторы тонны, с двумя креслами экипажа, холодильником и душевой кабиной было налицо - стояло на этой иррациональной плоскости, поблескивая хромированными дегалями.
Факт, однако, оставался фактом: убедившись в реальном существовании машины времени конструкции Н.Л. Коровушкина, все остальные были всего лишь слегка удивлены - тем, что и Н.Л. Коровушкин тоже, оказывается, входит в число многочисленных изобретателей машины времени. Никто из потомков об этом не подозревал. Имя же НЛ. Коровушкина было всем хорошо знакомо по многим другим его славным научным свершениям, вошедшим в историю науки. Каким именно, никто из потомков не уточнял.
То сдержанное удивление, с которым была встречена его машина времени, потрясло Николая Леонидовича, пожалуй, едва ли не сильнее всего остального, что он увидел и пережил, попав на эту иррациональную плавучую плоскость.
Потом, немного освоившись и узнав о ее удивительных обитателях побольше, ученый не мог не осознать, что столь же потрясены должны быть и три китайца, которые хронологически были следующими после него изобретателями. Точно так же, как он, в качестве доказательства своего приоритета они могли предъявить тем, кто жид после них, диковинную машину, построенную в 2097 году и похожую на воздушного змея.
В свою очередь у американца Хью из 2132 года тоже, безусловно, испытавшего такое же потрясение, было неопровержимое доказательство для французов, итальянца и новозеландцев. Машина американца являла собой массивную конструкцию, точь-в-точь огромную металлическую бочку, поставленную на маленькие колесики. Над бочкой возвышался узкий помост, похожий на капитанский мостик, подняться на который можно было по металлической лестнице. На мостике громоздились какие-то странные агрегаты и еще одна бочка, поменьше, поставленная на попа. Не исключено, это тоже была душевая кабина…
А у французов из 2196 года было чем доказывать свой приоритет итальянцу и новозеландцам. Их машина времени, внешне похожая на шарообразный аппарат для подводных исследований, оказалась многоместной. Кроме самих авторов изобретения Пьера Дюма и Роже Лемерсье, она увлекла в путешествие по времени двух отважных исследовательниц -
Франсуазу Вильнев, несколько сухопарую, но очаровательную ученую даму, и жизнерадостную блондинку Мари Куше, меньше всего похожую именно на исследовательницу.
В этом ряду внешне столь разных машин времени была и машина образца 2265 года, в которой путешествовал отважный итальянец Джованни Манчини, опередивший своим изобретением новозеландцев.
В общем, с истинным автором машины времени творилась полнейшая, необъяснимая несуразица. Выходило, что ее изобретали, начиная с Николая Леонидовича, неоднократно, причем каждый раз она, несомненно, была работоспособной. Потом о величайшем изобретении напрочь забывали, несмотря на все Нобелевские и прочие премии, что было, конечно, просто несовместимо со здравым смыслом. А спустя десятилетия изобретали снова, чтобы потом опять забыть.
На самой вершине этой изобретательской лестницы хронологически располагались новозеландцы Пит Фергюссон и Майкл Морган, прибывшие из 2354 года. Их машины времени оказались самыми компактными из всех - это и были металлические браслеты на запястьях с разноцветными огоньками, на которые Николай Леонидович обратил внимание в первый же момент. Но ведь и жили Фергюссон и Морган в XXIV веке, когда научно-технический прогресс должен был достичь непостижимых высот…
По правде говоря, узнав, что машину времени можно носить на руке в виде браслета, Николай Леонидович, человек XXI века, оторопел от изумления и на время даже забыл обо всех мучивших его вопросах. Но когда он, горя нетерпением, попросил новозеландцев рассказать о чудо-браслетах как можно подробнее, в ответ те смущенно заулыбались, словно Николай Леонидович допустил явную бестактность. Потом Пит Фергюссон ответил:
- Рассказать, Ник, нельзя! Мы приняли Соглашение! Сейчас, Ник, объясню.
Так Николай Леонидович вдобавок ко всему остальному узнал еще, что между всеми путешественниками по времени, по необъяснимым причинам оказавшимся на иррациональной плавучей плоскости, было принято Соглашение, и, подумав лишь секунду, понял, что это правильно. Даже очень правильно!
Соглашение, пусть и не запротоколированное какими-либо документами, было вот о чем: поскольку все жили в разных веках, то решено было, что никто ничего о своем времени, а тем более об относящихся к нему научно-технических достижениях никому не рассказывает. Иначе жившие в более ранние века могли бы получить преждевременные знания и затем использовать их, пусть даже непроизвольно, когда вернутся в свои родные времена.
А это сулило непредсказуемые последствия для тех веков, которые являются для них будущим. Возможно, привело бы к фатальным поворотам в ходе истории. Которые могли, не дай Бог,нанести непоправимый вред тем, кто вернется с этой плавучей поверхности в свои более поздние эпохи.
Само собой разумеется, строжайший запрет касался и машин времени, столь не похожих друг на друга. Устроены они, очевидно, были по-разному, к тому же Николай Леонидович подозревал, что и в самом принципе их действия были определенные различия. К некоторым, вполне возможно, сравнение подвижным пузырьком пространства-времени никак не подошло бы…
Но Соглашение есть Соглашение, и все его свято соблюдали. Хотя невзначай, конечно, иной раз проговаривались, но так, по мелочам, чтобы немедленно спохватиться.
Именно поэтому, например, француз Пьер Дюма осекся, когда, заведя разговор о некоем научном центре под названием Лапидовиль, вдруг осознал, что Николай Леонидович ничего о нем знать не может и не должен, раз прибыл из того времени, когда Лапидовиля еще не существует в природе.
Точно так же американец Хью не договорил, какими именно работами Николая Леонидовича Коровушкина, великого ученого XXI века, он восхищается в своем XXII веке. Потому что вовремя сообразил: вдруг Николай Леонидович прибыл сюда, на корабль, из того года, когда до этих работ ему еще очень-очень далеко.
Узнав же невзначай от Хью о своих грядущих открытиях, Коровушкин мог бы сделать их гораздо раньше, чем это должно было случиться при естественном развитии событий. Значит, опять-таки были вполне возможны непредсказуемые повороты истории, нежелательные события, испытать которые пришлось бы всем, кто живет в более поздние времена, когда они наконец в них вернутся.
А вернуться домой надеялись, конечно, все, потому-то и приняли Соглашение. Николай Леонидович тоже все понял и, борясь с естественным желанием, не пробовал выведать, какие именно его собственные научные заслуги войдут в историю науки.
Кстати, решено было также раз и навсегда прекратить всякие разговоры о возможных причинах всего происходящего. Разговоры не вызывали ничего, кроме досады, раздражения и нестерпимого для настоящего ученого ощущения, что его мысль бьется о какую-то невидимую преграду, преодолеть которую выше его сил. Возможно, более-менее реальные предположения обо всем можно будет строить только тогда, когда это необыкновенное путешествие хоть чем-нибудь закончится…
5
К концу второго дня пребывания Коровушкина на иррациональной плавучей плоскости, двигавшейся в океане без руля и ветрил, неведомая могучая сила перенесла на нее с каравеллы Колумба еще одну машину времени. На этот раз она была похожа на небольшие напольные весы, на которых и стоял ее экипаж, состоявший из одного человека.
Проявившись из пустоты, очередной путешественник по времени оглядел все, что было вокруг него, квадратными глазами и разразился длиннейшей тирадой на неизвестном никому, даже лингвистическому синхронизатору, языке. Потом соскочил со своих весов, на мгновение застыл на месте, бочком, осторожно обошел всех, кто в этот момент оказался рядом, но сейчас же снова разразился восклицаниями и мигом унесся куда-то в переднюю часть иррациональной плавучей плоскости.
Появившийся после этого ярко-красный диск деловито облетел оставшуюся без присмотра машину времени, издал мелодичный звон и быстро-быстро полетел вслед за ее хозяином, намереваясь, очевидно, зарегистрировать и его. Это, безусловно, должно было добавить ему новых ярких впечатлений.
Новоприбывшего, посовещавшись, решили пока предоставить самому себе - неизвестно было, как на столь эмоционального человека, только что испытавшего колоссальные психологические перегрузки, подействуют попытки немедленно вступить с ним в общение. Рано или поздно он все равно должен был потянуться к себе подобным, а деваться отсюда было некуда. Однако новоприбывший все не спешил тянуться.
- Стоит на месте, уставился на «Санта-Марию» и, похоже, все говорит сам с собой без умолку, - сообщил осторожно выглянувший из-за французского шара, чтобы посмотреть, что делает новичок, Майкл Морган. - Потому что жестикулирует без остановки. Сдается мне, в этом человеке течет южная кровь!
Три китайца, кстати, тоже весь этот день держались особняком. Судя по всему, они уже поняли то, что можно было понять, и смирились с тем, что понять было нельзя, но обсуждать ситуацию предпочитали между собой, хотя от общения не отказывались, изъясняясь на ужасающем английском языке. Когда их спрашивали о чем-нибудь, они отвечали, иногда сами задавали вопросы, а выслушав ответ, принимались между собой обмениваться мнениями на китайском.
Но почти все время китайские ученые проводили, сидя в нижней части своей машины времени и созерцая плывущие неподалеку испанские каравеллы. Иногда извлекали откуда-то коробочки с какой-то едой и начинали ловко орудовать палочками.
Сам Николай Леонидович вместе с Василием из-за переживаний и необыкновенных впечатлений вот уже второй день к еде вообще не притрагивался; лишь иногда ученый и его ассистент делали по глотку «Новотерской». Но к вечеру второго дня пребывания на плоскости природа взяла свое: проголодавшись, Николай Леонидович открыл холодильник.
Как и где питаются остальные путешественники по времени, если не считать китайцев, подметить он не успел. Теперь же, разглядывая полки, забитые продуктами, Николай Леонидович вдруг понял, что это было бы ему любопытно: к кулинарии во всех ее проявлениях он всегда был неравнодушен. Поймав себя на такой мысли, Николай Леонидович признал: она лишний раз свидетельствует, что к необыкновенным условиям, в которых оказался, он уже в значительной мере адаптировался. О том же говорит пробудившийся аппетит, отсутствием которого ученый обычно не страдал.
Скорее всего французы трапезничали внутри своего шара, у американца Хью машина времени тоже была достаточно вместительной для запаса продуктов, как и у итальянца Манчини.
С новозеландцами, носившими свои машины времени на запястьях, было сложнее. Вполне возможно, они питались какими-нибудь таблетками, которые умещались в карманах. Если так, налицо была технология далекого будущего, преждевременные знания, на счет чего действовало Соглашение, и об этом Фергюссон и Морган скорее всего будут помалкивать.
Доставая из холодильника упаковку с замороженными котлетами по-киевски (для готовки машина времени, естественно, была оснащена микроволновкой) и деликатесное филе селедки, исследователь размышлял о том, не сочтут ли собравшиеся на плоскости потомки столь же преждевременными для него, человека XXI века, знаниями рацион американца из 2132 года или французские рецепты 2196 года? Уж такие-то вещи держать в секрете, несмотря на Соглашение, было бы чересчур! Хотя вопрос был неоднозначным.
Потом Николай Леонидович отбросил все эти размышления прочь и решил, что сам он, по-товарищески, сейчас же пригласит всю компанию отужинать вместе с ним и Василием. В конце концов им-то скрывать что-либо от далеких потомков незачем.
Ученый усмехнулся. Вот уж где и речи не может быть о преждевременных знаниях, которые могут привести к необратимым последствиям! Все, связанное с ним, Николаем Леонидовичем Коровушкиным, и ассистентом Василием в том числе, например, котлеты по-киевски и деликатесное филе селедки, произведенное совместным предприятием «Санта Бремор», для всех присутствующих здесь уже история…
От мысли о совместном ужине на душе у Николая Леонидовича сразу потеплело. Из неприкосновенного запаса исследователь извлек бутылку «Посольской», потом вторую. Секунду подумав, вторую пока убрал, решив, что достать ее, холодную, можно будет в любой момент.
Солнце уже почти скрылось в Атлантическом океане - как раз в той стороне, куда держали путь каравеллы Колумба. На корме «Санта-Марии» появился огонек - это вахтенный зажег масляный фонарь. Такие же огоньки зажглись на идущих следом «Пинте» и «Нинье». Каравеллы с наполненными ветром парусами, едва освещенные призрачным светом бесчисленных звезд, бесшумными тенями скользили по легкой волне к великому открытию, которое ожидало дона Кристобаля Колона, как испанцы называли Христофора Колумба.
А Николай Леонидович Коровушкин, которого далекие потомки, он уже знал, будут почитать, как одного из крупнейших ученых XXI века (правда, за что именно неведомо), вскрывал упаковку с пластиковыми тарелками, собираясь как раз для этих потомков сервировать неприхотливый походный ужин. Даже более чем неприхотливый, потому что банкетных столов и стульев он в путешествие по времени не догадался захватить.
Ассистент Василий, наблюдая за занятием Коровушкина, изрек сентенцию:
- Шеф, это просто сюрреализм какой-то! Кафка отдыхает! Дружеский ужин с людьми из нашего будущего! А поужинать, кстати, давно пора.
Китайские ученые от приглашения отказались с церемонной, истинно китайской вежливостью. Видимо, в этот вечер не испытывали никакой потребности в общении, а хотели побыть в своем узком кругу.
Ну а все остальные не заставили себя ждать. Причем Франсуаза Вильнев и Мари Куше вышли из французского шара в платьях диковинного покроя, которые в конце XXII века скорее всего считались вечерними. Это неопровержимо доказывало, что француженки остаются француженками, даже путешествуя в машинах времени.
Разглядывая нижний край платья Мари, обрезанный причудливой волной, ассистент Василий застыл столбом. Толкнув его в бок локтем, Николай Леонидович пригласил всех к столу:
- Прошу присаживаться!
Подавая пример, он первым опустился на серебристую плоскость, поджав по себя ноги, словно татарский хан.
Мари грациозно опустилась рядом с Василием, томно повела взглядом вокруг себя и оживилась, найдя глазами музыкальный щипковый инструмент. Похоже, путешественнице по времени тоже довелось поработать в загадочном научном центре, который назывался Лапидовилем, потому что и ей был знаком русский язык:
- О, да ведь это же…
- Гитара, - смущенно подсказал Василий.
- Гитара, конечно, как я забывать! Старинный инструмент! Вы брать с собой даже в путешествие по времени гитара, - молвила Марии погрозила Василию пальчиком. - Чтобы петь романсы под балконами прошлых веков? Вы романтик, которого не починить. Точнее не исправить.
Ассистент Коровушкина смутился еще больше. Новозеландец Пит Фергюссон сразу же нашел для себя другой предмет интереса.
- Ого, - восхитился он тоном знатока-антиквара, взяв руки бутылку «Посольской». - Этикетка на вид старинная! Очень старинная!
- Дай взглянуть! - откликнулся Морган. - Чего же ты хочешь! Для нас этой бутылке три с лишним века.
Новозеландцы замолчали, переглянулись, и, возможно, оба подумали, что имеет место удивительный парадокс. Бутылке триста с лишним лет, этикетка на ней старинная, и тем не менее, и бутылка, и этикетка новенькие, да и на содержимом бутылки прошедшие века явно никак не сказались.
Николай Леонидович поддержал разговор:
- Вековой пыли на бутылке нет.
Он взял «Посольскую» из рук Моргана и разлил по пластиковым стаканам.
- Вы хотя бы знаете в своем далеком будущем, что такое водка? - спросил Николай Леонидович полушутя-полусерьезно. - Или для вас это уже реликт, легенда?
- Конечно, знаем, Ник! - ответил Фергюссон. - Лучшая водка у нас, это…
Он недоговорил. Наверное, снова вспомнил о Соглашении.
Николай Леонидович поднял стакан, понимая, что на правах хозяина должен произнести первый тост, но подходящие слова никак не шли на ум. Вообще-то у них в лаборатории, в узком кругу, первым тостом на всех застольях были шутливые слова - «со свиданьицем!», но в данных сюрреалистических условиях они прозвучали бы, конечно, нелепо и двусмысленно.
- Тосты в ваших веках еще говорят? - поинтересовался ученый на всякий случай.
Неожиданно ответила французская исследовательница Франсуаза Вильнев. Причем по-русски - очевидно, и она прошла через таинственный Лапидовиль.
- Тосты обязательно говорить. Добрые слова соединяют людей.
Николай Леонидович наконец нашелся.
- За истинную науку, которой не страшны ни пространство, ни время! И за отважных людей, готовых их преодолевать!
- Прекрасные слова, - сказала Франсуаза, - браво, Николя!
Выпили все. Николай Леонидович с удовольствием отметил, что и филе селедки совместного предприятия «Санта Бре-мор» пришлось далеким потомкам по вкусу. Поинтересовавшись из научной любознательности датой изготовления, Пьер Дюма воскликнул:
- О-ля-ля! Полтора века прошло!
- Три с лишним века, - поправил его Пит Фергюссон.
Николай Леонидович налил по второй. Но после этого бутылка опустела - все-таки она была одна, а за товарищеским ужином собрались одиннадцать отважных ученых, готовых преодолевать пространство и время. И не только готовых, подумал Николай Леонидович, на душе у которого успело потеплеть, но уже преодолевающих. В преодолении случилась, правда, какая-то необъяснимая накладка, но все обязательно должно было кончиться хорошо.
И сразу же на ум пришел новый тост.
- За Христофора Колумба! - провозгласил Николай Леонидович. - За человека, благодаря которому мы встретились.
После второй на душе у Николая Леонидовича еще больше потеплело. У потомков, как более-менее близких, так и более далеких, явно тоже.
Пьер Дюма подцепил пластиковой вилкой очередной кусочек селедки, съел, прикрыл от удовольствия глаза, открыл и зачем-то посмотрел на Роже Лемерсье. Тот кивнул. Пьер извинился, встал, исчез на мгновение в своем серебристом шаре и сейчас же появился вновь, держа в каждой руке по пузатой бутылке.
- Наше французское шампанское, - объявил он. - Очень старое, 2172 года.
Пьер сел на место, но теперь поднялся итальянец. Извинившись, он тоже отлучился к своей машине времени, чтобы вернуться с двумя большими бутылками мартини.
- Вижу, - констатировал Николай Леонидович, в свою очередь поднимаясь, - шампанское и мартини в будущем не перевелось.
Вернулся он тоже с двумя бутылками холодной «Посольской». Стаканы наполнились вновь, а потом еще и еще. И все-таки какая-то скованность в разговоре явно чувствовалась, каждый, помня о Соглашении, боялся сказать что-нибудь лишнее. Иногда это приводило к трагикомическим ситуациям. . Так, например, когда Николай Леонидович задал невинный вопрос, стоит ли по-прежнему в самом конце XXII века в городе Париже, который он очень любил и не раз там бывал, Эйфелева башня, французы Дюма и Лемерсье, прежде чем ответить, шепотом о чем-то посовещались. Потом Лемерсье кивнул, и Дюма ответил:
- Стоит, Николя!
Такой ответ вызвал у американца Хью саркастическую усмешку.
- Эй, господа французы! Вы уж совсем, как дети! Словно в солдатики играете! Вот так секрет, стоит или не стоит ваша хваленая Эйфелева башня? Какое это может иметь значение для судеб мира?
Лемерсье обиделся.
- То, что ваша хваленая статуя Свободы уже обрушилась, для судеб мира уж точно никакого значения не имело, - сказал он сухо.
Американец оторопел.
- Как это обрушилась?! Когда?!
- Совсем недавно, - злорадно ответил Лемерсье. - В 2192 году.
Утешая американца, в разговор вступил новозеландец Фергюссон:
- Эй, Хью! Не переживай! Наши французы еще не знают, что через какое-то время статую Свободы восстановили. Это же исторический факт! В 20-х годах прошлого века. Для нас, конечно, прошлого. Для тебя - будущего. Так что все в порядке!
Возникшую было неловкую ситуацию окончательно разрядил Николай Леонидович, очень кстати вдруг припомнивший, что так и не знает, в какой именно день плавания Колумба он попал. На «Санта-Марии» они с Василием были вчера, а сегодня…
- Сегодня у нас тут 15 сентября 1492 года, - ответила на его вопрос исследовательница Франсуаза Вильнев.
- 15 сентября, - задумчиво молвил Николай Леонидович, бросив взгляд в ту сторону, где в свете звезд едва были видны силуэты каравелл. - Значит, Колумб уже побывал на Канарских островах, отремонтировал там «Пинту», давшую течь, и теперь, - он быстро подсчитал в уме, - уже девятый день плывет в океане. И мы вместе с ним. Скоро увидим Саргассово море.
Хронологию первой экспедиции Колумба, как она описывалась в исторических источниках, Николай Леонидович знал, разумеется, по дням, если не по часам. Все остальные путешественники по времени, естественно тоже.
И вот теперь наконец-то завязался общий оживленный разговор безо всяких оглядок на Соглашение, потому что речь зашла о давно минувших временах - о Колумбе, загадках, связанных с его экспедицией, и различных теориях, которые объясняли, почему Колумб был так уверен, что обязательно найдет за Атлантическим океаном большую землю. А эти теории стали появляться, начиная уже с XVI века. Интерес к ним то исчезал, то оживал снова, но, в общем, они всегда волновали любознательное человечество.
Была еще одна необъяснимая вещь: по периметру огромную эту плоскость окружала невидимая, но непреодолимая стена - рука упиралась во что-то твердое, по чему можно было даже постучать, хотя стука не было слышно. На какой высоте она заканчивалась и заканчивалась ли вообще, было неизвестно.
Из-за невидимой преграды покинуть эту плоскость, плывущую по волнам океана, было невозможно. Хотя новозеландцы рассказали Николаю Леонидовичу, что они намеревались, было дело, вплавь добраться до «Санта-Марии», чтобы продолжать свои исследования на каравелле Колумба, раз уж ничего другого не остается.
Однако эта же невидимая стена уберегала иррациональную плавучую плоскость от волн. А По какой-то другой, неизвестной причине, на ней совершенно не ощущалась качка. Было еще одно удивительное явление: по ночам над плоскостью загорался не яркий, но все же вполне достаточный свет, исходивший неизвестно откуда…
Итак, все это было необъяснимым, невероятным, невозможным. И в первые часы своего пребывания здесь Николай Леонидович, сопровождаемый удрученным Василием и сочувственно-понимающими взглядами всех остальных собратьев по несчастью, потерянно ходил взад-вперед то по одному борту плавучей плоскости, то по другому, и время от времени от досады стучал кулаками в невидимую стену. А в голове его бились главные, жизненно насущные вопросы, ответов на которые здесь не знал никто.
Каким образом и с какой целью неведомая мощная сила переносит машины времени вместе с их экипажами с каравеллы Колумба именно сюда, на эту иррациональную плавучую плоскость? Почему плоскость плывет вместе с каравеллами, но на некотором расстоянии от них? Когда и чем это плавание закончится? И что это за диск, который считает своим долгом облететь каждую машину времени, когда она только появляется здесь?
Кстати, и с самими машинами времени, выстроившимися на борту плавучей плоскости в ряд, словно на смотре, тоже творилось, как быстро понял Николай Леонидович, что-то иррациональное. Точнее, что-то иррациональное творилось с приоритетом в их изобретении. И это была воистину загадка из загадок.
Потому что веселые новозеландцы Пит Фергюссон и Майкл Морган, пока не попали на плавучую плоскость, на полном серьезе были убеждены, что машину времени изобрели именно они, и случилось это в их 2354 году.
Вместе с тем итальянец, которого, оказалось, звали Джованни Манчини, прежде полагал, что это величайшее изобретение, потрясшее мировое сообщество - машина времени, - принадлежит ему, и что сделано оно на 89 лет раньше, то есть в 2265 году. Однако новозеландцы об этом не подозревали, хотя не такое это изобретение, машина времени, чтобы человечество могло бы о нем забыть, раз оно уже было однажды сделано!
В свою очередь самому Джованни, а новозеландцам тем более, ничего не было известно о том, что еще в 2196 году, за 69 лет до итальянца, истинными авторами первой машины считали себя французы Пьер Дюма и Роже Лемерсье. Причем за свое изобретение они получили Нобелевскую премию, а уж такой-то факт потомки должны бы помнить обязательно.
Приоритет французов, однако, мог бы оспорить американец Хью, построивший свою машину времени в 2132 году, иными словами, за 222 года до новозеландцев, за 133 года до итальянца, и за 64 года до французов. За свое изобретение, кстати, американец тоже получил Нобелевскую премию, как и множество других премий, о чем никто из живущих позже опять-таки непостижимым образом не слышал.
Но и сам Хью, как все другие, ничего не знал о том, что еще в 2097 году, за 35 лет до него, машина времени была построена в Китае. И что три китайских ученых, оповестив о своем величайшем изобретении мир, немедленно отправились в 1492 год, желая подтвердить тот факт, что Колумб каким-то образом раздобыл древнюю китайскую карту, на которой ясно были обозначены берега Америки.
И все-таки как можно было не знать того, что первым и истинным изобретателем машины времени был он сам, Николай Леонидович Коровушкин, потому что сконструировал ее раньше всех остальных?! Доказательство весом в полторы тонны, с двумя креслами экипажа, холодильником и душевой кабиной было налицо - стояло на этой иррациональной плоскости, поблескивая хромированными дегалями.
Факт, однако, оставался фактом: убедившись в реальном существовании машины времени конструкции Н.Л. Коровушкина, все остальные были всего лишь слегка удивлены - тем, что и Н.Л. Коровушкин тоже, оказывается, входит в число многочисленных изобретателей машины времени. Никто из потомков об этом не подозревал. Имя же НЛ. Коровушкина было всем хорошо знакомо по многим другим его славным научным свершениям, вошедшим в историю науки. Каким именно, никто из потомков не уточнял.
То сдержанное удивление, с которым была встречена его машина времени, потрясло Николая Леонидовича, пожалуй, едва ли не сильнее всего остального, что он увидел и пережил, попав на эту иррациональную плавучую плоскость.
Потом, немного освоившись и узнав о ее удивительных обитателях побольше, ученый не мог не осознать, что столь же потрясены должны быть и три китайца, которые хронологически были следующими после него изобретателями. Точно так же, как он, в качестве доказательства своего приоритета они могли предъявить тем, кто жид после них, диковинную машину, построенную в 2097 году и похожую на воздушного змея.
В свою очередь у американца Хью из 2132 года тоже, безусловно, испытавшего такое же потрясение, было неопровержимое доказательство для французов, итальянца и новозеландцев. Машина американца являла собой массивную конструкцию, точь-в-точь огромную металлическую бочку, поставленную на маленькие колесики. Над бочкой возвышался узкий помост, похожий на капитанский мостик, подняться на который можно было по металлической лестнице. На мостике громоздились какие-то странные агрегаты и еще одна бочка, поменьше, поставленная на попа. Не исключено, это тоже была душевая кабина…
А у французов из 2196 года было чем доказывать свой приоритет итальянцу и новозеландцам. Их машина времени, внешне похожая на шарообразный аппарат для подводных исследований, оказалась многоместной. Кроме самих авторов изобретения Пьера Дюма и Роже Лемерсье, она увлекла в путешествие по времени двух отважных исследовательниц -
Франсуазу Вильнев, несколько сухопарую, но очаровательную ученую даму, и жизнерадостную блондинку Мари Куше, меньше всего похожую именно на исследовательницу.
В этом ряду внешне столь разных машин времени была и машина образца 2265 года, в которой путешествовал отважный итальянец Джованни Манчини, опередивший своим изобретением новозеландцев.
В общем, с истинным автором машины времени творилась полнейшая, необъяснимая несуразица. Выходило, что ее изобретали, начиная с Николая Леонидовича, неоднократно, причем каждый раз она, несомненно, была работоспособной. Потом о величайшем изобретении напрочь забывали, несмотря на все Нобелевские и прочие премии, что было, конечно, просто несовместимо со здравым смыслом. А спустя десятилетия изобретали снова, чтобы потом опять забыть.
На самой вершине этой изобретательской лестницы хронологически располагались новозеландцы Пит Фергюссон и Майкл Морган, прибывшие из 2354 года. Их машины времени оказались самыми компактными из всех - это и были металлические браслеты на запястьях с разноцветными огоньками, на которые Николай Леонидович обратил внимание в первый же момент. Но ведь и жили Фергюссон и Морган в XXIV веке, когда научно-технический прогресс должен был достичь непостижимых высот…
По правде говоря, узнав, что машину времени можно носить на руке в виде браслета, Николай Леонидович, человек XXI века, оторопел от изумления и на время даже забыл обо всех мучивших его вопросах. Но когда он, горя нетерпением, попросил новозеландцев рассказать о чудо-браслетах как можно подробнее, в ответ те смущенно заулыбались, словно Николай Леонидович допустил явную бестактность. Потом Пит Фергюссон ответил:
- Рассказать, Ник, нельзя! Мы приняли Соглашение! Сейчас, Ник, объясню.
Так Николай Леонидович вдобавок ко всему остальному узнал еще, что между всеми путешественниками по времени, по необъяснимым причинам оказавшимся на иррациональной плавучей плоскости, было принято Соглашение, и, подумав лишь секунду, понял, что это правильно. Даже очень правильно!
Соглашение, пусть и не запротоколированное какими-либо документами, было вот о чем: поскольку все жили в разных веках, то решено было, что никто ничего о своем времени, а тем более об относящихся к нему научно-технических достижениях никому не рассказывает. Иначе жившие в более ранние века могли бы получить преждевременные знания и затем использовать их, пусть даже непроизвольно, когда вернутся в свои родные времена.
А это сулило непредсказуемые последствия для тех веков, которые являются для них будущим. Возможно, привело бы к фатальным поворотам в ходе истории. Которые могли, не дай Бог,нанести непоправимый вред тем, кто вернется с этой плавучей поверхности в свои более поздние эпохи.
Само собой разумеется, строжайший запрет касался и машин времени, столь не похожих друг на друга. Устроены они, очевидно, были по-разному, к тому же Николай Леонидович подозревал, что и в самом принципе их действия были определенные различия. К некоторым, вполне возможно, сравнение подвижным пузырьком пространства-времени никак не подошло бы…
Но Соглашение есть Соглашение, и все его свято соблюдали. Хотя невзначай, конечно, иной раз проговаривались, но так, по мелочам, чтобы немедленно спохватиться.
Именно поэтому, например, француз Пьер Дюма осекся, когда, заведя разговор о некоем научном центре под названием Лапидовиль, вдруг осознал, что Николай Леонидович ничего о нем знать не может и не должен, раз прибыл из того времени, когда Лапидовиля еще не существует в природе.
Точно так же американец Хью не договорил, какими именно работами Николая Леонидовича Коровушкина, великого ученого XXI века, он восхищается в своем XXII веке. Потому что вовремя сообразил: вдруг Николай Леонидович прибыл сюда, на корабль, из того года, когда до этих работ ему еще очень-очень далеко.
Узнав же невзначай от Хью о своих грядущих открытиях, Коровушкин мог бы сделать их гораздо раньше, чем это должно было случиться при естественном развитии событий. Значит, опять-таки были вполне возможны непредсказуемые повороты истории, нежелательные события, испытать которые пришлось бы всем, кто живет в более поздние времена, когда они наконец в них вернутся.
А вернуться домой надеялись, конечно, все, потому-то и приняли Соглашение. Николай Леонидович тоже все понял и, борясь с естественным желанием, не пробовал выведать, какие именно его собственные научные заслуги войдут в историю науки.
Кстати, решено было также раз и навсегда прекратить всякие разговоры о возможных причинах всего происходящего. Разговоры не вызывали ничего, кроме досады, раздражения и нестерпимого для настоящего ученого ощущения, что его мысль бьется о какую-то невидимую преграду, преодолеть которую выше его сил. Возможно, более-менее реальные предположения обо всем можно будет строить только тогда, когда это необыкновенное путешествие хоть чем-нибудь закончится…
5
К концу второго дня пребывания Коровушкина на иррациональной плавучей плоскости, двигавшейся в океане без руля и ветрил, неведомая могучая сила перенесла на нее с каравеллы Колумба еще одну машину времени. На этот раз она была похожа на небольшие напольные весы, на которых и стоял ее экипаж, состоявший из одного человека.
Проявившись из пустоты, очередной путешественник по времени оглядел все, что было вокруг него, квадратными глазами и разразился длиннейшей тирадой на неизвестном никому, даже лингвистическому синхронизатору, языке. Потом соскочил со своих весов, на мгновение застыл на месте, бочком, осторожно обошел всех, кто в этот момент оказался рядом, но сейчас же снова разразился восклицаниями и мигом унесся куда-то в переднюю часть иррациональной плавучей плоскости.
Появившийся после этого ярко-красный диск деловито облетел оставшуюся без присмотра машину времени, издал мелодичный звон и быстро-быстро полетел вслед за ее хозяином, намереваясь, очевидно, зарегистрировать и его. Это, безусловно, должно было добавить ему новых ярких впечатлений.
Новоприбывшего, посовещавшись, решили пока предоставить самому себе - неизвестно было, как на столь эмоционального человека, только что испытавшего колоссальные психологические перегрузки, подействуют попытки немедленно вступить с ним в общение. Рано или поздно он все равно должен был потянуться к себе подобным, а деваться отсюда было некуда. Однако новоприбывший все не спешил тянуться.
- Стоит на месте, уставился на «Санта-Марию» и, похоже, все говорит сам с собой без умолку, - сообщил осторожно выглянувший из-за французского шара, чтобы посмотреть, что делает новичок, Майкл Морган. - Потому что жестикулирует без остановки. Сдается мне, в этом человеке течет южная кровь!
Три китайца, кстати, тоже весь этот день держались особняком. Судя по всему, они уже поняли то, что можно было понять, и смирились с тем, что понять было нельзя, но обсуждать ситуацию предпочитали между собой, хотя от общения не отказывались, изъясняясь на ужасающем английском языке. Когда их спрашивали о чем-нибудь, они отвечали, иногда сами задавали вопросы, а выслушав ответ, принимались между собой обмениваться мнениями на китайском.
Но почти все время китайские ученые проводили, сидя в нижней части своей машины времени и созерцая плывущие неподалеку испанские каравеллы. Иногда извлекали откуда-то коробочки с какой-то едой и начинали ловко орудовать палочками.
Сам Николай Леонидович вместе с Василием из-за переживаний и необыкновенных впечатлений вот уже второй день к еде вообще не притрагивался; лишь иногда ученый и его ассистент делали по глотку «Новотерской». Но к вечеру второго дня пребывания на плоскости природа взяла свое: проголодавшись, Николай Леонидович открыл холодильник.
Как и где питаются остальные путешественники по времени, если не считать китайцев, подметить он не успел. Теперь же, разглядывая полки, забитые продуктами, Николай Леонидович вдруг понял, что это было бы ему любопытно: к кулинарии во всех ее проявлениях он всегда был неравнодушен. Поймав себя на такой мысли, Николай Леонидович признал: она лишний раз свидетельствует, что к необыкновенным условиям, в которых оказался, он уже в значительной мере адаптировался. О том же говорит пробудившийся аппетит, отсутствием которого ученый обычно не страдал.
Скорее всего французы трапезничали внутри своего шара, у американца Хью машина времени тоже была достаточно вместительной для запаса продуктов, как и у итальянца Манчини.
С новозеландцами, носившими свои машины времени на запястьях, было сложнее. Вполне возможно, они питались какими-нибудь таблетками, которые умещались в карманах. Если так, налицо была технология далекого будущего, преждевременные знания, на счет чего действовало Соглашение, и об этом Фергюссон и Морган скорее всего будут помалкивать.
Доставая из холодильника упаковку с замороженными котлетами по-киевски (для готовки машина времени, естественно, была оснащена микроволновкой) и деликатесное филе селедки, исследователь размышлял о том, не сочтут ли собравшиеся на плоскости потомки столь же преждевременными для него, человека XXI века, знаниями рацион американца из 2132 года или французские рецепты 2196 года? Уж такие-то вещи держать в секрете, несмотря на Соглашение, было бы чересчур! Хотя вопрос был неоднозначным.
Потом Николай Леонидович отбросил все эти размышления прочь и решил, что сам он, по-товарищески, сейчас же пригласит всю компанию отужинать вместе с ним и Василием. В конце концов им-то скрывать что-либо от далеких потомков незачем.
Ученый усмехнулся. Вот уж где и речи не может быть о преждевременных знаниях, которые могут привести к необратимым последствиям! Все, связанное с ним, Николаем Леонидовичем Коровушкиным, и ассистентом Василием в том числе, например, котлеты по-киевски и деликатесное филе селедки, произведенное совместным предприятием «Санта Бремор», для всех присутствующих здесь уже история…
От мысли о совместном ужине на душе у Николая Леонидовича сразу потеплело. Из неприкосновенного запаса исследователь извлек бутылку «Посольской», потом вторую. Секунду подумав, вторую пока убрал, решив, что достать ее, холодную, можно будет в любой момент.
Солнце уже почти скрылось в Атлантическом океане - как раз в той стороне, куда держали путь каравеллы Колумба. На корме «Санта-Марии» появился огонек - это вахтенный зажег масляный фонарь. Такие же огоньки зажглись на идущих следом «Пинте» и «Нинье». Каравеллы с наполненными ветром парусами, едва освещенные призрачным светом бесчисленных звезд, бесшумными тенями скользили по легкой волне к великому открытию, которое ожидало дона Кристобаля Колона, как испанцы называли Христофора Колумба.
А Николай Леонидович Коровушкин, которого далекие потомки, он уже знал, будут почитать, как одного из крупнейших ученых XXI века (правда, за что именно неведомо), вскрывал упаковку с пластиковыми тарелками, собираясь как раз для этих потомков сервировать неприхотливый походный ужин. Даже более чем неприхотливый, потому что банкетных столов и стульев он в путешествие по времени не догадался захватить.
Ассистент Василий, наблюдая за занятием Коровушкина, изрек сентенцию:
- Шеф, это просто сюрреализм какой-то! Кафка отдыхает! Дружеский ужин с людьми из нашего будущего! А поужинать, кстати, давно пора.
Китайские ученые от приглашения отказались с церемонной, истинно китайской вежливостью. Видимо, в этот вечер не испытывали никакой потребности в общении, а хотели побыть в своем узком кругу.
Ну а все остальные не заставили себя ждать. Причем Франсуаза Вильнев и Мари Куше вышли из французского шара в платьях диковинного покроя, которые в конце XXII века скорее всего считались вечерними. Это неопровержимо доказывало, что француженки остаются француженками, даже путешествуя в машинах времени.
Разглядывая нижний край платья Мари, обрезанный причудливой волной, ассистент Василий застыл столбом. Толкнув его в бок локтем, Николай Леонидович пригласил всех к столу:
- Прошу присаживаться!
Подавая пример, он первым опустился на серебристую плоскость, поджав по себя ноги, словно татарский хан.
Мари грациозно опустилась рядом с Василием, томно повела взглядом вокруг себя и оживилась, найдя глазами музыкальный щипковый инструмент. Похоже, путешественнице по времени тоже довелось поработать в загадочном научном центре, который назывался Лапидовилем, потому что и ей был знаком русский язык:
- О, да ведь это же…
- Гитара, - смущенно подсказал Василий.
- Гитара, конечно, как я забывать! Старинный инструмент! Вы брать с собой даже в путешествие по времени гитара, - молвила Марии погрозила Василию пальчиком. - Чтобы петь романсы под балконами прошлых веков? Вы романтик, которого не починить. Точнее не исправить.
Ассистент Коровушкина смутился еще больше. Новозеландец Пит Фергюссон сразу же нашел для себя другой предмет интереса.
- Ого, - восхитился он тоном знатока-антиквара, взяв руки бутылку «Посольской». - Этикетка на вид старинная! Очень старинная!
- Дай взглянуть! - откликнулся Морган. - Чего же ты хочешь! Для нас этой бутылке три с лишним века.
Новозеландцы замолчали, переглянулись, и, возможно, оба подумали, что имеет место удивительный парадокс. Бутылке триста с лишним лет, этикетка на ней старинная, и тем не менее, и бутылка, и этикетка новенькие, да и на содержимом бутылки прошедшие века явно никак не сказались.
Николай Леонидович поддержал разговор:
- Вековой пыли на бутылке нет.
Он взял «Посольскую» из рук Моргана и разлил по пластиковым стаканам.
- Вы хотя бы знаете в своем далеком будущем, что такое водка? - спросил Николай Леонидович полушутя-полусерьезно. - Или для вас это уже реликт, легенда?
- Конечно, знаем, Ник! - ответил Фергюссон. - Лучшая водка у нас, это…
Он недоговорил. Наверное, снова вспомнил о Соглашении.
Николай Леонидович поднял стакан, понимая, что на правах хозяина должен произнести первый тост, но подходящие слова никак не шли на ум. Вообще-то у них в лаборатории, в узком кругу, первым тостом на всех застольях были шутливые слова - «со свиданьицем!», но в данных сюрреалистических условиях они прозвучали бы, конечно, нелепо и двусмысленно.
- Тосты в ваших веках еще говорят? - поинтересовался ученый на всякий случай.
Неожиданно ответила французская исследовательница Франсуаза Вильнев. Причем по-русски - очевидно, и она прошла через таинственный Лапидовиль.
- Тосты обязательно говорить. Добрые слова соединяют людей.
Николай Леонидович наконец нашелся.
- За истинную науку, которой не страшны ни пространство, ни время! И за отважных людей, готовых их преодолевать!
- Прекрасные слова, - сказала Франсуаза, - браво, Николя!
Выпили все. Николай Леонидович с удовольствием отметил, что и филе селедки совместного предприятия «Санта Бре-мор» пришлось далеким потомкам по вкусу. Поинтересовавшись из научной любознательности датой изготовления, Пьер Дюма воскликнул:
- О-ля-ля! Полтора века прошло!
- Три с лишним века, - поправил его Пит Фергюссон.
Николай Леонидович налил по второй. Но после этого бутылка опустела - все-таки она была одна, а за товарищеским ужином собрались одиннадцать отважных ученых, готовых преодолевать пространство и время. И не только готовых, подумал Николай Леонидович, на душе у которого успело потеплеть, но уже преодолевающих. В преодолении случилась, правда, какая-то необъяснимая накладка, но все обязательно должно было кончиться хорошо.
И сразу же на ум пришел новый тост.
- За Христофора Колумба! - провозгласил Николай Леонидович. - За человека, благодаря которому мы встретились.
После второй на душе у Николая Леонидовича еще больше потеплело. У потомков, как более-менее близких, так и более далеких, явно тоже.
Пьер Дюма подцепил пластиковой вилкой очередной кусочек селедки, съел, прикрыл от удовольствия глаза, открыл и зачем-то посмотрел на Роже Лемерсье. Тот кивнул. Пьер извинился, встал, исчез на мгновение в своем серебристом шаре и сейчас же появился вновь, держа в каждой руке по пузатой бутылке.
- Наше французское шампанское, - объявил он. - Очень старое, 2172 года.
Пьер сел на место, но теперь поднялся итальянец. Извинившись, он тоже отлучился к своей машине времени, чтобы вернуться с двумя большими бутылками мартини.
- Вижу, - констатировал Николай Леонидович, в свою очередь поднимаясь, - шампанское и мартини в будущем не перевелось.
Вернулся он тоже с двумя бутылками холодной «Посольской». Стаканы наполнились вновь, а потом еще и еще. И все-таки какая-то скованность в разговоре явно чувствовалась, каждый, помня о Соглашении, боялся сказать что-нибудь лишнее. Иногда это приводило к трагикомическим ситуациям. . Так, например, когда Николай Леонидович задал невинный вопрос, стоит ли по-прежнему в самом конце XXII века в городе Париже, который он очень любил и не раз там бывал, Эйфелева башня, французы Дюма и Лемерсье, прежде чем ответить, шепотом о чем-то посовещались. Потом Лемерсье кивнул, и Дюма ответил:
- Стоит, Николя!
Такой ответ вызвал у американца Хью саркастическую усмешку.
- Эй, господа французы! Вы уж совсем, как дети! Словно в солдатики играете! Вот так секрет, стоит или не стоит ваша хваленая Эйфелева башня? Какое это может иметь значение для судеб мира?
Лемерсье обиделся.
- То, что ваша хваленая статуя Свободы уже обрушилась, для судеб мира уж точно никакого значения не имело, - сказал он сухо.
Американец оторопел.
- Как это обрушилась?! Когда?!
- Совсем недавно, - злорадно ответил Лемерсье. - В 2192 году.
Утешая американца, в разговор вступил новозеландец Фергюссон:
- Эй, Хью! Не переживай! Наши французы еще не знают, что через какое-то время статую Свободы восстановили. Это же исторический факт! В 20-х годах прошлого века. Для нас, конечно, прошлого. Для тебя - будущего. Так что все в порядке!
Возникшую было неловкую ситуацию окончательно разрядил Николай Леонидович, очень кстати вдруг припомнивший, что так и не знает, в какой именно день плавания Колумба он попал. На «Санта-Марии» они с Василием были вчера, а сегодня…
- Сегодня у нас тут 15 сентября 1492 года, - ответила на его вопрос исследовательница Франсуаза Вильнев.
- 15 сентября, - задумчиво молвил Николай Леонидович, бросив взгляд в ту сторону, где в свете звезд едва были видны силуэты каравелл. - Значит, Колумб уже побывал на Канарских островах, отремонтировал там «Пинту», давшую течь, и теперь, - он быстро подсчитал в уме, - уже девятый день плывет в океане. И мы вместе с ним. Скоро увидим Саргассово море.
Хронологию первой экспедиции Колумба, как она описывалась в исторических источниках, Николай Леонидович знал, разумеется, по дням, если не по часам. Все остальные путешественники по времени, естественно тоже.
И вот теперь наконец-то завязался общий оживленный разговор безо всяких оглядок на Соглашение, потому что речь зашла о давно минувших временах - о Колумбе, загадках, связанных с его экспедицией, и различных теориях, которые объясняли, почему Колумб был так уверен, что обязательно найдет за Атлантическим океаном большую землю. А эти теории стали появляться, начиная уже с XVI века. Интерес к ним то исчезал, то оживал снова, но, в общем, они всегда волновали любознательное человечество.