Страница:
Владимир Малов
ПОСЫЛКА
Хроника исключительного события
Фрагмент одной из многочисленных газетных статей, связанных с Посылкой:
…Подсчитаем случайности. Случайность, что ЭТО произошло именно здесь, неподалеку от маленькой деревушки в Калининской области, а не в пустыне Сахара, не в канадской тайге и не посреди Австралии, где никто не живет. Случайностью было то, что Посылка — давайте и в самом деле пользоваться таким метким названием, пущенным в ход кем-то из ученых, вообще попала на сушу, а не угодила в океан, море, крупное озеро. Случайность, что четыре человека оказались поблизости, и поэтому место падения было сразу же найдено. Значит, человечество могло и не заметить, что ему адресована Посылка? Вполне вероятно! Впрочем, может быть, ему еще и не удастся понять, что именно послано.
11 августа. 11 часов 30 минут — 11 часов 52 минуты
Впереди было большое ржаное поле, оно отлого спускалось к далекой полоске кустарника. В просветах полоски виднелась медленная речка с красивым названием Мста. На другом берегу местность вновь поднималась нетронутый массив луговой травы уходил к горизонту. А слева за рекой был бело-зеленый и высокий островок одинокой березовой рощи, и солнце сейчас висело прямо над ним.
Поправив на плече ремень этюдника, Гелий сказал:
— Никак не могу привыкнуть. Понимаете, здесь каждый раз другой свет. У меня на берегу есть любимое место… сейчас увидите… так вот, я часто пишу один и тот же вид, и каждый раз он другой.
Художник первым ступил на тропинку, чуть видневшуюся в густых колосьях набирающей золото ржи, и стал спускаться к речке. Таня и Кирилл двинулись следом. Маленькая деревушка — всего шесть домов — осталась позади. Сделав первый шаг, Таня подумала: еще только вчера жизнь была самой обыкновенной и состояла из машин, ослепительных огней, близко теснящихся домов в десятки этажей и множества людей; еще вчера был самый обычный городской августовский вечер; но в семь вечера они сели в машину, четыре с половиной часа езды, и утром проснулись совсем в другом мире, время остановилось; и вот теперь есть только эта величавая, спокойная, вечная природа. Так здесь было, наверное, и триста лет назад, и сто, и десять лег назад.
Небо в этот час было прозрачно-голубым и бездонным. Легкий ветерок поднимал на поверхности поля золотую рябь. Воздух был пронизан утренними солнечными лучами; воздух жил какой-то своей особой и загадочной жизнью, наполненной тихим звоном множества крылышек и мягким жужжанием.
— Я думаю, вы не пожалеете, что сюда приехали, — не оборачиваясь, сказал Гелий. — Неделю во всяком случае как-нибудь выдержите.
— Выдержим и больше, — пообещал Кирилл.
— А сейчас программа такая. Я буду рисовать, а вы пока гуляйте, купайтесь, загорайте. Здесь никого нет, ты, Кирилл, можешь быть спокоен: ни интервью, ни автографов, ни разговоров. Устал небось? Ты ж у нас теперь, ну как кинозвезда, как эстрадный певец.
— Теперь, бывает, хоть маску надевай, — беззаботно ответил Кирилл. Вот художнику, даже такому знаменитому, как ты, куда проще. Никто не знает, какой он из себя, видят только его картины.
— А автопортреты? — спросил Гелий.
Лукаво прищурясь, Кирилл осмотрел клетчатую, в старой ковбойке, широкую спину знаменитого художника Гелия Команова и сказал:
— Автопортрет — это значит автовзгляд, который, я считаю, почти всегда ошибочен. Верен только взгляд со стороны, и даже не один взгляд, а нечто среднее, выведенное из множества взглядов, потому что…
Он приготовился развивать эту пришедшую мысль дальше — она понравилась ему, — но Таня вдруг возмутилась:
— Рационалист! Математик! Да как ты можешь сейчас об этом говорить!
— А о чем надо говорить?
— Надо молчать! Если нет ничего больше, только вот это, — она сделала такой жест, как будто хотела охватить сразу все: небо, солнце, поле, рощу, речку, воздух, — тогда надо молчать! Молчать и думать о том, о чем никогда не думаешь в городе.
Художник хмыкнул.
— Пожалуй, Таня права.
— Пожалуй, Таня права всегда, — весело отозвался Кирилл, — но ты-то, мой старый школьный товарищ, становишься на сторону женщины… пусть даже она права!
Они дошли до конца тропинки, прошли сквозь кустарник и оказались на маленьком, поросшем травой уступе, нависшем над песчаной отмелью, треугольником уходившей в реку. Березовая роща на том берегу отсюда казалась уже не пятном, а стала бело-зелеными деревьями, и у каждого был свой возраст, характер, и была своя судьба.
Остановившись, художник снял с плеча этюдник и почти застенчиво произнес:
— Это здесь…
Несколько минут все трое молча смотрели на рощу, как будто открывая в ней все новые и новые черты. Потом с неожиданной твердостью Гелий сказал:
— Вы помните, когда я уговаривал вас ко мне приехать, единственным условием было…
— Да, да, — поспешно ответила Таня. — Мы уходим. — Она потянула Кирилла за руку.
— Возвращайтесь часа через два-три, пойдем готовить обед.
Художник остался один, он не любил, когда кто-то смотрел, как он работает. Не спеша, с удовольствием, он опустился на траву, раскрыл ящик этюдника, вдохнул запах красок и снова посмотрел на рощу, которая теперь, и в это утро, снова, конечно, была совсем другой и новой…
А Таня и Кирилл все дальше уходили по тропинке, вьющейся в кустарнике вдоль берега, повторяя все причудливые извивы русла реки.
Там, где тропинка поднялась на холм, возвышающийся над речкой, они нашли бревно, втащенное сюда кем-то, не пожалевшим сил и труда, и уселись на него, наслаждаясь утром, солнцем, летом и тем, что теперь долго можно было быть вместе. Отсюда все было видно: и рощу, и маленькую фигурку художника вдали. Художник уже установил на треноге этюдника раму с холстом. Еще какой-то человек в старомодном парусиновом костюме сидел на том берегу с удочкой.
— А я-то думала, что здесь нет никого, кроме нас троих, — удивленно проговорила Таня. — Ведь сейчас посмотрит на тебя, узнает и придет просить автограф. — Шутливо-ласково она погладила его ладонь.
Они помолчали и оба сейчас думали об одном. Обоим было трудно поверить, что впереди — дни, наполненные непривычной безмятежностью и покоем, но оба уже знали, что не ошиблись, приняв приглашение художника провести отпуск в его местах, в его доме, а не где-нибудь еще. Им было хорошо.
Человек на том берегу вдруг резко выпрямился, и на солнце блеснула искорка серебра, выхваченная из воды и взлетевшая в воздух.
— Карась, — сказал Кирилл наугад.
И в тот же миг ЭТО случилось.
Ослепительно голубое небо стремительно перечертила узкая ярко-желтая полоса, начинающаяся, как могло показаться, прямо на солнце. Она прошла над вершинами берез прямо к центру огромного луга на том берегу и как будто ушла в траву, исчезла.
Таня и Кирилл вскочили с места, а рыболов от неожиданности выронил удочку, и течение стало медленно увлекать ее в сторону.
Все это заняло, казалось, лишь доли секунды. Все произошло в полной тишине. И казалось, ничего не изменилось, ничего не произошло. Но там, где желтая полоса растворилась в зелени травы, все еще плыли клубы белого дыма, который постепенно рассеивался и таял. И четверо людей застыли в оцепенении, следя за тем, как он исчезает, и не зная, что будет дальше.
Поправив на плече ремень этюдника, Гелий сказал:
— Никак не могу привыкнуть. Понимаете, здесь каждый раз другой свет. У меня на берегу есть любимое место… сейчас увидите… так вот, я часто пишу один и тот же вид, и каждый раз он другой.
Художник первым ступил на тропинку, чуть видневшуюся в густых колосьях набирающей золото ржи, и стал спускаться к речке. Таня и Кирилл двинулись следом. Маленькая деревушка — всего шесть домов — осталась позади. Сделав первый шаг, Таня подумала: еще только вчера жизнь была самой обыкновенной и состояла из машин, ослепительных огней, близко теснящихся домов в десятки этажей и множества людей; еще вчера был самый обычный городской августовский вечер; но в семь вечера они сели в машину, четыре с половиной часа езды, и утром проснулись совсем в другом мире, время остановилось; и вот теперь есть только эта величавая, спокойная, вечная природа. Так здесь было, наверное, и триста лет назад, и сто, и десять лег назад.
Небо в этот час было прозрачно-голубым и бездонным. Легкий ветерок поднимал на поверхности поля золотую рябь. Воздух был пронизан утренними солнечными лучами; воздух жил какой-то своей особой и загадочной жизнью, наполненной тихим звоном множества крылышек и мягким жужжанием.
— Я думаю, вы не пожалеете, что сюда приехали, — не оборачиваясь, сказал Гелий. — Неделю во всяком случае как-нибудь выдержите.
— Выдержим и больше, — пообещал Кирилл.
— А сейчас программа такая. Я буду рисовать, а вы пока гуляйте, купайтесь, загорайте. Здесь никого нет, ты, Кирилл, можешь быть спокоен: ни интервью, ни автографов, ни разговоров. Устал небось? Ты ж у нас теперь, ну как кинозвезда, как эстрадный певец.
— Теперь, бывает, хоть маску надевай, — беззаботно ответил Кирилл. Вот художнику, даже такому знаменитому, как ты, куда проще. Никто не знает, какой он из себя, видят только его картины.
— А автопортреты? — спросил Гелий.
Лукаво прищурясь, Кирилл осмотрел клетчатую, в старой ковбойке, широкую спину знаменитого художника Гелия Команова и сказал:
— Автопортрет — это значит автовзгляд, который, я считаю, почти всегда ошибочен. Верен только взгляд со стороны, и даже не один взгляд, а нечто среднее, выведенное из множества взглядов, потому что…
Он приготовился развивать эту пришедшую мысль дальше — она понравилась ему, — но Таня вдруг возмутилась:
— Рационалист! Математик! Да как ты можешь сейчас об этом говорить!
— А о чем надо говорить?
— Надо молчать! Если нет ничего больше, только вот это, — она сделала такой жест, как будто хотела охватить сразу все: небо, солнце, поле, рощу, речку, воздух, — тогда надо молчать! Молчать и думать о том, о чем никогда не думаешь в городе.
Художник хмыкнул.
— Пожалуй, Таня права.
— Пожалуй, Таня права всегда, — весело отозвался Кирилл, — но ты-то, мой старый школьный товарищ, становишься на сторону женщины… пусть даже она права!
Они дошли до конца тропинки, прошли сквозь кустарник и оказались на маленьком, поросшем травой уступе, нависшем над песчаной отмелью, треугольником уходившей в реку. Березовая роща на том берегу отсюда казалась уже не пятном, а стала бело-зелеными деревьями, и у каждого был свой возраст, характер, и была своя судьба.
Остановившись, художник снял с плеча этюдник и почти застенчиво произнес:
— Это здесь…
Несколько минут все трое молча смотрели на рощу, как будто открывая в ней все новые и новые черты. Потом с неожиданной твердостью Гелий сказал:
— Вы помните, когда я уговаривал вас ко мне приехать, единственным условием было…
— Да, да, — поспешно ответила Таня. — Мы уходим. — Она потянула Кирилла за руку.
— Возвращайтесь часа через два-три, пойдем готовить обед.
Художник остался один, он не любил, когда кто-то смотрел, как он работает. Не спеша, с удовольствием, он опустился на траву, раскрыл ящик этюдника, вдохнул запах красок и снова посмотрел на рощу, которая теперь, и в это утро, снова, конечно, была совсем другой и новой…
А Таня и Кирилл все дальше уходили по тропинке, вьющейся в кустарнике вдоль берега, повторяя все причудливые извивы русла реки.
Там, где тропинка поднялась на холм, возвышающийся над речкой, они нашли бревно, втащенное сюда кем-то, не пожалевшим сил и труда, и уселись на него, наслаждаясь утром, солнцем, летом и тем, что теперь долго можно было быть вместе. Отсюда все было видно: и рощу, и маленькую фигурку художника вдали. Художник уже установил на треноге этюдника раму с холстом. Еще какой-то человек в старомодном парусиновом костюме сидел на том берегу с удочкой.
— А я-то думала, что здесь нет никого, кроме нас троих, — удивленно проговорила Таня. — Ведь сейчас посмотрит на тебя, узнает и придет просить автограф. — Шутливо-ласково она погладила его ладонь.
Они помолчали и оба сейчас думали об одном. Обоим было трудно поверить, что впереди — дни, наполненные непривычной безмятежностью и покоем, но оба уже знали, что не ошиблись, приняв приглашение художника провести отпуск в его местах, в его доме, а не где-нибудь еще. Им было хорошо.
Человек на том берегу вдруг резко выпрямился, и на солнце блеснула искорка серебра, выхваченная из воды и взлетевшая в воздух.
— Карась, — сказал Кирилл наугад.
И в тот же миг ЭТО случилось.
Ослепительно голубое небо стремительно перечертила узкая ярко-желтая полоса, начинающаяся, как могло показаться, прямо на солнце. Она прошла над вершинами берез прямо к центру огромного луга на том берегу и как будто ушла в траву, исчезла.
Таня и Кирилл вскочили с места, а рыболов от неожиданности выронил удочку, и течение стало медленно увлекать ее в сторону.
Все это заняло, казалось, лишь доли секунды. Все произошло в полной тишине. И казалось, ничего не изменилось, ничего не произошло. Но там, где желтая полоса растворилась в зелени травы, все еще плыли клубы белого дыма, который постепенно рассеивался и таял. И четверо людей застыли в оцепенении, следя за тем, как он исчезает, и не зная, что будет дальше.
11 августа. 12 часов 55 минут — 13 часов 03 минуты
В четыре, вернее, в шестнадцать ноль-ноль, предстояло совещание в Институте, на семнадцать ноль-ноль была назначена встреча с корреспондентом газеты, а к семи у себя дома ждала старшая дочь. Пятнадцатая годовщина свадьбы, уютный семейный праздник.
Донкин вздохнул: все очень отчетливо помнится — ресторан «Прага», четвертый этаж, зал под названием «Второй зимний сад», но вот, оказывается, было все это пятнадцать лет назад. Не иначе как с годами время набирает скорость: в детстве даже дни кажутся нескончаемыми, но вот теперь… Однако это не его собственная мысль и не его собственное наблюдение, что-то подобное он уже где-то читал или слышал.
В распахнутое окно бил городской шум, но, привычный, он не мешал, хотя жена и дочери всегда говорили, что кабинет лучше бы устроить в той комнате, что выходит во двор. Что сделаешь — женщины, даже самые чудесные на свете, не способны понять: лучшее решение обычно совсем не то, что с первого взгляда кажется бесспорным. Если привыкнуть к тишине, редкий шум когда, например, во двор въезжает грузовик, — куда вернее выбьет из рабочей колеи, чем шум посторонний, привычный, который в конце концов перестаешь замечать. Пожалуй, учтя все факторы, можно было бы даже просчитать коэффициенты работоспособности и для тех условий, и для этих; и здесь, в кабинете с окнами на Ленинский проспект, где уровень шума постоянен, коэффициент, безусловно, окажется, выше. С математическими выкладками можно было бы познакомить женщин, и они… все равно останутся при своем мнении.
Донкин улыбнулся: ученый, привыкший иметь дело с формулами и математикой, все и всегда готов перевести на их язык. Сегодня вечером, часам к восьми, когда гости разговорятся, он, чего доброго, проследив за ассоциациями, которые определяют смену тем в беседе, попробует построить соответствующую математическую модель; и она со всей определенностью покажет, какие еще будут подняты в беседе темы, в какое время, и что каждый из присутствующих скажет хозяевам на прощанье…
Академик придвинул поближе чистый лист. Обычная психологическая установка проведена: он напомнил себе о предстоящих еще на сегодня делах и несколько минут отдыхал, размышляя о различных интеллектуальных пустячках. Все, теперь надо работать! На столе лежит рукопись научно-популярной книги о новейших исследованиях комет, которую уже ждет издательство.
Уверенно, твердым почерком Донкин вывел название очередной главы, и сразу же в голову пришла первая фраза. Начало главы должно быть привлекающим внимание и вместе с тем точным, как математическая аксиома. К тому же хорошее начало всегда помогает автору: если найдена верная интонация, работа идет легче, это многократно подтверждено.
Тяжело прозвонили старинные маятниковые часы в углу кабинета. Тринадцать ноль-ноль, работать можно было до пятнадцати тридцати. Через два с половиной часа работы в книге прибавятся три страницы, установленная ежедневная норма, которую автор выполнял строго и неукоснительно.
Академик написал вторую фразу, подумал, зачеркнул и недовольно поднял голову, потому что в привычный уличный шум вплелся посторонний звук: открылась дверь кабинета. Когда он работал, домашние беспокоили Константина Михайловича лишь в исключительных случаях.
— Костя, извини! — сказала с порога жена. — Возьми трубку…
Донкин вздохнул: все очень отчетливо помнится — ресторан «Прага», четвертый этаж, зал под названием «Второй зимний сад», но вот, оказывается, было все это пятнадцать лет назад. Не иначе как с годами время набирает скорость: в детстве даже дни кажутся нескончаемыми, но вот теперь… Однако это не его собственная мысль и не его собственное наблюдение, что-то подобное он уже где-то читал или слышал.
В распахнутое окно бил городской шум, но, привычный, он не мешал, хотя жена и дочери всегда говорили, что кабинет лучше бы устроить в той комнате, что выходит во двор. Что сделаешь — женщины, даже самые чудесные на свете, не способны понять: лучшее решение обычно совсем не то, что с первого взгляда кажется бесспорным. Если привыкнуть к тишине, редкий шум когда, например, во двор въезжает грузовик, — куда вернее выбьет из рабочей колеи, чем шум посторонний, привычный, который в конце концов перестаешь замечать. Пожалуй, учтя все факторы, можно было бы даже просчитать коэффициенты работоспособности и для тех условий, и для этих; и здесь, в кабинете с окнами на Ленинский проспект, где уровень шума постоянен, коэффициент, безусловно, окажется, выше. С математическими выкладками можно было бы познакомить женщин, и они… все равно останутся при своем мнении.
Донкин улыбнулся: ученый, привыкший иметь дело с формулами и математикой, все и всегда готов перевести на их язык. Сегодня вечером, часам к восьми, когда гости разговорятся, он, чего доброго, проследив за ассоциациями, которые определяют смену тем в беседе, попробует построить соответствующую математическую модель; и она со всей определенностью покажет, какие еще будут подняты в беседе темы, в какое время, и что каждый из присутствующих скажет хозяевам на прощанье…
Академик придвинул поближе чистый лист. Обычная психологическая установка проведена: он напомнил себе о предстоящих еще на сегодня делах и несколько минут отдыхал, размышляя о различных интеллектуальных пустячках. Все, теперь надо работать! На столе лежит рукопись научно-популярной книги о новейших исследованиях комет, которую уже ждет издательство.
Уверенно, твердым почерком Донкин вывел название очередной главы, и сразу же в голову пришла первая фраза. Начало главы должно быть привлекающим внимание и вместе с тем точным, как математическая аксиома. К тому же хорошее начало всегда помогает автору: если найдена верная интонация, работа идет легче, это многократно подтверждено.
Тяжело прозвонили старинные маятниковые часы в углу кабинета. Тринадцать ноль-ноль, работать можно было до пятнадцати тридцати. Через два с половиной часа работы в книге прибавятся три страницы, установленная ежедневная норма, которую автор выполнял строго и неукоснительно.
Академик написал вторую фразу, подумал, зачеркнул и недовольно поднял голову, потому что в привычный уличный шум вплелся посторонний звук: открылась дверь кабинета. Когда он работал, домашние беспокоили Константина Михайловича лишь в исключительных случаях.
— Костя, извини! — сказала с порога жена. — Возьми трубку…
11 августа. 13 часов 38 минут — 14 часов 02 минуты
Под колеса «Жигулей» летела узкая лента асфальта.
Места здесь — Гелий не преувеличивал — действительно оказались сказочно красивы: слева густо-зеленый августовский лес, справа, когда шоссе взлетало на очередной пригорок, открывалось серебряное зеркало озера Мстино, по которому медленно двигался, постепенно отставая от машины, маленький белый теплоход. Но вчера, поздно вечером, в темноте, Кирилл и Таня, конечно, не могли видеть этого великолепия. Сегодня, совсем недавно, когда Кирилл гнал машину в ближайший город, к телефону, он, понятно, не очень обращал внимания на окружающие красоты. Но теперь, на обратном пути, можно было наконец позволить себе оценить их, правда, не слишком отвлекаясь от главного. А главным было то, что сейчас, после сумасшедшей езды и после разговора с уравновешенным и всегда невозмутимым Донкиным, впервые представлялась возможность подумать, обстоятельно подумать над тем, что произошло.
Так что же произошло? И как все это оценить?
Восстановим события, подумал Кирилл. Итак, двое людей в окрестностях прелестной деревушки наслаждаются утром, солнцем, летом, еще один человек в бесчисленный раз пишет знакомую и вечно новую березовую рощу и, наконец, четвертый, неизвестный, ловит рыбу. И вот в этот покой, в эту идиллию вторгается нечто совсем уж из ряда вон. Очень ярко Кирилл представил себе это вновь: ярко-желтая полоса перечеркивает небо и уходит в землю, в траву, и клубы белого дыма постепенно истаивают, сходят на нет. И четверо людей, повинуясь вполне понятному побуждению, бегут, когда прошло оцепенение, к тому месту, где только что плавали клубы дыма и где желтая полоса ушла в траву.
Забавно, вдруг ни с того ни с сего подумал Кирилл: как хорошо он ни тренирован (а физические нагрузки, переносимые им, не сравнить, пожалуй, с тренингом любого из спортсменов), однако пожилой человек с того берега оказался проворнее, показав прямо-таки феерический спурт. Правда, у него была солидная фора: ему-то, Кириллу, пришлось еще преодолевать речку. Художник Гелий, ровесник, неизвестно от чего уже прилично располневший, оказался последним. И там, где рассеялся дым, все четверо увидели…
Представьте себе идеально ровный круг выжженной травы диаметром метра три. В центре него неглубокая и тоже геометрически правильная воронка, сужающаяся ко дну. И наконец лежащий на дне воронки… Кирилл поискал слово… аппарат, нет, шар… шар ярко-желтого нарядного цвета диаметром сантиметров в тридцать. Шар, упавший с неба, причем явно не метеорит слишком уж правильная форма, — и не спутник, совершивший вынужденную посадку, — на поверхности никаких следов путешествия сквозь атмосферу.
Справа и слева замелькали дома деревушки. «Валентиновка», — прочитал Кирилл автоматически, и шоссе уже вылетело за пределы местечка, где обычной жизнью жили люди, еще и не подозревающие о том, что здесь, совсем рядом с ними, около часа назад свершилось нечто, еще никогда не происходившее.
Но так ли это?
Давайте вновь переберем варианты, подумал Кирилл, давайте снова все по порядку. Итак…
Метеорит действительно не может быть столь правильной формы… по крайней мере, на Землю еще ни разу не падал ТАКОЙ метеорит. К тому же метеорит, пролетевший в космосе невообразимо какие дали, не может иметь столь ровный, без всяких оттенков цвет.
Не метеорит.
Но и не искусственный спутник, сделанный на Земле. Иначе, раз он упал с неба, на поверхности шара неминуемо остались бы следы воздушного путешествия, окалина хотя бы. И падение обязательно сопровождалось бы какими-то иными внешними признаками, а никак не желтым пунктиром, словно растворившимся в траве, и все это в полной тишине, совершенно беззвучно, как в немом кино. Значит, получается, что…
Промелькнули дома еще одной симпатичной деревеньки. «В. Котчище», прочитал Кирилл. До деревни, где жил знаменитый художник Гелий Команов и где все ЭТО случилось, было теперь совсем близко.
Так, значит, получается, что наиболее вероятна такая гипотеза: на Землю прилетел космический аппарат другой цивилизации. Можно в это поверить?
Ну а разве бросился бы он, Кирилл, к машине и помчался бы немедленно звонить академику Донкину, если б не принял он этой мысли сразу же, тут же, едва только увидел желтый шар. И, если разобраться, так ли уж все удивительно? Ведь рано или поздно это должно было случиться, и надо теперь считать, что ему и трем остальным людям, оказавшимся в этот момент рядом, повезло — они стали первыми.
ПЕРВЫМИ!
Кирилл усмехнулся. Вот он, расчетливый, трезвый, аналитический ум. Другой человек, бесспорно, вел бы себя совершенно иначе в такой ситуации волновался бы, нервничал, был на себя не похож; он же, спокойно перебрав варианты, отбросив то, что не выдерживает критики (а в данном случае — вот парадокс! — критики не выдерживает любое объяснение, не выходящее за рамки привычного), с полным спокойствием останавливается на варианте совершенно необычном, фантастическом, но зато все объясняющем. (И все-таки надо быть честным — сначала, до того, как пришло привычное спокойствие и способность к точному анализу, он, Кирилл, тоже немного был выбит из колеи.)
Так что же это за шар? Космический корабль с пришельцами весьма миниатюрных размеров? Космический зонд-разведчик, потерпевший по неожиданной причине аварию? Или… или какое-то специальное послание человечеству, какая-то информация, посланная теми, кто ищет контакта с человечеством, и полученная им, Таней, Гелием Комановым и еще одним землянином?
Кирилл резко сбавил скорость и свернул на проселок, ведущий к маленькой деревушке. Должно быть, когда находкой, совсем уже скоро, займутся ученые, название деревушки станет известным всему свету. И тут же, повинуясь неожиданной ассоциации, нить мыслей Кирилла повернула в сторону.
А любопытно, как все сложилось бы, если б на его месте был кто-то другой? Вот у него была возможность тут же, немедленно, выйти на прямую связь с учеными, причем учеными самого высокого ранга. А если б очевидцами падения стали один-два местных жителя? Что бы они стали делать? Сообщили о случившемся в сельсовет? Отвезли бы свою находку в районный центр, в отделение милиции? Сколько времени прошло бы, прежде чем она попала к ученым? Попала бы ли вообще? А может быть, никто так и не заметил бы падения, произошло оно мгновенно, совершенно беззвучно…
Сверху, с проселка, Кирилл увидел речку, березовую рощу на том берегу, луг, на котором по-прежнему были Гелий, Таня, человек с удочкой, вернее, уже без удочки. Интересно, кстати, кто он такой?
Кирилл свернул прямо на узкую тропинку, ведущую к речке, и стал осторожно спускать машину. На тот берег перекинут мост, но «Жигули» по нему, понятно, не пройдут. Ничего, он оставит машину на самом берегу, до места падения достаточно близко, и ее ярко-синий цвет послужит ориентиром для вертолета…
Ничего на том берегу не изменилось. Желтый шар лежал на прежнем месте. Он не растворился в воздухе, не взлетел снова. А ведь любопытно, могло бы и такое быть, как-то отстраненно подумал Кирилл, все могло бы быть, наверное, если перед нами космический аппарат неизвестного происхождения, посланный на Землю с неизвестными целями.
Кирилла встретили три пары вопрошающих глаз.
— Послушайте, я вас только что узнал, — взволнованно сказал незнакомый человек. — Вы ведь Кирилл Храбростин, космонавт, правильно?
Только теперь Кирилл разглядел его как следует — невысок, худощав, должно быть, очень подвижен, лет пятидесяти.
— Правильно, — сказал Кирилл, — не ошиблись.
— А я учитель из соседней деревни, — заметно растерянно сказал человек. — Спиридонов. Спиридонов Александр Анатольевич. Историк…
Солнце поднялось уже высоко; его лучи отражались в желтой поверхности шара, и он сам казался маленьким, упавшим на Землю солнцем.
— Ничего нового? — спросил Кирилл.
— Ничего, — ответила за всех Таня.
— Ну а что же все-таки, а? — быстро спросил учитель-историк из соседней деревни. — Что вам сказали?
— На всякий случай пока нам велели отойти подальше, — ответил Кирилл.
— Кофе попей, — сказал Кириллу Гелий, — вот я принес из дома термос.
Места здесь — Гелий не преувеличивал — действительно оказались сказочно красивы: слева густо-зеленый августовский лес, справа, когда шоссе взлетало на очередной пригорок, открывалось серебряное зеркало озера Мстино, по которому медленно двигался, постепенно отставая от машины, маленький белый теплоход. Но вчера, поздно вечером, в темноте, Кирилл и Таня, конечно, не могли видеть этого великолепия. Сегодня, совсем недавно, когда Кирилл гнал машину в ближайший город, к телефону, он, понятно, не очень обращал внимания на окружающие красоты. Но теперь, на обратном пути, можно было наконец позволить себе оценить их, правда, не слишком отвлекаясь от главного. А главным было то, что сейчас, после сумасшедшей езды и после разговора с уравновешенным и всегда невозмутимым Донкиным, впервые представлялась возможность подумать, обстоятельно подумать над тем, что произошло.
Так что же произошло? И как все это оценить?
Восстановим события, подумал Кирилл. Итак, двое людей в окрестностях прелестной деревушки наслаждаются утром, солнцем, летом, еще один человек в бесчисленный раз пишет знакомую и вечно новую березовую рощу и, наконец, четвертый, неизвестный, ловит рыбу. И вот в этот покой, в эту идиллию вторгается нечто совсем уж из ряда вон. Очень ярко Кирилл представил себе это вновь: ярко-желтая полоса перечеркивает небо и уходит в землю, в траву, и клубы белого дыма постепенно истаивают, сходят на нет. И четверо людей, повинуясь вполне понятному побуждению, бегут, когда прошло оцепенение, к тому месту, где только что плавали клубы дыма и где желтая полоса ушла в траву.
Забавно, вдруг ни с того ни с сего подумал Кирилл: как хорошо он ни тренирован (а физические нагрузки, переносимые им, не сравнить, пожалуй, с тренингом любого из спортсменов), однако пожилой человек с того берега оказался проворнее, показав прямо-таки феерический спурт. Правда, у него была солидная фора: ему-то, Кириллу, пришлось еще преодолевать речку. Художник Гелий, ровесник, неизвестно от чего уже прилично располневший, оказался последним. И там, где рассеялся дым, все четверо увидели…
Представьте себе идеально ровный круг выжженной травы диаметром метра три. В центре него неглубокая и тоже геометрически правильная воронка, сужающаяся ко дну. И наконец лежащий на дне воронки… Кирилл поискал слово… аппарат, нет, шар… шар ярко-желтого нарядного цвета диаметром сантиметров в тридцать. Шар, упавший с неба, причем явно не метеорит слишком уж правильная форма, — и не спутник, совершивший вынужденную посадку, — на поверхности никаких следов путешествия сквозь атмосферу.
Справа и слева замелькали дома деревушки. «Валентиновка», — прочитал Кирилл автоматически, и шоссе уже вылетело за пределы местечка, где обычной жизнью жили люди, еще и не подозревающие о том, что здесь, совсем рядом с ними, около часа назад свершилось нечто, еще никогда не происходившее.
Но так ли это?
Давайте вновь переберем варианты, подумал Кирилл, давайте снова все по порядку. Итак…
Метеорит действительно не может быть столь правильной формы… по крайней мере, на Землю еще ни разу не падал ТАКОЙ метеорит. К тому же метеорит, пролетевший в космосе невообразимо какие дали, не может иметь столь ровный, без всяких оттенков цвет.
Не метеорит.
Но и не искусственный спутник, сделанный на Земле. Иначе, раз он упал с неба, на поверхности шара неминуемо остались бы следы воздушного путешествия, окалина хотя бы. И падение обязательно сопровождалось бы какими-то иными внешними признаками, а никак не желтым пунктиром, словно растворившимся в траве, и все это в полной тишине, совершенно беззвучно, как в немом кино. Значит, получается, что…
Промелькнули дома еще одной симпатичной деревеньки. «В. Котчище», прочитал Кирилл. До деревни, где жил знаменитый художник Гелий Команов и где все ЭТО случилось, было теперь совсем близко.
Так, значит, получается, что наиболее вероятна такая гипотеза: на Землю прилетел космический аппарат другой цивилизации. Можно в это поверить?
Ну а разве бросился бы он, Кирилл, к машине и помчался бы немедленно звонить академику Донкину, если б не принял он этой мысли сразу же, тут же, едва только увидел желтый шар. И, если разобраться, так ли уж все удивительно? Ведь рано или поздно это должно было случиться, и надо теперь считать, что ему и трем остальным людям, оказавшимся в этот момент рядом, повезло — они стали первыми.
ПЕРВЫМИ!
Кирилл усмехнулся. Вот он, расчетливый, трезвый, аналитический ум. Другой человек, бесспорно, вел бы себя совершенно иначе в такой ситуации волновался бы, нервничал, был на себя не похож; он же, спокойно перебрав варианты, отбросив то, что не выдерживает критики (а в данном случае — вот парадокс! — критики не выдерживает любое объяснение, не выходящее за рамки привычного), с полным спокойствием останавливается на варианте совершенно необычном, фантастическом, но зато все объясняющем. (И все-таки надо быть честным — сначала, до того, как пришло привычное спокойствие и способность к точному анализу, он, Кирилл, тоже немного был выбит из колеи.)
Так что же это за шар? Космический корабль с пришельцами весьма миниатюрных размеров? Космический зонд-разведчик, потерпевший по неожиданной причине аварию? Или… или какое-то специальное послание человечеству, какая-то информация, посланная теми, кто ищет контакта с человечеством, и полученная им, Таней, Гелием Комановым и еще одним землянином?
Кирилл резко сбавил скорость и свернул на проселок, ведущий к маленькой деревушке. Должно быть, когда находкой, совсем уже скоро, займутся ученые, название деревушки станет известным всему свету. И тут же, повинуясь неожиданной ассоциации, нить мыслей Кирилла повернула в сторону.
А любопытно, как все сложилось бы, если б на его месте был кто-то другой? Вот у него была возможность тут же, немедленно, выйти на прямую связь с учеными, причем учеными самого высокого ранга. А если б очевидцами падения стали один-два местных жителя? Что бы они стали делать? Сообщили о случившемся в сельсовет? Отвезли бы свою находку в районный центр, в отделение милиции? Сколько времени прошло бы, прежде чем она попала к ученым? Попала бы ли вообще? А может быть, никто так и не заметил бы падения, произошло оно мгновенно, совершенно беззвучно…
Сверху, с проселка, Кирилл увидел речку, березовую рощу на том берегу, луг, на котором по-прежнему были Гелий, Таня, человек с удочкой, вернее, уже без удочки. Интересно, кстати, кто он такой?
Кирилл свернул прямо на узкую тропинку, ведущую к речке, и стал осторожно спускать машину. На тот берег перекинут мост, но «Жигули» по нему, понятно, не пройдут. Ничего, он оставит машину на самом берегу, до места падения достаточно близко, и ее ярко-синий цвет послужит ориентиром для вертолета…
Ничего на том берегу не изменилось. Желтый шар лежал на прежнем месте. Он не растворился в воздухе, не взлетел снова. А ведь любопытно, могло бы и такое быть, как-то отстраненно подумал Кирилл, все могло бы быть, наверное, если перед нами космический аппарат неизвестного происхождения, посланный на Землю с неизвестными целями.
Кирилла встретили три пары вопрошающих глаз.
— Послушайте, я вас только что узнал, — взволнованно сказал незнакомый человек. — Вы ведь Кирилл Храбростин, космонавт, правильно?
Только теперь Кирилл разглядел его как следует — невысок, худощав, должно быть, очень подвижен, лет пятидесяти.
— Правильно, — сказал Кирилл, — не ошиблись.
— А я учитель из соседней деревни, — заметно растерянно сказал человек. — Спиридонов. Спиридонов Александр Анатольевич. Историк…
Солнце поднялось уже высоко; его лучи отражались в желтой поверхности шара, и он сам казался маленьким, упавшим на Землю солнцем.
— Ничего нового? — спросил Кирилл.
— Ничего, — ответила за всех Таня.
— Ну а что же все-таки, а? — быстро спросил учитель-историк из соседней деревни. — Что вам сказали?
— На всякий случай пока нам велели отойти подальше, — ответил Кирилл.
— Кофе попей, — сказал Кириллу Гелий, — вот я принес из дома термос.
11 августа. 15 часов 14 минут — 15 часов 27 минут
Маленький и юркий вертолет на некоторое время завис над выжженным кругом. Похоже было, что экипаж производил какие-то предварительные замеры. Потом вертолет опустился, и лопасти винта остановились…
Трое молчаливых людей в белых халатах работали деловито и быстро. На траве, внутри лунки, на поверхности шара молниеносно появились какие-то приборы. Были взяты образцы обгоревшей травы и образцы почвы. Щелкал затвор фотоаппарата, стрекотала кинокамера. Потом рядом с лункой появился серебристый контейнер, и трое людей надели стерильные перчатки.
В лунке лежал космический аппарат, прибывший неизвестно из каких далей Вселенной, происходило небывалое еще на Земле и великое событие, но люди из вертолета в этот момент больше всего были похожи на бригаду обыкновенных такелажников, перевозящих груз с места на место.
— Раз-два-три — взяли!!! — скомандовал тот, что был постарше, и три пары рук подняли шар вверх.
— Что за черт! — вдруг изумленно проговорил старший. — Похоже, он ничего не весит. Ну-ка отпустите!
Двое других опустили руки.
— Как пушинка! — объявил старший, держа шар на одной ладони. — Ничего себе!
Желтый шар скрылся в контейнере. Вот контейнер был, наверное, тяжел; его с усилием поднимали все втроем.
— А за вами сейчас прилетит другая машина, — объявил старший и дружески, как старому знакомому, кивнул Кириллу. — Вы сами понимаете, это необходимо. Полчаса… даже час на сборы у вас есть.
Дверца вертолета щелкнула, юркая механическая стрекоза взмыла вверх, по лугу пробежала ее тень…
И вот тогда Таня вдруг подумала о том, что и в этот раз полнокровного, до желания немедленно, сейчас же, сию минуту, приниматься за работу, отдыха не получилось. Это была неуместная, даже какая-то постыдная мысль — рядом с удивительным, невероятным событием, которое, очевидно, было крайне важно для науки, но Таня ничего не могла с собой поделать.
Трое молчаливых людей в белых халатах работали деловито и быстро. На траве, внутри лунки, на поверхности шара молниеносно появились какие-то приборы. Были взяты образцы обгоревшей травы и образцы почвы. Щелкал затвор фотоаппарата, стрекотала кинокамера. Потом рядом с лункой появился серебристый контейнер, и трое людей надели стерильные перчатки.
В лунке лежал космический аппарат, прибывший неизвестно из каких далей Вселенной, происходило небывалое еще на Земле и великое событие, но люди из вертолета в этот момент больше всего были похожи на бригаду обыкновенных такелажников, перевозящих груз с места на место.
— Раз-два-три — взяли!!! — скомандовал тот, что был постарше, и три пары рук подняли шар вверх.
— Что за черт! — вдруг изумленно проговорил старший. — Похоже, он ничего не весит. Ну-ка отпустите!
Двое других опустили руки.
— Как пушинка! — объявил старший, держа шар на одной ладони. — Ничего себе!
Желтый шар скрылся в контейнере. Вот контейнер был, наверное, тяжел; его с усилием поднимали все втроем.
— А за вами сейчас прилетит другая машина, — объявил старший и дружески, как старому знакомому, кивнул Кириллу. — Вы сами понимаете, это необходимо. Полчаса… даже час на сборы у вас есть.
Дверца вертолета щелкнула, юркая механическая стрекоза взмыла вверх, по лугу пробежала ее тень…
И вот тогда Таня вдруг подумала о том, что и в этот раз полнокровного, до желания немедленно, сейчас же, сию минуту, приниматься за работу, отдыха не получилось. Это была неуместная, даже какая-то постыдная мысль — рядом с удивительным, невероятным событием, которое, очевидно, было крайне важно для науки, но Таня ничего не могла с собой поделать.
15 августа. 10 часов 00 минут — 12 часов 36 минут
Слепящие юпитеры вспыхнули во всех углах большого зала, как только Президент Академии наук появился в дверях, ведущих на сцену. Тесной группой вслед за Президентом шли ученые. Журналисты уже знали: создана экстренная международная научная Комиссия, по рядам зашелестели произносимые вслух знаменитые имена. Но этот шум был тут же заглушен мощным залпом затворов фотоаппаратов и рокотом кинокамер. Заметавшиеся по залу фоторепортеры и кинохроникеры мешали телеоператорам, и режиссер, чертыхаясь, вынужден был то и дело отказываться от выигрышных крупных планов, заменяя их дальними и средними и думая с тоской, что ЭТУ передачу смотрит весь мир, что другой ТАКОЙ передачи в его жизни больше, наверное, уже не будет.
На миллиардах телеэкранов — больших и маленьких, цветных и черно-белых, стационарных и передвижных, — Президент в этот момент стремительно, крупными шагами пересекал сцену, чтобы встать к микрофону. Ученые, идущие следом, размещались за длинным столом президиума. Потом, улучив момент, телережиссер сумел дать в эфир очень крупный и интересный план: Президент смотрел влево, на дверь, из которой он сам только что вышел на сцену, как будто ждал еще кого-то, опаздывающего. Сейчас же на экранах появилась эта высокая двустворчатая дверь, и миллиарды людей на планете увидели то, о чем уже третий день они говорили, строили предположения, спорили. Увидели не в застывшей неподвижности фотоснимка газетные фотографии уже облетели весь мир, а в движении, в красках — на цветных телеэкранах; и, быть может, для многих из миллиардов вот только теперь, в этот самый миг, невероятный, не укладывающийся в сознание факт наконец обрел бесспорную реальность, и не осталось больше места сомнениям.
Низенький столик на колесиках… На нем — прозрачный, герметически закрытый куб-контейнер… И внутри куба — ярко-желтый шар, поверхность которого, отражая слепящий свет юпитеров, тут же вспыхнула множеством маленьких искрящихся солнц…
Теперь щелканье фотозатворов, жужжание кинокамер стали оглушительными. В задних рядах журналисты вскакивали с мест и вытягивали шеи. Телекамеры двигались справа налево, вслед за контейнером, пока столик на колесиках — его везли двое людей в белоснежных халатах — не остановился возле стола президиума. Несколько мгновений телережиссер давал кубконтейнер крупным планом, потом общий вид волнующегося зала.
Президент поднял руку. Шум и движение не стихали. Броуновское движение фото- и кинорепортеров не прекращалось. Телережиссер крупным планом показал всему свету лица четырех человек, сидящих за столом президиума рядом: космонавта Кирилла Храбростина, художника Гелия Команова, молодой детской писательницы Татьяны Храбростиной и школьного учителя Александра Анатольевича Спиридонова. Учитель — весь мир теперь знал, что он преподает историю в маленькой сельской школе, любит рыбную ловлю и московский «Спартак», — заметно волновался. Но наконец на миллиардах телеэкранов снова показалось лицо Президента: пресс-конференция была открыта.
Во всех направлениях мировой эфир пронизали сотни, тысячи голосов: на всех языках переводчики повторяли одно и то же. Слова Президента Академии наук были обыденно просты, привычны, обыкновенны, однако вместе они выстраивались в какой-то невероятный фантастический ряд, в предложения, которые до этого еще ни разу не были произнесены на Земле.
Приветствие, обычное обращение ко всем присутствующим. Затем:
— О беспрецедентном событии, что имело место 11 августа сего года, все уже осведомлены по сообщениям газет и иных средств массовой информации. На руках участников данного собрания есть и специально подготовленные пресс-бюллетени. Все это позволяет мне быть кратким. Итак, суммируя, можно сказать следующее: искусственное происхождение аппарата, попавшего на Землю, не вызывает сомнения. Исследования, проведенные с помощью специальных интроскопометодов, позволяют утверждать, что внутри он полый и в полости размещены устройства неясного пока назначения. Каких-либо излучений не отмечено. Материал, из которого изготовлена внешняя оболочка, на Земле неизвестен. Таковы все предварительные данные. Для детального изучения назначения и конструкции аппарата создана экстренная международная научная Комиссия, в состав которой входят такие известные ученые, как Джон Саймон из Соединенных Штатов, Жан Марке и Мишель Салоп, Франция, Карл Руниус, Швеция, и другие. Сейчас намечается программа дальнейших исследований. Председатель Комиссии — советский ученый, директор одного из ведущих в стране институтов космического, если можно так сказать, направления, академик Константин Михайлович Донкин. И ему же президиум Академии наук поручил провести настоящую пресс-конференцию для представителей газет, журналов, информационных агентств из ста девятнадцати стран.
На миллиардах телеэкранов — больших и маленьких, цветных и черно-белых, стационарных и передвижных, — Президент в этот момент стремительно, крупными шагами пересекал сцену, чтобы встать к микрофону. Ученые, идущие следом, размещались за длинным столом президиума. Потом, улучив момент, телережиссер сумел дать в эфир очень крупный и интересный план: Президент смотрел влево, на дверь, из которой он сам только что вышел на сцену, как будто ждал еще кого-то, опаздывающего. Сейчас же на экранах появилась эта высокая двустворчатая дверь, и миллиарды людей на планете увидели то, о чем уже третий день они говорили, строили предположения, спорили. Увидели не в застывшей неподвижности фотоснимка газетные фотографии уже облетели весь мир, а в движении, в красках — на цветных телеэкранах; и, быть может, для многих из миллиардов вот только теперь, в этот самый миг, невероятный, не укладывающийся в сознание факт наконец обрел бесспорную реальность, и не осталось больше места сомнениям.
Низенький столик на колесиках… На нем — прозрачный, герметически закрытый куб-контейнер… И внутри куба — ярко-желтый шар, поверхность которого, отражая слепящий свет юпитеров, тут же вспыхнула множеством маленьких искрящихся солнц…
Теперь щелканье фотозатворов, жужжание кинокамер стали оглушительными. В задних рядах журналисты вскакивали с мест и вытягивали шеи. Телекамеры двигались справа налево, вслед за контейнером, пока столик на колесиках — его везли двое людей в белоснежных халатах — не остановился возле стола президиума. Несколько мгновений телережиссер давал кубконтейнер крупным планом, потом общий вид волнующегося зала.
Президент поднял руку. Шум и движение не стихали. Броуновское движение фото- и кинорепортеров не прекращалось. Телережиссер крупным планом показал всему свету лица четырех человек, сидящих за столом президиума рядом: космонавта Кирилла Храбростина, художника Гелия Команова, молодой детской писательницы Татьяны Храбростиной и школьного учителя Александра Анатольевича Спиридонова. Учитель — весь мир теперь знал, что он преподает историю в маленькой сельской школе, любит рыбную ловлю и московский «Спартак», — заметно волновался. Но наконец на миллиардах телеэкранов снова показалось лицо Президента: пресс-конференция была открыта.
Во всех направлениях мировой эфир пронизали сотни, тысячи голосов: на всех языках переводчики повторяли одно и то же. Слова Президента Академии наук были обыденно просты, привычны, обыкновенны, однако вместе они выстраивались в какой-то невероятный фантастический ряд, в предложения, которые до этого еще ни разу не были произнесены на Земле.
Приветствие, обычное обращение ко всем присутствующим. Затем:
— О беспрецедентном событии, что имело место 11 августа сего года, все уже осведомлены по сообщениям газет и иных средств массовой информации. На руках участников данного собрания есть и специально подготовленные пресс-бюллетени. Все это позволяет мне быть кратким. Итак, суммируя, можно сказать следующее: искусственное происхождение аппарата, попавшего на Землю, не вызывает сомнения. Исследования, проведенные с помощью специальных интроскопометодов, позволяют утверждать, что внутри он полый и в полости размещены устройства неясного пока назначения. Каких-либо излучений не отмечено. Материал, из которого изготовлена внешняя оболочка, на Земле неизвестен. Таковы все предварительные данные. Для детального изучения назначения и конструкции аппарата создана экстренная международная научная Комиссия, в состав которой входят такие известные ученые, как Джон Саймон из Соединенных Штатов, Жан Марке и Мишель Салоп, Франция, Карл Руниус, Швеция, и другие. Сейчас намечается программа дальнейших исследований. Председатель Комиссии — советский ученый, директор одного из ведущих в стране институтов космического, если можно так сказать, направления, академик Константин Михайлович Донкин. И ему же президиум Академии наук поручил провести настоящую пресс-конференцию для представителей газет, журналов, информационных агентств из ста девятнадцати стран.