Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович. Самоцветы

   Любезный хозяин с готовностью показал свои сокровища, а меня интересовал больше всего отдел специально мурзинских камней: бериллы, топазы, шерлы и т. д. Главный недостаток лучших камней - это их страшная цена: отдельные штуфы достигают ценности в несколько сотен рублей, как щётки топазов, аметисты, бериллы и аквамарины.
   - Кто же покупает такие дорогие камни? - спрашивал я.
   - Больше из-за границы поступают требования, - объяснял Пётр Васильич.Для музеев и для частных коллекций денег не жалеют... За границей больше денег, и лучшие камни уходят туда.
   Между прочим, он показал великолепный штуф александритов из изумрудных копей Монетной дачи, нерчинский аквамарин, несколько редких кристаллов мурзинского тяжеловеса, по величине и оригинальной форме, - один кристалл изогнут под прямым углом, другой вытянут в длину, что несвойственно именно мурзинским топазам, встречающимся обыкновенно в кубической форме с соответствующими притуплениями углов, рёбер и плоскостей и т. д. Из мурзинских камней, как редкость, в коллекции хранится штуф полевого шпата с пиритами. Самое замечательное в этом собрании, по моему мнению, учебные коллекции минералов, составленные Петром Васильичем сообразно требованиям постепенного изучения минералогии. Каждая такая коллекция снабжена печатным каталогом с объяснением, откуда какой минерал добыт. Цена таких коллекций от 3 руб. до нескольких сот за экземпляр.
   - Что же, раскупаются эти коллекции? - полюбопытствовал я.
   - Ничего, идут помаленьку, хотя и не быстро. Публика мало знает - вот вся беда.
   Между прочим, я приобрел у г. Калугина очень полезную брошюру, составленную им о мурзинских копях для Уральской научно-промышленной выставки 1887 г. в Екатеринбурге.
   К брошюре приложена карта с обозначением всех существующих копей.
   III
   Магическое слово. - Духовная золотопромышленность. - Поля и забытый богом Петрокаменский завод. - Опять поля, Мурзинка и бабий "гнёт" в 50 000 р.
   Из Невьянска мы выехали вечером, чтобы доехать к ночи в Петрокаменский завод, до которого считается около 40 вёрст. Этот путь замечателен тем, что вы почти всё время едете селением или в виду селения, - перерывы самые небольшие. Поля, поля и поля, и ничто не напоминает соседства Урала. Русская земледельческая ширь охватывает вас, как море, хотя вы едете по коренной заводской даче.
   В четырёх верстах от Невьянска стоит Быньговский завод. Ещё подъезжая к нему, вы уже чувствуете присутствие чего-то особенного. Издали пестреют новые крыши, берег реки Нейвы изрыт отчаянным образом, везде свежие громадные насыпи, разрезы, канавы, пробные ямы, и точно в самом воздухе висит какое-то магическое слово, которое заставляет жизнь бить ключом: это слово - золото. Вся невьянская дача усыпана золотом, а Быньговский завод является центром работы "сильною рукой". По всей вероятности, железное производство для Невьянских заводов является дефицитом, и если оно ещё держится, то только потому, чтобы не потерять права на свою заводскую дачу, - пока de jure посессионных золотых промыслов не существует, а только посессионные заводы. По мере того, как падало железное производство, разрасталось золотое дело, и убогие Невьянские заводы дают своим 101 заводовладельцам-наследникам крупные барыши. Так, в 1886 г. золота в даче Невьянского завода добыто 25 пуд. 13 ф. 20 зол., что приблизительно по курсу составит около 600 000 рублей. Любая половина этой кругленькой суммы составляет чистый барыш; но эта цифра выше значительно, потому что невьянское заводоуправление платит половину цены только старателям, которым отводятся самые плохие места, где золото "пообилось", а само разрабатывает наиболее богатые россыпи. На некоторых приисках содержание золота баснословно, как на Ягодном, и с каждым годом открываются всё новые россыпи. Невьянское золото неистощимо в буквальном смысле слова, и недавно открыты жильные месторождения его, что откроет новую эру в этом деле. Скажем здесь кстати, что не одни Невьянские заводы забросили железное производство, а то же самое делают и Верх-Исетские, заводская дача которых равняется 1 000 000 десятин. Верх-Исетские заводы добывают золота вдвое больше Невьянских, следовательно, вдвое больше и дивиденд заводовладельцев; обе дачи сходятся межами.
   Частным предпринимателям в заводской даче, конечно, нечего делать, потому что добытое золото нужно сдавать заводам по сиротской цене - в 2 руб. 20 коп. или 2 руб. 50 коп. за золотник, тогда как по высокому курсу 1886 года оно доходило почти до 6 руб. золотник. Ввиду этого, эти предприниматели всё своё внимание устремили на крестьянские земли, что создало целый ряд всевозможных инцидентов. Прежде всего, необходимо сказать, что до сих пор горнозаводское население ещё не размежёвано и дело тянется без конца. Заводовладельцы ни за что не хотят дать надела бывшим мастеровым и приписным к заводам крестьянам на том основании, что земля нужна заводам, как месторождение руд и как лесная площадь. В сущности говоря, в земле такие заводы, как Невьянские и Верх-Исетские, никакой нужды не имеют именно специально для заводского дела, для чего она им дана, а не соглашаются они дать населению надел только потому, чтобы не лишиться выгодных золотоносных площадей и, главное, потому, чтобы иметь в своих руках безземельную рабочую силу, намертво запертую в необъятных заводских дачах. Со стороны крестьян, конечно, было вчинено по этому поводу много дел и затрачены на них большие средства, но где же тягаться жалким крестьянским обществам с такою страшною силой, как заводы? Так дело стоит и до сих пор, и даже быстрое сокращение заводами своей производительности, - что каждый год увеличивает контингент заводских рабочих без места, - даже и это не принимается во внимание в петербургских канцеляриях.
   - Посмотрите, какие хоромины срублены,- говорил Василий Васильич, когда мы проезжали через Быньговский завод. - Угадайте: чьи?
   На площади, недалеко от церкви, действительно стояли настоящие хоромы, воздвигнутые "из всего леса". Так строились только богатые помещики, а в Быньгах не вдруг отыщешь человека, достойного обитать в таких хоромах.
   - Вероятно, заводские,- ответил я.
   - Нет, поповские!.. Целый дворец, а весь секрет опять в золоте. Заводоуправление отвело причту землю, а в ней оказалось золото; ну, отцы и добыли его. В лучшем виде всё оборудовали. Недалёко есть здесь одна попадья, так она тоже золотопромышленностью занимается, а на ...ских промыслах работал дьякон. Вот тут, недалеко, в селе Аяцком у попа в усадьбе тоже оказалось золото; ну, мужики стали просить его сначала честью, чтоб уступил местечко, а когда тот не согласился - взяли да дом и подожгли.
   Как-то легче дышалось, когда наш коробок бойко покатился по мягкому просёлку, мимо зеленевших полей и пашен, точно мы вырвались из какой-то заражённой местности. Что-то умиротворяющее, трудовое, настоящее вот в этих вспаханных нивах; здесь есть и смысл, и освежающая душу неустанная забота, и незыблемая мера всему. Скоро потянулась громадная раскольничья деревня Таволги, получившая известность утвердившимся здесь кустарным промыслом по части выделки овчин и шитья сибирских полушубков и нагольных тулупов. Все такие славные крепкие дома, - видимо, живут хорошо, не так, как живут на золотых промыслах. Деревня ушла по течению реки Таволги на несколько вёрст, как строятся только в Сибири. За Таволгами небольшой переезд полями и жиденькими перелесками, и опять громадная деревня Бродовое, - этой уж конца-краю не было. Сколько ни ехали - всё Бродовое и даже в стороне, где лепились избы по какой-то речонке, тоже Бродовое. На мой глазомер, мы ехали по деревне вёрст десять, хотя Василий Васильич и уверял, что будет "верных двенадцать".
   В Петрокаменский завод мы приехали прелестною лунною ночью и имели удовольствие видеть одну размытую плотину. Где-то в углу заводского двора что-то такое дымилось - и всё тут заводское действие.
   - Чем же живут рабочие? - спрашивал я на станции местного обывателя.
   - А кто чем промыслит, тем и живёт... Кто пашней займуется, кто на золотых. Вообче живём...
   О Мурзинке и мурзинских камнях здесь знали ещё меньше, чем в Невьянске. Меня всегда удивляло это полное отсутствие сведений о том, что делается в соседней деревне. От Петрокаменского завода до Мурзинки всего вёрст 20-25, значит, рукой подать. Добыча камней в Мурзинке - исконный промысел, которому больше сотни лет, а в соседней деревне никто ничего не знает и даже не интересуется знать.
   Переночевав в Петрокаменском заводе, мы ранним утром отправились прямо в Мурзинку, - остался всего один переезд. Те же поля, те же перелески и решительно ничего такого, что напоминало бы о близости уральской Голконды. Ямщик, который вёз нас, бывал в Мурзинке десятки раз, но о камнях "был неизвестен".
   - Кто ево знат, - отвечал он на все расспросы, - мурзинские-то ищутся насчёт камней... В Луговой тоже, в Алабашке, а главная причина в Южаковой, где Ульяна Епифановна жительствует.
   - Это Самошиха?
   - Она самая...
   Часов около семи утра мы подъезжали к Мурзинке. Издали - широкая панорама полей, извилистая, глубокая речная долина, а за ней лесистые увалы. Самая селитьба разошлась по правому крутому берегу реки Нейвы, где впадает в неё небольшая речка Амбарка. Большая белая церковь издали придаёт характерный вид настоящего русского села, каких неисчислимое множество рассажалось по русским равнинам. По свидетельству сибирского историографа Миллера, здесь когда-то жил татарский мурза, откуда получилось и название, потом местность окрещёна была первыми русскими насельниками "мурзинскою еланью" и, наконец, в 1640 году образовалась Мурзинская слобода, превратившаяся в нынешнее село Мурзинку. Таким образом, Мурзинка является одним из древнейших русских селений в Зауралье, хотя сейчас в ней всего около двухсот дворов. С правого берега крестьянская селитьба перекинулась и на левый, где медленным подъёмом встаёт лесистая горка Тальян. Река Нейва здесь разливается уже настоящею большой рекой, с поёмными лугами, заводями и прилуками.
   - Вези нас к богатому мужику, у которого самый большой самовар, скомандовал Василий Васильич.
   - И то к богатому повезу... - согласился ямщик. - Ну, вы, котятки, помешивай!
   Через пять минут мы уже входили в избу богатого мурзинского мужика, только что поставленную из кондового соснового леса и полную аромата смолистого дерева. Хозяин принял нас за "земских", но мы должны были его разочаровать:
   - Мы по своему делу, - объяснил Василий Васильич. - Как у вас насчёт камней?
   - А кто ево знат... У соседа надо спросить, он любопытничает когда. Третьего дни с Алабашки приехал. Сказывал, что струганцев привёз.
   Богатый мурзинский мужик жил по-богатому: всё туго, всё толсто, всё крепко, всё сыто, всё кругло. Бревно, так бревно, точно оно выросло на заказ для богатого мужика, баба, так баба, ширококостная, точно из подошвенной кожи, хоть запрягай её в корень, девка-дочь вроде бревна - круглая, с сбитым телом, которого не ущипнуть самому бойкому деревенскому парню. Поданный самовар походил на средней руки локомобиль. Хозяин тоже походил на самовар. Усевшись на лавочку, он степенно погладывал, как мы пили чай.
   - Так у вас нынче камней не добывают?
   - Мало. Плохое это рукомесло, а так, охотка одна. Другой с неделю ищется где-нибудь в яме, а принесёт домой ничего... Старики сказывали, что прежде струганцев много попадалось: смольяки больно хрушкие*, аматисты, шерла, тяжеловесы. Разный камень шёл... Вон тут на Тальяне и добывали, а ноне изубожилось всё. По деревням-то хрестьяны ищутся: в Алабашке, в Луговой, в Южаковой... Кто чему, значит, подвержен, а от нас камень отдалел.
   ______________
   * Хрушкой - большой, крупный. (Прим. Мамина-Сибиряка).
   Относительно камней образовалась целая мужицкая номенклатура: "струганец" - кристалл вообще, "тумпас" употребляется в том же значении и отчасти заменяет слово штуф, смольяк - дымчатый горный хрусталь, раух-топах, тяжеловес благородный топаз и т. д. В Мурзинке сохранилось ещё своё собственное название для всех драгоценных камней: тальяшки или тальянчики, т. е. камни, которые когда-то разыскивали выписанные на Урал итальянцы. Большинство камней носят испорченные названия, прилаженные к мужицкому говору: аматист, шерла. Замечательно, что такие испорченные слова обошли весь Урал: на заводах и на рудниках везде говорят вместо кварц - "скварец", вместо колчедан - "колчеган", как те же рабочие окрестили ватерпас "вертипасом", а домкрат "панкрашкой". Из вашгерда на южно-уральских золотых промыслах получился "машерт".
   - А вы слыхали про знаменитый берилл из Мурзинки, который сейчас хранится в венском минералогическом музее? - спрашивал меня Василий Васильич, когда речь зашла о мурзинской старине.
   - Слыхал, но сам не читал.
   - А я читал... Видите ли, как было дело. Шереметьев или Строганов, не помню хорошенько, в сороковых годах послал своего дворецкого на Урал, именно в Мурзинку, чтобы купить здесь камней на месте. Дворецкий отправился и прожил в Мурзинке целое лето. Ну, известно, летняя пора, народ весь в поле... Вот однажды дворецкий захотел напиться холодного квасу и полез в погреб. Только смотрит он, а на кадушке с грибами или с капустой лежит гнёт, т. е. камень, и камень совсем правильный, призмой. Дворецкий-то был со свечой и присмотрел камень к огню: просвечивает камень. Захватил он камень с собой и говорит хозяйке, когда приехали с поля, чтобы та продала ему камень. Ну, конечно, баба глупая, ничего не понимает, - рада, что двугривенный получила. Поехал дворецкий в Петербург с камнями, а на дороге, как на грех, встречает какого-то англичанина, который ехал в Мурзинку тоже за камнями. Разговорились: то-сё... Дворецкий показывает свои камни, англичанин смотрит, а потом и говорит: "Продайте вот этот". Это он насчёт бабьего гнёта. И сразу, понимаете, синенькую в зубы дворецкому. Ну, тот сообразил, что за двугривенный выгодно получить синенькую, и отдал, а англичанин-то продал в Англии камень за 10 тысяч рубликов. Оказался прекраснейший берилл густого кровяного цвета, длиной в 8 дюймов и шириной в 4 дюйма, - он был в кожухе, ну, настоящего-то цвета и не видно. Потом уж этот берилл попал в Вену за 50 тысяч рублей.
   Василий Васильич клялся, что читал об этом в какой-то старинной минералогии, и я оставляю этот рассказ на его совести.
   Невозможного ничего нет, тем более, что встарину не только люди были лучше, но, как оказывается, даже и камни...
   IV
   Новая мера. - Гора Тальян. - Громкое название: копь цветных камней. Старинная копь на Тальяне. - Как "руководствуют" цветной камень нынче. Якунъка и Пронька. - Характеристика различных названий копей. - Величина копей. - Архиерейский камень, искусственные самоцветы, шерлы.
   Пока нам закладывали хозяйскую лошадь, чтобы съездить на гору Тальян, где нужно было осмотреть старинные и новые копи цветных камней, под окно подошёл тот "любопытный сусед", который ездил промышлять камни на реку Алабашку. Это был ветхий старец, предварительно из приличия поговоривший о совершенно посторонних предметах и только потом вынувший из-за пазухи мешочек с тумпасами.
   - Все тут, - объявил он, вытряхивая драгоценности прямо на лавку. - Шерла есть, тяжеловесы, струганцы...
   Принесённые сокровища не имели никакого интереса ни в минералогическом, ни в промышленном отношении, но из любезности я выбрал один штуф горного хрусталя и спросил цену.
   - А какая цена известно... Давай на полштофа.
   - Это сорок пять копеек?
   - В самую точку...
   В Екатеринбурге выбранному мною штуфу красная цена гривенник, но пришлось из любезности дать на полштофа, - тоже беспокоили человека. Во время нашего разговора подошёл другой старец с мешочком и тоже показал камни, - хорошего ничего не оказалось. Отбираю штуф полевого шпата с вросшими кристаллами раух-топаза и спрашиваю цену.
   - Давай на два полштофа...
   - Да у вас, что ли, на всё такая цена? - удивляется Василий Васильич подобной сделке.
   - Из-за чего бьёмся, милый человек! Ты думаешь - его легко искать в земле-то? Не накладено их для нас, струганцев-то.
   - А больше ни у кого нет камней в Мурзинке? - спрашиваю я.
   - А как поедете на Тальян, так за рекой мужик Матвей живёт: у ево сколько угодно... Агроматные эти струганцы попадают. Как-то в третьем годе ребята на Алабашке нашли тумпас, может, пудов в шесть: как свинья, в таком роде. Только больно чёрен... Ну, захотели цвет-то отпустить, чтобы с золотистым отливом был. Натопили печь, завернули тумпас в тесто и сейчас, например, в печь... Небольшие-то струганцы отходят таким манером в золотистый отлив, а тут попритчилось... Что бы ты думал, братец ты мой: как вынули тумпас из печи, он и распался весь, вроде того, как на полштофы... ей-богу!..
   Опять полштоф, - нет, это решительно какая-то единица меры, как фунт, аршин, метр.
   В лёгком коробочке мы спустились к Нейве, переехали через неё по высокому деревянному мосту, кое-как "настороженному" на деревянных козлах, - мост убирается каждою осенью, - и очутились на левом берегу. Отыскать мужика Матвея не составило большого труда, но его коллекция камней уж совсем никуда не годилась.
   - Которы получше были, в Южакову свёз перед пасхой, - сумрачно объяснил сам Матвей. - На вино деньги нужны были, - ну, на три полштофа дала Ульяна Епифановна.
   Подъём на гору Тальян очень невелик. Наш коробок катился сначала по просёлку, а потом свернул влево к небольшому леску, топорщившемуся на взлобочке. Едва заметная колея вела по меже, а затем исчезла, точно истощившись на всевозможные повороты.
   - Вот тебе и старинная яма, - объяснил наш проводник, когда коробок остановился у перелеска.
   - Где?
   - Да во, где стоим... Ишь земля не родная, а насыпь.
   Сюда значит, валили пустую землю, а вот тут самая ихняя копь обозначена.
   Старая копь, сделанная ещё итальянцами, так осыпалась и заросла сорняком, что трудно было что-нибудь разобрать здесь. Несколько обвалившихся и засыпанных ям, кругом бугры неправильно сваленной земли - и только. В красной глине одного размытого дождём отвала мы захватили несколько щёток горного хрусталя.
   - Это ищо старички робили, а мы дальше руководствуем, - объяснял проводник, когда мы поехали в гору. - Тут земли изрыто множество. Значит, земля-то сверху, а потом камень зачнётся. Страсть, сколь этого камня наворочено...
   Нынешняя копь совсем в лесу и наружный вид имеет самый беспорядочный. Прежде всего, вал из мелкого щебня, кварца и гранита, точно земля здесь припухла, как на краях свежей раны. Взобравшись на одну из каменных куч, мы увидели глубокую яму неправильной формы, выбитую в плотном камне. Получалось что-то вроде каменоломни, да и то очень плохой, - работа шла по наслоению каменных пластов и в глубину подавалась очень туго. Определить место, где проходила жила, крайне трудно.
   - Что же вы тут добывали? - спрашивал я проводника.
   - Амаститовая жила здесь изгадала... Эвон она в углу-то выклинилась.
   - Где в углу?
   - Да вот сюды...
   Оказалось, что главной работы нам нельзя было и рассмотреть, - она уходила неправильной формы щелью под насыпь, на которой мы стояли. Пришлось спуститься в самую яму.
   - Вон она, жила-то, по стенке прошла, - объяснял проводник, тыкая палкой в отвесный камень. - По ней и в глыбь работали... Достаточно руководствовали!
   Действительно, теперь можно было видеть и жилу, т. е. полосу кварца, которая неправильной лентой проходила по основной породе крупнозернистого гранита. О правильной разработке тут, конечно, не могло быть и речи, а просто долбили камень "сколь мога".
   - Порохом рвали, как же! - не без самодовольства объяснял проводник, заглядывая в глубину узкой каменной выработки.
   Василий Васильич только качал головой над этою работой мурзинских предпринимателей. Так могли "руководствовать" только люди, никогда не видавшие, что такое правильная работа. Выбирался один камень за другим, пользовались каждою трещиной, где можно было заложить зубило или железный лом, и додолбились таким образом до глубины четырёх сажен. О предохранительных мерах на случай несчастия, о крепях и других приспособлениях при горных работах никто и не думал, и такие мурзинские копи, действительно, правильнее всего назвать ямами, как называют их сами рабочие.
   - А как эта яма у вас называется?
   - Тальян называется, - гора Тальян, - ну, и яма Тальян. А дальше пойдут Слопсовская яма, Герасимовская яма - всех и не пересчитаешь. Прежде-то больше робили под Мурзинкой, а теперь ямы отдалели к Алабашке.
   - А как работаете: артелью или от подрядчика?
   - Известно, артелью... Потому, это какая работа: земляное положение, ничего неизвестно, а что бог пошлёт. Подрядчику невозможно...
   - Если подрядчику невыгодно, так и артели тоже?
   - От свободности ищутся, так оно расчёт есть... Например, в великое говенье делать хрестьянину нечего, вот собьётся артелка и пойдёт искаться. Артелка в яме руководствует, а Якунька или Пронька, напримерно, сидят вот этаким манером на борту и покупают камень... Всё форменно. Нашли гнездо амаститов, сейчас Пронька: "Выставляю полведра", а ежели один камень полштоф, два полштофа. У каждого камня по росту и цена своя...
   - Значит, и расчёт у ямы?
   - А из-за чего стали бы руководствовать эку страсть? Другая артель, напримерно, закарячилась перед Пронькой: не согласны за полведра. Ну, тогда иди к другим скупщикам в Луговую, а те ещё меньше дадут, потому как они свою линию ведут...
   - Отчего же в город не везут камни? Там больше дадут...
   - Как не возить, барин, возим, и даже весьма возим, а толк один. Тоже и в городе цены везде обидные, ежели, напримерно, по работе ценить... Походит-походит мужик с камнем-то, да и отдаст, за что дадут. Выгоднее для нас с Пронькой: первое - не езди в город, а второе - деньги из руки в руку. Положим, он тебе четь цены даст, да деньги-то сейчас.
   - А как попадаются камни в жиле?
   - Вот видишь, как она идёт в породе-то, - ну, около неё камень и разбираешь. Где жила раздулась, там пустое место, а в пустом месте и сидят аматисты... Всякого сословия камень по-своему крепится в жиле: который подешевле, так он груднее, а который подороже, так тот совсем один попадётся. Всё от счастья, кому что пошлёт господь-батюшка: одному на полштофа, другому и на целое ведро. Трудная эта работа, не приведи бог, а так от свободности руководствуем, потому как с измальства другие бывают любопытные... Прежде-то лучше камни попадали, так и по сотельной получали за струганец.
   Осматривать больше ничего не оставалось, - за первою ямой следовала такая же другая, потом пробные ямы, где жилы оказались "холостыми". Мы тронулись в обратный путь. Наш проводник весело подёргивал возжами, и коробок катился под гору, как по маслу.
   - Видели теперь всю работу, - с улыбкой говорил Василий Васильич. - Больше и смотреть нечего: все ямы, как одна... Глубже одиннадцати сажен нет ни одной. Вообще это не работа, а какое-то свинство!..
   - Вот что, скажи ты мне, барин, - обратился к нему проводник, когда мы подъезжали к селенью. - Прежде считали так: полштоф, а в полштофе две четушки... Так я говорю? А ныньче, напримерно, Пронька так говорит: "бери половинку". Это он четушку половинкой зовет... Нам это убыточно, потому как четушки и цены у нас не было на камень, а только в кабаке целовальники меряли, а тут вышла эта самая половинка... Обидная эта половинка для нас, потому как у Проньки или у Якуньки две-то половинки точно больше полштофа выходят.
   - Глупое слово, и больше ничего.
   -Это ты верно, только счёт-то другой... Прежде так Пронька-то и говорил: "бери два полштофа", а нынче у него выходит три половинки... Обидно это нам.
   Всех копей цветных камней насчитывают около сотни. Разбросаны они на сравнительно незначительном расстоянии вёрст в двадцать по протяжению от севера к югу, а в поперечнике эта полоса едва займёт вёрст десять. Конечно, распространение цветных камней гораздо значительнее, но здесь мы имеем дело только с территорией их эксплуатации. Копи занимают, главным образом, угол, который образует река Шиловка, впадающая в Нейву с правой стороны, а затем другой угол между Шиловкой и рекой Амбаркой. Отдельное место занимают копи по реке Алабашке, впадающей в Нейву с левой стороны. Таким образом, получается такая географическая картина: полосу цветных камней, имеющих главное простирание с севера на юг, река Нейва пересекает почти в средине, принимая в себя на севере реку Алабашку, а на юге реку Шиловку с её притоком Амбаркой. Слава собственно мурзинских копей давно уже миновала, и, как это бывает, остаётся только одно название. Самые богатые копи на реке Алабашке. Область добывания цветных камней находится в дачах Алапаевских и Верх-Исетских заводов, но принадлежит Кабинету в качестве регалии и разрабатывается государственными крестьянами местных волостей, - разберите теперь, кто тут настоящий хозяин? Но промысел цветных камней настолько невыгоден, что никто не вступается в него и мурзинский мужик "руководствует" это дело по своему усмотрению. Вся "форма" заключается в том, чтобы "выправить билет" от гранильной фабрики в Екатеринбурге, стоящий, кажется, что-то около трёх рублей. Едва ли казна имеет большой доход от этих билетов, и дело идёт само собой.