- О, ты совсем расслаб,-улыбнулся Закаулов.-Да и я тоже.
- Если и есть Красота Божия - то ненадолго мы ее вбираем, - добавил Олег. - Такую я вчера сцену между прочим видел во время нашего вечера: Тоня Ларионова...
- А, брось, Олег, - прервал Закаулов. - Мало ли что со дна души может подняться!
Мой соседушка за полчаса перед смертью знаешь, что выкрикнул? Волосы будут внутрь расти, если узнаешь! Иной раз такое выплеснется, сам себе не рад.
- Давай-ка лучше еще раз по пивку.
- Чтоб уж совсем для души, почитайте, Олег, Блока. Вы так это умеете, улыбнулась Светлана.
- Сейчас не надо, - вставил Валя Муромцев. - Мы и без того пьяны.
- Нет, Светланочка, извини, я что-то не в ударе. Пусть плывет, как плывет.
Деревья, листы, твое лицо, небо... Пусть кружится. Главное, чтоб не провалиться во тьму.
- О, - вдруг вздрогнула Светлана. - Выпьем за то, чтоб нам не провалиться во тьму!
- Конечно, конечно! Но ведь каждую ночь ты во сне в нее проваливаешься, прошептал Валя.
- Ну, это ведь с возвратом! - захохотал Закаулов.
- Тогда за возврат! - произнесла Светлана; откуда-то появились маленькие стаканчики для водки.
- Чтобы нам все время из тьмы возвращаться, видеть друг друга и пить, возбужденно заговорил Муромцев. - И видеть лицо Светланы, - подумал он.
- А небо-то какое, - пробормотал Олег. - Боже мой, какое небо!
Все выпили, чокнувшись, ибо пили не за покойника*, за возврат из тьмы.
- И хорошо бы еще, - суетливо добавил Муромцев, дрожащими руками прикасаясь к пивной кружке, - чтоб из тьмы этой бездонной и жуткой - я не про сон говорю, а про настоящую тьму, послесмертную - кто-нибудь да выскакивал, обагренный, и встречался бы с людьми и чокался!
- О, это у тебя свое, - заметил Олег. - Это уже из твоих рассказов.
- Волосы, глаза, - все, все, - шептал Закаулов, пьянея. - Теперь не надо никуда уходить. Бывает так хорошо, что не хочется дальше жить.
- Тем не менее, - удивился Муромцев.
Светланочка улыбалась и разливала водку в маленькие "похмельные" стаканчики, которые заботливо расположила. И вообще она чуть-чуть ухаживала за своими бедолагами. Даже молчание становилось нежной музыкой, и каждая улыбка, слово невзначай, приобретали особое значение. Словно оказались они вытянутыми из мира и перенесенными в более тонкий и блаженный слой бытия, где не было ни жестокости, ни бед. Нежность немного была не от мира сего, но в то же время исходила из какой-то бездны в человеческом сердце.
Светлана играла здесь, конечно, главную роль, и они не могли насмотреться на ее лицо, на эту бесконечную смену улыбок, теней, странных слов. Точно они погрузились в скрыто-блаженную сферу души, внезапно обнажившуюся. Большие глаза Светланы то влажнели, то наполнялись слезами, то уходили в свою вечную синеву; она сама была в этом... Ронялись слова, иногда звенели стаканчики, дул из города свободный бесконечный ветер, и если бы им сейчас сказали: "умереть", они все с улыбкой приняли бы смерть и заснули. "Как долго может чистота длиться в мире", - думал Закаулов.
"Очарование ли это, чары? - проносилось в уме Муромцева. - Нет... нет... это ведь реальное... это есть".
Светлана встала и подошла к березке. Ветер и звуки далекого города, хотя в то же время рядом. Что-то протоптано на земле, чьи-то следы, куда они ведут, что остается, что нет?! И как плачут листья, когда они любят?!
И вдруг потемнело. Олег ушел в непонятное забытье. Когда он очнулся сколько прошло времени он не помнил - Светлана уже прощалась: ей надо было идти.
Расстроганный Закаулов, совсем трезвый, напросился проводить ее.
Валя Муромцев почему-то постеснялся присоединиться к ним и решил идти с Олегом, совсем в другую сторону, к метро. Выйдя из леса, простились и разошлись.
Олег и Валя быстро очутились в сутолоке улиц, среди автомобилей, троллейбусов, спешащих людей, спокойных толстеньких газировщиц. Олег не замечал вокруг ничего, и вдруг постепенно стал впадать в странную ярость.
А Валя говорил что-то; и вот Олег услышал.
- Да, глаза Светочки могут поднимать мертвых из могил.
- Вот уж занятие у нее будет, - расхохотался Олег, - поднимать взглядом покойников из гробов!
- А что?
- Ну, ладно, приди в себя-то, - вдруг резко и холодно сказал Олег. - И не безумствуй.
- Но ведь Бог, говорят, умер, - не унимался Валя, улыбаясь.
- Ну, это смотря для кого.
Усталые, они присели на скамейке, в садике, недалеко от станции метро. Та самая ледяная ярость поднималась в душе Олега: и он отчужденно посмотрел вокруг.
- Вам бы всем вечно сидеть под юбочкой, - далеким голосом проговорил он. - Извини, Валя, я сам люблю это временами. Я имею в виду ах, слезы, необычайные глаза, и воспарение неизвестно куда.
- Ничего себе поэт, - ошеломленно подумал Муромцев. - А я ведь прозаик.
- Ну, предположим, отобьешь ты Светку у Петра, женишься: но ведь все будет другое, я не говорю, будет только плохое, но все другое, - продолжал Олег. - А эти необыкновенные моменты!.. Как тебе сказать!?.. Я не думаю, разумеется, что это иллюзия, нет, но это существует в каких-то иных измерениях, чем человеческая жизнь. Ничего уж не поделаешь! Мы можем там быть только мгновениями.
И он хлопнул Муромцева по колену.
- Пойдем!
И они вошли в сумасшедшее, бешеное кольцо метрополитеновской станции. Свет ослепил их, и ошарашил грохот. Поток людей несся вперед.
С трудом им удалось присесть в набитом битком вагоне. Вагон тронулся, и поезд помчался в черную пропасть подземелья.
Муромцев погрустнел и неожиданно спросил Олега, наклонившись к нему:
- Олег, я вспоминаю один разговор у тебя: после Бога, теперь очередь искусства умереть на земле...
- Везде все умерло, дело не только в искусстве.
- Все умерло? - с каким-то ужасом спросил Муромцев.
- Если не считать исключений, немногих.
- Но будет ли возрождение?
- Если и будет, то только после конца мира.
- И что же делать?! - воскликнул Муромцев. - Бог умер, искусство умирает, Красота возможна лишь мгновениями, и нигде на земле надежды нет! И что же делать!
- А вот когда, - ответил Олег, - будет самая жуткая, последняя безнадежность, как у Цветаевой, но ты не повесишься, а останешься жить, вот тогда начнется самое главное.
- Я это и так знаю, Олег. С этого сейчас начинают. Я просто прикидывался.
Извини, - вдруг спокойно сказал Муромцев.
Мелькнула станция, и поезд опять исчез во тьме тоннеля.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Через несколько дней Олегу позвонил Трепетов и спросил, нашел ли он человека, которого можно было бы "посмотреть". Олег слегка замялся, а потом ответил, что один по крайней мере сейчас есть, и договорились встретиться.
Олег имел ввиду Виктора Пахомова.
Виктор появился в Москве недавно: раньше он жил по областным городам, и даже бродяжничал. Но он совершенно не походил на бродягу: чисто одетый, всегда в аккуратном костюме и при галстуке, выбритый, с холодным и интеллектуальным лицом. Кончил он где-то факультет иностранных языков.
Худой, высокий и молчаливый, и уже лет сорок было ему, одинокому. Его прошлая жизнь была никому не известна в Москве. Но он рассказывал иногда об этом страшном событии: его мать погибла во время ташкентского землетрясения. Это случилось так. Они жили вдвоем в маленьком домике, неожиданно он проснулся и вышел во двор, а через минуту дом обрушился, и его мать была задавлена на его глазах.
- Почему не я? - говорил он однажды Олегу, с которым у него сложились почти дружеские отношения. - Конечно, я был молод. Но ведь я мертв. Зачем же жить мертвому?
И он улыбнулся тогда прямо в лицо Олегу, медленно засмеялся: смех у него был пугающий и сдержанный, за которым словно нарастал бешеный взрыв - злобы и ненависти, но к кому? Может быть, ко всему живому на земле. А может быть, и к самой жизни. У Виктора часто была на лице эта медленная жуткая улыбка, которая неизвестно во что могла разрядиться. Поэтому с ним немного опасно было общаться.
Но и в гневе, и в страдании его серые глаза были в глубине холодными, даже когда переполнялись ненавистью.
Впрочем, он любил петь и иногда пел старинные сентиментальные романсы.
Вне этих вспышек он был терпим, но отстранен. Однако его признавали во многих кругах "подпольного" мира Москвы за исключительную личность: это чувствовалось всеми.
И когда он читал среди друзей стихи Сологуба, многим становилось не по себе от страсти и от глубины его проникновения в подтекст:
"Когда я в бурном море плавал И мой корабль пошел ко дну, Я так воззвал: " Отец мой, дьявол, Спаси, помилуй, я тону".
И та медленная, но уже еле уловимая улыбка не сходила с его губ во время чтения.
Впрочем, иногда его закованные большие глаза наполнялись слезами; но были ли это слезы? И они не мешали ему улыбаться.
- Да, я умер, - осторожно говорил он Олегу. - Вся загадка в том, что я умер. И я не могу найти свое собственное Я. Я потерял его и умер поэтому.
Вот с таким человеком и решил Олег познакомить Сашу Трепетова.
Жил Виктор необычно даже для "неконформистов": не имел нужных документов, комнаты, прописки. Ему помогали, как могли и чем могли. Немного подрабатывал он переводами, взятыми на другое имя.
Некоторое время он жил у Олега и спал под столом: оттуда протягивались его длинные худые ноги.
- Олег, почему ты привязался ко мне? - донесся один раз из-под стола его голос.
- Я же страшный человек, и никому не сделал добра.
Где-то в провинции он даже сидел в тюрьме: за отсутствие прописки. Но начальник прогнал его, испугавшись речей Пахомова, особенно в том смысле, что ему все равно, где жить.
- Иди, иди отсюда, - тревожно говорил ему начальник. - Я тебе вот пятерку на дорогу дам.
И Виктор ушел, худой, величавый и неизменный. После этого он попал в Москву и случайно познакомился с Олегом, потом с Ларионом Смолиным, и таким образом его ввели в "неконформистские" круги...
Олег встретился с Трепетовым в молочном кафе на улице Горького. Он слышал, что Трепетов почему-то любил порой назначать важные свидания в молочных кафе. В Беркове и Закаулове не было необходимости - всю главную тяжесть "знакомств" брал на себя Олег.
Саша встретил его уже другой, веселый и оживленный, но сквозь эту "оживленность" пробивалась вдруг какая-то несоизмеримость, которая пугала Олега.
С Виктором уже договорились; он жил недалеко от центра, где его приютил одинокий двадцатисемилетний человек, живущий в двухкомнатной квартире вместе со старушкой соседкой, которая по доброте душевной привязалась к Виктору и даже подкармливала его.
Этого одинокого человека звали Игорь Кравцов. Был он художник, собиратель икон, бард, чуть-чуть юродивый, и кроме того обладал некоторыми суперсенсорными способностями. Эта "чуть-чуть юродивость" делала его особенно популярным среди подпольного мира. Он был один из тех редких людей, которые не только по-настоящему привязались к Виктору, но и могли терпеть его - до определенной грани. Игорь - по сердечной "отключенности" - даже пытался свести его с одной своей знакомой.
Но та насмешливо сказала:
- Ты еще попроси меня переспать с ним, из милосердия. Но я не скорая помощь. И потом я не умею спать с трупом, даже поющим Вертинского.
В общем, она не поняла предложения Игоря.
...В этом визите Саши ни Виктор, ни Игорь не видели ничего удивительного. Все время происходили новые встречи. Но они слышали кое-что о Саше, и это немного волновало их. Но, конечно, Виктор и не подозревал об истинной цели посещения.
Они поджидали гостей на кухне; соседки не было...
Саша церемонно и даже как-то встревоженно поздоровался с Виктором и долго жал ему руку, хотя нелюдимый Пахомов тут же попытался вырвать ее.
Водка на этот раз была отвергнута.
- Вот и замечательно, - обрадовался Саша, потирая руки. - Давно пора прижать немного этот наш национальный порок. Никогда не забуду, как из-за него испортил отношения с академиком Бредовым... Давайте-ка лучше чайку?!
- С пирогами. Пироги у меня есть всегда, - растерянно пробормотал Игорь.
- Вот и чудно.
Потом произошла непонятная суетня: передвигали стол, что-то доставали, заходили к Игорю в комнату, поправляли...
И когда, наконец, уже надо было садиться за стол, Игорь, немного нервничая, вдруг осторожно прошептал на ухо Олегу:
- Ты знаешь, он исчезает.
И незаметно кивнул на Сашу.
- Что?! - ужаснулся Олег, вдруг вспомнивший рассказы про суперсенсорность Игоря.
- Что ты мелешь? Куда исчезает? Очнись!
- Исчезает и все. Временами его нету.
- Не пори вздор. Видишь, вот он.
Игорь побледнел и съежился. Но пироги были на славу. Саша не уставал их расхваливать.
- Всегда бы нам блины да пироги, а водку - временами, - приговаривал он. - Не каждый день...
Почему-то чуть-чуть взбудораженный Виктор захотел тут же петь.
- Он любит только петь и молчать, - заметил Олег.
- Петь и молчать, - заключил Саша. - Я могу слушать только Лидию Русланову. Но молчание я могу слушать любое. А как, Виктор, вы любите музыку? - чуть удивленно спросил он, взглянув на него.
- Не очень. Она меня пугает.
- Пугает? Это уже неплохо. Чем?
- Не знаю.
- Я говорю о музыке не только как об искусстве, - Саша улыбнулся. Скажем, как... об особой... не только магии... а больше. Кроме того, должен быть в сознании, внутри Я, один пласт...
- Нет, нет, по большому счету музыка меня даже отталкивает, "пугает" не совсем то слово. - Виктор вдруг стал разговорчив, что с ним случалось редко. - У меня много других забот. Найти в самом себе высшее бессмертное "Я" цель человека на земле... Бога - внутри себя...
- Ну, ну, - опять удивился Саша и развел руками. Пока происходил этот разговор, Игорь тихонечко отвел Олега в сторону и прошептал:
- У него нет ауры.
- Что?!!
- Я ведь могу ощущать ауру вокруг человеческого тела. Ауру, которая отражает и состояние души тоже. Но это первый человек, у которого нет вообще никакой ауры.
Я даже не знал, что такое может быть. Кошмар, что-то мне не по себе, надо притупиться.
Олег захохотал.
- Что за бред?! Проверь свои способности. Что же, у него нет обычной души?
Такого не может быть. Ты еще скажи, что он ходит без головы.
- А вот сейчас он опять такой, как люди.
- Ты путаешь что-то. Духовидец бедный! И не заори, неудобно.
Игорь опять съежился и ушел в себя. Олег прошептал ему:
- Он просто вне твоего восприятия.
- Молчи!
- Блажен тот, кто любит и труп, и живое тело, и день и ночь, послышалось им...
- Знаете что, Саша, погадайте нам, хотя бы по руке. Например, Виктору, вдруг высказался подошедший Олег, поглядел на стол, где не было водки.
Тут уж Саше снова пришлось изумиться.
- Чем я обязан паскудной славе гадателя? - спросил он. - Среди такой компании, - он подчеркнул.
- О, о Вас многое говорят... - прошипел из своего угла вернувшийся Игорь.
Он пил чай из блюдца, и большие уши его горели. Но потом он смутился и взглянул исподлобья.
- Так вы хотите, Виктор?
Мертвенно-странная, медленная улыбка прошла по лицу Виктора.
- Вообще нет. Но чтоб вы: пожалуй.
- Это очень просто, - заметил Саша. - Меня, кстати, почему-то не первый раз просят об этом. Люди заинтригованы днем своей смерти. Они тайно влюблены в него.
Но вот беда: как только я взгляну на руку, линии на ней исчезают...
- Как у мертвецов! - ахнул Олег.
- Я не говорю, что они исчезают физически. Но они исчезают для моего восприятия.
И рука делается чистой.
- Что это значит? - холодно спросил Виктор.
- Это может значить самое разное. Например, простой вариант: стоит ли так сильно интересоваться иллюзиями? Всеми этими так называемыми событиями жизни?
- Увы, - неопределенно согласился Виктор.
- А если уж кому очень надо, я могу порекомендовать отличного профессионала, астролога в традиционном смысле. Ибо те, кто в современном плане, потеряли самое важное. Но не советую. Пора, пора избавиться от мании жизни! Пора!
И Саша, рассмеявшись, взял аппетитный кусок пирога.
- Ну, а может ли быть гадание о том, что будет со мной после смерти? спросил Олег.
- Почему нет? Но приучайтесь думать в парадоксальных категориях и никогда не забывайте об уровнях, о разнице между ними... Итак, разумеется, может. Ведь это все зафиксировано, на одном уровне, обычно недоступном определенно и навечно, причем с учетом свободы воли, на других неопределенно, только игра возможностей, но все-таки... Лишь эти последние квазификсации люди и могут воспринимать, но порой получается точное совпадение...
- Но для вас - и те послесмертные, условно выражаясь, "линии", путь и "квази-зафиксированные", приблизительные, с возможностью перемен, конечно, тоже исчезнут?
- Исчезнут, исчезнут, - добродушно кивнул Саша.
- Но все-таки, где это откопать? - захохотал. Олег. - Две минуты жизни отдал бы за то, чтобы увидеть, например, свое будущее воплощение. Наверное, хорош будет монстр. Так как же? Не у того ли профессионала?
- Нет уж, за этим, пожалуй, надо съездить в Индию, - вздохнул Саша. - Но не торопитесь, Олег. Не все ли равно, какое воплощение. И где, в каких мирах, ибо здесь вы уже не повторитесь. Не советую тратить время на второстепенное.
- Но как же жизнь, жизнь, жизнь! И будущая!
- Да что вы, Олег, все заладили: жизнь да жизнь. Дунул, и ее нет, вашей жизни, - засмеялся Саша не без странной иронии по отношению к собственным словам. - Эко мастерство иллюзии разгадывать. Не шутите уж. Лучше давайте и вправду споем.
Игорь вдруг вздрогнул.
- Что, опять? - шепнул Олег.
- Он не только человек. Я вижу это!
- Не бредь, не бредь. Сиди смирно... Впрочем, все может быть.
Между тем у Саши с Виктором завязался какой-то совершенно посторонний разговор, и Олег, душевно усмирив Игоря, стал прислушиваться. Саша довольно отстраненно, чуть холодным голосом, говорил о том, что сознание человека и природа глубоко взаимосвязаны. В общих чертах речь шла о том, что современный человек заключил себя в тюрьму рационализма, отрезав себя тем самым и от Бога, и от понимания природы; что многие способности, свойственные человеку античных времен или даже средних веков, утрачены, и всего лишь 400-500 лет назад человек мог видеть те психические силы в самой природе, контакт с которыми сейчас почти закрыт для него; и что - в соответствии с этой тенденцией в человеческом сознании - мир параллельно тоже изменился: он стал более "материализованным", более "узким" и оторванным от своей духовной подосновы: вот почему теперь почти не происходит тех так называемых сверхъестественных явлений, о которых так много писали древние; и вот почему натурфилософия древних, ее истинный смысл - запечатанная книга для современного человечества, которое приобрело власть только над одной стороной природы, потеряв ключи ко всему остальному в ней, более важному... и что это может очень дорого ему обойтись...
Но в конце концов Саша вдруг остановился, спросив:
- Однако, я не понимаю, Виктор, зачем мне рассказывать вам эту азбуку, я не уловил, на что вы намекали?
- Я намекал на самоубийство. Это касается одного моего приятеля. Он хочет вернуть билет Творцу.
Саша рассмеялся.
- Ну, вот этого уж я не ожидал, что у вас есть такие малоквалифицированные приятели. Ведь известно, физическое самоубийство - не возвращение билета, а наоборот - получение волчьего. Прежде всего еще надо уметь вернуть билет. Это не так просто, как удавиться. В действительности это требует еще большего труда и квалификации, чем некоторые так называемые пути к Богу. Только для того, чтобы объяснить, что это значит - настоящее возвращение билета, или подлинное самоубийство, мне потребовалось бы исписать целые тетради эзотерических текстов, если учесть все импликации. Я уже не говорю о практике. Так что отговорите как-нибудь вашего приятеля. Больше этой глупости ничего нет, если не считать концепции, согласно которой наш мир, физическая Вселенная, вмещает всю реальность. Когда живешь в век глупцов, надо следить за собой.
- Да он просто не то от тоски, не то от любви. Влюбился в девчонку, у которой становятся невероятной красоты глаза, когда они заполняются слезами. Ничего, мы его подлечим... А все же, ох, сдохнуть запросто - и то нельзя... - вздохнул из своего угла Игорь. - Эх, хорошо бы выпить сейчас, ребята. Самое время...
- Да почему же не выпить? - согласился Саша. - Понемногу очень даже неплохо.
И вдруг откуда-то появилась бутылка.
- Ну вот она, родная, завалящая. А то пироги сохнут во рту, - обрадовался Олег.
И радостный напиток был разлит по стопочкам. Загудел холодильник.
- Вздрогнем, - засиял Олег.
- Вздрогнем!
И все чокнулись.
- Но можно было бы и без водки, - выпивши, заключил Саша. - Чай с пирогами где-то не уступает водяре. А, как, господа? Может, вернемся к чаю?
Все как-то растерялись от этого предложения.
- С вами забудешь об интеллекте, - вдруг проурчал, обращаясь к Саше, Игорь.
- Это вы хорошо сказали, - одобрил Саша.
- Круг, круг - мой любимый, но недоступный символ, - медленно проговорил Виктор.
- Он у него распадается, - заметил Олег.
- Да, что-то у меня пропало, - сказал Виктор. - То, чего, может быть, и не было у многих других... И не знаю - найду ли?
- А если найдете, захотите ли опять потерять? Потерять, в высшем смысле? - спросил Саша.
- Ну уж нет! Зачем?! Никогда. Я буду держаться за свое сокровище.
Игорь вдруг встал и, весьма многозначительно кивнув на Сашу, поманил Олега.
- Мы выйдем ненадолго с Олегом - поболтать... Вот с этой водочкой, проговорил он.
И они ушли в комнату, закрыв за собой дверь.
Виктор и Саша остались одни. Фигура Саши как-то потемнела.
- Я мучаюсь, - спокойно и медленно говорил Виктор, закурив, - потому что не могу найти то... вечное, высшее. Я... Все распадается, как сказал Олег, но он многого не понимает.
Саша молчал.
- Полнота... - продолжал Виктор. - ...Найти себя... И почему я разрушаюсь, когда другие живут без всякого намека на это вечное Я, и прекрасно живут. ...А я разрушаюсь!.. Без этого. Но об этом долго рассказывать. Обо всем, что со мной случилось. И о внутренней катастрофе. Тогда было бы более понятно.
Его глаза чуть расширились, и он пристально посмотрел на своего собеседника. И усмехнулся.
- Вы, Саша, очень странный. И так много видите. Но загадка в том, почему вас совершенно не интересует то, о чем я говорю: т. е. высшее. Я... Вы ведь должны это понимать. Но я вижу: вы это знаете, но вас это не интересует. ...Можно, я пырну вас ножом?
Саша сделал какое-то непонятное движение рукой, и Виктор рассмеялся.
И вдруг он взял книгу, которая лежала на подоконнике. То была Bhagavad-Gita, и он показал ее гостю.
- Читаете? - спросил Саша.
- Да, и это из лучшего, что я читал. Но от теории до практики - у меня во всяком случае - большой шаг. Ведь этим надо овладеть практически... реализовать на себе.
- Это священная книга. И что же вы в ней нашли, хотя бы теоретически? спросил Саша, в какой-то задумчивости, и глаза его вдруг стали совершенно отсутствующими.
- Путь к единству с Богом, обретение вечности...
Саша вдруг возвратился и посмотрел на Виктора.
- Давайте чайку?... К единству с Богом, так вы сказали. Очень хорошо! Но ведь оно нам в потенции дано, это соответствует внутреннему в нас, отвечает нашему высшему чистому беспредметному состоянию... В сущности, хотя большинство, как слепые в этом плане, это очень просто... Помните Ramana Maharshi, может быть? И как жаль, если вы думаете, что потеряли его, хотя я не могу понять, как такое могло с вами случиться? Тут что-то не то. Может быть, вы и не имели ничего?
- Долго рассказывать.
- Ладно, оставим, - голос Саши был тих, и уходил куда-то вглубь. Слышно было даже тиканье часов на стене. - Но вот один момент. Так ли это запредельно, раз оно нам - в принципе - дано? Но ведь вы, кажется, и не стремитесь к истинно-потустороннему? ...Вот эта священная книга, - и Саша взял ее со стола, - одна из величайших Книг, написанных свыше, от Духа... Но главное там, как и в некоторых других подобных книгах, - то, чего там нет. Самое главное находится не в буквах, а между буквами. То, что там есть, в самом тексте - только тело, а не само трансцендентное. Эти книги надо прочесть так, чтобы увидеть в них то, чего в них нет. И ни в каких комментариях, даже самых эзотерических, вы это "то" не найдете. Но если увидите, только тогда вам начнет открываться то, что не содержится ни в религиях, ни даже в высшей восточной метафизике, по крайней мере, в ее "тексте".
- Хватит, хватит, - вдруг заговорил Виктор, и глаза его наполнились слезами. - Я не понимаю, о чем вы говорите. Я люблю эту книгу, и с меня хватит ее. Я боюсь, что она мне не поможет, ибо со мной что-то происходит... А вы очень странный человек, очень, очень. Простите, что я хотел пырнуть вас ножом. Вы почти не среагировали на мои слова, потому я и не двинулся. Лучше уходите. Простите меня.
- Уйду, Виктор, уйду. Это не проблема. Раз вам так плохо. Мы просто мирно поговорили. За пирогами.
- Но с другой стороны, лучше не уходите.
- С другой стороны я и не уйду. Я уйду только с одной стороны.
- Да. Налейте-ка водки.
- Прошу. Тут еще осталось. О чем это они шушукаются, там в комнате. Наверное, обо мне. Этот ваш Игорь чересчур нервный. Но ничего, обойдется.
Игорь и Олег, раскрасневшиеся, с горящими глазами и почти опустошенной бутылкой, вдруг появились на кухне.
Конец встречи прошел как-то тихо, сумрачно и безболезненно. Быстро доелись пироги, внезапно остановились часы на стене, куда-то заторопился Игорь.
Вышли на улицу, где уже гулял обезумевший ветер, и простились.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Через два дня Олег встретился с Берковым и Закауловым рано утром у памятника Пушкину и рассказал им о посещении Виктора Пахомова.
- Если и есть Красота Божия - то ненадолго мы ее вбираем, - добавил Олег. - Такую я вчера сцену между прочим видел во время нашего вечера: Тоня Ларионова...
- А, брось, Олег, - прервал Закаулов. - Мало ли что со дна души может подняться!
Мой соседушка за полчаса перед смертью знаешь, что выкрикнул? Волосы будут внутрь расти, если узнаешь! Иной раз такое выплеснется, сам себе не рад.
- Давай-ка лучше еще раз по пивку.
- Чтоб уж совсем для души, почитайте, Олег, Блока. Вы так это умеете, улыбнулась Светлана.
- Сейчас не надо, - вставил Валя Муромцев. - Мы и без того пьяны.
- Нет, Светланочка, извини, я что-то не в ударе. Пусть плывет, как плывет.
Деревья, листы, твое лицо, небо... Пусть кружится. Главное, чтоб не провалиться во тьму.
- О, - вдруг вздрогнула Светлана. - Выпьем за то, чтоб нам не провалиться во тьму!
- Конечно, конечно! Но ведь каждую ночь ты во сне в нее проваливаешься, прошептал Валя.
- Ну, это ведь с возвратом! - захохотал Закаулов.
- Тогда за возврат! - произнесла Светлана; откуда-то появились маленькие стаканчики для водки.
- Чтобы нам все время из тьмы возвращаться, видеть друг друга и пить, возбужденно заговорил Муромцев. - И видеть лицо Светланы, - подумал он.
- А небо-то какое, - пробормотал Олег. - Боже мой, какое небо!
Все выпили, чокнувшись, ибо пили не за покойника*, за возврат из тьмы.
- И хорошо бы еще, - суетливо добавил Муромцев, дрожащими руками прикасаясь к пивной кружке, - чтоб из тьмы этой бездонной и жуткой - я не про сон говорю, а про настоящую тьму, послесмертную - кто-нибудь да выскакивал, обагренный, и встречался бы с людьми и чокался!
- О, это у тебя свое, - заметил Олег. - Это уже из твоих рассказов.
- Волосы, глаза, - все, все, - шептал Закаулов, пьянея. - Теперь не надо никуда уходить. Бывает так хорошо, что не хочется дальше жить.
- Тем не менее, - удивился Муромцев.
Светланочка улыбалась и разливала водку в маленькие "похмельные" стаканчики, которые заботливо расположила. И вообще она чуть-чуть ухаживала за своими бедолагами. Даже молчание становилось нежной музыкой, и каждая улыбка, слово невзначай, приобретали особое значение. Словно оказались они вытянутыми из мира и перенесенными в более тонкий и блаженный слой бытия, где не было ни жестокости, ни бед. Нежность немного была не от мира сего, но в то же время исходила из какой-то бездны в человеческом сердце.
Светлана играла здесь, конечно, главную роль, и они не могли насмотреться на ее лицо, на эту бесконечную смену улыбок, теней, странных слов. Точно они погрузились в скрыто-блаженную сферу души, внезапно обнажившуюся. Большие глаза Светланы то влажнели, то наполнялись слезами, то уходили в свою вечную синеву; она сама была в этом... Ронялись слова, иногда звенели стаканчики, дул из города свободный бесконечный ветер, и если бы им сейчас сказали: "умереть", они все с улыбкой приняли бы смерть и заснули. "Как долго может чистота длиться в мире", - думал Закаулов.
"Очарование ли это, чары? - проносилось в уме Муромцева. - Нет... нет... это ведь реальное... это есть".
Светлана встала и подошла к березке. Ветер и звуки далекого города, хотя в то же время рядом. Что-то протоптано на земле, чьи-то следы, куда они ведут, что остается, что нет?! И как плачут листья, когда они любят?!
И вдруг потемнело. Олег ушел в непонятное забытье. Когда он очнулся сколько прошло времени он не помнил - Светлана уже прощалась: ей надо было идти.
Расстроганный Закаулов, совсем трезвый, напросился проводить ее.
Валя Муромцев почему-то постеснялся присоединиться к ним и решил идти с Олегом, совсем в другую сторону, к метро. Выйдя из леса, простились и разошлись.
Олег и Валя быстро очутились в сутолоке улиц, среди автомобилей, троллейбусов, спешащих людей, спокойных толстеньких газировщиц. Олег не замечал вокруг ничего, и вдруг постепенно стал впадать в странную ярость.
А Валя говорил что-то; и вот Олег услышал.
- Да, глаза Светочки могут поднимать мертвых из могил.
- Вот уж занятие у нее будет, - расхохотался Олег, - поднимать взглядом покойников из гробов!
- А что?
- Ну, ладно, приди в себя-то, - вдруг резко и холодно сказал Олег. - И не безумствуй.
- Но ведь Бог, говорят, умер, - не унимался Валя, улыбаясь.
- Ну, это смотря для кого.
Усталые, они присели на скамейке, в садике, недалеко от станции метро. Та самая ледяная ярость поднималась в душе Олега: и он отчужденно посмотрел вокруг.
- Вам бы всем вечно сидеть под юбочкой, - далеким голосом проговорил он. - Извини, Валя, я сам люблю это временами. Я имею в виду ах, слезы, необычайные глаза, и воспарение неизвестно куда.
- Ничего себе поэт, - ошеломленно подумал Муромцев. - А я ведь прозаик.
- Ну, предположим, отобьешь ты Светку у Петра, женишься: но ведь все будет другое, я не говорю, будет только плохое, но все другое, - продолжал Олег. - А эти необыкновенные моменты!.. Как тебе сказать!?.. Я не думаю, разумеется, что это иллюзия, нет, но это существует в каких-то иных измерениях, чем человеческая жизнь. Ничего уж не поделаешь! Мы можем там быть только мгновениями.
И он хлопнул Муромцева по колену.
- Пойдем!
И они вошли в сумасшедшее, бешеное кольцо метрополитеновской станции. Свет ослепил их, и ошарашил грохот. Поток людей несся вперед.
С трудом им удалось присесть в набитом битком вагоне. Вагон тронулся, и поезд помчался в черную пропасть подземелья.
Муромцев погрустнел и неожиданно спросил Олега, наклонившись к нему:
- Олег, я вспоминаю один разговор у тебя: после Бога, теперь очередь искусства умереть на земле...
- Везде все умерло, дело не только в искусстве.
- Все умерло? - с каким-то ужасом спросил Муромцев.
- Если не считать исключений, немногих.
- Но будет ли возрождение?
- Если и будет, то только после конца мира.
- И что же делать?! - воскликнул Муромцев. - Бог умер, искусство умирает, Красота возможна лишь мгновениями, и нигде на земле надежды нет! И что же делать!
- А вот когда, - ответил Олег, - будет самая жуткая, последняя безнадежность, как у Цветаевой, но ты не повесишься, а останешься жить, вот тогда начнется самое главное.
- Я это и так знаю, Олег. С этого сейчас начинают. Я просто прикидывался.
Извини, - вдруг спокойно сказал Муромцев.
Мелькнула станция, и поезд опять исчез во тьме тоннеля.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Через несколько дней Олегу позвонил Трепетов и спросил, нашел ли он человека, которого можно было бы "посмотреть". Олег слегка замялся, а потом ответил, что один по крайней мере сейчас есть, и договорились встретиться.
Олег имел ввиду Виктора Пахомова.
Виктор появился в Москве недавно: раньше он жил по областным городам, и даже бродяжничал. Но он совершенно не походил на бродягу: чисто одетый, всегда в аккуратном костюме и при галстуке, выбритый, с холодным и интеллектуальным лицом. Кончил он где-то факультет иностранных языков.
Худой, высокий и молчаливый, и уже лет сорок было ему, одинокому. Его прошлая жизнь была никому не известна в Москве. Но он рассказывал иногда об этом страшном событии: его мать погибла во время ташкентского землетрясения. Это случилось так. Они жили вдвоем в маленьком домике, неожиданно он проснулся и вышел во двор, а через минуту дом обрушился, и его мать была задавлена на его глазах.
- Почему не я? - говорил он однажды Олегу, с которым у него сложились почти дружеские отношения. - Конечно, я был молод. Но ведь я мертв. Зачем же жить мертвому?
И он улыбнулся тогда прямо в лицо Олегу, медленно засмеялся: смех у него был пугающий и сдержанный, за которым словно нарастал бешеный взрыв - злобы и ненависти, но к кому? Может быть, ко всему живому на земле. А может быть, и к самой жизни. У Виктора часто была на лице эта медленная жуткая улыбка, которая неизвестно во что могла разрядиться. Поэтому с ним немного опасно было общаться.
Но и в гневе, и в страдании его серые глаза были в глубине холодными, даже когда переполнялись ненавистью.
Впрочем, он любил петь и иногда пел старинные сентиментальные романсы.
Вне этих вспышек он был терпим, но отстранен. Однако его признавали во многих кругах "подпольного" мира Москвы за исключительную личность: это чувствовалось всеми.
И когда он читал среди друзей стихи Сологуба, многим становилось не по себе от страсти и от глубины его проникновения в подтекст:
"Когда я в бурном море плавал И мой корабль пошел ко дну, Я так воззвал: " Отец мой, дьявол, Спаси, помилуй, я тону".
И та медленная, но уже еле уловимая улыбка не сходила с его губ во время чтения.
Впрочем, иногда его закованные большие глаза наполнялись слезами; но были ли это слезы? И они не мешали ему улыбаться.
- Да, я умер, - осторожно говорил он Олегу. - Вся загадка в том, что я умер. И я не могу найти свое собственное Я. Я потерял его и умер поэтому.
Вот с таким человеком и решил Олег познакомить Сашу Трепетова.
Жил Виктор необычно даже для "неконформистов": не имел нужных документов, комнаты, прописки. Ему помогали, как могли и чем могли. Немного подрабатывал он переводами, взятыми на другое имя.
Некоторое время он жил у Олега и спал под столом: оттуда протягивались его длинные худые ноги.
- Олег, почему ты привязался ко мне? - донесся один раз из-под стола его голос.
- Я же страшный человек, и никому не сделал добра.
Где-то в провинции он даже сидел в тюрьме: за отсутствие прописки. Но начальник прогнал его, испугавшись речей Пахомова, особенно в том смысле, что ему все равно, где жить.
- Иди, иди отсюда, - тревожно говорил ему начальник. - Я тебе вот пятерку на дорогу дам.
И Виктор ушел, худой, величавый и неизменный. После этого он попал в Москву и случайно познакомился с Олегом, потом с Ларионом Смолиным, и таким образом его ввели в "неконформистские" круги...
Олег встретился с Трепетовым в молочном кафе на улице Горького. Он слышал, что Трепетов почему-то любил порой назначать важные свидания в молочных кафе. В Беркове и Закаулове не было необходимости - всю главную тяжесть "знакомств" брал на себя Олег.
Саша встретил его уже другой, веселый и оживленный, но сквозь эту "оживленность" пробивалась вдруг какая-то несоизмеримость, которая пугала Олега.
С Виктором уже договорились; он жил недалеко от центра, где его приютил одинокий двадцатисемилетний человек, живущий в двухкомнатной квартире вместе со старушкой соседкой, которая по доброте душевной привязалась к Виктору и даже подкармливала его.
Этого одинокого человека звали Игорь Кравцов. Был он художник, собиратель икон, бард, чуть-чуть юродивый, и кроме того обладал некоторыми суперсенсорными способностями. Эта "чуть-чуть юродивость" делала его особенно популярным среди подпольного мира. Он был один из тех редких людей, которые не только по-настоящему привязались к Виктору, но и могли терпеть его - до определенной грани. Игорь - по сердечной "отключенности" - даже пытался свести его с одной своей знакомой.
Но та насмешливо сказала:
- Ты еще попроси меня переспать с ним, из милосердия. Но я не скорая помощь. И потом я не умею спать с трупом, даже поющим Вертинского.
В общем, она не поняла предложения Игоря.
...В этом визите Саши ни Виктор, ни Игорь не видели ничего удивительного. Все время происходили новые встречи. Но они слышали кое-что о Саше, и это немного волновало их. Но, конечно, Виктор и не подозревал об истинной цели посещения.
Они поджидали гостей на кухне; соседки не было...
Саша церемонно и даже как-то встревоженно поздоровался с Виктором и долго жал ему руку, хотя нелюдимый Пахомов тут же попытался вырвать ее.
Водка на этот раз была отвергнута.
- Вот и замечательно, - обрадовался Саша, потирая руки. - Давно пора прижать немного этот наш национальный порок. Никогда не забуду, как из-за него испортил отношения с академиком Бредовым... Давайте-ка лучше чайку?!
- С пирогами. Пироги у меня есть всегда, - растерянно пробормотал Игорь.
- Вот и чудно.
Потом произошла непонятная суетня: передвигали стол, что-то доставали, заходили к Игорю в комнату, поправляли...
И когда, наконец, уже надо было садиться за стол, Игорь, немного нервничая, вдруг осторожно прошептал на ухо Олегу:
- Ты знаешь, он исчезает.
И незаметно кивнул на Сашу.
- Что?! - ужаснулся Олег, вдруг вспомнивший рассказы про суперсенсорность Игоря.
- Что ты мелешь? Куда исчезает? Очнись!
- Исчезает и все. Временами его нету.
- Не пори вздор. Видишь, вот он.
Игорь побледнел и съежился. Но пироги были на славу. Саша не уставал их расхваливать.
- Всегда бы нам блины да пироги, а водку - временами, - приговаривал он. - Не каждый день...
Почему-то чуть-чуть взбудораженный Виктор захотел тут же петь.
- Он любит только петь и молчать, - заметил Олег.
- Петь и молчать, - заключил Саша. - Я могу слушать только Лидию Русланову. Но молчание я могу слушать любое. А как, Виктор, вы любите музыку? - чуть удивленно спросил он, взглянув на него.
- Не очень. Она меня пугает.
- Пугает? Это уже неплохо. Чем?
- Не знаю.
- Я говорю о музыке не только как об искусстве, - Саша улыбнулся. Скажем, как... об особой... не только магии... а больше. Кроме того, должен быть в сознании, внутри Я, один пласт...
- Нет, нет, по большому счету музыка меня даже отталкивает, "пугает" не совсем то слово. - Виктор вдруг стал разговорчив, что с ним случалось редко. - У меня много других забот. Найти в самом себе высшее бессмертное "Я" цель человека на земле... Бога - внутри себя...
- Ну, ну, - опять удивился Саша и развел руками. Пока происходил этот разговор, Игорь тихонечко отвел Олега в сторону и прошептал:
- У него нет ауры.
- Что?!!
- Я ведь могу ощущать ауру вокруг человеческого тела. Ауру, которая отражает и состояние души тоже. Но это первый человек, у которого нет вообще никакой ауры.
Я даже не знал, что такое может быть. Кошмар, что-то мне не по себе, надо притупиться.
Олег захохотал.
- Что за бред?! Проверь свои способности. Что же, у него нет обычной души?
Такого не может быть. Ты еще скажи, что он ходит без головы.
- А вот сейчас он опять такой, как люди.
- Ты путаешь что-то. Духовидец бедный! И не заори, неудобно.
Игорь опять съежился и ушел в себя. Олег прошептал ему:
- Он просто вне твоего восприятия.
- Молчи!
- Блажен тот, кто любит и труп, и живое тело, и день и ночь, послышалось им...
- Знаете что, Саша, погадайте нам, хотя бы по руке. Например, Виктору, вдруг высказался подошедший Олег, поглядел на стол, где не было водки.
Тут уж Саше снова пришлось изумиться.
- Чем я обязан паскудной славе гадателя? - спросил он. - Среди такой компании, - он подчеркнул.
- О, о Вас многое говорят... - прошипел из своего угла вернувшийся Игорь.
Он пил чай из блюдца, и большие уши его горели. Но потом он смутился и взглянул исподлобья.
- Так вы хотите, Виктор?
Мертвенно-странная, медленная улыбка прошла по лицу Виктора.
- Вообще нет. Но чтоб вы: пожалуй.
- Это очень просто, - заметил Саша. - Меня, кстати, почему-то не первый раз просят об этом. Люди заинтригованы днем своей смерти. Они тайно влюблены в него.
Но вот беда: как только я взгляну на руку, линии на ней исчезают...
- Как у мертвецов! - ахнул Олег.
- Я не говорю, что они исчезают физически. Но они исчезают для моего восприятия.
И рука делается чистой.
- Что это значит? - холодно спросил Виктор.
- Это может значить самое разное. Например, простой вариант: стоит ли так сильно интересоваться иллюзиями? Всеми этими так называемыми событиями жизни?
- Увы, - неопределенно согласился Виктор.
- А если уж кому очень надо, я могу порекомендовать отличного профессионала, астролога в традиционном смысле. Ибо те, кто в современном плане, потеряли самое важное. Но не советую. Пора, пора избавиться от мании жизни! Пора!
И Саша, рассмеявшись, взял аппетитный кусок пирога.
- Ну, а может ли быть гадание о том, что будет со мной после смерти? спросил Олег.
- Почему нет? Но приучайтесь думать в парадоксальных категориях и никогда не забывайте об уровнях, о разнице между ними... Итак, разумеется, может. Ведь это все зафиксировано, на одном уровне, обычно недоступном определенно и навечно, причем с учетом свободы воли, на других неопределенно, только игра возможностей, но все-таки... Лишь эти последние квазификсации люди и могут воспринимать, но порой получается точное совпадение...
- Но для вас - и те послесмертные, условно выражаясь, "линии", путь и "квази-зафиксированные", приблизительные, с возможностью перемен, конечно, тоже исчезнут?
- Исчезнут, исчезнут, - добродушно кивнул Саша.
- Но все-таки, где это откопать? - захохотал. Олег. - Две минуты жизни отдал бы за то, чтобы увидеть, например, свое будущее воплощение. Наверное, хорош будет монстр. Так как же? Не у того ли профессионала?
- Нет уж, за этим, пожалуй, надо съездить в Индию, - вздохнул Саша. - Но не торопитесь, Олег. Не все ли равно, какое воплощение. И где, в каких мирах, ибо здесь вы уже не повторитесь. Не советую тратить время на второстепенное.
- Но как же жизнь, жизнь, жизнь! И будущая!
- Да что вы, Олег, все заладили: жизнь да жизнь. Дунул, и ее нет, вашей жизни, - засмеялся Саша не без странной иронии по отношению к собственным словам. - Эко мастерство иллюзии разгадывать. Не шутите уж. Лучше давайте и вправду споем.
Игорь вдруг вздрогнул.
- Что, опять? - шепнул Олег.
- Он не только человек. Я вижу это!
- Не бредь, не бредь. Сиди смирно... Впрочем, все может быть.
Между тем у Саши с Виктором завязался какой-то совершенно посторонний разговор, и Олег, душевно усмирив Игоря, стал прислушиваться. Саша довольно отстраненно, чуть холодным голосом, говорил о том, что сознание человека и природа глубоко взаимосвязаны. В общих чертах речь шла о том, что современный человек заключил себя в тюрьму рационализма, отрезав себя тем самым и от Бога, и от понимания природы; что многие способности, свойственные человеку античных времен или даже средних веков, утрачены, и всего лишь 400-500 лет назад человек мог видеть те психические силы в самой природе, контакт с которыми сейчас почти закрыт для него; и что - в соответствии с этой тенденцией в человеческом сознании - мир параллельно тоже изменился: он стал более "материализованным", более "узким" и оторванным от своей духовной подосновы: вот почему теперь почти не происходит тех так называемых сверхъестественных явлений, о которых так много писали древние; и вот почему натурфилософия древних, ее истинный смысл - запечатанная книга для современного человечества, которое приобрело власть только над одной стороной природы, потеряв ключи ко всему остальному в ней, более важному... и что это может очень дорого ему обойтись...
Но в конце концов Саша вдруг остановился, спросив:
- Однако, я не понимаю, Виктор, зачем мне рассказывать вам эту азбуку, я не уловил, на что вы намекали?
- Я намекал на самоубийство. Это касается одного моего приятеля. Он хочет вернуть билет Творцу.
Саша рассмеялся.
- Ну, вот этого уж я не ожидал, что у вас есть такие малоквалифицированные приятели. Ведь известно, физическое самоубийство - не возвращение билета, а наоборот - получение волчьего. Прежде всего еще надо уметь вернуть билет. Это не так просто, как удавиться. В действительности это требует еще большего труда и квалификации, чем некоторые так называемые пути к Богу. Только для того, чтобы объяснить, что это значит - настоящее возвращение билета, или подлинное самоубийство, мне потребовалось бы исписать целые тетради эзотерических текстов, если учесть все импликации. Я уже не говорю о практике. Так что отговорите как-нибудь вашего приятеля. Больше этой глупости ничего нет, если не считать концепции, согласно которой наш мир, физическая Вселенная, вмещает всю реальность. Когда живешь в век глупцов, надо следить за собой.
- Да он просто не то от тоски, не то от любви. Влюбился в девчонку, у которой становятся невероятной красоты глаза, когда они заполняются слезами. Ничего, мы его подлечим... А все же, ох, сдохнуть запросто - и то нельзя... - вздохнул из своего угла Игорь. - Эх, хорошо бы выпить сейчас, ребята. Самое время...
- Да почему же не выпить? - согласился Саша. - Понемногу очень даже неплохо.
И вдруг откуда-то появилась бутылка.
- Ну вот она, родная, завалящая. А то пироги сохнут во рту, - обрадовался Олег.
И радостный напиток был разлит по стопочкам. Загудел холодильник.
- Вздрогнем, - засиял Олег.
- Вздрогнем!
И все чокнулись.
- Но можно было бы и без водки, - выпивши, заключил Саша. - Чай с пирогами где-то не уступает водяре. А, как, господа? Может, вернемся к чаю?
Все как-то растерялись от этого предложения.
- С вами забудешь об интеллекте, - вдруг проурчал, обращаясь к Саше, Игорь.
- Это вы хорошо сказали, - одобрил Саша.
- Круг, круг - мой любимый, но недоступный символ, - медленно проговорил Виктор.
- Он у него распадается, - заметил Олег.
- Да, что-то у меня пропало, - сказал Виктор. - То, чего, может быть, и не было у многих других... И не знаю - найду ли?
- А если найдете, захотите ли опять потерять? Потерять, в высшем смысле? - спросил Саша.
- Ну уж нет! Зачем?! Никогда. Я буду держаться за свое сокровище.
Игорь вдруг встал и, весьма многозначительно кивнув на Сашу, поманил Олега.
- Мы выйдем ненадолго с Олегом - поболтать... Вот с этой водочкой, проговорил он.
И они ушли в комнату, закрыв за собой дверь.
Виктор и Саша остались одни. Фигура Саши как-то потемнела.
- Я мучаюсь, - спокойно и медленно говорил Виктор, закурив, - потому что не могу найти то... вечное, высшее. Я... Все распадается, как сказал Олег, но он многого не понимает.
Саша молчал.
- Полнота... - продолжал Виктор. - ...Найти себя... И почему я разрушаюсь, когда другие живут без всякого намека на это вечное Я, и прекрасно живут. ...А я разрушаюсь!.. Без этого. Но об этом долго рассказывать. Обо всем, что со мной случилось. И о внутренней катастрофе. Тогда было бы более понятно.
Его глаза чуть расширились, и он пристально посмотрел на своего собеседника. И усмехнулся.
- Вы, Саша, очень странный. И так много видите. Но загадка в том, почему вас совершенно не интересует то, о чем я говорю: т. е. высшее. Я... Вы ведь должны это понимать. Но я вижу: вы это знаете, но вас это не интересует. ...Можно, я пырну вас ножом?
Саша сделал какое-то непонятное движение рукой, и Виктор рассмеялся.
И вдруг он взял книгу, которая лежала на подоконнике. То была Bhagavad-Gita, и он показал ее гостю.
- Читаете? - спросил Саша.
- Да, и это из лучшего, что я читал. Но от теории до практики - у меня во всяком случае - большой шаг. Ведь этим надо овладеть практически... реализовать на себе.
- Это священная книга. И что же вы в ней нашли, хотя бы теоретически? спросил Саша, в какой-то задумчивости, и глаза его вдруг стали совершенно отсутствующими.
- Путь к единству с Богом, обретение вечности...
Саша вдруг возвратился и посмотрел на Виктора.
- Давайте чайку?... К единству с Богом, так вы сказали. Очень хорошо! Но ведь оно нам в потенции дано, это соответствует внутреннему в нас, отвечает нашему высшему чистому беспредметному состоянию... В сущности, хотя большинство, как слепые в этом плане, это очень просто... Помните Ramana Maharshi, может быть? И как жаль, если вы думаете, что потеряли его, хотя я не могу понять, как такое могло с вами случиться? Тут что-то не то. Может быть, вы и не имели ничего?
- Долго рассказывать.
- Ладно, оставим, - голос Саши был тих, и уходил куда-то вглубь. Слышно было даже тиканье часов на стене. - Но вот один момент. Так ли это запредельно, раз оно нам - в принципе - дано? Но ведь вы, кажется, и не стремитесь к истинно-потустороннему? ...Вот эта священная книга, - и Саша взял ее со стола, - одна из величайших Книг, написанных свыше, от Духа... Но главное там, как и в некоторых других подобных книгах, - то, чего там нет. Самое главное находится не в буквах, а между буквами. То, что там есть, в самом тексте - только тело, а не само трансцендентное. Эти книги надо прочесть так, чтобы увидеть в них то, чего в них нет. И ни в каких комментариях, даже самых эзотерических, вы это "то" не найдете. Но если увидите, только тогда вам начнет открываться то, что не содержится ни в религиях, ни даже в высшей восточной метафизике, по крайней мере, в ее "тексте".
- Хватит, хватит, - вдруг заговорил Виктор, и глаза его наполнились слезами. - Я не понимаю, о чем вы говорите. Я люблю эту книгу, и с меня хватит ее. Я боюсь, что она мне не поможет, ибо со мной что-то происходит... А вы очень странный человек, очень, очень. Простите, что я хотел пырнуть вас ножом. Вы почти не среагировали на мои слова, потому я и не двинулся. Лучше уходите. Простите меня.
- Уйду, Виктор, уйду. Это не проблема. Раз вам так плохо. Мы просто мирно поговорили. За пирогами.
- Но с другой стороны, лучше не уходите.
- С другой стороны я и не уйду. Я уйду только с одной стороны.
- Да. Налейте-ка водки.
- Прошу. Тут еще осталось. О чем это они шушукаются, там в комнате. Наверное, обо мне. Этот ваш Игорь чересчур нервный. Но ничего, обойдется.
Игорь и Олег, раскрасневшиеся, с горящими глазами и почти опустошенной бутылкой, вдруг появились на кухне.
Конец встречи прошел как-то тихо, сумрачно и безболезненно. Быстро доелись пироги, внезапно остановились часы на стене, куда-то заторопился Игорь.
Вышли на улицу, где уже гулял обезумевший ветер, и простились.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Через два дня Олег встретился с Берковым и Закауловым рано утром у памятника Пушкину и рассказал им о посещении Виктора Пахомова.