Мандалян Элеонора. Аропс

Мандалян Элеонора
Аропс

   Элеонора Александровна МАНДАЛЯН
   Аропс
   Рассказ
   Протягивая ребенка счастливому папаше, нянечка почему-то виновато отвела взгляд. Глаза младенца были закрыты, а личико в белом кружевном чепчике казалось голубоватым. Отец озабоченно поинтересовался, не болен ли новорожденный. Жена лишь отрицательно помотала головой и всю дорогу до дома не произнесла ни слова.
   На крыльце их встречали домочадцы: свекровь и теперь уже старшая дочь - первоклассница, крепкая, жизнерадостная девочка.
   - Где он? Покажите! Дайте я понесу! - прыгала она вокруг матери.
   - Уронишь, - отрезал отец и сам внес нового члена семьи в дом, осторожно опустив его на диван.
   Собака, радостно крутившаяся у ног вернувшейся хозяйки, потянула воздух мокрой пуговкой носа и, вдруг заскулив, спряталась под стол.
   - Ты чего, Чарачичи?* - удивилась свекровь. - Маленьких не видел? - И спросила у невестки: - Кормишь?
   _______________
   * Ч а р а ч и ч и - шалун (арм.).
   Та опять только молча помотала головой.
   - Это что еще за фокусы? - Лицо свекрови стало строгим и недовольным. - В нашем роду все вскормлены материнским молоком.
   - Отказался, - лаконично объяснила невестка.
   Свекровь сокрушенно пощелкала языком и неожиданно вскрикнула:
   - Ой!
   Младенец открыл глаза - выпуклые, круглые, блестящие и черные, без белков и зрачков, будто это были и не глаза вовсе, а две перезревшие вишенки.
   - Странный какой, - сказал отец. - У нас в роду таких не бывало.
   Жена только вздохнула, а новорожденный стал вертеть головой, будто в ухо ему попала вода или уховертка.
   - Не видите разве, ему чепчик мешает, сними! - сказал отец жене.
   Жена не двинулась с места. Свекровь бросилась развязывать тесемочки. Но едва чепчик оказался в ее руках, она испуганно отскочила. Упруго развернувшись, из-под чепчика высвободились два широких, круглых лопушка единственное украшение голой, сизой головки.
   - Ой, мамочки, какой лопоухий! - всплеснула руками первоклассница.
   - Это не уши, - обреченно сказала мама. - Это неизвестно что.
   - Как это не уши? - Отец склонился над новорожденным, чтобы получше разглядеть два кожистых, лишенных каких-либо складочек и извилинок отростка, на которых не было вообще ничего, даже ушных отверстий. - Да он же глухонемой! - ахнул отец.
   - Он прекрасно слышит, - сказала мать все тем же тоном покорной обреченности.
   - Не говори глупостей, так не бывает, - рассердилась свекровь и принялась поспешно распеленывать новорожденного.
   Собака из-под стола глухо заворчала, а мать не то пугливо, не то виновато попятилась. Освобожденные от пеленок конечности выстрелили в стороны, будто тугие пружинки. Все, включая собаку, обалдело уставились на грушевидное блестящее тело нежно-голубого цвета и четыре абсолютно одинаковые перепончато-пятипалые конечности.
   - О... оно м... мальчик и... или девочка? - заикаясь, спросила старшая сестра. - У него там нет ничего, даже пупочка.
   Свекровь не без усилия оторвала взгляд от странного создания и стопудовой тяжестью возложила его на невестку:
   - Ты что в дом принесла?
   - Не ребенка, не лягушку, а неведому зверушку! - весело продекламировала девочка, но тут же прикусила язык. И чтобы как-то утешить родителей, добавила: - Пеленки стирать не придется. Ему нечем их пачкать.
   - А ну марш отсюда! - прикрикнула в сердцах на нее свекровь. И так как девочка была послушной, уже вдогонку ей крикнула: - И собаку с собой забери!.. Что делать-то будем? - Последнее относилось к родителям бесполого нечто.
   - Растить, - твердо сказала мать.
   - Но мы даже не знаем, он это или она, - возразил отец.
   - А мне все равно. Он маленький. Беспомощный. Я буду о нем заботиться.
   - Оно конечно, ведь не выкинешь же его на улицу. Пусть он будет мальчик, девочка у нас уже есть. Девочке нужен брат, а мне - помощник, озадаченно рассуждал вслух отец.
   - Как же, будет тебе помощник, - проворчала свекровь и, вконец расстроившись, ушла на кухню.
   Не взглянув на жену, выскользнул из комнаты и отец. Мать облегченно вздохнула и бросилась к дивану. Новорожденный дрыгал всеми четырьмя конечностями, вертел выпуклыми черными кругляшками и забавно собирал в складочки полированную голубую макушку.
   - Как же мы тебя звать будем, уродец ты мой ненаглядный, - умильно ворковала мать, размышляя вслух, и вдруг с уверенностью сказала: - АРОПС! Ну конечно, Аропс! А как же еще?!
   - Почему Аропс? - рассердился отец, узнав о решении жены. - Нет такого имени. Над нами будут смеяться. И так неизвестно что уродилось, а ты еще имя ему несусветное придумала.
   - Я ничего не придумывала, - заупрямилась жена. - Просто его зовут Аропс!
   Малыш оказался на удивление покладистым, никому никаких хлопот не доставлял - лежал себе целый день на диване да дрыгал конечностями. Только вот беда - от еды отказывался.
   - Помрет ведь, - говорила свекровь, косясь на уродца. - Козьим молоком кормить не пробовала?
   - Плюется.
   - Неделя уже, как вы дома, и ничегошеньки в рот не брал.
   - Ничего. Он у меня выносливый.
   Свекровь бросила тревожный взгляд на невестку - может, с горя умом помутилась?
   Отец, подолгу разглядывая странное дитя, лишь сокрушенно вздыхал.
   - И в кого ты такой уродился? Соседям стыдно показать.
   - А незачем и показывать, - отрезала жена. - Сглазят!
   Старшая сестренка Аропса очень скоро привыкла к нему - гладила его тугой, блестящий животик, легонько дергала за кожистые лопушки. Но больше всего ей нравилось играть с ним в ладушки попеременно то с нижними, то с верхними конечностями - благодаря перепонкам, у малыша это получалось особенно звонко.
   Как-то раз, запеленав Аропса в одеяльце, мать вынесла его в сад, на солнышко. Малыш, казалось, с любопытством глазел по сторонам. Его внимание привлек пчелиный рой, вившийся над деревянными домиками улья.
   Поодаль, развалясь в тени, спал Чарачичи, избегавший с некоторых пор появляться в комнатах. Над ним, надоедливо жужжа, крутилась большая синяя муха. Чарачичи приоткрыл один глаз. Улучив момент, он лязгнул зубами и слопал приставучку. Потом встал, потянулся и отправился в дальний конец сада под каменную ограду, где, сложившись пирамидкой, совершил вполне естественное действо.
   Аропс, вытянув шею, наблюдал за Чарачичи. И вдруг выскользнул из рук матери, оставив вместо себя пустую "куколку" свернутого одеяла. Смешно прыгая, как мячик, вокруг улья, Аропс принялся, совсем как Чарачичи муху, ловить ртом пчел и заглатывать их целым роем. В мгновение ока пчелы исчезли в животе Аропса. Мать выронила одеяло и схватилась за голову. А Аропс развалился на траве, и голубой, блестящий живот его быстро-быстро задвигался, будто там, внутри, включились мельничные жернова.
   Через несколько минут Аропс вскочил, потянулся и поскакал в тот укромный уголок сада, где недавно пирамидкой возвышался Чарачичи. Скопировав позу собаки, он выплюнул на траву полосатый брикетик из прессованных пчел и, довольный собой, снова прыгнул к матери на руки.
   Весь день, боясь свекрови, мать не проронила ни слова. А ночью, не удержавшись, возбужденно зашептала мужу на ухо:
   - Он съел наших пчел. Всех до единой. Превратил их в полосатый кубик и выплюнул.
   - Ну и дела... Не ребенок, а пчелоглот какой-то, - расстроился отец. - Что же мы будем делать без пчел? Соты почти пусты, и на зиму мы останемся без меда... И между прочим, новорожденные не питаются пчелами.
   - Мне тоже так казалось, - вздохнула мать.
   Но гулять с Аропсом ей понравилось, и на следующий день она взяла его за околицу, к небольшому болотцу, где можно было не опасаться, что их кто-нибудь увидит: из-за комаров и лягушек сюда мало кто захаживал.
   При виде Аропса лягушки, гревшиеся на солнышке, веером попрыгали в воду. А Аропс, снова не усидев в пеленках, оттолкнулся своими перепончатыми ножками от матери и бултыхнулся вслед за лягушками в воду. Мать только ахнула от неожиданности. А он, по-лягушачьи орудуя конечностями, носился по болотцу, пожирая на ходу попадавшихся лягушек.
   - Немедленно прекрати! - закричала мать. - У тебя разболится живот!
   И в ту же секунду, обдав ее брызгами, он плюхнулся ей на руки.
   - Дурачок... Как ты меня напугал, - растрогалась мать, снимая с мокрого тельца малыша налипшие на него водоросли.
   Аропс деловито выплюнул на землю большой зеленый брикет из лягушек и прижался к матери.
   Дома мать, специально при всех, громко сказала:
   - Наш Аропс не глухой. Я это давно знала. К тому же он прекрасно плавает. - И она рассказала о происшествии на болоте.
   - Ест лягушек?! Какая гадость! - брезгливо передернулась свекровь.
   - А что тут особенного, - вступился за сына отец. - У французов, например, лягушки - деликатес.
   - Мамочка, но он же испортит себе желудочек, - встревожилась старшая сестренка.
   - Не волнуйся, у него не желудочек, а фабрика по производству брикетов. - Мать погладила животик сидевшего у нее на коленях Аропса.
   Однажды Аропс нежился на подоконнике, лежа на спине и глядя в небо, звонко голубевшее в просвете между ветвями яблони. Отец окапывал в саду кусты смородины, бабушка шинковала на кухне капусту, усердно стуча ножом о доску, сестренка пропалывала грядку редиски, а мать утюжила оборочки ее праздничного платьица... Послышался гул пролетавшего мимо самолета. Аропс насторожился, отыскал глазами быстро движущуюся в небе блестящую звездочку, проследил за нею, пока она не исчезла из виду, - и вдруг вскочил, вытянулся в струночку, соединив вместе нижние конечности и раскинув верхние, и неожиданно взлетел под самый потолок, где принялся кружить этаким застывшим крестиком. Облетая углы комнаты, он припадал на одно "крыло" и издавал рокочущий звук, удивительно точно имитирующий гул самолета.
   Прибежавшая с кухни бабушка остановилась как вкопанная:
   - Господи помилуй, он еще и летает!
   Отец выронил лопату и ошалело смотрел сквозь раскрытое окно на кружащего под потолком сына. Лицо матери светилось от счастья.
   - Что я вам говорила, - тихо сказала она. - Никакой он не глухонемой. Вон, шельмец, как точно копирует самолет.
   А Аропс тем временем, мягко проехавшись на пузе, совершил посадку на подоконник.
   - Самолетик ты мой ненаглядненький! - бросилась к нему мать. - Умница ты моя голубенькая!
   Однако отец не разделил с женой ее восторгов.
   - Сын-самолетик - это уж слишком, - проворчал он озабоченно. - Сын пожиратель пчел куда ни шло, даже с пожирателем лягушек можно бы смириться. Но сын-самолетик! Тут явно что-то не то.
   И, наскоро ополоснув руки в кадушке, он бросился вон со двора. Пошел прямиком через зады, через пшеничное поле не разбирая дороги. И ни разу не остановился, пока не увидел то здание, из которого месяц назад забрал жену со странным дитятей. Отыскал нянечку, которая виновато прятала глаза, передавая ему кулечек с новорожденным, и потребовал отвести его к врачу. И без обиняков спросил врача:
   - Признавайтесь по-хорошему, что вы мне подсунули вместо моего ребенка, а не то...
   Молоденькая бледнолицая врач от смущения побледнела еще больше. Но, понимая, что деваться некуда и признаваться все равно придется, сказала:
   - Ваш родной сын, папаша, как родился, так сразу и умер.
   - Как умер?! - растерялся отец. - А этот тогда чей?
   - А ничей. Приблудный он.
   - Что значит приблудный?! У нас в районе таких не бывает!.. Мать, что ли, бросила?
   - Говорят вам, ничейный он. Матери его мы и в глаза не видели.
   - Ничего не понимаю. Темните вы что-то. Предупреждаю, со мной шутки плохи. - Он стиснул кулаки и угрожающе шагнул к худенькой, совсем побелевшей от волнения врачихе.
   - Да мы его в корзинке нашли. Среди грязных пеленок. Ма-ахонький такой был. С ладошку. Синий от холода. И очень забавный. Вот мы его и пожалели. Запеленали, среди других пристроили. Ну а тут как раз с вашей женой такая беда приключилась. Мы посовещались между собой и решили... чем мать-то огорчать... И ей хорошо, и приблудненькому.
   - Уж куда как хорошо, - огрызнулся разгневанный отец, который, как выяснилось, был вовсе не отец "приблудненькому".
   - Ну, если вы настаиваете, - сказала молоденькая врач виновато, - мы его обратно возьмем. В какой-нибудь научно-исследовательский институт передадим.
   - Как же, возьмете! Жена в нем души не чает. Ни на кого, кроме него, и глядеть не хочет.
   - Вот видите, а вы ее огорчить собрались, - облегченно вздохнула врач. - Оно и понятно, уродцев-то мамаши больше нормальных детей любят. За их беспомощность, что ли?
   - Хороша беспомощность... - пробормотал неотец, отвернулся и, даже не попрощавшись, зашагал прочь.
   ...Вернувшись домой, он застал Аропса за очередной выходкой: вытянувшись веретеном на нижних конечностях, а верхние держа скобочкой, он вращался на обеденном столе с невероятной скоростью и при этом громко жужжал:
   - Ж-ж-ж-ж-ж...
   - Что это с ним? - грозно осведомился тот, кто еще недавно считал себя его отцом.
   - Ничего особенного, - ответила бабушка со странным спокойствием. - Я хотела помолоть для тебя кофе, а он увидел.
   - И что же?
   - Вот! Изображает из себя кофемолку.
   - Черт знает что! - в сердцах выругался неотец и ушел в сад искать брошенную под окном лопату.
   Мать, которая все равно ни за что не согласилась бы признать себя нематерью, спала, как и положено, с малышом в одной комнате. Иногда по ночам ей чудилось, будто он издает странные звуки, похожие на тоненький, еле уловимый свист, и пощелкивание.
   А Аропс свистел неспроста. В одну из лунных осенних ночей он услышал-таки долгожданный ответ, тихонько поднялся, перелез через подоконник и по водосточной трубе взобрался на крышу. Проделал он все это как лунатик, с закрытыми глазами, вроде бы и не сознавая, куда идет и зачем. Он шел на Зов - вот единственное, что имело значение...
   Если бы случайному ночному прохожему вздумалось посмотреть на крышу, он наверняка ничего бы там не увидел, кроме круглой луны, что раскаленной белой сковородкой зацепилась за ее край. Но Аропс знал, что это не так, и потому терпеливо ждал. Поначалу из пустоты возникло нечто неопределенное и расплывчатое. Это "нечто" быстро меняло формы, становясь то подобием звезды, то хвостатой кометой. Проскользнули и исчезли все фазы Луны. На миг показалось, будто над крышей дома раскинуло ветви причудливо-фантастическое дерево... Пронеслась галопом длинногривая лошадь... И наконец возникли очертания человека. Они на глазах уплотнялись, сгущались и тяжелели... А спустя еще несколько мгновений перед Аропсом верхом на коньке крыши сидел человек во фраке и цилиндре, с тонкими усиками и небольшой бородкой, со щегольской тросточкой в руках. Аропс вскарабкался на крутую крышу и уселся рядышком, умильно моргая выпуклыми глазенками, излучая всем своим праздничным видом счастливое "наконец-то!".
   Но Прибывший на Зов был настроен отнюдь не благодушно. Даже, можно сказать, осуждающе.
   "Как проходит внедрение?" - осведомился он.
   "Как положено", - радостно сморгнул малыш.
   Разговаривали они беззвучно - мысленно (по-научному - телепатически), поэтому никто, даже если бы захотел, не смог бы их подслушать.
   "Разве так положено?! - Прибывший от недовольства стал коричневым. На кого ты похож! И что за нелепые вещи вытворяешь?"
   "Я, как было запрограммировано, подражаю".
   "Ко-ому-у?!" - Прибывший стал коричневато-фиолетовым. А его грозное "у-у-у" сотрясло крохотное тельце Аропса, едва не разрушив избранные им очертания.
   "Всему, что вижу".
   "Но ты должен был подражать только людям. Ты не должен был ничем отличаться от их детей, усердно делая вид, что растешь и развиваешься, как они. А ты?! Ты все напутал. Перепугал "отца", всю их ячейку... Тьфу! Семью то есть".
   "Мама меня совсем не боится. Я на нее положительно влияю".
   "Мама не в счет. У мам инстинкт".
   "Видно, я слишком долго болтался в межзвездной пыли и подзабыл свою программу".
   "Не выкручивайся! Твоя программа неистребляема. Программа - это все, чем ты владеешь. Бесчисленное множество твоих собратьев внедряется в разные инопланетные цивилизации необъятного Космоса, и все идет как надо. Они четко выполняют свое задание и ничем не отличаются от аборигенов. А ты! Посмотри на свой вид. Кто ты?"
   "Может, мне лучше идентифицироваться с Чарачичи? - вконец расстроился Аропс. - И убежать в лес, чтобы никого не смущать?"
   "Об этом не может быть и речи... А что за имя ты себе придумал?"
   "Я не виноват. Я старался объяснить своей матери, что я - космическая спора, миллионы лет плававшая в Космосе. СПОРА. Она почти поняла меня, только почему-то наоборот, и назвала АРОПС".
   "Ничего удивительного. Ведь ты для них есть, и тебя нет. Ты всего лишь отражение космической сущности, одна половинка уравнения. Но людей это не касается. Ты не имеешь права раскодироваться и ставить под угрозу всю информсистему".
   "Что же мне теперь делать?"
   "Строго следовать Программе. В первую очередь принять человеческий облик. Но меняться надо постепенно, чтобы их это не испугало. Запомнил?! Подражать только людям! Все! До следующего контакта. У меня еще три тысячи семьсот пятьдесят два вызова..."
   Аропс спустился по водосточной трубе, влез в окно и юркнул в свою коляску - кроватки у него еще не было...
   Мать с радостным трепетом разглядывала своего дитятю, всякий раз обнаруживая все новые и новые чудесные превращения. Уши его уже не казались ей такими оттопыренными и нелепыми. На них все четче проступали характерные завитки и бороздки, в складочках которых однажды она с восторгом обнаружила ушные отверстия. Глаза становились менее выпуклыми и круглыми. Появились белки и радужка со зрачком. А перепонки между пальцами исчезли в одну ночь. Кожа заметно порозовела.
   И когда соседка, самая въедливая и зловредная, в очередной раз пристала к свекрови с одним и тем же настырным вопросом: почему, мол, они ребеночка своего от людей прячут, уж не сглазу ли боятся, та со спокойной улыбкой возразила:
   - Чего нам, милая, бояться?.. А-аро-опсик! Поди-ка сюда, детка.
   И на бабушкин зов спрыгнул с крылечка мальчик в вязаных рейтузиках и полосатой кофточке, с аккуратно расчесанными на пробор темными волосиками.
   - Я здесь, бабуля, - сказал мальчик, аппетитно хрустя морковкой.
   - О господи! - опешила соседка. - Кто это?
   - Внучек мой. Аропсик, - с гордостью ответила свекровь.
   - Тот самый, что родился три месяца назад?!
   - Тот самый.
   - Не может быть. Ему ж не меньше двух годочков будет.
   - Может, он у нас вторым Давидом Сасунским народился. Новым героем эпоса станет... А теперь уходи. А то и правда сглазишь!
   Аропс старательно притворялся человеческим детенышем, считая, однако, что занятие это довольно скучное и неинтересное. Он больше не гудел, не летал под потолком самолетиком, не вертелся кофемолкой, не подражал земноводным, Чарачичи, не глотал домашних пчел и не делал из них брикетиков. Он даже есть начал, как все, и не вертел при этом в животе жерновами, а солидно оглаживал себя после сытного обеда и икал, как папа.
   Мама немножко тосковала по прежнему Аропсику с его неожиданными и смешными выходками. Но зато теперь ей можно было не стыдиться за него перед соседями и не ловить на себе косые, подозрительные взгляды свекрови. Она так и не узнала тайну появления в ее семье "сына" Аропса, муж решил навсегда скрыть от нее это.
   А время бежало быстро. Аропс не захотел стать вторым Давидом Сасунским - силачом, богатырем и непобедимым воином, наделенным всевозможными чудесными свойствами. Хотя ему это не составило бы труда. Ведь Давид Сасунский, как и он сам, был занесен на Землю космическими ветрами и тоже не мог смириться с жесткими и тесными рамками человеческих возможностей. Аропс честно решил держать слово, данное Прибывшему на Зов. Он добросовестно делал вид, будто учится вместе с земными детьми в обыкновенной сельской школе, усиленно думает над примитивной задачкой и очень боится получить двойку. И ему верили и ученики, и учителя. Что-что, а подражать он умел!
   За семнадцать прожитых на Земле лет Аропс ни разу не нарушил заданной установки. И скорее всего, остался бы верен ей до конца Программы, исправно изображая из себя "Человека мыслящего", "Человека трудящегося", как поступали и поступают сотни, тысячи, миллионы космических гастролеров, нашедших временное пристанище на этой красивой и радушной планете. Но беда Аропса, как ни парадоксально, заключалась как раз в его страсти к подражанию. Увлекшись, он настолько отождествил себя с человеком, что отважился влюбиться, да не понарошку, а всерьез, как самый заурядный абориген. И, подобно аборигену, он потерял от любви, что называется, голову.
   Объектом своей любви он избрал крупную крепконогую девицу с круглым лицом, круглыми глазами и короткой стрижкой. Его избранница работала в городе, на кондитерской фабрике. В жизни она ненавидела три вещи: шоколадные конфеты, потому что объелась ими у себя на работе; автобусы потому что в них всегда полно народу и ей там вечно отдавливали ноги; и хулиганов, которые постоянно задирали ее на улице и для которых у нее всегда были кулаки наготове.
   Аропс, приехавший на выходной день в город, увидел свой идеал в автобусе, битком набитом усталыми и злющими пассажирами. Он начал с того, что наступил ей на ногу. Девица, разумеется, окрысилась. Пошарив в кармане, он нашел там замусоленную шоколадную конфету и во искупление своей вины протянул ее девице. Она так неподражаемо злилась, что он сразу же забыл обо всем на свете. Протиснувшись к выходу, Аропс пошел за нею следом, уговаривая незнакомку прокатиться с ним на "чертовом колесе".
   Вконец рассвирепев, девица не выдержала и двинула его кулаком в скулу. Аропс замер от восторга. Вот это экземпляр! Увидев его расплывшееся в глупой улыбке лицо, девица испытала подобие раскаяния и ворчливо буркнула:
   - Ладно уж. Где твое "чертово колесо"?
   Голос у нее оказался низкий и сильный, как армейская труба, и Аропс окончательно решил, что пошел бы за ней на край Космоса.
   Они самозабвенно катались на "чертовом колесе" в Детском городском саду, и на раскрашенных гипсовых верблюдах, и даже - на водяной карусели. А вечером в цирке затаив дыхание следили за трюками воздушных акробатов. И Аропс впервые пожалел, что он не Давид Сасунский, а то он бы им всем (а главное - ей!) показал и не такое. К концу представления Аропс окончательно решил, что не может жить без нее на Земле.
   Он проводил ее до дому и назначил свидание на следующее воскресенье.
   - Ладно, - сказала девица трубным голосом. - Приду, если твой синяк заживет. А то на тебя глядеть умора одна.
   Аропс думал о ней всю бесконечно долгую неделю. Десять раз на день он бегал к маленькому зеркальцу над умывальником посмотреть на меняющий цвета синяк, чтобы лишний раз убедиться, что девица - явь. Аропс мог, конечно, избавиться от синяка в одну секунду, но он был дорог ему как память. Увы, беда Аропса, нарушившая все Программы, заключалась в том, что он не имитировал, как положено, влюбленность, но попался в эту ловушку столь же слепо и безрассудно, как это постоянно случается со всеми людьми на Земле. А влюбленные, как известно, самая ненадежная часть земного человечества.
   И когда в следующий выходной они встретились в Оперном садике у Лебединого озера, на котором никогда не было лебедей, он был полон решимости любой ценой доказать ей искренность и неподдельность своей любви. Девица равнодушно вышагивала рядом с ним, налитая и упругая, как обтянутый тугой кожицей сочный плод. День стоял жаркий, и она потребовала мороженого. А потом долго, с упоением грызла заиндевевший брикетик, пока мороженое, уступая зною, не начало потихоньку ускользать от нее, оставляя на асфальте молочные цветы.
   Аропс исподтишка любовался ее крупными, белыми зубами, розовым язычком, старательно слизывающим мороженое, ее похожими на еловые иголки ресницами. А она так была поглощена своим занятием, что, казалось, совсем забыла о нем.
   "Как же, как заставить обратить на себя ее внимание?!" - в отчаянии размышлял Аропс, не спуская с нее восхищенных глаз.
   Он знал, что влюбленные земляне готовы на любые безрассудства ради своих любимых. Правда, больше на словах. А он... ведь он может не на словах - на деле доказать ей свою любовь! У него в запасе столько неиспользованных возможностей!.. И он забыл об осторожности, о запретах. Им руководило одно-единственное желание во что бы то ни стало понравиться этой девушке, завоевать ее сердце.
   - Хочешь... хочешь, я для тебя... - задыхаясь от волнения, прошептал он.
   - Че-во? - Она обратила на него откровенно скучающий взгляд. И, так как он смешался, подстегнула: - Ну?
   - Хочешь, я стану ради тебя грузовиком?! - выпалил он.
   - Чево-о?
   Вместо ответа он вдруг зарычал мотором, рванулся вперед с жутко возрастающей силой... вздрогнул новеньким голубым кузовом, ощутив упругими колесами желанный контакт с гладким городским асфальтом... Бензин резво побежал по его металлическим жилам, вода под капотом изошла паром...
   Он оголтело помчался вперед, ловко лавируя на поворотах, обгоняя автомобили. Пешеходы, перекрестки, дома мелькали все быстрее.
   "Что может быть прекраснее стремительного движения!" - подумал Аропс-грузовик. Ведь грузовикам неведомы человеческие чувства.
   Постовые надрывали глотки и свистки, нервно кричали в нагрудные рации. Гаишники спешно седлали желтых "коней" с синими мигалками.
   - Голубой грузовик, без водителя и без номера, мчится по городу, не соблюдая правил уличного движения! - в панике передавалось с поста на пост. - Всем! Всем! Всем! Задержать! Схватить! Обезвредить!
   К счастью, Аропс все-таки вспомнил про свою любимую. Ведь он был не простой грузовик. Аропс-грузовик круто развернулся и помчался вспять, по-прежнему не обращая внимания ни на светофоры, ни на белые рисованные дорожки на асфальте, ни на вой сирен и истошные свистки постовых.