Страница:
Мы были веселы и шумны, когда внезапно распахнулись двери. Появился граф Коспот, администратор Олса. Он выглядел как привидение. Мы приветствовали нашего старого друга громким «Ура!». Он объяснил нам причину своего появления. Оказывается, он выезжал на границу, чтобы убедиться, правдивы ли слухи о надвигающейся войне.
Увидев наше мирное сборище, Коспот был удивлен. Мы узнали от него, что все мосты в Силезии патрулируются военными и принимаются меры по укреплению позиций.
Мы постарались убедить его в том, что возможность войны абсолютно нулевая, и продолжили наше празднество. На следующий день нам было приказано выступить на фронт.
МЫ ПЕРЕСЕКАЕМ ГРАНИЦУ
ВО ФРАНЦИЮ
СВИСТ ПЕРВЫХ ПУЛЬ
СКАЧКА С ЛОЕНОМ
СКУКА ПЕРЕД ВЕРДЕНОМ
II
ВПЕРВЫЕ В НЕБЕ
В КАЧЕСТВЕ ОБОЗРЕВАТЕЛЯ С МАККЕНЗЕНОМ
Увидев наше мирное сборище, Коспот был удивлен. Мы узнали от него, что все мосты в Силезии патрулируются военными и принимаются меры по укреплению позиций.
Мы постарались убедить его в том, что возможность войны абсолютно нулевая, и продолжили наше празднество. На следующий день нам было приказано выступить на фронт.
МЫ ПЕРЕСЕКАЕМ ГРАНИЦУ
Для нас, кавалеристов, в слове «война» не было ничего непонятного. Каждый в мельчайших деталях знал, что делать, а что – нет. Вместе с тем никто не имел представления, каков будет первый шаг. Каждый солдат мечтал проявить свои возможности и свою значимость.
Перед нами, молодыми лейтенантами-кавалеристами, стояла интересная задача. Нам нужно было, изучив местность, выдвинуться в тыл противника и разрушить важные объекты. Это было по плечу только настоящим мужчинам.
Получив приказ и убедившись в его важности, я в полночь впервые повел своих солдат против врага. Река обозначала границу, и я ожидал, что мы будем обстреляны на подходе к ней. К моему удивлению, мы пересекли мост без всяких неприятностей. На следующее утро мы добрались до церкви в деревушке Килце, которая была хорошо нам известна по предыдущим вояжам.
Мы нигде не видели противника, и он тоже нас не заметил. Теперь вопрос состоял в том, что должен сделать я, чтобы не быть замеченным селянами. Сначала я решил, что нужно изолировать местного священника. Мы выманили его из дому, к его великому изумлению. Я запер его в церковной колокольне, уверив, что он будет казнен, если жители проявят какие-либо враждебные намерения. Часовой на башне обозревал окрестности.
Я должен был ежедневно с посыльным отправлять свои отчеты. Очень скоро мое небольшое войско превратилось в посыльных и растаяло, так что, оставшись в одиночестве, я в конце концов вынужден был сам доставить свой пакет.
Четверо суток все было спокойно. На пятую ночь часовой примчался к церковной колокольне, у которой мы держали лошадей, с криком: «Казаки здесь!» Вокруг была кромешная темнота. Звезд не было. Невозможно было что-то увидеть на расстоянии метра.
В качестве предосторожности мы заранее проломили в нескольких местах стену вокруг церковного двора. Сквозь эти дыры мы могли вывести лошадей. В темноте мы чувствовали себя в полной безопасности, даже выдвинувшись вперед на 50 метров. С карабином в руке я вместе с часовым прошел туда, где он предположительно видел казаков.
Скользя вдоль стены церковного забора, я вышел на улицу и был потрясен – улица кишела казаками. Я заглянул за стену, где они держали своих лошадей. Большинство из них имели фонари и вели себя очень неосторожно и шумно. Я думаю, их было от двадцати до тридцати. Один из них оставил свою лошадь и пошел к священнику, которого я отпустил накануне.
В голову мгновенно ударило: «Разумеется, нас предали!» Нужно быть предельно осторожными. Располагая всего лишь двумя карабинами, я не мог рисковать и ввязываться в схватку. Поэтому я предпочел игру в полицейского и вора.
После нескольких часов отдыха наши визитеры уехали. На следующий день я подумал, что было бы неплохо сменить пристанище. На седьмой день попал в свой гарнизон, где на меня таращились как на призрака. Удивлялись не потому, что я был небрит, а потому, что прошел слух, будто Ведель и я пропали в Калише. Место, где это случилось, время и все обстоятельства моей смерти были сообщены так подробно, что известие распространилось по всей Силезии. Моя мать уже принимала соболезнования. Единственное, чего еще не последовало, – так это некролога в газетах.
Примерно в это же время случилось забавное приключение. Ветеринарному врачу было приказано взять десять улан с лошадьми к себе на ферму. Она находилась в двух милях от дороги. Однажды он возбужденно рассказал: «Я скакал по жнивью и внезапно увидел в отдалении вражескую пехоту. Без промедления вытащил свою саблю и приказал уланам атаковать врага пиками. Солдаты были воодушевлены и быстрым галопом помчались по полю. Когда мы приблизились, я обнаружил, что вражеская пехота не что иное, как стадо оленей, которое я принял за солдат из-за своей близорукости».
Долгое время этот джентльмен приходил в себя после своей атаки[10].
Перед нами, молодыми лейтенантами-кавалеристами, стояла интересная задача. Нам нужно было, изучив местность, выдвинуться в тыл противника и разрушить важные объекты. Это было по плечу только настоящим мужчинам.
Получив приказ и убедившись в его важности, я в полночь впервые повел своих солдат против врага. Река обозначала границу, и я ожидал, что мы будем обстреляны на подходе к ней. К моему удивлению, мы пересекли мост без всяких неприятностей. На следующее утро мы добрались до церкви в деревушке Килце, которая была хорошо нам известна по предыдущим вояжам.
Мы нигде не видели противника, и он тоже нас не заметил. Теперь вопрос состоял в том, что должен сделать я, чтобы не быть замеченным селянами. Сначала я решил, что нужно изолировать местного священника. Мы выманили его из дому, к его великому изумлению. Я запер его в церковной колокольне, уверив, что он будет казнен, если жители проявят какие-либо враждебные намерения. Часовой на башне обозревал окрестности.
Я должен был ежедневно с посыльным отправлять свои отчеты. Очень скоро мое небольшое войско превратилось в посыльных и растаяло, так что, оставшись в одиночестве, я в конце концов вынужден был сам доставить свой пакет.
Четверо суток все было спокойно. На пятую ночь часовой примчался к церковной колокольне, у которой мы держали лошадей, с криком: «Казаки здесь!» Вокруг была кромешная темнота. Звезд не было. Невозможно было что-то увидеть на расстоянии метра.
В качестве предосторожности мы заранее проломили в нескольких местах стену вокруг церковного двора. Сквозь эти дыры мы могли вывести лошадей. В темноте мы чувствовали себя в полной безопасности, даже выдвинувшись вперед на 50 метров. С карабином в руке я вместе с часовым прошел туда, где он предположительно видел казаков.
Скользя вдоль стены церковного забора, я вышел на улицу и был потрясен – улица кишела казаками. Я заглянул за стену, где они держали своих лошадей. Большинство из них имели фонари и вели себя очень неосторожно и шумно. Я думаю, их было от двадцати до тридцати. Один из них оставил свою лошадь и пошел к священнику, которого я отпустил накануне.
В голову мгновенно ударило: «Разумеется, нас предали!» Нужно быть предельно осторожными. Располагая всего лишь двумя карабинами, я не мог рисковать и ввязываться в схватку. Поэтому я предпочел игру в полицейского и вора.
После нескольких часов отдыха наши визитеры уехали. На следующий день я подумал, что было бы неплохо сменить пристанище. На седьмой день попал в свой гарнизон, где на меня таращились как на призрака. Удивлялись не потому, что я был небрит, а потому, что прошел слух, будто Ведель и я пропали в Калише. Место, где это случилось, время и все обстоятельства моей смерти были сообщены так подробно, что известие распространилось по всей Силезии. Моя мать уже принимала соболезнования. Единственное, чего еще не последовало, – так это некролога в газетах.
Примерно в это же время случилось забавное приключение. Ветеринарному врачу было приказано взять десять улан с лошадьми к себе на ферму. Она находилась в двух милях от дороги. Однажды он возбужденно рассказал: «Я скакал по жнивью и внезапно увидел в отдалении вражескую пехоту. Без промедления вытащил свою саблю и приказал уланам атаковать врага пиками. Солдаты были воодушевлены и быстрым галопом помчались по полю. Когда мы приблизились, я обнаружил, что вражеская пехота не что иное, как стадо оленей, которое я принял за солдат из-за своей близорукости».
Долгое время этот джентльмен приходил в себя после своей атаки[10].
ВО ФРАНЦИЮ
Нам приказали погрузиться в поезд. Никто не знал, куда нас отправляют: на запад, восток, юг или север.
Ходило много слухов, но большинство из них были фантазиями. У нас, однако, оказалось правильное предположение – на запад.
Нам четверым предоставили купе второго класса. Мы должны были взять с собой продовольствие для долгого путешествия. Однако уже в первый день обнаружили, что купе чертовски узкое для четверых мужчин. Надо было как-то приспособиться. На прицепной платформе я устроил из ящиков нечто вроде спальни. Тут был свет, воздух и т. д. На одной из станций я достал солому, а потом еще соорудил тент. В моем импровизированном вагоне спалось так же хорошо, как в кровати с пологом. Мы ехали день и ночь, сначала через Силезию, затем через Саксонию – все время на запад. Иногда мы направлялись в сторону Меца[11]. Но даже кондуктор не знал, куда мы едем.
На каждой станции, даже там, где мы не останавливались, огромные толпы мужчин и женщин приветствовали нас с цветами. Было очевидно, что немецкая нация охвачена огромным военным энтузиазмом. Особенно восхищались уланами. Солдаты в поездах, которые шли перед нами, должно быть, рассказывали, что мы уже встречались с врагом, а на самом деле мы воевали всего неделю. Правда, мой полк уже был упомянут в официальном сообщении[12]. 1-й полк улан и 155-й пехотный полк взяли Калиш. Нас чествовали как героев, и мы себя чувствовали таковыми. Ведель нашел казацкую саблю и показывал ее восхищенным девицам, производя сильное впечатление. Разумеется, мы поддакивали ему, сочиняя разные жуткие истории, и веселились от души до тех пор, пока не покинули поезд в Бузендорфе возле Диденхофена.
Перед самым прибытием мы долго простояли в длинном тоннеле. В мирное время неприятно застрять в тоннеле, а уж в военное и подавно. Некоторые возбужденные ребята хотели пошутить и начали стрелять. В тоннеле пошла пальба – удивительно, что никто не был ранен. Так и не было установлено, кто начал стрельбу.
В Бузендорфе мы выгрузились из поезда. Жара была нестерпимой, наши лошади почти падали. На следующий день мы отправились на север в направлении Люксембурга. Между тем я обнаружил, что мой брат с кавалерийской бригадой направлялся туда же неделей раньше. Позже я наткнулся на его след еще раз, но увиделись мы только год спустя.
Прибыв в Люксембург, мы понятия не имели, каковы наши отношения с народом этого маленького государства[13]. Когда я увидел местного полицейского, то подумал, что это солдат, и задержал его. Он же пообещал, что пожалуется на меня немецкому императору, если я немедленно его не освобожу. Поразмыслив, я отпустил его. Мы прошли через города Люксембург и Эш и приблизились к первым укрепленным городам Бельгии. Продвигаясь вперед, мы маневрировали, как в мирное время. Все были чрезвычайно возбуждены. Хорошо, что действовали мы так же, как на маневрах, иначе наделали бы много глупостей. Справа и слева от нас, спереди и сзади, на каждой дороге маршировали войска различных армейских корпусов. Невольно думалось, что здесь творится полный беспорядок. Но внезапно неразбериха прекратилась, превратившись в прекрасную организацию.
Тогда у меня еще не было представления о наших авиаторах. Я очень разволновался, когда увидел первого летчика, даже не зная, союзник он или враг. В то время я не знал также, что немецкие самолеты помечаются крестом, а вражеские – кругами. Поэтому мы палили по каждому самолету. Наши старые пилоты до сих пор рассказывают о болезненных чувствах, возникавших при беспрестанном обстреле своими же.
Мы шли и шли, посылая далеко вперед патрули, пока не достигли Арлона. Тревога не покидала меня, когда я во второй раз пересекал границу. Мрачные слухи о французских стрелках уже достигли моих ушей. Мне было приказано быть связующим звеном моего кавалерийского подразделения. В тот день мы с солдатами проехали не менее 60 километров. Ни одна лошадь не подвела, это было замечательным достижением. В Арлоне я поступил так, как нас учили в мирное время, – вскарабкался на колокольню. Когда я спустился, был окружен толпой сердитых молодых людей, которые разговаривали угрожающим шепотом. Колеса моего велосипеда оказались проколоты. И я вынужден был полчаса тащиться пешком. Этот эпизод позабавил меня – с пистолетом в руке я был абсолютно уверен в себе, даже если бы дело дошло до драки.
Позже я узнал, что несколько дней назад жители вели себя предательски по отношению к нашей кавалерии и каретам «Скорой помощи». Было решено поставить некоторых джентльменов к стенке.
Во второй половине дня я достиг места назначения и узнал, что рядом с Арлоном три дня назад был убит мой кузен Рихтхофен. Конец дня я провел с кавалерийской дивизией. Ночью случилась беспричинная тревога, а позже я вернулся в свой полк.
Слегка соприкоснувшись с врагом на войне, мы, кавалеристы, стали объектом зависти со стороны солдат других частей. Для меня это было лучшее время за всю войну. Я даже хотел бы еще раз прожить тот период.
Ходило много слухов, но большинство из них были фантазиями. У нас, однако, оказалось правильное предположение – на запад.
Нам четверым предоставили купе второго класса. Мы должны были взять с собой продовольствие для долгого путешествия. Однако уже в первый день обнаружили, что купе чертовски узкое для четверых мужчин. Надо было как-то приспособиться. На прицепной платформе я устроил из ящиков нечто вроде спальни. Тут был свет, воздух и т. д. На одной из станций я достал солому, а потом еще соорудил тент. В моем импровизированном вагоне спалось так же хорошо, как в кровати с пологом. Мы ехали день и ночь, сначала через Силезию, затем через Саксонию – все время на запад. Иногда мы направлялись в сторону Меца[11]. Но даже кондуктор не знал, куда мы едем.
На каждой станции, даже там, где мы не останавливались, огромные толпы мужчин и женщин приветствовали нас с цветами. Было очевидно, что немецкая нация охвачена огромным военным энтузиазмом. Особенно восхищались уланами. Солдаты в поездах, которые шли перед нами, должно быть, рассказывали, что мы уже встречались с врагом, а на самом деле мы воевали всего неделю. Правда, мой полк уже был упомянут в официальном сообщении[12]. 1-й полк улан и 155-й пехотный полк взяли Калиш. Нас чествовали как героев, и мы себя чувствовали таковыми. Ведель нашел казацкую саблю и показывал ее восхищенным девицам, производя сильное впечатление. Разумеется, мы поддакивали ему, сочиняя разные жуткие истории, и веселились от души до тех пор, пока не покинули поезд в Бузендорфе возле Диденхофена.
Перед самым прибытием мы долго простояли в длинном тоннеле. В мирное время неприятно застрять в тоннеле, а уж в военное и подавно. Некоторые возбужденные ребята хотели пошутить и начали стрелять. В тоннеле пошла пальба – удивительно, что никто не был ранен. Так и не было установлено, кто начал стрельбу.
В Бузендорфе мы выгрузились из поезда. Жара была нестерпимой, наши лошади почти падали. На следующий день мы отправились на север в направлении Люксембурга. Между тем я обнаружил, что мой брат с кавалерийской бригадой направлялся туда же неделей раньше. Позже я наткнулся на его след еще раз, но увиделись мы только год спустя.
Прибыв в Люксембург, мы понятия не имели, каковы наши отношения с народом этого маленького государства[13]. Когда я увидел местного полицейского, то подумал, что это солдат, и задержал его. Он же пообещал, что пожалуется на меня немецкому императору, если я немедленно его не освобожу. Поразмыслив, я отпустил его. Мы прошли через города Люксембург и Эш и приблизились к первым укрепленным городам Бельгии. Продвигаясь вперед, мы маневрировали, как в мирное время. Все были чрезвычайно возбуждены. Хорошо, что действовали мы так же, как на маневрах, иначе наделали бы много глупостей. Справа и слева от нас, спереди и сзади, на каждой дороге маршировали войска различных армейских корпусов. Невольно думалось, что здесь творится полный беспорядок. Но внезапно неразбериха прекратилась, превратившись в прекрасную организацию.
Тогда у меня еще не было представления о наших авиаторах. Я очень разволновался, когда увидел первого летчика, даже не зная, союзник он или враг. В то время я не знал также, что немецкие самолеты помечаются крестом, а вражеские – кругами. Поэтому мы палили по каждому самолету. Наши старые пилоты до сих пор рассказывают о болезненных чувствах, возникавших при беспрестанном обстреле своими же.
Мы шли и шли, посылая далеко вперед патрули, пока не достигли Арлона. Тревога не покидала меня, когда я во второй раз пересекал границу. Мрачные слухи о французских стрелках уже достигли моих ушей. Мне было приказано быть связующим звеном моего кавалерийского подразделения. В тот день мы с солдатами проехали не менее 60 километров. Ни одна лошадь не подвела, это было замечательным достижением. В Арлоне я поступил так, как нас учили в мирное время, – вскарабкался на колокольню. Когда я спустился, был окружен толпой сердитых молодых людей, которые разговаривали угрожающим шепотом. Колеса моего велосипеда оказались проколоты. И я вынужден был полчаса тащиться пешком. Этот эпизод позабавил меня – с пистолетом в руке я был абсолютно уверен в себе, даже если бы дело дошло до драки.
Позже я узнал, что несколько дней назад жители вели себя предательски по отношению к нашей кавалерии и каретам «Скорой помощи». Было решено поставить некоторых джентльменов к стенке.
Во второй половине дня я достиг места назначения и узнал, что рядом с Арлоном три дня назад был убит мой кузен Рихтхофен. Конец дня я провел с кавалерийской дивизией. Ночью случилась беспричинная тревога, а позже я вернулся в свой полк.
Слегка соприкоснувшись с врагом на войне, мы, кавалеристы, стали объектом зависти со стороны солдат других частей. Для меня это было лучшее время за всю войну. Я даже хотел бы еще раз прожить тот период.
СВИСТ ПЕРВЫХ ПУЛЬ
(21 – 22 августа, 1914 год)
Мне приказали разведать силы противника, занимающего огромный лес возле Виртона. Я с пятнадцатью уланами отправился, сказав себе: «Сегодня у меня будет первая схватка с врагом». Задача была нелегкой. В таком огромном лесу могло быть спрятано что угодно.
Я поднялся на вершину небольшого холма. В нескольких сотнях шагов от меня на многие тысячи акров раскинулся огромный лес. Было замечательное августовское утро. Лес выглядел таким мирным и спокойным, что я забыл все свои военные намерения.
Мы приблизились к окраине леса. Поскольку с нашими биноклями мне не удалось обнаружить ничего подозрительного, нужно было пойти дальше и выяснить, будут ли по нас стрелять. Люди, идущие впереди, скрылись за деревьями. Я последовал туда же вместе с одним из лучших улан. На краю леса стоял одинокий домик лесника. Мы проследовали мимо.
На земле остались многочисленные следы прошедшей конницы. Я остановил своих солдат, подбодрил их несколькими словами и почувствовал, что могу абсолютно положиться на каждого из них. Разумеется, никто не думал ни о чем, кроме атаки на противника. В характере каждого немца атаковать противника при встрече, особенно вражескую кавалерию. Я видел себя во главе моего маленького отряда, рубящего вражеский эскадрон, и испытывал радостное возбуждение от ожидания. Глаза моих улан тоже сверкали. Так мы шли по следу быстрой рысью. После часа езды по красивой горной долине лес стал редеть. Я был уверен, что здесь мы встретим врага, поэтому – особая осторожность! Справа от нашей узкой дороги была крутая стена из камней в несколько метров высотой, слева – узкий ручеек, а далее луг в 50 метров, окруженный колючей проволокой. Внезапно наши передние лошади исчезли в кустах. Мои солдаты остановились – выход из леса был заблокирован баррикадой.
Я тут же понял, что попал в ловушку. Какое-то движение возникло в кустах за лугом и слева от меня, и я увидел спешившуюся вражескую кавалерию. У них было около сотни карабинов. Ничего нельзя сделать! Путь вперед перекрыт баррикадой, ни направо, ни налево не свернуть. Атаковать противника так, как я собирался, невозможно. Оставалось только повернуть назад. Я знал, что мои дорогие уланы были готовы ко всему, но не к бегству от врага! Это испортило нам настроение. Секундой позже раздался первый выстрел, за которым последовала интенсивная стрельба из леса. Дистанция между нами и врагом составляла от 50 до 100 метров.
Я приказал солдатам немедленно присоединиться ко мне, когда они увидят мою поднятую руку. Я был уверен, что мы должны отойти назад. Подняв руку, я повел своих людей за собой. Возможно, они не поняли меня. Всадники, скакавшие за мной, подумали, что я в опасности, и на большой скорости помчались, чтобы помочь мне. Мы находились на узкой лесной дороге – можно представить себе последовавшую неразбериху. Две лошади впереди помчались в панике, поскольку звук каждого выстрела усиливался в десять раз узким пустым пространством. Я видел, как они прыгали через баррикаду, и никогда больше не слышал о них. Видимо, они попали в плен. Я повернул свою лошадь и пришпорил ее. С большим трудом я убедил улан, спешивших ко мне, не приближаться, а повернуть и отступать.
Мой ординарец ехал рядом со мной. Вдруг его лошадь упала. Я перепрыгнул через них, а другие лошади рядом попáдали. Короче, началась страшная сумятица. Я увидел своего ординарца, лежащего под лошадью. Очевидно, он не был ранен, его придавило весом животного. Враг застал нас врасплох. Вероятно, он наблюдал за нами с самого начала и устроил ловушку, что в характере французов.
Я был обрадован, когда двумя днями позже увидел своего ординарца в одном ботинке, поскольку второй остался под телом убитого коня. Он рассказал мне, как бежал. По меньшей мере два эскадрона французских кирасир выскочили из леса, чтобы ограбить падших лошадей и бравых улан. Он вскочил, забрался на камни, но, обессилевший, упал в кусты. Через два часа враг снова ушел в укрытие, и он продолжил свой путь. Через несколько дней ординарец присоединился ко мне, но ничего не знал о судьбе своих товарищей, оставшихся в лесу.
Я поднялся на вершину небольшого холма. В нескольких сотнях шагов от меня на многие тысячи акров раскинулся огромный лес. Было замечательное августовское утро. Лес выглядел таким мирным и спокойным, что я забыл все свои военные намерения.
Мы приблизились к окраине леса. Поскольку с нашими биноклями мне не удалось обнаружить ничего подозрительного, нужно было пойти дальше и выяснить, будут ли по нас стрелять. Люди, идущие впереди, скрылись за деревьями. Я последовал туда же вместе с одним из лучших улан. На краю леса стоял одинокий домик лесника. Мы проследовали мимо.
На земле остались многочисленные следы прошедшей конницы. Я остановил своих солдат, подбодрил их несколькими словами и почувствовал, что могу абсолютно положиться на каждого из них. Разумеется, никто не думал ни о чем, кроме атаки на противника. В характере каждого немца атаковать противника при встрече, особенно вражескую кавалерию. Я видел себя во главе моего маленького отряда, рубящего вражеский эскадрон, и испытывал радостное возбуждение от ожидания. Глаза моих улан тоже сверкали. Так мы шли по следу быстрой рысью. После часа езды по красивой горной долине лес стал редеть. Я был уверен, что здесь мы встретим врага, поэтому – особая осторожность! Справа от нашей узкой дороги была крутая стена из камней в несколько метров высотой, слева – узкий ручеек, а далее луг в 50 метров, окруженный колючей проволокой. Внезапно наши передние лошади исчезли в кустах. Мои солдаты остановились – выход из леса был заблокирован баррикадой.
Я тут же понял, что попал в ловушку. Какое-то движение возникло в кустах за лугом и слева от меня, и я увидел спешившуюся вражескую кавалерию. У них было около сотни карабинов. Ничего нельзя сделать! Путь вперед перекрыт баррикадой, ни направо, ни налево не свернуть. Атаковать противника так, как я собирался, невозможно. Оставалось только повернуть назад. Я знал, что мои дорогие уланы были готовы ко всему, но не к бегству от врага! Это испортило нам настроение. Секундой позже раздался первый выстрел, за которым последовала интенсивная стрельба из леса. Дистанция между нами и врагом составляла от 50 до 100 метров.
Я приказал солдатам немедленно присоединиться ко мне, когда они увидят мою поднятую руку. Я был уверен, что мы должны отойти назад. Подняв руку, я повел своих людей за собой. Возможно, они не поняли меня. Всадники, скакавшие за мной, подумали, что я в опасности, и на большой скорости помчались, чтобы помочь мне. Мы находились на узкой лесной дороге – можно представить себе последовавшую неразбериху. Две лошади впереди помчались в панике, поскольку звук каждого выстрела усиливался в десять раз узким пустым пространством. Я видел, как они прыгали через баррикаду, и никогда больше не слышал о них. Видимо, они попали в плен. Я повернул свою лошадь и пришпорил ее. С большим трудом я убедил улан, спешивших ко мне, не приближаться, а повернуть и отступать.
Мой ординарец ехал рядом со мной. Вдруг его лошадь упала. Я перепрыгнул через них, а другие лошади рядом попáдали. Короче, началась страшная сумятица. Я увидел своего ординарца, лежащего под лошадью. Очевидно, он не был ранен, его придавило весом животного. Враг застал нас врасплох. Вероятно, он наблюдал за нами с самого начала и устроил ловушку, что в характере французов.
Я был обрадован, когда двумя днями позже увидел своего ординарца в одном ботинке, поскольку второй остался под телом убитого коня. Он рассказал мне, как бежал. По меньшей мере два эскадрона французских кирасир выскочили из леса, чтобы ограбить падших лошадей и бравых улан. Он вскочил, забрался на камни, но, обессилевший, упал в кусты. Через два часа враг снова ушел в укрытие, и он продолжил свой путь. Через несколько дней ординарец присоединился ко мне, но ничего не знал о судьбе своих товарищей, оставшихся в лесу.
СКАЧКА С ЛОЕНОМ
Шла битва близ Виртона. Я и мой товарищ Лоен должны были убедиться, что стало с врагом. Мы скакали за ним целый день и, настигнув наконец, могли дать очень скромный отчет. Вечером встал вопрос: ехать ли нам всю ночь, чтобы присоединиться к нашим войскам, или отдохнуть и сэкономить силы для следующего дня. Замечательно, что кавалерийскому патрулю предоставлена полная свобода действий.
Мы решили провести ночь рядом с врагом и двинуться дальше следующим утром. Как мы и предполагали, враг отступал, мы его преследовали. Соответственно могли провести ночь в относительной безопасности.
Неподалеку находился монастырь с огромными конюшнями. Мы с Лоеном решили, что это подходящее пристанище для нас и наших солдат. Вечером, когда мы вошли в свое новое временное жилище, враг был в такой близости, что мог стрелять по нас через окна.
Монахи были исключительно доброжелательны. Они дали нам вдоволь еды и питья, и мы неплохо провели время. С лошадей сняли седла, и они были счастливы тем, что впервые за три дня и три ночи их спины освободились от значительного груза. Мы расположились, словно в доме гостеприимных друзей. Тогда мы еще не предвидели, что через три дня повесим нескольких обитателей монастыря на фонарях, поскольку они не смогут пересилить желания поучаствовать в войне. Но в тот вечер они были чрезвычайно любезны. Мы в ночных рубахах улеглись в постели, поставив часового и доверив Богу присматривать за нами.
В середине ночи кто-то внезапно распахнул дверь и закричал: «Здесь французы!» Со сна я не мог ответить. Лоен тоже не был дееспособен, но интеллигентно спросил: «Сколько их?» Солдат заикался от возбуждения: «Мы убили двоих, но сколько их на самом деле, нельзя сказать, потому что очень темно». Я слышал, как Лоен сонным голосом ответил: «Хорошо. Когда прибудут еще, позови нас снова». Через полминуты мы оба уже снова спали.
Утром мы проснулись, когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Скромно позавтракав, мы продолжили наш путь.
Оказалось, что ночью мимо монастыря проезжали французы, и наши часовые стреляли по ним. Но поскольку было очень темно, все обошлось.
Миновав долину, мы ехали через поле битвы нашей дивизии и, к своему удивлению, обнаружили здесь не немецких солдат, а людей из французского Красного Креста. Они удивленно смотрели на нас, а мы на них. Никто и не думал о стрельбе. Мы как можно быстрее убрались, и только потом до нас дошло, что наши войска вместо продвижения вперед отступили. К счастью, враг тоже отступил в противоположном направлении, не то быть бы мне сейчас где-то в плену.
Мы проехали через деревню Робельмонт, которую накануне заняла наша пехота. Остановив местного жителя, мы спросили, что случилось с нашими солдатами. Он со счастливым видом уверял меня, что немцы ушли.
Ближе к вечеру я прибыл в свой полк и, узнав все события за последние двадцать четыре часа, был вполне удовлетворен.
Мы решили провести ночь рядом с врагом и двинуться дальше следующим утром. Как мы и предполагали, враг отступал, мы его преследовали. Соответственно могли провести ночь в относительной безопасности.
Неподалеку находился монастырь с огромными конюшнями. Мы с Лоеном решили, что это подходящее пристанище для нас и наших солдат. Вечером, когда мы вошли в свое новое временное жилище, враг был в такой близости, что мог стрелять по нас через окна.
Монахи были исключительно доброжелательны. Они дали нам вдоволь еды и питья, и мы неплохо провели время. С лошадей сняли седла, и они были счастливы тем, что впервые за три дня и три ночи их спины освободились от значительного груза. Мы расположились, словно в доме гостеприимных друзей. Тогда мы еще не предвидели, что через три дня повесим нескольких обитателей монастыря на фонарях, поскольку они не смогут пересилить желания поучаствовать в войне. Но в тот вечер они были чрезвычайно любезны. Мы в ночных рубахах улеглись в постели, поставив часового и доверив Богу присматривать за нами.
В середине ночи кто-то внезапно распахнул дверь и закричал: «Здесь французы!» Со сна я не мог ответить. Лоен тоже не был дееспособен, но интеллигентно спросил: «Сколько их?» Солдат заикался от возбуждения: «Мы убили двоих, но сколько их на самом деле, нельзя сказать, потому что очень темно». Я слышал, как Лоен сонным голосом ответил: «Хорошо. Когда прибудут еще, позови нас снова». Через полминуты мы оба уже снова спали.
Утром мы проснулись, когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Скромно позавтракав, мы продолжили наш путь.
Оказалось, что ночью мимо монастыря проезжали французы, и наши часовые стреляли по ним. Но поскольку было очень темно, все обошлось.
Миновав долину, мы ехали через поле битвы нашей дивизии и, к своему удивлению, обнаружили здесь не немецких солдат, а людей из французского Красного Креста. Они удивленно смотрели на нас, а мы на них. Никто и не думал о стрельбе. Мы как можно быстрее убрались, и только потом до нас дошло, что наши войска вместо продвижения вперед отступили. К счастью, враг тоже отступил в противоположном направлении, не то быть бы мне сейчас где-то в плену.
Мы проехали через деревню Робельмонт, которую накануне заняла наша пехота. Остановив местного жителя, мы спросили, что случилось с нашими солдатами. Он со счастливым видом уверял меня, что немцы ушли.
Ближе к вечеру я прибыл в свой полк и, узнав все события за последние двадцать четыре часа, был вполне удовлетворен.
СКУКА ПЕРЕД ВЕРДЕНОМ
Вообще у меня беспокойный характер, так что мою пассивность перед Верденом я объясняю скукой. Вначале я находился в окопах, где ничего не происходило. Затем стал посыльным и надеялся хоть на какие-нибудь приключения, но ошибся. Воюющие с презрением рассматривали меня как «домашнего борова». Я вовсе не был «домашним», но мне разрешалось выдвигаться вперед за линию фронта не более чем на 1500 метров. Находясь ниже поверхности земли, я был в защищенном от бомб, обогреваемом жилище. Время от времени я должен был ходить во фронтовые окопы. Это сопровождалось большим физическим напряжением, поскольку нужно было тащиться вверх и вниз, крест-накрест, через нескончаемое количество окопов и воронок, пока не доберешься до передовых окопов. После короткого визита к сражающимся мое положение показалось мне совершенно глупым.
В это время начинались земляные работы. Нам еще не было ясно, что значит копать подходы и т. д. Разумеется, из уроков в военной академии мы знали названия различных траншей и дыр. Однако всегда предполагалось, что земляные работы – дело военных инженеров. Другие войска не должны были в этом участвовать. Тем не менее здесь каждый с энтузиазмом усердно орудовал своими лопаткой и пикой, чтобы окопаться как можно глубже.
Это казалось забавным, поскольку в некоторых местах французы были всего в 5 метрах от нас. Можно было слышать их голоса и видеть, как они курят сигареты. Мы даже разговаривали с ними и пытались раздражать их любым способом, особенно ручными гранатами.
На 500 метров спереди и сзади окопов густой лес был срезан огромным количеством снарядов и пуль. Казалось невероятным, что на фронте вообще можно жить. И все же в передовых окопах люди находились не в таком плохом положении, как в тылу.
После визита в передовые окопы в самые ранние утренние часы начинались скучные обязанности. Я должен был дежурить у телефона. В дни, свободные от службы, я занимался своим любимым делом – стрельбой. Лес предоставлял мне для этого уйму возможностей. Выезжая на лошади, я заметил, что здесь много диких свиней, и стал раздумывать, как бы пострелять по ним. Прекрасные ночи с полной луной и снегом словно пришли мне на помощь. Со своими коллегами я соорудил укрытие на дереве, как раз возле того места, где были свиньи, и стал ждать. Я провел немало ночей на дереве, прежде чем однажды утром обнаружил, что почти превратился в сосульку. Однако я был вознагражден. Одна свинья каждую ночь переплывала озеро и шла в поле, всегда в одно и то же место, а потом возвращалась назад. Я очень хотел получше изучить животных, поэтому занял место на другом берегу озера. Как обычно, тетушка свинья появилась в полночь, очевидно, чтобы поужинать. Я застрелил ее, когда она плыла, и ухитрился в последний момент схватить за ноги.
Как-то я ехал вместе со своим ординарцем верхом по узкой дорожке. Внезапно я увидел, как несколько диких свиней пересекают ее. Немедленно спрыгнув с лошади, я схватил карабин ординарца и пробежал несколько сотен метров вперед. Замыкал процессию могучий кабан. Я никогда не видел такого гигантского животного и был ошарашен его размером. Теперь его чучело украшает мою комнату и напоминает о нашей схватке.
Так провел я несколько месяцев, пока в один прекрасный день не начались другие заботы. Мы намеревались предпринять небольшую атаку. Я был воодушевлен, поскольку наконец-то мог сделать что-то героическое. Но тут вновь пришло разочарование! Мне предложили другую работу, которая меня вовсе не устраивала. Я послал письмо генералу, а злые языки сообщили, будто я сказал ему: «Ваше превосходительство! Я пошел на войну, чтобы воевать, а не для другой цели». Сначала люди наверху хотели рявкнуть на меня, но потом выполнили мое желание. В итоге я присоединился к авиаслужбе. Сбылось мое величайшее желание в конце мая 1915 года.
В это время начинались земляные работы. Нам еще не было ясно, что значит копать подходы и т. д. Разумеется, из уроков в военной академии мы знали названия различных траншей и дыр. Однако всегда предполагалось, что земляные работы – дело военных инженеров. Другие войска не должны были в этом участвовать. Тем не менее здесь каждый с энтузиазмом усердно орудовал своими лопаткой и пикой, чтобы окопаться как можно глубже.
Это казалось забавным, поскольку в некоторых местах французы были всего в 5 метрах от нас. Можно было слышать их голоса и видеть, как они курят сигареты. Мы даже разговаривали с ними и пытались раздражать их любым способом, особенно ручными гранатами.
На 500 метров спереди и сзади окопов густой лес был срезан огромным количеством снарядов и пуль. Казалось невероятным, что на фронте вообще можно жить. И все же в передовых окопах люди находились не в таком плохом положении, как в тылу.
После визита в передовые окопы в самые ранние утренние часы начинались скучные обязанности. Я должен был дежурить у телефона. В дни, свободные от службы, я занимался своим любимым делом – стрельбой. Лес предоставлял мне для этого уйму возможностей. Выезжая на лошади, я заметил, что здесь много диких свиней, и стал раздумывать, как бы пострелять по ним. Прекрасные ночи с полной луной и снегом словно пришли мне на помощь. Со своими коллегами я соорудил укрытие на дереве, как раз возле того места, где были свиньи, и стал ждать. Я провел немало ночей на дереве, прежде чем однажды утром обнаружил, что почти превратился в сосульку. Однако я был вознагражден. Одна свинья каждую ночь переплывала озеро и шла в поле, всегда в одно и то же место, а потом возвращалась назад. Я очень хотел получше изучить животных, поэтому занял место на другом берегу озера. Как обычно, тетушка свинья появилась в полночь, очевидно, чтобы поужинать. Я застрелил ее, когда она плыла, и ухитрился в последний момент схватить за ноги.
Как-то я ехал вместе со своим ординарцем верхом по узкой дорожке. Внезапно я увидел, как несколько диких свиней пересекают ее. Немедленно спрыгнув с лошади, я схватил карабин ординарца и пробежал несколько сотен метров вперед. Замыкал процессию могучий кабан. Я никогда не видел такого гигантского животного и был ошарашен его размером. Теперь его чучело украшает мою комнату и напоминает о нашей схватке.
Так провел я несколько месяцев, пока в один прекрасный день не начались другие заботы. Мы намеревались предпринять небольшую атаку. Я был воодушевлен, поскольку наконец-то мог сделать что-то героическое. Но тут вновь пришло разочарование! Мне предложили другую работу, которая меня вовсе не устраивала. Я послал письмо генералу, а злые языки сообщили, будто я сказал ему: «Ваше превосходительство! Я пошел на войну, чтобы воевать, а не для другой цели». Сначала люди наверху хотели рявкнуть на меня, но потом выполнили мое желание. В итоге я присоединился к авиаслужбе. Сбылось мое величайшее желание в конце мая 1915 года.
II
ВПЕРВЫЕ В НЕБЕ
В семь часов утра я должен был впервые полететь как наблюдатель! Естественно, я очень волновался. Каждый, кого я расспрашивал о его впечатлении от полета, рассказывал мне разные сказки. Накануне вечером я отправился спать раньше обычного, чтобы быть абсолютно свежим на следующее утро.
Мы приехали на аэродром, и я впервые оказался в самолете. Ветер от пропеллера был чертовски неприятным. Я обнаружил, что в воздухе почти невозможно общаться с пилотом – все слова уносило ветром. Если же я брал бумагу, она тут же исчезала. Мой шлем сполз, кашне упало, куртка наполовину расстегнулась, – короче, я чувствовал себя очень некомфортно.
Прежде чем я опомнился, машина покатилась. Мы мчались все быстрее и быстрее. Я вцепился в стенки кабины. Вдруг тряска прекратилась – машина была уже в воздухе, земля осталась внизу.
Мне сказали, куда мы должны лететь, и я руководил пилотом. Сначала мы летели прямо, потом повернули направо, потом налево, и я потерял ориентацию относительно нашего собственного аэродрома. Не имея ни малейшего понятия, где мы, я начал осторожно смотреть на землю. Люди выглядели удивительно маленькими, домики казались игрушечными. Все было потрясающе прекрасно! На горизонте был виден Кельн. Кафедральный собор смотрелся как маленькая игрушка. Замечательно было находиться так высоко, быть хозяином воздуха, и я чрезвычайно расстроился, когда пилот решил, что пора возвращаться.
Оказавшись снова на земле, я больше всего хотел бы немедленно отправиться в следующий полет. У меня никогда не было таких проблем, как головокружение. В самолете я ощущал себя в полной безопасности. В аэроплане сидишь, как в кресле, поэтому головокружение невозможно. Когда же мчишься на полной скорости, особенно летишь вниз, если самолет внезапно ныряет при остановке мотора и привычный шум сменяется ужасной тишиной, страшно нервничаешь, отчаянно хватаешься за борта кабины и думаешь: «Сейчас ты свалишься на землю!» Однако все происходит так естественно, и приземление на твердую землю настолько мягко, что просто невозможно испытывать страх. Преисполненный энтузиазма, я готов был сидеть в самолете хоть целый день. Я считал часы до следующего старта.
Мы приехали на аэродром, и я впервые оказался в самолете. Ветер от пропеллера был чертовски неприятным. Я обнаружил, что в воздухе почти невозможно общаться с пилотом – все слова уносило ветром. Если же я брал бумагу, она тут же исчезала. Мой шлем сполз, кашне упало, куртка наполовину расстегнулась, – короче, я чувствовал себя очень некомфортно.
Прежде чем я опомнился, машина покатилась. Мы мчались все быстрее и быстрее. Я вцепился в стенки кабины. Вдруг тряска прекратилась – машина была уже в воздухе, земля осталась внизу.
Мне сказали, куда мы должны лететь, и я руководил пилотом. Сначала мы летели прямо, потом повернули направо, потом налево, и я потерял ориентацию относительно нашего собственного аэродрома. Не имея ни малейшего понятия, где мы, я начал осторожно смотреть на землю. Люди выглядели удивительно маленькими, домики казались игрушечными. Все было потрясающе прекрасно! На горизонте был виден Кельн. Кафедральный собор смотрелся как маленькая игрушка. Замечательно было находиться так высоко, быть хозяином воздуха, и я чрезвычайно расстроился, когда пилот решил, что пора возвращаться.
Оказавшись снова на земле, я больше всего хотел бы немедленно отправиться в следующий полет. У меня никогда не было таких проблем, как головокружение. В самолете я ощущал себя в полной безопасности. В аэроплане сидишь, как в кресле, поэтому головокружение невозможно. Когда же мчишься на полной скорости, особенно летишь вниз, если самолет внезапно ныряет при остановке мотора и привычный шум сменяется ужасной тишиной, страшно нервничаешь, отчаянно хватаешься за борта кабины и думаешь: «Сейчас ты свалишься на землю!» Однако все происходит так естественно, и приземление на твердую землю настолько мягко, что просто невозможно испытывать страх. Преисполненный энтузиазма, я готов был сидеть в самолете хоть целый день. Я считал часы до следующего старта.
В КАЧЕСТВЕ ОБОЗРЕВАТЕЛЯ С МАККЕНЗЕНОМ
10 июня 1915 года я прибыл в Гроссенхайм. Оттуда меня должны были послать на фронт. Разумеется, мне хотелось, чтобы это произошло как можно быстрее. Я боялся, что война может закончиться. Нужно было потратить три месяца на то, чтобы стать пилотом. Пока они истекут, уже может быть заключен мир. Поэтому мне и не приходило в голову стать пилотом. Я считал, что благодаря моей подготовке кавалериста буду хорош как наблюдатель. Как же я был счастлив, когда после двухнедельного опыта полетов был послан в то место, где шла война, – в Россию!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента