Манфреди Валерио Массимо. Александр Македонский. Пески Амона

   Сыновья, до сих пор хранившие молчание, подошли спросить об отце.
   — Сами видите, — ответил один из врачей, — но не тревожьтесь: он должен поправиться.
   Этеокл, старший, подошел поближе и посмотрел отцу в лицо, надеясь, что тот откроет глаза, но, увидев, что он не двигается, обернулся к брату и покачал головой.
   — Идите спать, — попыталась успокоить их Барсина. — Завтра вашему отцу будет лучше и вы сможете поздороваться с ним.
   Мальчики поцеловали безжизненно свисавшую с кровати руку и ушли со своим воспитателем.
   Прежде чем вернуться в свою комнату, Этеокл повернулся к Фраату и сказал:
   — Если мой отец умрет, я найду этого Александра, где бы он ни прятался, и убью его. Клянусь.
   — И я тоже клянусь, — сказал младший брат. Барсина всю ночь бодрствовала рядом с мужем, хотя трое врачей по очереди дежурили у больного. То и дело они меняли холодные компрессы у него на лбу.
   К рассвету Аристон осмотрел ногу больного и, заметив, что она распухла и покраснела, разбудил одного из своих ассистентов:
   — Нужно приложить пиявок, чтобы они оттянули давление внутренних соков. Ступай в мою комнату и возьми все необходимое.
   — Извини меня, — вмешалась Барсина, — но когда вы консультировались с тем, другим врачом, никто ничего не говорил про пиявок. Тогда говорили только про дренаж в случае нагноения.
   — Моя госпожа, ты должна мне доверять. Я врач.
   — Тот египтянин — личный врач Спифридата, и он лечил самого Великого Царя Дария. Я доверяю и ему, и потому не прикладывайте пиявок, пока я не пошлю кого-нибудь спросить у него.
   — Неужели ты собираешься слушать этого варвара! — сорвалось у Аристона.
   — Я сама тоже из варваров, — напомнила ему Барсина, — и говорю тебе, чтобы ты не прикладывал этих мерзких тварей к коже моего мужа, если египетский врач не даст своего согласия.
   — Если так, я ухожу отсюда, — в раздражении заявил Аристон.
   — Иди…— раздался голос, словно из потустороннего мира, — иди куда подальше.
   — Мемнон! — воскликнула Барсина, повернувшись к постели, а потом снова обернулась к Аристону: — Моему мужу лучше, можете уходить. Завтра я пришлю вам ваше вознаграждение.
   Аристон не заставил себя упрашивать и позвал своих ассистентов.
   — Однако предупреждаю, — сказал он, уходя, — без пиявок давление станет нестерпимым и…
   — Я за все отвечаю, — ответила Барсина. — Не беспокойся.
   Когда греки удалились, она послала слугу за врачом египтянином, который спешно прибыл на повозке из дворца сатрапа Спифридата.
   — Что случилось, моя госпожа? — спросил он, еще не ступив на порог.
   — Врачи-яуны хотели приложить пиявок, но я воспротивилась: я хотела сначала услышать твое мнение. А они обиделись и ушли.
   — Ты правильно поступила, моя госпожа: пиявки только ухудшили бы дело. Как ему сейчас?
   — У него все еще сильный жар, но он очнулся и говорит.
   — Отведи меня к нему.
   Они вошли в комнату Мемнона и увидели, что он в сознании. Несмотря на призывы служанок и предостережения своих солдат, которые всю ночь дежурили у двери, он пытался слезть с кровати.
   — Только поставь эту ногу на пол, и мне придется ее отрезать, — пригрозил врач.
   Мемнон в нерешительности замер, а потом с ворчанием улегся обратно. Барсина убрала простыню с раненой ноги, чтобы врач первым делом осмотрел ее: нога распухла, горела и болела, но никаких признаков нагноения не было. Египтянин раскрыл свою сумку и высыпал ее содержимое на столик.
   — Что это? — спросила Барсина.
   — Это разнообразные мхи. Я видел, что воины-оксидраки лечат этим раны и во многих случаях добиваются быстрого заживления. Не знаю, как это происходит, но для врача главное — добиться выздоровления, а не настоять на своих убеждениях. И боюсь, что одних компрессов из мальвы будет недостаточно.
   Он подошел к Мемнону и засунул под повязку пучок мха.
   — Если к завтрашнему дню появится страшный, почти нестерпимый зуд, я бы сказал, что дело пошло на поправку. Но ни в коем случае не давайте ему чесать, пусть даже придется связать руки. А если появится боль и нога распухнет еще сильнее, позовите меня, так как ногу придется ампутировать. Мне пора идти: в Зелее еще много раненых, требующих моего вмешательства.
   Египтянин уехал на повозке, запряженной парой мулов, а Барсина позволила солдатам мужа несколько мгновений посмотреть на своего командира, после чего поднялась на башню над дворцом, где был устроен небольшой храм. В ожидании госпожи жрец молился, уставившись на священное пламя.
   Барсина молча преклонила колена и, глядя на языки огня, пляшущие на легком ветерке, что прилетал с горных вершин, стала дожидаться ответа. Наконец жрец проговорил:
   — Его убьет не эта рана.
   — И больше ты ничего мне не скажешь? — спросила встревоженная женщина.
   Жрец снова уставился на огонь, который разгорался все сильнее, раздуваемый крепнущим ветром.
   — Я вижу великие почести, воздаваемые Мемнону, но также вижу и великую опасность. Оставайся с ним, госпожа, и пусть сыновья тоже будут рядом с ним. Им нужно еще многому научиться у отца.

ГЛАВА 8

   Добычу из персидского лагеря и снятые с павших доспехи свалили посреди лагеря македонян. Люди Евмена производили инвентаризацию.
   Пришел Александр вместе с Гефестионом и Селевком и уселся на скамеечку рядом с царским секретарем.
   — Как твоя голова? — спросил тот, кивнув на внушительную повязку на голове царя — дело рук врача Филиппа.
   — Неплохо, — ответил Александр, — но еще чуть-чуть, и было бы плохо. Если бы не Черный, я бы сегодня не радовался солнцу. Как видишь, — добавил он, указывая на богатую добычу, — тебе теперь нечего беспокоиться о деньгах. Здесь хватит на пропитание войска в течение месяца, если не больше; хватит и на жалованье наемникам.
   — А себе ты ничего не хочешь забрать? — спросил Евмен.
   — Нет. Но хотелось бы послать пурпурную ткань, ковры и шторы моей матери и что-нибудь сестре — например, эти персидские одежды. Клеопатре нравятся всякие необычные вещи.
   — Будет исполнено, — согласился Евмен и дал указание слугам. — Что-нибудь еще?
   — Да. Отбери триста комплектов доспехов, самых лучших, какие найдешь, и пошли в Афины, чтобы преподнесли богине Афине в Парфеноне. С посвящением.
   — С посвящением… каким-то особенным?
   — Разумеется. Пиши:
   Александр и греки, за исключением спартанцев, отобрали эти доспехи у азиатских варваров.
   — Хорошая оплеуха спартанцам, — прокомментировал Селевк.
   — Ответ на ту, которую они дали мне, отказавшись участвовать в моем походе, — заметил царь. — Скоро они поймут, что на самом деле живут в захолустной деревне. А весь мир идет с Александром.
   — Я распорядился, чтобы приехали Апеллес и Лисипп и сделали твое изображение верхом на коне, — сообщил Евмен. — Думаю, через несколько дней они высадятся в Ассах или Абидосе.
   — Это меня не интересует, — сказал Александр. — А что мне хочется — это установить монумент нашим павшим в бою. Такой, какого еще не видывали. Создать его может один лишь Лисипп.
   — Скоро узнаем также, какое впечатление произвела твоя победа на друзей и врагов, — вмешался Селевк. — Мне любопытно, что скажут жители Лампсака, не пожелавшие, чтобы ты их освобождал.
   — Письмо моей матери уже отправили? — спросил Александр Евмена.
   — Как только ты дал мне его. Сейчас оно уже на побережье. При благоприятном ветре будет в Македонии дня через три, не больше.
   — Никто не связывался с нами со стороны персов?
   — Никто.
   — Странно… Я велел моим хирургам позаботиться об их раненых, а погибших похоронить с честью.
   Евмен выгнул бровь.
   — Если ты стараешься что-то мне сказать, говори, ради Зевса! — взорвался Александр.
   — В этом-то и загвоздка, — вымолвил Евмен.
   — Не понял.
   — Персы не хоронят умерших.
   — Что?
   — Я тоже этого не знал, лишь вчера мне объяснил один пленный. Персы считают землю священной и священным также считают огонь, а труп для них нечист, и потому они полагают, что захоронение оскверняет землю, а сожжение оскверняет огонь, который для них является богом.
   — Но… что же остается?
   — Персы кладут тела умерших на горных вершинах или на крышах башен, где их клюют птицы и постепенно разлагает ветер и солнце. Эти сооружения они называют «башнями молчания».
   Александр встал и направился к своему шатру. Евмен догадался, что делается у него в душе, и сделал друзьям знак не удерживать его.
   Сам он пошел к царю только после захода солнца.
   — Парменион приглашает тебя на ужин вместе со всеми нами, если ты соизволишь.
   — Да, скажи ему, что я скоро приду.
   — Не расстраивайся. Ты не мог себе представить…— произнес Евмен, видя, что царь все еще опечален.
   — Дело не в том. Я думал…
   — О чем?
   — Об этом персидском обычае.
   — Мне кажется, что он сохранился от ритуалов, восходящих к временам, когда персы были еще кочевниками.
   — И в этом таится величие этого ритуала — в том, что обычай далеких предков не забывается. Друг мой, если мне придется пасть в бою, я бы, возможно, тоже захотел навсегда уснуть на башне молчания.

ГЛАВА 9

   На следующий день Александр послал Пармениона занять Даскилий, столицу Геллеспонтской Фригии, прекрасный приморский город с огромным укрепленным дворцом, а также установить контроль над Зелеей.
   Знатные персы бежали, забрав с собой лишь самое ценное, и генерал допросил слуг, чтобы узнать, куда именно они бежали, а особенно, куда делся Мемнон, поскольку его тела не нашли на поле битвы.
   — Мы сами больше не видели его с тех пор, могущественный господин, — ответил ему один из распорядителей дворца. — Возможно, он отполз далеко от места сражения и умер позже, спрятавшись где-то. А может быть, его подобрали солдаты и похоронили, чтобы он не стал добычей собак и стервятников. Но здесь его не было.
   Парменион послал за Филотом, своим сыном:
   — Я не верю ни единому слову этих варваров, но все же очень вероятно, что Мемнон ранен и до сих пор не оправился. Насколько нам известно, у него была вилла, где он жил как персидский сатрап. Пошли-ка ты дозоры легкой конницы осмотреть местность: этот грек — самый опасный из наших противников. Если он жив, то доставит нам неисчислимые беды. Сегодня ночью я видел в горах какие-то световые сигналы; наверняка они передавали с большой скоростью на большие расстояния известие о нашей победе. Скоро мы получим ответ, и вряд ли это будет радушное приглашение.
   — Я сделаю все, что в моих силах, отец мой, и привезу его связанного к твоим ногам.
   Парменион покачал головой:
   — Не делай ничего подобного. Если найдешь его, обращайся с ним почтительно: Мемнон — самый доблестный воин к востоку от Проливов.
   — Но он наемник.
   — Ну и что? Это человек, для которого жизнь утратила все иллюзии и который верит только в свой меч. Для меня этого достаточно, чтобы уважать его.
   Филот прочесал местность пядь за пядью, обследовал все виллы и дворцы, допросил рабов, даже прибегая к пыткам, но так ничего и не добился.
   — Ничего, — сообщил он своему отцу через несколько дней. — Совершенно ничего. Как будто его никогда и не было.
   — Возможно, есть один способ обнаружить его. Приглядывай за врачами, особенно за хорошими, и смотри, куда они ходят, и таким образом сможешь выйти к изголовью важного пациента.
   — Хорошая идея, отец мой. Странно, но ты всегда представлялся мне солдатом, человеком, способным лишь разрабатывать гениальные планы сражений.
   — Мало выиграть сражение — самое трудное начинается потом.
   — Я последую твоему совету.
   С того дня Филот начал раздавать деньги и заводить друзей, особенно среди самого простого люда, и вскоре узнал, кто здесь лучшие врачи и что самый лучший из них — египтянин по имени Снефру-эн-Капта. Он пользовал в Сузах самого Дария, а потом стал личным врачом сатрапа Фригии Спифридата.
   Филот расставил несколько засад и однажды вечером увидел, как египтянин, озираясь, выходит через заднюю дверь, садится в запряженную мулами повозку и едет по улице, ведущей из города. Взяв отряд легкой конницы, Филот последовал за ним, держась на изрядном расстоянии и двигаясь не по дороге. После долгого пути в темноте вдали показался свет роскошного жилища. Это был дворец, обнесенный зубчатой стеной, с портиками, балконами и галереями.
   — Приехали, — объявил один из конников. — Будьте наготове.
   Они спешились и подошли поближе, держа коней в поводу. Однако в последнее мгновение, когда до дворца оставался один шаг, соглядатаев встретил дружный яростный лай и со всех сторон на них набросились свирепые каппадокийские бульдоги.
   Пришлось применить дротики, чтобы псы не слишком наглели. В темноте не удавалось хорошо прицелиться и мало-мальски использовать луки и стрелы: стрелки тут же подвергались нападению, и им приходилось вступать врукопашную с кинжалом в руке. Несколько коней, до смерти напуганные, вырвались и со ржанием скрылись в ночи, а когда конники, наконец, одолели напавших на них собак, то обнаружили, что половина лошадей пропала.
   — Идем все равно! — в ярости приказал Филот.
   Они ворвались во двор, освещенный развешанными вокруг портика лампами. Перед пришельцами стояла прекрасная женщина в персидском узорчатом одеянии с длинной золотой бахромой.
   — Кто вы такие? — спросила она по-гречески. — Чего вам нужно?
   — Прости, госпожа, но мы ищем одного человека, который сражался на стороне варваров, и у нас есть основание полагать, что он находится в этом доме, вероятно раненный. Мы проследили за его врачом.
   При этих словах женщина вздрогнула и побледнела от гнева, но отступила в сторону, давая Филоту и прочим пройти.
   — Войдите и осмотрите все, но прошу вас отнестись с почтением к жилищу женщин, иначе я позабочусь о том, чтобы ваш царь узнал об этом. Мне известно, что этот человек ненавидит своеволие.
   — Слышали? — сказал Филот своим солдатам, истерзанным и покусанным.
   — Мне очень жаль, — добавила Барсина, видя их состояние. — Если бы вы предупредили о своем приходе, этого можно было бы избежать. К сожалению, здесь полно разбойников и приходится защищаться. Что касается врача, я сейчас же отведу вас к нему.
   Вместе с Филотом она прошла в атриум, а оттуда в длинный коридор; впереди служанка несла лампу.
   Они вошли в комнату, где в постели лежал мальчик. Снефру-эн-Капта осматривал его.
   — Как он? — спросила Барсина у врача.
   — Это просто несварение желудка. Давайте ему пить вот этот отвар три раза в день, а завтра пусть весь день поголодает. Он быстро встанет на ноги.
   — Мне нужно поговорить с врачом наедине, — сказал Филот.
   — Как вам будет угодно, — согласилась Барсина и отвела обоих в соседнюю комнату.
   — Нам известно, что это дом Мемнона, — начал Филот, едва они вошли.
   — Действительно, это так, — подтвердил египтянин.
   — Мы его разыскиваем.
   — Тогда вам надо искать в другом месте: здесь его нет.
   — А где?
   — Не знаю.
   — Ты лечил его?
   — Да. Я лечу всех, кто нуждается в моей помощи.
   — Ты знаешь, что я могу развязать тебе язык, если захочу.
   — Конечно, но больше я ничего не смогу сообщить тебе. Может быть, ты думаешь, что такой человек, как Мемнон, рассказывает своему врачу, куда собирается направиться?
   — Он ранен?
   — Да.
   — Тяжело?
   — Любая рана может оказаться тяжелой. В зависимости от развития заболевания.
   — Не собираюсь выслушивать лекцию по медицине. Я хочу знать, в каком состоянии был Мемнон, когда ты видел его в последний раз.
   — Он был на пути к выздоровлению.
   — Благодаря твоему лечению?
   — И лечению нескольких врачей-греков, среди которых был Аристон из Адрамиттиона, если не ошибаюсь.
   — Он был в состоянии ехать верхом?
   — Не имею ни малейшего представления. Я ничего не смыслю в лошадях и верховой езде. А сейчас, если ты позволишь, я бы удалился к другим пациентам, которые ждут меня.
   Филот не смог придумать, что бы еще спросить, и отпустил его. В атриуме он встретил своих солдат, которые уже обыскали дом.
   — Ну как?
   — Ничего. Никаких следов. Если он здесь и был, то определенно уже давно ушел или же спрятался там, где мы его не найдем, если только…
   — Если только что?
   — Если только не запалить этот дворец: ведь если крысы спрятались здесь, им придется вылезти, верно?
   Барсина закусила губу, но не проронила ни слова. Она ограничилась тем, что потупилась, чтобы не встречаться глазами с врагами.
   Филот раздраженно покачал головой:
   — Оставим, как есть, и пошли отсюда: здесь для нас нет ничего интересного.
   Они вышли, и вскоре топот их коней затих вдали, сопровождаемый собачьим лаем. Когда они оказались в трех стадиях, Филот натянул поводья.
   — Проклятье! Бьюсь об заклад, что в этот самый момент он уже вылез из какого-то подземного тайника и спокойно беседует со своей женушкой. Красивая женщина… Красивая женщина, клянусь Зевсом!
   — Я не понял, почему мы не схватили ее и…— начал один из его людей, фракиец из Сальмидесса.
   — Потому что этот кусочек тебе не по зубам, а если Александр узнает, он вырвет твои яйца и скормит своей собаке. Если не знаешь, куда их деть, займись лагерными шлюхами. Поехали, мы и так задержались.
   В этот самый момент на другом конце долины Мемнона перевозили в другое убежище на носилках, привязанных к седлам двух вьючных ослов. Ослы ступали один впереди другого, и переднего вели в поводу.
   Прежде чем пройти перевал, ведущий в Эзепскую долину и город Адзиру, Мемнон попросил возчика остановиться и обернулся назад, чтобы посмотреть на огни своего дома. Он еще ощущал запах последнего объятия Барсины.

ГЛАВА 10

   Войско с повозками и обозами двинулось на юг, в направлении горы Иды и Адрамиттионского залива. Оставаться на севере не было смысла, поскольку столица сатрапии Фригия была оккупирована и там остался македонский гарнизон.
   Парменион снова занял место заместителя командующего, а стратегические решения принимал Александр.
   — Мы пойдем на юг до побережья, — объявил он однажды вечером на военном совете. — Мы взяли столицу Фригии, а теперь возьмем столицу Лидии.
   — То есть Сарды, — уточнил Каллисфен. — Мифическую столицу Мидаса и Креза.
   — Прямо не верится, — вмешался Леоннат. — Помните сказки, что рассказывал о них старик Леонид? А теперь мы увидим их, эти самые места.
   — Действительно, — подтвердил Каллисфен. — Мы увидим реку Герм, на берегу которой почти двести лет назад Креза разбили персы. И Пактол с его золотоносным песком, где родилась легенда о царе Мидасе. И могилы, где покоятся лидийские цари.
   — Ты веришь, что в этом городе мы найдем деньги? — спросил Евмен.
   — Ты только о деньгах и думаешь! — воскликнул Селевк. — А впрочем, ты прав.
   — Конечно, прав. Вы знаете, во сколько нам обошелся флот наших союзников греков? Знаете?
   — Нет, — ответил Лисимах, — не знаем, господин царский секретарь. Для этого есть ты.
   — Сто шестьдесят талантов в день. Я говорю — сто шестьдесят. Это значит, что всего захваченного нами на Гранике и в Даскилии хватит на пятнадцать дней, если все пойдет хорошо.
   — Послушайте, — сказал Александр. — Сейчас мы пойдем на Сарды, и не думаю, что встретим сильное сопротивление. Затем отправимся занимать остальное побережье до границы с Ликией, до Ксанфа. Таким образом, мы освободим все греческие города в Азии. И это случится до конца лета.
   — Великолепно, — одобрил Птолемей. — А потом?
   — Не вернемся же мы домой! — воскликнул Гефестион. — Я только начал входить во вкус.
   — Нет никакой уверенности, что это будет так уж просто, — возразил Александр. — До сих пор мы лишь поцарапали могущество персов, и почти наверняка Мемнон еще жив. И потом, мы не знаем, все ли греческие города откроют нам ворота.
 
   Несколько дней они шли вдоль мысов и заливов неописуемо красивого морского берега, затененного гигантскими соснами. Перед ними открывались виды больших и маленьких островов, следующих изгибам берега, как кортеж. Потом войско вышло на берег Герма, огромной реки со сверкающей водой, бегущей по руслу из вымытой гальки.
   Сатрапа Лидии звали Митрит. Это был рассудительный человек, он отдавал себе отчет, что ему ничего не остается, кроме как послать к Александру посольство с предложением сдачи города, а потом лично проводить по цитадели с тройной крепостной стеной, контрфорсами и ходами сообщения для защитников.
   — Вот отсюда началось «отступление десяти тысяч», — проговорил Александр, не отрывая глаз от равнины; ветер трепал ему волосы и сгибал кроны ив и ясеней.
   Чуть поодаль ехал Каллисфен, делая отметки на своей табличке.
   — Верно, — сказал он. — И здесь жил Кир Младший, в то время бывший сатрапом Лидии.
   — В некотором смысле отсюда начинается и наш поход. Только мы пойдем не по тому же маршруту. Завтра мы выступаем на Эфес.
   Эфес тоже сдался без единого соприкосновения мечей. Гарнизон греческих наемников уже ушел оттуда, и, когда Александр осадил город, демократы, ранее изгнанные, вернулись и устроили настоящую охоту на людей, натравив народ на дома богачей, которые до сих пор сотрудничали с персидским правителем.
   Некоторых из них, укрывшихся в храмах, выволакивали силой и забивали камнями; весь Эфес восстал. Александр велел пехоте «щитоносцев» навести порядок на улицах и пообещал, что демократия будет восстановлена. Он также обложил богачей специальным налогом для реконструкции грандиозного храма Артемиды, разрушенного пожаром много лет назад.
   — Знаешь, что рассказывают по этому поводу? — спросил его Каллисфен, когда они осматривали развалины огромного храма. — Что богиня не смогла затушить огонь, потому что в это время рожала тебя. И действительно, святилище сгорело двадцать один год назад, как раз в день твоего рождения.
   — Я хочу возродить его, — заявил Александр. — Хочу, чтобы потолок подпирался лесом гигантских колонн и чтобы внутреннее убранство украсили и расписали самые лучшие скульпторы и художники.
   — Прекрасный план. Ты можешь поговорить об этом с Лисиппом.
   — Он приехал? — спросил царь, весь просветлев.
   — Да. Сошел на берег вчера вечером и ждет не дождется часа, когда сможет повидаться с тобой.
   — Небесные боги, Лисипп! Эти руки, этот взгляд… Никогда не видел у кого-либо еще такой творческой мощи в глазах. Когда он смотрит на тебя, ты чувствуешь, что он соприкасается с твоей душой, что сейчас он сотворит нового человека… Из глины, из бронзы, из воска — неважно: он создает человека, каким создал бы его, будучи богом.
   — Богом?
   — Да.
   — Каким именно?
   — Богом, который присутствует во всех богах и всех людях, но которого лишь немногим дано увидеть и услышать.
   Старейшины города, демократические правители, которых некогда утвердил во власти его отец, впоследствии изгнанные персами и снова вернувшиеся с приходом Александра, ждали молодого царя, чтобы показать ему эфесские чудеса.
   Город расположился на живописном отлогом спуске к морю, в обширной бухте, куда впадала река Каистр. У портовых причалов кишели суда, выгружая всевозможные товары и препровождая на палубу ткани, специи и благовония, прибывшие из материковой Азии, чтобы перепродать их в далеких странах, расположенных на островах Тирренского моря, в землях этрусков и иберов. Доносился плотный шум лихорадочной деятельности, крики работорговцев, выводящих на торги крепких мужчин и прекрасных девушек, которым судьба уготовила такую печальную участь.
   Вдоль улицы с обеих сторон тянулись портики, построенные перед роскошными жилищами самых богатых горожан, а святилища богов окружали лотки торговцев, предлагавших прохожим амулеты для счастливой судьбы и против сглаза, реликвии и изображения Аполлона и его сестры, богини-девственницы среброликой Артемиды.
   Кровь беспорядков уже смыли с улиц, и скорбь родственников погибших укрылась за стенами их жилищ. В городе царили праздник и ликование, толпы стремились увидеть Александра, и горожане размахивали оливковыми ветвями, а девушки сыпали к его ногам лепестки роз или бросали их широким жестом с балконов, наполняя воздух вихрем цветов и ароматов.
   Наконец процессия подошла к великолепному дворцу с атриумом на мраморных колоннах, увенчанных ионическими капителями, расписанными золотом и лазурью. Раньше здесь находилась резиденция одного из знатных горожан, заплатившего кровью за свою дружбу с поработителями персами, а теперь дом готовился стать жилищем молодого бога, сошедшего со склонов Олимпа на берега безграничной Азии.
   Внутри у входа стоял в ожидании царя Лисипп. Едва завидев Александра, скульптор бросился к нему и прижал к себе своими ручищами каменотеса.
   — Мой добрый друг! — воскликнул Александр, обнимая его в свою очередь.
   — Мой царь! — ответил Лисипп с горящими глазами.
   — Ты уже принял ванну? Пообедал? Тебе дали чистые одежды, чтобы переодеться?
   — Все хорошо, не беспокойся. Мое единственное желание — снова увидеть тебя; смотреть на твои портреты — это не то же самое. Это правда, что ты будешь позировать для меня?