Страница:
Рая слегка смутилась, но не стала возражать. Некоторое время они еще поболтали о разных пустяках. Прощаясь, писатель галантно поцеловал Раечке руку и сказал: «Было очень приятно». «Да, было, конечно, очень приятно, — разочарованно размышлял он по пути домой (в метро), но было бы еще приятней, если бы она уступила (эвфемизм) мне. Как пить дать кто-то у этой красотки (эвфемизм) есть, иначе зачем она целый вечер пудрила мне мозги, а я как шут развлекал ее».
Директор Лысый сердился — ему не терпелось принять крутые меры и доложить о них. Он дотошно выпытывал у Раечки, как проходила очередная встреча «эйфуистов» и что на ней говорили. Ему казалось, что она по своей глупости или невнимательности чего-то не записала, что-то важное пропустила мимо ушей. Тем более он уже проинформировал о своих подозрениях симпатичного улыбчивого молодого человека спортивного вида из некоего серьезного учреждения, курирующего их Дворец. У того сразу ушки торчком стали на макушке. Уже и секретарю райкома он предварительно, пока неофициально доложил, что обнаружил очаг антисоветской заразы и готовится его ликвидировать. — Действуй! — ободряюще сказал тот. — Мы поддержим.
Так что отступать было некуда, позади (если все сорвется) — конфуз. По его указанию Рая стала записывать все подряд, а потом вслух зачитывать ему. Директор внимательно слушал, напрягши в морщинах лоб, временами крякал, просил повторить, сердито ругался. Пока скандал никак не вытанцовывался. Рая читала по блокноту:
— Уроки демократии кончаются переменами… Торжество правды — не всегда победа истины… Нельзя поставить на колени того, кто всю жизнь привык ползать…
Крамола пряталась в этих словах и нахально строила рожицы, но когда он готов был вот-вот схватить ее за хвостик, чтобы вытащить на свет божий, она как верткая скользкая змейка выскальзывала из пальцев.
— Постой-ка, — приказал Григорий Тихонович. — Повтори. Ага. Нельзя поставить на колени того, кто всю жизнь привык ползать. Кого это он, подлец, имеет в виду? Советский народ? Партийного работника? Вот нахал. Намек ясен, а за руку не поймаешь. Продолжай.
— Единомыслие уменьшает число извилин. У кукловода паралич, а марионетки все дергаются…
— Стой! — хмурясь, сказал Лысый. — В чей это огород камушек? Уж не в адрес ли политбюро и самого, упаси бог, Леонида Ильича?
— Что вы, Григорий Тихонович! Скажете такое. Смотрите — а то вас самого притянут к ответу за клевету.
— Ну-ну, ври да не завирайся. Читай дальше. — Он с укором посмотрел на секретаршу, как женщина на обманувшего ее ожидания любовника.
— Когда молчат свидетели, создаются мифы. Джунгли вырубили, а законы джунглей остались. Львиная доля достается шакалам. Безвременье апеллирует к эпохе. Количество маразма иногда зависит от размера шляпы. И на маленьких должностях встречаются крупные самодуры. — Рая сделала очень короткую, но выразительную паузу и нахально посмотрела на директора — На сегодня все. — Вроде бы бесстрастно сказала она, но он ее, шельму, понял, поморщился, словно съел кислого.
— Для скандала этого мало. Нужен более веский повод. Как искра для пожара. Ну, вспомни, что они еще говорили, о чем спорили. Что ты такая бестолковая?
Рая пошарила глазами по потолку, вспоминая.
— Ну, говорили еще о тайне творчества.
Директор неожиданно обрадовался, как ребенок, которому подарили новую игрушку: — Я так и знал, что они маскируются. Что говорили? Да понимаешь ли ты, как это важно?!
— Не понимаю, — Рая обиделась, надула губки. — Я ведь по вашему дура, а себя вы, наверное, считаете умней всех. Вот и ходите на эти заседания сами.
— Ну, ладно, извини, — директору хотелось встать, подойти к ней и дать хорошую плюху, но он сдержался. — Так что они об этом говорили?
— Ну, говорили о тайне творчества, как это все возникает, как рождается произведение, об их секретах. Почему у одних получается, а у других нет.
— Ничего ты не поняла. Они имели в виду совсем другое. А именно — как им обманывать партию. Как прятать за двойным дном антисоветчину. Вот что они имели в виду. Короче, напиши мне докладную записку. Пусть лежит до поры.
— Я могу написать то, что я слышала, — заупрямилась Рая. — А придумывать ничего не буду. Кому они мешают эти фразы? Лично мне от них ни холодно, ни жарко. А вы не хотите, Григорий Тихонович, вызвать к себе руководителя кружка, по-хорошему поговорить с ним, предупредить. Они будут осторожнее и никакого скандала не понадобится.
— Так не пойдет, — с досадой сказал директор. — Если мы их предупредим — мы загоним болезнь внутрь, они затаятся, уйдут в подполье. А если разоблачим — всем урок, а нам честь и хвала. Глядишь, и двинут куда повыше. И тебе лучше будет. — Он говорил ласково, искательно глядя на секретаршу. Хочешь не хочешь — судьба задуманного в ее руках. — Ну, предупредим мы их, нарыв будет постепенно расти, а его яд отравлять весь государственный организм. Кто выиграет?
Рая уже вошла в роль разведчицы, к тому же эта роль кое-что сулила ей, и она пообещала выполнить поручение директора. Он рассказал, что был вчера на похоронах одного вохровца, начальник которого произнес замечательную речь о красном знамени, под которым, начиная с революции, мы смело шли в бой и побеждали. Правда, он немного запутался и никак не мог закончить свою речь.
«Под этим победоносным красным знаменем мужественно, до последней капли крови сражался и побеждал наш друг и товарищ, сгоревший на боевом посту». «Правда, здорово?!».
Рая фыркнула: 'Пил бы меньше, так и не сгорел бы".
С особым удовольствием она продолжала разрабатывать Сергея Валентиновича. Он, правда, обычно уклонялся от разговоров на скользкие темы.
— Какого ты мнения о Брежневе? — спросила она при очередной встрече у него на квартире.
— Странно, почему тебя это интересует? — хохотнув, сказал он.
— Хочу рассказать о нем анекдот.
— Тогда ясно. Очень хорошего. При таком руководителе этот бардак долго не протянется.
— Неужели ты боишься меня? — спросила Рая, когда он не отреагировал на анекдот.
— Тебя не боюсь, а вот этих боюсь, — он кивнул в сторону телефонного аппарата. В ресторане гостиницы «Украина» два дурака рассказывали политические анекдоты. Их записали на пленку, а потом лишили московской прописки и в два счета выселили. С нашим братом и того проще. Одно неосторожное слово на эстраде и прощай выступления, а вместе с ними и заработки. Ведь кроме основной профессии многие из нашего кружка еще и выступают. Недавно в Геленджике я расхрабрился и выступил чуть острее, чем обычно. Возмутилась какая-то старая большевичка, устроила скандал. В результате общество «Знание», приглашавшее меня, отказалось от моих услуг. Спасибо еще, что не стукнули в Москву;
— Впредь будь осторожнее, — посочувствовала Рая, — нежно погладив своими мягкими пальчиками щеку Сергея.
— Куда уж больше, — сердито сказал он. — Наша сатира похожа на старую беззубую и безрогую корову — жует одну и ту же жвачку. Люди ждут от тебя смелого словца, а ты как собака, над которой занесли палку, хвост поджимаешь.
— Почему такие строгости, не понимаю, — сказала Рая. — Ну, пусть бы не касались верхушки, они там как боги на небе. А обо всех остальных, я считаю, можно говорить.
— Власть — это вертикаль, — хохотнув, сказал Белых. — Начни ковырять снизу — она без опоры тут рухнет. Они это понимают.
После приятного ужина с шампанским Рая помыла и убрала посуду. Сергей Валентинович с благодушным вожделением наблюдал за ней. Красивая фигурка под легким летним платьицем, исполненные природной грации движения, гибкие руки куда там до нее механическим куклам балеринам. А бедра под облегающей тканью — словно сами живые существа — сколько в них пластики, животного, беспорочного эротизма — глаз не оторвешь… Рая закончила уборку, с размаху села на стул, сцепленные руки положила между широко расставленных колен, кокетливо улыбаясь:
— Что будем делать, Сергей Валентинович?
Он нетерпеливо поднялся на ноги, кивнул в сторону тахты: «Пойдем!» Она осталась сидеть на месте, только улыбнулась своей детской, немного смущенной и наивной улыбкой. Он подошел к ней, ласково обнял за плечи, повторил с нежностью:
— Я очень соскучился по одной славной, красивой девочке, — он попытался сдвинуть ее с места, но тщетно. — Ну, не упрямься, — ласково уговаривал он, — кроватка ждет нас.
Она подняла к нему свою смеющуюся рожицу:
— Угадай, о чем я мечтаю.
— Ну вот, начинается, — недовольно протянул он. — Об этом поговорим потом.
— Нет, сейчас, — она потерлась щекой о его руку. — Моей подруге муж купил песцовую шубу, а я согласна и на полушубок…
— Намек понял, надо подумать, — бодро сказал Сергей Валентинович вслух, а про себя ругнулся: «Черт дернул меня за язык похвастать гонораром».
— Думай сейчас, — твердо сказала Рая, не переставая улыбаться.
Отступать было некуда. Фотограф понял, что попал в ловушку, а коли так лучше не показать своей досады. Он поцеловал Раю в мягкие, теплые, ждущие губы и этаким молодым гусаром сказал:
— Считай, тебе осталось решить, какого фасона будет полушубок. А теперь пойдем, наконец. Я как конь застоялся…
Параллельно у Раечки развивался платонический роман с писателем. Время от времени он приглашал ее в один из творческих домов на просмотр нового фильма, или концерт. Потом они сидели кафе. Рае нравилось общество писателя, его внимание, вежливость и то, что он не «нахал», хотя в его глазах она не раз замечала, когда он смотрит на ее грудь или ноги, «бесовские» огоньки. Она частенько задавала писателю неожиданные вопросы, а он охотно просвещал ее. Вот и на этот раз она спросила, в чем заключается тайна творчества. Писатель понимающе улыбнулся в усы.
— Это так же трудно объяснить, как объяснить, что такое любовь. Но попробую. Это тот момент, когда мысль, иногда неясная, обретает форму художественного образа, и ты воплощаешь ее в конкретный материал. В стихи, рассказ, картину, музыку. Художник творит образами. В этом суть, тайна искусства. Ясно?
Раечка кивнула, она была понятливой ученицей, но мысль ее легкой козочкой прыгала с одного на другое. Следующим был вопрос, почему в молодости стремятся модно одеваться, а с возрастом у большинства это проходит.
— Может быть, потому, что в молодости все кажется романтичным, прекрасным, а потом иллюзии улетучиваются.
— Расскажите о своем самом лучшем, самом светлом воспоминании, связанном с любовью, — попросила она, раздумывая — уж не пригласить ли к себе писателя — сегодня он был особенно мил — скромный, внимательный, душевный. Да и Сергей Валентинович, нахал, обещал днем пойти с ней в магазин за полушубком, но позвонил, отговорился занятостью.
— Мое самое светлое, самое лучшее воспоминание, — сказал писатель, пряча улыбку в усы, — это розовый зад одной моей приятельницы в лучах заходящего солнца. Было это уже давненько на даче, расположенной на живописном берегу Июни. Мы искупались, нарвали лилий, жарили шашлыки, пили вино. Потом ее сморило, и она ушла в дом — там я и застал ее спящей на тахте. Ей, ей, это было незабываемое зрелище. Поистине человек как часть природы бывает прекрасен.
— Вы любили ее?
— Если считать сексуальное увлечение любовью, то да. В моей памяти она соединилась с этим прекрасным летним днем — высоким голубым небом, тихой рекой с синей хрустальной водой и с белыми лилиями и желтыми кувшинками, лесом с одной стороны и бескрайним зеленым выгнутым к небу полем — с другой. Ее обнаженное розовое тело в золотых лучах заходящего солнца было как часть картины великого живописца.
— Вы порядочный плут, — смеясь, сказала Раечка. — На ее матовых щечках появились ямочки, которые так нравились писателю. — А на вид такой тихоня. Я хочу знать, как вы относитесь ко мне. За откровенный ответ обещаю награду. Я хочу посмотреть на себя глазами зрелого мужчины, который бы объективно оценил меня. Говорите правду. Если будете лукавить, я это сразу почувствую.
— Если бы я был женщиной, — сказал писатель, — я бы спросил — зачем вам это? Но вы хотите — значит это вам нужно. Что ж, не так уж часто меня просят быть объективным. Итак, если ты личность, то должна быть хотя бы одна определяющая черта. Доминанта. Ваша доминанта — сильно развитое животное, чувственное начало, острое ощущение существования. Когда самец, оказавшись с вами, притягивается словно магнитом, хочет вас, он безотчетно чувствует, что вы именно та единственная самка, что нужна ему для продолжения рода.
— Продолжайте, — светясь искренней радостью, сказала Раечка.
— Кроме животного, — продолжал писатель, — у вас есть еще одно чисто человеческое качество — вы умеете нравиться. И у вас есть чем нравиться.
— Цвету и пахну, — сказала Рая. — Я, конечно, подозревала, что все это у меня есть, но не такого высокого класса. А что вам больше всего нравится в женщине, когда она с вами?
— Когда она, как птица, бьется в моих руках, — усмехаясь, сказал писатель. — Я не сомневаюсь, что у вас это получается превосходно. Тому, кому достается это лакомое блюдо, можно позавидовать. Вы часто по прихоти меняете мужчин?
— Я любопытна… — честно призналась Рая.
— Но не гнушаетесь связью и с целью выгоды?
— Что делать — жизнь суровая штука, — сказала Рая. — Я действительно иногда использую мужчин, хотя они думают, что используют меня.
— Кстати, — вкрадчиво сказал писатель, — а сейчас есть у вас друг?
— Я похожа на одинокую несчастную женщину? — с вызовом спросила Рая, вздернув головку. — Есть такой анекдот. Если вы видите женщину, которая идет высоко подняв голову, это значит у нее есть любовник. Если она держит голову прямо — у нее тоже есть любовник. Если смотрит вниз — и у нее есть любовник. Если у женщины есть голова на плечах — у нее обязательно должен быть любовник. — Рая вспомнила о Сергее Валентиновиче и безо всякого перехода спросила писателя, какого он мнения о Брежневе. Тот слегка опешил:
— Я стараюсь о нем не думать. — И, улыбнувшись ей как сообщнице, добавил: — Чтобы не волноваться. У меня и так хватает неприятностей.
Когда они вышли на улицу, писатель не очень решительно спросил; — «Я поеду с вами?». Он смотрел на Раю жалостливо, как голодная собака. Рая с сочувственной улыбкой покачала головой: «Сегодня еще рано». «А завтра будет поздно, как однажды выразился вождь мирового пролетариата». «Не будет», — уверенно сказала Рая и соблазнительно покачивая бедрышками, направилась к такси.
На следующий день утром директор вызвал Раю и, торопливо складывая бумаги в кожаную папку, тоном не терпящим возражений, предложил: «Покажись!».
— Вы куда? — спросила Рая, закрыв дверь и шустренько стягивая с себя трусики.
— На партактив. Надо подзарядиться. Могут дать слово, — отрывисто говорил он, не отрывая от нее глаз и в то же время наощупь перебирая какие-то бумажки. — Ну, все, теперь порядок. Я пошел…
Вернулся он с партактива озабоченный, хмурился, жевал губами. Сразу же созвал сотрудников. Значительно помолчал, откашлялся, давая понять, насколько важные вещи он сейчас обнародует.
— Райком дал установку всемерно усилить идеологическую борьбу. Как только мы ослабляем ее, враг сразу же активизируется, лезет изо всех щелей, расшатывает у людей веру в торжество окончательной победы коммунизма. Всякие отщепенцы, вроде Сахарова и Солженицына мутят воду. В каждом зарубежном фильме, в каждой книге содержится в той или иной дозе буржуазная пропаганда. Даже в выступлениях на гражданских панихидах несут все, что бог на душу положит. Я был на днях на панихиде. Вот что там говорил один выступающий: «Жестокие удары судьбы преждевременно оборвали жизнь нашего дорогого друга». Чьи, спрашивается, удары? Намек ясен. Или такое: «Из-за трагических обстоятельств покойник не мог в полной мере раскрыть свои способности». Что это за трагические обстоятельства? Нет, это не безобидные фразы. Они тоже по-своему подрывают наши устои, потому что подавленные горем люди очень восприимчивы ко всякой заразе. Пора вам кончать с благодушием. Надо проявлять бдительность. Бдеть! Не ждать, пока петух клюнет в одно место. Лично мне не дают спокойно спать наши, как их там, эйфористы. Они умело маскируют свои мысли. У них чуть не каждая фраза с двойным дном. А мы создаем все условия, чтобы они могли обделывать свои темные делишки… Пора кончать с этим, товарищи!
После совещания все еще возбужденный директор задержал Раю, спросил, как прошла последняя встреча «афегастов».
— Как обычно, — сказала Рая. Она была не в духе. Белых с ней вежливо раскланялся и только. Не подошел, не сел рядом. — Шумели, спорили, читали свои идиотизмы. Если интересно — я все записала.
— И чего они носятся с этими дурацкими мыслями, как племенной жеребец со своими яйцами, — возмущенно сказал директор. — Да я сам, если захочу, могу выдавать хоть по десятку каждый день.
— Ну, хоть одну выдайте, — насмешливо предложила Рая. Директор замялся: — Минутку. Ну, пожалуйста. Женщина без зада, что петух без хвоста.
Рая рассмеялась: «У вас одно на уме». Ее ирония задела за живое Лысого.
— Интересно, что это за одно у меня на уме? — сердито спросил он, хмуря свои густые брови.
— Извините, — спохватилась Рая. — Я ничего не имела в виду. Просто неудачно пошутила.
К счастью, директор ценил себя значительно выше, чем окружающие и чтобы кто-то посчитал его пошляком или дураком — такое просто не могло прийти его светлую голову.
После того, как состоялась церемония демонстрации обнаженного зада, Рая нахально спросила директора Дворца культуры, почему он всегда только смотрит на нее и ничего другого себе не позволяет.
— Потому и не позволяю, что это против моих нравственных принципов, — веско сказал Лысый. — Как член партии, я обязан соблюдать Устав, блюсти десять заповедей коммунистической морали. А посмотреть не грех, не разврат. У тебя хорошее телосложение. Я смотрю на тебя как на произведение искусства. — Он надел очки и уткнулся носом в бумаги, давая понять, что разговор окончен.
Этим же вечером произошло одно незначительное происшествие, резко ускорившее развитие событий. Белых пригласил Раю на вечер в дом работников искусств. «Будет хороший концерт, — сказал он по телефону, — потом поужинаем в ресторане». Концерт, ресторан — это тебе не просто нырнуть в постель, это уже на пути к более серьезным отношениям. До сих пор вместе они не показывались на людях. Рая пораньше ушла с работы, съездила домой, принарядилась. В назначенный час Сергей Валентинович — одетый как всегда с небрежным тиком — встретил ее у ЦДРИ с букетом цветов.
«Ооо!» — Раечка рассмеялась тихим воркующим смехом и поцеловала кавалера в губы. Они чинно под руку проследовали через вестибюль — ни дать ни взять счастливая пара молодоженов. В одном из залов была выставка фотографий и Сергей Валентинович предложил осмотреть ее.
Они переходили от одной фотографии к другой, как вдруг Белых дернулся, будто его перетянули хлыстом. К ним подошла худощавая, улыбающаяся блондинка с короткой стрижкой, одетая в строгий, хорошо сшитый костюм. Она, улыбаясь, поздоровалась с Сергеем Валентиновичем и окинула Раю быстрым оценивающим взглядом. «Твоя новая подруга?» — чуть насмешливо спросила она. Белых смутился, хохотнул и отрекся от Раи: «Нет, просто знакомая, вместе работаем». И вежливо предложил Рае: «Идите в зал, я сейчас приду». Рая даже опомнится не успела.
Напрасно она ждала фотографа. Он так и не появился. Попросту сбежал, вернее, ушел с женой. Рая вспомнила, что видела ее фотографии у Сергея Валентиновича. Он говорил, что они вот уже больше года не живут вместе, хотя пока еще не разведены. Почему же он так испугался и сбежал, как мальчишка?
Поздно вечером Белых позвонил Рае, начал было извиняться, что-то путано объяснять, но она бросила трубку. Он позвонил еще раз. «Ну?» — сказала она. «Я сейчас приеду! — взмолился Сергей Валентинович. — Выслушай хотя бы».
— Поговорим завтра, — жестко сказала Рая, — я сейчас занята. Если приедешь — не открою. А будешь нахальничать — вызову милицию. — И отключила аппарат. Рая умела быть жестокой. К тому же в ее уютной комнате в мягком кресле сидел и радостно улыбался писатель. Сегодня был день его торжества. Когда Рая поняла в ЦДРИ, что ждать Сергея Валентиновича нет больше смысла — она сразу же позвонила писателю: «Приезжайте ко мне!».
Тот, чуткий ко всякому знаку внимания, не заставил просить себя дважды. Рая стоила того, чтобы, не раздумывая, броситься по первому ее зову.
— Значит, пригласил и испарился? — спросил он, пригубив из бокала глоток виски, разбавленного за неимением содовой нарзаном. — Ну, это еще полбеды. Бывает, пригласит, выпьет, закусит и будь здоров. Рассчитываться предоставляет своей даме. Хотя на Сергея Валентиновича это не похоже.
Писатель к этому времени одержавший полную и безоговорочную победу над прекрасным, змеиногибкнм раечкиным телом был великодушен по отношению к сопернику.
— Он симпатичный и, безусловно, очень одаренный человек. Возможно, сейчас он хотел извиниться и объяснить причину своего, ммм, отсутствия.
— Плевать я хотела на его извинения и объяснения, — вспылила Рая. Хотя она уже успела отомстить Сергею Валентиновичу на упруго-пружинистой тахте (орудием мести, как мы уже знаем, стал писатель, блестяще справившийся с этой ролью и получивший от нее море удовольствия), но еще не успокоилась. — Я его покрывала, — с горечью сетовала она, — оберегала от неприятностей. И вот благодарность. Струсил, сбежал, лох несчастный. Плюнул мне в душу. Подарочками заманивал, а отделывался пустяками. Нет, я этого так не оставлю…
— Не стоит расстраиваться, — посочувствовал писатель, прикидывая в уме, нет ли в ее словах намека на то, что расплачиваться за долги Белых придется ему. Логично — уж если орудием мести был выбран он, то, естественно, что и компенсировать, так сказать, убытки от разрыва отношений с отвергнутым любовником, то есть возместить потери от неполученных подарков тоже должен он. А кому охота расплачиваться за чужие грехи?
— Не понимаю, зачем обещать, если не можешь выполнить свое обещание? — продолжал рассуждать писатель, стараясь завоевать расположение хозяйки и при этом не давая определенных авансов (в отличие от состоятельного фотографа писатель не мог позволить себе широких жестов, будучи постоянно в стесненных финансовых обстоятельствах).
Раечка подошла к писателю и уютно устроилась у него на коленях, обняла за шею и поцеловала в губы, улыбаясь своей счастливой, подкупающей искренностью улыбкой.
— Наверное, лаская женщину, — сказала она, — вы думаете, как будете описывать это в своей книге.
— Смею тебя уверить, — начал было оправдываться писатель, но Рая долгим поцелуем заставила его замолчать. Писатель ощутил как сильно и часто забилось его сердце и понял, что наступает время второго раунда мести. Рая, соскочив с его колен, артистическим жестом сбросила с себя халатик и предстала перед писателем как прародительница Ева перед Адамом. Она приняла несколько театральных поз, которые настолько восхитили писателя, что он, не мешкая, бросился к ней, заключил в свои объятия и вместе с ней низвергнулся в сладкую бездну…
Потом они пили чай с тортом и мирно беседовали.
— Как ты относишься к партии? — спросился Рая. Она, как видим, продолжала свою контрразведывательную деятельность даже, если так можно выразиться, на ложе любви.
— Я отношусь к ней, как и каждый честный и порядочный человек. — Уж кто-кто, а писатель умел говорить обиняками.
— Мне предлагают подать заявление, — любовно оглаживая свою грудь и бедра, сказала с гордостью Рая. — Что ты посоветуешь?
— Поступай так, как велит тебе твоя совесть, — сказал писатель. — Впрочем, это тебе красоты не прибавит, ты и так хороша…
— Почему в вашем кружке много евреев? — спросила Рая, подкрашивая перед зеркальцем губки. — Разве это выгодно?
— Это выгодно всем, — с усмешкой сказал писатель, — кто хочет пообщаться с умными людьми. Других выгод нет.
— Так считает наш директор, — поспешно пояснила Рая. — Я лично ничего против евреев не имею. Среди них тоже попадаются приличные люди. У меня был один приятель с хорошей балдой. Очень даже ничего себе человек. Любил меня.
— У евреев не только балда, но и все остальное не хуже, чем у других, — сказал писатель. — Кстати, и твоему директору не мешало бы походить на занятия кружка — вдруг тоже немного поумнеет.
— На днях он получил письмо, — сказала Рая, — нашел в нем какую-то ошибку и страшно возмутился. Написал ответ: 'Постыдитесь, вы не умеете грамотно писать и хотите работать во Дварце культуры…" Так и написал «Дварец». Представляешь? Кроме этой я исправила еще 12 ошибок.
Писатель засмеялся: «Дварец культуры… Вот такие тварцы учат нас писать…»
— Почитай какой-нибудь свой рассказ, — попросила Рая. — Только короткий. У тебя есть короткие рассказы?
— Охотно, — сказал писатель. — Вот самый короткий. Всего одна строчка. Называется «Нетерпение». Цитирую: «Он едва успел добежать до сортира». Все, — пояснил он в ответ на недоуменный взгляд Раечки. Рая недоверчиво улыбнулась:
— Сколько тебе за него заплатили? На туалетную бумагу хватило?
Писатель проснулся рано утром, тихонько поднялся, стараясь не разбудить Раю. Умылся, сварил кофе, подошел к балконной двери. Занимался серый день. По дорожке через скверик напротив дома шли ранние прохожие.
Заспанная Раечка включила видик. Дама в спортивном костюме командовала: «Втянем внутрь половые органы. — Она прижала ладонь к соответствующему месту. — Затем подтянем половые органы вверх, к желудку. Чем подтянем? — спросил писатель. — Веревкой, что ли…»
Белых больше не звонил Рае, но за четверть часа до начала заседания кружка зашел в приемную директора. Рая встретила его настороженно-отчужденно, хотя и окинула быстрым цепким взглядом. В руках Сергея Валентиновича ничего не было.
— Что тебе нужно? — холодно спросила она. Фотографа смутил такой прием. Он попробовал пошутить:
— Почему такой мрачный тон? В ответ прозвучало ледяное:
— Извини, мне некогда…
— Да, но… — сказал Сергей Валентинович. — Я хотел объяснить…
Рая подняла на него взгляд, улыбнулась своей прежней светлой детской улыбкой — на мгновение ему показалось, что все обошлось — сказала мягко и доверительно, как самому задушевному другу:
— У меня есть другой, и я его люблю.
— Так быстро? — только и нашелся что сказать фотограф.
— Да. Как умею.
Говорить больше было не о чем. Сергей Валентинович круто повернулся и вышел из приемной. Однако же на заседание кружка Рая пришла, дружески как свой человек поздоровалась со всеми. Она внимательно слушала выступающих, что-то записывала в блокнот. Все было, как обычно. Шумно, подчас с горячностью обсуждали каждую фразу, руководитель литобъединения степенно подводил итоги вспыхивающих дискуссий, мягко останавливал тех, кто, увлекшись, переходил на крик. Рая тихо, как мышка, сидела в своем уголке и писала. Среди прочих выступал и Белых. У него было затвердевшее лицо, отрешенный, неподвижный взгляд.
Утром следующего дня, едва директор появился, Рая скользнула к нему в кабинет. Тихим голосом, с кротким выражением своего овального ангельского личика она читала:
— Эволюция. Сначала делают ручными, потом подручными. Добро должно быть с кулаками, на худой конец с середняками.
Лысый после каждой фразы ерзал, едва не подскакивал на стуле. Лицо его налилось кровью, глаза округлились.
— Степень свободы зависит от размера клетки. Руки вверх! Единогласно! От смешного до великого один съезд.
— Скандал! — завопил директор, вскакивая на ноги. — Как они смеют?! У нас под носом настоящее антисоветское гнездо. Немедленно пишу докладную записку в горком. Не дай бог кто-то упредит и доложит раньше. Главное успеть, самим дать оценку… Запиши мне все эти идиотизмы. Да поживей. Наконец-то мы разоблачим эту банду!
Через два часа с докладной в коричневой кожаной папке директор мчался в горком. Как потом оказалось, самые злые фразы принадлежали Сергею Валентиновичу. Рая не докладывала о них раньше.
Членов кружка по одному вызывали в горком на допросы, то бишь на беседы. Очередное заседание кружка было очень похоже на панихиду, когда один выступает, а остальные утирают слезы,
За столом лицом к «аферистам» сидели члены трибунала, то есть комиссии по расследованию, в числе которых был и директор клуба. Рая, как ни в чем не бывало, устроилась в зале. Рядом с ней был давешний молодой мужчина спортивного вида в сером костюме. Это по его просьбе она задавала вопросы о Брежневе. Докладывал Лысый.
— В то время как советский народ тесно сплоченный вокруг родной Коммунистической партии с невиданной энергией и энтузиазмом строит светлое будущее, борется с происками империалистической идеологии, рядом с нами совершается гнусная идеологическая диверсия… — И далее в том же духе. Гневный голос директора заполнял все пространство маленького зала. Потом выступили другие члены комиссии.
Дали слово и кружковцам. Они пытались спорить, протестовать, но, их не стали слушать. Все было решено заранее. Один Сергей Валентинович не проронил ни слова. Он сидел бледный, стиснув зубы. Он все понял. Растерянный, огорченный писатель с изумлением посмотрел на Раю. Она отвернулась.
Да, еще оргвыводы. Освободили от руководства лабораторией и исключили из партии по месту работы профессора, исключили из партии Белых. Переизбрали старосту. За некоторыми членами кружка установили негласную слежку. Рая стала референтом, директор повысил ей оклад на 50 рублей. На вопрос писателя: «Как ты могла это сделать?!» — она дерзко ответила: «В гробу я видела всех вас. В белых тапочках…».
Директор Лысый сердился — ему не терпелось принять крутые меры и доложить о них. Он дотошно выпытывал у Раечки, как проходила очередная встреча «эйфуистов» и что на ней говорили. Ему казалось, что она по своей глупости или невнимательности чего-то не записала, что-то важное пропустила мимо ушей. Тем более он уже проинформировал о своих подозрениях симпатичного улыбчивого молодого человека спортивного вида из некоего серьезного учреждения, курирующего их Дворец. У того сразу ушки торчком стали на макушке. Уже и секретарю райкома он предварительно, пока неофициально доложил, что обнаружил очаг антисоветской заразы и готовится его ликвидировать. — Действуй! — ободряюще сказал тот. — Мы поддержим.
Так что отступать было некуда, позади (если все сорвется) — конфуз. По его указанию Рая стала записывать все подряд, а потом вслух зачитывать ему. Директор внимательно слушал, напрягши в морщинах лоб, временами крякал, просил повторить, сердито ругался. Пока скандал никак не вытанцовывался. Рая читала по блокноту:
— Уроки демократии кончаются переменами… Торжество правды — не всегда победа истины… Нельзя поставить на колени того, кто всю жизнь привык ползать…
Крамола пряталась в этих словах и нахально строила рожицы, но когда он готов был вот-вот схватить ее за хвостик, чтобы вытащить на свет божий, она как верткая скользкая змейка выскальзывала из пальцев.
— Постой-ка, — приказал Григорий Тихонович. — Повтори. Ага. Нельзя поставить на колени того, кто всю жизнь привык ползать. Кого это он, подлец, имеет в виду? Советский народ? Партийного работника? Вот нахал. Намек ясен, а за руку не поймаешь. Продолжай.
— Единомыслие уменьшает число извилин. У кукловода паралич, а марионетки все дергаются…
— Стой! — хмурясь, сказал Лысый. — В чей это огород камушек? Уж не в адрес ли политбюро и самого, упаси бог, Леонида Ильича?
— Что вы, Григорий Тихонович! Скажете такое. Смотрите — а то вас самого притянут к ответу за клевету.
— Ну-ну, ври да не завирайся. Читай дальше. — Он с укором посмотрел на секретаршу, как женщина на обманувшего ее ожидания любовника.
— Когда молчат свидетели, создаются мифы. Джунгли вырубили, а законы джунглей остались. Львиная доля достается шакалам. Безвременье апеллирует к эпохе. Количество маразма иногда зависит от размера шляпы. И на маленьких должностях встречаются крупные самодуры. — Рая сделала очень короткую, но выразительную паузу и нахально посмотрела на директора — На сегодня все. — Вроде бы бесстрастно сказала она, но он ее, шельму, понял, поморщился, словно съел кислого.
— Для скандала этого мало. Нужен более веский повод. Как искра для пожара. Ну, вспомни, что они еще говорили, о чем спорили. Что ты такая бестолковая?
Рая пошарила глазами по потолку, вспоминая.
— Ну, говорили еще о тайне творчества.
Директор неожиданно обрадовался, как ребенок, которому подарили новую игрушку: — Я так и знал, что они маскируются. Что говорили? Да понимаешь ли ты, как это важно?!
— Не понимаю, — Рая обиделась, надула губки. — Я ведь по вашему дура, а себя вы, наверное, считаете умней всех. Вот и ходите на эти заседания сами.
— Ну, ладно, извини, — директору хотелось встать, подойти к ней и дать хорошую плюху, но он сдержался. — Так что они об этом говорили?
— Ну, говорили о тайне творчества, как это все возникает, как рождается произведение, об их секретах. Почему у одних получается, а у других нет.
— Ничего ты не поняла. Они имели в виду совсем другое. А именно — как им обманывать партию. Как прятать за двойным дном антисоветчину. Вот что они имели в виду. Короче, напиши мне докладную записку. Пусть лежит до поры.
— Я могу написать то, что я слышала, — заупрямилась Рая. — А придумывать ничего не буду. Кому они мешают эти фразы? Лично мне от них ни холодно, ни жарко. А вы не хотите, Григорий Тихонович, вызвать к себе руководителя кружка, по-хорошему поговорить с ним, предупредить. Они будут осторожнее и никакого скандала не понадобится.
— Так не пойдет, — с досадой сказал директор. — Если мы их предупредим — мы загоним болезнь внутрь, они затаятся, уйдут в подполье. А если разоблачим — всем урок, а нам честь и хвала. Глядишь, и двинут куда повыше. И тебе лучше будет. — Он говорил ласково, искательно глядя на секретаршу. Хочешь не хочешь — судьба задуманного в ее руках. — Ну, предупредим мы их, нарыв будет постепенно расти, а его яд отравлять весь государственный организм. Кто выиграет?
Рая уже вошла в роль разведчицы, к тому же эта роль кое-что сулила ей, и она пообещала выполнить поручение директора. Он рассказал, что был вчера на похоронах одного вохровца, начальник которого произнес замечательную речь о красном знамени, под которым, начиная с революции, мы смело шли в бой и побеждали. Правда, он немного запутался и никак не мог закончить свою речь.
«Под этим победоносным красным знаменем мужественно, до последней капли крови сражался и побеждал наш друг и товарищ, сгоревший на боевом посту». «Правда, здорово?!».
Рая фыркнула: 'Пил бы меньше, так и не сгорел бы".
С особым удовольствием она продолжала разрабатывать Сергея Валентиновича. Он, правда, обычно уклонялся от разговоров на скользкие темы.
— Какого ты мнения о Брежневе? — спросила она при очередной встрече у него на квартире.
— Странно, почему тебя это интересует? — хохотнув, сказал он.
— Хочу рассказать о нем анекдот.
— Тогда ясно. Очень хорошего. При таком руководителе этот бардак долго не протянется.
— Неужели ты боишься меня? — спросила Рая, когда он не отреагировал на анекдот.
— Тебя не боюсь, а вот этих боюсь, — он кивнул в сторону телефонного аппарата. В ресторане гостиницы «Украина» два дурака рассказывали политические анекдоты. Их записали на пленку, а потом лишили московской прописки и в два счета выселили. С нашим братом и того проще. Одно неосторожное слово на эстраде и прощай выступления, а вместе с ними и заработки. Ведь кроме основной профессии многие из нашего кружка еще и выступают. Недавно в Геленджике я расхрабрился и выступил чуть острее, чем обычно. Возмутилась какая-то старая большевичка, устроила скандал. В результате общество «Знание», приглашавшее меня, отказалось от моих услуг. Спасибо еще, что не стукнули в Москву;
— Впредь будь осторожнее, — посочувствовала Рая, — нежно погладив своими мягкими пальчиками щеку Сергея.
— Куда уж больше, — сердито сказал он. — Наша сатира похожа на старую беззубую и безрогую корову — жует одну и ту же жвачку. Люди ждут от тебя смелого словца, а ты как собака, над которой занесли палку, хвост поджимаешь.
— Почему такие строгости, не понимаю, — сказала Рая. — Ну, пусть бы не касались верхушки, они там как боги на небе. А обо всех остальных, я считаю, можно говорить.
— Власть — это вертикаль, — хохотнув, сказал Белых. — Начни ковырять снизу — она без опоры тут рухнет. Они это понимают.
После приятного ужина с шампанским Рая помыла и убрала посуду. Сергей Валентинович с благодушным вожделением наблюдал за ней. Красивая фигурка под легким летним платьицем, исполненные природной грации движения, гибкие руки куда там до нее механическим куклам балеринам. А бедра под облегающей тканью — словно сами живые существа — сколько в них пластики, животного, беспорочного эротизма — глаз не оторвешь… Рая закончила уборку, с размаху села на стул, сцепленные руки положила между широко расставленных колен, кокетливо улыбаясь:
— Что будем делать, Сергей Валентинович?
Он нетерпеливо поднялся на ноги, кивнул в сторону тахты: «Пойдем!» Она осталась сидеть на месте, только улыбнулась своей детской, немного смущенной и наивной улыбкой. Он подошел к ней, ласково обнял за плечи, повторил с нежностью:
— Я очень соскучился по одной славной, красивой девочке, — он попытался сдвинуть ее с места, но тщетно. — Ну, не упрямься, — ласково уговаривал он, — кроватка ждет нас.
Она подняла к нему свою смеющуюся рожицу:
— Угадай, о чем я мечтаю.
— Ну вот, начинается, — недовольно протянул он. — Об этом поговорим потом.
— Нет, сейчас, — она потерлась щекой о его руку. — Моей подруге муж купил песцовую шубу, а я согласна и на полушубок…
— Намек понял, надо подумать, — бодро сказал Сергей Валентинович вслух, а про себя ругнулся: «Черт дернул меня за язык похвастать гонораром».
— Думай сейчас, — твердо сказала Рая, не переставая улыбаться.
Отступать было некуда. Фотограф понял, что попал в ловушку, а коли так лучше не показать своей досады. Он поцеловал Раю в мягкие, теплые, ждущие губы и этаким молодым гусаром сказал:
— Считай, тебе осталось решить, какого фасона будет полушубок. А теперь пойдем, наконец. Я как конь застоялся…
Параллельно у Раечки развивался платонический роман с писателем. Время от времени он приглашал ее в один из творческих домов на просмотр нового фильма, или концерт. Потом они сидели кафе. Рае нравилось общество писателя, его внимание, вежливость и то, что он не «нахал», хотя в его глазах она не раз замечала, когда он смотрит на ее грудь или ноги, «бесовские» огоньки. Она частенько задавала писателю неожиданные вопросы, а он охотно просвещал ее. Вот и на этот раз она спросила, в чем заключается тайна творчества. Писатель понимающе улыбнулся в усы.
— Это так же трудно объяснить, как объяснить, что такое любовь. Но попробую. Это тот момент, когда мысль, иногда неясная, обретает форму художественного образа, и ты воплощаешь ее в конкретный материал. В стихи, рассказ, картину, музыку. Художник творит образами. В этом суть, тайна искусства. Ясно?
Раечка кивнула, она была понятливой ученицей, но мысль ее легкой козочкой прыгала с одного на другое. Следующим был вопрос, почему в молодости стремятся модно одеваться, а с возрастом у большинства это проходит.
— Может быть, потому, что в молодости все кажется романтичным, прекрасным, а потом иллюзии улетучиваются.
— Расскажите о своем самом лучшем, самом светлом воспоминании, связанном с любовью, — попросила она, раздумывая — уж не пригласить ли к себе писателя — сегодня он был особенно мил — скромный, внимательный, душевный. Да и Сергей Валентинович, нахал, обещал днем пойти с ней в магазин за полушубком, но позвонил, отговорился занятостью.
— Мое самое светлое, самое лучшее воспоминание, — сказал писатель, пряча улыбку в усы, — это розовый зад одной моей приятельницы в лучах заходящего солнца. Было это уже давненько на даче, расположенной на живописном берегу Июни. Мы искупались, нарвали лилий, жарили шашлыки, пили вино. Потом ее сморило, и она ушла в дом — там я и застал ее спящей на тахте. Ей, ей, это было незабываемое зрелище. Поистине человек как часть природы бывает прекрасен.
— Вы любили ее?
— Если считать сексуальное увлечение любовью, то да. В моей памяти она соединилась с этим прекрасным летним днем — высоким голубым небом, тихой рекой с синей хрустальной водой и с белыми лилиями и желтыми кувшинками, лесом с одной стороны и бескрайним зеленым выгнутым к небу полем — с другой. Ее обнаженное розовое тело в золотых лучах заходящего солнца было как часть картины великого живописца.
— Вы порядочный плут, — смеясь, сказала Раечка. — На ее матовых щечках появились ямочки, которые так нравились писателю. — А на вид такой тихоня. Я хочу знать, как вы относитесь ко мне. За откровенный ответ обещаю награду. Я хочу посмотреть на себя глазами зрелого мужчины, который бы объективно оценил меня. Говорите правду. Если будете лукавить, я это сразу почувствую.
— Если бы я был женщиной, — сказал писатель, — я бы спросил — зачем вам это? Но вы хотите — значит это вам нужно. Что ж, не так уж часто меня просят быть объективным. Итак, если ты личность, то должна быть хотя бы одна определяющая черта. Доминанта. Ваша доминанта — сильно развитое животное, чувственное начало, острое ощущение существования. Когда самец, оказавшись с вами, притягивается словно магнитом, хочет вас, он безотчетно чувствует, что вы именно та единственная самка, что нужна ему для продолжения рода.
— Продолжайте, — светясь искренней радостью, сказала Раечка.
— Кроме животного, — продолжал писатель, — у вас есть еще одно чисто человеческое качество — вы умеете нравиться. И у вас есть чем нравиться.
— Цвету и пахну, — сказала Рая. — Я, конечно, подозревала, что все это у меня есть, но не такого высокого класса. А что вам больше всего нравится в женщине, когда она с вами?
— Когда она, как птица, бьется в моих руках, — усмехаясь, сказал писатель. — Я не сомневаюсь, что у вас это получается превосходно. Тому, кому достается это лакомое блюдо, можно позавидовать. Вы часто по прихоти меняете мужчин?
— Я любопытна… — честно призналась Рая.
— Но не гнушаетесь связью и с целью выгоды?
— Что делать — жизнь суровая штука, — сказала Рая. — Я действительно иногда использую мужчин, хотя они думают, что используют меня.
— Кстати, — вкрадчиво сказал писатель, — а сейчас есть у вас друг?
— Я похожа на одинокую несчастную женщину? — с вызовом спросила Рая, вздернув головку. — Есть такой анекдот. Если вы видите женщину, которая идет высоко подняв голову, это значит у нее есть любовник. Если она держит голову прямо — у нее тоже есть любовник. Если смотрит вниз — и у нее есть любовник. Если у женщины есть голова на плечах — у нее обязательно должен быть любовник. — Рая вспомнила о Сергее Валентиновиче и безо всякого перехода спросила писателя, какого он мнения о Брежневе. Тот слегка опешил:
— Я стараюсь о нем не думать. — И, улыбнувшись ей как сообщнице, добавил: — Чтобы не волноваться. У меня и так хватает неприятностей.
Когда они вышли на улицу, писатель не очень решительно спросил; — «Я поеду с вами?». Он смотрел на Раю жалостливо, как голодная собака. Рая с сочувственной улыбкой покачала головой: «Сегодня еще рано». «А завтра будет поздно, как однажды выразился вождь мирового пролетариата». «Не будет», — уверенно сказала Рая и соблазнительно покачивая бедрышками, направилась к такси.
На следующий день утром директор вызвал Раю и, торопливо складывая бумаги в кожаную папку, тоном не терпящим возражений, предложил: «Покажись!».
— Вы куда? — спросила Рая, закрыв дверь и шустренько стягивая с себя трусики.
— На партактив. Надо подзарядиться. Могут дать слово, — отрывисто говорил он, не отрывая от нее глаз и в то же время наощупь перебирая какие-то бумажки. — Ну, все, теперь порядок. Я пошел…
Вернулся он с партактива озабоченный, хмурился, жевал губами. Сразу же созвал сотрудников. Значительно помолчал, откашлялся, давая понять, насколько важные вещи он сейчас обнародует.
— Райком дал установку всемерно усилить идеологическую борьбу. Как только мы ослабляем ее, враг сразу же активизируется, лезет изо всех щелей, расшатывает у людей веру в торжество окончательной победы коммунизма. Всякие отщепенцы, вроде Сахарова и Солженицына мутят воду. В каждом зарубежном фильме, в каждой книге содержится в той или иной дозе буржуазная пропаганда. Даже в выступлениях на гражданских панихидах несут все, что бог на душу положит. Я был на днях на панихиде. Вот что там говорил один выступающий: «Жестокие удары судьбы преждевременно оборвали жизнь нашего дорогого друга». Чьи, спрашивается, удары? Намек ясен. Или такое: «Из-за трагических обстоятельств покойник не мог в полной мере раскрыть свои способности». Что это за трагические обстоятельства? Нет, это не безобидные фразы. Они тоже по-своему подрывают наши устои, потому что подавленные горем люди очень восприимчивы ко всякой заразе. Пора вам кончать с благодушием. Надо проявлять бдительность. Бдеть! Не ждать, пока петух клюнет в одно место. Лично мне не дают спокойно спать наши, как их там, эйфористы. Они умело маскируют свои мысли. У них чуть не каждая фраза с двойным дном. А мы создаем все условия, чтобы они могли обделывать свои темные делишки… Пора кончать с этим, товарищи!
После совещания все еще возбужденный директор задержал Раю, спросил, как прошла последняя встреча «афегастов».
— Как обычно, — сказала Рая. Она была не в духе. Белых с ней вежливо раскланялся и только. Не подошел, не сел рядом. — Шумели, спорили, читали свои идиотизмы. Если интересно — я все записала.
— И чего они носятся с этими дурацкими мыслями, как племенной жеребец со своими яйцами, — возмущенно сказал директор. — Да я сам, если захочу, могу выдавать хоть по десятку каждый день.
— Ну, хоть одну выдайте, — насмешливо предложила Рая. Директор замялся: — Минутку. Ну, пожалуйста. Женщина без зада, что петух без хвоста.
Рая рассмеялась: «У вас одно на уме». Ее ирония задела за живое Лысого.
— Интересно, что это за одно у меня на уме? — сердито спросил он, хмуря свои густые брови.
— Извините, — спохватилась Рая. — Я ничего не имела в виду. Просто неудачно пошутила.
К счастью, директор ценил себя значительно выше, чем окружающие и чтобы кто-то посчитал его пошляком или дураком — такое просто не могло прийти его светлую голову.
После того, как состоялась церемония демонстрации обнаженного зада, Рая нахально спросила директора Дворца культуры, почему он всегда только смотрит на нее и ничего другого себе не позволяет.
— Потому и не позволяю, что это против моих нравственных принципов, — веско сказал Лысый. — Как член партии, я обязан соблюдать Устав, блюсти десять заповедей коммунистической морали. А посмотреть не грех, не разврат. У тебя хорошее телосложение. Я смотрю на тебя как на произведение искусства. — Он надел очки и уткнулся носом в бумаги, давая понять, что разговор окончен.
Этим же вечером произошло одно незначительное происшествие, резко ускорившее развитие событий. Белых пригласил Раю на вечер в дом работников искусств. «Будет хороший концерт, — сказал он по телефону, — потом поужинаем в ресторане». Концерт, ресторан — это тебе не просто нырнуть в постель, это уже на пути к более серьезным отношениям. До сих пор вместе они не показывались на людях. Рая пораньше ушла с работы, съездила домой, принарядилась. В назначенный час Сергей Валентинович — одетый как всегда с небрежным тиком — встретил ее у ЦДРИ с букетом цветов.
«Ооо!» — Раечка рассмеялась тихим воркующим смехом и поцеловала кавалера в губы. Они чинно под руку проследовали через вестибюль — ни дать ни взять счастливая пара молодоженов. В одном из залов была выставка фотографий и Сергей Валентинович предложил осмотреть ее.
Они переходили от одной фотографии к другой, как вдруг Белых дернулся, будто его перетянули хлыстом. К ним подошла худощавая, улыбающаяся блондинка с короткой стрижкой, одетая в строгий, хорошо сшитый костюм. Она, улыбаясь, поздоровалась с Сергеем Валентиновичем и окинула Раю быстрым оценивающим взглядом. «Твоя новая подруга?» — чуть насмешливо спросила она. Белых смутился, хохотнул и отрекся от Раи: «Нет, просто знакомая, вместе работаем». И вежливо предложил Рае: «Идите в зал, я сейчас приду». Рая даже опомнится не успела.
Напрасно она ждала фотографа. Он так и не появился. Попросту сбежал, вернее, ушел с женой. Рая вспомнила, что видела ее фотографии у Сергея Валентиновича. Он говорил, что они вот уже больше года не живут вместе, хотя пока еще не разведены. Почему же он так испугался и сбежал, как мальчишка?
Поздно вечером Белых позвонил Рае, начал было извиняться, что-то путано объяснять, но она бросила трубку. Он позвонил еще раз. «Ну?» — сказала она. «Я сейчас приеду! — взмолился Сергей Валентинович. — Выслушай хотя бы».
— Поговорим завтра, — жестко сказала Рая, — я сейчас занята. Если приедешь — не открою. А будешь нахальничать — вызову милицию. — И отключила аппарат. Рая умела быть жестокой. К тому же в ее уютной комнате в мягком кресле сидел и радостно улыбался писатель. Сегодня был день его торжества. Когда Рая поняла в ЦДРИ, что ждать Сергея Валентиновича нет больше смысла — она сразу же позвонила писателю: «Приезжайте ко мне!».
Тот, чуткий ко всякому знаку внимания, не заставил просить себя дважды. Рая стоила того, чтобы, не раздумывая, броситься по первому ее зову.
— Значит, пригласил и испарился? — спросил он, пригубив из бокала глоток виски, разбавленного за неимением содовой нарзаном. — Ну, это еще полбеды. Бывает, пригласит, выпьет, закусит и будь здоров. Рассчитываться предоставляет своей даме. Хотя на Сергея Валентиновича это не похоже.
Писатель к этому времени одержавший полную и безоговорочную победу над прекрасным, змеиногибкнм раечкиным телом был великодушен по отношению к сопернику.
— Он симпатичный и, безусловно, очень одаренный человек. Возможно, сейчас он хотел извиниться и объяснить причину своего, ммм, отсутствия.
— Плевать я хотела на его извинения и объяснения, — вспылила Рая. Хотя она уже успела отомстить Сергею Валентиновичу на упруго-пружинистой тахте (орудием мести, как мы уже знаем, стал писатель, блестяще справившийся с этой ролью и получивший от нее море удовольствия), но еще не успокоилась. — Я его покрывала, — с горечью сетовала она, — оберегала от неприятностей. И вот благодарность. Струсил, сбежал, лох несчастный. Плюнул мне в душу. Подарочками заманивал, а отделывался пустяками. Нет, я этого так не оставлю…
— Не стоит расстраиваться, — посочувствовал писатель, прикидывая в уме, нет ли в ее словах намека на то, что расплачиваться за долги Белых придется ему. Логично — уж если орудием мести был выбран он, то, естественно, что и компенсировать, так сказать, убытки от разрыва отношений с отвергнутым любовником, то есть возместить потери от неполученных подарков тоже должен он. А кому охота расплачиваться за чужие грехи?
— Не понимаю, зачем обещать, если не можешь выполнить свое обещание? — продолжал рассуждать писатель, стараясь завоевать расположение хозяйки и при этом не давая определенных авансов (в отличие от состоятельного фотографа писатель не мог позволить себе широких жестов, будучи постоянно в стесненных финансовых обстоятельствах).
Раечка подошла к писателю и уютно устроилась у него на коленях, обняла за шею и поцеловала в губы, улыбаясь своей счастливой, подкупающей искренностью улыбкой.
— Наверное, лаская женщину, — сказала она, — вы думаете, как будете описывать это в своей книге.
— Смею тебя уверить, — начал было оправдываться писатель, но Рая долгим поцелуем заставила его замолчать. Писатель ощутил как сильно и часто забилось его сердце и понял, что наступает время второго раунда мести. Рая, соскочив с его колен, артистическим жестом сбросила с себя халатик и предстала перед писателем как прародительница Ева перед Адамом. Она приняла несколько театральных поз, которые настолько восхитили писателя, что он, не мешкая, бросился к ней, заключил в свои объятия и вместе с ней низвергнулся в сладкую бездну…
Потом они пили чай с тортом и мирно беседовали.
— Как ты относишься к партии? — спросился Рая. Она, как видим, продолжала свою контрразведывательную деятельность даже, если так можно выразиться, на ложе любви.
— Я отношусь к ней, как и каждый честный и порядочный человек. — Уж кто-кто, а писатель умел говорить обиняками.
— Мне предлагают подать заявление, — любовно оглаживая свою грудь и бедра, сказала с гордостью Рая. — Что ты посоветуешь?
— Поступай так, как велит тебе твоя совесть, — сказал писатель. — Впрочем, это тебе красоты не прибавит, ты и так хороша…
— Почему в вашем кружке много евреев? — спросила Рая, подкрашивая перед зеркальцем губки. — Разве это выгодно?
— Это выгодно всем, — с усмешкой сказал писатель, — кто хочет пообщаться с умными людьми. Других выгод нет.
— Так считает наш директор, — поспешно пояснила Рая. — Я лично ничего против евреев не имею. Среди них тоже попадаются приличные люди. У меня был один приятель с хорошей балдой. Очень даже ничего себе человек. Любил меня.
— У евреев не только балда, но и все остальное не хуже, чем у других, — сказал писатель. — Кстати, и твоему директору не мешало бы походить на занятия кружка — вдруг тоже немного поумнеет.
— На днях он получил письмо, — сказала Рая, — нашел в нем какую-то ошибку и страшно возмутился. Написал ответ: 'Постыдитесь, вы не умеете грамотно писать и хотите работать во Дварце культуры…" Так и написал «Дварец». Представляешь? Кроме этой я исправила еще 12 ошибок.
Писатель засмеялся: «Дварец культуры… Вот такие тварцы учат нас писать…»
— Почитай какой-нибудь свой рассказ, — попросила Рая. — Только короткий. У тебя есть короткие рассказы?
— Охотно, — сказал писатель. — Вот самый короткий. Всего одна строчка. Называется «Нетерпение». Цитирую: «Он едва успел добежать до сортира». Все, — пояснил он в ответ на недоуменный взгляд Раечки. Рая недоверчиво улыбнулась:
— Сколько тебе за него заплатили? На туалетную бумагу хватило?
Писатель проснулся рано утром, тихонько поднялся, стараясь не разбудить Раю. Умылся, сварил кофе, подошел к балконной двери. Занимался серый день. По дорожке через скверик напротив дома шли ранние прохожие.
Заспанная Раечка включила видик. Дама в спортивном костюме командовала: «Втянем внутрь половые органы. — Она прижала ладонь к соответствующему месту. — Затем подтянем половые органы вверх, к желудку. Чем подтянем? — спросил писатель. — Веревкой, что ли…»
Белых больше не звонил Рае, но за четверть часа до начала заседания кружка зашел в приемную директора. Рая встретила его настороженно-отчужденно, хотя и окинула быстрым цепким взглядом. В руках Сергея Валентиновича ничего не было.
— Что тебе нужно? — холодно спросила она. Фотографа смутил такой прием. Он попробовал пошутить:
— Почему такой мрачный тон? В ответ прозвучало ледяное:
— Извини, мне некогда…
— Да, но… — сказал Сергей Валентинович. — Я хотел объяснить…
Рая подняла на него взгляд, улыбнулась своей прежней светлой детской улыбкой — на мгновение ему показалось, что все обошлось — сказала мягко и доверительно, как самому задушевному другу:
— У меня есть другой, и я его люблю.
— Так быстро? — только и нашелся что сказать фотограф.
— Да. Как умею.
Говорить больше было не о чем. Сергей Валентинович круто повернулся и вышел из приемной. Однако же на заседание кружка Рая пришла, дружески как свой человек поздоровалась со всеми. Она внимательно слушала выступающих, что-то записывала в блокнот. Все было, как обычно. Шумно, подчас с горячностью обсуждали каждую фразу, руководитель литобъединения степенно подводил итоги вспыхивающих дискуссий, мягко останавливал тех, кто, увлекшись, переходил на крик. Рая тихо, как мышка, сидела в своем уголке и писала. Среди прочих выступал и Белых. У него было затвердевшее лицо, отрешенный, неподвижный взгляд.
Утром следующего дня, едва директор появился, Рая скользнула к нему в кабинет. Тихим голосом, с кротким выражением своего овального ангельского личика она читала:
— Эволюция. Сначала делают ручными, потом подручными. Добро должно быть с кулаками, на худой конец с середняками.
Лысый после каждой фразы ерзал, едва не подскакивал на стуле. Лицо его налилось кровью, глаза округлились.
— Степень свободы зависит от размера клетки. Руки вверх! Единогласно! От смешного до великого один съезд.
— Скандал! — завопил директор, вскакивая на ноги. — Как они смеют?! У нас под носом настоящее антисоветское гнездо. Немедленно пишу докладную записку в горком. Не дай бог кто-то упредит и доложит раньше. Главное успеть, самим дать оценку… Запиши мне все эти идиотизмы. Да поживей. Наконец-то мы разоблачим эту банду!
Через два часа с докладной в коричневой кожаной папке директор мчался в горком. Как потом оказалось, самые злые фразы принадлежали Сергею Валентиновичу. Рая не докладывала о них раньше.
Членов кружка по одному вызывали в горком на допросы, то бишь на беседы. Очередное заседание кружка было очень похоже на панихиду, когда один выступает, а остальные утирают слезы,
За столом лицом к «аферистам» сидели члены трибунала, то есть комиссии по расследованию, в числе которых был и директор клуба. Рая, как ни в чем не бывало, устроилась в зале. Рядом с ней был давешний молодой мужчина спортивного вида в сером костюме. Это по его просьбе она задавала вопросы о Брежневе. Докладывал Лысый.
— В то время как советский народ тесно сплоченный вокруг родной Коммунистической партии с невиданной энергией и энтузиазмом строит светлое будущее, борется с происками империалистической идеологии, рядом с нами совершается гнусная идеологическая диверсия… — И далее в том же духе. Гневный голос директора заполнял все пространство маленького зала. Потом выступили другие члены комиссии.
Дали слово и кружковцам. Они пытались спорить, протестовать, но, их не стали слушать. Все было решено заранее. Один Сергей Валентинович не проронил ни слова. Он сидел бледный, стиснув зубы. Он все понял. Растерянный, огорченный писатель с изумлением посмотрел на Раю. Она отвернулась.
Да, еще оргвыводы. Освободили от руководства лабораторией и исключили из партии по месту работы профессора, исключили из партии Белых. Переизбрали старосту. За некоторыми членами кружка установили негласную слежку. Рая стала референтом, директор повысил ей оклад на 50 рублей. На вопрос писателя: «Как ты могла это сделать?!» — она дерзко ответила: «В гробу я видела всех вас. В белых тапочках…».