Маргарита Малинина. Первая мрачная ночь

   – Да, – подтвердила Наташа. – Представляю, с каким настроением он вечером будет садиться в самолет. А ему ведь, бедному, еще и о делах думать надо.
   – Да и вообще, все эти перелеты жутко утомляют, – высказался Хрякин.
   – Да… – протянули все трое в ответ, хотя мы с подругой, к слову сказать, на борту самолета ни разу не были.
   Через некоторый промежуток времени Катька, проследив за моим немигающим взглядом, который как вперился в самом начале в Николая, так и не желал от него отлепляться, и задумав прийти мне на выручку, неожиданно, но демонстративно глянула на наручные часы и заголосила:
   – Боже, ужас какой! Уже половина второго! Юлька, че ты молчишь? – И больно ткнула меня локтем в бок. Я охнула, но смолчала, ибо еще не догадалась, какая роль отводилась мне в импровизированном Катькином спектакле.
   – А в чем дело? – культурно осведомилась Наталья.
   – Да у нее отец очень строгий. Стоит чуть опоздать – сразу ремень в руки! Велел в два как штык быть дома.
   – Так в чем проблема? – отозвался тот, кого это все грязное дело и касалось. – Время еще есть.
   Я опять не нашлась что ответить, но Катька-то из другого теста:
   – Транспорт – штука непостоянная.
   – Зачем транспорт? У меня машина, я довезу.
   Я начала было соображать, чем же его машина так провинилась, что ее нельзя причислить к семейству транспорта, но размышления мои прервала фантастическая по своей чудесности картина, вставшая перед очами: сидим мы вдвоем в салоне автомобиля, лишь только мы и никого больше на этом свете (пусть даже свет ограничивался размерами «БМВ»), так близко друг от друга, совсем рядышком. Лишь он, я и месяц на небе. Такой круглый-круглый.
   Мне бы остановиться на этом и вспомнить один пикантный момент из своей жизни, тесно связанный по рукам и ногам как раз таки с этой круглой луной, да что предшествовало появлению на ее фоне образа ведьмы на метле, но фантазии уносили меня все дальше, в мир блаженства и неги. Последней каплей стал всплывший из памяти запах дорогого одеколона, который, ничуть меня не жалея, со всей возможной силой ударил в нос, и в итоге я под действием всех вышеперечисленных моментов в голос воскликнула:
   – Я согласна!
   Весь народ, который только присутствовал на кладбище, со всех его концов и пределов уставился на меня, дуру такую, в сильнейшем, но вполне оправданном недоумении. Бедный Николай, который, как оказалось, за все время моего полета на десятое небо и обратно уже забыл о своем предложении подвезти и перевел разговор на совершенно иную тему, от неожиданности аж подпрыгнул и, бросив взгляд по сторонам, дабы убедиться, что высказывание адресовано именно ему, а не кому-то другому, счел нужным уточнить:
   – Э-э… На что?
   – Да так, не обращай внимания. Это я тихо сама с собою, – не ударила я в грязь лицом перед предметом своих мечтаний. Или ударила?
   – А-а.
   Через пять минут Наташка пошла возлагать цветы на могилу мужа, прихватив с собой мою лучшую подругу и букет Хрякина, пожелавшего остаться со мной. Стоило им отойти, он взял меня за руку (от этого жеста у меня задрожали колени, захотелось плакать от счастья, и по этим неоспоримым признакам я определила, что полностью и бесповоротно влюбилась) и повел куда-то вдаль…
   – Я хотел тебя кое о чем спросить, – сообщил он, когда мы отошли уже на приличное расстояние от кладбища и направлялись, судя по всему, к не являющейся по неведомой мне причине транспортом и оставленной неподалеку машине. – О чем с тобой беседовал Акунинский?
   – Акунинский?
   – Да, следователь.
   – Когда? В первый или во второй раз? – посмела уточнить я.
   – А что, был и второй?
   – Да. – Я прикидывала, стоит ли ему рассказывать о допросе, но, вспомнив приметы, которые я дала, решила, что не стоит: вдруг обидится? – Но мне неохота об этом говорить.
   – Неохота? – вроде бы удивился он незнакомому слову и как-то сразу притих, очевидно, пытаясь припомнить, как выглядит словарь Ожегова и что там говорится об этом страшном термине. Мы сели в автомобиль, но Николай все еще размышлял, а когда я наконец придумала синоним слову «неохота» и открыла рот, чтобы об этом возвестить, Хрякин все ж таки ожил: – Видишь ли, я не из праздного любопытства спрашиваю. Я начал что-то вроде собственного независимого расследования. Понимаешь, не верю я этим ментам! Что им с того, что пришили очередного крутого дядьку с толстым кошельком? А для меня это дело чести, ты понимаешь? – Он толкал эту речь с таким чувством, что я поспешила закивать со всей силой, что, мол, да, я тебя прекрасно понимаю. – Вот. Потому я и спрашиваю, мало ли, может, он тебе что-то важное сказал, чего не говорил мне.
   – Бывают же такие совпадения! – сверх меры обрадовалась я и поторопилась поделиться своей радостью: – Я тоже начала собственное расследование. Хочу найти убийцу.
   – Что… Ты?! Сама?!
   – Ну как, не совсем сама. Я уговорила Катьку помочь мне, – каюсь, тут я немного слукавила, но так меня распирало от гордости за то, что удалось-таки вызвать к себе хрякинский интерес, что я б пошла и не на то. – И мы уже кое до чего докопались.
   – Правда? И до чего же? – Словно опомнившись, Коля наконец-то завел мотор, и мы тронулись.
   – Ты знаешь, например, что Наталья скоро получит наследство, оставленное итальянскими родственниками?
   – Что? Кем? Когда?
   «Ага! Он этого не знает!» – обрадовалась я и, весьма довольная собой, продолжила:
   – Как когда? Я не сильна в законах, но, наверное, через полгода.
   – Ты-то откуда узнала? – нежно поинтересовался он.
   – У женщин свои секреты, – засмеялась я. – Может, ты еще и про любовницу не знаешь?
   – Какую?
   – Не какую, а чью! – продолжала, как больная синдромом Дауна, смеяться я. Так мне нравилось то, что происходит. – Убитого Крюкова. Как это ты не знал? Вы же друзья!
   – Ладно, слушай, я все это знал, просто тебя проверял. Хотел выяснить, чего ты стоишь как сыщик.
   Ах! Это удар ниже пояса!
   – Обманщик! – Я шутя задвинула ему легонький подзатыльник. – Нехороший человек! Зачем ты так поступил со мной?
   – Извини. За это я беру тебя в свою команду. Потому что ты молодец, настоящий Шерлок Холмс в юбке! Две головы лучше одной. Пойдешь?
   «Ну наконец-то!» – еще сильнее развеселилась я, ведь конкретно того и добивалась.
   – Пойду!
   Короче, к дому я подъезжала в твердой уверенности, что схожу в церковь и помолюсь за здравие Катерины – так я была ей благодарна за то, что она сумела заставить меня взяться за расследование.
   – Если я приглашу тебя в ресторан, ты согласишься? – спросил мой кавалер, остановив «БМВ» опять-таки возле моего подъезда.
   – А ты пригласишь? – не веря своим ушам, уточнила я.
   – Да. Уже пригласил. Ну так как?
   Глядя в его глаза, полные всей той нежности, что только может содержать в себе богатая ресурсами планета, ответила:
   – А почему бы и нет? Когда?
   – Давай завтра. Я позвоню тебе ближе к вечеру.
   Оставив ему свой номер, я вышла и на негнущихся ногах устремилась в подъезд.

Глава 4

   В коридоре сразу за дверью я обнаружила ведро с речной водой, в которой плескались четыре очаровательного вида малюсенькие рыбехины, такие милашки! Из комнаты нарисовался папа.
   – Тебя можно поздравить? – спросила я, имея в виду улов.
   – Еще как! Четыре здоровенных окуня! Раздевайся, иди обедать, – без перехода добавил он.
   Я еще раз глянула в ведро и попыталась примерить к прелестной мелюзге определение «здоровенные». Едва оно начинало как-то примеряться, как в голове просыпался образ воистину гигантской щуки на два с половиной килограмма, и головоломка вновь, так и не склеившись, распадалась на части. Ну если все окуни настолько маленькие, что эти чудики считаются великанами, скажите, зачем тогда их ловить? Даже похвастать нечем, я имею в виду перед непросвещенной темнотой вроде меня, разумеется. Да еще и нужно угробить на это почти целый день. Нет, я этого не понимаю.
   Не успела я скинуть туфли, как мама велела обуть их снова и отправляться в магазин.
   – Пусть Танька идет! – взбунтовались во мне лень и некоммуникабельность: с продавцами же общаться надо, а я это не люблю и не умею.
   – Совсем обнаглела, ничего по дому не делаешь, лодырь, тунеядка. – Эти «комплименты» вынудили меня обуться, но не более.
   – Предлагаю консенсус. Пусть Танька общается, а я буду таскать за нее сумки.
   На том и порешили.
   – Пока ты неизвестно где шаталась, мы с предками ходили комнату смотреть, – поделилась со мной однокурсница, когда мы вышли из дома. У меня в руках были свернутые трубочкой пустые пакеты, у Таньки – ее розовый пиджак, который она сняла с себя по случаю теплой погоды, оставшись все в той же оранжевой юбке и красной блузке на пуговицах, которая, как и пиджак, не слишком гармонично смотрелась с низом. Надела бы белую, что ли, блузку или черную: эти цвета подходят абсолютно ко всему, особенно к черным туфелькам, что были на ней сегодня.
   – И что? – пропустила я мимо ушей «неизвестно где шаталась».
   – Истинный дурдом. Клопов, тараканов, мышей и прочей мелкой живности навалом, а вот людей приличных не наблюдается: в одной комнате – два-три десятка граждан подозрительной национальности, в другой – отпетый псих. Каждодневно пытается совершить суицид, выпрыгнув из окна.
   – И что же? – не на шутку перепугалась я. – Спасают?
   – А чего там спасать – первый этаж, – резонно возразила Таня и первая вошла на территорию мини-рынка.
   – Реально дурдом, – согласилась я с вынесенным ранее Грачевой вердиктом и последовала за ней.
   Когда сумки стали слишком тяжелыми, я всучила Татьяне пустой пакет (осталось купить молоко и хлеб, донесет как-нибудь, не развалится) и отправилась домой.
   Только открыв дверь, я поняла: у нас гости, вернее, гость. С кухни доносился незнакомый мужской голос, который что-то возбужденно рассказывал, и это что-то, судя по искренним раскатам смеха моих родителей, было чрезвычайно смешным. Я успела разуться, когда в коридоре появилась мама, одетая в… норковую шубу.
   Я, ни на секунду не веря своим глазам, прошептала:
   – Что это?
   – Семьдесят пять тысяч рублей. Нравится? По-моему, мне так идет.
   – Сколько-сколько? Папа ведь опустошил всю подковровую область! Неужто в помойном ведре столько скопилось? – Послушай нас человек непросвещенный… Ну да ладно.
   – Нет! Представляешь, только вы за дверь – звонок. Думала, денег не взяли и ключи забыли. Открываю – тот самый бизнесмен, ну помнишь, я в праздник его зубы лечила? Так вот, говорит, не знает, как отблагодарить…
   – А как же двести долларов? – вешая пиджак, напомнила я.
   – Говорит, что не считает это благодарностью. В Москве, говорит, все лучшие врачи так берут. В смысле, плюсом к стоимости пломбы и самой работы врача. Но у нас-то область. Знаешь, скажу по секрету, – мама понизила голос до заговорщицкого шепота, – в моем кабинете твоя фотография стоит в рамке. Так он все время на этот снимок глазел. Соображаешь?
   – Видать, искал надпись: «Это мы делаем с теми, кто мешает нам работать». Вот и молчал. Боялся.
   – Чушь не говори. Ты на ней очень хорошенькая. Он свататься пришел, понимаешь?
   – Как в австралопитековский период. – В этот момент с кухни донеслось: «Огней так много зо-ло-тых…» – А спаивает он вас тоже за свои деньги? – рассвирепела я. Господи, ну почему меня так раздражает, когда люди тихо-смирно пьют и поют песни? В то же время, господи, ну зачем люди вообще пьют?
   – Чего-чего? Кто такие австралопитеки? Послушай, мы просто обмываем покупку. Он – во мужик! – подняла мать большой палец вверх. – А ты у меня совсем уже в девках засиделась. Любовь, что ль, ждешь? Не существует ее, любви-то, она еще в нашу с отцом твоим молодость сходила на нет. На сегодня и вовсе остался один голый расчет. А Володя, между прочим, нестарый, богатый и холостой.
   – Нестарый – это сколько?
   – Тридцать шесть, – пропела мама и поплыла на кухню.
   Я вспомнила следователя. Он еще возмущался, что старше меня в два раза. А что бы ты сказал, Борис, узнав, что меня выдают замуж за твоего ровесника? Наверно, достал бы голубенький платочек и протер раннюю лысинку, это так на тебя похоже.
   С такими грустными мыслями я вошла на кухню вслед за мамой.
   За столом сидел типичный «новый русский»: маленькая бритая бычья голова со впалыми черными глазками, волосы сбриты почти «под ноль», бычья же шея, на коей красовалась золотая цепь толщиной в три моих пальца, черная футболка, облегающая мощную, опять же бычью, грудь.
   Они что, надо мной издеваются?..
   Увидев меня, мужик перестал разгорланивать песню, поднялся – теперь он доставал мне прямехонько до плеча (а рост мой ни много ни мало – сто семьдесят один сантиметр) – и, протянув руку, пробасил:
   – Вован к вашим услугам.
   Я машинально пожала его ладонь, выдав свое незамысловатое имя, о чем тотчас же пожалела: примкнув к моей руке губами, он ее более не отпускал, вынудив таким образом сесть рядом с ним. Я пыталась как-то высвободиться, но не тут-то было: хватка оказалась железной, иначе как бы он еще выжил в своей предпринимательской деятельности?
   – Юленька, не желаете ли пирожных? – предложил сладеньким тоном Вован.
   Удивляясь про себя, где же мама их прятала, так как до моего ухода холодильник никаких пирожных в себе не содержал, я уж было потянулась к этим яствам, с тем чтобы заесть питательной глюкозой свое горе, но здесь мама решилась пояснить:
   – Это любезный Владимир Павлович накупил, зная, что ты у нас сладкоежка, – после чего рука повисла в воздухе, а затем вернулась на колено. Вторая по-прежнему была в плену у немцев.
   Тем временем разговор потек в абсолютно ненужном мне направлении, то есть обо мне. Судя по этому разговору, я была «спортсменкой, комсомолкой, ну и наконец, просто красавицей».
   – И хозяйка замечательная, – под конец бросила в меня гранатой мама, чем полностью и бесповоротно убила. Кто еще сегодня ругался, что я ни черта по дому не делаю? Ладно, будет тебе контратака.
   – Конечно, – безропотно согласилась я. – Кто ж не знает, что макароны моются, после чего обязательно сушатся; винегрет делается без свеклы, а оливье без гороха; полы предварительно моют и лишь затем подметают.
   Владимир Павлович слегка прибалдел, но мать не так просто победить: она растянула губы в милой улыбке и разъяснила:
   – Она у нас еще немного путается, но у Юли есть своя тетрадь, куда она подробно записывает, что и как нужно делать.
   Гостю сие заявление пришлось по вкусу, он вновь заулыбался и только крепче стиснул мою беззащитную худенькую ладошку.
   «Ах так! – разозлилась я. – Получай артиллерию!»
   – Милый Володя, ответьте мне на один вопрос, – при слове «милый» мама удовлетворенно закивала, а сам виновник военных действий даже проронил слезу райского счастья.
   – Конечно, Юляша, для вас – что угодно!
   – Чем же вы занимаетесь, уважаемый «новый русский»?
   – А, ну, это… – Он чуть-чуть поерзал на стуле, затем поглазел в потолок, а не найдя там подсказок, вновь заерзал. – Мне принадлежат два крупных ресторана в центре соседнего города, а здесь несколько баров, ну еще пара-тройка палаток, – выдал он, когда я уже не ожидала услышать ответ.
   – А-а, значит, крышуете помаленьку… – довольная, изрекла я.
   Бритый расстроенно замолк, а мать накинулась на непослушную дочь:
   – Ну чего ты к человеку прицепилась? Пусть Владимир Павлович занимается чем душе угодно. Коли хочешь знать, в нашем мире без рэкета в люди не выбьешься. Или хочешь до смерти жить в бедности, как мы сейчас?
   От подобного откровения папа, расстроившись, нахмурился, а бритый Вован даже покраснел, что с его образом ну никак не вязалось, а потому выглядело весьма забавно и даже несколько мило. Честно говоря, я никогда не думала о том, что мы живем якобы плохо. То есть, конечно, не в роскоши, не в шелках, не в золоте, но я к этому никогда и не стремилась. Не понимаю женщин, вожделеющих женить на себе богатых бизнесменов, а, если у них это получается, потом всю оставшуюся жизнь опасающихся, что этого мужа кто-нибудь подстрелит возле подъезда собственного дома, а им останутся нескончаемые долги. По мне, лучше жить небогато, зато спокойно. Кто-то скажет, ах, как это скучно, серая, неяркая жизнь: дом-работа-дом и ни копейки в кармане. Зато я сплю спокойно и, имея уверенность в завтрашнем дне, могу строить планы на будущее и хоть на всю жизнь (не беря в расчет, конечно, то, что располагает все-таки Господь), не боясь, что меня кинут, подставят и жизнь за один момент пойдет крахом. Короче говоря, между горьковскими ужом и соколом я выбираю первое. Впрочем, понятное дело, что мама хочет мне только добра, просто ее понятие добра не сходится на данный момент с моим.
   Мать повторила свой вопрос, от ответа меня избавил звонок в дверь: вернулась с покупками Танька, чему я была очень рада, так как руку мою Владимиру пришлось отпустить. Не вместе же нам идти открывать, в самом деле? А родители давно уже переложили эту заботу на меня.
   – Ты че так долго? – зашипела на нее я, пропуская в дом.
   – В палатке хлеб закончился, пришлось топать за тридевять земель. Уф, устала, держи сумку.
   – Сама неси, не вернусь я туда.
   – А кто у нас? – прислушалась она к звукам на кухне.
   – Бизнесмен.
   – Кто-кто?
   – Бизнесмен, – терпеливо повторила я и поведала ей, откуда он появился в нашей жизни.
   – Круто, – только и вымолвила она и почапала с сумкой в кухню, а я по-злодейски потерла ручки: пущай гость увидит, кто тут на самом деле хозяйственный. Может, лицом Танька и не вышла, зато косы ниже попы сейчас редко встретишь, а уж огненно-рыжие волосы и подавно, глядишь, и отобьет его у меня. Хотя в свою счастливую звезду я уже давно не верила.
   Потом мы уселись писать реферат. Я время от времени поглядывала на настенные часы. Когда большая стрелка приблизилась к семи (троица на кухне все еще пьянствовала), всерьез забеспокоилась. Почему он не звонит? Или Николай под словом «вечером» имел в виду «завтра вечером»? Скорее всего именно так и было, потому что в тот день он не позвонил.
   Внезапно в комнате появилась мать и позвала меня на разборку в туалет, как в каком-то дешевом боевике.
   – Бесстыжая!
   – Почему это? – воспротивилась я столь нелестному отзыву о своем поведении.
   – Он что, тебе совсем не нравится? Ничуточки?
   – Нет, – отрезала я.
   – Но почему? Ладно, я понимаю, он для тебя не совсем подходящего возраста, но могла бы хоть позволить за собой поухаживать, сердце твое свободно и…
   – Нет, не свободно! – не дала я ей договорить и пересказала вкратце о всех встречах с Николаем. В особый восторг она не пришла, потому что видела моего мужа неизменно старше, но тому, что к дочери пришла наконец первая любовь, порадовалась, и мы, помахав друг дружке белым флагом, разошлись по углам.
   Тихо поужинав с однокурсницей в комнате перед телевизором (как Таня и любит), мы с ней приняли поочередно душ и легли спать.
 
   Утром я позвонила Катьке и, естественно, ее разбудила, что меня, в общем-то, давно перестало удивлять. Выяснив, как у нее дела, я полюбопытствовала, чем сегодня займемся в плане поиска убийцы. Или убийц?
   – Можно сейчас сходить к Юрочкиным и допросить кого-нибудь из них, – предложила подруга. – Вчера я узнала у Натальи их адрес.
   – Да? Правда? Давай! – взвизгнула я от восторга, демонстрируя всецело поглотивший меня ажиотаж.
   – Чего это с тобой? – изумилась Катька, никогда ранее не наблюдавшая в своей подруге ни капли энтузиазма в отношении этого мероприятия.
   – Просто я хочу скорее завершить расследование, вот и все, – постаралась я выкрутиться, хотя пытаться сбить с толку проницательную от природы Катьку было занятием зряшным, и я это знала.
   – Ха! Во-первых, завершать нам нечего, мы все только начали, а во-вторых, кому ты вкручиваешь? Что-то обязательно должно было случиться такое, прежде чем тебя могло заинтриговать расследование.
   Ну я ж говорила! Пришлось сказать все по правде.
   – Видишь ли, Катя, – я набрала в грудь побольше воздуха, – вхрякалась я.
   – Ты – что, прости? Я, конечно, не лингвист, но слово такое слышу впервые.
   – Вхрякалась, – повторила я, вследствие чего сердце забилось с рекордной скоростью. – Ну то есть влюбилась в Хрякина.
   – Этого еще не хватало! Он мне не нравится!
   Н-да, в этом вся подруга. Ну скажите мне, почему он должен ей нравиться?
   – Почему… – начала я произносить этот вопрос, но Любимова поняла меня превратно:
   – Не знаю. Хитрый очень.
   Скажите пожалуйста! Хитрый! А ты прям святая простота!
   Мне захотелось повесить трубку, и я это сделала, лишь только сухо назначив время встречи.
   Катерина опоздала на шесть с половиной минут, мы еще раз поздоровались, после чего всю дорогу до нужного дома шагали молча. Таким образом и дотопали до ультрасовременного строения в шестнадцать этажей, с подземным гаражом, огороженным со всех сторон высоким забором двором и кучей вахтеров на каждом передаточном пункте. Мы остановились и разинули рты: жителям маленьких городов, коими мы и являемся, было в диковинку лицезреть такой дом, так как строить их у нас стали сравнительно недавно. По соседству стояла точно такая же шестнадцатиэтажная махина, а рядом с ней воздвигался новый дом.
   – Ты уверена, что Юрочкины живут здесь? – первой прекратила я игру в молчанку, когда подружка потащила меня к одному из подъездов, над которым значилось: «квартиры 1—96».
   – Да.
   Мы в таком доме были впервые, потому обе несказанно удивились, услышав за своими спинами недоброжелательное: «Вы к кому?» – а обернувшись, увидев старушку в платочке, сидящую за чистеньким столом с амбарной книгой в руках.
   – К Юрочкиным, в тридцатую, – сообщила Катька.
   – А Георгия Алексеевича нет, – сразу подобрела тетка, поняв, что мы не чеченские террористы. – Он в командировке, в США.
   – Знаем, мы к его жене.
   – Она сегодня на смене, придет только на обед, зато дома Ефросинья Григорьевна и дети. – Осведомленность бабки поражала. Ей бы в ФСБ работать.
   – Тогда мы к ним, – не сдалась упертая Катька.
   – Тридцатая на пятом этаже, – уступила старушка, но стоило нам вздохнуть полной грудью и развернуть свои торсы к лифту, как консьержка окликнула нас:
   – Доченьки, а записаться?
   Выдав дотошной «фээсбэшнице» фамилии, имена, отчества, серии и номера паспортов, даты рождения, а также рост, вес и сексуальную ориентацию, мы блаженно выдохнули и, выслушав подробную инструкцию по пользованию подъемным механизмом с названием «лифт», потопали по шикарному красному ковру к нему же.
   – Считаешь, им нужно наследство? – хмыкнула я, пока мы поднимались на пятый этаж.
   – Не знаю. Но кто-то же убил наш труп?
   Лифт остановился, мы вышли, Катерина надавила на кнопку звонка. Из-за двери послышалось заливистое пение соловья.
   – Кто тям? – раздался детский альт по ту сторону двери.
   – Кто-нибудь из взрослых дома? – спросила я у ребенка, наклонившись, чтобы ему было лучше слышно.
   – Мы с Еголкой и бабуфка, тока она спит. Но мы вам не отклоем, потому фто папа в туалете сидит.
   Железная логика!
   – Да, – поддакнул другой, еще более высокий голосок.
   Тут за дверью началась какая-то ребячья возня, видимо, детям и минуты было жалко тратить на разговоры с тетей, вместо того чтобы весело себе играть.
   Мы призадумались, как поступить. Нет, ну надо детей отваживать от незнакомцев за дверью, имея такого пса в консьержах! Они так и мать родную не пустят.
   Я уж решила, что придется ее ждать, когда Катя проявила чудеса сообразительности.
   – В таком случае не получите конфет, которые купит вам бабушка на пенсию, что мы принесли.
   – Конфет? – заинтересовались с той стороны. – Шоколадных?
   – Шоколаднее не бывает, – заверила Катька, дверь, как по волшебству, отворилась, а я с уважением уставилась на подругу.
   – Еголка, – обратился к брату старший мальчик, пятилетний Артем, – беги будить бабуфку, пенсию плинесли.
   Тот с громкими криками покандылял в комнату, раскорячив свои ножки колесом.
   Вот тут уверенность моя слегка пошатнулась. Выйдет сейчас бабка и будет с нас пенсию требовать, что тогда? Я даже не поленилась полезть в сумку за кошельком и проверить его содержимое. Да-а, не хватит. Но Катька стояла с невозмутимым выражением на лице, она бодро мне подмигнула, мол, я знаю, что делаю. В итоге я решила, что в ее кошельке несоизмеримо больше, нежели в моем. На крайняк сложимся и выгребем всю мелочь.
   Заспанная Ефросинья Григорьевна высунулась из одной из четырех комнат этой квартиры и с недоумением пополам с непониманием на лице потопала в нашу сторону.