Страница:
Марго Па
Цикл: Пустые времена
Посвящение
Он хотел именно эту картину: два силуэта, блуждающие за стеной тумана.
Шел дождь. Мы случайно сели рядом за столиком в кафе, и я вдруг четко осознала, что когда-нибудь капли дождя вернутся словами. И я подарила ему наши силуэты.
Тогда я поняла, что небо меняет цвет, а цвета никогда не повторяются. Можно прожить тысячу лет, и каждый день небо над головой будет уже другим. Можно жить только ради этого: изучать небесную палитру и ничего не ждать.
Многие философы утверждают, что время зависит от нас, и мы сами переводим стрелки часов, но переводим только вперед, проматывая жизнь, как пленку с надоевшим фильмом. Иногда время замирает, и в такие моменты происходит то самое важное, чему люди дали имя «Счастье», которое так часто пишется с приставкой «Не». Это развязка кинофильма под названием «Жизнь». Поэтому мы проматываем пленку и боимся, что не успеем досмотреть, пока не заснем…
Осень 1999-го я держала в ладонях, как раскрытую книгу, я чувствовала ее запах и вкус, я могла считать удары своего сердца. Я навсегда осталась в маленьком городке у моря, где цветут магнолии, где мы вдвоем бродим по улицам, взявшись за руки и предчувствуя шторм. Теперь каждый год для меня начинается с осени, и я знаю, что временем управляют наши воспоминания, потому что я снова и снова могу шагать по опавшим цветкам магнолий. Невозможно ничего потерять или умереть пока есть дом, где живет наша память. Беда лишь в том, что мы заперты в своем прошлом и не можем найти ключи.
У каждого из нас есть точка, где время перестает существовать. Счастье и Несчастье – два оголенных конца провода с электрическим током. Пленка рвется на самом ярком моменте, и жизнь переходит в белый шум. Все, что ожидает после – бессмысленные попытки заполнить разверзшуюся внутри пустоту…
С той осени я веду счет остановкам на моем пути. Любовь, несбывшиеся мечты, болезни, ошибки, кажущиеся фатальными, – все, что способно выбить почву из-под ног, стать пределом усталости, увести в пустые времена. Белый шум никогда не утихнет, если не знать о существовании одуванчиков. Каждую весну они разрастаются в садах и огородах. Их рвут и рвут, и вот уже огромные горы из маленьких желтых солнышек возвышаются вдоль изгородей, дорог и заборов, и голая земля чернеет под ногами – свободная для благородных цветов. Но не проходит и трех дней, как одуванчики снова захватывают в плен все вокруг, они упорно пробивают себе дорогу к солнцу. Говорят, это первые цветы, которые появились на свет после взрыва в Чернобыле.
Почему же никому не нужный сорняк сильнее других? – спросите Вы.
Отвечу: Секрет в корнях, одуванчики отчаянно цепляются ими за землю, они-то знают, что ни одна туча не способна спрятать солнце навечно.
Маленькие желтые солнышки, благодаря вам я поняла: выход из пустых времен существует, нужно просто расти и… продолжать любить.
Шел дождь. Мы случайно сели рядом за столиком в кафе, и я вдруг четко осознала, что когда-нибудь капли дождя вернутся словами. И я подарила ему наши силуэты.
Тогда я поняла, что небо меняет цвет, а цвета никогда не повторяются. Можно прожить тысячу лет, и каждый день небо над головой будет уже другим. Можно жить только ради этого: изучать небесную палитру и ничего не ждать.
Многие философы утверждают, что время зависит от нас, и мы сами переводим стрелки часов, но переводим только вперед, проматывая жизнь, как пленку с надоевшим фильмом. Иногда время замирает, и в такие моменты происходит то самое важное, чему люди дали имя «Счастье», которое так часто пишется с приставкой «Не». Это развязка кинофильма под названием «Жизнь». Поэтому мы проматываем пленку и боимся, что не успеем досмотреть, пока не заснем…
Осень 1999-го я держала в ладонях, как раскрытую книгу, я чувствовала ее запах и вкус, я могла считать удары своего сердца. Я навсегда осталась в маленьком городке у моря, где цветут магнолии, где мы вдвоем бродим по улицам, взявшись за руки и предчувствуя шторм. Теперь каждый год для меня начинается с осени, и я знаю, что временем управляют наши воспоминания, потому что я снова и снова могу шагать по опавшим цветкам магнолий. Невозможно ничего потерять или умереть пока есть дом, где живет наша память. Беда лишь в том, что мы заперты в своем прошлом и не можем найти ключи.
У каждого из нас есть точка, где время перестает существовать. Счастье и Несчастье – два оголенных конца провода с электрическим током. Пленка рвется на самом ярком моменте, и жизнь переходит в белый шум. Все, что ожидает после – бессмысленные попытки заполнить разверзшуюся внутри пустоту…
С той осени я веду счет остановкам на моем пути. Любовь, несбывшиеся мечты, болезни, ошибки, кажущиеся фатальными, – все, что способно выбить почву из-под ног, стать пределом усталости, увести в пустые времена. Белый шум никогда не утихнет, если не знать о существовании одуванчиков. Каждую весну они разрастаются в садах и огородах. Их рвут и рвут, и вот уже огромные горы из маленьких желтых солнышек возвышаются вдоль изгородей, дорог и заборов, и голая земля чернеет под ногами – свободная для благородных цветов. Но не проходит и трех дней, как одуванчики снова захватывают в плен все вокруг, они упорно пробивают себе дорогу к солнцу. Говорят, это первые цветы, которые появились на свет после взрыва в Чернобыле.
Почему же никому не нужный сорняк сильнее других? – спросите Вы.
Отвечу: Секрет в корнях, одуванчики отчаянно цепляются ими за землю, они-то знают, что ни одна туча не способна спрятать солнце навечно.
Маленькие желтые солнышки, благодаря вам я поняла: выход из пустых времен существует, нужно просто расти и… продолжать любить.
Осень. Дом на усталость
Без надежды – покоя нет.
(Альбер Камю)
Это был еще один страшный сон, из тех, что снятся, когда засыпаешь и просыпаешься совершенно один. Через открытое настежь окно в дом летел пепел. Пепел кружился в воздухе, напоминая огромные хлопья снега, оседая на книжных полках, столе и буфете. Пепел устилал пол и лестницу живым, шевелящимся от ветра ковром. Пепел превратил кровать спящего в саркофаг, он забивал рот и нос, и становилось трудно дышать. Пепельная зима, пепельная метель. Вскоре пепел заполонил собой весь дом, и свет растворился во тьме.
– Нужно открыть глаза. Попытаться втянуть в себя немного воздуха.
Вот так, вдох-выдох, вдох-выдох. Нужно проснуться. Это лишь еще один дурной сон, который скоро закончится.
Вадим рывком соскочил с кровати, стряхивая с себя невидимые хлопья пепла.
В доме действительно пахло гарью. Запах такой, словно где-то перегорела проводка, плавящийся пластик. Он беспомощно огляделся по сторонам. Ветер хлопал рамой незакрытого окна. Галки с криком взлетели с дерева под окном, как по команде, словно почуяли что-то неладное. Поле перед домом – все охвачено дымом. Даже солнце и то – как сквозь пелену густого тумана.
– Опять жгут осень, – лениво подумал Вадим.
Каждая осень в деревне начиналась именно так: листья сгребали в огромные кучи вдоль дорог и поджигали.
Дым костров потопил и деревню, и поле, и лес, и железнодорожную станцию. Слезились глаза, в горле постоянно стоял комок. Все это напоминало маленькую войну с осенью. Вадим не знал, зачем им нужна эта война, лишь старался задержать дыхание и попробовать пережить еще одну осень. Вдох-выдох, понемногу.
* * *
Яркий осенний день. Счастливая семья: мать, отец и сын-первоклашка. Прогулка в парке, мороженное и американские горки. Самый счастливый день в жизни Макса. Солнце бликами отражалось в белом золоте маминых волос, как в зеркале. Отец все время смеялся, громко и воодушевленно что-то рассказывал.Первое сентября, Макс пошел в первый класс. И это был самый важный день для всех них. Это был его день, день Макса. Он знал, что сегодня может просить все, что захочет.
Клоун у выхода из парка продавал разноцветные воздушные шары, и самые яркие – красные. Конечно, Макс попросил именно красный шар. И ему подарили красный. Счастливая семья. Взявшись за руки, они зашагали вдоль улицы. Макс дергал веревочку, а шар плясал, переливаясь на солнце, пока внезапный порыв ветра не вырвал его из рук.
Макс не успел оглянуться, как шар оказался на проезжей части. Бедный красный шар, неужели он лопнет под колесами? И Макс не выдержал – разревелся, как девчонка. Мама сказала, что купит ему другой. Но Макс хотел именно этот и продолжал хныкать. Тогда отец выбежал на дорогу и, ловко изогнувшись в прыжке, спас его. Встав на разделительную полосу, он поднял шар высоко над головой, и тот засиял в руках маленьким красным солнцем. Восхищенные, все улыбались. Равновесие было восстановлено. И вдруг…
– Осторожно, сзади!
И визг тормозов… И материнские пальцы…Она пыталась закрыть Максу глаза с такой силой, что ему показалось, как пальцы проникли сквозь глаза прямо в мозг. Скорая, как всегда, опоздала. Отец жил несколько секунд, и они даже не успели попрощаться с ним. Водитель остался жив, он был пьян и не смог сбросить скорость…
Бесцеремонный звонок разорвал кладбищенскую тишину.
– Алло, привет! Что там с контрактом на покупку двадцати пяти моделей Фольксваген для фирмы «Аякс»? Они приехали перегонять машины, но не все документы предъявили, – окатили Макса холодным душем из телефонной трубки.
– Все… нормально, они все оплатили, могут забирать, – он очнулся. Он снова здесь. Он повзрослел и теперь живет для того, чтобы продавать оружие убийцам. Убийцам отца. Все они садятся за руль и убивают. Может быть неосознанно, но от этого не становится легче. Макс не знал, зачем им нужна война на дорогах городов, лишь старался пережить еще одну осень. Еще один такой же яркий осенний день, как был тогда, много лет назад.
Старое кладбище на окраине Москвы. Здесь, за пределами мегаполиса можно задержать дыхание, побыть наедине с собой. Здесь воспоминания медленно уходят вдаль по тропинке между могилами, и прощальное осеннее солнце смотрит им вслед.
Освобождение, пусть ненадолго, но все-таки. Вдох-выдох, понемногу.
* * *
– Пи-и-во! Рыба! Сигаре-е-е-ты! Соле-е-е-ная рыба! – еще на подходе к станции Вадим услышал надрывные голоса местных торговцев.Голоса летели вдоль перрона, перемешиваясь друг с другом. Поднебесный гул – голос станции. Торговцы напомнили галок на его дереве: тоже кричат, заглядывая в окна проходящих поездов, затем, как по команде, срываются и мчатся к следующему поезду. Снова кричат, снова замолкают, снова бегут и кричат. И так целый день до последней строчки в расписании поездов.
Яркий осенний день. Солнце прочертило длинные линии наискосок, отражаясь от колес поезда и уходя куда-то в даль, в поднебесье. А они все бегали, суетились, словно под крышей Богов. Крыша Богов – это косые линии прощального осеннего солнца.
Вадиму нравилось встречать и провожать поезда. Он знал, что все люди на свете делятся на две категории. Те, что внутри, за вагонным стеклом, они спешат куда-то, и скорее всего, у них интересная жизнь. Счастливые! И те, что на перроне. У них был лишь этот вечный перрон, пиво и соленая рыба. И дом за полями, и каждый день похож на предыдущий, как черные галки друг на друга на дереве под окном. Поезда стали для Вадима чем-то вроде посланников из другого мира или из мира, где все по-другому. Там, за вагонным стеклом, трепетала и манила к себе жизнь.
– Почему я до сих пор здесь? – постоянно спрашивал он себя. – У перронных торговцев – семьи, дети, и все они хотят есть. Они должны быть здесь. Рыба – их последняя надежда прокормиться. А что держит меня? Каждый год говорю себе, вот продам дом и уеду. Но каждую осень слышу одно и то же: «Пиво! Рыба! Сигареты!»
Рыжая собака ткнулась мокрым носом в ладонь. Это особенная собака – она самостоятельная. У всех собак есть хозяева, или если они бродячие, сбиваются в стаи и стараются жить поближе к людям. Рыжая приезжает на поезде сама, выходит, гуляет по перрону, потом садится в тот, что идет обратно, и уезжает. Даже проводники ее знают, привыкли к ней и никуда не гонят.
И если кто-нибудь когда-нибудь напишет книгу о маленькой тихой станции в захолустье, то главным героем станет именно она – самостоятельная собака.
Об остальных обитателях сказать будет нечего.
* * *
По понедельникам в офисе автоконцерна все обсуждали бурно прошедшие выходные. Кто где побывал, кто сколько пропил, проиграл, потратил на женщин. Лишь Макс, пожав плечами, отходил в сторону. Сказать ему было нечего.Действительно, что тут скажешь, когда целыми сутками клеишь обои.
Обои… Макс посмотрел на белую стену напротив и все понял. Вчера поклеил обои, а они отошли от стен. Звук падающей и сворачивающейся в рулоны бумаги, наверно, и вызвал в сознании денежный листопад.
Осень. Листопад. Он медленно брел по лесу, а с деревьев падали не листья, а доллары, устилая бумажным ковром все вокруг. Он вышел на поляну, а там люди лопатами сгребали деньги в мешки.
«Это листья», – сказал им Макс.
«Нет, доллары», – отвечали они и продолжали собирать свой осенний букет.
«Если что-то и может падать с деревьев, так это листья», – подумал Макс и повернул обратно в город.
Но город был сплошь покрыт деньгами, как воспалившаяся рана струпьями, и все сошли с ума: побросали свои дела и встали на колени. Машины теснили друг друга в пробках, в них охапками грузили доллары. Кто-то даже грузовик умудрился подогнать.
А потом пошел дождь, но люди не замечали его холодных струй, ползая в грязи, хватая грязные деньги грязными руками. И начался хаос. Люди падали от усталости рядом с собранной кучей долларов. Тут же подъезжала фура, ее загружали полностью, подхватывая стога денег вилами и лопатами, и она уносилась куда-то, оставляя бездыханное тело лежать на асфальте. Но денежный листопад не прекращался, он смешивался с дождем, превращая улицы города в бумажную свалку. Обменные пункты снижали курс по секундам, но люди приезжали и приезжали, отдавая чуть ли не три четверти кузова грузовика за доставку к обменнику. Потом и обменники закрылись. И магазины тоже. Начался голод. А деньги, став ненужными, вдруг утратили свое значение. Люди искали хлеб, уныло ступая по тысячам и тысячам долларов грязными сапогами. Сначала били витрины и воровали продукты из магазинов, потом и там вся еда закончилась. Началась охота на голубей и собак. И вот уже кто-то решил поменять на хлеб своего ребенка…
Одна женщина, лежащая на земле, подняла голову и закричала: «Да будут прокляты эти деньги! Все беды от них! Как можно доверять свою жизнь этим жалким клочкам бумаги, которые еще никого не сделали счастливым? Мы должны радоваться тому, что есть, чем кормить детей, и не просить большего».
Кто-то там, наверху, услышал ее слова, и бумага превратилась в снег.
Шел и тут же таял первый снег. И не было ничего красивее на свете, чем ослепительно белый снег на пылающих красных листьях…
Еще один дурной сон, из тех, что снятся, когда засыпаешь и просыпаешься совершенно один.
Кофе показался горьким, с привкусом бумаги, все из-за проклятого сна. И дались ему эти обои! В выходные заняться совершенно нечем, пустота. Нет, неправда. На самом деле его больше ничего не интересовало, все потеряло смысл.
Только одно: каждую пятницу Макс шел в магазин и покупал рулоны обоев. Желтые, голубые, белые, в полоску, в цветочек… – главное не повториться. Он выбирал их так тщательно, словно на века, хотя украшать стены обоям оставалось всего неделю – до следующих выходных. Интересно, что думали о нем в магазине? Что у него шестиэтажный особняк на сто двадцать комнат, и он оклеивает его обоями не только внутри, но и снаружи? Каждая суббота начиналась с издевательств над стенами квартиры. Он, как маньяк, обдирал и клеил, соскабливал и лепил, пытаясь избавиться от запаха прокисшего вина и незнакомых мужчин. Но запах возвращался снова и снова, он жил у Макса внутри, расползаясь при каждом шаге, как неаккуратно зашитая рана.
Мать Макса была настоящей красавицей. Платиновая блондинка с голубыми глазами. Отец безумно гордился тем, что все встречные мужчины сворачивали шеи, когда они втроем шли по улице. А Макс гордился ими обоими, улыбаясь им снизу вверх.
Она начала сильно пить после смерти отца, и глаза ее потеряли цвет.
Маленького Макса часто брала к себе соседка: подкармливала, обстирывала. Мать больше не обращала на него внимания. Часто, приходя из школы, Макс видел незнакомых людей, спящих на полу в коридоре. Мать даже не помнила, кто они и как к ним попали.
Знаете, чем пахнет безысходность? Дешевым вином. В классе Макс всегда садился за последнюю парту, хотя не видел, что написано на доске, и ему приходилось угадывать, часто неправильно. Максу казалось, что и от него сочится кислый запах ободранных обоев и незнакомых мужчин. Уже тогда он старался держаться от всех подальше, понимая, что никогда больше не впишется в этот мир.
Иногда мать приходила в себя, и они долго разговаривали, сидя за столом на кухне. Каким горьким ему тогда казался чай! Безнадежный чай, с привкусом тоски и недоверия. Она начинала плакать и неизменно повторяла, что все будет хорошо, и что в выходные они обязательно пойдут гулять в парк. Но Макс смотрел на ее опухшее, безобразное лицо и догадывался: в парк он попадет не скоро и, скорее всего, не с ней.
А спустя несколько дней все повторялось снова. Заколдованный круг.
Однажды она вскрыла вены. Макс нашел ее в ванной, всю в крови, она бредила и твердила что-то бессвязное о себе, отце и еще какой-то женщине, но он ничего не понял. Ее забрали в больницу.
– Только не детдом! Не сдавайте меня в детдом! – плакал Макс и клялся соседке, что справится в одиночку. Она молчала и гладила его по голове. Она выполнила свое обещание. Поначалу еще навещала его, а потом они переехали, и Макс остался совсем один.
Он бросил школу и пошел работать. Сперва на автозаправку бензин разливать, потом машины мыл в автосалоне. Он работал, работал и работал… Потом учился заочно и снова работал. Так он и стал менеджером по продажам автомобилей. Иногда не спал целыми сутками, и сил не хватало даже поесть. Странно думать, что целых пятнадцать лет жизни он провел в «АвтоСлейд». Пятнадцать лет ненависти. Да, он ненавидел своих клиентов: они садятся за руль и убивают. Если бы не они, его жизнь сложилась бы иначе, и отец был бы жив. Но они вечно спешат, гонят дни под колесами, стирая до пыли асфальт. Это война. Незаметная, повседневная война, которая уносит тысячи жизней. Несчастные случаи – всегда не в счет. Тот алкаш за рулем, его даже не посадили. За определенную сумму денег убийство при отягчающих обстоятельствах превращается в обыкновенный несчастный случай. Отца больше нет, мать спилась и попала в больницу. Это призрачная, невидимая война. И никто за нее не ответит.
Макс никому не говорил и никогда не думал, что больница, куда поместили мать – приют для душевнобольных, психушка, просто знал это где-то внутри себя. Она больше не узнавала его, и Макс стал навещать ее все реже и реже. Дни шли, он старался забыть. Боль постепенно превратилась в пустоту, сожаление и чувство вины – в усталость, все желания – в одну единственную мечту:
– Жить бы на острове, где нет людей и машин, где не нужно никуда спешить, не нужно ночевать в офисе и лгать в глаза тем, кого ненавидишь с детства. Смотреть каждый день, как солнце падает в море… Да, что там море, и озеро где-нибудь в российской глубинке подойдет, лишь бы подальше отсюда. Неужели я еще не устал, не заслужил дом… на усталость? – твердил он себе, проводя рукой по стыкам новеньких, только что поклеенных обоев.
* * *
Вечер удлинял тени, окрашивая землю в разные оттенки синего и фиолетового, пока солнце подыскивало себе ночлег, прячась на краю поля в кронах деревьев. В доме запахло сыростью – предвестником ночи.Камин никак не хотел разгораться, сырые поленья медленно тлели, не давая силы огню.
– Как любовь, – подумалось Вадиму, – ей тоже всё мало и вечно чего-то не хватает. Огонь гаснет, если не подкидывать нежность снова и снова.
Он вспомнил, как мама читала ему сказки Андерсена на ночь. Любимой была «Русалочка». Он никак не мог взять в толк, почему же Принц не остался с Русалочкой, она же его спасла и по-настоящему любила. Мама лишь покачала головой и горько вздохнула.
– Это правдивая сказка, сынок, – сказала она. – Принцу нужна Принцесса, а не Русалочка.
Так всегда бывает, когда появляются дети. Дети мешают любви. Любовь – эгоистична. Когда женщина полностью поглощена заботами о ребенке и перестает уделять мужчине внимание, он греется у чужого огня.
Вадим увидел Принцессу еще в детском саду. Была очередь отца забирать его домой. Отец сильно раздражался медлительности Вадима, не любил ждать, пока тот оденется. И Вадим решил преподнести ему подарок, показать, какой он уже взрослый и самостоятельный. Он отпросился у воспитательницы заранее. Старательно оделся, аккуратно завязал шнурки на ботинках, дабы ничем не вызвать недовольство отца. Одетый и застегнутый на все пуговицы, он долго сидел в раздевалке, но отец все не появлялся. Вадим устал ждать и потихоньку вышел во двор. Оглянувшись на окна, он понял, что его отсутствия никто не заметил, и тогда он, осмелев, шагнул за ворота.
Отец уже стоял за воротами, чуть дальше по улице, но не один. Улыбаясь, он пожимал руку на прощание женщине с белыми волосами. Они смотрели друг другу в глаза. Вадима никто из них не заметил. Что-то неприятное ухнуло и зашевелилось внутри. Вадим застыл в нерешительности, не зная, что делать дальше. Если отец его увидит, то непременно рассердится и будет ругать. Но они по-прежнему, не отрываясь, смотрели только друг на друга, и Вадим медленно отступил за ворота, в глубь двора, прячась на веранде. Наконец Принцесса ушла. Отец, ничего не подозревая, направился через двор к входной двери. Вадим догнал его на лестнице.
– Папа, прости, я не дождался тебя! Хотел сделать тебе сюрприз. Смотри, я оделся сам! – задыхаясь, кричал он.
Отец пристально осмотрел его с головы до ног и спросил каким-то совершенно чужим голосом:
– Где ты был все это время – во дворе или выходил на улицу за ворота?
– Я не выходил никуда, я был здесь, – впервые в жизни солгал Вадим.
Их спасеньем стал этот дом, доставшийся матери в наследство от деда. Они уехали из Москвы и поселились в деревне. Летом они сдавали половину дома туристам, а потом пытались растянуть деньги на зиму. Вадим и сейчас, после ее смерти, так жил. Места здесь очень красивые: недалеко, за полями – озеро, липовая роща рядом с домом. Зимой только тоскливо – ветер. Ветер стонал в старых трубах всю зиму. Вадим так и не сумел починить дымоход. Все думал – успеет. Но мама умерла, а ветер все стонет и стонет. Так всегда бывает: чем больше у тебя времени, тем меньше ты успеваешь сделать. Вадим старался не думать о маме. Говорят, если мы постоянно думаем о тех, кто ушел, вспоминаем, зовем их, то души не могут освободиться, они бродят по Земле. Говорят, что мы сами должны отпустить умерших… Вадим старался, как мог.
Мама никогда не винила отца, он даже писал ей поначалу совсем короткие, ничего не значащие письма, но быстро перестал, и даже на похороны не приехал. Всю свою обманутую и неразделенную любовь она отдавала Вадиму. Они читали книги у камина: Чехова, Достоевского, Тургенева, Толстого… Дед был профессором, преподавал литературу в университете. Удалившись на покой, он купил дом и собрал огромную библиотеку.
Вадиму хватило книг на все прошедшие дни бессмысленного ожидания, лишь вчера он закончил последнюю. Некоторые он перечитывал вновь и вновь, человеческая память имеет обыкновение стирать имена любимых героев и даже целые главы.
– Тогда зачем читать? Все равно все забудешь, – задавался он вопросом.
Но в такой глуши книги стали его единственными собеседниками. Друзьями, которые приходят издалека. Такие друзья не вяжут теплых уютных носков для души, напротив, они сдирают с тебя кожу и поливают щелочью. А потом уходят, как только закрываешь книгу на последней странице, оставляя тебя одного зализывать раны.
По весне, когда все деньги гостей бывали уже истрачены, и не хватало даже на хлеб и сахар, Вадим заваривал можжевеловый чай и доедал старую картошку. Порой ему казалось, что и собственную жизнь он съедает вместе с подгнившей картошкой. Раньше их гости приезжали на лето всей семьей и приглашали знакомых. Мама так любила возиться с их малышами! Потом дети выросли, и они стали приезжать только вдвоем и уже ненадолго. А сегодня Вадиму вдруг показалось, что на следующее лето они не вернутся. И до весны ему не дожить. Денег совсем немного, а картошки хватит только на половину зимы. Рыбы засолил только себе, торговать на вокзал его не пускали. Он был чужим для всех в деревне.
Лишь однажды к нему зашел местный мужик за дровами. Дров Вадим никогда не запасал. Ходил рубить каждое утро в лес – должно же быть хоть какое-то занятие.
Мужик увидел огромные полки с книгами и обрадовался:
– А зачем дрова? Смотри у тебя сколько бумаги! Дай что-нибудь на растопку ненужного из книг. Зачем тебе одному столько?
– Ненужных книг не бывает, – только и сумел ответить Вадим.
После этого случая с ним даже на перроне здороваться перестали.
Лень была ему не свойственна. Сибаритский образ жизни вести вынуждали обстоятельства. Вадим размышлял о серьезном деле и пользе, которое оно приносило бы, он действительно хотел работать. Но нечем в такой глуши заниматься, все сами себя всем обеспечивали. Поехать учиться Вадим тоже не мог, денег у них с матерью не было. Мама сама обучила его всему, что знала: чтению, письму, математике.
Он искал любви, о которой читал так много, но любовь покинула эти места. В дереве все безнадежно пили, по пьянке и от безысходности рожали детей, а потом голод гнал их на перрон истошно кричать: «Пиииво! Рыыба!»
Но мечта о мире, где все по-другому, не оставляла его. С самого детства ему снился сон о клеверных полях. И Она… стояла на краю поля и звала за собой туда, где за холмами и лесом начиналась железная дорога. Вадим знал, что пальцы ее пахнут клевером, а волосы – ветром. Ветром, пришедшим из-за холмов.
– Правда моего дома в том, что он умирает. И я вместе с ним. Все-таки нужно попытаться уехать отсюда. Мне нужна работа. Настоящая работа, которая позволит хоть раз в жизни наесться до сыта и избавиться от бесконечно сосущего под ложечкой чувства голода. Я должен знать, что могу приносить пользу, пусть даже малую. Нужно, чтобы та, что пришла из-за холмов, могла гордиться мной. Иначе, зачем все это: галки на дереве под окнами моего дома, тысячи прочитанных книг, озеро, осень, камин? Но что же делать? Продать дом, продать память о маме? – мучительно размышлял Вадим и не находил ответа.
А дни неумолимо шли и шли, по-прежнему оставаясь лишь бессмысленным ожиданием летящего мимо поезда, очередной попыткой помечтать о том, как заходишь в вагон и становишься частью другого мира или мира, где все по-другому. Он должен был когда-то решиться. И он решился.
* * *
– Вы так редко навещаете свою маму! Вы, наверно, равнодушный человек, но поймите, у нее никого нет, кроме вас, – увещевала Макса слишком молоденькая и потому слишком чувствительная докторша.Конечно, она ничего не знала о ранах, которые не заживут никогда. Для нее мир был добром, о зле она только читала в газетах. Макса ее мольбы не трогали. Он редко навещал мать и не чувствовал себя виноватым. Он не любил эту маленькую страну, где все впали в детство, собирая цветные картинки из паззлов, играя в куклы и посасывая леденцы. В забытье и забвении они были счастливы. Но Макс не мог забыть. Каждый визит для него превращался в лестницу на эшафот, по краям которой развешаны сверкающие на солнце красные воздушные шары.
Во дворе больницы рос огромный тополь, и они с матерью частенько сидели под ним и ели сладкое. Конфеты она любила, будто ребенком была она, а не Макс. Она даже ни разу не взглянула на него.
«Она не вернется больше, впала в детство, оттуда не возвращаются», – говорили врачи.
И вскоре Макс совсем перестал навещать ее. Он надеялся, что она – счастлива, в детстве все счастливы, по-другому не бывает.