Маринина Александра Борисовна. Призрак музыки

   Они стали неразлучны, они тосковали друг без друга, как тоскуют расставшиеся даже ненадолго близнецы. Родители Артема не могли нарадоваться на ответственного не по годам, доброго и умного Дениса, ежедневно благодаря судьбу за то, что она подарила им этого паренька. Они считали его своим вторым сыном, брали с собой на отдых, делали ему подарки и покупали одежду, не видя разницы между ним и Артемом. А сами мальчики словно забыли о том, что они далеко не ровесники. Этим летом Денис заканчивал десятый класс, Артем – одиннадцатый, но Артему было уже девятнадцать, тогда как его товарищу – только шестнадцать. Впрочем, о разнице в возрасте забыли не только они, ибо Денис был рослым и широкоплечим и рядом с худеньким невысоким Артемом выглядел чуть ли не старшим по возрасту.
   Выпускные экзамены Артем не сдавал, Екатерине удалось получить справку об освобождении по состоянию здоровья, и мальчики были целыми днями предоставлены сами себе, дожидаясь августа, когда все вместе поедут к морю.
   В тот день они сидели во дворе в тени раскидистого дерева, и Денис читал вслух очередной том Роберта Желязны, а Артем внимательно слушал, привычно крутя в руке шарик, чтобы разрабатывались пальцы, когда к ним подошел незнакомый человек.
   – Здравствуйте, – вежливо сказал он.
   – Здравствуйте, – хором ответили мальчики и тут же рассмеялись своей синхронности.

* * *

   Сергей Зарубин тоже рассмеялся, очень уж забавными выглядели взрослые парни, говорящие хором. Братья, что ли?
   – Вы живете в этом доме? – осведомился он.
   – Да, – и дружный кивок головами.
   – И всегда отвечаете хором?
   – Как придется, – сказал худенький. – А что?
   – Ничего, просто спросил. Про взрыв слышали?
   – Конечно, – тут же ответил второй, покрупнее. – Это же совсем рядом было.
   – А сами не видели?
   Возникла пауза, парни как-то странно переглянулись, и это Зарубину не очень-то понравилось.
   – Я не видел, – сказал рослый парень. – И он тоже. А почему вы спрашиваете?
   – Я ищу кого-нибудь, кто был в том месте незадолго до взрыва. Или во время взрыва, – пояснил Сергей, обращаясь к худенькому. Ему показалось, что тот находится в зависимости от своего более крупного товарища, и ему хотелось разделить их в разговоре. – Я из милиции. Взрывное устройство, которое подложили в машину, было радиоуправляемым, значит, должен быть человек, который нажал на кнопку, понимаете? А раз человек был, значит, кто-нибудь его видел. Не бывает такого, чтобы никто не видел. Ведь ты был там перед самым взрывом, верно?
   – Был, – согласно кивнул худенький.
   – И что ты там делал?
   – Стоял. Его ждал. – Он кивнул на товарища.
   – И что ты там видел?
   Снова пауза. Сергей пытался поймать взгляд худенького парнишки, но ему это не удавалось, его глаза все время убегали куда-то.
   – Там был мужчина, – наконец сказал он.
   – Какой? Что он делал?
   – Сидел на скамейке. Слушал Шотландскую симфонию Мендельсона. У него нога сильно болела, он совсем ходить не мог и попросил меня купить ему воды в палатке. Я купил. Вот и все.
   Очень любопытно. Мужчина, у которого так сильно болит нога, что он не может ходить. И никто из опрошенных, подскочивших к машине сразу после взрыва, такого мужчину не вспомнил, хотя он должен был сидеть на скамейке и всем попадаться на глаза. Стало быть, он довольно быстро слинял с места происшествия. Нога как-то моментально болеть перестала. Неужели попал?
   – Опиши, как он выглядел, как был одет, – попросил Зарубин.
   И снова возникла пауза. На этот раз Сергей не стал мучиться в догадках.
   – Ребята, что происходит? Почему вы так боитесь отвечать?
   – Понимаете, Артем почти ничего не видит, – произнес рослый парнишка. – Он не любит, когда об этом догадываются.
   – Как не видит? – оторопел Зарубин. – Совсем?
   – Почти совсем. У него такая болезнь, при которой он видит только размытый силуэт и в очень узком поле.
   – А очки почему не носишь? Стесняешься? – спросил Сергей Артема.
   – Нет, – тот застенчиво улыбнулся, – при этой болезни очки не помогают.
   – Значит, ты совсем ничего не можешь сказать про того мужчину?
   – Голос я запомнил, у меня слух хороший. А как выглядел – не знаю. Даже не могу сказать, сколько ему лет.
   – У него был магнитофон?
   – Плейер.
   – Откуда же ты знаешь, какую музыку он слушал? Он же был в наушниках, – удивился Зарубин.
   – У меня слух хороший. Если близко стоять, то слышно даже через наушники. Он, наверное, солидный дядька, – задумчиво произнес Артем.
   – Почему ты так решил? – насторожился Сергей.
   – Молодежь Мендельсона не слушает, это не модно. Классику вообще только старшее поколение любит. А это была хорошая запись.
   – Что значит «хорошая»? – уточнил оперативник. – Ты имеешь в виду качество записи?
   – Нет, оркестр. Я такой записи и не слышал никогда. У меня Шотландская есть в исполнении Берлинского оркестра, Венского и нашего Большого симфонического. Ну и еще другие записи я слышал, только у меня их нет. Но то, что этот дядька слушал, это что-то особенное. Наверное, дирижер какой-то выдающийся.
   – Да как же ты различаешь такие вещи? – изумился Зарубин. – По мне так, оркестр – он и есть оркестр, и музыка одна и та же.
   – Просто вы музыкой не занимались, поэтому не умеете слышать. – Артем снова застенчиво улыбнулся.
   – Послушай, а что насчет голоса этого мужчины? – спросил Сергей. – Если ты так хорошо слышишь, то, может быть, различил какие-нибудь особенности?
   – Особенности… – Артем задумался. – Он медленно говорил. Но мне показалось это нормальным, потому что жарко было очень, в такую погоду все становятся медленными. Да, правильно, медленно и как будто с трудом, вот, знаете, словно у него язык распух и плохо во рту поворачивается. Я, наверное, поэтому и решил, что он старый уже. А он что, молодой?
   – Не знаю, – признался Зарубин. – Если бы знал, не спрашивал бы у тебя. Артем, ты мне очень помог, но тебе придется еще раз побеседовать или со мной, или с моими коллегами. То, что ты рассказал, это важная информация, и ее нужно как следует обсудить и обдумать. Как мне с тобой связаться?
   Сергей записал адрес и телефон Артема и протянул ему листок со своим номером телефона.
   – Если что-нибудь еще вспомнишь, сразу же звони, хорошо? Меня зовут Сергей Кузьмич, можно просто Сергей.
   – Мы позвоним, – подал голос второй парень. – Артем, нам пора в поликлинику.
   В его голосе Сергею почудилось неудовольствие. Странно. Что такого он сказал или сделал, чтобы вызвать неприязнь этого рослого мальчишки? Надо исправлять положение, свидетель должен тебя любить, это непреложное правило сыщицкой работы.
   – А тебя как зовут? – обратился он к парню.
   – Денис.
   – Ты брат Артема?
   – Я его друг. Извините, Сергей Кузьмич, нам пора. Артему нужно делать уколы, а медсестра сердится, если мы опаздываем.

* * *

   Многодневная жара изматывала людей, мешала думать и принимать решения и заставляла стремиться только к одному – к прохладе, пусть даже в ущерб работе и прочим важным вещам. Основной темой для разговоров стали передаваемые по радио и телевидению прогнозы и обсуждение степени их достоверности.
   Настя Каменская сидела в кабинете Короткова и составляла вместе с ним план первоочередных мероприятий по раскрытию двойного убийства, совершенного минувшей ночью. Дышать было нечем, несмотря на распахнутое настежь окно, и они периодически открывали дверь в коридор, чтобы немного остыть на сквозняке.
   – Гады, обещали же вчера, что сегодня будет на пять градусов дешевле. Опять обманули, сволочи, – ворчал Юрий, расстегивая еще одну пуговицу на рубашке и дуя себе на грудь, влажную от пота. – А оно все дорожает и дорожает. С утра на градуснике было уже двадцать девять, а сколько сейчас – даже подумать страшно.
   – У погоды тоже инфляция, – улыбнулась Настя.
   Она жару переносила на удивление легко, единственным неудобством были отекающие ноги, из-за чего она не могла надевать босоножки, и приходилось париться в теннисных туфлях.
   – И еще обещали, что вчера будет гроза, – упрямо продолжал жаловаться Коротков. – Ну и где она? Уже сегодня наступило, а грозы все не видать. Дурят нашего брата, ой дурят!
   – Не видать Красной Армии… – пробормотала Настя. – Слушай, Мальчиш-Плохиш, кончай ныть, а? Ты меня с мысли сбиваешь.
   – Все-все, извини, – Коротков поднял руки. – Ася, мне идет, когда я молчу?
   – Невероятно.
   – Ладно, тогда побуду красивым.
   И в этот момент зазвонил телефон.
   Поговорив, Юра положил трубку и горестно вздохнул.
   – Что случилось?
   – Не удалось нам Коляна спасти, – сказал он. – Поступило указание подключаться к делу гражданина Дударева в порядке оказания практической помощи.
   – Жалко. Ну, ничего не поделаешь. Кто у нас там следователем выступает?
   – Борька Гмыря.
   – Как Гмыря? – удивилась Настя. – Ты же мне другую фамилию вчера называл. Ермаков, что ли…
   – Ермилов. Он возбудил дело как дежурный следователь, а потом Борьке передал. Ох, наплачется Колян от Гмыри, Борис Витальевич терпеть не может вести дела, которые не сам возбуждал. Ходит злой как я не знаю что и на всех свое настроение выплескивает. Между прочим, подруга любимая, тебя тоже чаша не минует. Одного Селуянова нам явно не хватит, так что тебе тоже придется поработать.
   – Да я что, – рассмеялась она, – я завсегда с нашим удовольствием. Только чтобы никуда не ездить и нигде ноги не оттаптывать. Ну что, солнце мое незаходящее, сладостно командовать, а? По такой-то погодке поди-ка побегай по городу. А ты сидишь себе в кабинете и указания раздаешь.
   – Сладостно, – согласился Коротков. – И еще я предвкушаю особое удовольствие, когда меня по начальству тягать начнут за вашу, господа подчиненные, плохую работу. Вам что, вы от меня выволочку получите, но даже не расстроитесь, потому как я один из вас, вы все меня сто лет знаете и, стало быть, не боитесь. В случае чего и послать меня можете по старой дружбе. А для вышестоящих товарищей я молодой, неопытный руководитель, которого нужно воспитывать и натаскивать, тем более когда он в самом начале пути остался без надзора, то бишь без Колобка. Ладно, будем жениха нашего искать.

* * *

   Сергей Зарубин Селуянову понравился. Парень был энергичным, активным и любознательным, и Николай подумал, что, если Зарубин проработает в милиции хотя бы года четыре, он станет хорошим сыщиком. Вообще-то считается, что хорошим сыщиком можно стать не меньше чем лет за десять, но людей, проработавших в уголовном розыске столько времени, сегодня днем с огнем не найдешь. Это надо быть Колобком-Гордеевым, чтобы собрать команду и удерживать ее около себя много лет. Но таких начальников, как он, еще меньше, чем опытных оперов.
   Следователь Гмыря, против ожидания, совсем не злился на то, что ему передали чужое дело.
   – Одно дело, когда мне передают материалы, с которыми кто-то не справился, и я понимаю, что нужно подчищать чужие ошибки, и совсем другое – когда это действительно производственная необходимость, точнее, правовая, – объяснил он Селуянову. – Мишка Ермилов не виноват, что подозреваемый оказался любовником его жены. Он грамотный следователь и наверняка с блеском провел бы дело. Но закон запрещает, против этого не попрешь.
   Выслушав сообщение Зарубина об Артеме Кипиани, Гмыря задумался.
   – Как мальчик-то, ничего? – неопределенно спросил он.
   – Хороший парень, – уверенно ответил Сергей. – Толковый и вообще очень симпатичный.
   Оперативники понимали, о чем сейчас размышляет Борис Витальевич. Информация Ермилова о том, что Дударев часто бывает на книжной ярмарке в «Олимпийском», требовала, чтобы и в этой огромной толпе, помимо других мест, выявлялись возможные связи подозреваемого. Работы навалом, а людей не хватает. И при раскрытии преступления приходится придумывать разные хитрые фокусы, направленные на сокращение объема работ. Выход напрашивался сам собой: вместо того чтобы тупо искать неизвестно кого по всей Москве, проще выпустить Дударева из камеры, чем-нибудь припугнуть как следует и посмотреть, кого он побежит предупреждать об опасности.
   – Борис Витальевич, – осторожно сказал Зарубин, – он почти слепой. Разве мы имеем право вовлекать его в наши дела?
   – Сколько ему лет, говоришь? – вместо ответа поинтересовался следователь.
   – Девятнадцать.
   – Ну вот видишь, он совершеннолетний. И никто его никуда вовлекать не собирается. Просто мы никому не скажем, что он ничего не видит, а его попросим быть внимательным и никому из посторонних не говорить о своей болезни, вот и все.
   Селуянов тихонько хмыкнул. Гмыря, как и любой другой человек, не был лишен недостатков, но оперативники любили с ним работать, потому что Борис Витальевич в прошлом сам был сыщиком и понимал проблемы розыскников. Более того, он в отличие от многих следователей частенько шел на нарушения закона, не грубые, конечно, и не наносящие ущерба правосудию.
   – Надо с родителями Артема поговорить, – предложил Сергей.
   – Тоже правильно, – кивнул Гмыря. – Как говорится, для поддержки штанов. Но вообще-то, ребятки, об этом распространяться не следует. Узнают – по головке не погладят.
   – Понял, не дурак, – весело откликнулся Селуянов.
   – Кстати, я слышал, Каменская вернулась, – неожиданно сказал следователь. – Это правда?
   – Истинный крест.
   – Ты можешь попросить ее, чтобы она сходила к родителям этого парня?
   – Да я сам могу сходить, труд невелик, – удивленно ответил Селуянов.
   – Ага, ты сходишь. С тобой даже разговаривать не станут, как посмотрят на твою дурашливую физиономию. И Серегу нельзя засылать, молодой он еще, не сможет правильно построить разговор, если они упираться начнут. А Каменская их уговорит. И потом, там же, как я понял, какой-то музыкальный вопрос, ни ты, ни Зарубин в этом ничего не понимаете, а я тем более. Зато Анастасия ваша – дамочка музыкальная, это я еще по делу Алины Вазнис помню. Она тогда с оперными либретто разбиралась.
   – Нет проблем, Борис Витальевич, только вы бы сами позвонили нашему начальству, а? Моя просьба для Аськи – так, сотрясание воздуха. А вот ежели ей начальство прикажет, то она все сделает.
   – Позвоню. Кто у вас там на месте сейчас?
   – Коротков.
   – Кто?!
   Селуянов с трудом сдержал смех. Никто и ничто на свете не могло заставить его перестать шутить и веселиться, разыгрывать своих коллег или просто подначивать их. И непередаваемым удовольствием для него было в этот момент видеть, как исполненный собственной важности следователь Гмыря будет стоять перед необходимостью обращаться с просьбой к Юрке Короткову, которого он столько раз гонял как мальчишку.
   – Почему Коротков? – спросил Гмыря недовольно. – Что, никого из руководства отдела на месте нет?
   – А он и есть руководство. Его неделю назад назначили.
   – А Жерехова куда?
   – На пенсию. По собственному желанию.
   Борис Витальевич внезапно расхохотался и хлопнул Селуянова по плечу.
   – Ну и жук ты, Николай! Но меня не проведешь, сам таким был, когда опером работал. Хлебом не корми, дай только следователя уесть. Ладно, позвоню, корона не свалится. Как его отчество?
   – Викторович, – с готовностью подсказал Селуянов.
   Гмыря набрал номер и откашлялся.
   – Юрий Викторович, Гмыря беспокоит. Могу обратиться с просьбой?

* * *

   К Екатерине и Тенгизу Кипиани Настя решила ехать в форме. Ей отчего-то казалось, что так будет проще разговаривать. Все-таки не мальчишка придет, а старший офицер.
   Расчет оказался правильным, в форменных брюках, затянутых на тонкой талии, и в рубашке с подполковничьими погонами Настя выглядела одновременно необычно и привлекательно и вызывала доверие.
   – Я не позволю втягивать моего сына в сомнительные мероприятия, – сразу же заявила мать Артема. – Он еще совсем ребенок.
   – Он не ребенок, – тут же возразил Тенгиз. – Ему уже девятнадцать лет, он совершеннолетний. Если бы не зрение, он бы сейчас служил в армии и, вполне вероятно, находился там, где стреляют. Ему пора становиться мужчиной.
   – Да какой он мужчина! Он только-только школу закончил! Нет, нет и нет.
   Екатерина казалась непреклонной, но Настя поняла, что спорит она не с работником милиции и даже не с собственным мужем, а скорее сама с собой.
   – Катенька, но ведь от Артема ничего особенного не требуется, – уговаривал Тенгиз. – Правда, Анастасия Павловна?
   – Правда, – сказала Настя. – Мы не пытаемся привлечь вашего сына к своей работе. Мы могли бы вообще ничего вам не говорить, просто мы сочли, что будет неправильным не поставить в известность родителей. Мы только скажем подозреваемому, что его соучастника видели на месте происшествия и есть юноша, который его запомнил и может опознать. Ни имени этого юноши, ни тем более его адреса никому не скажут. Единственная неправда, которая будет иметь место, это утаивание информации о том, что юноша хоть и был на самом деле, но ничего не видел. И в связи с этим просьба к вашему сыну будет состоять в том, чтобы при незнакомых людях он старался не показывать, что плохо видит, вот и все. Я, честно говоря, никакой опасности здесь не вижу. Но если вы против, то я не смею настаивать.
   – Нет, – снова сказала Екатерина, но, впрочем, уже совсем нетвердо, – я боюсь за сына. Лучше мы сразу его увезем куда-нибудь. Возьмем отпуск и увезем.
   – Да глупости ты говоришь! – вспылил ее муж. – Для чего мы с тобой тянули его столько лет, стараясь, чтобы Артем жил среди зрячих и вел полноценную, нормальную жизнь, какую ведут все зрячие? Для того, чтобы при первой же сложной ситуации признать его инвалидом и спрятать под крыло? Он мужчина и должен совершать мужские поступки. Пора отпустить его от своей юбки.
   – Но он же ничего не видит… – слабо сопротивлялась мать.
   – Ну хорошо, давай рассуждать здраво, – вздохнул Тенгиз. – Если бы он был полноценно зрячим, если бы дело касалось, например, Дениски, а не Артема, что бы ты сказала?
   – Я бы сказала то же самое. Преступнику все равно, зрячий он или слепой, он найдет мальчика и попытается его убить. Я боюсь.
   – Резонно, – заметил он. – Что вы можете на это ответить, Анастасия Павловна?
   Настя поняла, что он взял на себя роль арбитра-посредника между своей женой и человеком из милиции. Он, как истинный хозяин положения, не допускает разговора втроем, он ведет отдельные беседы с Екатериной и с гостьей и в каждой из этих бесед старается занять лидирующее положение. Настоящий глава семьи, подумала Настя с улыбкой.
   – Я полагаю, что такого рода опасности нет, – мягко ответила она. – Человек, которого мы хотим освободить, будет проинформирован о том, что есть некий свидетель. Об этом ему нужно будет сообщить другому преступнику, тому, который разговаривал с вашим сыном. Мы будем следить за всеми контактами подозреваемого, и, как только он встретится со своим сообщником, оба будут задержаны. У них даже не будет времени задуматься над тем, где и как искать вашего сына.
   – Вы меня убедили, – решительно сказал глава семьи.
   – А вашу жену?
   – И ее тоже.
   – Мне так не показалось, – осторожно возразила Настя.
   Ей хотелось получить согласие обоих родителей, в противном случае могли возникнуть самые непредвиденные осложнения.
   – Катя всегда разделяет мое мнение, – твердо произнес Тенгиз. – У нас с ней полное единодушие.
   Екатерина молча кивнула в знак согласия, но взгляд у нее был какой-то затравленный.
   – В таком случае мне нужно поговорить с вашим сыном. Последнее слово за ним. Может быть, он и сам откажется.

* * *

   Артем стоял, прижав ухо к двери, и шепотом пересказывал другу все услышанное.
   – Отец соглашается, а мама против, – сообщил он.
   – А чего эта тетка хочет? – тихонько спросил Денис.
   Он сидел на диване в одних шортах, влажная от пота майка висела на спинке стула перед вентилятором.
   – Она хочет кому-то сказать, что я хорошо разглядел того мужика на скамейке.
   – Зачем?
   – Чтобы его напугать.
   – А как она узнает, что это он? Ты же его не видел толком и не можешь рассказать…
   – Тише! Потом обсудим, а то мне не слышно.
   Какое-то время в комнате стояла тишина. Денис встал с дивана и на цыпочках подошел к вентилятору. Струи теплого воздуха обдавали обнаженное тело, и ему стало чуть полегче. Все-таки в том, чтобы не быть взрослым, есть свои преимущества. По крайней мере, в такую жару можно ходить в шортах, а взрослые, вынужденные отправляться на службу, должны напяливать на себя костюмы.
   Внезапно Артем отскочил от двери и плюхнулся на диван, изобразив на лице скуку и рассеянность. В ту же секунду дверь комнаты распахнулась.
   – Мальчики, идите сюда, – послышался голос Тенгиза. – С вами хотят поговорить.
   Денис тут же двинулся к двери, но Артем остановил его.
   – Майку надень, – шепотом подсказал он. – Неудобно, там же тетка чужая.
   Денис послушно натянул непросохшую майку и поморщился. Одни неприятности от этой милиции.

Глава 3

   Денис Баженов смотрел на гостью настороженно. Она ему не нравилась. Не нравилась уже по одному тому, что понимала, о чем говорит Артем. Он сам не понимал, а она понимала.
   – Записи Берлинского, Венского и Большого симфонического оркестров я послушаю, – говорила женщина в милицейской форме, – но ведь наверняка существуют еще десятки других записей Шотландской симфонии. Мне нужны какие-то признаки, по которым я смогу отличить из этих десятков записей именно ту, которую ты слышал.
   – А сам музыкальный текст вы знаете? – спросил Артем.
   Денис приготовился злорадствовать. Он-то знает, что такое «музыкальный текст», Артем ему объяснял, а вот тетка эта может и не знать.
   – Конечно, – улыбнулась она.
   – Тогда я могу наиграть несколько фрагментов из первой части, по которым вы сразу отличите ту запись.
   Артем открыл рояль, сел на крутящийся стул, взял несколько аккордов.
   – Вот в этом месте, – он сыграл несколько тактов, – очень слышна медь. В других записях здесь ведут струнные, понимаете?
   – Да, – кивнула Каменская. – Я запомню.
   – И вот еще, – Артем снова заиграл, – здесь, наоборот, медной группы как будто совсем нет, слышны только скрипки.
   – Я поняла. Ты давно занимаешься музыкой?
   – Всю жизнь. Сколько себя помню, столько и занимаюсь.
   – Значит, когда ты только начинал, ты видел лучше, чем сейчас?
   – Намного. Поэтому мне нетрудно играть, пальцы все равно знают, где какая клавиша, вся проблема только в нотах.
   Денис чуть не позеленел от злости. Как она смеет! Как смеет заговаривать с Артемом о его слепоте! Ни сам Артем, ни его родители, ни Денис никому не позволяли обсуждать проблемы болезни, все дружно делали вид, что вопрос не стоит того, чтобы о нем говорить. Надо жить и работать, а не думать о болячках. Так учили Артема родители, так думал сам Артем и именно так приучил думать своего друга. Но Артем тоже хорош, почему он отвечает ей, вместо того чтобы резко оборвать и поставить на место, как делал всегда с одноклассниками?
   – А как же с нотами? – спросила Каменская. – Наверное, ты не можешь читать с листа, тебе приходится разбирать вещь, как в начальных классах?
   – По-разному. Первые минут десять я могу читать с листа, потом нужно отдыхать примерно полчаса: глаза сильно устают, и я вообще перестаю видеть. В эти полчаса мне Денис помогает, читает партитуру вслух. Правда, это медленно получается, я же вижу все нотные знаки одновременно, а он мне их называет по очереди. Но ничего, справляемся. Больше всего я люблю из головы играть, тут никакие ноты не нужны. Играю в свое удовольствие.
   – А какие перспективы? Вылечиться можно?
   Нет, этого Денис стерпеть уже не мог. Даже с ним, со своим ближайшим другом, Артем никогда не говорит на эту тему, хотя Денис полностью в курсе, дядя Тенгиз еще в самом начале объяснил ему все о болезни Артема раз и навсегда и предупредил, что тема эта запретна для обсуждения. Нужно делать то, что велят врачи, но никогда не обсуждать, потому что обсуждать тут нечего. Надо жить и работать, а не языком болтать.
   – Перспектив нет, – сказал Денис громко и нервно, стараясь защитить друга, которому неприятно говорить об этом, – эта болезнь не лечится нигде в мире. Она ведет к полной слепоте. Некоторым везет, состояние стабилизируется, человек видит плохо, но с годами это не становится хуже. Просто замирает на одной точке.
   Каменская внимательно посмотрела на него, и под этим взглядом Денису стало не по себе.
   – Ты хорошо разбираешься в болезни Артема, – заметила она. – И как, по-твоему, есть надежда, что у него состояние стабилизируется?
   Денис смягчился. Он сразу простил ее, эту чужую тетку в милицейских погонах, потому что теперь она разговаривала только с ним и задавала ему вопросы о том, чего сама не знала. Она тем самым признала его первенство и превосходство. И он готов был сейчас часами рассказывать ей о том, что такое атрофия зрительного нерва и к чему она ведет. Ведь он так много знал об этой болезни.