Страница:
М. А. Давыдова
Роберт Шуман. Его жизнь и музыкальная деятельность
Биографический очерк М. А. Давыдовой
С портретом Шумана
Глава I. Детство и юность
Семья: отец и мать. – Характер Шумана. – Его игры. – Уроки у Кунтша. – Склонность к поэзии. – Проявление музыкальности. – Знакомство с домом Карус. – Концерт Мошелеса. – Гимназия. – Влияние Жан Поля. – Перемена характера. – Первая любовь. – Смерть отца.
Восьмого июня 1810 года, в Цвиккау, маленьком городке живописной Саксонии, совершилось событие, сделавшее это местечко историческим: в этот день в семье Шумана, состоявшей из отца, матери, сыновей Эдуарда, Карла, Юлия и дочери Эмилии, родился последний, любимый сын, Роберт, в котором мир нашел одного из своих величайших музыкальных гениев.
Семейство Шумана принадлежало к купеческому сословию, и до появления последнего сына никто из членов его не помышлял о музыке, еще менее подозревал, что этому искусству их скромное имя будет обязано своим бессмертием. Скорее можно было ожидать, что в их семье появится поэт, так как отец Роберта, Фридрих Август, обладал поэтическим дарованием, подавленным тяжелыми и бедственными обстоятельствами, среди которых протекла его юность. Он был сын бедного священника; отец определил его на торговое поприще, невзирая на его очевидные стремления к литературе, результатом чего явился душевный разлад, который наложил навсегда печать сосредоточенности и серьезности на характер Августа Шумана; но он поддался гнетущим его обстоятельствам лишь после упорной, долгой борьбы, подкосившей его силы и сведшей его в преждевременную могилу. По окончании школы Август Шуман поступил учеником к одному купцу в Ронненбурге.
Чем более вникал он в торговое дело, тем более чувствовал к нему отвращение и тем сильнее влекло его к книгам, которыми он зачитывался «почти до сумасшествия». Не будучи более в состоянии выносить своего положения, Август бросил место и записался студентом в Лейпцигский университет. Крайняя нужда заставила его снова вернуться в родительский дом, где он занялся литературным трудом. Хотя написанный им роман не имел успеха, но он познакомил его с книготорговцем Гейнзе в Цейсте, предложившим ему место своего помощника. Август Шуман с радостью ухватился за это место, ставившее его в самое ближайшее соприкосновение с излюбленной литературой. В Цейсте он познакомился с девушкой, в которой нашел свою будущую жену. Препятствием к их браку явилась опять бедность жениха, но молодой человек не хотел уступить своего счастья без борьбы: он бросил место, приносившее ему мало дохода, и целым годом упорного труда скопил себе тысячу талеров, женился и несколько лет спустя открыл самостоятельную книжную торговлю, которая пошла настолько успешно благодаря его неусыпным стараниям, что он вынужден был перевести свое дело в более торговое место – город Цвиккау, где основал магазин под фирмою «Братья Шуманы». Его деятельность ознаменовалась многими полезными изданиями, переводами на немецкий язык творений Вальтера Скотта и Байрона; но особого внимания он заслуживает тем, что первый предпринял дешевое карманное издание классических произведений иностранной литературы, которое впоследствии получило такое огромное распространение.
Жена его, Иоганна Кристиана, урожденная Шнабель, обладала природным умом, но атмосфера маленького городка, в котором она выросла, наложила свой отпечаток на ее отношение к жизни; взгляды ее на вещи не выходили из ряда самых обыденных и отличались скорее узостью, чем широтой. По характеру своему она представляла крайнюю противоположность своему серьезному и замкнутому внутри себя мужу: веселая, горячая, вспыльчивая, хотя и добрая, Иоганна под конец жизни впала в какую-то восторженную экзальтацию и всю силу материнской любви сосредоточила на последнем своем сыне, «светлой точке своей жизни» – Роберте.
Шуман был веселый, шаловливый ребенок; его тонко очерченное, симпатичное свежее личико окаймляла масса белокурых волос, ниспадавших длинными локонами на спину. Любимец матери, он в то же время был баловнем всей семьи, терпеливо сносившей все его детские выходки, шалости и капризы. Первые годы своего детства будущий композитор провел преимущественно в обществе женщин, что, конечно, не могло не отразиться на характере Шумана, который привык к потворству его капризам и до конца жизни сохранил свой неподатливый нрав. Шести лет он поступил в школу Денера в Цвиккау, где среди товарищей еще более выступила его любовь первенствовать и выделяться: он являлся вожаком всех игр, особенно же любимой – в солдаты, где всегда принимал роль полководца и руководил сражениями. Хотя успехи Шумана в школе были не особенно блестящи, но его богатая натура стала проявлять свои разносторонние дарования уже с самого раннего возраста: наряду с музыкальностью обнаружился поэтический талант – мальчик писал стихи, сочинял комедии и трагедии, которые разучивались товарищами и с помощью отца, а также старшего брата Юлия исполнялись в доме Шумана иногда даже публично за небольшую плату. С семилетнего возраста он стал брать уроки игры на фортепиано у органиста Кунтша, человека очень добросовестного, педантичного, но, к сожалению, малосведущего, который не мог далеко подвинуть своего гениального ученика. Несмотря на полнейшее незнание теории композиции, семилетний Шуман уже стал пробовать свои силы в сочинении преимущественно танцев, которые он записывал в большую нотную тетрадь, переплетенную и названную им «Полигимния». Едва он успел освоиться с инструментом, как стал поражать всех своими импровизациями, в которых особенно ярко выступила его удивительная способность изображать звуками различные характерные черты: иногда он рисовал на фортепиано своих товарищей до такой степени похоже, что они, стоя вокруг него, покатывались со смеху. Долгое время поэзия и музыка оспаривали свое первенство в душе гениального ребенка, так что трудно было предсказать, какое из двух искусств возьмет верх. Отец Шумана с особенной любовью следил за развитием литературного таланта сына и лелеял в душе сладкую мечту видеть в сыне осуществление тех стремлений и идеалов, которых не суждено было достигнуть ему самому. Но один случай разбил его надежды и вместе с тем указал сыну тот путь, на котором он стяжал себе всемирную славу. В 1819 году Август Шуман поехал в Карлсбад и взял с собою сына, который таким образом имел возможность услышать Мошелеса, дававшего там свой концерт. Игра этого знаменитого виртуоза произвела на Шумана необыкновенно сильное впечатление: он долгие годы хранил как святыню программу этого концерта, до конца своих дней говорил с восторгом о Мошелесе и сохранил на всю жизнь воспоминание о знаменательном для него вечере.
С этого дня в душу мальчика запала глубоко мысль посвятить себя музыке; он с усиленным рвением стал заниматься игрою на фортепиано. В следующем году Шуман перешел из школы в гимназию, но ни наука, ни товарищи не могли более отвлечь его от музыки: детские игры были забыты, товарищи оставлены, так как Шуман стремился лишь к тем из своих сверстников, кто так же, как он сам любил музыку. Он очень подружился с сыном одного музыканта, Пильцингом, совместно с которым брал уроки музыки у Кунтша. Оба друга проводили все свое свободное от занятий время за фортепиано, усердно разыгрывая в четыре руки симфонии Гайдна, Моцарта и других композиторов. Отец Шумана хотя потерпел некоторое разочарование в своих надеждах на сына как на будущего поэта, но как человек умный оценил его музыкальный талант и, испытав сам все страдания неудовлетворенных стремлений, желал избавить от них своего любимца; воздерживаясь от явного поощрения и излишних похвал, он не жалел средств, чтобы доставить все необходимое для развития его музыкального дарования: выписывал всевозможные ноты и приобрел новый великолепный инструмент знаменитой в то время фирмы Штрейхера в Вене. Среди нот, вероятно по ошибке, попала увертюра к «Тиграну» Риджини, со всеми оркестровыми голосами, что возбудило в Шумане желание исполнить увертюру с оркестром: он собрал из своих товарищей всех, кто играл на каком-либо инструменте, и таким образом возник маленький оркестр, состоявший из двух скрипок, двух флейт, одного кларнета и двух труб; для этих слабых сил Шуман переделывал все партии, недостающие же инструменты дополнял сам на фортепиано. Отец Шумана заказал им пюпитры, и юный оркестр под управлением Роберта стал не только упражняться, но давать концерты, вся публика которых ограничивалась отцом Шумана, делавшим вид, что не обращает на юных артистов никакого внимания. Двенадцати лет Шуман сочинил музыку на 150-й псалом, который был исполнен оркестром при помощи хора товарищей. Эти вечера завершались обыкновенно импровизацией на фортепиано самого Шумана, который достиг такого совершенства, что мог считаться первым виртуозом в таком маленьком городке, как Цвиккау. Он выступал в качестве пианиста не только на этих вечерах, но и в других домах, особенно же в доме Каруса, где «все было – радость, веселье и музыка», где имена Моцарта, Гайдна и Бетховена произносились с благоговением. Музыкально-литературные вечера в гимназии также не обходились без участия Шумана, чем он навлек такой гнев своего учителя, запрещавшего его публичное исполнение, что тот отказался от дальнейших занятий с непослушным учеником, заявив, что он может усовершенствоваться один. Август Шуман немедленно обратился к К. М. Веберу с просьбой заняться с его сыном и хотя получил согласие, но по неизвестным причинам этот план не осуществился. Таким образом Шуман остался предоставленным самому себе в то время, когда он более всего нуждался в строгом и серьезном руководителе.
Прекращение уроков ослабило несколько музыкальное рвение Шумана, зато он снова с жаром принялся за изучение литературы. Вместе со своим школьным товарищем, Флехсигом, юноша отдался чтению со всем пылом страсти, удовлетворить которую ему позволяли богатые книжные склады отца. Среди наиболее любимых авторов первое место занял Жан Поль, которым Шуман зачитывался «до сумасшествия», как когда-то его отец.
Увлечение Жан Полем доходило до поклонения и протянулось яркою нитью через всю жизнь Шумана. Влияние этого автора отразилось не только на поэтических произведениях Шумана того времени, но на всем складе его ума, на его воззрениях, отношениях к людям, на его музыкальном творчестве, имевшем часто связь с каким-нибудь из произведений Жан Поля. Поклонение Шумана Жан Полю доходило до того, что его горячий почитатель не терпел дурных отзывов о любимом им авторе, и когда однажды, уже будучи в зрелом возрасте, за обедом, данном в честь него, композитор услышал отзыв о Жан Поле, показавшийся ему недостаточно почтительным, он молча встал и вышел из комнаты.
В самый разгар увлечения Шумана литературой в Цвиккау, в семью Карус, где его звали «Фридолином», приехала гостить одна родственница, жена доктора Каруса, сделавшегося впоследствии университетским профессором сначала в Лейпциге, затем в Дерпте. Страстная любительница музыки и отличная певица, она своим пением заставила Шумана обратиться от литературы обратно к музыке и была причиной того, что он сочинил несколько романсов на слова Байрона, Шульца и собственные. В это же почти время в душе Шумана загорелось пламя первой любви: «О друг, – пишет он Флехсигу, – будь я улыбкой – я хотел бы летать вокруг ее глаз, будь я радостью – я хотел бы трепетать в ее сердце; да, если бы я мог быть слезой – я плакал бы с нею, и если бы она снова улыбнулась – я с радостью бы умер на ее реснице». Будучи в Дрездене, он тотчас же бежит на ту улицу, где должна жить «она», с трепещущим сердцем думает найти предмет своего поклонения в каждой проходящей женщине и, обманувшись в ожиданиях, утешается только звуками бетховенской симфонии. Вскоре пылкое чувство к этой прелестной девушке Нанни, ангелу-хранителю, как ее называет Шуман, гаснет, но он сохраняет самое светлое воспоминание о счастливых днях первой любви, которая переходит в чувство искренней дружбы и глубокого уважения: «Как в ореоле святости стоит эта милая девушка перед моим духовным взором. Я хотел бы пасть перед нею на колени и молиться ей, как Мадонне».
Вслед за тем другая девушка, Лидди, овладевает его сердцем. Пленившись ее красотой, Шуман при ближайшем знакомстве увидел, как мало они сходились в своих симпатиях, характере и воззрениях; разочаровавшись, он впадает в крайность, находит, что Лидди – черствая, взбалмошная, не способная понять ни одной великой мысли, что она – красивая статуя, и расстается с нею, не будучи в состоянии простить ей «тех речей, которые она вела о Жан Поле».
В Теплице он снова ее встречает, и ее приветливость чуть было не пробуждает в нем уснувшего чувства.
Лидди попросила его прогуляться с нею наедине к вершине крутой горы Розенбург. Шуман исполнил ее желание. «Я дрожал, – пишет он, – я не говорил, и она была безмолвна: наконец мы достигли высочайшей точки; представь себе мои чувства, представь себе, как вся цветущая природа живописно раскинулась передо мною; целая цепь синеющих в тумане гор тянулась на востоке вдоль горизонта: на западе садилось солнце. Весь храм природы вставал перед опьяненными взорами. Как Фетида, хотел бы я погрузиться в этот цветущий поток и утонуть в нем. Представь себе, что поблекший было идеал стал потихоньку снова возрождаться в груди, что этот утраченный идеал вновь стоял одинокий возле меня!.. Но в то время, когда вершины гор пылали, леса алели, весь необъятный мир тонул в розовом сиянии, когда я глядел на этот океан пурпура, как бы соединявший все в одну необъятную мысль, и думал о божестве, а она, сама природа, любовь и божество, стояла в восторге возле меня, приветливо мне улыбаясь, – вдруг с быстротою молнии поднялось с запада облако, тучи взвились, закружились в вышине… я схватил руку Лидди и сказал: „Такова жизнь!“ – и указал на темнеющий пурпур горизонта. Она скорбно взглянула на меня, и слеза скатилась у нее с ресницы. Флехсиг, я думал, что нашел опять свой идеал, и молча сорвал розу, но когда я хотел ее поднести своему идеалу, раздался гром и сверкнула молния, – я взял розу и оборвал ее лепестки. Гром пробудил меня от чудного сна, я был снова на земле. Лидди стояла возле, и слеза уныло дрожала в ее голубых глазах: она тоскливо глядела на собиравшиеся тучи. „Такова наша жизнь“, – хотел я снова сказать. Молча спустились мы с горы. Мы не сказали больше ни слова. Когда я прощался с нею, она крепко пожала мне руку – и сон прошел, сна уже больше нет». Так поэтично описал Шуман конец своего маленького романа.
Переход Шумана от детского возраста к юношескому ознаменовался разительной переменой характера: из веселого, шаловливого ребенка он сделался серьезным, сосредоточенным и задумчивым юношей; молчаливый, мечтательный, занятый внутренней работой, он сторонился людей и, замкнувшись в себе, жадно прислушивался к тем дивным мелодиям, которые начинали созревать в его душе. В 1826 году он пережил два тяжких удара, болезненно отразившихся на его впечатлительном характере. Его единственная сестра сошла с ума, и смерть лишила его любящего отца, его доброго, разумного руководителя, без которого ему пришлось выдержать тяжелую борьбу и чуть было не отрешиться от того, в чем таились смысл, счастье и слава его жизни – от музыки.
Восьмого июня 1810 года, в Цвиккау, маленьком городке живописной Саксонии, совершилось событие, сделавшее это местечко историческим: в этот день в семье Шумана, состоявшей из отца, матери, сыновей Эдуарда, Карла, Юлия и дочери Эмилии, родился последний, любимый сын, Роберт, в котором мир нашел одного из своих величайших музыкальных гениев.
Семейство Шумана принадлежало к купеческому сословию, и до появления последнего сына никто из членов его не помышлял о музыке, еще менее подозревал, что этому искусству их скромное имя будет обязано своим бессмертием. Скорее можно было ожидать, что в их семье появится поэт, так как отец Роберта, Фридрих Август, обладал поэтическим дарованием, подавленным тяжелыми и бедственными обстоятельствами, среди которых протекла его юность. Он был сын бедного священника; отец определил его на торговое поприще, невзирая на его очевидные стремления к литературе, результатом чего явился душевный разлад, который наложил навсегда печать сосредоточенности и серьезности на характер Августа Шумана; но он поддался гнетущим его обстоятельствам лишь после упорной, долгой борьбы, подкосившей его силы и сведшей его в преждевременную могилу. По окончании школы Август Шуман поступил учеником к одному купцу в Ронненбурге.
Чем более вникал он в торговое дело, тем более чувствовал к нему отвращение и тем сильнее влекло его к книгам, которыми он зачитывался «почти до сумасшествия». Не будучи более в состоянии выносить своего положения, Август бросил место и записался студентом в Лейпцигский университет. Крайняя нужда заставила его снова вернуться в родительский дом, где он занялся литературным трудом. Хотя написанный им роман не имел успеха, но он познакомил его с книготорговцем Гейнзе в Цейсте, предложившим ему место своего помощника. Август Шуман с радостью ухватился за это место, ставившее его в самое ближайшее соприкосновение с излюбленной литературой. В Цейсте он познакомился с девушкой, в которой нашел свою будущую жену. Препятствием к их браку явилась опять бедность жениха, но молодой человек не хотел уступить своего счастья без борьбы: он бросил место, приносившее ему мало дохода, и целым годом упорного труда скопил себе тысячу талеров, женился и несколько лет спустя открыл самостоятельную книжную торговлю, которая пошла настолько успешно благодаря его неусыпным стараниям, что он вынужден был перевести свое дело в более торговое место – город Цвиккау, где основал магазин под фирмою «Братья Шуманы». Его деятельность ознаменовалась многими полезными изданиями, переводами на немецкий язык творений Вальтера Скотта и Байрона; но особого внимания он заслуживает тем, что первый предпринял дешевое карманное издание классических произведений иностранной литературы, которое впоследствии получило такое огромное распространение.
Жена его, Иоганна Кристиана, урожденная Шнабель, обладала природным умом, но атмосфера маленького городка, в котором она выросла, наложила свой отпечаток на ее отношение к жизни; взгляды ее на вещи не выходили из ряда самых обыденных и отличались скорее узостью, чем широтой. По характеру своему она представляла крайнюю противоположность своему серьезному и замкнутому внутри себя мужу: веселая, горячая, вспыльчивая, хотя и добрая, Иоганна под конец жизни впала в какую-то восторженную экзальтацию и всю силу материнской любви сосредоточила на последнем своем сыне, «светлой точке своей жизни» – Роберте.
Шуман был веселый, шаловливый ребенок; его тонко очерченное, симпатичное свежее личико окаймляла масса белокурых волос, ниспадавших длинными локонами на спину. Любимец матери, он в то же время был баловнем всей семьи, терпеливо сносившей все его детские выходки, шалости и капризы. Первые годы своего детства будущий композитор провел преимущественно в обществе женщин, что, конечно, не могло не отразиться на характере Шумана, который привык к потворству его капризам и до конца жизни сохранил свой неподатливый нрав. Шести лет он поступил в школу Денера в Цвиккау, где среди товарищей еще более выступила его любовь первенствовать и выделяться: он являлся вожаком всех игр, особенно же любимой – в солдаты, где всегда принимал роль полководца и руководил сражениями. Хотя успехи Шумана в школе были не особенно блестящи, но его богатая натура стала проявлять свои разносторонние дарования уже с самого раннего возраста: наряду с музыкальностью обнаружился поэтический талант – мальчик писал стихи, сочинял комедии и трагедии, которые разучивались товарищами и с помощью отца, а также старшего брата Юлия исполнялись в доме Шумана иногда даже публично за небольшую плату. С семилетнего возраста он стал брать уроки игры на фортепиано у органиста Кунтша, человека очень добросовестного, педантичного, но, к сожалению, малосведущего, который не мог далеко подвинуть своего гениального ученика. Несмотря на полнейшее незнание теории композиции, семилетний Шуман уже стал пробовать свои силы в сочинении преимущественно танцев, которые он записывал в большую нотную тетрадь, переплетенную и названную им «Полигимния». Едва он успел освоиться с инструментом, как стал поражать всех своими импровизациями, в которых особенно ярко выступила его удивительная способность изображать звуками различные характерные черты: иногда он рисовал на фортепиано своих товарищей до такой степени похоже, что они, стоя вокруг него, покатывались со смеху. Долгое время поэзия и музыка оспаривали свое первенство в душе гениального ребенка, так что трудно было предсказать, какое из двух искусств возьмет верх. Отец Шумана с особенной любовью следил за развитием литературного таланта сына и лелеял в душе сладкую мечту видеть в сыне осуществление тех стремлений и идеалов, которых не суждено было достигнуть ему самому. Но один случай разбил его надежды и вместе с тем указал сыну тот путь, на котором он стяжал себе всемирную славу. В 1819 году Август Шуман поехал в Карлсбад и взял с собою сына, который таким образом имел возможность услышать Мошелеса, дававшего там свой концерт. Игра этого знаменитого виртуоза произвела на Шумана необыкновенно сильное впечатление: он долгие годы хранил как святыню программу этого концерта, до конца своих дней говорил с восторгом о Мошелесе и сохранил на всю жизнь воспоминание о знаменательном для него вечере.
С этого дня в душу мальчика запала глубоко мысль посвятить себя музыке; он с усиленным рвением стал заниматься игрою на фортепиано. В следующем году Шуман перешел из школы в гимназию, но ни наука, ни товарищи не могли более отвлечь его от музыки: детские игры были забыты, товарищи оставлены, так как Шуман стремился лишь к тем из своих сверстников, кто так же, как он сам любил музыку. Он очень подружился с сыном одного музыканта, Пильцингом, совместно с которым брал уроки музыки у Кунтша. Оба друга проводили все свое свободное от занятий время за фортепиано, усердно разыгрывая в четыре руки симфонии Гайдна, Моцарта и других композиторов. Отец Шумана хотя потерпел некоторое разочарование в своих надеждах на сына как на будущего поэта, но как человек умный оценил его музыкальный талант и, испытав сам все страдания неудовлетворенных стремлений, желал избавить от них своего любимца; воздерживаясь от явного поощрения и излишних похвал, он не жалел средств, чтобы доставить все необходимое для развития его музыкального дарования: выписывал всевозможные ноты и приобрел новый великолепный инструмент знаменитой в то время фирмы Штрейхера в Вене. Среди нот, вероятно по ошибке, попала увертюра к «Тиграну» Риджини, со всеми оркестровыми голосами, что возбудило в Шумане желание исполнить увертюру с оркестром: он собрал из своих товарищей всех, кто играл на каком-либо инструменте, и таким образом возник маленький оркестр, состоявший из двух скрипок, двух флейт, одного кларнета и двух труб; для этих слабых сил Шуман переделывал все партии, недостающие же инструменты дополнял сам на фортепиано. Отец Шумана заказал им пюпитры, и юный оркестр под управлением Роберта стал не только упражняться, но давать концерты, вся публика которых ограничивалась отцом Шумана, делавшим вид, что не обращает на юных артистов никакого внимания. Двенадцати лет Шуман сочинил музыку на 150-й псалом, который был исполнен оркестром при помощи хора товарищей. Эти вечера завершались обыкновенно импровизацией на фортепиано самого Шумана, который достиг такого совершенства, что мог считаться первым виртуозом в таком маленьком городке, как Цвиккау. Он выступал в качестве пианиста не только на этих вечерах, но и в других домах, особенно же в доме Каруса, где «все было – радость, веселье и музыка», где имена Моцарта, Гайдна и Бетховена произносились с благоговением. Музыкально-литературные вечера в гимназии также не обходились без участия Шумана, чем он навлек такой гнев своего учителя, запрещавшего его публичное исполнение, что тот отказался от дальнейших занятий с непослушным учеником, заявив, что он может усовершенствоваться один. Август Шуман немедленно обратился к К. М. Веберу с просьбой заняться с его сыном и хотя получил согласие, но по неизвестным причинам этот план не осуществился. Таким образом Шуман остался предоставленным самому себе в то время, когда он более всего нуждался в строгом и серьезном руководителе.
Прекращение уроков ослабило несколько музыкальное рвение Шумана, зато он снова с жаром принялся за изучение литературы. Вместе со своим школьным товарищем, Флехсигом, юноша отдался чтению со всем пылом страсти, удовлетворить которую ему позволяли богатые книжные склады отца. Среди наиболее любимых авторов первое место занял Жан Поль, которым Шуман зачитывался «до сумасшествия», как когда-то его отец.
Увлечение Жан Полем доходило до поклонения и протянулось яркою нитью через всю жизнь Шумана. Влияние этого автора отразилось не только на поэтических произведениях Шумана того времени, но на всем складе его ума, на его воззрениях, отношениях к людям, на его музыкальном творчестве, имевшем часто связь с каким-нибудь из произведений Жан Поля. Поклонение Шумана Жан Полю доходило до того, что его горячий почитатель не терпел дурных отзывов о любимом им авторе, и когда однажды, уже будучи в зрелом возрасте, за обедом, данном в честь него, композитор услышал отзыв о Жан Поле, показавшийся ему недостаточно почтительным, он молча встал и вышел из комнаты.
В самый разгар увлечения Шумана литературой в Цвиккау, в семью Карус, где его звали «Фридолином», приехала гостить одна родственница, жена доктора Каруса, сделавшегося впоследствии университетским профессором сначала в Лейпциге, затем в Дерпте. Страстная любительница музыки и отличная певица, она своим пением заставила Шумана обратиться от литературы обратно к музыке и была причиной того, что он сочинил несколько романсов на слова Байрона, Шульца и собственные. В это же почти время в душе Шумана загорелось пламя первой любви: «О друг, – пишет он Флехсигу, – будь я улыбкой – я хотел бы летать вокруг ее глаз, будь я радостью – я хотел бы трепетать в ее сердце; да, если бы я мог быть слезой – я плакал бы с нею, и если бы она снова улыбнулась – я с радостью бы умер на ее реснице». Будучи в Дрездене, он тотчас же бежит на ту улицу, где должна жить «она», с трепещущим сердцем думает найти предмет своего поклонения в каждой проходящей женщине и, обманувшись в ожиданиях, утешается только звуками бетховенской симфонии. Вскоре пылкое чувство к этой прелестной девушке Нанни, ангелу-хранителю, как ее называет Шуман, гаснет, но он сохраняет самое светлое воспоминание о счастливых днях первой любви, которая переходит в чувство искренней дружбы и глубокого уважения: «Как в ореоле святости стоит эта милая девушка перед моим духовным взором. Я хотел бы пасть перед нею на колени и молиться ей, как Мадонне».
Вслед за тем другая девушка, Лидди, овладевает его сердцем. Пленившись ее красотой, Шуман при ближайшем знакомстве увидел, как мало они сходились в своих симпатиях, характере и воззрениях; разочаровавшись, он впадает в крайность, находит, что Лидди – черствая, взбалмошная, не способная понять ни одной великой мысли, что она – красивая статуя, и расстается с нею, не будучи в состоянии простить ей «тех речей, которые она вела о Жан Поле».
В Теплице он снова ее встречает, и ее приветливость чуть было не пробуждает в нем уснувшего чувства.
Лидди попросила его прогуляться с нею наедине к вершине крутой горы Розенбург. Шуман исполнил ее желание. «Я дрожал, – пишет он, – я не говорил, и она была безмолвна: наконец мы достигли высочайшей точки; представь себе мои чувства, представь себе, как вся цветущая природа живописно раскинулась передо мною; целая цепь синеющих в тумане гор тянулась на востоке вдоль горизонта: на западе садилось солнце. Весь храм природы вставал перед опьяненными взорами. Как Фетида, хотел бы я погрузиться в этот цветущий поток и утонуть в нем. Представь себе, что поблекший было идеал стал потихоньку снова возрождаться в груди, что этот утраченный идеал вновь стоял одинокий возле меня!.. Но в то время, когда вершины гор пылали, леса алели, весь необъятный мир тонул в розовом сиянии, когда я глядел на этот океан пурпура, как бы соединявший все в одну необъятную мысль, и думал о божестве, а она, сама природа, любовь и божество, стояла в восторге возле меня, приветливо мне улыбаясь, – вдруг с быстротою молнии поднялось с запада облако, тучи взвились, закружились в вышине… я схватил руку Лидди и сказал: „Такова жизнь!“ – и указал на темнеющий пурпур горизонта. Она скорбно взглянула на меня, и слеза скатилась у нее с ресницы. Флехсиг, я думал, что нашел опять свой идеал, и молча сорвал розу, но когда я хотел ее поднести своему идеалу, раздался гром и сверкнула молния, – я взял розу и оборвал ее лепестки. Гром пробудил меня от чудного сна, я был снова на земле. Лидди стояла возле, и слеза уныло дрожала в ее голубых глазах: она тоскливо глядела на собиравшиеся тучи. „Такова наша жизнь“, – хотел я снова сказать. Молча спустились мы с горы. Мы не сказали больше ни слова. Когда я прощался с нею, она крепко пожала мне руку – и сон прошел, сна уже больше нет». Так поэтично описал Шуман конец своего маленького романа.
Переход Шумана от детского возраста к юношескому ознаменовался разительной переменой характера: из веселого, шаловливого ребенка он сделался серьезным, сосредоточенным и задумчивым юношей; молчаливый, мечтательный, занятый внутренней работой, он сторонился людей и, замкнувшись в себе, жадно прислушивался к тем дивным мелодиям, которые начинали созревать в его душе. В 1826 году он пережил два тяжких удара, болезненно отразившихся на его впечатлительном характере. Его единственная сестра сошла с ума, и смерть лишила его любящего отца, его доброго, разумного руководителя, без которого ему пришлось выдержать тяжелую борьбу и чуть было не отрешиться от того, в чем таились смысл, счастье и слава его жизни – от музыки.
Глава II. Университет
Выбор карьеры. – Путешествие с Розеном. – Лейпциг. – Состояние духа. – Занятия и чтение. – Товарищи. – Музыка. – Карус и Вик.– Жизнь в Лейпциге. – Гейдельберг. – Решение сделаться музыкантом.. – Уроки у Вика.
В 1828 году Шуман окончил гимназию с дипломом первой степени и в качестве одного из лучших учеников прочел на торжественном вечере собственное стихотворение «Смерть Тассо». Радость блестящего окончания курса и вступления в жизнь омрачалась необходимостью решить тягостный вопрос – выбор карьеры. Музыкальные стремления Шумана лишились со смертью отца всякой поддержки; мать, опираясь на печальные примеры Моцарта, Бетховена и многих музыкантов, живших и умерших в нищете, ни под каким видом не позволяла сыну сделаться музыкантом по профессии, настоятельно требуя, чтобы он выбрал себе занятие, которое могло бы обеспечить ему его будущее благосостояние.
Шуман, связанный с матерью узами самой нежной, искренней любви, должен был подчиниться ее желанию, тем более что оно подкреплялось опекуном его, купцом Руделем. Самого же его влекло неудержимо к музыке, и решение этого вопроса стоило ему тяжелой внутренней борьбы: «Холодная юриспруденция, которая уже с самого начала вас пришибает своими ледяными определениями, не может мне нравиться; медицину я не хочу, богословие – не могу изучать. В таком постоянном разладе с собой я нахожусь теперь и ищу руководителя, который мог бы мне сказать, что мне делать. И все-таки иначе нельзя – я должен сделаться юристом. Как бы суха и холодна ни казалась мне эта наука – я преодолею ее: когда человек захочет, он может все!»
Остановясь на этом решении, Шуман выбрал для изучения юриспруденции Лейпцигский университет. Прежде чем отдаться во власть ненавистной ему науки, он предпринял небольшое путешествие с товарищем Розеном, с которым недавно познакомился, но в короткое время очень сблизился благодаря обоюдному восторженному поклонению перед Жан Полем.
Прежде всего Шуман отправился в Лейпциг, откуда, захватив Розена, вернулся в Цвиккау, чтобы присутствовать на свадьбе брата Юлия, которому он преподнес поздравление в стихах собственного сочинения. Семейное торжество было омрачено внезапной смертью пастора, пораженного ударом в то мгновение, когда все направлялись из квартиры его в церковь, так что бракосочетание докончил один из присутствующих духовных лиц.
Молодые путешественники направились прежде всего в Байрет поклониться праху Жан Поля. Шуман посетил вдову любимого автора и, к величайшему своему счастью, получил от нее его портрет. Оттуда через Нюрнберг и Аугсбург они поехали в Мюнхен, где жил Гейне, к которому у них было рекомендательное письмо. Очарованные любезностью и гениальным неистощимым остроумием поэта, они провели с ним целый день, затем посетили живописца Циммерманна, уделившего много внимания молодым людям. Осмотрев все достопримечательности Мюнхена, друзья разъехались в разные стороны: Розен в Гейдельбергский университет, Шуман в Цвиккау – проститься с родными перед переселением в Лейпциг.
В Лейпциге его уже ждал друг его Флехсиг, совместно с которым он нанял отличную квартиру, состоявшую из двух комнат – одной маленькой, другой большой, в которой стояло фортепиано. Перед письменным столом в золотых рамках висели портреты отца, Жан Поля и Наполеона; прекрасная библиотека дополняла убранство уютного помещения, говорившего о некоторой зажиточности молодых людей, но Шуман тосковал по родине, прекрасный инструмент не удовлетворял его; ему хотелось перевезти свой старый милый рояль: «Ведь это лучшее воспоминание из моего детства и юности, он чувствовал все, что я чувствовал, все слезы и вздохи, но также и все радости. Я плакал, когда играл на нем в последний раз». Лейпциг не понравился Шуману, он называет его отвратительным гнездом и предпочитает лучше находиться в конюшне, чем в нем. Страстно любящий природу, артист не находит ее в этом городе, где все испорчено искусством; он не находит места, где мог бы предаться своим мыслям, кроме своей замкнутой комнаты, где под ним вечный шум и гам. Он убегает далеко за город, куда не доходит суета городской жизни, и там ищет успокоения своим взволнованным чувствам. «В природе душа научается лучше всего молиться и ценить те дары, которые нам дал Всевышний».
Разлука с родными, а главное, душевный разлад вследствие необходимости заниматься делом, противным всей его природе, повергли Шумана в глубокую тоску; все письма его проникнуты безысходной грустью, и как он ни борется с собой, как ни старается убедить себя в пользе своих занятий, он не может преодолеть своего отвращения к изучаемому предмету и к городу. Он рад, что живет не один, что присутствие товарища рассеивает несколько его душевный мрак и мешает ему предаться вполне тяжелым думам.
Кроме Флехсига и другого школьного товарища, Земмеля, он почти ни с кем не сошелся, так мало остальное общество студентов подходило к тонкой, вдумчивой и впечатлительной натуре Шумана. «Ах, – пишет он матери, – если бы я мог здесь найти кого-нибудь, кто бы меня вполне, вполне понял и угождал бы мне из любви ко мне!» Но бурши-студенты возбуждали в нем смех и некоторое презрение грубостью, односторонностью и плоскостью своих воззрений. Хотя он вступил в студенческое общество «Маркомания», брал уроки фехтования, но воздерживался от всякого сближения, чуждался их собраний, боясь дуэли. Он предпочитал в обществе двух-трех близких ему лиц гулять за городом, чем сидеть в трактире; еще более любил будущий композитор оставаться один со своими думами, со своим инструментом, «так как, – говорил он, – то, чего я не могу получать от людей, мне дает искусство и обо всех высоких чувствах, которые я не могу высказать, мне говорит инструмент».
Дни его в Лейпциге протекали однообразно и скучно: он много играл, гулял часа два-три, выбирая для прогулок живописные местности, которые пробуждали в нем творческие силы, много читал и проводил вечера, играя в шахматы с Флехсигом. Хотя в письмах к матери Шуман постоянно повторяет, что посещает аккуратно университет, но кажется, что юноша пишет это лишь для ее успокоения и что в действительности университет довольно редко видел его в своих стенах: он не мог преодолеть своего отвращения к юриспруденции, и в те редкие дни, когда бывал в университете, предпочитал слушать лекции по философии, которую усердно изучал дома, так что был так же хорошо знаком с творениями Шлегеля, Фихте и Канта, как и с учениями древних философов.
Несмотря на то, что музыка была принесена в жертву юриспруденции, она все-таки продолжала сохранять первенствующее значение в жизни Шумана. Музыкальная жизнь Лейпцига стала мало-помалу вызывать его из замкнутости: он начал посещать концерты, квартеты, возобновил знакомство с семейством доктора Каруса, жена которого своим пением уже раз возвратила Шумана музыке. Знакомство с Карусами имело громадное значение в жизни Шумана, так как в их доме он встретился со многими интересными людьми, сошелся с музыкантами, главным образом с Маршнером и с Фридрихом Виком. Последний был известный учитель музыки, и, благодаря его превосходному преподаванию, а также своему таланту, его маленькая девятилетняя дочь Клара достигла в то время известности первоклассной артистки. Пораженный совершенством и художественностью исполнения этой маленькой виртуозки, Шуман пришел к сознанию необходимости для него самого систематических, серьезных занятий и сделался учеником Вика. С этих пор квартира студента-юриста превратилась в маленькую консерваторию: звуки музыки в ней не умолкали и вместо юридических книг в ней можно было найти только творения великих жрецов Эвтерпы. С особенным рвением Шуман изучал Баха, которому так же благоговейно поклонялся, как и Жан Полю. Гений Шуберта возбудил в нем чувство самого горячего восторга, он со страстным увлечением разыгрывал все его вещи и под влиянием его творений написал несколько полонезов, песни на слова Кернера, вариации и наконец квартет для фортепиано со струнными инструментами. Преждевременная смерть этого великого композитора повергла Шумана в неподдельное горе; он возымел желание почтить его память исполнением его трио (B-dur). Сам Шуман взялся за фортепианную партию, Глокке за виолончельную, а Теглихсбек – за скрипичную; когда они разучили трио настолько хорошо, что сами остались довольны своим исполнением, то Туман решился устроить музыкальный вечер, на который пригласил своих товарищей, состоявших преимущественно из лиц, более или менее причастных к музыке, и в качестве почетного гостя позвал Фр. Фика. Этот вечер, закончившийся роскошным ужином с обильным возлиянием шампанского, имел то значение, что положил начало целому ряду музыкальных вечеров, которые с этих пор повторялись аккуратно каждую неделю в известный день.
Занятия с Виком продолжались недолго: за недостатком времени Вик должен был их прекратить. Вместе с ними исчезла вся прелесть и смысл Лейпцигского пребывания. Недолго думая, Шуман решил перейти в Гейдельбергский университет, уверив мать, что там средоточие знаменитых профессоров-юристов. В действительности это был лишь предлог; ему просто хотелось покинуть Лейпциг. Кроме того, в Гейдельберг его привлекал друг его Розен и профессор Тибо – не как известный юрист, а как страстный любитель музыки, который не раз говорил, что ненавидит юриспруденцию и что если бы ему пришлось жить вторично, то он бы сделался, наверно, музыкантом. Получив согласие матери, Шуман простился с ненавистным ему Лейпцигом и отправился в Гейдельберг в почтовом дилижансе. Его мрачное настроение тотчас же прошло и уступило место безграничному веселью.
Сидя рядом с кучером, он радуется прекрасному дню, погоняет лошадей и потешает всех пассажиров своим бесконечным остроумием. Счастливый случай дал ему в спутники Алексиса Виллибамда, в котором он нашел одного из своих лучших друзей. Во Франкфурте была их первая длинная остановка. Вместе с новым другом он осматривает город, бродит, мечтая, по окрестностям и, увлеченный желанием играть, идет в музыкальный магазин, выдает себя за управляющего богатого английского лорда, который будто бы поручил ему выбрать инструмент для покупки, и с помощью такой невинной хитрости играет несколько часов подряд. Путешествие в Гейдельберг Шуман сравнивает с живой, веселой картиной Гогарта или голландского мастера. Подъезжая к Рейну, Шуман закрыл глаза, чтобы при первом взгляде насладиться вполне величественным зрелищем отца-Рейна. Поездка по Рейну доставила ему меньше удовольствия – он чувствовал себя дурно на воде, но в общем путешествие прошло настолько весело, что с приездом в Мангейм у Шумана в кармане оказалось всего 3 флорина, вследствие чего он прибыл в Гейдельберг пешком.
В 1828 году Шуман окончил гимназию с дипломом первой степени и в качестве одного из лучших учеников прочел на торжественном вечере собственное стихотворение «Смерть Тассо». Радость блестящего окончания курса и вступления в жизнь омрачалась необходимостью решить тягостный вопрос – выбор карьеры. Музыкальные стремления Шумана лишились со смертью отца всякой поддержки; мать, опираясь на печальные примеры Моцарта, Бетховена и многих музыкантов, живших и умерших в нищете, ни под каким видом не позволяла сыну сделаться музыкантом по профессии, настоятельно требуя, чтобы он выбрал себе занятие, которое могло бы обеспечить ему его будущее благосостояние.
Шуман, связанный с матерью узами самой нежной, искренней любви, должен был подчиниться ее желанию, тем более что оно подкреплялось опекуном его, купцом Руделем. Самого же его влекло неудержимо к музыке, и решение этого вопроса стоило ему тяжелой внутренней борьбы: «Холодная юриспруденция, которая уже с самого начала вас пришибает своими ледяными определениями, не может мне нравиться; медицину я не хочу, богословие – не могу изучать. В таком постоянном разладе с собой я нахожусь теперь и ищу руководителя, который мог бы мне сказать, что мне делать. И все-таки иначе нельзя – я должен сделаться юристом. Как бы суха и холодна ни казалась мне эта наука – я преодолею ее: когда человек захочет, он может все!»
Остановясь на этом решении, Шуман выбрал для изучения юриспруденции Лейпцигский университет. Прежде чем отдаться во власть ненавистной ему науки, он предпринял небольшое путешествие с товарищем Розеном, с которым недавно познакомился, но в короткое время очень сблизился благодаря обоюдному восторженному поклонению перед Жан Полем.
Прежде всего Шуман отправился в Лейпциг, откуда, захватив Розена, вернулся в Цвиккау, чтобы присутствовать на свадьбе брата Юлия, которому он преподнес поздравление в стихах собственного сочинения. Семейное торжество было омрачено внезапной смертью пастора, пораженного ударом в то мгновение, когда все направлялись из квартиры его в церковь, так что бракосочетание докончил один из присутствующих духовных лиц.
Молодые путешественники направились прежде всего в Байрет поклониться праху Жан Поля. Шуман посетил вдову любимого автора и, к величайшему своему счастью, получил от нее его портрет. Оттуда через Нюрнберг и Аугсбург они поехали в Мюнхен, где жил Гейне, к которому у них было рекомендательное письмо. Очарованные любезностью и гениальным неистощимым остроумием поэта, они провели с ним целый день, затем посетили живописца Циммерманна, уделившего много внимания молодым людям. Осмотрев все достопримечательности Мюнхена, друзья разъехались в разные стороны: Розен в Гейдельбергский университет, Шуман в Цвиккау – проститься с родными перед переселением в Лейпциг.
В Лейпциге его уже ждал друг его Флехсиг, совместно с которым он нанял отличную квартиру, состоявшую из двух комнат – одной маленькой, другой большой, в которой стояло фортепиано. Перед письменным столом в золотых рамках висели портреты отца, Жан Поля и Наполеона; прекрасная библиотека дополняла убранство уютного помещения, говорившего о некоторой зажиточности молодых людей, но Шуман тосковал по родине, прекрасный инструмент не удовлетворял его; ему хотелось перевезти свой старый милый рояль: «Ведь это лучшее воспоминание из моего детства и юности, он чувствовал все, что я чувствовал, все слезы и вздохи, но также и все радости. Я плакал, когда играл на нем в последний раз». Лейпциг не понравился Шуману, он называет его отвратительным гнездом и предпочитает лучше находиться в конюшне, чем в нем. Страстно любящий природу, артист не находит ее в этом городе, где все испорчено искусством; он не находит места, где мог бы предаться своим мыслям, кроме своей замкнутой комнаты, где под ним вечный шум и гам. Он убегает далеко за город, куда не доходит суета городской жизни, и там ищет успокоения своим взволнованным чувствам. «В природе душа научается лучше всего молиться и ценить те дары, которые нам дал Всевышний».
Разлука с родными, а главное, душевный разлад вследствие необходимости заниматься делом, противным всей его природе, повергли Шумана в глубокую тоску; все письма его проникнуты безысходной грустью, и как он ни борется с собой, как ни старается убедить себя в пользе своих занятий, он не может преодолеть своего отвращения к изучаемому предмету и к городу. Он рад, что живет не один, что присутствие товарища рассеивает несколько его душевный мрак и мешает ему предаться вполне тяжелым думам.
Кроме Флехсига и другого школьного товарища, Земмеля, он почти ни с кем не сошелся, так мало остальное общество студентов подходило к тонкой, вдумчивой и впечатлительной натуре Шумана. «Ах, – пишет он матери, – если бы я мог здесь найти кого-нибудь, кто бы меня вполне, вполне понял и угождал бы мне из любви ко мне!» Но бурши-студенты возбуждали в нем смех и некоторое презрение грубостью, односторонностью и плоскостью своих воззрений. Хотя он вступил в студенческое общество «Маркомания», брал уроки фехтования, но воздерживался от всякого сближения, чуждался их собраний, боясь дуэли. Он предпочитал в обществе двух-трех близких ему лиц гулять за городом, чем сидеть в трактире; еще более любил будущий композитор оставаться один со своими думами, со своим инструментом, «так как, – говорил он, – то, чего я не могу получать от людей, мне дает искусство и обо всех высоких чувствах, которые я не могу высказать, мне говорит инструмент».
Дни его в Лейпциге протекали однообразно и скучно: он много играл, гулял часа два-три, выбирая для прогулок живописные местности, которые пробуждали в нем творческие силы, много читал и проводил вечера, играя в шахматы с Флехсигом. Хотя в письмах к матери Шуман постоянно повторяет, что посещает аккуратно университет, но кажется, что юноша пишет это лишь для ее успокоения и что в действительности университет довольно редко видел его в своих стенах: он не мог преодолеть своего отвращения к юриспруденции, и в те редкие дни, когда бывал в университете, предпочитал слушать лекции по философии, которую усердно изучал дома, так что был так же хорошо знаком с творениями Шлегеля, Фихте и Канта, как и с учениями древних философов.
Несмотря на то, что музыка была принесена в жертву юриспруденции, она все-таки продолжала сохранять первенствующее значение в жизни Шумана. Музыкальная жизнь Лейпцига стала мало-помалу вызывать его из замкнутости: он начал посещать концерты, квартеты, возобновил знакомство с семейством доктора Каруса, жена которого своим пением уже раз возвратила Шумана музыке. Знакомство с Карусами имело громадное значение в жизни Шумана, так как в их доме он встретился со многими интересными людьми, сошелся с музыкантами, главным образом с Маршнером и с Фридрихом Виком. Последний был известный учитель музыки, и, благодаря его превосходному преподаванию, а также своему таланту, его маленькая девятилетняя дочь Клара достигла в то время известности первоклассной артистки. Пораженный совершенством и художественностью исполнения этой маленькой виртуозки, Шуман пришел к сознанию необходимости для него самого систематических, серьезных занятий и сделался учеником Вика. С этих пор квартира студента-юриста превратилась в маленькую консерваторию: звуки музыки в ней не умолкали и вместо юридических книг в ней можно было найти только творения великих жрецов Эвтерпы. С особенным рвением Шуман изучал Баха, которому так же благоговейно поклонялся, как и Жан Полю. Гений Шуберта возбудил в нем чувство самого горячего восторга, он со страстным увлечением разыгрывал все его вещи и под влиянием его творений написал несколько полонезов, песни на слова Кернера, вариации и наконец квартет для фортепиано со струнными инструментами. Преждевременная смерть этого великого композитора повергла Шумана в неподдельное горе; он возымел желание почтить его память исполнением его трио (B-dur). Сам Шуман взялся за фортепианную партию, Глокке за виолончельную, а Теглихсбек – за скрипичную; когда они разучили трио настолько хорошо, что сами остались довольны своим исполнением, то Туман решился устроить музыкальный вечер, на который пригласил своих товарищей, состоявших преимущественно из лиц, более или менее причастных к музыке, и в качестве почетного гостя позвал Фр. Фика. Этот вечер, закончившийся роскошным ужином с обильным возлиянием шампанского, имел то значение, что положил начало целому ряду музыкальных вечеров, которые с этих пор повторялись аккуратно каждую неделю в известный день.
Занятия с Виком продолжались недолго: за недостатком времени Вик должен был их прекратить. Вместе с ними исчезла вся прелесть и смысл Лейпцигского пребывания. Недолго думая, Шуман решил перейти в Гейдельбергский университет, уверив мать, что там средоточие знаменитых профессоров-юристов. В действительности это был лишь предлог; ему просто хотелось покинуть Лейпциг. Кроме того, в Гейдельберг его привлекал друг его Розен и профессор Тибо – не как известный юрист, а как страстный любитель музыки, который не раз говорил, что ненавидит юриспруденцию и что если бы ему пришлось жить вторично, то он бы сделался, наверно, музыкантом. Получив согласие матери, Шуман простился с ненавистным ему Лейпцигом и отправился в Гейдельберг в почтовом дилижансе. Его мрачное настроение тотчас же прошло и уступило место безграничному веселью.
Сидя рядом с кучером, он радуется прекрасному дню, погоняет лошадей и потешает всех пассажиров своим бесконечным остроумием. Счастливый случай дал ему в спутники Алексиса Виллибамда, в котором он нашел одного из своих лучших друзей. Во Франкфурте была их первая длинная остановка. Вместе с новым другом он осматривает город, бродит, мечтая, по окрестностям и, увлеченный желанием играть, идет в музыкальный магазин, выдает себя за управляющего богатого английского лорда, который будто бы поручил ему выбрать инструмент для покупки, и с помощью такой невинной хитрости играет несколько часов подряд. Путешествие в Гейдельберг Шуман сравнивает с живой, веселой картиной Гогарта или голландского мастера. Подъезжая к Рейну, Шуман закрыл глаза, чтобы при первом взгляде насладиться вполне величественным зрелищем отца-Рейна. Поездка по Рейну доставила ему меньше удовольствия – он чувствовал себя дурно на воде, но в общем путешествие прошло настолько весело, что с приездом в Мангейм у Шумана в кармане оказалось всего 3 флорина, вследствие чего он прибыл в Гейдельберг пешком.