Страница:
В славянской мифологии есть такие персонажи – Суженицы, или Судженицы. Это мифические существа женского пола, три сестры, которые входят в дом при рождении ребенка. Младшей из сестер – 20 лет, а старшей – лет З0–35. О них известно, что они бессмертны, в полночь на третий или пятый день после рождения ребенка приходят издалека в дом, где он родился, чтобы наречь ему его судьбу. Суд вершит сначала старшая сестра, обрекающая ребенка на смерть. Затем говорит средняя, предрекая новорожденному физические недостатки или увечья, а затем уже в дело вступает младшая, как водится, самая милостивая, она-то и определяет, сколько ребенку жить, когда идти к венцу и с чем в жизни столкнуться. Считалось, что они писали судьбу ребенку на лбу (вот откуда взялось выражение «так ему на роду написано», род – это родничок, верхняя часть головы), а также и то, что по-русски «суженый» и «суженный» означает именно любимого, а не того, кто может быть избран в женихи или невесты чужой волей.
Конечно, связь судьбы и любви – феномен не исключительно славянского происхождения. Все мы знаем, что распространенные по миру гадатели по руке, практикующие древневосточные способы предсказания судьбы, считывают с ладони и линию жизни, и линию ума, и линию сердца, то есть любви. Влияние страстей человеческих на жизнь и судьбу известно многим цивилизациям, но важно здесь, что в каждой из них этому феномену – страсти – отводится свое место, в соответствии с той трактовкой, которое это понятие получило в культуре. Так, гадание по картам преподносит «сердечные дела» с легкой иронией, а составители астрологических карт – высокомерно, всякий раз предлагая заказчику карты мыслить более глобальными категориями, чем его крохотная жизнь.
Мы в России относимся к любви и страсти серьезно, уважительно, привыкли считаться с ней и привязывать к разработанному в культуре понятию любви целый пучок моральных норм. И дело здесь не только в том, что славянские Судженицы с сердобольной младшей сестрой хранятся в нашей исторической памяти, в отличие, например, от сознания европейцев, бережно хранящих на своей цивилизационной полке шалящего мальчика Амура, лупящего своими стрелами в кого ни попадя. В запыленных закромах нашего коллективного бессознательного есть еще одно сокровище, славянская богиня Лада, которая дополняет и развивает то, что пишет на лбу новорожденного младшая из Суджениц. Прежде всего, мы «помним» Ладу – богиню любви, брака, весны и плодородия – в некоторых словах и выражениях, обозначающих согласие, радость и полноту жизни. Здесь и слово «ладно», и восклицание «лады», и выражение «пойти на лад», и даже воспроизводящие солнечную форму оладьи и оладушки, привносящие за семейный стол ощущение гармонии, подхваченное музыкальным значением слова «лад». Какие уж тут легкомысленности при таком мифологическом арсенале! Кстати, Лада, она же Лето (Леда в древнегреческой мифологии), ассоциировалась с белой лебедушкой, и поныне украшающей своим изображением не только интерьеры брачных салонов и магазинов для новобрачных, но и традиционный свадебный стол.
Кстати, в деревнях до сих пор лебедью, лебедушкой называют не только невест, но и, в качестве эвфемизма, зазноб женатых мужчин, что прекрасно отражено в прозе русских деревенщиков, например у Федора Абрамова в «Братьях и сестрах»:
– А что тут одна лебедушка перышки свои обронила – тоже отписать? – вкрадчивым голосом заговорила Варвара и подмигнула Лукашину.
Простоватый Николаша не понял сначала намека, а поняв – для вида сконфузился:
– Ну, это как сказать…
– Ох, хитрюга, – погрозила ему пальцем Варвара. – Нет того чтобы за женой начальника поухаживать.
– Дак ведь тут дело такое – любовь… – покрутил головой Николаша.
Варвара с наигранной жалостью вздохнула – что уж сделаешь – раз любовь.
Вот она Лада-Леда, жива-живехонька, и ничто ее не взяло, ни европеизация XIX века, ни революция начала XX! Но в русском культурном прочтении понятия «любовь» есть и более древние следы. Безусловно, интересны описания, сделанные исследователем мифологии и культуры М. М. Маковским в его «Сравнительном словаре мифологической символики в индоевропейских языках» и позволяющие увидеть некий более глубокий и широкий контекст. Он пишет о том, что язычники понимали любовь как космогоническое начало, внесшее гармонию в нарождающуюся вселенную, в ней же содержалась и упорядочивающая сила. Мы понимаем, что здесь он говорит о, так сказать, Большой Любви, которая не разделяется на подвиды и объединяет в себе все: любовь к Богу (или к богам), матери, истине, ближнему. Очевидно, что категоризация этого понятия, впрочем, без выделения из него ряда синонимов – явление куда более позднее, чем языческий мир. Анализируя происхождение эквивалентов слова «любовь» во множестве языков, мы убеждаемся, что это понятие исторически связано с такими понятиями как «музыка, гармония», «пустота, бездна, нуль», «вечер, ночь», «страстно желать», «слово», «говорить», «темный», «луна», «затмеваться» (о солнце), «застывший в религиозном экстазе», глупый», «дурак», «небо», цвета: красный, белый, серый. Переплетите эти исторические корни нашего представления о любви в единую косицу, выложите их как мозаику в цельную картину наших представлений о мире, и вы увидите – они складываются, они задают фундамент нашего представления о любви. Ведь любовь для нас – это и гармония, и бездна, и пустота, и глупость, и небо, и кровь.
Удивительно, что многие образы и смыслы, о которых пишет Маковский, до сих пор актуальны в индоевропейской культуре в целом и в существенной степени присущи и культуре русской, несмотря на мощные пласты сиюминутных влияний, сохранившихся в толще времени.
Эти базовые, первоначальные образы и связи мы храним в нашем «золотом фонде», даже не осознавая их. Это корни культуры, первоосновы, снабженные подробностями практик и обычаев. Это координатные оси, в которые вписываются и классические объяснения в любви Татьяны Онегину, и смелая инструкция по ухаживаниям, скаченная из интернета. Все это лежит в нас как программа, которая преобразуется во множество других программ – от генетической до школьной.
Да, очевидно, что дальше система координат, как и задающие ее векторы, могут существенно меняться. Возможно, при формировании культурных стереотипов большую роль станут играть смыслы, большие, чем смыслы отдельных культур, ведь ученые говорят, что когда-то вся твердь была единой Пангеей (всеземлей), и многое до сих пор напоминает об этом и в географии, и в геологии, и в культуре. Когда-то эта твердь – различные континенты – может снова воссоединиться и образовать последнюю в истории человечества единую цивилизацию – Пангею Ультиму, где опять сотрутся все различия и – кто знает – люди снова заговорят на одном языке и будут оперировать общими понятиями. Но это дело будущего. А сегодня у нас есть то, что есть. Язык, текст, наши судьбы.
Околдовывать, очаровывать, или Красота это страшная сила
Конечно, связь судьбы и любви – феномен не исключительно славянского происхождения. Все мы знаем, что распространенные по миру гадатели по руке, практикующие древневосточные способы предсказания судьбы, считывают с ладони и линию жизни, и линию ума, и линию сердца, то есть любви. Влияние страстей человеческих на жизнь и судьбу известно многим цивилизациям, но важно здесь, что в каждой из них этому феномену – страсти – отводится свое место, в соответствии с той трактовкой, которое это понятие получило в культуре. Так, гадание по картам преподносит «сердечные дела» с легкой иронией, а составители астрологических карт – высокомерно, всякий раз предлагая заказчику карты мыслить более глобальными категориями, чем его крохотная жизнь.
Мы в России относимся к любви и страсти серьезно, уважительно, привыкли считаться с ней и привязывать к разработанному в культуре понятию любви целый пучок моральных норм. И дело здесь не только в том, что славянские Судженицы с сердобольной младшей сестрой хранятся в нашей исторической памяти, в отличие, например, от сознания европейцев, бережно хранящих на своей цивилизационной полке шалящего мальчика Амура, лупящего своими стрелами в кого ни попадя. В запыленных закромах нашего коллективного бессознательного есть еще одно сокровище, славянская богиня Лада, которая дополняет и развивает то, что пишет на лбу новорожденного младшая из Суджениц. Прежде всего, мы «помним» Ладу – богиню любви, брака, весны и плодородия – в некоторых словах и выражениях, обозначающих согласие, радость и полноту жизни. Здесь и слово «ладно», и восклицание «лады», и выражение «пойти на лад», и даже воспроизводящие солнечную форму оладьи и оладушки, привносящие за семейный стол ощущение гармонии, подхваченное музыкальным значением слова «лад». Какие уж тут легкомысленности при таком мифологическом арсенале! Кстати, Лада, она же Лето (Леда в древнегреческой мифологии), ассоциировалась с белой лебедушкой, и поныне украшающей своим изображением не только интерьеры брачных салонов и магазинов для новобрачных, но и традиционный свадебный стол.
Кстати, в деревнях до сих пор лебедью, лебедушкой называют не только невест, но и, в качестве эвфемизма, зазноб женатых мужчин, что прекрасно отражено в прозе русских деревенщиков, например у Федора Абрамова в «Братьях и сестрах»:
– А что тут одна лебедушка перышки свои обронила – тоже отписать? – вкрадчивым голосом заговорила Варвара и подмигнула Лукашину.
Простоватый Николаша не понял сначала намека, а поняв – для вида сконфузился:
– Ну, это как сказать…
– Ох, хитрюга, – погрозила ему пальцем Варвара. – Нет того чтобы за женой начальника поухаживать.
– Дак ведь тут дело такое – любовь… – покрутил головой Николаша.
Варвара с наигранной жалостью вздохнула – что уж сделаешь – раз любовь.
Вот она Лада-Леда, жива-живехонька, и ничто ее не взяло, ни европеизация XIX века, ни революция начала XX! Но в русском культурном прочтении понятия «любовь» есть и более древние следы. Безусловно, интересны описания, сделанные исследователем мифологии и культуры М. М. Маковским в его «Сравнительном словаре мифологической символики в индоевропейских языках» и позволяющие увидеть некий более глубокий и широкий контекст. Он пишет о том, что язычники понимали любовь как космогоническое начало, внесшее гармонию в нарождающуюся вселенную, в ней же содержалась и упорядочивающая сила. Мы понимаем, что здесь он говорит о, так сказать, Большой Любви, которая не разделяется на подвиды и объединяет в себе все: любовь к Богу (или к богам), матери, истине, ближнему. Очевидно, что категоризация этого понятия, впрочем, без выделения из него ряда синонимов – явление куда более позднее, чем языческий мир. Анализируя происхождение эквивалентов слова «любовь» во множестве языков, мы убеждаемся, что это понятие исторически связано с такими понятиями как «музыка, гармония», «пустота, бездна, нуль», «вечер, ночь», «страстно желать», «слово», «говорить», «темный», «луна», «затмеваться» (о солнце), «застывший в религиозном экстазе», глупый», «дурак», «небо», цвета: красный, белый, серый. Переплетите эти исторические корни нашего представления о любви в единую косицу, выложите их как мозаику в цельную картину наших представлений о мире, и вы увидите – они складываются, они задают фундамент нашего представления о любви. Ведь любовь для нас – это и гармония, и бездна, и пустота, и глупость, и небо, и кровь.
Удивительно, что многие образы и смыслы, о которых пишет Маковский, до сих пор актуальны в индоевропейской культуре в целом и в существенной степени присущи и культуре русской, несмотря на мощные пласты сиюминутных влияний, сохранившихся в толще времени.
Эти базовые, первоначальные образы и связи мы храним в нашем «золотом фонде», даже не осознавая их. Это корни культуры, первоосновы, снабженные подробностями практик и обычаев. Это координатные оси, в которые вписываются и классические объяснения в любви Татьяны Онегину, и смелая инструкция по ухаживаниям, скаченная из интернета. Все это лежит в нас как программа, которая преобразуется во множество других программ – от генетической до школьной.
Да, очевидно, что дальше система координат, как и задающие ее векторы, могут существенно меняться. Возможно, при формировании культурных стереотипов большую роль станут играть смыслы, большие, чем смыслы отдельных культур, ведь ученые говорят, что когда-то вся твердь была единой Пангеей (всеземлей), и многое до сих пор напоминает об этом и в географии, и в геологии, и в культуре. Когда-то эта твердь – различные континенты – может снова воссоединиться и образовать последнюю в истории человечества единую цивилизацию – Пангею Ультиму, где опять сотрутся все различия и – кто знает – люди снова заговорят на одном языке и будут оперировать общими понятиями. Но это дело будущего. А сегодня у нас есть то, что есть. Язык, текст, наши судьбы.
Околдовывать, очаровывать, или Красота это страшная сила
Какова роль женщины в русской любовной истории? Босая, беременная и на кухне? О, нет! Ее специализация намного шире. Причем не только в русском, но и в более масштабном культурном пространстве.
Обратимся к нашей самой ранней памяти, зафиксированной в русских народных сказках. Никакой любви там нет, как нет и вообще описания чувств. Не предполагали старые жанры лиризма, эгоизма, антропоцентризма. В них все больше говорилось о деяниях, нежели о словотворчестве. Но это в данном случае нам не помеха. Русские сказки помогают понять главное: что же женщина делает и в чем суть этого действия. Скажу сразу, она была и есть – чаровница (колдунья). Это следует воспринимать и серьезно и не вполне.
Но разберемся во всем по порядку.
До конца XVIII века у нас нет ни одного художественного текста, где мы могли бы найти объяснение в любви. Но у нас есть корпус текстов, задающих восприятие женщины и ее роль в любовном объяснении. Именно эти тексты помогают понять, почему женщина может мужчину околдовать, очаровать, обворожить, лишить разума, и почему весь этот набор действий закреплен именно за ней. Мужчина всего этого не умеет. Не его это дело очаровывать и околдовывать, если он натурал. Он околдовал ее, он обворожил ее, он очаровал ее – бред да и только! Если только мы не имеем в виду, что он очаровал ее своим умом или остроумием. Но в основном у мужчины совершенно другой репертуар: он должен быть сильным, надежным, смелым. То есть мужественным, умеющим сносить тяготы и терпеть неудобства. А вот магические действия совершает именно женщина, желая получить власть над мужчиной, да и над миром в целом.
Чем занимаются уважаемые герои и героини в русских народных сказках, да и не только в русских? Состязаются именно в магии, волшебстве. Герой задает невесте сложные задачки, а она, волшебница, кудесница, поколдовав немного, с успехом их решает. Такова и Царевна-Лягушка, и Царь-Девица, и Василиса Прекрасная и все-все-все. Они все – волшебницы, а вот избранники их – не обязательно. Во многом такое распределение ролей осталось и до сих пор, как в семье, так и в общественной жизни.
Мужчины, конечно, тоже наделены волшебными умениями. Но это их искусство касается не частной жизни, не лично-сердечных дел, а дел совершенно иного масштаба: дел общинных, государственных – «больших» дел.
Обратите внимание: гадалка – всегда женщина, гадание на картах прочно закреплено именно за ней, а вот прорицатель, пророк, шаман, как и священнослужитель – всегда мужчина, что и понятно: стратегические и тактические, жизненно важные вопросы (начинать или не начинать войну, остановить эпидемию, вызвать дождь, чтобы спасти урожай) – функция мужская. А вот дела конкретной человеческой судьбы может провидеть и женщина тоже. Иначе говоря, область разума и силы чаще контролируется мужским началом, пускай даже и использующим шаманские технологии, а область чувств, магия чувства – явно женская прерогатива.
Именно это мы и видим в ранних художественных текстах – «Слове о полку Игореве», «Повести о Петре и Февронии Муромских» и сказках, записанных в XVI–XVII веках. Женщины-волшебницы, мудрые, врачующие, способные к превращениям, умеющие говорить с ветром и реками, «плакать кукушкой», как Ярославна (не будем забывать, что кукушка – как раз та птица, которая для нас, славян, знает ответ на главный вопрос, касающийся человеческой жизни – кому сколько лет жить) и многое другое. Мудрейшая врачевательница Феврония, Василиса Прекрасная, Елена Премудрая, Царь-Девица, Марфа-Царевна – все это женщины, превосходящие своих простоватых и иногда хитроватых мужчин в одном и главном: они видят и знают невидимую суть жизни, они умеют совершать волшебство, без которого ум и сила мужчин зачастую бессильны перед таким сложным миром, наполненным злой волей людей и злым колдовским духом.
О русских сказках написано много, и нет смысла пересказывать уже сказанное. Для нас важно другое: как эти женские «колдовство» и «ворожба» повлияли на дошедший до наших дней миф о любви, что именно в нашем сегодняшнем восприятии феномена любви и роли в нем женщины осталось от Февронии и Василисы Прекрасной?
Для этого посмотрим, с чем ассоциировали женщину давным-давно, в эпоху, когда господствовал единый индоевропейский пласт представлений. Во всех индоевропейских языках женщина могла олицетворять судьбу, само женское существо выступало как божество «верхнего мира» и находилось в верхнем регистре языческого пантеона. С понятием женщина ассоциировались такие наиважнейшие понятия как «набожный, святой» и «правда». Это очень интересная реконструкция. Как набожность, святость и приверженность правде могут быть связаны с колдовскими чарами женщины? Женщины что, говорят правду?
Пресловутая двойственность, с древнейших времен раскалывающая наше восприятие жизни пополам: плюс и минус, добро и зло, колдовство и волшебство. Женщина, в отличие от мужчины, принципиально двойственна, соединяет в своем образе возможность быть воплощением и добра и зла. Человек, как творение Божье, изначально благ, а женщина? Мужчина – воплощение бога, существо, созданное по образу и подобию Всевышнего – благ, не так ли? Он скорее объект, а не субъект соблазнения, в то время как именно через женщину змий искушает яблоком, ворожбой, видимостью своей красоты. А как же тогда ее святость и прочная ассоциированность ее с правдой? В какой точке «встречаются» правда и женщина? Полагаю, что, имея возможность быть разной, именно женщина и знает правду. Именно она знает, что и как на самом деле. Именно она, повелевая видимостью, удерживает суть.
Здесь любопытно отметить, что правда до сих пор нами подспудно ассоциируется, образно мыслится как женщина. Посмотрите, как мы употребляем слово «правда». Мы говорим о ней: «голая», «сермяжная», «правду надо защищать», «за правду нужно бороться», «ее нужно любить». А еще «правда» бывает солдатская, крестьянская, рабочая, она может пахнуть потом, водкой, над правдой можно издеваться, втаптывать правду в грязь, и ее защита – одна из функций сильного ответственного мужчины. Русская правда похожа на женщину, девушку из низов, вся правда о жизни которой рассказана в коммунистической газете, скоро уже век как выходящей в России под названием «Правда». Но, спустившись «вниз», приняв ассоциацию с «девушкой из низов», правда никак не утратила своей божественности. Она прочно в нашем сознании ассоциирована с Солнцем, которое освещает наш путь, проливая свет на все темное, неясное, ложное.
Но вернемся к истокам восприятия женщины. Сами женские существа и так называемые женские явления природы, творящие жизнь на земле, во многих индоевропейских культурах обожествлялись и были предметом религиозного почитания. Они так или иначе олицетворяли мать-землю, которая родит все живое, оплодотворяемая небом, от которого и Солнце, необходимое для жизни, и дождевая вода. Земля в языках, где существительные бывают мужского и женского рода, как правило, женского рода, в то время как небо – всегда мужского. Женщина-земля с помощью неба дает жизнь всему живому, она – синоним жизни. Несет ли современная женщина, давно уже не живущая лишь для того, чтобы родить следующее поколение людей в себе частичку этого смысла? Или эти смыслы ушли в прошлое, как и осознание нами зависимости от сельского хозяйства? Разве мы не считаем, что творог добывается из вареников, а булки растут на ветках? Если еда берется из супермаркетов, а дети из пробирки, у женщины не остается никакой специфической роли, и нечего им подавать пальто и пропускать их в дверь. Если нет сельского хозяйства, естественного воспроизводства как мировоззренческой оси, значит, уместен феминизм со всеми его выкрутасами. Но если в нас живет необходимость в тепле, защите (получаемой от матери, а не от государства), если мы еще помним, что все-таки часть природы и несем ее в себе, то тогда женщина со всем своим первобытным оперением еще актуальна для нас как особенное сакральное существо.
Вот какой набор смыслов мы унаследовали от старой индоевропейской цивилизации, застывшей в системе индоевропейских языков: женщина (на этимологическом уровне) ассоциировалась с серединой, пупом земли, половиной, пустотой, коровой (священное животное, кормилица), а также со звездой (не забудем, что звезды видны ночью и поэтому с небом-мужчиной не конкурируют). Давайте посмотрим внимательнее на этот список понятий, который я бы развернула в смысловом отношении так: середина и пуп земли – это месторасположение, которое может быть выражено понятием «главный»; пустота – это потенциальность к наполнению, а также «то, из чего или где может что-то появиться»; половина – важнейший, как мы увидим далее, смысл – означает принципиальную дополнительность, само-недостаточность, потенциальность к соединению; звезда – высшее, прекрасное, дающее свет ночью; корова – через понятие «источник еды» – материнство, дом, хозяйство, тепло и далее понятия этого же смыслового ряда.
Как же так, удивитесь вы: Солнце правды – это женщина, а Солнце как таковое – мужчина? Где логика? А логика здесь совсем другая, не та, что мы привыкли, не однозначная. Одно перетекает в другое и имеет множество разных личин и воплощений. А разве прошлое в наших головах устроено иначе? Разве оно однозначно, прямолинейно, последовательно?
В индоевропейском пласте зафиксирован и противоположный «нижний» ряд ассоциирования женщины со всякой нечистью. Она этимологически связана и со злом, и с ненавистью, и с чем-то мерзким, и со словом «тьма», и с глаголом «осквернять». Все правильно: все живое и настоящее внутренне противоречиво. Историческая память не грешит одномерностью, которой в такой большой степени грешит наш ум, сводящий все к плоскостным, а не объемным моделям.
Язык культурологии назвал бы женщину типичным «перевертышем», имеющим темную и светлую стороны, ассоциирующимся с верхним, божественным, и нижним, анти-божественным началом. Вообще, двойственность, как известно, свойственна человеку как таковому, совмещающему в себе и божественное и творное начала, но применительно к нашему разговору женщина изначально опаснее мужчины – она ведь и красива, и обворожительна и владеет искусством обольщения, а мужчина, ослепленный этим ее искусством, следует своей природе и попадается в ловушку. Очевидно, поэтому инквизиция в первую очередь коснулась женщин. Важно, что эта двойственность возникла не в Средние века, представляющие женщину, в частности, как «лиру дьявола» (в Европе), а значительно раньше. Такая мыслимая исходная разнородность уходит корнями в древнейшие, так называемые близнечные мифы, трактующие мир и ситуацию как противоборство двух начал (света и тьмы, добра и зла, Каина и Авеля, Ромула и Рема и так далее). По моему мнению, именно они предопределили саму возможность переноса этой противоположности внутрь явлений и сущностей, что позволяет нам сегодня оперировать понятием «внутренней противоречивости». Разве не эта пресловутая внутренняя противоречивость роднит Еву с Настасьей Филипповной, Февронию с Аксиньей, а Елену Прекрасную с Анной Карениной?
Но вспомним наш первоначальный вопрос. О колдовстве очаровательных женщин. Как же женщины колдуют, очаровывают, привораживают?
Посмотрим вначале, что такое они умеют делать в русских сказках, ведь только из этой ранней языческой стихии может происходить представление о колдовстве и ворожбе. После сказки о Гарри Поттере все знают (вспомнили), что разговаривать с силами природы и животными умеют только волшебники или святые (к примеру Франциск Ассизский знал язык зверей). Также у ученых-волшебников имеется и оборотное зелье, превращающее их в зверей. Ярославна («Слово о полку Игореве») умеет превращаться в кукушку («Обернусь я, бедная, кукушкой, По Дунаю-речке полечу»), разговаривает с ветром, Днепром, Солнцем, провидит будущее. Сомнений нет, она – волшебница. Причем, как уже было отмечено, волшебница, оборачивающаяся в птицу, знающую, сколько кому жить. Ничуть не уступает ей и Феврония («Повесть о Петре и Февронии Муромских») – мудрая врачевательница, которая исцеляет своего первоначально хворого, хитроватого, лживого, недалекого в делах государственных мужа. Очевидно, что он человек обыкновенный, ведь именно обыкновенным людям свойственны и хворобы, и хитрость, и лживость, а вот она – явно волшебница. Она может отодвигать срок смерти, вышивая и расшивая ткани.
«В то время, когда преподобная и блаженная Феврония, нареченная Ефросинией, вышивала лики святых на воздухе для соборного храма пречистой Богородицы, преподобный и блаженный князь Петр, нареченный Давидом, послал к ней сказать:
«О сестра Ефросиния! Пришло время кончины, но жду тебя, чтобы вместе отойти к Богу». Она же ответила: «Подожди, господин, пока дошью воздух во святую церковь». Он во второй раз послал сказать: «Недолго могу ждать тебя». И в третий раз прислал сказать: «Уже умираю и не могу больше ждать!» Она же в это время заканчивала вышивание того святого воздуха: только у одного святого мантию еще не докончила, а лицо уже вышила; и остановилась, и воткнула иглу свою в воздух, и замотала вокруг нее нитку, которой вышивала. И послала сказать блаженному Петру, нареченному Давидом, что умирает вместе с ним. И, помолившись, отдали они оба святые свои души в руки Божии в двадцать пятый день месяца июня».
Сам этот мотив – чудотворной швеи – очень хорошо известен в истории представлений индоевропейцев. И его описание позволяет понять, почему шитье и вышивание, как и любое рукоделие, считается чисто женским делом на протяжении всего того времени, что люди себя помнят, а, говоря о судьбе, мы часто используем образ нити, которая может рваться, путаться и так далее. Была у славян такая богиня – Макошь (Мокошь) – богиня всей Судьбы, к имени которой многие возводят также и слово «мать» – главнейшее слово в жизни любого человека. Это старшая из богинь – прях судьбы, а также покровительница женских рукоделий; попечительствует женскому плодородию и урожайности, хозяйственности и достатку в доме. Вот почему у Пушкина «три сестрицы под окном пряли поздно вечерком…» Такие же ткачихи да вышивальщицы были у многих народов. У древних греков в прядильщицах судьбы были Мойры, у германцев пряхами судьбы «работали» Норнмы и Фригга – жена Одина, прявшая на своем Колесе, и так далее. Богини – пряхи судьбы во многих верованиях предстают по трое, в славянской мифологии ткать Пряжу Судеб Макоши помогают ее младшие сестры – богини Доля и Недоля, связующие покутными нитями человека с плодами его трудов – добрыми или злыми. Покута – то, что связывает начало и конец всякого дела, причину и следствие, делаемое и делающего, творение и творца, намерение и результат, и т. п.
Макошь также «по совместительству» – богиня плодородия, мать урожаев. Понятно, что она связана с Землей (в этом ее культ близок к культу Матери Сырой Земли) и Водой (которая здесь также выступает в роли материнской, жизнезарождающей среды). Но что для нас самое важное в данном случае – это то, что Макошь – также богиня колдовства и хозяйка перехода из этого мира в мир иной. Вот кто такая на самом деле наша Феврония! И другие героини русских народных сказок, все непременно умеющие и прясть, и ткать, и шить.
Вот общий список того, кем является Макошь:
1. Богиня всей Судьбы.
2. Великая Мать, богиня плодородия, связана с урожаем, имеет 12–13 годовых праздников (и может чествоваться каждое полнолуние).
3. Богиня магии и волшебства, жена Велеса и Хозяйка перекрестков мироздания между мирами.
4. Защитница и покровительница хозяек.
5. В нижней ипостаси является знаменитой Ягой, в этом случае можно говорить, что она мать ветров, что жизнь и смерть ей подвластны в равной мере.
6. Хозяйка Живой Природы.
Макошь – центральный персонаж древнерусского пантеона. Она была единственным женским божеством, чей идол в Киеве стоял на вершине холма рядом с кумирами Перуна и других божеств.
А что такого магического явила нам Царевна-Лягушка? Где ее такие уж особые умения?
Во-первых, она умеет перевоплощаться и этим испытывать людей.
Во-вторых, она умеет чудесно готовить.
В третьих, она умеет волшебно танцевать, да так, что у нее из одного рукава озеро разливается, а из другого выпархивают белые лебеди и плывут по нему. Да, да, те самые лебеди, что напоминают нам о Леде и Ладе.
Таковы же в магическом искусстве и Марфа-Царевна, и Царь-Девица, и Елена Премудрая, которую перехитрил-таки простой солдат, обернувшись малиновкой. Он-то тоже, видать, был волшебником, и они на страницах сказки соревновались в силе своего волшебства.
Странная вещь, вроде бы в сказке ложь, да в ней урок! Многие, очень многие из архаичных техник подсознательно практикуются и по сей день, что отчетливо видно из множества актуальных запретов и предписаний. Давайте вдумаемся, что можно, а чего не следует делать девочкам и женщинам. Какие и на что в нашей современной культуре наложены табу?
В наших школах до определенного возраста нельзя делать макияж и носить украшения. Девочке третьего или четвертого класса, если она придет с накрашенными глазами, сделают замечание, а то и вызовут в школу родителей. А почему? Потому что это слишком рано проявляет сексуальность? Уподобляет еще несозревших девочек взрослым женщинам? Но почему тогда, как правило, несколько отстающие в развитии мальчики должны на это реагировать, так сказать, получать этот сигнал о выражаемом сексуальном намерении и намерении вести сексуальную игру? Или учителя пекутся о том, что лолиты будут замечены не сверстниками, а гумбертами гумбертами? По моему убеждению, табу здесь вызвано пробуждением неосознанного древнего желания околдовывать и очаровывать раньше положенного срока. Дело не в том, что девочка красит губы, подражая маме, – ведь маме в других случаях не возбраняется подражать, а в том, что ей социум, виртуальный совет старейшин, сочинивший наши нормы и каноны и безвестно канувший в Лету, еще не скомандовал: ты – представительница высшего, а также низшего мира, способная к продолжению рода, и ты можешь начинать свой ритуал, потому что мы считаем тебя уже достойной этого!
Что современная традиция считает мерилом этой достойности? Возраст. Почему? Потому что так структурирована и иерархизирована наша общественная жизнь. В ней все измеряется цифрами.
Обратимся к нашей самой ранней памяти, зафиксированной в русских народных сказках. Никакой любви там нет, как нет и вообще описания чувств. Не предполагали старые жанры лиризма, эгоизма, антропоцентризма. В них все больше говорилось о деяниях, нежели о словотворчестве. Но это в данном случае нам не помеха. Русские сказки помогают понять главное: что же женщина делает и в чем суть этого действия. Скажу сразу, она была и есть – чаровница (колдунья). Это следует воспринимать и серьезно и не вполне.
Но разберемся во всем по порядку.
До конца XVIII века у нас нет ни одного художественного текста, где мы могли бы найти объяснение в любви. Но у нас есть корпус текстов, задающих восприятие женщины и ее роль в любовном объяснении. Именно эти тексты помогают понять, почему женщина может мужчину околдовать, очаровать, обворожить, лишить разума, и почему весь этот набор действий закреплен именно за ней. Мужчина всего этого не умеет. Не его это дело очаровывать и околдовывать, если он натурал. Он околдовал ее, он обворожил ее, он очаровал ее – бред да и только! Если только мы не имеем в виду, что он очаровал ее своим умом или остроумием. Но в основном у мужчины совершенно другой репертуар: он должен быть сильным, надежным, смелым. То есть мужественным, умеющим сносить тяготы и терпеть неудобства. А вот магические действия совершает именно женщина, желая получить власть над мужчиной, да и над миром в целом.
Чем занимаются уважаемые герои и героини в русских народных сказках, да и не только в русских? Состязаются именно в магии, волшебстве. Герой задает невесте сложные задачки, а она, волшебница, кудесница, поколдовав немного, с успехом их решает. Такова и Царевна-Лягушка, и Царь-Девица, и Василиса Прекрасная и все-все-все. Они все – волшебницы, а вот избранники их – не обязательно. Во многом такое распределение ролей осталось и до сих пор, как в семье, так и в общественной жизни.
Мужчины, конечно, тоже наделены волшебными умениями. Но это их искусство касается не частной жизни, не лично-сердечных дел, а дел совершенно иного масштаба: дел общинных, государственных – «больших» дел.
Обратите внимание: гадалка – всегда женщина, гадание на картах прочно закреплено именно за ней, а вот прорицатель, пророк, шаман, как и священнослужитель – всегда мужчина, что и понятно: стратегические и тактические, жизненно важные вопросы (начинать или не начинать войну, остановить эпидемию, вызвать дождь, чтобы спасти урожай) – функция мужская. А вот дела конкретной человеческой судьбы может провидеть и женщина тоже. Иначе говоря, область разума и силы чаще контролируется мужским началом, пускай даже и использующим шаманские технологии, а область чувств, магия чувства – явно женская прерогатива.
Именно это мы и видим в ранних художественных текстах – «Слове о полку Игореве», «Повести о Петре и Февронии Муромских» и сказках, записанных в XVI–XVII веках. Женщины-волшебницы, мудрые, врачующие, способные к превращениям, умеющие говорить с ветром и реками, «плакать кукушкой», как Ярославна (не будем забывать, что кукушка – как раз та птица, которая для нас, славян, знает ответ на главный вопрос, касающийся человеческой жизни – кому сколько лет жить) и многое другое. Мудрейшая врачевательница Феврония, Василиса Прекрасная, Елена Премудрая, Царь-Девица, Марфа-Царевна – все это женщины, превосходящие своих простоватых и иногда хитроватых мужчин в одном и главном: они видят и знают невидимую суть жизни, они умеют совершать волшебство, без которого ум и сила мужчин зачастую бессильны перед таким сложным миром, наполненным злой волей людей и злым колдовским духом.
О русских сказках написано много, и нет смысла пересказывать уже сказанное. Для нас важно другое: как эти женские «колдовство» и «ворожба» повлияли на дошедший до наших дней миф о любви, что именно в нашем сегодняшнем восприятии феномена любви и роли в нем женщины осталось от Февронии и Василисы Прекрасной?
Для этого посмотрим, с чем ассоциировали женщину давным-давно, в эпоху, когда господствовал единый индоевропейский пласт представлений. Во всех индоевропейских языках женщина могла олицетворять судьбу, само женское существо выступало как божество «верхнего мира» и находилось в верхнем регистре языческого пантеона. С понятием женщина ассоциировались такие наиважнейшие понятия как «набожный, святой» и «правда». Это очень интересная реконструкция. Как набожность, святость и приверженность правде могут быть связаны с колдовскими чарами женщины? Женщины что, говорят правду?
Пресловутая двойственность, с древнейших времен раскалывающая наше восприятие жизни пополам: плюс и минус, добро и зло, колдовство и волшебство. Женщина, в отличие от мужчины, принципиально двойственна, соединяет в своем образе возможность быть воплощением и добра и зла. Человек, как творение Божье, изначально благ, а женщина? Мужчина – воплощение бога, существо, созданное по образу и подобию Всевышнего – благ, не так ли? Он скорее объект, а не субъект соблазнения, в то время как именно через женщину змий искушает яблоком, ворожбой, видимостью своей красоты. А как же тогда ее святость и прочная ассоциированность ее с правдой? В какой точке «встречаются» правда и женщина? Полагаю, что, имея возможность быть разной, именно женщина и знает правду. Именно она знает, что и как на самом деле. Именно она, повелевая видимостью, удерживает суть.
Здесь любопытно отметить, что правда до сих пор нами подспудно ассоциируется, образно мыслится как женщина. Посмотрите, как мы употребляем слово «правда». Мы говорим о ней: «голая», «сермяжная», «правду надо защищать», «за правду нужно бороться», «ее нужно любить». А еще «правда» бывает солдатская, крестьянская, рабочая, она может пахнуть потом, водкой, над правдой можно издеваться, втаптывать правду в грязь, и ее защита – одна из функций сильного ответственного мужчины. Русская правда похожа на женщину, девушку из низов, вся правда о жизни которой рассказана в коммунистической газете, скоро уже век как выходящей в России под названием «Правда». Но, спустившись «вниз», приняв ассоциацию с «девушкой из низов», правда никак не утратила своей божественности. Она прочно в нашем сознании ассоциирована с Солнцем, которое освещает наш путь, проливая свет на все темное, неясное, ложное.
Но вернемся к истокам восприятия женщины. Сами женские существа и так называемые женские явления природы, творящие жизнь на земле, во многих индоевропейских культурах обожествлялись и были предметом религиозного почитания. Они так или иначе олицетворяли мать-землю, которая родит все живое, оплодотворяемая небом, от которого и Солнце, необходимое для жизни, и дождевая вода. Земля в языках, где существительные бывают мужского и женского рода, как правило, женского рода, в то время как небо – всегда мужского. Женщина-земля с помощью неба дает жизнь всему живому, она – синоним жизни. Несет ли современная женщина, давно уже не живущая лишь для того, чтобы родить следующее поколение людей в себе частичку этого смысла? Или эти смыслы ушли в прошлое, как и осознание нами зависимости от сельского хозяйства? Разве мы не считаем, что творог добывается из вареников, а булки растут на ветках? Если еда берется из супермаркетов, а дети из пробирки, у женщины не остается никакой специфической роли, и нечего им подавать пальто и пропускать их в дверь. Если нет сельского хозяйства, естественного воспроизводства как мировоззренческой оси, значит, уместен феминизм со всеми его выкрутасами. Но если в нас живет необходимость в тепле, защите (получаемой от матери, а не от государства), если мы еще помним, что все-таки часть природы и несем ее в себе, то тогда женщина со всем своим первобытным оперением еще актуальна для нас как особенное сакральное существо.
Вот какой набор смыслов мы унаследовали от старой индоевропейской цивилизации, застывшей в системе индоевропейских языков: женщина (на этимологическом уровне) ассоциировалась с серединой, пупом земли, половиной, пустотой, коровой (священное животное, кормилица), а также со звездой (не забудем, что звезды видны ночью и поэтому с небом-мужчиной не конкурируют). Давайте посмотрим внимательнее на этот список понятий, который я бы развернула в смысловом отношении так: середина и пуп земли – это месторасположение, которое может быть выражено понятием «главный»; пустота – это потенциальность к наполнению, а также «то, из чего или где может что-то появиться»; половина – важнейший, как мы увидим далее, смысл – означает принципиальную дополнительность, само-недостаточность, потенциальность к соединению; звезда – высшее, прекрасное, дающее свет ночью; корова – через понятие «источник еды» – материнство, дом, хозяйство, тепло и далее понятия этого же смыслового ряда.
Как же так, удивитесь вы: Солнце правды – это женщина, а Солнце как таковое – мужчина? Где логика? А логика здесь совсем другая, не та, что мы привыкли, не однозначная. Одно перетекает в другое и имеет множество разных личин и воплощений. А разве прошлое в наших головах устроено иначе? Разве оно однозначно, прямолинейно, последовательно?
В индоевропейском пласте зафиксирован и противоположный «нижний» ряд ассоциирования женщины со всякой нечистью. Она этимологически связана и со злом, и с ненавистью, и с чем-то мерзким, и со словом «тьма», и с глаголом «осквернять». Все правильно: все живое и настоящее внутренне противоречиво. Историческая память не грешит одномерностью, которой в такой большой степени грешит наш ум, сводящий все к плоскостным, а не объемным моделям.
Язык культурологии назвал бы женщину типичным «перевертышем», имеющим темную и светлую стороны, ассоциирующимся с верхним, божественным, и нижним, анти-божественным началом. Вообще, двойственность, как известно, свойственна человеку как таковому, совмещающему в себе и божественное и творное начала, но применительно к нашему разговору женщина изначально опаснее мужчины – она ведь и красива, и обворожительна и владеет искусством обольщения, а мужчина, ослепленный этим ее искусством, следует своей природе и попадается в ловушку. Очевидно, поэтому инквизиция в первую очередь коснулась женщин. Важно, что эта двойственность возникла не в Средние века, представляющие женщину, в частности, как «лиру дьявола» (в Европе), а значительно раньше. Такая мыслимая исходная разнородность уходит корнями в древнейшие, так называемые близнечные мифы, трактующие мир и ситуацию как противоборство двух начал (света и тьмы, добра и зла, Каина и Авеля, Ромула и Рема и так далее). По моему мнению, именно они предопределили саму возможность переноса этой противоположности внутрь явлений и сущностей, что позволяет нам сегодня оперировать понятием «внутренней противоречивости». Разве не эта пресловутая внутренняя противоречивость роднит Еву с Настасьей Филипповной, Февронию с Аксиньей, а Елену Прекрасную с Анной Карениной?
Но вспомним наш первоначальный вопрос. О колдовстве очаровательных женщин. Как же женщины колдуют, очаровывают, привораживают?
Посмотрим вначале, что такое они умеют делать в русских сказках, ведь только из этой ранней языческой стихии может происходить представление о колдовстве и ворожбе. После сказки о Гарри Поттере все знают (вспомнили), что разговаривать с силами природы и животными умеют только волшебники или святые (к примеру Франциск Ассизский знал язык зверей). Также у ученых-волшебников имеется и оборотное зелье, превращающее их в зверей. Ярославна («Слово о полку Игореве») умеет превращаться в кукушку («Обернусь я, бедная, кукушкой, По Дунаю-речке полечу»), разговаривает с ветром, Днепром, Солнцем, провидит будущее. Сомнений нет, она – волшебница. Причем, как уже было отмечено, волшебница, оборачивающаяся в птицу, знающую, сколько кому жить. Ничуть не уступает ей и Феврония («Повесть о Петре и Февронии Муромских») – мудрая врачевательница, которая исцеляет своего первоначально хворого, хитроватого, лживого, недалекого в делах государственных мужа. Очевидно, что он человек обыкновенный, ведь именно обыкновенным людям свойственны и хворобы, и хитрость, и лживость, а вот она – явно волшебница. Она может отодвигать срок смерти, вышивая и расшивая ткани.
«В то время, когда преподобная и блаженная Феврония, нареченная Ефросинией, вышивала лики святых на воздухе для соборного храма пречистой Богородицы, преподобный и блаженный князь Петр, нареченный Давидом, послал к ней сказать:
«О сестра Ефросиния! Пришло время кончины, но жду тебя, чтобы вместе отойти к Богу». Она же ответила: «Подожди, господин, пока дошью воздух во святую церковь». Он во второй раз послал сказать: «Недолго могу ждать тебя». И в третий раз прислал сказать: «Уже умираю и не могу больше ждать!» Она же в это время заканчивала вышивание того святого воздуха: только у одного святого мантию еще не докончила, а лицо уже вышила; и остановилась, и воткнула иглу свою в воздух, и замотала вокруг нее нитку, которой вышивала. И послала сказать блаженному Петру, нареченному Давидом, что умирает вместе с ним. И, помолившись, отдали они оба святые свои души в руки Божии в двадцать пятый день месяца июня».
Сам этот мотив – чудотворной швеи – очень хорошо известен в истории представлений индоевропейцев. И его описание позволяет понять, почему шитье и вышивание, как и любое рукоделие, считается чисто женским делом на протяжении всего того времени, что люди себя помнят, а, говоря о судьбе, мы часто используем образ нити, которая может рваться, путаться и так далее. Была у славян такая богиня – Макошь (Мокошь) – богиня всей Судьбы, к имени которой многие возводят также и слово «мать» – главнейшее слово в жизни любого человека. Это старшая из богинь – прях судьбы, а также покровительница женских рукоделий; попечительствует женскому плодородию и урожайности, хозяйственности и достатку в доме. Вот почему у Пушкина «три сестрицы под окном пряли поздно вечерком…» Такие же ткачихи да вышивальщицы были у многих народов. У древних греков в прядильщицах судьбы были Мойры, у германцев пряхами судьбы «работали» Норнмы и Фригга – жена Одина, прявшая на своем Колесе, и так далее. Богини – пряхи судьбы во многих верованиях предстают по трое, в славянской мифологии ткать Пряжу Судеб Макоши помогают ее младшие сестры – богини Доля и Недоля, связующие покутными нитями человека с плодами его трудов – добрыми или злыми. Покута – то, что связывает начало и конец всякого дела, причину и следствие, делаемое и делающего, творение и творца, намерение и результат, и т. п.
Макошь также «по совместительству» – богиня плодородия, мать урожаев. Понятно, что она связана с Землей (в этом ее культ близок к культу Матери Сырой Земли) и Водой (которая здесь также выступает в роли материнской, жизнезарождающей среды). Но что для нас самое важное в данном случае – это то, что Макошь – также богиня колдовства и хозяйка перехода из этого мира в мир иной. Вот кто такая на самом деле наша Феврония! И другие героини русских народных сказок, все непременно умеющие и прясть, и ткать, и шить.
Вот общий список того, кем является Макошь:
1. Богиня всей Судьбы.
2. Великая Мать, богиня плодородия, связана с урожаем, имеет 12–13 годовых праздников (и может чествоваться каждое полнолуние).
3. Богиня магии и волшебства, жена Велеса и Хозяйка перекрестков мироздания между мирами.
4. Защитница и покровительница хозяек.
5. В нижней ипостаси является знаменитой Ягой, в этом случае можно говорить, что она мать ветров, что жизнь и смерть ей подвластны в равной мере.
6. Хозяйка Живой Природы.
Макошь – центральный персонаж древнерусского пантеона. Она была единственным женским божеством, чей идол в Киеве стоял на вершине холма рядом с кумирами Перуна и других божеств.
А что такого магического явила нам Царевна-Лягушка? Где ее такие уж особые умения?
Во-первых, она умеет перевоплощаться и этим испытывать людей.
Во-вторых, она умеет чудесно готовить.
В третьих, она умеет волшебно танцевать, да так, что у нее из одного рукава озеро разливается, а из другого выпархивают белые лебеди и плывут по нему. Да, да, те самые лебеди, что напоминают нам о Леде и Ладе.
Таковы же в магическом искусстве и Марфа-Царевна, и Царь-Девица, и Елена Премудрая, которую перехитрил-таки простой солдат, обернувшись малиновкой. Он-то тоже, видать, был волшебником, и они на страницах сказки соревновались в силе своего волшебства.
Странная вещь, вроде бы в сказке ложь, да в ней урок! Многие, очень многие из архаичных техник подсознательно практикуются и по сей день, что отчетливо видно из множества актуальных запретов и предписаний. Давайте вдумаемся, что можно, а чего не следует делать девочкам и женщинам. Какие и на что в нашей современной культуре наложены табу?
В наших школах до определенного возраста нельзя делать макияж и носить украшения. Девочке третьего или четвертого класса, если она придет с накрашенными глазами, сделают замечание, а то и вызовут в школу родителей. А почему? Потому что это слишком рано проявляет сексуальность? Уподобляет еще несозревших девочек взрослым женщинам? Но почему тогда, как правило, несколько отстающие в развитии мальчики должны на это реагировать, так сказать, получать этот сигнал о выражаемом сексуальном намерении и намерении вести сексуальную игру? Или учителя пекутся о том, что лолиты будут замечены не сверстниками, а гумбертами гумбертами? По моему убеждению, табу здесь вызвано пробуждением неосознанного древнего желания околдовывать и очаровывать раньше положенного срока. Дело не в том, что девочка красит губы, подражая маме, – ведь маме в других случаях не возбраняется подражать, а в том, что ей социум, виртуальный совет старейшин, сочинивший наши нормы и каноны и безвестно канувший в Лету, еще не скомандовал: ты – представительница высшего, а также низшего мира, способная к продолжению рода, и ты можешь начинать свой ритуал, потому что мы считаем тебя уже достойной этого!
Что современная традиция считает мерилом этой достойности? Возраст. Почему? Потому что так структурирована и иерархизирована наша общественная жизнь. В ней все измеряется цифрами.