Страница:
Екатерина Великая
Сердце императрицы
Автор не претендует ни на историческую достоверность описанных событий, ни на педантично-точное соблюдение хронологии. Цель романа иная – рассказать об удивительной женщине и ее необыкновенной судьбе. Еще раз взглянуть на «галантный век», попытаться понять, почему история великой императрицы волнует наших современников и по сей день…
Она легко прощала и никого не ненавидела… Она любила жизнь… и обладала добрым сердцем.
Из собственноручно написанной эпитафии
Предисловие
Великая женщина
Имя Екатерины Великой на слуху уже не один век. Ее хвалили и хулили, описывали бедность ее двора и богатство ее двора, старомодность нарядов и исключительную любовь к моде, красоту фаворитов и уродство фаворитов… Конечно, можно говорить о завистливости людей, можно говорить о доброжелательности, но ясно одно – эта женщина, сто раз великая правительница, никого не могла оставить равнодушным.
В воспоминаниях современников, конечно, истины больше, но и они, увы, грешат тем, что принимали видимое за истинное: кто-то говорил о живом уме юной принцессы, кто-то, напротив, называл ее недалекой. Однако не найти человека, который бы дал оценку, не окрашенную эмоциями…
Так какой же была она сама? Что чувствовала, почему поступала так, а не иначе, какими руководствовалась резонами, каких друзей выбирала?..
Быть может, не все рассказанное здесь с точки зрения истории достоверно. Быть может, автора можно упрекнуть в предвзятости. Однако для него главным был ответ на вопрос «почему». Что сделало юную наивную Фике Великой Екатериной, какими были ее радости и печали? Какой была она сама – уверенной или робкой, решительной или не очень?
И конечно, какими были те мужчины, что окружали ее? Быть может, упоминаний о любовниках и фаворитах можно было бы избежать, возможно, стоило бы сосредоточиться на одной только принцессе. Но мы же, и великие и малые, коронованные и простолюдины, – не только то, что нам даровано судьбой, но и то, что делает с нами наше окружение. Поэтому придется не просто упомянуть о поклонниках и возлюбленных, но и подслушать, о чем они беседовали и с юной принцессой, и с жаждущей трона великой княгиней, и с мечтающей о подлинном чувстве императрицей. Быть может, удастся не только послушать их разговоры, но и заглянуть в мысли тех, кого Екатерина числила своими друзьями, кого называла своими любимыми и от кого избавлялась как от недоброжелателей.
Одним словом, пора вернуться на два с половиной столетия назад и встретиться с той, о которой еще и сейчас не умолкли разговоры.
В воспоминаниях современников, конечно, истины больше, но и они, увы, грешат тем, что принимали видимое за истинное: кто-то говорил о живом уме юной принцессы, кто-то, напротив, называл ее недалекой. Однако не найти человека, который бы дал оценку, не окрашенную эмоциями…
Так какой же была она сама? Что чувствовала, почему поступала так, а не иначе, какими руководствовалась резонами, каких друзей выбирала?..
Быть может, не все рассказанное здесь с точки зрения истории достоверно. Быть может, автора можно упрекнуть в предвзятости. Однако для него главным был ответ на вопрос «почему». Что сделало юную наивную Фике Великой Екатериной, какими были ее радости и печали? Какой была она сама – уверенной или робкой, решительной или не очень?
И конечно, какими были те мужчины, что окружали ее? Быть может, упоминаний о любовниках и фаворитах можно было бы избежать, возможно, стоило бы сосредоточиться на одной только принцессе. Но мы же, и великие и малые, коронованные и простолюдины, – не только то, что нам даровано судьбой, но и то, что делает с нами наше окружение. Поэтому придется не просто упомянуть о поклонниках и возлюбленных, но и подслушать, о чем они беседовали и с юной принцессой, и с жаждущей трона великой княгиней, и с мечтающей о подлинном чувстве императрицей. Быть может, удастся не только послушать их разговоры, но и заглянуть в мысли тех, кого Екатерина числила своими друзьями, кого называла своими любимыми и от кого избавлялась как от недоброжелателей.
Одним словом, пора вернуться на два с половиной столетия назад и встретиться с той, о которой еще и сейчас не умолкли разговоры.
Глава 1
Я от всей души благодарю вас…
Штеттин, 1739
– Фике! Фи-и-ике! Мадемуазель ждет!
– Иду, – девчонка, досадливо махнув рукой, повернула к дому.
Она представила себе, что сейчас скажет нянюшка, и поморщилась. Увы, каждое еще не произнесенное слово было чистой правдой: и бегает взапуски наравне с мальчишками, сыновьями простых бюргеров, и волосы в беспорядке, и башмаки, дорогие, какие не всякий богач своим детям купить может, стоптаны почти до дыр, так скоро в дырявых и будешь ходить, глупая девочка…
Но что же делать, если ей невыносимо скучно в компании своей бонны, если унылы и беспросветны уроки пастора? Что делать, если наставления мадам начинаются и заканчиваются горестным вздохом: «Ах, дурочка, как же с твоим-то характером будет житься… Добро еще, если найдется достойный жених…»
Конечно, и мадам, и бонна были отлично осведомлены, кто именно передан на их попечение – принцесса, наследница титулов, София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская… Увы, это были лишь звонкие титулы, ведь само-то княжество можно пересечь из конца в конец за день, даже не устав. Да и доходами оно отнюдь не блистало.
Поэтому и великий князь Христиан, суровый отец малышки Фике, служил полковником в войске своего куда более коронованного родственника Фридриха Второго. Поэтому и бегала по улицам Штеттина девчушка, которую ожидает удивительная, необыкновенная судьба. Судьба, более похожая на сказку, если, конечно, читатель согласится, что бывают сказки и без счастливого конца…
Но сейчас об этом говорить еще рано. Сейчас малышка спешит на скучный урок, где ей будут преподавать если не полные ничтожества, то люди препустейшие. Впереди длинный день, заполненный нотациями, спорами с пастором, скукой… Умница Фике не ждет от этого дня ничего хорошего, как, впрочем, ни от одного из тех, что уже прошел. Даже появление матушки, юной Иоганны, не станет отрадным. Хлестко пахнущая духами рука, быть может, еще погладит Фике по волосам. Но ни на какое тепло, увы, надеяться не приходится.
«Матушка, как обычно, будет торопиться. Ну что ж, потерпим. Ведь когда-то, я чувствую это, все изменится. И она будет искать моего внимания так, как сейчас мечтаю я о ее теплом взгляде…»
Нет, это был не пророческий дар, не предвидение грядущего – все девчонки хоть раз в жизни мечтают о чем-то подобном. Мечтают о нежности, с которой матушка прижмет к себе, о сочувствии, с которым выслушает…Наконец, о том, что увидит в дочери продолжение самой себя.
Но сейчас, увы, это лишь пустые мечты. Ни герцог Христиан, суровый и неулыбчивый, ни мать, Иоганна, взбалмошная и куда более беспокоящаяся о своих нарядах, чем о дочери, не обращают внимания на Фике. А вот матушкин амант (да, Фике вполне осведомлена о тайне сердца своей матери) господин Иван Бецкой, в отличие от самой матушки, все же находит время, чтобы побеседовать с девочкой. Волею судеб изгнанник, он с удовольствием рассказывает о своих путешествиях, о холмах Италии и о горах Греции, о всегда прохладной Англии и истомленной глициниями Бургундии. Видя искренний интерес юной своей собеседницы, пытается сопоставлять законы и верования, уважая ее возраст, – простыми словами объяснить вещи такими, какими видит их сам.
Быть может, именно из этих бесед и родилось серьезное отношение юной Софии к предметам, которые для девушек считались слишком «мужскими», – политике и праву, рабству и равенству. Однако сейчас Фике с тяжелым вздохом возвращалась в свою комнату, где с минуты на минуту должна была появиться ее наставница.
Нянька, которую маленькая София когда-то считала своей доброй матушкой (называя Иоганну мысленно всего лишь глупой старшей сестрой), поджидала ее с кувшином теплой воды и свежим полотенцем.
– Деточка, вы опять играли во дворе, вы опять вымазались так, как не всякий мальчишка может… Давайте же быстренько умоемся и приведем в порядок ваше платье. Госпожа наставница терпеть не может грязнуль…
– А ты, добрая моя Анхен, ты любишь грязнуль?
Нянька улыбнулась.
– Я люблю только одну грязнулю… Ее зовут Фике, и она страшная болтушка. Хотя, признаюсь честно, даже ее я сильнее люблю, когда она умыта и причесана.
Мягкие руки няньки успели за несколько минут привести волосы девочки в порядок, утереть ей личико. Куда-то сами собой испарились уличные башмаки, а на ноги девочки как-то незаметно наделись теплые домашние туфельки.
– Ну вот, теперь моя маленькая Фике куда больше похожа на прилежную ученицу.
Входящая в комнату учительница французского, сухая и унылая мадемуазель Кардель, менее всего готова была с этим согласиться. Однако сегодня ей было не до нотаций в адрес какой-то неотесанной деревенщины, каковой она числила няньку своей ученицы. Ибо и сама только что была вынуждена выслушать от господина Христиана нравоучительную тираду, в которой он сравнил ее (ее!) преподавание с размазыванием холодной вчерашней каши по грязной тарелке.
– Запомните, милочка, столь нерадивые учителя в моем доме не задерживаются!
Вот что посмел сказать этот напыщенный тупица! Хотя и сам, уж мадемуазель Кардель хорошо это знала, был человеком весьма недалеким. Ограниченным и ленивым, более всего гордившимся древностью своего рода и считавшим, что эта древность сама по себе есть неоспоримое преимущество его, принца Христиана Августа.
Одним словом, принц отчитал госпожу Кардель как девочку, однако при этом отчего-то не поднимал глаз от ее декольте, по последней моде отделанного узкими кружевами. Быть может, поэтому нотация не столь заметно испортила француженке настроение, как могла бы.
– Да смотрите, милочка, не забудьте разучить со своей ученицей, моей дочерью, все положенные для юной девушки слова приветствия в адрес ее венценосных родственников. Однако в первую очередь дочь моя должна помнить о древности своего рода и гордо нести звание принцессы Ангальт. Ибо… – тут господин Христиан выпрямился и вознес к небу указательный палец, – …Ангальт – один из древнейших владетельных домов Европы. Его основатели сначала носили титул графов Балленштеттских, в каковом качестве впервые были упомянуты восемь сотен лет назад в исторических хрониках, потом – графов Асканских. Из нашего семейства происходил и знаменитый Альбрехт Медведь, первый правитель Бранденбурга. Пять же сотен лет назад саксонский герцог Генрих впервые принял титул герцога Ангальтского. Подобное генеалогическое дерево должно внушать уважение уже само по себе.
Мадемуазель Кардель кивнула – эту тираду из уст своего нанимателя она слышала, пожалуй, в тысячный раз.
– Вскоре Фике со своей матушкой отправится к моему кузену Адольфу Фридриху, герцогу голштинскому, князю-епископу Любекскому, епископу Эйтенскому… – все эти титулы завистливый Христиан чуть ли не пропел, – и я бы желал, чтобы девочка выглядела подлинной наследницей своего древнего имени.
«Увы, господин мой, – сказать вслух это мадемуазель Кардель, конечно, не посмела, – но ваша дочь имеет ленивый и неповоротливый ум, к учению мало подходящий. Вряд ли она сможет выглядеть подлинной наследницей… даже если и впрямь имеет к вашему древнему роду хоть какое-то отношение…»
– Я сделаю все, что от меня зависит, мой господин! – мадемуазель присела в поклоне. – Когда состоится отъезд вашего величества в сопровождении вашего семейства?
– Иоганна поедет с дочерью без меня! Дела службы, мадемуазель… – с непонятным намеком в голосе произнес принц Христиан. – Приложите же все свое умение! Я отправлю свою семью к кузену еще до осенней распутицы. Так что времени у вас совсем немного… милочка…
Мадемуазель вновь присела в поклоне. Что-то за всеми этими словами господина Христиана таилось. Однако сейчас думать об этом было недосуг – до распутицы и впрямь оставался едва ли месяц, и, значит, ей придется проводить в комнате девочки слишком много времени – и все это только для того, чтобы заставить ее вызубрить два-три десятка обязательных фраз.
Мадемуазель, конечно, понимала, что, будь ее воспитанница хоть трижды тупа, она все же наследница громкого титула и отец заботится о том, чтобы найти ей подходящую партию. Скорее всего, она станет женой какого-нибудь принца, чьи владения столь же обширны, как и Ангальт-Цербстские, и чей титул, пусть и восходит чуть ли не к Адаму, не в силах прокормить ни самого принца, ни тем более его семью. Ну что может быть нужно невесте такого принца? Умение танцевать, слегка разбираться в музыке и литературе, писать красивым почерком, поддерживать беседу, изящно кланяться… Что еще? Иноземные языки, дабы принимать послов и понимать хотя бы десятую часть того, что они говорят. Вот и все, пожалуй…
Все эти мысли и удержали мадемуазель Кардель от замечаний, которыми она обычно начинала каждый свой урок. Недоумевающая нянька даже позволила себе остаться и послушать, чему сегодня будет учить малышку Фике эта «тощая курица». Конечно, она не поняла ни слова – мадемуазель, гневаясь, всегда переходила на свой родной язык. Но по личику маленькой Софии Августы было видно, что урок сегодняшний более чем разительно отличается от урока вчерашнего.
Да, Фике недоумевала. Мысли мадемуазель явно были сейчас заняты чем-то иным. Иначе как объяснить ее спокойствие и тихий ровный голос? Обычно уже через пару минут после начала урока госпожа Кардель переходила на крик и даже не пыталась особо сдерживаться, называя ученицу тупой гусыней и недалекой куклой. Но сейчас…
– А теперь, Фике, еще раз повторите всю фразу целиком…
– Но, госпожа Кардель…
– Я прошу вас, еще раз повторите всю фразу целиком…
И девочка покорно, в который уж раз, повторяла, что она счастлива тем, что великий принц Адольф Фридрих, герцог голштинский, князь-епископ Любекский, оказал ей честь, пригласив ее вместе с матушкой… Что она, София Августа, принцесса Ангальт-Цербстская, гордится тем, что имеет счастье принадлежать к родне столь уважаемого рода… Что приложит все усилия, дабы не посрамить древность прекрасной страны, к коей и она, смиренная, имеет честь принадлежать…
И так далее, час за часом.
«Хорошо хоть, что ночью она не будет заставлять меня повторять одно и то же!»
Говоря по чести, Фике почти сразу вызубрила все, чего от нее желала добиться мадемуазель. Она повторяла уже почти автоматически, не вдумываясь особо в смысл этих слов. Ее мысли были заняты совсем иным предметом: зачем вообще она зубрит все это? Неужели и в самом деле принц Адольф Фридрих пригласит ее вместе с матушкой в свой замок? И если да, то какова будет цель этого путешествия?
Здравого смысла Фике и в десять лет вполне хватало для того, чтобы понять: если бы речь не шла о ней, о каких-то планах взрослых, связанных именно с ее дальнейшей судьбой, она бы сидела дома и ни о какой поездке даже не услыхала, наслаждаясь обществом соседских детишек. Значит, отец все-таки вспомнил о том, что она наследная принцесса? И если так, то кого из принцев прочат ей в мужья?
Увы, сейчас ответа на этот вопрос она не знала. Подозревала лишь, что ее будущий супруг будет сыном такого же безденежного властителя, вынужденного добывать пропитание себе и своей семье, служа какому-то из богатых и именитых домов… Но вот какого именно?
В странных занятиях прошли три недели. Осенние дожди все чаще барабанили по крышам. И вот наконец наемная карета покатила прочь из Штеттина. Вскоре остались позади и городские ворота. Серые тучи, серые стены деревенских домиков, серые от усталости лица… Девочка довольно быстро утомилась и позволила себе прикорнуть, положив голову на плечо матери. Та, против обыкновения, не отстранилась. Наоборот, прижала к себе дочь и даже – вот уж чудо из чудес! – прикоснулась губами к ее волосам. Похоже, беспокойство, причин которого Фике не понимала, терзало Иоганну, заставляло ее в уже сотый раз прикидывать, какими были цели приглашения и какими могут быть последствия визита.
Глупо надеяться, что речь идет о принце Христиане, ее нелюбимом муже. Глупо надеяться и на то, что судьба именно для нее приготовила что-то приятное и нужное! Наверняка речь пойдет о Софии, ее дочери Фике! Быть может, на смотрины в Эйтин прибыл какой-то важный господин, быть может, София должна готовиться к переезду в новую страну, где из нее будут делать будущую владычицу какого-нибудь старинного княжества? Быть может, таким влиятельным господином окажется не посланник какого-то из коронованных домов Европы, а советник бея или визирь паши? Быть может, ее дочь найдет свою судьбу за океаном? Но ведь тогда и ей, мудрой и ласковой матери, непременно надо будет отправиться вместе с дочерью!..
Иоганна прикрыла глаза. Да, сменить постылый Штеттин на солнечный Стамбул или богатую Александрию… Ах, как это было бы кстати! А заодно уж и мужа, пусть лишь числящегося таковым, отставить, наконец соединившись с амантом.
«Но если мои надежды оправдаются, быть может, мне тоже встретится кто-то получше признанного, но незаконнорожденного сына? Вероятно, не стоит торопиться и звать Ивана за собой… Пусть уж все идет как идет. Главное – сбежать от Христиана, от мелочных расчетов, от пристальных подозрительных взглядов». «Отчего это, моя дражайшая супруга, вы, столь недавно покинувшая Париж, опять собираетесь в это гнездо похоти и разврата?» «Отчего это, милочка, вы не торопитесь отставлять от нашего дома всех этих молодых людей, кои, да простит меня Господь, столь же неуважаемы, сколь буйны, шумны и ветрены?»
«Ну какое ему дело, почему я опять тороплюсь в Париж? Почему он не оставит меня в покое?! В конце концов, я не только жена князя, но и сама – дочь Готторпского владетельного дома! Моя родословная восходит к Кристиану I, королю Дании, Норвегии и Швеции, первому герцогу Шлезвиг-Голштейнскому и основателю династии Ольденбургов! Еще неизвестно, кто из нас родовитее! Пусть утешается тем, что София воспитывается в этом холодном грязном Штеттине!»
Сейчас Иоганна отчего-то «забыла», что она сама никогда не пыталась взять в свои странствия дочь. Да и как ей такое могло бы в голову прийти?! Ведь гостила она не у тетушки, как о том говорила мужу, а именно у Ивана Бецкого, вот уже одиннадцатый год милого друга и верного аманта. Да, долго оставаться у него она не решалась, но все же… Что бы там делала София? Только бы мешала матери наслаждаться жизнью!
Однако сейчас тряская наемная карета направлялась не в веселый Париж, а, напротив, в известный своими сквозняками Эйтинский замок. Отчего именно там пожелал собрать всю свою родню Адольф Фридрих, Иоганна не знала. Собственно, не все ли равно где – в любом случае впереди целый месяц скучных бесед, едва слышного обмена колкостями и преувеличенно-громкого обмена любезностями. Быть может, повезет сказаться больной и сократить визит на пару недель. Но если речь идет о судьбе дочери, следует ли это делать? Ведь если судьба Фике решится наилучшим образом, то и ее, Иоганны, судьба может неторопливо войти в одну из холодных выстуженных гостиных.
Фике, прикорнув на плече у матери, пока не думала ни о цели приглашения, ни о том, с кем она там может познакомиться. От матери она была наслышана о своих многочисленных родственниках с длиннейшими родословными и пустыми кошелями, состоящими друг у друга на службе. «Наверное, туда следовало поехать отцу, – быть может, ему бы предложили новую должность или даже звание… Но почему отправились мы с матушкой?»
Девочка непроизвольно пожала плечами. Увы, ответов на эти вопросы не было, да она их и не ждала.
Дороги, мощенные камнем, были не так уж многочисленны. Поэтому, кстати, Христиан Ангальт и торопился отправить семейство до осенней распутицы. Дорога, занимавшая не так много времени, все же была необыкновенно утомительной, а постоялые дворы, где ночевали путешественники, даже самые богатые и знатные, могли предоставить всем одинаковые условия для отдыха. И хорошо, если это была не конюшня, а огромная комната с очагом. Конечно, иногда встречались и странноприимные дома поуютнее – с буфетом и отдельными номерами, – но вряд ли они были по карману любому проезжающему. Поэтому закончить такое путешествие хотелось как можно быстрее.
Всему когда-нибудь приходит конец, и вот колеса кареты загрохотали по мощеному двору замка будущего короля шведского Адольфа Фридриха. Да-да, так уж тесно переплелись судьбы владетельных домов Европы! Понятно волнение, с которым отправилась в путь Иоганна: она-то знала, что и дочь, да и ее саму в Эйтинском замке может ждать самая удивительная судьба, более чем невероятная – от юного принца давних европейских кровей до престарелого паши, пожелавшего украсить свой гарем наследницей северных земель…
Быть может, если бы так произошло, история сложилась бы совсем иначе. Но она не знает сослагательного наклонения – она вертит людьми по собственному разумению, а ее резоны далеко не всегда понятны людям. Чаще, конечно, непонятны совсем.
Карета остановилась.
– О, какое счастье! – прошептала Иоганна.
– Да, матушка, – кивнула Фике.
– Дитя, ты помнишь, о чем просил твой отец, принц Христиан?
– Да, матушка, – едва слышно ответила девочка.
– Повтори еще раз, как ты должна приветствовать его светлость, принца Адольфа Фридриха.
Фике послушно повторила. Она ни разу не сбилась и не замешкалась ни на мгновение, но все равно Иоганна осталась недовольна: этому цветистому приветствию явно не хватало искренности. Но тут уж ничего не поделать: Софии незачем знать, насколько важным может стать любой визит в любой из владетельных домов, даже если это всего лишь замок вдовствующей герцогини Брауншвейгской, которая воспитывала в свое время юную Иоганну.
– А теперь скажи, как следует приветствовать наставника принца Адольфа!
Фике и тут не сбилась ни словом, Иоганна и в этот раз была недовольна.
– А теперь, дитя, прежде чем мы войдем в замок, запомни. Ты всегда говоришь только после меня. Даже на прямые вопросы ты можешь отвечать лишь после того, как я тебе позволю – хотя бы кивком.
Фике тяжело вздохнула. Да, именно такого она и ожидала.
– Повинуюсь, матушка! – произнесла она, изо всех сил пытаясь сдержаться.
Иоганна распахнула дверцу кареты и ступила на камни у ступеней. Навстречу ей выбежал на вид двенадцатилетний мальчишка.
– Я Карл Петр Ульрих, герцог Голштинский! А вы кто такие? Зачем пожаловали?
Иоганна окаменела.
– Фике! Фи-и-ике! Мадемуазель ждет!
– Иду, – девчонка, досадливо махнув рукой, повернула к дому.
Она представила себе, что сейчас скажет нянюшка, и поморщилась. Увы, каждое еще не произнесенное слово было чистой правдой: и бегает взапуски наравне с мальчишками, сыновьями простых бюргеров, и волосы в беспорядке, и башмаки, дорогие, какие не всякий богач своим детям купить может, стоптаны почти до дыр, так скоро в дырявых и будешь ходить, глупая девочка…
Но что же делать, если ей невыносимо скучно в компании своей бонны, если унылы и беспросветны уроки пастора? Что делать, если наставления мадам начинаются и заканчиваются горестным вздохом: «Ах, дурочка, как же с твоим-то характером будет житься… Добро еще, если найдется достойный жених…»
Конечно, и мадам, и бонна были отлично осведомлены, кто именно передан на их попечение – принцесса, наследница титулов, София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская… Увы, это были лишь звонкие титулы, ведь само-то княжество можно пересечь из конца в конец за день, даже не устав. Да и доходами оно отнюдь не блистало.
Поэтому и великий князь Христиан, суровый отец малышки Фике, служил полковником в войске своего куда более коронованного родственника Фридриха Второго. Поэтому и бегала по улицам Штеттина девчушка, которую ожидает удивительная, необыкновенная судьба. Судьба, более похожая на сказку, если, конечно, читатель согласится, что бывают сказки и без счастливого конца…
Но сейчас об этом говорить еще рано. Сейчас малышка спешит на скучный урок, где ей будут преподавать если не полные ничтожества, то люди препустейшие. Впереди длинный день, заполненный нотациями, спорами с пастором, скукой… Умница Фике не ждет от этого дня ничего хорошего, как, впрочем, ни от одного из тех, что уже прошел. Даже появление матушки, юной Иоганны, не станет отрадным. Хлестко пахнущая духами рука, быть может, еще погладит Фике по волосам. Но ни на какое тепло, увы, надеяться не приходится.
«Матушка, как обычно, будет торопиться. Ну что ж, потерпим. Ведь когда-то, я чувствую это, все изменится. И она будет искать моего внимания так, как сейчас мечтаю я о ее теплом взгляде…»
Нет, это был не пророческий дар, не предвидение грядущего – все девчонки хоть раз в жизни мечтают о чем-то подобном. Мечтают о нежности, с которой матушка прижмет к себе, о сочувствии, с которым выслушает…Наконец, о том, что увидит в дочери продолжение самой себя.
Но сейчас, увы, это лишь пустые мечты. Ни герцог Христиан, суровый и неулыбчивый, ни мать, Иоганна, взбалмошная и куда более беспокоящаяся о своих нарядах, чем о дочери, не обращают внимания на Фике. А вот матушкин амант (да, Фике вполне осведомлена о тайне сердца своей матери) господин Иван Бецкой, в отличие от самой матушки, все же находит время, чтобы побеседовать с девочкой. Волею судеб изгнанник, он с удовольствием рассказывает о своих путешествиях, о холмах Италии и о горах Греции, о всегда прохладной Англии и истомленной глициниями Бургундии. Видя искренний интерес юной своей собеседницы, пытается сопоставлять законы и верования, уважая ее возраст, – простыми словами объяснить вещи такими, какими видит их сам.
Быть может, именно из этих бесед и родилось серьезное отношение юной Софии к предметам, которые для девушек считались слишком «мужскими», – политике и праву, рабству и равенству. Однако сейчас Фике с тяжелым вздохом возвращалась в свою комнату, где с минуты на минуту должна была появиться ее наставница.
Нянька, которую маленькая София когда-то считала своей доброй матушкой (называя Иоганну мысленно всего лишь глупой старшей сестрой), поджидала ее с кувшином теплой воды и свежим полотенцем.
– Деточка, вы опять играли во дворе, вы опять вымазались так, как не всякий мальчишка может… Давайте же быстренько умоемся и приведем в порядок ваше платье. Госпожа наставница терпеть не может грязнуль…
– А ты, добрая моя Анхен, ты любишь грязнуль?
Нянька улыбнулась.
– Я люблю только одну грязнулю… Ее зовут Фике, и она страшная болтушка. Хотя, признаюсь честно, даже ее я сильнее люблю, когда она умыта и причесана.
Мягкие руки няньки успели за несколько минут привести волосы девочки в порядок, утереть ей личико. Куда-то сами собой испарились уличные башмаки, а на ноги девочки как-то незаметно наделись теплые домашние туфельки.
– Ну вот, теперь моя маленькая Фике куда больше похожа на прилежную ученицу.
Входящая в комнату учительница французского, сухая и унылая мадемуазель Кардель, менее всего готова была с этим согласиться. Однако сегодня ей было не до нотаций в адрес какой-то неотесанной деревенщины, каковой она числила няньку своей ученицы. Ибо и сама только что была вынуждена выслушать от господина Христиана нравоучительную тираду, в которой он сравнил ее (ее!) преподавание с размазыванием холодной вчерашней каши по грязной тарелке.
– Запомните, милочка, столь нерадивые учителя в моем доме не задерживаются!
Вот что посмел сказать этот напыщенный тупица! Хотя и сам, уж мадемуазель Кардель хорошо это знала, был человеком весьма недалеким. Ограниченным и ленивым, более всего гордившимся древностью своего рода и считавшим, что эта древность сама по себе есть неоспоримое преимущество его, принца Христиана Августа.
Одним словом, принц отчитал госпожу Кардель как девочку, однако при этом отчего-то не поднимал глаз от ее декольте, по последней моде отделанного узкими кружевами. Быть может, поэтому нотация не столь заметно испортила француженке настроение, как могла бы.
– Да смотрите, милочка, не забудьте разучить со своей ученицей, моей дочерью, все положенные для юной девушки слова приветствия в адрес ее венценосных родственников. Однако в первую очередь дочь моя должна помнить о древности своего рода и гордо нести звание принцессы Ангальт. Ибо… – тут господин Христиан выпрямился и вознес к небу указательный палец, – …Ангальт – один из древнейших владетельных домов Европы. Его основатели сначала носили титул графов Балленштеттских, в каковом качестве впервые были упомянуты восемь сотен лет назад в исторических хрониках, потом – графов Асканских. Из нашего семейства происходил и знаменитый Альбрехт Медведь, первый правитель Бранденбурга. Пять же сотен лет назад саксонский герцог Генрих впервые принял титул герцога Ангальтского. Подобное генеалогическое дерево должно внушать уважение уже само по себе.
Мадемуазель Кардель кивнула – эту тираду из уст своего нанимателя она слышала, пожалуй, в тысячный раз.
– Вскоре Фике со своей матушкой отправится к моему кузену Адольфу Фридриху, герцогу голштинскому, князю-епископу Любекскому, епископу Эйтенскому… – все эти титулы завистливый Христиан чуть ли не пропел, – и я бы желал, чтобы девочка выглядела подлинной наследницей своего древнего имени.
«Увы, господин мой, – сказать вслух это мадемуазель Кардель, конечно, не посмела, – но ваша дочь имеет ленивый и неповоротливый ум, к учению мало подходящий. Вряд ли она сможет выглядеть подлинной наследницей… даже если и впрямь имеет к вашему древнему роду хоть какое-то отношение…»
– Я сделаю все, что от меня зависит, мой господин! – мадемуазель присела в поклоне. – Когда состоится отъезд вашего величества в сопровождении вашего семейства?
– Иоганна поедет с дочерью без меня! Дела службы, мадемуазель… – с непонятным намеком в голосе произнес принц Христиан. – Приложите же все свое умение! Я отправлю свою семью к кузену еще до осенней распутицы. Так что времени у вас совсем немного… милочка…
Мадемуазель вновь присела в поклоне. Что-то за всеми этими словами господина Христиана таилось. Однако сейчас думать об этом было недосуг – до распутицы и впрямь оставался едва ли месяц, и, значит, ей придется проводить в комнате девочки слишком много времени – и все это только для того, чтобы заставить ее вызубрить два-три десятка обязательных фраз.
Мадемуазель, конечно, понимала, что, будь ее воспитанница хоть трижды тупа, она все же наследница громкого титула и отец заботится о том, чтобы найти ей подходящую партию. Скорее всего, она станет женой какого-нибудь принца, чьи владения столь же обширны, как и Ангальт-Цербстские, и чей титул, пусть и восходит чуть ли не к Адаму, не в силах прокормить ни самого принца, ни тем более его семью. Ну что может быть нужно невесте такого принца? Умение танцевать, слегка разбираться в музыке и литературе, писать красивым почерком, поддерживать беседу, изящно кланяться… Что еще? Иноземные языки, дабы принимать послов и понимать хотя бы десятую часть того, что они говорят. Вот и все, пожалуй…
Все эти мысли и удержали мадемуазель Кардель от замечаний, которыми она обычно начинала каждый свой урок. Недоумевающая нянька даже позволила себе остаться и послушать, чему сегодня будет учить малышку Фике эта «тощая курица». Конечно, она не поняла ни слова – мадемуазель, гневаясь, всегда переходила на свой родной язык. Но по личику маленькой Софии Августы было видно, что урок сегодняшний более чем разительно отличается от урока вчерашнего.
Да, Фике недоумевала. Мысли мадемуазель явно были сейчас заняты чем-то иным. Иначе как объяснить ее спокойствие и тихий ровный голос? Обычно уже через пару минут после начала урока госпожа Кардель переходила на крик и даже не пыталась особо сдерживаться, называя ученицу тупой гусыней и недалекой куклой. Но сейчас…
– А теперь, Фике, еще раз повторите всю фразу целиком…
– Но, госпожа Кардель…
– Я прошу вас, еще раз повторите всю фразу целиком…
И девочка покорно, в который уж раз, повторяла, что она счастлива тем, что великий принц Адольф Фридрих, герцог голштинский, князь-епископ Любекский, оказал ей честь, пригласив ее вместе с матушкой… Что она, София Августа, принцесса Ангальт-Цербстская, гордится тем, что имеет счастье принадлежать к родне столь уважаемого рода… Что приложит все усилия, дабы не посрамить древность прекрасной страны, к коей и она, смиренная, имеет честь принадлежать…
И так далее, час за часом.
«Хорошо хоть, что ночью она не будет заставлять меня повторять одно и то же!»
Говоря по чести, Фике почти сразу вызубрила все, чего от нее желала добиться мадемуазель. Она повторяла уже почти автоматически, не вдумываясь особо в смысл этих слов. Ее мысли были заняты совсем иным предметом: зачем вообще она зубрит все это? Неужели и в самом деле принц Адольф Фридрих пригласит ее вместе с матушкой в свой замок? И если да, то какова будет цель этого путешествия?
Здравого смысла Фике и в десять лет вполне хватало для того, чтобы понять: если бы речь не шла о ней, о каких-то планах взрослых, связанных именно с ее дальнейшей судьбой, она бы сидела дома и ни о какой поездке даже не услыхала, наслаждаясь обществом соседских детишек. Значит, отец все-таки вспомнил о том, что она наследная принцесса? И если так, то кого из принцев прочат ей в мужья?
Увы, сейчас ответа на этот вопрос она не знала. Подозревала лишь, что ее будущий супруг будет сыном такого же безденежного властителя, вынужденного добывать пропитание себе и своей семье, служа какому-то из богатых и именитых домов… Но вот какого именно?
В странных занятиях прошли три недели. Осенние дожди все чаще барабанили по крышам. И вот наконец наемная карета покатила прочь из Штеттина. Вскоре остались позади и городские ворота. Серые тучи, серые стены деревенских домиков, серые от усталости лица… Девочка довольно быстро утомилась и позволила себе прикорнуть, положив голову на плечо матери. Та, против обыкновения, не отстранилась. Наоборот, прижала к себе дочь и даже – вот уж чудо из чудес! – прикоснулась губами к ее волосам. Похоже, беспокойство, причин которого Фике не понимала, терзало Иоганну, заставляло ее в уже сотый раз прикидывать, какими были цели приглашения и какими могут быть последствия визита.
Глупо надеяться, что речь идет о принце Христиане, ее нелюбимом муже. Глупо надеяться и на то, что судьба именно для нее приготовила что-то приятное и нужное! Наверняка речь пойдет о Софии, ее дочери Фике! Быть может, на смотрины в Эйтин прибыл какой-то важный господин, быть может, София должна готовиться к переезду в новую страну, где из нее будут делать будущую владычицу какого-нибудь старинного княжества? Быть может, таким влиятельным господином окажется не посланник какого-то из коронованных домов Европы, а советник бея или визирь паши? Быть может, ее дочь найдет свою судьбу за океаном? Но ведь тогда и ей, мудрой и ласковой матери, непременно надо будет отправиться вместе с дочерью!..
Иоганна прикрыла глаза. Да, сменить постылый Штеттин на солнечный Стамбул или богатую Александрию… Ах, как это было бы кстати! А заодно уж и мужа, пусть лишь числящегося таковым, отставить, наконец соединившись с амантом.
«Но если мои надежды оправдаются, быть может, мне тоже встретится кто-то получше признанного, но незаконнорожденного сына? Вероятно, не стоит торопиться и звать Ивана за собой… Пусть уж все идет как идет. Главное – сбежать от Христиана, от мелочных расчетов, от пристальных подозрительных взглядов». «Отчего это, моя дражайшая супруга, вы, столь недавно покинувшая Париж, опять собираетесь в это гнездо похоти и разврата?» «Отчего это, милочка, вы не торопитесь отставлять от нашего дома всех этих молодых людей, кои, да простит меня Господь, столь же неуважаемы, сколь буйны, шумны и ветрены?»
«Ну какое ему дело, почему я опять тороплюсь в Париж? Почему он не оставит меня в покое?! В конце концов, я не только жена князя, но и сама – дочь Готторпского владетельного дома! Моя родословная восходит к Кристиану I, королю Дании, Норвегии и Швеции, первому герцогу Шлезвиг-Голштейнскому и основателю династии Ольденбургов! Еще неизвестно, кто из нас родовитее! Пусть утешается тем, что София воспитывается в этом холодном грязном Штеттине!»
Сейчас Иоганна отчего-то «забыла», что она сама никогда не пыталась взять в свои странствия дочь. Да и как ей такое могло бы в голову прийти?! Ведь гостила она не у тетушки, как о том говорила мужу, а именно у Ивана Бецкого, вот уже одиннадцатый год милого друга и верного аманта. Да, долго оставаться у него она не решалась, но все же… Что бы там делала София? Только бы мешала матери наслаждаться жизнью!
Однако сейчас тряская наемная карета направлялась не в веселый Париж, а, напротив, в известный своими сквозняками Эйтинский замок. Отчего именно там пожелал собрать всю свою родню Адольф Фридрих, Иоганна не знала. Собственно, не все ли равно где – в любом случае впереди целый месяц скучных бесед, едва слышного обмена колкостями и преувеличенно-громкого обмена любезностями. Быть может, повезет сказаться больной и сократить визит на пару недель. Но если речь идет о судьбе дочери, следует ли это делать? Ведь если судьба Фике решится наилучшим образом, то и ее, Иоганны, судьба может неторопливо войти в одну из холодных выстуженных гостиных.
Фике, прикорнув на плече у матери, пока не думала ни о цели приглашения, ни о том, с кем она там может познакомиться. От матери она была наслышана о своих многочисленных родственниках с длиннейшими родословными и пустыми кошелями, состоящими друг у друга на службе. «Наверное, туда следовало поехать отцу, – быть может, ему бы предложили новую должность или даже звание… Но почему отправились мы с матушкой?»
Девочка непроизвольно пожала плечами. Увы, ответов на эти вопросы не было, да она их и не ждала.
Дороги, мощенные камнем, были не так уж многочисленны. Поэтому, кстати, Христиан Ангальт и торопился отправить семейство до осенней распутицы. Дорога, занимавшая не так много времени, все же была необыкновенно утомительной, а постоялые дворы, где ночевали путешественники, даже самые богатые и знатные, могли предоставить всем одинаковые условия для отдыха. И хорошо, если это была не конюшня, а огромная комната с очагом. Конечно, иногда встречались и странноприимные дома поуютнее – с буфетом и отдельными номерами, – но вряд ли они были по карману любому проезжающему. Поэтому закончить такое путешествие хотелось как можно быстрее.
Всему когда-нибудь приходит конец, и вот колеса кареты загрохотали по мощеному двору замка будущего короля шведского Адольфа Фридриха. Да-да, так уж тесно переплелись судьбы владетельных домов Европы! Понятно волнение, с которым отправилась в путь Иоганна: она-то знала, что и дочь, да и ее саму в Эйтинском замке может ждать самая удивительная судьба, более чем невероятная – от юного принца давних европейских кровей до престарелого паши, пожелавшего украсить свой гарем наследницей северных земель…
Быть может, если бы так произошло, история сложилась бы совсем иначе. Но она не знает сослагательного наклонения – она вертит людьми по собственному разумению, а ее резоны далеко не всегда понятны людям. Чаще, конечно, непонятны совсем.
Карета остановилась.
– О, какое счастье! – прошептала Иоганна.
– Да, матушка, – кивнула Фике.
– Дитя, ты помнишь, о чем просил твой отец, принц Христиан?
– Да, матушка, – едва слышно ответила девочка.
– Повтори еще раз, как ты должна приветствовать его светлость, принца Адольфа Фридриха.
Фике послушно повторила. Она ни разу не сбилась и не замешкалась ни на мгновение, но все равно Иоганна осталась недовольна: этому цветистому приветствию явно не хватало искренности. Но тут уж ничего не поделать: Софии незачем знать, насколько важным может стать любой визит в любой из владетельных домов, даже если это всего лишь замок вдовствующей герцогини Брауншвейгской, которая воспитывала в свое время юную Иоганну.
– А теперь скажи, как следует приветствовать наставника принца Адольфа!
Фике и тут не сбилась ни словом, Иоганна и в этот раз была недовольна.
– А теперь, дитя, прежде чем мы войдем в замок, запомни. Ты всегда говоришь только после меня. Даже на прямые вопросы ты можешь отвечать лишь после того, как я тебе позволю – хотя бы кивком.
Фике тяжело вздохнула. Да, именно такого она и ожидала.
– Повинуюсь, матушка! – произнесла она, изо всех сил пытаясь сдержаться.
Иоганна распахнула дверцу кареты и ступила на камни у ступеней. Навстречу ей выбежал на вид двенадцатилетний мальчишка.
– Я Карл Петр Ульрих, герцог Голштинский! А вы кто такие? Зачем пожаловали?
Иоганна окаменела.
Из «Собственноручных записок императрицы Екатерины II»
Я увидела Петра III в первый раз, когда ему было одиннадцать лет, в Эйтине у его опекуна, принца-епископа Любекскаго. Через несколько месяцев после кончины герцога Карла-Фридриха, его отца, принц-епископ собрал у себя в Эйтине в 1739 году всю семью, чтобы ввести в нее своего питомца. Моя бабушка, мать принца-епископа, и моя мать, сестра того же принца, приехали туда из Гамбурга со мною. Мне было тогда десять лет. Тут были еще принц Август и принцесса Анна, брат и сестра принца-опекуна и правителя Голштинии. Тогда-то я и слышала от этой собравшейся вместе семьи, что молодой герцог наклонен к пьянству и что его приближенные с трудом препятствовали ему напиваться за столом, что он был упрям и вспыльчив, что он не любил окружающих и особенно Брюммера, что, впрочем, он выказывал живость, но был слабаго и хилаго сложения. Действительно, цвет лица у него был бледен и он казался тощим и слабаго телосложения. Приближенные хотели выставить этого ребенка взрослым и с этой целью стесняли и держали его в принуждении, которое должно было вселить в нем фальшь, начиная с манеры держаться и кончая характером.
Глава 2
Три короны
Эйтин, 1739
– Ну, признавайтесь, кто вы такие! И какого черта делаете в поместье моего родственника!
Та же самая наглость мальчишки, которая только что заставила Иоганну окаменеть, теперь – и достаточно быстро – привела ее в себя. Но самую малость: сил княгини хватило только на то, чтобы прошипеть дочери:
– Скорее кланяйтесь! Это герцог Голштинии, мой племянник и ваш троюродный брат, а его мать Анна Петровна была дочерью русского императора Петра Первого… Вспомните, сколько раз я вам рассказывала об этом. Да кланяйтесь же!
Фике, как учила ее мадемуазель, приподняла пышные юбки и присела в поклоне.
– Не так, – шипела сзади Иоганна, – не так кланяются наследнику сразу трех фамилий.
Фике присела в еще более низком поклоне. Мальчишка ехидно улыбался, но с места не сходил.
– Я жду, ну!
«Какой противный у него голос…» – подумала девочка.
Иоганна открыла было рот, чтобы представиться, но тут наконец загремела барабанная дробь: барабанщики церемониального войска епископа пришли в себя. За этой дробью голос Иоганны пропал, будто его и не было вовсе.
– А, – протянул несносный принц, – так вы тоже наши родственники… Ну и ну, семейка… Где нас только нету… Вот уж дядюшка расстарался, всех созвал. Значит, попируем вечером!
И, не дожидаясь ответа ошарашенных дам, простучал башмаками в глубь коридора. Лакеи, замершие по обе стороны настежь распахнутых дверей, тоже не могли прийти в себя от наглости юного принца.
– Ах, как весел его высочество! Как он решителен! – прошелестела Иоганна.
Фике промолчала – она в который уже раз убедилась, что ее мать, такая властная с прислугой, становится тишайшим, робким и зависимым существом в присутствии богатых родственников. Сейчас преображение было тем более заметно – ведь от момента нотаций в карете до мига, когда принц Карл, хохоча, унесся по коридору, прошло всего несколько секунд.
Только сейчас девочка смогла оглянуться. Только сейчас она заметила, что вымощенный камнем двор продолжается в глубь парка дюжиной дорожек, по краям которых цветут, несмотря на осень, яркие цветы; что дорогу к резиденции принца преграждает шлагбаум, рядом с которым так уместно смотрится будка с часовым; что барабанщики церемониального войска, все, как один, суровые усачи, выстроились в две шеренги у стены замка под навесом.
– Наконец почести, дочь моя, да, заметь, немалые, – прошептала Иоганна.
«Должно быть, прием ожидается нешуточный… Церемониальный караул… Выходит, я ошибалась. Не Фике, а мне еще улыбнется удача!»
Сейчас, как, впрочем, и всегда, Иоганна думала лишь о себе. О своем комфорте, своем будущем и своих желаниях. Ни старшая из детей, София Августа, ни младшие не интересовали ветреную даму. Ей, ей одной, она была убеждена в этом, должен служить весь мир, перед ней одной преклонять колени… Некоторое время она еще будет пребывать в этом убеждении. И притом достаточно долго. Ибо вырастила, о нет, обрела в дочери своевольную и наблюдательную соперницу. Фике еще не догадывалась, что час ее торжества грядет. До этого оставалось еще долгих пять лет.
– Ну, признавайтесь, кто вы такие! И какого черта делаете в поместье моего родственника!
Та же самая наглость мальчишки, которая только что заставила Иоганну окаменеть, теперь – и достаточно быстро – привела ее в себя. Но самую малость: сил княгини хватило только на то, чтобы прошипеть дочери:
– Скорее кланяйтесь! Это герцог Голштинии, мой племянник и ваш троюродный брат, а его мать Анна Петровна была дочерью русского императора Петра Первого… Вспомните, сколько раз я вам рассказывала об этом. Да кланяйтесь же!
Фике, как учила ее мадемуазель, приподняла пышные юбки и присела в поклоне.
– Не так, – шипела сзади Иоганна, – не так кланяются наследнику сразу трех фамилий.
Фике присела в еще более низком поклоне. Мальчишка ехидно улыбался, но с места не сходил.
– Я жду, ну!
«Какой противный у него голос…» – подумала девочка.
Иоганна открыла было рот, чтобы представиться, но тут наконец загремела барабанная дробь: барабанщики церемониального войска епископа пришли в себя. За этой дробью голос Иоганны пропал, будто его и не было вовсе.
– А, – протянул несносный принц, – так вы тоже наши родственники… Ну и ну, семейка… Где нас только нету… Вот уж дядюшка расстарался, всех созвал. Значит, попируем вечером!
И, не дожидаясь ответа ошарашенных дам, простучал башмаками в глубь коридора. Лакеи, замершие по обе стороны настежь распахнутых дверей, тоже не могли прийти в себя от наглости юного принца.
– Ах, как весел его высочество! Как он решителен! – прошелестела Иоганна.
Фике промолчала – она в который уже раз убедилась, что ее мать, такая властная с прислугой, становится тишайшим, робким и зависимым существом в присутствии богатых родственников. Сейчас преображение было тем более заметно – ведь от момента нотаций в карете до мига, когда принц Карл, хохоча, унесся по коридору, прошло всего несколько секунд.
Только сейчас девочка смогла оглянуться. Только сейчас она заметила, что вымощенный камнем двор продолжается в глубь парка дюжиной дорожек, по краям которых цветут, несмотря на осень, яркие цветы; что дорогу к резиденции принца преграждает шлагбаум, рядом с которым так уместно смотрится будка с часовым; что барабанщики церемониального войска, все, как один, суровые усачи, выстроились в две шеренги у стены замка под навесом.
– Наконец почести, дочь моя, да, заметь, немалые, – прошептала Иоганна.
«Должно быть, прием ожидается нешуточный… Церемониальный караул… Выходит, я ошибалась. Не Фике, а мне еще улыбнется удача!»
Сейчас, как, впрочем, и всегда, Иоганна думала лишь о себе. О своем комфорте, своем будущем и своих желаниях. Ни старшая из детей, София Августа, ни младшие не интересовали ветреную даму. Ей, ей одной, она была убеждена в этом, должен служить весь мир, перед ней одной преклонять колени… Некоторое время она еще будет пребывать в этом убеждении. И притом достаточно долго. Ибо вырастила, о нет, обрела в дочери своевольную и наблюдательную соперницу. Фике еще не догадывалась, что час ее торжества грядет. До этого оставалось еще долгих пять лет.