Страница:
Мария Семенова, Феликс Разумовский
Ошибка «2012». Игра нипочём
Пролог
За речкой, середина восьмидесятых
Две «пчелы», сопровождаемые «шмелём», шли метрах в десяти над землей, поднимая клубы густой жёлтой пыли… Насекомые были ещё те: транспортно-боевые вертолёты МИ-8 МТ с бортами, обгоревшими от раскалённых газов турбин, и при них ударный вертолёт МИ-24, прозванный за драчливость и хищный вид «крокодилом». «Волна»[1] прижималась к земле не от лихости пилотов, а в целях безопасности – со стингерами даже в корявых руках шутки плохи. Это тебе не бабские ноги, где, точно в космосе, чем выше, тем интересней.
В кабине ведущей «пчёлки» сидел капитан Леонид Лосев, летавший в Афганистане уже второй год. Как и его правак[2] Антон, Леонид был одет в обрезанные на манер шортов штаны и бронежилет, в котором уложены автоматные рожки, сигнальные ракеты, радиостанция «Комар», пистолет и охотничий нож. Всё это на случай, если собьют. Как показывал опыт, до появления поисковой группы ещё надо будет дожить…
– «А потому что мы пилоты… и небо наш родимый дом…» – Леонид держал вертолёт на одной высоте, ловко обходил препятствия и, следуя за профилем местности, то отжимал рукоять управления, то чуть брал её на себя. – Первым делом мы испортим вертолёты… ну а девушек…
В «пчёлках», прикрываемых свирепым «крокодилом», находилась досмотровая группа 668-го отдельного отряда специального назначения, который в целях сокрытия факта пребывания за Гиндукушем спецподразделения ГРУ в оперативных документах официально именовался 4-м отдельным мотострелковым батальоном.
Это было гениальное изобретение советской военной мысли – симбиоз ударных вертолётов и групп спецназа. Ударная мощь вертушек, помноженная на мобильность находящихся в них подготовленных десантников с их неизменным стремлением «выдать результат», была самым действенным инструментом антипартизанской войны. Одолевая огромную и малоповоротливую махину типа мотострелкового полка, моджахеды обычно проигрывали малочисленным группам спецназа. Правда, не всегда…
Командир группы старший лейтенант Семён Песцов получил задачу на облет зоны ответственности в районе Апчикана. В случае обнаружения автомашин или вьючных караванов ему предписывалось производить их тщательный досмотр. А вылетел Песцов на двух «пчёлках» с двенадцатью бойцами и своим заместителем прапорщиком Наливайко не случайно – в особый отдел отряда пришла информация от ХАДовцев[3] о предполагаемом выходе каравана, перевозящего комплексы «Стрела-2».[4] Непроверенная информация, очень косвенная. Вот её и надлежало проверить.
А стало быть, ни свет ни заря нужно подниматься в небо и трястись в металлическом брюхе «пчелы». И помнить, что сгорает она, «пчела», в шесть секунд. Всего-то и остаётся, что хвостовая балка, стальной корт от колёс шасси, расплавленный дюраль вокруг автомата перекоса и бесформенные остовы двигателей. Тех самых, тяжеленных, что при столкновении вертолёта с землёй проваливаются в десантный отсек и…
Семён хмуро глянул вниз на несущуюся мимо пустыню, тяжело вздохнул, потянулся…
Этой осенью коварная фортуна невежливо повернулась к нему задом. Четыре боевых вылета – и все коту под хвост. Два раза моджахеды вычисляли место «выкидушки» и просто гоняли Песцова по горам, пока он не вызывал эвакуацию. Один раз пришлось просидеть трое суток в засаде, но караван по маршруту, обозначенному агентом ХАДа, так и не прошёл. А в четвёртый раз забили знатный караван, но подойти за трофеями не удалось: куда, если там целый взвод. В скоротечной сшибке десантникам удалось подстрелить с пяток моджахедов, но остальные заняли козырную позицию, поди выбей, своих половину не положив. Хотел Семён вызвать вертолёты, но налетела непогода, и вертушки не помогли… Ну и что, так и бросили «результат». Вот крику было-то потом на разборе полётов… Как так, бардак, непорядок. Извольте, товарищ старший лейтенант, вступить в бессменное недельное дежурство по отряду, следить за работой кухни и соблюдением внутреннего распорядка… В общем, сейчас «результат» был нужен как манна небесная евреям в такой же пустыне.
И похоже, Бог услышал молитвы…
– Сеня, смотри, – оживился Лосев и показал вперёд. – Верблюды! А на них тюки!
– Вижу, садимся. – Песцов троекратно сплюнул и, прицелившись, засадил длинную очередь из пулемёта по пути движения каравана. – А ну, зорька, стоять!
Команда была из тех, что не нуждаются в переводе. Караван встал. Вертолёт «подсел», то есть коснулся земли, но винты продолжали молотить воздух, готовые, чуть что, немедленно бросить его вверх. Первым выскочил пулемётчик, черпак[5] по кличке Калибр, он установил на сошки свой ПК,[6] прицелился в верблюдов. Потом выскочил Песцов и с ним ещё трое, «пчела» с группой прапорщика Наливайко зависла в небе, взяв караван на прицел, «крокодил» сопровождения прошёлся над головами, показал свои НУРСы[7] в ракетных блоках.
– Вперёд! – скомандовал Семён и сам первым побежал, закрываясь от пыли, к каравану.
Караван как караван – верблюды, тюки, загорелые аборигены с неприветливыми, типично азиатскими лицами.
– Салям.
– Салям, салям. – Семён кивнул и стволом автомата показал на поклажу. – А там что?
Двое сноровисто скинули тюки, развернули их… обычный крестьянский скарб. Подтянувшиеся бойцы прослушали на всякий случай миноискателем. Ничего. Никаких стволов, взрывчатки или ракет, которые запускают с плеча. Обшмонали самих крестьян – тоже всё по нулям.
– Чёрт, – вполголоса выругался Семён, когда вертолёт опять поднялся. Вздохнул и виновато посмотрел на Лосева. – Голяк.
Сколько пролетели, сколько топлива сожгли. А где результат?
– Ладно, не бери в голову, – подмигнул Леонид. – Это же лотерея. Ну не попёрла карта сейчас, на следующей сдаче придёт.
Леонид знал, что говорил, – он был опытен, много летал и имел солидную практику в «свободной охоте», когда сам ищешь противника и сам его уничтожаешь. Попробуй-ка вычисли, пойдёт караван или нет. Это не знает заранее даже полевой командир, который отвечает за его безопасность. Решит он, к примеру, вести караван, а его личная разведка докладывает о непонятной активности на маршруте. И всё, никто никуда уже не идёт. Маршрут закрывается, пока в районе тихо не станет. А когда станет тихо-то? Один Аллах знает, ибо велик. А ты тут летай, ставь засады, сиди под палящим солнцем на днёвке, кури в кулак, мочись под себя, жди у моря погоды. Того самого дождичка, который в четверг… Потому-то и перехватывается из каждых десяти караванов только один.
– Да понимаю я, Лёня, – махнул рукой Семён, вздохнул, мрачно посмотрел, как вертолёт проскочил зелёную зону, понёсся над пустынным предгорьем… и неожиданно кивнул Леониду: – Правда твоя, жизнь – игра. Смотри!
Посмотреть было на что. Внизу поднимали облако пыли две барбухайки. Барбухайки – это афганские грузовики с высокими будками, сплошь расписанные орнаментом, увешанные кистями, бубенцами и колокольчиками. Символические знаки, цитаты из Корана, подвески и всё такое прочее должно было, согласно поверью, умиротворять горных духов, отводить недобрый глаз и выручать в непогоду.
Оба грузовика были забиты ящиками, мешками и внушительными тюками… Может, это он и есть, подарок судьбы?
– Ну что, садимся! – не спросил, приказал Семён, бортстрелок дал очередь, сразу принудившую автомобили встать.
Леонид, присмотревшись внимательнее к местности, недовольно пробурчал:
– Ну да, мы же русские, кое-где узкие… Влезем.
Действительно, «пчеле», с её двадцатиметровым несущим винтом, было тесновато в ущелье, где стояли барбухайки, ну да где наша не пропадала…
Неподалёку на высотке ведомый вертолёт уже высадил прапорщика Наливайко с группой огневого прикрытия. Так, на всякий пожарный, на случай внештатной ситуации при досмотре.
– Ну, Лёнь, давай, – прошептал Семён, и в это время проснулась рация, на связь вышел сам комбат:
– Ноль первый – пятому…
Семён только чертыхнулся про себя:
– Слушаю!
– Бросай всё и двигай в квадрат двадцать семь – семнадцать. Там духи блокировали «нитку»,[8] есть трёхсотые[9] и двухсотые.[10] Десантируйся и вступай в бой. Помощь воздухом и бронёй туда уже пошла… Как понял меня, Писец?
– Понял вас, ноль первый, исполняю, – заскрипел зубами Семён, выругался про себя и поднял глаза на Лосева. – Ну ты глянь, как не везёт. Прям чёрная полоса.
– Да, жизнь тельняшка, – согласился тот, хмуро наблюдая, как «крокодил» сопровождения резво уходит в квадрат 27–17. Мгновение подумал и вдруг заговорщицки подмигнул. – Ладно, не переживай, присядем. За минутку управишься?
Семён так и расцвёл благодарной улыбкой:
– Управлюсь, Лёня, управлюсь, дорогой! Дурное дело не хитрое…
Тем не менее внутри он был собран и насторожен. Ох, тесно в ущелье, маловато места, ухо нужно держать востро. Как бы из охотника не превратиться в дичь…
– За мной! – пулей, едва колёса коснулись грунта, вылетел он из люка вертолёта… и тотчас понял, что за минуту не управится, – боковым зрением засёк оранжевый, огненно-дымный шлейф, тянущийся в небо. Стингер!
Тут же со скалистого уступа по позиции прапорщика Наливайко дробно заработал пулемёт, судя по звуку, крупнокалиберный, «сварка»,[11] а в кузове одной из барбухаек появилась увенчанная шишаком гранаты труба гранатомёта РПГ.
– Падай, сына, падай, – потянул Семён на землю выскочившего из вертолёта радиста, крякнув, упал сам и выпустил очередь по гранатомётчику, засевшему среди тюков. – Сука! Падла!
Поздно. Грохотом ударило по ушам, густо обдало жаром, резко встряхнуло мозги… Так, что перед глазами темнота, в горле дурнотный ком, из носа и ушей кровь…
– Чёрт, – разлепил глаза Семён… и увидел горящий подбитый вертолёт, тело пулемётчика Калибра, объятую жарким пламенем кабину пилотов…
Это топливо из разорванного дополнительного бака ставило точку на жизни Лёни Лосева. Чадную, жирную и страшную.
Вертолёт, высадивший группу Наливайко, ломая лопасти, кувыркался по горному склону. Со стингером, да в упор, шутки плохи: что выпускай тепловые ловушки, что не выпускай…
Было очень похоже, что фортуна расставила старшему лейтенанту Песцову медвежий капкан, только он об этом не думал. Он вообще не думал сейчас ни о чём – действовал на автомате, и только поэтому был до сих пор жив.
– Сына, за мной! – зарычал он радисту.
Укрывшись за камнем, они открыли по барбухайке кинжальный огонь, чтобы не дать гранатомётчику выстрелить снова. И он не выстрелил – на месте грузовика вдруг вырос огромный огненный цветок, стремительно распустился, с грохотом отцвёл и превратился в чадящий бензиново-пороховой костёр. В небо потянулся чёрный дым, густо запахло смертью и бедой… Простой крестьянский скарб, такую мать!
А со стороны второй машины уже вовсю летели пули, оттуда, прячась за колёсами, стреляли водитель и ещё двое. И продолжал солировать ДШК, певший песню смерти бойцам Наливайко, спрятавшимся за скалой. Ни высунуться, ни вздохнуть, носа не показать… Против «сварки» с автоматами не очень попрёшь…
– Сына, связь! – рявкнул Семён, выплюнул изо рта кровь и песок, схватил на ощупь тангету. – Запор, это Писец, доложи обстановку. Где, такую мать, агээс?[12]
Кличка «Запор» объяснялась генеалогическим древом. Предки прапорщика Наливайко были из запорожских казаков…
– Докладываю: стреляют, – послышался тенор как всегда невозмутимого Наливайко. – Один двухсотый, два трёхсотых. А агээс сейчас будет. Во всей красе…
– Лады. – Семён отключился, сделал полувыдох и плавно, как учили, надавил на спуск. – «Двадцать два, двадцать два…»[13]
Стреляя короткими очередями, он ждал, когда же до душманов дойдёт, что лежать у машины с боеприпасами не есть хорошо. Ага, осознали – сорвались и рванули за камни у скалы. Только недостаточно быстро – один упал молча, другой с диким криком, третий схватился за бок, но пополз по-змеиному. Юркнул за камни и затаился, затих… Тем временем заработал обещанный агээс, пошел сажать осколочную смерть по скалистым склонам. Вначале с недолётом, в белый свет, но наводчик тут же отреагировал, и тридцатимиллиметровые гостинцы стали рваться, где было положено – на позиции душманов. Активности там сразу поубавилось…
– Сына, связь! – снова рявкнул Семён, взялся за тангету, хрипло подал голос в эфир: – Запор, это Писец. Сейчас попробую подогнать машину. Готовься к эвакуации. И сделай так, чтобы «сварка» заткнулась, а лучше, чтобы навсегда… Как понял меня, Запор?
– Понял я, коман… – В эфире клацнуло, щёлкнуло, и наступила тишина, нарушаемая помехами. Связь прервалась.
– Сына, я к машине, попробую завести. Прикрой меня, стреляй во всё, что шевелится. Махну рукой – рви когти к барбухайке. Усёк?
Радист коротко кивнул, и старлей змейкой – бережёного Бог бережёт – припустил к грузовику.
Это был древний «Датсун» с правым рулем, Кораном на торпеде и… ключом в замке зажигания.
– Аллах акбар, – хмыкнул Семён, поворачивая ключ, нажал на газ. Горячий двигатель немедленно ожил, и на душе стало веселей. – Эй, сына, к машине, – распахнув свою дверь, махнул рукой Песцов, тут же взялся за «калашникова» и, пока радист бежал, бдел – весь превратился в зрение, в слух, слился с автоматом…
Однако ничего, боец подтянулся, обежал машину и, открыв левую дверь, прыгнул на подножку:
– Товарищ старший лейтенант…
И не договорил. Из-за камня, куда уполз недобитый дух, хлестнула очередь. Радист дёрнулся, охнул, обмяк и мешком свалился на истёртое сиденье. Пули пробили каску вместе с головой… и безнадёжно испортили переносную рацию.
– Сука! Падла! Гнида! – заорал Семён, бахнул за камень из подствольника, выпустил длинную очередь – и дал полный газ на позицию Наливайко.
Там дела шли повеселей прежнего: «сварка» замолчала, нападающие попритихли. И всё равно – трое убитых, один тяжелораненый… и патроны с гранатами конкретно на исходе. Разбитая рация, марево над перегревшимся пулемётом… и опять же подстреленный – впрочем, хвала Аллаху, легко – прапорщик Наливайко.
– Ваня, – проорал ему сквозь автоматный лай Семён, – карета подана, снимайся…
– Сейчас. – Наливайко трудно оторвался от ПК, по стволу которого, опять же от перегрева, шли радужные разводы, оглянулся на окровавленного наводчика: тот яростно тянул за тросик, взводя затвор агээса. – Харэ. Давай хабари. Уходим…
Огромный, могучего сложения, наголо бритый, он и вправду чем-то напоминал своих предков-запорожцев. Оселедец бы ему, саблю, люльку, шёлковые, вымазанные в знак презрения к роскоши шаровары – и всё, можно смело писать письмо турецкому султану.
Яростно отстреливаясь, бойцы погрузили в кузов мёртвых и раненых, устроились рядом сами, Песцов с Наливайко бросились в кабину на липкое от крови сиденье, двигатель взревел, гружённый под завязку старенький «Датсун» с надрывом принял с места… А вслед ему – пули, пули, пули. Песцов вдруг вздрогнул, выругался, однако руль не отпустил, крепко стиснув зубы, уводил грузовичок к повороту. Это шальная пуля залетела в кабину, пробила Семёну мышцу на плече и, пройдя сквозь стекло, сгинула в пыльном мареве. Боль, кровь по руке, тошнотворное ощущение какой-то телесной униженности. И ярость – холодной рекой – ну погодите, суки, ещё чья возьмёт…
– Давай, командир, перевяжу. – Наливайко живо разорвал индпакет, вытащил бинт и тампоны. – Тормози.
– Не сейчас, – мотнул гудящей головой Семён. – Давай отъедем ещё чуток, отсюда подальше. Потерплю…
Отъехали, остановились, молча перевели дух. Угрюмый Наливайко стал перевязывать Семёна, бойцы закурили охотничьи сигареты «смерть на болоте», белобрысый ефрейтор с повадками старослужащего придвинулся к начальству, затравленно взглянул:
– Васнецов умер… всё матушку звал… – Шмыгнул носом и, горбясь, пошёл прочь, тронув непроизвольно «смертник»[14] в своём нагрудном кармане…
– Ну вроде всё, – закончил процедуру Наливайко, вздохнул, глянул испытующе на Песцова. – Ты как, командир? Может, промедолу?
– А ну его на фиг, а то будет всё как в тумане. Потерплю, – отмахнулся тот здоровой рукой, вытащил карту-«километровку», прищурил глаз. – Мыслю, надо выдвигаться в квадрат двадцать семь – семнадцать, выполнять боевой приказ. И так уже дров наломали, без грыжи не унесёшь.
На душе было темно. Да, вот он «результат», в кузове грузовика – стоит руку протянуть. Но какой ценой? Стоит ли оно того?..
– Так… – посмотрел на карту Наливайко, засопел и сделался похож на Тараса Бульбу после кульминации с Остапом. – Двадцать семь, значит, семнадцать?..
Топография не радовала. Зелёнка, жилая зона, сплошные кишлаки. Беда, гадюшник, рассадник. Туда хорошо двинуть на облёт, засадить по каравану… Пришел, увидел, победил. И убрался. А вот в одиночку колесить там по дорогам… По дорогам, где не стесняются стопорить охраняемые колонны…
– Именно, – подтвердил Песцов. Спрятал карту, выбрался из будки, зашёл машине в хвост. – Шестаков, ну что там в коробочке? Дельное что есть?
Уверенно спросил, без тени колебания. Чтобы наш боец да не посмотрел, что везём?
– Полным-полна коробочка, товарищ старший лейтенант, – отозвался давешний белобрысый. – Цинки к апээмам, выстрелы к РПГ[15] седьмым, гранаты к агээсам, «мухи»,[16] «лепестки».[17] Всё наше, – он даже кашлянул, – как со склада. И ещё си-си.[18] Хоть залейся.
Действительно, бойцы, не смущаясь присутствием мёртвых тел, отхлебывали шипучку из буржуазных банок и грызли галеты из отечественного НЗ. На войне поневоле становишься философом – кому жизнь, кому смерть. А чтобы жить, нужно есть и пить…
– Си-си – это славно, – подошел Наливайко, принял баночку из солдатских рук, с шипением открыл. – Хоть от жажды не помрём…
Тёплая си-си пенилась и была похожа на напиток «Буратино».
– Значит, так, – Песцов тоже взял шипучки, жадно отпил, – набиваем рожки, снаряжаем ленты агээса, готовимся к бою. Духи отсюда в пятнадцати верстах – взяли в оборот нашу колонну. А на помощь воздухом надеяться нам нечего: похоже, начинается конкретный сложняк.[19] Так что вперёд, славяне.
– Есть вперёд, товарищ старший лейтенант, – вразнобой отвечали славяне и отхлебнули ещё си-си.
Всё, что надо, они уже снарядили и забили и только потом взялись за лимонад. Ибо были не дурее своих отцов-командиров и знали: на войне, чтобы жить, нужно убивать…
А погода, как и было обещано, портилась – налетел ветер-«афганец», закрутил пыль столбом, пригнал слоистые плотные облака.
– Ну всё, поехали, давай веди, Ваня, – усадил Песцов за руль обрадовавшегося Наливайко, сам устроился рядом баюкать раненую руку, «Датсун» со скрежетом тронулся, попылил дальше.
Было сумрачно, угрюмо и очень неуютно, казалось, со склонов вот-вот спустятся недобрые духи гор… Однако в урочный момент с горных вершин спустились вовсе не духи – сверху, приказывая остановиться, резанули из акээма, а справа из-за россыпи камней выскочила фигура с РПК[20] и, прошив очередью воздух над кабиной, страшно заорала по-русски:
– А ну, сука, бля, стоять! Я Котовский!
Наши!
– Тормозить? – глянул Наливайко на Семёна, тот, недобро щурясь, кивнул и, когда машина, скрипнув тормозами, встала, резко распахнул дверь:
– Котовский, говоришь? А я старший лейтенант Песцов. Ну-ка ко мне.
Смотрелась фигура колоритно. Куртка-«пакистанка»[21] на искусственном меху, пятнистые штаны от казээса,[22] новенькие «кимры»[23] и кепка-«плевок».[24] Довершал антураж пулемёт РПК с обшарпанным от пережитого стволом. Однако, подойдя, соотечественник доброжелательно выдал сквозь зубы:
– Воздушно-десантные войска. Разведрота. Старший сержант Краев, мудак…
Закопчённое лицо было слева покрыто кровью, правый глаз подёргивался, как видно от контузии. А говорил Краев не спеша, очень задумчиво, как бы прислушиваясь к внутренним голосам. Их, этих голосов, чувствовалось, изрядно звенело у него в башке.
– Значит, говоришь, не Котовский, а мудак? – вяло удивился Песцов. – Это почему ж?
– Потому что гражданин.[25] – Сержант снова сплюнул, коротко зевнул, помотал головой. – Сходил напоследок на войну.[26]
– Здравия желаю… Прапорщик Неделин, воздушно-десантные войска,[27] – сошёл с горы усатый детина в «песочнике», поставил на предохранитель АКМС,[28] повесил на плечо. – Пардон, ошибочка вышла, думали, бачи[29] едут. Хотели в попутчики попроситься. А то набегались сегодня, хватит…
На страшном, окровавленном лице угадывались боль и обида.
– Пить хотите? – предложил Песцов и, не дожидась ответа, позвал: – Шестаков, си-си давай, упаковку.
– Есть си-си. – Шестаков принёс питьё, и Краев с Неделиным присосались к банкам – судорожно, хрипя, работая кадыками.
– Ну что, полегчало? – Песцов кликнул Неделина в кабину, опять вытащил «километровку». – Ну, показывай давай, рассказывай.
Краев между тем прикончил банку, икнул и, сдвинув блатную кепку на затылок, полез в барбухайку, на тюки.
– Привет вам, братцы, от дембеля Советской армии… Похавать чего-нибудь не найдётся?
– Здорово, брат, седай, – сразу же ответили ему, усадили на козырное место и облагодетельствовали открытой банкой тушёнки. – На, говяжья, рубай.
Правильно, какая может быть война на голодный желудок. Особенно дембельский…
Неделин в кабине водил заскорузлым пальцем по карте. Его роту сегодня подняли по тревоге, посадили на броню и в составе бронегруппы, возглавляемой майором из «соляры», погнали в квадрат 27–17 выручать колонну, попавшую в западню. Ко всем прочим печалям, как выяснилось, ожидали прибытия Самого, вроде как с инспекторской поездкой, так что майор гнал коней, и, естественно, они напоролись. Головной БТР словил такой фугас, что воронка получилась три метра в диаметре, а глубиной в человеческий рост. Сдетонировала боеукладка, броневик перевернулся и вспыхнул. Тем временем духи подбили замыкающий БТР и принялись методично множить на ноль зажатую бронеколонну. С одной стороны горы, с другой – пропасть… Мрак, да и только. В общем, вышло из мешка всего около роты – взвода два десанта и один – «соляры». Командование, как старший по званию, принял замполит мотострелков. Он связался по рации с начальством, обрисовал обстановку… А у начальства какой разговор? Раненым лежать кучно до прибытия вертолётов, а прочим двигать воевать душманов в тот самый квадрат… И плевать ему, начальству, что люди из боя, устали и боеприпасов с гулькин хрен. Кто там смел забыть, что ожидается прибытие Самого? Великого и Ужасного? Со всеми вытекающими долгоидущими умозаключениями…
– Словом, дошли мы, ввязались в бой, а получается, что влезли в дерьмо. – Неделин засопел, допил, облизал усы и с хрустом смял жестянку в руке. – «Наливняки»[30] в колонне свечками горят, а из всей нашей роты вышли только я да сержант Краев. Ему бы дембельский альбом рисовать да «чижиков»[31] на кухне воспитывать, а он здесь, под пулями… Характер. У нас во взводе семеро с «брюшнячком»,[32] так он в «боевые»[33] и напросился. За себя, говорит, и за того парня…
В кабине ведущей «пчёлки» сидел капитан Леонид Лосев, летавший в Афганистане уже второй год. Как и его правак[2] Антон, Леонид был одет в обрезанные на манер шортов штаны и бронежилет, в котором уложены автоматные рожки, сигнальные ракеты, радиостанция «Комар», пистолет и охотничий нож. Всё это на случай, если собьют. Как показывал опыт, до появления поисковой группы ещё надо будет дожить…
– «А потому что мы пилоты… и небо наш родимый дом…» – Леонид держал вертолёт на одной высоте, ловко обходил препятствия и, следуя за профилем местности, то отжимал рукоять управления, то чуть брал её на себя. – Первым делом мы испортим вертолёты… ну а девушек…
В «пчёлках», прикрываемых свирепым «крокодилом», находилась досмотровая группа 668-го отдельного отряда специального назначения, который в целях сокрытия факта пребывания за Гиндукушем спецподразделения ГРУ в оперативных документах официально именовался 4-м отдельным мотострелковым батальоном.
Это было гениальное изобретение советской военной мысли – симбиоз ударных вертолётов и групп спецназа. Ударная мощь вертушек, помноженная на мобильность находящихся в них подготовленных десантников с их неизменным стремлением «выдать результат», была самым действенным инструментом антипартизанской войны. Одолевая огромную и малоповоротливую махину типа мотострелкового полка, моджахеды обычно проигрывали малочисленным группам спецназа. Правда, не всегда…
Командир группы старший лейтенант Семён Песцов получил задачу на облет зоны ответственности в районе Апчикана. В случае обнаружения автомашин или вьючных караванов ему предписывалось производить их тщательный досмотр. А вылетел Песцов на двух «пчёлках» с двенадцатью бойцами и своим заместителем прапорщиком Наливайко не случайно – в особый отдел отряда пришла информация от ХАДовцев[3] о предполагаемом выходе каравана, перевозящего комплексы «Стрела-2».[4] Непроверенная информация, очень косвенная. Вот её и надлежало проверить.
А стало быть, ни свет ни заря нужно подниматься в небо и трястись в металлическом брюхе «пчелы». И помнить, что сгорает она, «пчела», в шесть секунд. Всего-то и остаётся, что хвостовая балка, стальной корт от колёс шасси, расплавленный дюраль вокруг автомата перекоса и бесформенные остовы двигателей. Тех самых, тяжеленных, что при столкновении вертолёта с землёй проваливаются в десантный отсек и…
Семён хмуро глянул вниз на несущуюся мимо пустыню, тяжело вздохнул, потянулся…
Этой осенью коварная фортуна невежливо повернулась к нему задом. Четыре боевых вылета – и все коту под хвост. Два раза моджахеды вычисляли место «выкидушки» и просто гоняли Песцова по горам, пока он не вызывал эвакуацию. Один раз пришлось просидеть трое суток в засаде, но караван по маршруту, обозначенному агентом ХАДа, так и не прошёл. А в четвёртый раз забили знатный караван, но подойти за трофеями не удалось: куда, если там целый взвод. В скоротечной сшибке десантникам удалось подстрелить с пяток моджахедов, но остальные заняли козырную позицию, поди выбей, своих половину не положив. Хотел Семён вызвать вертолёты, но налетела непогода, и вертушки не помогли… Ну и что, так и бросили «результат». Вот крику было-то потом на разборе полётов… Как так, бардак, непорядок. Извольте, товарищ старший лейтенант, вступить в бессменное недельное дежурство по отряду, следить за работой кухни и соблюдением внутреннего распорядка… В общем, сейчас «результат» был нужен как манна небесная евреям в такой же пустыне.
И похоже, Бог услышал молитвы…
– Сеня, смотри, – оживился Лосев и показал вперёд. – Верблюды! А на них тюки!
– Вижу, садимся. – Песцов троекратно сплюнул и, прицелившись, засадил длинную очередь из пулемёта по пути движения каравана. – А ну, зорька, стоять!
Команда была из тех, что не нуждаются в переводе. Караван встал. Вертолёт «подсел», то есть коснулся земли, но винты продолжали молотить воздух, готовые, чуть что, немедленно бросить его вверх. Первым выскочил пулемётчик, черпак[5] по кличке Калибр, он установил на сошки свой ПК,[6] прицелился в верблюдов. Потом выскочил Песцов и с ним ещё трое, «пчела» с группой прапорщика Наливайко зависла в небе, взяв караван на прицел, «крокодил» сопровождения прошёлся над головами, показал свои НУРСы[7] в ракетных блоках.
– Вперёд! – скомандовал Семён и сам первым побежал, закрываясь от пыли, к каравану.
Караван как караван – верблюды, тюки, загорелые аборигены с неприветливыми, типично азиатскими лицами.
– Салям.
– Салям, салям. – Семён кивнул и стволом автомата показал на поклажу. – А там что?
Двое сноровисто скинули тюки, развернули их… обычный крестьянский скарб. Подтянувшиеся бойцы прослушали на всякий случай миноискателем. Ничего. Никаких стволов, взрывчатки или ракет, которые запускают с плеча. Обшмонали самих крестьян – тоже всё по нулям.
– Чёрт, – вполголоса выругался Семён, когда вертолёт опять поднялся. Вздохнул и виновато посмотрел на Лосева. – Голяк.
Сколько пролетели, сколько топлива сожгли. А где результат?
– Ладно, не бери в голову, – подмигнул Леонид. – Это же лотерея. Ну не попёрла карта сейчас, на следующей сдаче придёт.
Леонид знал, что говорил, – он был опытен, много летал и имел солидную практику в «свободной охоте», когда сам ищешь противника и сам его уничтожаешь. Попробуй-ка вычисли, пойдёт караван или нет. Это не знает заранее даже полевой командир, который отвечает за его безопасность. Решит он, к примеру, вести караван, а его личная разведка докладывает о непонятной активности на маршруте. И всё, никто никуда уже не идёт. Маршрут закрывается, пока в районе тихо не станет. А когда станет тихо-то? Один Аллах знает, ибо велик. А ты тут летай, ставь засады, сиди под палящим солнцем на днёвке, кури в кулак, мочись под себя, жди у моря погоды. Того самого дождичка, который в четверг… Потому-то и перехватывается из каждых десяти караванов только один.
– Да понимаю я, Лёня, – махнул рукой Семён, вздохнул, мрачно посмотрел, как вертолёт проскочил зелёную зону, понёсся над пустынным предгорьем… и неожиданно кивнул Леониду: – Правда твоя, жизнь – игра. Смотри!
Посмотреть было на что. Внизу поднимали облако пыли две барбухайки. Барбухайки – это афганские грузовики с высокими будками, сплошь расписанные орнаментом, увешанные кистями, бубенцами и колокольчиками. Символические знаки, цитаты из Корана, подвески и всё такое прочее должно было, согласно поверью, умиротворять горных духов, отводить недобрый глаз и выручать в непогоду.
Оба грузовика были забиты ящиками, мешками и внушительными тюками… Может, это он и есть, подарок судьбы?
– Ну что, садимся! – не спросил, приказал Семён, бортстрелок дал очередь, сразу принудившую автомобили встать.
Леонид, присмотревшись внимательнее к местности, недовольно пробурчал:
– Ну да, мы же русские, кое-где узкие… Влезем.
Действительно, «пчеле», с её двадцатиметровым несущим винтом, было тесновато в ущелье, где стояли барбухайки, ну да где наша не пропадала…
Неподалёку на высотке ведомый вертолёт уже высадил прапорщика Наливайко с группой огневого прикрытия. Так, на всякий пожарный, на случай внештатной ситуации при досмотре.
– Ну, Лёнь, давай, – прошептал Семён, и в это время проснулась рация, на связь вышел сам комбат:
– Ноль первый – пятому…
Семён только чертыхнулся про себя:
– Слушаю!
– Бросай всё и двигай в квадрат двадцать семь – семнадцать. Там духи блокировали «нитку»,[8] есть трёхсотые[9] и двухсотые.[10] Десантируйся и вступай в бой. Помощь воздухом и бронёй туда уже пошла… Как понял меня, Писец?
– Понял вас, ноль первый, исполняю, – заскрипел зубами Семён, выругался про себя и поднял глаза на Лосева. – Ну ты глянь, как не везёт. Прям чёрная полоса.
– Да, жизнь тельняшка, – согласился тот, хмуро наблюдая, как «крокодил» сопровождения резво уходит в квадрат 27–17. Мгновение подумал и вдруг заговорщицки подмигнул. – Ладно, не переживай, присядем. За минутку управишься?
Семён так и расцвёл благодарной улыбкой:
– Управлюсь, Лёня, управлюсь, дорогой! Дурное дело не хитрое…
Тем не менее внутри он был собран и насторожен. Ох, тесно в ущелье, маловато места, ухо нужно держать востро. Как бы из охотника не превратиться в дичь…
– За мной! – пулей, едва колёса коснулись грунта, вылетел он из люка вертолёта… и тотчас понял, что за минуту не управится, – боковым зрением засёк оранжевый, огненно-дымный шлейф, тянущийся в небо. Стингер!
Тут же со скалистого уступа по позиции прапорщика Наливайко дробно заработал пулемёт, судя по звуку, крупнокалиберный, «сварка»,[11] а в кузове одной из барбухаек появилась увенчанная шишаком гранаты труба гранатомёта РПГ.
– Падай, сына, падай, – потянул Семён на землю выскочившего из вертолёта радиста, крякнув, упал сам и выпустил очередь по гранатомётчику, засевшему среди тюков. – Сука! Падла!
Поздно. Грохотом ударило по ушам, густо обдало жаром, резко встряхнуло мозги… Так, что перед глазами темнота, в горле дурнотный ком, из носа и ушей кровь…
– Чёрт, – разлепил глаза Семён… и увидел горящий подбитый вертолёт, тело пулемётчика Калибра, объятую жарким пламенем кабину пилотов…
Это топливо из разорванного дополнительного бака ставило точку на жизни Лёни Лосева. Чадную, жирную и страшную.
Вертолёт, высадивший группу Наливайко, ломая лопасти, кувыркался по горному склону. Со стингером, да в упор, шутки плохи: что выпускай тепловые ловушки, что не выпускай…
Было очень похоже, что фортуна расставила старшему лейтенанту Песцову медвежий капкан, только он об этом не думал. Он вообще не думал сейчас ни о чём – действовал на автомате, и только поэтому был до сих пор жив.
– Сына, за мной! – зарычал он радисту.
Укрывшись за камнем, они открыли по барбухайке кинжальный огонь, чтобы не дать гранатомётчику выстрелить снова. И он не выстрелил – на месте грузовика вдруг вырос огромный огненный цветок, стремительно распустился, с грохотом отцвёл и превратился в чадящий бензиново-пороховой костёр. В небо потянулся чёрный дым, густо запахло смертью и бедой… Простой крестьянский скарб, такую мать!
А со стороны второй машины уже вовсю летели пули, оттуда, прячась за колёсами, стреляли водитель и ещё двое. И продолжал солировать ДШК, певший песню смерти бойцам Наливайко, спрятавшимся за скалой. Ни высунуться, ни вздохнуть, носа не показать… Против «сварки» с автоматами не очень попрёшь…
– Сына, связь! – рявкнул Семён, выплюнул изо рта кровь и песок, схватил на ощупь тангету. – Запор, это Писец, доложи обстановку. Где, такую мать, агээс?[12]
Кличка «Запор» объяснялась генеалогическим древом. Предки прапорщика Наливайко были из запорожских казаков…
– Докладываю: стреляют, – послышался тенор как всегда невозмутимого Наливайко. – Один двухсотый, два трёхсотых. А агээс сейчас будет. Во всей красе…
– Лады. – Семён отключился, сделал полувыдох и плавно, как учили, надавил на спуск. – «Двадцать два, двадцать два…»[13]
Стреляя короткими очередями, он ждал, когда же до душманов дойдёт, что лежать у машины с боеприпасами не есть хорошо. Ага, осознали – сорвались и рванули за камни у скалы. Только недостаточно быстро – один упал молча, другой с диким криком, третий схватился за бок, но пополз по-змеиному. Юркнул за камни и затаился, затих… Тем временем заработал обещанный агээс, пошел сажать осколочную смерть по скалистым склонам. Вначале с недолётом, в белый свет, но наводчик тут же отреагировал, и тридцатимиллиметровые гостинцы стали рваться, где было положено – на позиции душманов. Активности там сразу поубавилось…
– Сына, связь! – снова рявкнул Семён, взялся за тангету, хрипло подал голос в эфир: – Запор, это Писец. Сейчас попробую подогнать машину. Готовься к эвакуации. И сделай так, чтобы «сварка» заткнулась, а лучше, чтобы навсегда… Как понял меня, Запор?
– Понял я, коман… – В эфире клацнуло, щёлкнуло, и наступила тишина, нарушаемая помехами. Связь прервалась.
– Сына, я к машине, попробую завести. Прикрой меня, стреляй во всё, что шевелится. Махну рукой – рви когти к барбухайке. Усёк?
Радист коротко кивнул, и старлей змейкой – бережёного Бог бережёт – припустил к грузовику.
Это был древний «Датсун» с правым рулем, Кораном на торпеде и… ключом в замке зажигания.
– Аллах акбар, – хмыкнул Семён, поворачивая ключ, нажал на газ. Горячий двигатель немедленно ожил, и на душе стало веселей. – Эй, сына, к машине, – распахнув свою дверь, махнул рукой Песцов, тут же взялся за «калашникова» и, пока радист бежал, бдел – весь превратился в зрение, в слух, слился с автоматом…
Однако ничего, боец подтянулся, обежал машину и, открыв левую дверь, прыгнул на подножку:
– Товарищ старший лейтенант…
И не договорил. Из-за камня, куда уполз недобитый дух, хлестнула очередь. Радист дёрнулся, охнул, обмяк и мешком свалился на истёртое сиденье. Пули пробили каску вместе с головой… и безнадёжно испортили переносную рацию.
– Сука! Падла! Гнида! – заорал Семён, бахнул за камень из подствольника, выпустил длинную очередь – и дал полный газ на позицию Наливайко.
Там дела шли повеселей прежнего: «сварка» замолчала, нападающие попритихли. И всё равно – трое убитых, один тяжелораненый… и патроны с гранатами конкретно на исходе. Разбитая рация, марево над перегревшимся пулемётом… и опять же подстреленный – впрочем, хвала Аллаху, легко – прапорщик Наливайко.
– Ваня, – проорал ему сквозь автоматный лай Семён, – карета подана, снимайся…
– Сейчас. – Наливайко трудно оторвался от ПК, по стволу которого, опять же от перегрева, шли радужные разводы, оглянулся на окровавленного наводчика: тот яростно тянул за тросик, взводя затвор агээса. – Харэ. Давай хабари. Уходим…
Огромный, могучего сложения, наголо бритый, он и вправду чем-то напоминал своих предков-запорожцев. Оселедец бы ему, саблю, люльку, шёлковые, вымазанные в знак презрения к роскоши шаровары – и всё, можно смело писать письмо турецкому султану.
Яростно отстреливаясь, бойцы погрузили в кузов мёртвых и раненых, устроились рядом сами, Песцов с Наливайко бросились в кабину на липкое от крови сиденье, двигатель взревел, гружённый под завязку старенький «Датсун» с надрывом принял с места… А вслед ему – пули, пули, пули. Песцов вдруг вздрогнул, выругался, однако руль не отпустил, крепко стиснув зубы, уводил грузовичок к повороту. Это шальная пуля залетела в кабину, пробила Семёну мышцу на плече и, пройдя сквозь стекло, сгинула в пыльном мареве. Боль, кровь по руке, тошнотворное ощущение какой-то телесной униженности. И ярость – холодной рекой – ну погодите, суки, ещё чья возьмёт…
– Давай, командир, перевяжу. – Наливайко живо разорвал индпакет, вытащил бинт и тампоны. – Тормози.
– Не сейчас, – мотнул гудящей головой Семён. – Давай отъедем ещё чуток, отсюда подальше. Потерплю…
Отъехали, остановились, молча перевели дух. Угрюмый Наливайко стал перевязывать Семёна, бойцы закурили охотничьи сигареты «смерть на болоте», белобрысый ефрейтор с повадками старослужащего придвинулся к начальству, затравленно взглянул:
– Васнецов умер… всё матушку звал… – Шмыгнул носом и, горбясь, пошёл прочь, тронув непроизвольно «смертник»[14] в своём нагрудном кармане…
– Ну вроде всё, – закончил процедуру Наливайко, вздохнул, глянул испытующе на Песцова. – Ты как, командир? Может, промедолу?
– А ну его на фиг, а то будет всё как в тумане. Потерплю, – отмахнулся тот здоровой рукой, вытащил карту-«километровку», прищурил глаз. – Мыслю, надо выдвигаться в квадрат двадцать семь – семнадцать, выполнять боевой приказ. И так уже дров наломали, без грыжи не унесёшь.
На душе было темно. Да, вот он «результат», в кузове грузовика – стоит руку протянуть. Но какой ценой? Стоит ли оно того?..
– Так… – посмотрел на карту Наливайко, засопел и сделался похож на Тараса Бульбу после кульминации с Остапом. – Двадцать семь, значит, семнадцать?..
Топография не радовала. Зелёнка, жилая зона, сплошные кишлаки. Беда, гадюшник, рассадник. Туда хорошо двинуть на облёт, засадить по каравану… Пришел, увидел, победил. И убрался. А вот в одиночку колесить там по дорогам… По дорогам, где не стесняются стопорить охраняемые колонны…
– Именно, – подтвердил Песцов. Спрятал карту, выбрался из будки, зашёл машине в хвост. – Шестаков, ну что там в коробочке? Дельное что есть?
Уверенно спросил, без тени колебания. Чтобы наш боец да не посмотрел, что везём?
– Полным-полна коробочка, товарищ старший лейтенант, – отозвался давешний белобрысый. – Цинки к апээмам, выстрелы к РПГ[15] седьмым, гранаты к агээсам, «мухи»,[16] «лепестки».[17] Всё наше, – он даже кашлянул, – как со склада. И ещё си-си.[18] Хоть залейся.
Действительно, бойцы, не смущаясь присутствием мёртвых тел, отхлебывали шипучку из буржуазных банок и грызли галеты из отечественного НЗ. На войне поневоле становишься философом – кому жизнь, кому смерть. А чтобы жить, нужно есть и пить…
– Си-си – это славно, – подошел Наливайко, принял баночку из солдатских рук, с шипением открыл. – Хоть от жажды не помрём…
Тёплая си-си пенилась и была похожа на напиток «Буратино».
– Значит, так, – Песцов тоже взял шипучки, жадно отпил, – набиваем рожки, снаряжаем ленты агээса, готовимся к бою. Духи отсюда в пятнадцати верстах – взяли в оборот нашу колонну. А на помощь воздухом надеяться нам нечего: похоже, начинается конкретный сложняк.[19] Так что вперёд, славяне.
– Есть вперёд, товарищ старший лейтенант, – вразнобой отвечали славяне и отхлебнули ещё си-си.
Всё, что надо, они уже снарядили и забили и только потом взялись за лимонад. Ибо были не дурее своих отцов-командиров и знали: на войне, чтобы жить, нужно убивать…
А погода, как и было обещано, портилась – налетел ветер-«афганец», закрутил пыль столбом, пригнал слоистые плотные облака.
– Ну всё, поехали, давай веди, Ваня, – усадил Песцов за руль обрадовавшегося Наливайко, сам устроился рядом баюкать раненую руку, «Датсун» со скрежетом тронулся, попылил дальше.
Было сумрачно, угрюмо и очень неуютно, казалось, со склонов вот-вот спустятся недобрые духи гор… Однако в урочный момент с горных вершин спустились вовсе не духи – сверху, приказывая остановиться, резанули из акээма, а справа из-за россыпи камней выскочила фигура с РПК[20] и, прошив очередью воздух над кабиной, страшно заорала по-русски:
– А ну, сука, бля, стоять! Я Котовский!
Наши!
– Тормозить? – глянул Наливайко на Семёна, тот, недобро щурясь, кивнул и, когда машина, скрипнув тормозами, встала, резко распахнул дверь:
– Котовский, говоришь? А я старший лейтенант Песцов. Ну-ка ко мне.
Смотрелась фигура колоритно. Куртка-«пакистанка»[21] на искусственном меху, пятнистые штаны от казээса,[22] новенькие «кимры»[23] и кепка-«плевок».[24] Довершал антураж пулемёт РПК с обшарпанным от пережитого стволом. Однако, подойдя, соотечественник доброжелательно выдал сквозь зубы:
– Воздушно-десантные войска. Разведрота. Старший сержант Краев, мудак…
Закопчённое лицо было слева покрыто кровью, правый глаз подёргивался, как видно от контузии. А говорил Краев не спеша, очень задумчиво, как бы прислушиваясь к внутренним голосам. Их, этих голосов, чувствовалось, изрядно звенело у него в башке.
– Значит, говоришь, не Котовский, а мудак? – вяло удивился Песцов. – Это почему ж?
– Потому что гражданин.[25] – Сержант снова сплюнул, коротко зевнул, помотал головой. – Сходил напоследок на войну.[26]
– Здравия желаю… Прапорщик Неделин, воздушно-десантные войска,[27] – сошёл с горы усатый детина в «песочнике», поставил на предохранитель АКМС,[28] повесил на плечо. – Пардон, ошибочка вышла, думали, бачи[29] едут. Хотели в попутчики попроситься. А то набегались сегодня, хватит…
На страшном, окровавленном лице угадывались боль и обида.
– Пить хотите? – предложил Песцов и, не дожидась ответа, позвал: – Шестаков, си-си давай, упаковку.
– Есть си-си. – Шестаков принёс питьё, и Краев с Неделиным присосались к банкам – судорожно, хрипя, работая кадыками.
– Ну что, полегчало? – Песцов кликнул Неделина в кабину, опять вытащил «километровку». – Ну, показывай давай, рассказывай.
Краев между тем прикончил банку, икнул и, сдвинув блатную кепку на затылок, полез в барбухайку, на тюки.
– Привет вам, братцы, от дембеля Советской армии… Похавать чего-нибудь не найдётся?
– Здорово, брат, седай, – сразу же ответили ему, усадили на козырное место и облагодетельствовали открытой банкой тушёнки. – На, говяжья, рубай.
Правильно, какая может быть война на голодный желудок. Особенно дембельский…
Неделин в кабине водил заскорузлым пальцем по карте. Его роту сегодня подняли по тревоге, посадили на броню и в составе бронегруппы, возглавляемой майором из «соляры», погнали в квадрат 27–17 выручать колонну, попавшую в западню. Ко всем прочим печалям, как выяснилось, ожидали прибытия Самого, вроде как с инспекторской поездкой, так что майор гнал коней, и, естественно, они напоролись. Головной БТР словил такой фугас, что воронка получилась три метра в диаметре, а глубиной в человеческий рост. Сдетонировала боеукладка, броневик перевернулся и вспыхнул. Тем временем духи подбили замыкающий БТР и принялись методично множить на ноль зажатую бронеколонну. С одной стороны горы, с другой – пропасть… Мрак, да и только. В общем, вышло из мешка всего около роты – взвода два десанта и один – «соляры». Командование, как старший по званию, принял замполит мотострелков. Он связался по рации с начальством, обрисовал обстановку… А у начальства какой разговор? Раненым лежать кучно до прибытия вертолётов, а прочим двигать воевать душманов в тот самый квадрат… И плевать ему, начальству, что люди из боя, устали и боеприпасов с гулькин хрен. Кто там смел забыть, что ожидается прибытие Самого? Великого и Ужасного? Со всеми вытекающими долгоидущими умозаключениями…
– Словом, дошли мы, ввязались в бой, а получается, что влезли в дерьмо. – Неделин засопел, допил, облизал усы и с хрустом смял жестянку в руке. – «Наливняки»[30] в колонне свечками горят, а из всей нашей роты вышли только я да сержант Краев. Ему бы дембельский альбом рисовать да «чижиков»[31] на кухне воспитывать, а он здесь, под пулями… Характер. У нас во взводе семеро с «брюшнячком»,[32] так он в «боевые»[33] и напросился. За себя, говорит, и за того парня…