Фредерик Марриет
Браконьер
ГЛАВА I. В которой больше пива, чем дельных доводов
Была бурная ветреная ночь в начале ноября 1812 года. По большой дороге около местечка Грасфорд, на юге графства Девон, проходили трое мужчин. На небе было почти полнолуние, но луну то и дело закрывали проносившиеся сплошными вереницами густые темные облака, так что окрестный ландшафт освещался лишь урывками, ненадолго, с большими промежутками, по большей же части он оставался погруженным в темноту. Резкий, насквозь пронизывающий ветер гнул и качал во все стороны безлистые ветви деревьев, которыми дорога была обсажена по обеим сторонам.
Три вышеупомянутых человека, по-видимому, уделили чересчур много внимания пиву, которое подавалось в трактирчике под вывеской «Кот и Скрипка», находившемся в полумиле от Грасфорда. Из этого трактира они только что вышли. Двое из них, впрочем, были сравнительно трезвы и помогали идти третьему, который насилу передвигал ноги, поддерживаемый товарищами под руки. Вследствие его тяжести, а также может быть и собственного подпития, они шли не прямо, а зигзагами, мотаясь по дороге то вправо, то влево. Так дошли они до моста через одну из тех быстрых речек, которых так много в Девонском графстве. Войдя на мост, они, как бы по безмолвному уговору, положили бесчувственное тело товарища возле мостовых серил и в течение некоторого времени молча переводили дух. Один из них сам тоже довольно грузно облокотился на перила. Это был высокий стройный мужчина лет сорока в черном сюртуке и в слишком узких для него брюках, первоначальный цвет которых мы бы затруднились определить. На голове у него была шляпа пасторского образца, также очень поношенная. Вообще костюм на нем был весь потертый, но несомненно видавший лучшие дни. Вся наружность этого человека громко говорила о том, что он раньше занимал совершенно другое положение в обществе. Так оно и было в действительности. За несколько лет перед этим он заведовал одним средним учебным заведением и получал хорошее жалованье, но привычка пить довела его до падения и разорения, и теперь он был просто учителем в начальной народной школе в Грасфорде, получая грошовую плату, по два пенса в неделю с ученика. Злополучная страсть к вину у него не проходила, и как только он получал свое недельное жалованье, так сейчас же и пропивал его в трактире или в пивной. Второй товарищ был совсем в другом роде — приземистый, коренастый, широкоплечий. На нем были короткие штаны, гетры, ботинки на шнуровке и толстая бумазейная куртка охотничьего покроя. По профессии он был разносчик.
— Как странно, — сказал разносчик, первый нарушая молчание и указывая на бесчувственное тело пьяного человека, лежавшее у его ног, — ведь вот пиво свалило его с ног, а между тем говорят, что оно кидается в голову. Если в голову, то при чем же тут ноги?
— Вы не хотите сообразить, а между тем это ясно, — отвечал народный учитель, который был несравненно пьянее своего собеседника, — ведь голова, когда в нее кидаются хмельные пары, становится тяжелее, а ноги, следовательно, легче центр тяжести перемещается, и человек не может удержаться в вертикальном положении, а принимает горизонтальное, то есть попросту падает. Вам понятно такое объяснение?
— Пиво, которое мы пили, было, действительно, очень тяжелое, — отвечал коробейник, — и в этом я с вами согласен, но ведь пиво вливается не в голову и не в ноги, а в желудок, который находится в самой середине тела. Как вы вот это обстоятельство объясните, мистер Фернес?
— Байрс, вы не про то совсем говорите. Вы говорите про остающееся внизу, про осадок.
— И не думал я говорить про остающееся. Это значило бы говорить про то, чего нет. Вы весь кувшин опорожнили, так что ни капли не осталось.
— Хорошо, Байрс. Сейчас видно, что вы не были в гимназии. Теперь я попробую объяснить вам так: когда человек вливает себе в желудок некоторое количество крепкого напитка, то спиртные пары, как более легкая часть этого напитка, поднимаются ему в голову и желают ее тяжелой. Понимаете?
— Нет. Как же это от легкой вещи другая вещь может сделаться тяжелой? Это невозможно.
— Невозможно? А вы поглядите на этого несчастного человека, угостившегося не в меру. Вот вам и доказательство.
Говоря это, школьный учитель покачнулся и ухватился за перила.
— Совершенно верно. Я вижу, что он пьян, но я желаю знать, каким образом он дошел до опьянения.
— Пил — и допился.
— Это я и без вас знал.
— Так для чего же вы спрашиваете? Не лучше ли будет, если мы поскорее доставим этого человека к его несчастной жене, которая, вероятно, давно его ждет. Прескверная это вещь, когда кто пьянствует. Недаром говорит пословица: «если ты хочешь отнять у врага его мозг, налей ему побольше в глотку».
— И всего-то полпинты выпил Рошбрук, — сказал коробейник, — а что с ним сделалось! Это оттого, что он, как говорят, был ранен в голову, и у него вытекла половина мозгов. За это он и пенсию получает.
— Да, семнадцать фунтов в год, каждые три месяца, и без всяких вычетов, причем и ходить за получением близко — всего четыре мили. Тоже вот и правительство наше — нашло кому благодетельствовать! Разве это работник? Нет. Он ничего не делает, только пьет целые дни и валяется на постели. А вот я, несчастный, ложусь поздно и встаю рано, и должен обучать здешних молодых олухов грамоте за два пенса в неделю. Справедливо ли это? Знаете, дружище Байрс, для человека часто бывает благодетельно то, что с виду далеко не похоже на благодеяние. Мне кажется, что если мы эту несчастную тварь сейчас возьмем и сбросим с моста в речку, то мы сделаем доброе дело. Все неприятности этого человека разом кончатся.
— И себя избавим от неприятности тащить его до дому, — прибавил Байрс, затеявший поднять на смех своего более пьяного товарища. — Я с вами совершенно согласен. Для чего оставлять ему жизнь? Это бесполезный человек, который только даром хлеб ест, паразит, пиявка, питающаяся потом и кровью народными, как пишут в нашем «Воскресном листке».
— Совершенно верно, мистер Байрс.
— Так как же? Кидать его, что ли?
— Нет, нет, погодите. Надо подумать, — возразил школьный учитель, берясь рукой за подбородок и соображая.
С минуту продолжалось молчание, наконец, учитель объявил:
— Нет. Я передумал. Этого нельзя. Я не могу. Он угощает меня пивом. Если бы он не получал пенсии, не было бы и пива. Такова посылка и таков вывод. С моей стороны это было бы черной неблагодарностью, и потому я никак не могу согласиться на ваше предложение. Нет, никак не могу, — продолжал учитель, — и даже буду защищать его против ваших кровавых намерений.
— Мистер Фернес, вас самих, должно быть, несколько развезло от пива. Ведь это же вы предложили сбросить Рошбрука с моста, а вовсе не я.
— Поосторожнее будьте в своих словах, мистер Байрс, — возразил народный педагог. — Вы что же это — обвиняете меня в убийстве или в покушении на убийство?
— Ни в чем я вас не обвиняю, но только вы предлагали мне сбросить его с моста, это я сказал, говорю и всегда скажу.
— Дружище Байрс! Принимая во внимание то состояние, в котором вы находитесь, я оставляю ваши слова без последствий. Пойдемте скорее, а не то я боюсь, что мне придется тащить уже не одного человека, а целых двух. Берите его за эту руку, я возьму за ту, и поднимемте его.
Пьяного опять потащили под руки, и он шел, бессознательно передвигая ноги. Вскоре компания добрела до одного коттеджа, в дверь которого народный педагог забарабанил так, что она зашаталась на петлях. Вышла отпереть высокая красивая женщина со свечкой в руке.
— Я так и знала, — сказала она, качая головой. — Старая история: теперь будет болен всю ночь и пролежит в постели до половины дня. Как тяжело быть замужем за пьяницей! Ну, что ж, вносите его, и сердечно благодарю вас за ваше беспокойство.
— Это верно, мы с ним порядком намучились, — заметил учитель, опускаясь на стул, после того как товарищ его и Байрса был уложен на кровать.
— Воображаю! — отозвалась женщина. — Мистер Фернес, не выкушаете ли вы легкого домашнего пива?
— С удовольствием, и мистер Байрс, я думаю, тоже не откажется. Какая жалость, что ваш муж не довольствуется одним домашним пивом.
— Да, действительно, — согласилась мистрис Рошбрук.
Она сходила в погреб и принесла кварту пива. Народный педагог выпил половину и передал посудину Байрсу.
— Где мой маленький приятель Джо? Наверное, крепко спит теперь?
— О, давно спит! Да ведь уж и мне бы самой пора спать: время-то позднее, первый час.
— Совершенно верно, мистрис… Покойной ночи, Рошбрук. Идем, мистер Байрс. Мистрис Рошбрук намерена ложиться в постель.
Народный учитель и разносчик ушли из коттеджа. Мистрис Рошбрук с минуту подождала, потом старательно заперла дверь.
— Ушли! — объявила она, возвращаясь к мужу. Со стороны всякий удивился бы до бесконечности, если бы мог видеть, как Рошбрук при этих словах жены быстро встал на ноги — совершенно трезвый. Это был высокий, стройный красивый мужчина, нисколько не похожий на пьяницу.
— Милая Джен, — сказал он, — погода хоть и ужасная, но я должен торопиться. Готово мое ружье?
— Все готово. Джо лежит на кровати, но совсем одетый, и встанет в одну минуту.
— Сейчас же позови его, времени нельзя терять ни одной секунды. Этот пьяный дурак Фернес предлагал бросить меня с моста в реку. Счастлив их Бог, что они не попробовали этого сделать, а то мне бы пришлось успокоить их навеки, чтобы они не болтали… Немой где?
— В прачечной. Я сейчас приведу и Джо, и его.
Женщина вышла из комнаты, а Рошбрук взял ружье и всю амуницию и снарядился в поход. Минуты через две вбежала в комнату выпущенная из прачечной великолепная овчарка и спокойно улеглась у ног хозяина. Вслед за собакой вошла в комнату мистрис Рошбрук в сопровождении худенького, тоненького мальчика лет двенадцати. Он был не по летам мал ростом, но казался проворным и ловким, как кошка, и очень энергичным. Никак нельзя было подумать, что он только сейчас проснулся. Его большие глаза были ясны, как у сокола, на лице не видно было ни малейших следов сна. Он степенно, но проворно вскинул на плечи сумку, взял в руку пук бечевок для силков и стал ждать отца. Мистрис Рошбрук загасила свет, тихонько отворила дверь на улицу, внимательно посмотрела кругом и вернулась к мужу. Тот тихо свистнул, давая сигнал мальчику и собаке, и вышел из дома. Не было произнесено ни одного слова. Дверь тихо затворилась, и все трое, крадучись, удалились прочь.
Три вышеупомянутых человека, по-видимому, уделили чересчур много внимания пиву, которое подавалось в трактирчике под вывеской «Кот и Скрипка», находившемся в полумиле от Грасфорда. Из этого трактира они только что вышли. Двое из них, впрочем, были сравнительно трезвы и помогали идти третьему, который насилу передвигал ноги, поддерживаемый товарищами под руки. Вследствие его тяжести, а также может быть и собственного подпития, они шли не прямо, а зигзагами, мотаясь по дороге то вправо, то влево. Так дошли они до моста через одну из тех быстрых речек, которых так много в Девонском графстве. Войдя на мост, они, как бы по безмолвному уговору, положили бесчувственное тело товарища возле мостовых серил и в течение некоторого времени молча переводили дух. Один из них сам тоже довольно грузно облокотился на перила. Это был высокий стройный мужчина лет сорока в черном сюртуке и в слишком узких для него брюках, первоначальный цвет которых мы бы затруднились определить. На голове у него была шляпа пасторского образца, также очень поношенная. Вообще костюм на нем был весь потертый, но несомненно видавший лучшие дни. Вся наружность этого человека громко говорила о том, что он раньше занимал совершенно другое положение в обществе. Так оно и было в действительности. За несколько лет перед этим он заведовал одним средним учебным заведением и получал хорошее жалованье, но привычка пить довела его до падения и разорения, и теперь он был просто учителем в начальной народной школе в Грасфорде, получая грошовую плату, по два пенса в неделю с ученика. Злополучная страсть к вину у него не проходила, и как только он получал свое недельное жалованье, так сейчас же и пропивал его в трактире или в пивной. Второй товарищ был совсем в другом роде — приземистый, коренастый, широкоплечий. На нем были короткие штаны, гетры, ботинки на шнуровке и толстая бумазейная куртка охотничьего покроя. По профессии он был разносчик.
— Как странно, — сказал разносчик, первый нарушая молчание и указывая на бесчувственное тело пьяного человека, лежавшее у его ног, — ведь вот пиво свалило его с ног, а между тем говорят, что оно кидается в голову. Если в голову, то при чем же тут ноги?
— Вы не хотите сообразить, а между тем это ясно, — отвечал народный учитель, который был несравненно пьянее своего собеседника, — ведь голова, когда в нее кидаются хмельные пары, становится тяжелее, а ноги, следовательно, легче центр тяжести перемещается, и человек не может удержаться в вертикальном положении, а принимает горизонтальное, то есть попросту падает. Вам понятно такое объяснение?
— Пиво, которое мы пили, было, действительно, очень тяжелое, — отвечал коробейник, — и в этом я с вами согласен, но ведь пиво вливается не в голову и не в ноги, а в желудок, который находится в самой середине тела. Как вы вот это обстоятельство объясните, мистер Фернес?
— Байрс, вы не про то совсем говорите. Вы говорите про остающееся внизу, про осадок.
— И не думал я говорить про остающееся. Это значило бы говорить про то, чего нет. Вы весь кувшин опорожнили, так что ни капли не осталось.
— Хорошо, Байрс. Сейчас видно, что вы не были в гимназии. Теперь я попробую объяснить вам так: когда человек вливает себе в желудок некоторое количество крепкого напитка, то спиртные пары, как более легкая часть этого напитка, поднимаются ему в голову и желают ее тяжелой. Понимаете?
— Нет. Как же это от легкой вещи другая вещь может сделаться тяжелой? Это невозможно.
— Невозможно? А вы поглядите на этого несчастного человека, угостившегося не в меру. Вот вам и доказательство.
Говоря это, школьный учитель покачнулся и ухватился за перила.
— Совершенно верно. Я вижу, что он пьян, но я желаю знать, каким образом он дошел до опьянения.
— Пил — и допился.
— Это я и без вас знал.
— Так для чего же вы спрашиваете? Не лучше ли будет, если мы поскорее доставим этого человека к его несчастной жене, которая, вероятно, давно его ждет. Прескверная это вещь, когда кто пьянствует. Недаром говорит пословица: «если ты хочешь отнять у врага его мозг, налей ему побольше в глотку».
— И всего-то полпинты выпил Рошбрук, — сказал коробейник, — а что с ним сделалось! Это оттого, что он, как говорят, был ранен в голову, и у него вытекла половина мозгов. За это он и пенсию получает.
— Да, семнадцать фунтов в год, каждые три месяца, и без всяких вычетов, причем и ходить за получением близко — всего четыре мили. Тоже вот и правительство наше — нашло кому благодетельствовать! Разве это работник? Нет. Он ничего не делает, только пьет целые дни и валяется на постели. А вот я, несчастный, ложусь поздно и встаю рано, и должен обучать здешних молодых олухов грамоте за два пенса в неделю. Справедливо ли это? Знаете, дружище Байрс, для человека часто бывает благодетельно то, что с виду далеко не похоже на благодеяние. Мне кажется, что если мы эту несчастную тварь сейчас возьмем и сбросим с моста в речку, то мы сделаем доброе дело. Все неприятности этого человека разом кончатся.
— И себя избавим от неприятности тащить его до дому, — прибавил Байрс, затеявший поднять на смех своего более пьяного товарища. — Я с вами совершенно согласен. Для чего оставлять ему жизнь? Это бесполезный человек, который только даром хлеб ест, паразит, пиявка, питающаяся потом и кровью народными, как пишут в нашем «Воскресном листке».
— Совершенно верно, мистер Байрс.
— Так как же? Кидать его, что ли?
— Нет, нет, погодите. Надо подумать, — возразил школьный учитель, берясь рукой за подбородок и соображая.
С минуту продолжалось молчание, наконец, учитель объявил:
— Нет. Я передумал. Этого нельзя. Я не могу. Он угощает меня пивом. Если бы он не получал пенсии, не было бы и пива. Такова посылка и таков вывод. С моей стороны это было бы черной неблагодарностью, и потому я никак не могу согласиться на ваше предложение. Нет, никак не могу, — продолжал учитель, — и даже буду защищать его против ваших кровавых намерений.
— Мистер Фернес, вас самих, должно быть, несколько развезло от пива. Ведь это же вы предложили сбросить Рошбрука с моста, а вовсе не я.
— Поосторожнее будьте в своих словах, мистер Байрс, — возразил народный педагог. — Вы что же это — обвиняете меня в убийстве или в покушении на убийство?
— Ни в чем я вас не обвиняю, но только вы предлагали мне сбросить его с моста, это я сказал, говорю и всегда скажу.
— Дружище Байрс! Принимая во внимание то состояние, в котором вы находитесь, я оставляю ваши слова без последствий. Пойдемте скорее, а не то я боюсь, что мне придется тащить уже не одного человека, а целых двух. Берите его за эту руку, я возьму за ту, и поднимемте его.
Пьяного опять потащили под руки, и он шел, бессознательно передвигая ноги. Вскоре компания добрела до одного коттеджа, в дверь которого народный педагог забарабанил так, что она зашаталась на петлях. Вышла отпереть высокая красивая женщина со свечкой в руке.
— Я так и знала, — сказала она, качая головой. — Старая история: теперь будет болен всю ночь и пролежит в постели до половины дня. Как тяжело быть замужем за пьяницей! Ну, что ж, вносите его, и сердечно благодарю вас за ваше беспокойство.
— Это верно, мы с ним порядком намучились, — заметил учитель, опускаясь на стул, после того как товарищ его и Байрса был уложен на кровать.
— Воображаю! — отозвалась женщина. — Мистер Фернес, не выкушаете ли вы легкого домашнего пива?
— С удовольствием, и мистер Байрс, я думаю, тоже не откажется. Какая жалость, что ваш муж не довольствуется одним домашним пивом.
— Да, действительно, — согласилась мистрис Рошбрук.
Она сходила в погреб и принесла кварту пива. Народный педагог выпил половину и передал посудину Байрсу.
— Где мой маленький приятель Джо? Наверное, крепко спит теперь?
— О, давно спит! Да ведь уж и мне бы самой пора спать: время-то позднее, первый час.
— Совершенно верно, мистрис… Покойной ночи, Рошбрук. Идем, мистер Байрс. Мистрис Рошбрук намерена ложиться в постель.
Народный учитель и разносчик ушли из коттеджа. Мистрис Рошбрук с минуту подождала, потом старательно заперла дверь.
— Ушли! — объявила она, возвращаясь к мужу. Со стороны всякий удивился бы до бесконечности, если бы мог видеть, как Рошбрук при этих словах жены быстро встал на ноги — совершенно трезвый. Это был высокий, стройный красивый мужчина, нисколько не похожий на пьяницу.
— Милая Джен, — сказал он, — погода хоть и ужасная, но я должен торопиться. Готово мое ружье?
— Все готово. Джо лежит на кровати, но совсем одетый, и встанет в одну минуту.
— Сейчас же позови его, времени нельзя терять ни одной секунды. Этот пьяный дурак Фернес предлагал бросить меня с моста в реку. Счастлив их Бог, что они не попробовали этого сделать, а то мне бы пришлось успокоить их навеки, чтобы они не болтали… Немой где?
— В прачечной. Я сейчас приведу и Джо, и его.
Женщина вышла из комнаты, а Рошбрук взял ружье и всю амуницию и снарядился в поход. Минуты через две вбежала в комнату выпущенная из прачечной великолепная овчарка и спокойно улеглась у ног хозяина. Вслед за собакой вошла в комнату мистрис Рошбрук в сопровождении худенького, тоненького мальчика лет двенадцати. Он был не по летам мал ростом, но казался проворным и ловким, как кошка, и очень энергичным. Никак нельзя было подумать, что он только сейчас проснулся. Его большие глаза были ясны, как у сокола, на лице не видно было ни малейших следов сна. Он степенно, но проворно вскинул на плечи сумку, взял в руку пук бечевок для силков и стал ждать отца. Мистрис Рошбрук загасила свет, тихонько отворила дверь на улицу, внимательно посмотрела кругом и вернулась к мужу. Тот тихо свистнул, давая сигнал мальчику и собаке, и вышел из дома. Не было произнесено ни одного слова. Дверь тихо затворилась, и все трое, крадучись, удалились прочь.
ГЛАВА II. В которой автор официально знакомит читателя с героем рассказа
Прежде чем продолжать наш рассказ, мы считаем уместным объяснить читателю то, что могло показаться ему непонятным, судя по одной первой главе.
Джозеф Рошбрук, ушедший из коттеджа с сыном и собакой, был уроженец того селения, в котором жил. Во времена его молодости, то есть лет за сорок до начала нашего рассказа, законы против браконьерства были не так строги и не так строго применялись, как в то время, к которым рассказ относится. Юношей Рошбрук очень любил шататься с ружьем по чужим владениям, как до него делал его отец, и ни разу не попадался. После нескольких лет браконьерства, превосходно, до тонкости изучивши все окрестности на многие мили кругом, он в один прекрасный день, загулявши на ярмарке, дал себя завербовать под пьяную руку в пехотный полк. Через три месяца полк отправили в Индию, где он пробыл одиннадцать лет, после чего был возвращен в Англию. Отсюда через полгода по случаю войны его отправили в Средиземное море, и там он оставался двенадцать лет. Рошбрук все время находился при полку, участвовал во всех его походах и в последний год службы получил тяжелую рану в голову, после чего был уволен в чистую отставку с пенсией. Он решил вернуться в родное село, найти там себе небольшую работу и, опираясь на пенсию, устроить свою жизнь более или менее сносно. На родине его почти никто не узнал. Одни сами эмигрировали, многих других сослали за браконьерство, так что вместо друзей и знакомых он нашел совершенно чужих людей и сам оказался для всех чужим. Состав землевладельцев также сильно переменился: вместо сквайра такого-то или баронета такого-то оказывался то какой-нибудь крупный фабрикант, то разбогатевший купец, ликвидировавший свою торговлю и купивший себе имение. Все было ново для Рошбрука, и на своей родине он не чувствовал себя дома. Проговорить, отвести душу он мог только с Джен Эшли, красивой молодой девушкой, которая служила горничной в замке местного землевладельца. Она была дочерью одного из его прежних друзей, сосланного за браконьерство. Двадцать четыре года тому назад, когда Рошбрук только что покинул родину, она была еще ребенком и не помнила его, но зато помнила многих из его сверстников и приятелей и могла кое-что о них порассказать. То обстоятельство, что ее отец пострадал за браконьерство, было в глазах Рошбрука лучше всякой рекомендации, и он кончил тем, что женился на Джен. В нем разом проснулась вся его прежняя страсть к браконьерству, а жена не только не сдерживала ее, но напротив того — поощряла. Кончилось тем, что года через два после женитьбы Джо Рошбрук сделался самым отчаянным браконьером во всей округе. Он часто навлекал на себя подозрение, но ни разу не попадался. Спасало его то, что он умело прикидывался пьяницей по совету жены, которая подметила, что пьяниц почти никогда не подозревают в браконьерстве. Женин совет принес ему огромную пользу: как только ему удавалось доказать перед судьей, что в данную ночь его привели домой бесчувственно пьяного, судья сейчас же его отпускал. Пьяный человек какой же браконьер? Это считалось лучше всякого алиби. О Рошбруке установилось мнение, что он здорово выпивает и живет на пенсию и на то, что заработает его жена. Никому и в голову не приходило, что он, напротив, сам добывает себе на хлеб ночною работой и даже откладывает кое-что на черный день. Впрочем, Джо Рошбрук и на самом деле был при случае не дурак выпить, хотя и жаловался на боль от раны в голове, но гораздо чаще он просто притворялся пьяным и делал это всякий раз, когда ночь бывала светлая при благоприятном для ночной охоты ветре. В первой главе мы как раз такой случай и описали.
Мальчик Джо — наш будущий герой. Читатель, вероятно, уже и сам об этом догадался. Джо родился у Рошбруков в первый же год их брака, и больше у них детей не было. Это был тихий, умный, не по летам рассудительный мальчик, до крайности набравшийся от отца любви к ночным прогулкам. Изумительна была в таком маленьком человеке эта смесь чрезвычайного благоразумия и осторожности с неутолимой жаждой приключений. Правда-отец рано приучил его расставлять силки и прятать дичь, тогда как другие дети в этом возрасте могут разве только еще бегать в чужой лес за ежевикой. Семи лет Джо уже умел не хуже отца расставить силок и был посвящен во все тайны запретного искусства ловить чужую дичь. От постоянного недосыпания по ночам мальчик был худ и мал ростом, но это только способствовало отклонению от него всяких подозрений. Днем Джо аккуратно ходил в школу мистера Фернеса и, проводя без сна большую часть ночей, оказывался все-таки одним из самых лучших учеников. Никому в голову не могло бы прийти, что этот белокуренький мальчуганчик с такими ясными тихими глазами, такой прилежный к ученью, почти ежедневно проводит половину ночи в опасных экскурсиях, за которые закон не гладит по головке. При этом Джо давным-давно зарубил себе на носу, что молчание — золото, и на него можно было положиться, что он никогда не выдаст, никогда не скажет лишнего слова. На это он был способен не больше, чем пес Немой, который совсем не мог ничего говорить.
Воспитанием можно привить человеку с детства какие угодно взгляды. Джо совершенно проникся взглядом своих родителей на браконьерство, как на совершенно обыкновенное дело, в котором нет ровно ничего дурного, каждое воскресенье он и его родители ходили аккуратно в церковь с безусловно спокойною совестью. Таким образом сам Джо, в сущности, ничуть не был виноват в том, что его нравственные устои в известном отношении были несколько расшатаны.
После этого необходимого объяснения продолжаем нашу повесть.
Ни одна шайка северо-американских индейцев не сумела бы придумать лучшего способа охоты, нежели тот, который избрало себе наше трио. Впереди шел Рошбрук, за ним наш маленький герой, за мальчуганом Немой. Никто не разговаривал. Шли лугами и полями, прячась за живые изгороди. Так прошли мили три с половиной и дошли до густого леса. Деревья были, по большей части, дуб да ясень. Ветер выл и свистал в их голых ветвях. Под прикрытием холодного сырого тумана, окутывавшего их, как саваном, браконьеры тихонько крались по торной тропинке и достигли противоположной стороны леса, где стоял коттедж смотрителя. Из коттеджа сквозь оконные стекла виднелся слабый свет.
Рошбрук вышел из-под деревьев и поднял кверху руку, чтобы определить, откуда ветер. Узнавши что следовало, он вернулся в лес и взял направление так, чтобы все время быть под ветром от домика сторожа, иначе сторож мог бы услышать выстрелы. Раздвинув живую изгородь, Рошбрук опустил ружье дулом вниз, так что оно было дюйма на два или на три от земли, и стал тихо, медленно, осторожно красться по хворосту. Джо и Немой продолжали так же тихо идти за ним. Рошбрук крался к тому месту, где любили собираться на ночь фазаны. Проходя под одним большим дубом, он увидал на нем множество круглых темных тел. То были спящие фазаны. Рошбрук взял прицел и выстрелил. Тотчас же на землю к ногам браконьера свалился мертвый фазан, которого проворно поднял Джо и спрятал в свой мешок. Еще выстрел, еще и еще… С каждым выстрелом в сумку мальчика попадала новая добыча. Всех фазанов было в короткое время настреляно семнадцать штук. Вдруг Немой тихо заворчал, давая знать, что близко чужой. Рошбрук хрустнул пальцами. Собака подошла и встала впереди, насторожив уши и подняв хвост. Через минуту послышался шорох раздвигаемых ветвей, как будто кто пробирался через заросль. Рошбрук стоял и ждал от Немого сигнала, нет ли тут чужой собаки: в таком случае Немой должен бы был дотронуться передней лавой до его колена. Но Немой такого сигнала не подал. Тогда Рошбрук улегся на землю вод хворост, и его примеру исследовали его сын в собака.
Послышались голоса людей, говоривших шепотом, и в четырех ярдах от лежащих браконьеров показались темные очертания двух мужчин с ружьями.
— Готов поклясться чем угодно, что они где-нибудь здесь, — говорил один из них.
— Я и сам это думаю, но только они должны быть вот там подальше впереди. Ветер относит звук.
— Правильно. Пойдем туда за ними.
Незнакомцы прошли дальше в лес и скоро скрылись из вида. Подождав немного, Рошбрук прислушался к ветру убедился, что все благополучно, и пошел домой. Дойдя до открытого поля, он освободил Джо от тяжелой сумки и понес ее сам.
В три часа утра он постучался в свой коттедж с заднего хода. Джен отперла дверь и сейчас же спрятала принесенную дичь в секретное место. Затем все легли спать и крепко заснули.
Джозеф Рошбрук, ушедший из коттеджа с сыном и собакой, был уроженец того селения, в котором жил. Во времена его молодости, то есть лет за сорок до начала нашего рассказа, законы против браконьерства были не так строги и не так строго применялись, как в то время, к которым рассказ относится. Юношей Рошбрук очень любил шататься с ружьем по чужим владениям, как до него делал его отец, и ни разу не попадался. После нескольких лет браконьерства, превосходно, до тонкости изучивши все окрестности на многие мили кругом, он в один прекрасный день, загулявши на ярмарке, дал себя завербовать под пьяную руку в пехотный полк. Через три месяца полк отправили в Индию, где он пробыл одиннадцать лет, после чего был возвращен в Англию. Отсюда через полгода по случаю войны его отправили в Средиземное море, и там он оставался двенадцать лет. Рошбрук все время находился при полку, участвовал во всех его походах и в последний год службы получил тяжелую рану в голову, после чего был уволен в чистую отставку с пенсией. Он решил вернуться в родное село, найти там себе небольшую работу и, опираясь на пенсию, устроить свою жизнь более или менее сносно. На родине его почти никто не узнал. Одни сами эмигрировали, многих других сослали за браконьерство, так что вместо друзей и знакомых он нашел совершенно чужих людей и сам оказался для всех чужим. Состав землевладельцев также сильно переменился: вместо сквайра такого-то или баронета такого-то оказывался то какой-нибудь крупный фабрикант, то разбогатевший купец, ликвидировавший свою торговлю и купивший себе имение. Все было ново для Рошбрука, и на своей родине он не чувствовал себя дома. Проговорить, отвести душу он мог только с Джен Эшли, красивой молодой девушкой, которая служила горничной в замке местного землевладельца. Она была дочерью одного из его прежних друзей, сосланного за браконьерство. Двадцать четыре года тому назад, когда Рошбрук только что покинул родину, она была еще ребенком и не помнила его, но зато помнила многих из его сверстников и приятелей и могла кое-что о них порассказать. То обстоятельство, что ее отец пострадал за браконьерство, было в глазах Рошбрука лучше всякой рекомендации, и он кончил тем, что женился на Джен. В нем разом проснулась вся его прежняя страсть к браконьерству, а жена не только не сдерживала ее, но напротив того — поощряла. Кончилось тем, что года через два после женитьбы Джо Рошбрук сделался самым отчаянным браконьером во всей округе. Он часто навлекал на себя подозрение, но ни разу не попадался. Спасало его то, что он умело прикидывался пьяницей по совету жены, которая подметила, что пьяниц почти никогда не подозревают в браконьерстве. Женин совет принес ему огромную пользу: как только ему удавалось доказать перед судьей, что в данную ночь его привели домой бесчувственно пьяного, судья сейчас же его отпускал. Пьяный человек какой же браконьер? Это считалось лучше всякого алиби. О Рошбруке установилось мнение, что он здорово выпивает и живет на пенсию и на то, что заработает его жена. Никому и в голову не приходило, что он, напротив, сам добывает себе на хлеб ночною работой и даже откладывает кое-что на черный день. Впрочем, Джо Рошбрук и на самом деле был при случае не дурак выпить, хотя и жаловался на боль от раны в голове, но гораздо чаще он просто притворялся пьяным и делал это всякий раз, когда ночь бывала светлая при благоприятном для ночной охоты ветре. В первой главе мы как раз такой случай и описали.
Мальчик Джо — наш будущий герой. Читатель, вероятно, уже и сам об этом догадался. Джо родился у Рошбруков в первый же год их брака, и больше у них детей не было. Это был тихий, умный, не по летам рассудительный мальчик, до крайности набравшийся от отца любви к ночным прогулкам. Изумительна была в таком маленьком человеке эта смесь чрезвычайного благоразумия и осторожности с неутолимой жаждой приключений. Правда-отец рано приучил его расставлять силки и прятать дичь, тогда как другие дети в этом возрасте могут разве только еще бегать в чужой лес за ежевикой. Семи лет Джо уже умел не хуже отца расставить силок и был посвящен во все тайны запретного искусства ловить чужую дичь. От постоянного недосыпания по ночам мальчик был худ и мал ростом, но это только способствовало отклонению от него всяких подозрений. Днем Джо аккуратно ходил в школу мистера Фернеса и, проводя без сна большую часть ночей, оказывался все-таки одним из самых лучших учеников. Никому в голову не могло бы прийти, что этот белокуренький мальчуганчик с такими ясными тихими глазами, такой прилежный к ученью, почти ежедневно проводит половину ночи в опасных экскурсиях, за которые закон не гладит по головке. При этом Джо давным-давно зарубил себе на носу, что молчание — золото, и на него можно было положиться, что он никогда не выдаст, никогда не скажет лишнего слова. На это он был способен не больше, чем пес Немой, который совсем не мог ничего говорить.
Воспитанием можно привить человеку с детства какие угодно взгляды. Джо совершенно проникся взглядом своих родителей на браконьерство, как на совершенно обыкновенное дело, в котором нет ровно ничего дурного, каждое воскресенье он и его родители ходили аккуратно в церковь с безусловно спокойною совестью. Таким образом сам Джо, в сущности, ничуть не был виноват в том, что его нравственные устои в известном отношении были несколько расшатаны.
После этого необходимого объяснения продолжаем нашу повесть.
Ни одна шайка северо-американских индейцев не сумела бы придумать лучшего способа охоты, нежели тот, который избрало себе наше трио. Впереди шел Рошбрук, за ним наш маленький герой, за мальчуганом Немой. Никто не разговаривал. Шли лугами и полями, прячась за живые изгороди. Так прошли мили три с половиной и дошли до густого леса. Деревья были, по большей части, дуб да ясень. Ветер выл и свистал в их голых ветвях. Под прикрытием холодного сырого тумана, окутывавшего их, как саваном, браконьеры тихонько крались по торной тропинке и достигли противоположной стороны леса, где стоял коттедж смотрителя. Из коттеджа сквозь оконные стекла виднелся слабый свет.
Рошбрук вышел из-под деревьев и поднял кверху руку, чтобы определить, откуда ветер. Узнавши что следовало, он вернулся в лес и взял направление так, чтобы все время быть под ветром от домика сторожа, иначе сторож мог бы услышать выстрелы. Раздвинув живую изгородь, Рошбрук опустил ружье дулом вниз, так что оно было дюйма на два или на три от земли, и стал тихо, медленно, осторожно красться по хворосту. Джо и Немой продолжали так же тихо идти за ним. Рошбрук крался к тому месту, где любили собираться на ночь фазаны. Проходя под одним большим дубом, он увидал на нем множество круглых темных тел. То были спящие фазаны. Рошбрук взял прицел и выстрелил. Тотчас же на землю к ногам браконьера свалился мертвый фазан, которого проворно поднял Джо и спрятал в свой мешок. Еще выстрел, еще и еще… С каждым выстрелом в сумку мальчика попадала новая добыча. Всех фазанов было в короткое время настреляно семнадцать штук. Вдруг Немой тихо заворчал, давая знать, что близко чужой. Рошбрук хрустнул пальцами. Собака подошла и встала впереди, насторожив уши и подняв хвост. Через минуту послышался шорох раздвигаемых ветвей, как будто кто пробирался через заросль. Рошбрук стоял и ждал от Немого сигнала, нет ли тут чужой собаки: в таком случае Немой должен бы был дотронуться передней лавой до его колена. Но Немой такого сигнала не подал. Тогда Рошбрук улегся на землю вод хворост, и его примеру исследовали его сын в собака.
Послышались голоса людей, говоривших шепотом, и в четырех ярдах от лежащих браконьеров показались темные очертания двух мужчин с ружьями.
— Готов поклясться чем угодно, что они где-нибудь здесь, — говорил один из них.
— Я и сам это думаю, но только они должны быть вот там подальше впереди. Ветер относит звук.
— Правильно. Пойдем туда за ними.
Незнакомцы прошли дальше в лес и скоро скрылись из вида. Подождав немного, Рошбрук прислушался к ветру убедился, что все благополучно, и пошел домой. Дойдя до открытого поля, он освободил Джо от тяжелой сумки и понес ее сам.
В три часа утра он постучался в свой коттедж с заднего хода. Джен отперла дверь и сейчас же спрятала принесенную дичь в секретное место. Затем все легли спать и крепко заснули.
ГЛАВА III. На какую дорогу вы выведете сына, по той он и пойдет и уже не пожелает сойти с нее
«Если бы краденого никто не покупал, не было бы и воров», — говорит старая пословица. Действительно, не будь, например, у Рошбрука способов для сбыта дичи, он не имел бы никакой выгоды от своего браконьерства. В деле сбыта ему очень помогал Байрс. Байрс был весьма основательный плут, не боявшийся никакого трудного дела. По ремеслу он считался каменщиком. Ремесло трудное, работа бывает далеко не всегда и вознаграждение дешевое. Это давало ему право прибегать к приходской помощи и большую часть года ничего не делать. Подспорьем для существования служил ему также разносный торг, на который он ежегодно выбирал себе свидетельство и с коробом на голове ходил по крестьянским коттеджам, продавая разный товар, начиная от горшков и всякой посуды м кончая мелкими газетными листками вроде какого-нибудь «Propellera», возбуждающими низшие классы населения против высших. Вообще в Соединенном королевстве подобные свидетельства выдаются чересчур неосмотрительно, выдаются почти каждому, кто ни попросит. Следовало бы делать это с большим разбором. Так вот этот самый Байрс и был главным сбытчиком дичи, добываемой браконьером Рошбруком. Рошбрук приглашал его к себе за дичью обыкновенно на другой день после охоты рано утром, до рассвета, а накануне, в ночь охоты, бывал с ним обыкновенно в трактире и притворялся пьяным, причем тому же Байрсу приходилось тащить его домой. Этим браконьер ограждал себя от предательства со стороны разносчика.
Читатель видит, что мальчик Джо стоял на опасной дороге. Правда, он не сознавал, насколько он дурно поступает, помогая отцу, но все же ему, как мальчик он был неглупый, казалось порою странным, что все это делается в такой тайне. Ведь птицы летают свободно всюду, следовательно они ничьи, или принадлежать всем: отчего же нельзя стрелять их открыто и днем? Он слыхал о том, что закон это запрещает, и недоумевал, что за странный такой закон. Счастьем было для Джо, что местный приходский пастор, хотя и не жил в самом Грасфорде, являлся по крайней мере раз в неделю в школу мистера Фернеса и экзаменовал учеников. Мистер Фернес в учебные часы был всегда в трезвом состоянии и очень гордился этими посещениями. Он указал пастору на Джо, как на очень способного мальчика, и тот обратил на него внимание, стал с ним заниматься, беседовать. Благодаря только этому Джо сделался прилежнее к урокам и усвоил себе честные правила, а не то, конечно, из него в конце концов вышел бы лодырь и негодяй, так как привычка к бродяжничеству взяла бы свое. Впрочем, Джо и дома не видел дурных примеров. Оставляя в стороне браконьерство, Рошбруки, муж и жена, были, в общем, вовсе не плохими людьми в обыденной жизни. Их честность в отношении соседей не оставляла лучшего желать, и сыну они постоянно внушали быть честным и правдивым. Читателю, быть может, это покажется странным, покажется аномалией, но мало ли аномалий на свете? Во всяком случае мы положительно утверждаем, что если маленький Джо и стоял на пути к нравственному развращению, то во всяком случае еще не вступал на него окончательно.
До начала нашего рассказа такую жизнь вел маленький Джо в продолжение трех лет. С каждым днем он становился все полезнее и полезнее своему отцу. В последнее время он ходил в школу только на утренние занятия, потому что благодаря своему маленькому росту он мог делать больше отца и забираться туда, куда тот не мог отважиться пойти, не возбуждая подозрений. Маленького же Джо никому бы никогда и в голову не пришло подозревать. В искусстве расставлять силки и сети он не уступал отцу и, прыгая по-ребячески по полям и кустам, ловко выбирал из сетей пойманную дичь, которую сейчас же прятал где-нибудь на время, а потом приносил домой. Нередко он ходил на добычу один, без отца, только с Немым, и собака сейчас же давала ему знать об опасности, останавливаясь и поднимая уши и хвост, если случалось, что сторожа отыщут расставленные силки и залягут в чаще, подстерегая браконьера. Даже и в таких случаях Джо часто отказывался бить отбой, а ложился и полз на брюхе к силкам, доставал попавшуюся дичину и уползал обратно, не замеченный сторожами, которые глядели только прямо перед собой, ожидая увидеть высокую мужскую фигуру. А то еще несколько раз ему случилось собрать богатую добычу среди белого дня при помощи своего любимого бойцового петуха. Он надел на петуха стальные шпоры, отнес его в самую густую лесную чащу, выбрал там небольшую полянку и оставил его на ней, а сам спрятался. Петух сейчас же закричал «кукареку». На этот вызов не замедлил отозваться задорный фазан-самец и прилетел драться. Бой был недолгий: стальною шпорой петух разом заколол противника насмерть, после чего опять закричал. Прилетел на вызов другой фазан, которого постигла такая же участь. В какой-нибудь час или два маленькая полянка была вся залита кровью. Джо приполз, забрал в сумку петуха и убитых им фазанов и благополучно возвратился домой.
Таковы были занятия нашего героя. Хотя его отца часто подозревали, но на него самого ни разу не пало хотя бы малейшее подозрение. Вскоре, однако, случилось событие, разом перевернувшее всю его судьбу.
Читатель видит, что мальчик Джо стоял на опасной дороге. Правда, он не сознавал, насколько он дурно поступает, помогая отцу, но все же ему, как мальчик он был неглупый, казалось порою странным, что все это делается в такой тайне. Ведь птицы летают свободно всюду, следовательно они ничьи, или принадлежать всем: отчего же нельзя стрелять их открыто и днем? Он слыхал о том, что закон это запрещает, и недоумевал, что за странный такой закон. Счастьем было для Джо, что местный приходский пастор, хотя и не жил в самом Грасфорде, являлся по крайней мере раз в неделю в школу мистера Фернеса и экзаменовал учеников. Мистер Фернес в учебные часы был всегда в трезвом состоянии и очень гордился этими посещениями. Он указал пастору на Джо, как на очень способного мальчика, и тот обратил на него внимание, стал с ним заниматься, беседовать. Благодаря только этому Джо сделался прилежнее к урокам и усвоил себе честные правила, а не то, конечно, из него в конце концов вышел бы лодырь и негодяй, так как привычка к бродяжничеству взяла бы свое. Впрочем, Джо и дома не видел дурных примеров. Оставляя в стороне браконьерство, Рошбруки, муж и жена, были, в общем, вовсе не плохими людьми в обыденной жизни. Их честность в отношении соседей не оставляла лучшего желать, и сыну они постоянно внушали быть честным и правдивым. Читателю, быть может, это покажется странным, покажется аномалией, но мало ли аномалий на свете? Во всяком случае мы положительно утверждаем, что если маленький Джо и стоял на пути к нравственному развращению, то во всяком случае еще не вступал на него окончательно.
До начала нашего рассказа такую жизнь вел маленький Джо в продолжение трех лет. С каждым днем он становился все полезнее и полезнее своему отцу. В последнее время он ходил в школу только на утренние занятия, потому что благодаря своему маленькому росту он мог делать больше отца и забираться туда, куда тот не мог отважиться пойти, не возбуждая подозрений. Маленького же Джо никому бы никогда и в голову не пришло подозревать. В искусстве расставлять силки и сети он не уступал отцу и, прыгая по-ребячески по полям и кустам, ловко выбирал из сетей пойманную дичь, которую сейчас же прятал где-нибудь на время, а потом приносил домой. Нередко он ходил на добычу один, без отца, только с Немым, и собака сейчас же давала ему знать об опасности, останавливаясь и поднимая уши и хвост, если случалось, что сторожа отыщут расставленные силки и залягут в чаще, подстерегая браконьера. Даже и в таких случаях Джо часто отказывался бить отбой, а ложился и полз на брюхе к силкам, доставал попавшуюся дичину и уползал обратно, не замеченный сторожами, которые глядели только прямо перед собой, ожидая увидеть высокую мужскую фигуру. А то еще несколько раз ему случилось собрать богатую добычу среди белого дня при помощи своего любимого бойцового петуха. Он надел на петуха стальные шпоры, отнес его в самую густую лесную чащу, выбрал там небольшую полянку и оставил его на ней, а сам спрятался. Петух сейчас же закричал «кукареку». На этот вызов не замедлил отозваться задорный фазан-самец и прилетел драться. Бой был недолгий: стальною шпорой петух разом заколол противника насмерть, после чего опять закричал. Прилетел на вызов другой фазан, которого постигла такая же участь. В какой-нибудь час или два маленькая полянка была вся залита кровью. Джо приполз, забрал в сумку петуха и убитых им фазанов и благополучно возвратился домой.
Таковы были занятия нашего героя. Хотя его отца часто подозревали, но на него самого ни разу не пало хотя бы малейшее подозрение. Вскоре, однако, случилось событие, разом перевернувшее всю его судьбу.
ГЛАВА IV. В которой автор усердствует изо всех сил, чтобы приноровиться к современному вкусу читающей публики
Мы уже говорили, что Байрс был скупщиком той дичи, которую добывал незаконно Рошбрук. В своих счетах с браконьером
Байрс был не совсем добросовестен, уплачивал деньги неаккуратно и пытался даже его обсчитывать, но только тот не поддавался. Вследствие этого Байрс затаил к Рошбруку глухую вражду. Дело они, впрочем, продолжали вести вместе, хотя глубоко не доверяли друг другу.
В один субботний вечер они, по обыкновению, пришли в ту пивную, где всегда заседали и сговаривались. Пришел и Фернес. Он и другие посетители, бывшие тут, выпили лишнее и шумели, кричали. Несколько женщин, столпившись в сторонке (это все были жены пьянствовавших тут крестьян) терпеливо и печально дожидались, когда их мужья, наконец, пойдут домой, пропивши значительную часть своего недельного заработка. Байрс держал в руках какой-то печатный листок, переданный ему школьным учителем, и громко читал что-то нелепо ругательное по адресу решительно всех правительств на свете, по адресу всех монархов и по поводу всяких законов. В это время в комнату, где все сидели, вошел какой-то незнакомец. Рошбрук собирался уже допить свое пиво и идти домой. Был субботний вечер, а он всегда чтил воскресенье и в ночь под такой день никогда не ходил на браконьерство. Поэтому он в этот Раз не намеревался, как обыкновенно, прикидываться пьяным. Но при входе незнакомца он, к своему великому изумлению, увидал, что тот переглянулся с Байрсом, а потом оба сделали вид, будто совсем незнакомы друг с другом. Рошбрук насторожился, однако и вида не показал, что заметил что-нибудь. Незнакомец сделал кивок в сторону Байрса. Тот, продолжая читать, ответил ему также кивком. В незнакомце было что-то такое напоминающее лесного смотрителя или объездчика — так, по крайней мере, показалось Рошбруку. Он почувствовал, что в воздухе скопляется что-то скверное, что-то опасное для него. Байрс и незнакомец как будто не нарочно взглянули на него одновременно. Он поймал их взгляд, подумал немного и тут же переменил свое прежнее намерение — отправиться вскоре домой. Он решил опять разыграть пьяного и спросил себе еще пинту пива. Распивая, он говорил все громче и громче, потом улегся головой на стол. Через несколько минут он приподнял голову, выпил еще и совсем повалился на скамью. Посетители понемногу разошлись, остались только учитель, разносчик и незнакомец. Учитель предложил отвести Рошбрука, как обыкновенно, домой, но Байрс отозвался, что сегодня учитель может не возиться с Рошбруком, что Байрс потом отведет пьяницу домой один, с помощью своего приятеля. Учитель, пошатываясь, ушел. Байрс и незнакомец остались вдвоем. Они сидели на скамье недалеко от лежавшего Рошбрука и он вполне свободно мог слышать, о чем они говорили. Разносчик объяснил, что он вот уже подряд несколько ночей подстерегает Рошбрука, но до сих пор не видал его выходящим из коттеджа. Сынишку его он зато встречал не один раз. Далее Байрс сообщил, что Рошбрук обещался сдать ему дичь во вторник ночью, а на добычу собирается выйти в понедельник и также, конечно, ночью. Словом, Рошбрук узнал, что против него целый заговор, что разносчик предает его самым безбожным образом незнакомцу, который сказался из разговора же новым лесным смотрителем, недавно поступившим на службу к владельцу поместья. Разговор закончился обещанием Байрса принять личное участие в поимке своего прежнего товарища и союзника. Заключивши такое условие, разносчик и смотритель взяли Рошбрука под руки, приподняли и отвели в коттедж, где и сдали на руки жене. Как только дверь за ними затворилась, Рошбрук свирепо вскочил. Вся долго сдерживаемая ярость вырвалась у него разом наружу. Он стукнул по столу кулаком, так что его жена обмерла от страха, и поклялся, что разносчик дорого заплатит за свой подлый донос. На вопрос жены Рошбрук торопливо и коротко объяснил ей в чем дело. Та, разумеется, тоже вознегодовала на доносчика, та, как женщина, пришла в ужас от предстоявшего кровопролития и стала упрашивать мужа лечь поскорее в постель. Тот послушался, лег, но заснул» не мог, обдумывая план кровавой мести предателю. Будь на его месте человек, привыкший к безмятежной, мирной жизни, разумеется, такой человек скоро бы успокоился и перестал бы витать кровавые замыслы, но Рошбрук четверть века провел на войне, привык видеть кровь, и убить человека для него ничего не стоило. Встал он утром с твердым решением убить доносчика. За завтраком он спокойно слушал уговоры жены и даже обещал ей оставить Байрса в покое. Он сказал ей, что пойдет на охоту не в понедельник, как намеревался, а нынче ночью, и таким образом избежит расставленных ему сетей. Джен попросила было его совсем не ходить, но на это он не согласился. Нужно было показать, что он ничего не заметил и ни о чем не догадывается. Он предупредил Байрса, что сдаст ему дичь не во вторник, а в понедельник. Рошбрук имел в виду встретиться с Байрсом наедине, уличить его в гнусном предательстве и жестоко ему отомстить.
Байрс был не совсем добросовестен, уплачивал деньги неаккуратно и пытался даже его обсчитывать, но только тот не поддавался. Вследствие этого Байрс затаил к Рошбруку глухую вражду. Дело они, впрочем, продолжали вести вместе, хотя глубоко не доверяли друг другу.
В один субботний вечер они, по обыкновению, пришли в ту пивную, где всегда заседали и сговаривались. Пришел и Фернес. Он и другие посетители, бывшие тут, выпили лишнее и шумели, кричали. Несколько женщин, столпившись в сторонке (это все были жены пьянствовавших тут крестьян) терпеливо и печально дожидались, когда их мужья, наконец, пойдут домой, пропивши значительную часть своего недельного заработка. Байрс держал в руках какой-то печатный листок, переданный ему школьным учителем, и громко читал что-то нелепо ругательное по адресу решительно всех правительств на свете, по адресу всех монархов и по поводу всяких законов. В это время в комнату, где все сидели, вошел какой-то незнакомец. Рошбрук собирался уже допить свое пиво и идти домой. Был субботний вечер, а он всегда чтил воскресенье и в ночь под такой день никогда не ходил на браконьерство. Поэтому он в этот Раз не намеревался, как обыкновенно, прикидываться пьяным. Но при входе незнакомца он, к своему великому изумлению, увидал, что тот переглянулся с Байрсом, а потом оба сделали вид, будто совсем незнакомы друг с другом. Рошбрук насторожился, однако и вида не показал, что заметил что-нибудь. Незнакомец сделал кивок в сторону Байрса. Тот, продолжая читать, ответил ему также кивком. В незнакомце было что-то такое напоминающее лесного смотрителя или объездчика — так, по крайней мере, показалось Рошбруку. Он почувствовал, что в воздухе скопляется что-то скверное, что-то опасное для него. Байрс и незнакомец как будто не нарочно взглянули на него одновременно. Он поймал их взгляд, подумал немного и тут же переменил свое прежнее намерение — отправиться вскоре домой. Он решил опять разыграть пьяного и спросил себе еще пинту пива. Распивая, он говорил все громче и громче, потом улегся головой на стол. Через несколько минут он приподнял голову, выпил еще и совсем повалился на скамью. Посетители понемногу разошлись, остались только учитель, разносчик и незнакомец. Учитель предложил отвести Рошбрука, как обыкновенно, домой, но Байрс отозвался, что сегодня учитель может не возиться с Рошбруком, что Байрс потом отведет пьяницу домой один, с помощью своего приятеля. Учитель, пошатываясь, ушел. Байрс и незнакомец остались вдвоем. Они сидели на скамье недалеко от лежавшего Рошбрука и он вполне свободно мог слышать, о чем они говорили. Разносчик объяснил, что он вот уже подряд несколько ночей подстерегает Рошбрука, но до сих пор не видал его выходящим из коттеджа. Сынишку его он зато встречал не один раз. Далее Байрс сообщил, что Рошбрук обещался сдать ему дичь во вторник ночью, а на добычу собирается выйти в понедельник и также, конечно, ночью. Словом, Рошбрук узнал, что против него целый заговор, что разносчик предает его самым безбожным образом незнакомцу, который сказался из разговора же новым лесным смотрителем, недавно поступившим на службу к владельцу поместья. Разговор закончился обещанием Байрса принять личное участие в поимке своего прежнего товарища и союзника. Заключивши такое условие, разносчик и смотритель взяли Рошбрука под руки, приподняли и отвели в коттедж, где и сдали на руки жене. Как только дверь за ними затворилась, Рошбрук свирепо вскочил. Вся долго сдерживаемая ярость вырвалась у него разом наружу. Он стукнул по столу кулаком, так что его жена обмерла от страха, и поклялся, что разносчик дорого заплатит за свой подлый донос. На вопрос жены Рошбрук торопливо и коротко объяснил ей в чем дело. Та, разумеется, тоже вознегодовала на доносчика, та, как женщина, пришла в ужас от предстоявшего кровопролития и стала упрашивать мужа лечь поскорее в постель. Тот послушался, лег, но заснул» не мог, обдумывая план кровавой мести предателю. Будь на его месте человек, привыкший к безмятежной, мирной жизни, разумеется, такой человек скоро бы успокоился и перестал бы витать кровавые замыслы, но Рошбрук четверть века провел на войне, привык видеть кровь, и убить человека для него ничего не стоило. Встал он утром с твердым решением убить доносчика. За завтраком он спокойно слушал уговоры жены и даже обещал ей оставить Байрса в покое. Он сказал ей, что пойдет на охоту не в понедельник, как намеревался, а нынче ночью, и таким образом избежит расставленных ему сетей. Джен попросила было его совсем не ходить, но на это он не согласился. Нужно было показать, что он ничего не заметил и ни о чем не догадывается. Он предупредил Байрса, что сдаст ему дичь не во вторник, а в понедельник. Рошбрук имел в виду встретиться с Байрсом наедине, уличить его в гнусном предательстве и жестоко ему отомстить.