Фредерик Марриет
Приключение собаки
ГЛАВА I. Читатель знакомится с некоторыми действующими лицами
Это было в январе 1699 г. Окрашенное черной краской одномачтовое судно проходило в виду берегов близ Бичи-Хэд (Beachy Head) с быстротой не более пяти миль в час. Оно шло под малыми парусами, так как с севера дул довольно свежий ветер. Солнце светило вовсю, но не грело. Верхи рей и стеньг и малокалиберные старые орудия, расставленные на палубе, были покрыты белым налетом инея. Человек у руля, закутанный в широкую теплую куртку и громадные безобразные шерстяные рукавицы, делавшие руки его более похожими по своим размерам на ноги или же на медвежьи лапы, казалось, застыл на месте. Сизо-красный нос, походивший на пуговицу, седые, развевавшиеся по ветру жидкие кудри и лицо, обезображенное громадною жвачкой табаку за щекой, было совершенно неподвижно, и только глаза, перебегавшие от компаса к носу корабля и обратно, показывали, что человек этот не спит. Эта невзрачная личность был старый Обадиа Кобль, старший офицер и в то же время штурман судна. Весь экипаж куттера, на котором развевался военный флаг его британского величества, короля Вилльяма III, обязанный охранять интерес его величества и препятствовать контрабандному ввозу в Англию модных товаров и люстринов, под чем разумелись тогда всякого рода модные ткани и французские изделия, находился в данный момент внизу, за завтраком, в полном своем составе, за исключением только штурмана и лейтенанта, командовавшего этим судном; последний прохаживался по палубе, засунув руки в карманы по самые локти.
Лейтенант Корнелиус Ванслиперкен, очень высокий и тощий господин, с чрезвычайно узкими плечами и маленькой головой на длинной, тонкой шее, походил на палку с толстым набалдашником, каким представлялась широкополая треугольная шляпа. Длинное, худое желтое лицо, со впалыми щеками и носом, выказывавшим сильную склонность встретиться с острым подбородком, придавало г-ну Ванслиперкену сходство с попугаем, причем и нос, и подбородок, по-видимому, ужасно скорбели о том, что между ними лежит такая пропасть, как длинная и узкая щель рта. На носу даже висела слезинка. Весь костюм командира судна был скрыт под длинным, широким прямым пальто. Единственным являлся большой рупор, торчавший у него из-под левой мышки, почти под прямым углом.
Как уже сказано выше, г. Ванслиперкен прохаживался по палубе своего судна. Шесть шагов разделяли гак-борт от носовой части куттера, и долговязый командир принужден был поворачиваться чуть не каждую минуту. Кроме мистера Ванслиперкена и его штурмана, на палубе находилось еще одно живое существо, игравшее здесь далеко не маловажную роль, так как для командира это было все на свете; это был второй Ванслиперкен, только четвероногий; он и есть главный герой этого рассказа. Это была самая скверная, самая безобразная собака, какая когда-либо существовала: грязно-желтой масти, с бельмом на одном глазу, с далеко выдвинутой вперед нижней челюстью, свидетельствовавшею о том, что бульдог принимал несомненное участие в ее происхождении на свет, этот пес, хотя и несколько больше пойнтера и крепко сложенный, смотрел тощим и тщедушным. Ни хвост, ни уши у него не были обрублены, о чем только оставалось пожалеть, так как чем больше его урезать со всех кондов, тем лучше было бы, тем более, что его уши, хотя и не обрубленные, были разорваны на клочки в многочисленных схватках с другими собаками на берегу, чем он был обязан всецело своему сварливому и трусливому нраву; хвост же, совершено лишенный благодаря какой-то накожной болезни всяких признаков шерсти, скорее походил на хвост крысы, чем собаки. Вследствие той же накожной болезни многие места на теле были также лишены шерсти и покрыты струпьями и болячками. Собака эта ходила, низко опустив голову и поджав хвост, так что казалось, будто она защемила его между ног. Одним словом, всякий посторонний человек при виде этой собаки невольно спрашивал себя, что могло заставить держать у себя подобного пса; те же, кто хоть сколько-нибудь успевал ознакомиться с внутренними достоинствами этого четвероногого чудовища, не могли надивиться, почему его давным-давно не придушили или не повесили.
Пес этот следовал шаг за шагом за своим господином и, подобно ему, как будто не замечал холода и, казалось, был так же озабочен, как его господин. Звали его Снарлейиоу.
Долго прохаживался мистер Ванслиперкен в сопровождении своей собаки молча, с мрачным, сосредоточенным видом, наконец, не выдержал:
— Я не могу, не хочу выносить этого долее — гневно пробормотал он, шагая быстрее. Собака, услыхав голос своего господина, насторожила уши и также ускорила шаг. — Она дурачит меня уже целые шесть лет! — При этом мистер Ванслиперкен сжал свои тонкие губы. Снарлейиоу сейчас же последовал его примеру.
— Я во что бы то ни стало добьюсь от нее ответа! — продолжал он после некоторого перерыва и вдруг остановился; собака тоже остановилась и смотрела ему в глаза. Но в этот момент мысли лейтенанта Ванслиперкена приняли вдруг совершенно иное направление: он вспомнил, что еще не завтракал сегодня.
Перегнувшись через решетку люка, он достал свой рупор и крикнул вниз:
— Передайте там, что я зову Костлявого! Снарлейиоу поддержал своего господина громким «вау! вау! вау!», раздавшимся по всему судну.
Минуту спустя наверху появился Костлявый, вынырнув, точно привиденье, из люка. Худой, тощий юноша лет двадцати или около того, с бледным, мертвенного цвета лицом, скуластый, с впалыми щеками, выпученными глазами и жидкими мочального цвета волосами. Его можно было принять за воплощенный голод, чему немало способствовало и его одеяние. Тощие костлявые ноги его были так далеко просунуты в короткие брюки, что почти до колен торчали наружу, ничем не прикрытые и не обутые. Рукава его куртки были настолько коротки, что оставляли руки обнаженными почти до локтя. Шапки на нем не было вовсе. Большие торчащие в стороны уши были красны от холода. Голова, казалось, едва держалась на непомерно длинной шее. Высунувшись из люка, этот жалкий субъект стоял неподвижно, приложив правую руку к своим волосам вместо отсутствующей фуражки, в другой же держа зажатую в кулак ржавую, красную селедку.
— Живо! — обратился к нему лейтенант с намерением отдать какое-то приказание, но в этот момент внимание его было привлечено селедкой, почуяв запах которой, Снарлейиоу стал громко тянуть в себя воздух и, высоко задрав голову, измышлял способ овладеть ею. — Как вы осмелились явиться на палубу королевского куттера с ржавой селедкой в кулаке? — гневно воскликнул Ванслиперкен.
— Бога ради, сэр… если бы я ее оставил внизу, когда шел сюда, то, вернувшись, уже не нашел бы на прежнем месте!
— Какое мне до этого дело, сэр? Это противно всем правилам службы! Слышите?
— Ах, Господи, сэр!.. Простите меня на этот раз, ведь я простой солдат!.. — взмолился дрожащим голосом Костлявый. Но запах селедки раздразнил аппетит Снарлейиоу, и, поднявшись незаметно на задние лапы, он выхватил этот лакомый кусок из рук Костлявого и опрометью кинулся с ним к шкафуту. Долговязый парень настиг собаку как раз в тот момент, когда она, положив селедку на пол, готовилась приступить к вкусному завтраку. Завязалась борьба; Костлявый получил сильный укус в ногу и в ответ съездил собаке случившейся под рукой палкой по голове. Будь удар удачен, он, вероятно, положил бы конец всем дальнейшим пакостям этого пса, но, благодаря неловкости Костлявого, удар пришелся по передней лапе собаке, которая с визгом убралась на бак и оттуда принялась лаять самым вызывающим образом.
Костлявый подобрал с полу селедку и, задрав штаны, осмотрел свою рану, послав по адресу злого пса такого рода пожелание: «Чтоб тебе околеть с голода, как околеваю я!» С этими словами он повернулся, чтобы идти вниз, но наткнулся на тощую фигуру лейтенанта Ванслиперкена, который, засунув руки в карманы своего пальто, с рупором под мышкой, грозно загородил ему дорогу.
— Как ты смеешь бить мою собаку, негодяй?! — воскликнул лейтенант, трясясь от злобы.
— Да ведь она прокусила мне ногу насквозь, сэр! — ответил Костлявый с испуганным лицом.
— Так отчего у вас, сэр, такие тонкие ноги?
— Оттого, что меня ничем не кормят, и что мне не из чего нагулять тела!
— Ничем не кормят? А что это у вас, сэр, в руках? Ах ты, селедочный обжора! Ты не расстаешься со своей селедкой даже тогда, когда являешься на палубу королевского судна, вопреки всем предписаниям и требованиям военной службы! За это я намерен…
— Да это не моя селедка, — протестовал Костлявый, — это ваша, сэр: вы должны получить ее на завтрак! Это последняя, оставшаяся из полдесятка!
Это последнее замечание как будто несколько смягчило лейтенанта.
— Отправьтесь сейчас же вниз, сэр, и доложите мне, когда мой завтрак будет готов!
Костлявый не заставил повторять себе это приказание, и счастливый тем, что так легко отделался, исчез в люке с быстротой марионетки.
— Ах, Снарлейиоу, Снарлейиоу! — сказал лейтенант, неодобрительно качая головой. — Поди сюда, сударь, сейчас же поди сюда!
Но Снарлейиоу, ужасно раздраженный тем, что остался без селедки, упорно не трогался с места и смотрел в глаза своему господину не совсем дружелюбным взглядом, а немного погодя взвыл и опрометью кинулся вниз. Лейтенант вернулся на свою верхнюю палубу и снова принялся расхаживать взад и вперед в ожидании своего завтрака.
Лейтенант Корнелиус Ванслиперкен, очень высокий и тощий господин, с чрезвычайно узкими плечами и маленькой головой на длинной, тонкой шее, походил на палку с толстым набалдашником, каким представлялась широкополая треугольная шляпа. Длинное, худое желтое лицо, со впалыми щеками и носом, выказывавшим сильную склонность встретиться с острым подбородком, придавало г-ну Ванслиперкену сходство с попугаем, причем и нос, и подбородок, по-видимому, ужасно скорбели о том, что между ними лежит такая пропасть, как длинная и узкая щель рта. На носу даже висела слезинка. Весь костюм командира судна был скрыт под длинным, широким прямым пальто. Единственным являлся большой рупор, торчавший у него из-под левой мышки, почти под прямым углом.
Как уже сказано выше, г. Ванслиперкен прохаживался по палубе своего судна. Шесть шагов разделяли гак-борт от носовой части куттера, и долговязый командир принужден был поворачиваться чуть не каждую минуту. Кроме мистера Ванслиперкена и его штурмана, на палубе находилось еще одно живое существо, игравшее здесь далеко не маловажную роль, так как для командира это было все на свете; это был второй Ванслиперкен, только четвероногий; он и есть главный герой этого рассказа. Это была самая скверная, самая безобразная собака, какая когда-либо существовала: грязно-желтой масти, с бельмом на одном глазу, с далеко выдвинутой вперед нижней челюстью, свидетельствовавшею о том, что бульдог принимал несомненное участие в ее происхождении на свет, этот пес, хотя и несколько больше пойнтера и крепко сложенный, смотрел тощим и тщедушным. Ни хвост, ни уши у него не были обрублены, о чем только оставалось пожалеть, так как чем больше его урезать со всех кондов, тем лучше было бы, тем более, что его уши, хотя и не обрубленные, были разорваны на клочки в многочисленных схватках с другими собаками на берегу, чем он был обязан всецело своему сварливому и трусливому нраву; хвост же, совершено лишенный благодаря какой-то накожной болезни всяких признаков шерсти, скорее походил на хвост крысы, чем собаки. Вследствие той же накожной болезни многие места на теле были также лишены шерсти и покрыты струпьями и болячками. Собака эта ходила, низко опустив голову и поджав хвост, так что казалось, будто она защемила его между ног. Одним словом, всякий посторонний человек при виде этой собаки невольно спрашивал себя, что могло заставить держать у себя подобного пса; те же, кто хоть сколько-нибудь успевал ознакомиться с внутренними достоинствами этого четвероногого чудовища, не могли надивиться, почему его давным-давно не придушили или не повесили.
Пес этот следовал шаг за шагом за своим господином и, подобно ему, как будто не замечал холода и, казалось, был так же озабочен, как его господин. Звали его Снарлейиоу.
Долго прохаживался мистер Ванслиперкен в сопровождении своей собаки молча, с мрачным, сосредоточенным видом, наконец, не выдержал:
— Я не могу, не хочу выносить этого долее — гневно пробормотал он, шагая быстрее. Собака, услыхав голос своего господина, насторожила уши и также ускорила шаг. — Она дурачит меня уже целые шесть лет! — При этом мистер Ванслиперкен сжал свои тонкие губы. Снарлейиоу сейчас же последовал его примеру.
— Я во что бы то ни стало добьюсь от нее ответа! — продолжал он после некоторого перерыва и вдруг остановился; собака тоже остановилась и смотрела ему в глаза. Но в этот момент мысли лейтенанта Ванслиперкена приняли вдруг совершенно иное направление: он вспомнил, что еще не завтракал сегодня.
Перегнувшись через решетку люка, он достал свой рупор и крикнул вниз:
— Передайте там, что я зову Костлявого! Снарлейиоу поддержал своего господина громким «вау! вау! вау!», раздавшимся по всему судну.
Минуту спустя наверху появился Костлявый, вынырнув, точно привиденье, из люка. Худой, тощий юноша лет двадцати или около того, с бледным, мертвенного цвета лицом, скуластый, с впалыми щеками, выпученными глазами и жидкими мочального цвета волосами. Его можно было принять за воплощенный голод, чему немало способствовало и его одеяние. Тощие костлявые ноги его были так далеко просунуты в короткие брюки, что почти до колен торчали наружу, ничем не прикрытые и не обутые. Рукава его куртки были настолько коротки, что оставляли руки обнаженными почти до локтя. Шапки на нем не было вовсе. Большие торчащие в стороны уши были красны от холода. Голова, казалось, едва держалась на непомерно длинной шее. Высунувшись из люка, этот жалкий субъект стоял неподвижно, приложив правую руку к своим волосам вместо отсутствующей фуражки, в другой же держа зажатую в кулак ржавую, красную селедку.
— Живо! — обратился к нему лейтенант с намерением отдать какое-то приказание, но в этот момент внимание его было привлечено селедкой, почуяв запах которой, Снарлейиоу стал громко тянуть в себя воздух и, высоко задрав голову, измышлял способ овладеть ею. — Как вы осмелились явиться на палубу королевского куттера с ржавой селедкой в кулаке? — гневно воскликнул Ванслиперкен.
— Бога ради, сэр… если бы я ее оставил внизу, когда шел сюда, то, вернувшись, уже не нашел бы на прежнем месте!
— Какое мне до этого дело, сэр? Это противно всем правилам службы! Слышите?
— Ах, Господи, сэр!.. Простите меня на этот раз, ведь я простой солдат!.. — взмолился дрожащим голосом Костлявый. Но запах селедки раздразнил аппетит Снарлейиоу, и, поднявшись незаметно на задние лапы, он выхватил этот лакомый кусок из рук Костлявого и опрометью кинулся с ним к шкафуту. Долговязый парень настиг собаку как раз в тот момент, когда она, положив селедку на пол, готовилась приступить к вкусному завтраку. Завязалась борьба; Костлявый получил сильный укус в ногу и в ответ съездил собаке случившейся под рукой палкой по голове. Будь удар удачен, он, вероятно, положил бы конец всем дальнейшим пакостям этого пса, но, благодаря неловкости Костлявого, удар пришелся по передней лапе собаке, которая с визгом убралась на бак и оттуда принялась лаять самым вызывающим образом.
Костлявый подобрал с полу селедку и, задрав штаны, осмотрел свою рану, послав по адресу злого пса такого рода пожелание: «Чтоб тебе околеть с голода, как околеваю я!» С этими словами он повернулся, чтобы идти вниз, но наткнулся на тощую фигуру лейтенанта Ванслиперкена, который, засунув руки в карманы своего пальто, с рупором под мышкой, грозно загородил ему дорогу.
— Как ты смеешь бить мою собаку, негодяй?! — воскликнул лейтенант, трясясь от злобы.
— Да ведь она прокусила мне ногу насквозь, сэр! — ответил Костлявый с испуганным лицом.
— Так отчего у вас, сэр, такие тонкие ноги?
— Оттого, что меня ничем не кормят, и что мне не из чего нагулять тела!
— Ничем не кормят? А что это у вас, сэр, в руках? Ах ты, селедочный обжора! Ты не расстаешься со своей селедкой даже тогда, когда являешься на палубу королевского судна, вопреки всем предписаниям и требованиям военной службы! За это я намерен…
— Да это не моя селедка, — протестовал Костлявый, — это ваша, сэр: вы должны получить ее на завтрак! Это последняя, оставшаяся из полдесятка!
Это последнее замечание как будто несколько смягчило лейтенанта.
— Отправьтесь сейчас же вниз, сэр, и доложите мне, когда мой завтрак будет готов!
Костлявый не заставил повторять себе это приказание, и счастливый тем, что так легко отделался, исчез в люке с быстротой марионетки.
— Ах, Снарлейиоу, Снарлейиоу! — сказал лейтенант, неодобрительно качая головой. — Поди сюда, сударь, сейчас же поди сюда!
Но Снарлейиоу, ужасно раздраженный тем, что остался без селедки, упорно не трогался с места и смотрел в глаза своему господину не совсем дружелюбным взглядом, а немного погодя взвыл и опрометью кинулся вниз. Лейтенант вернулся на свою верхнюю палубу и снова принялся расхаживать взад и вперед в ожидании своего завтрака.
ГЛАВА II. Что сталось с ржавой селедкой
Вскоре Костлявый явился доложить, что завтрак ожидает мистера Ванслиперкена, а так как тот давно ожидал этого, то не замедлил тотчас же спуститься вниз. Едва только он скрылся, наверху появилась новая личность, явившаяся сменить шкипера у рулевого колеса. Как только последний передал управление рулем вновь пришедшему, то стал согреваться общепринятым способом, размахивая вокруг себя руками и похлопывая себя то спереди, то сзади.
— Наш командир опять уже не в своей тарелке сегодня! — заметил Обадиа. — Я слышал, как он бормотал что-то про эту женщину в Луст-Хаузе 1.
— Так, клянусь Богом, сегодня быть грозе! — отозвался Янсен, рослый голландец, старый и опытный моряк, казавшийся еще более громадным и громоздким от множества теплых шарфов и курток, которыми он был окутан.
Да, да, имя фрау Вандерслуш всегда вызывает бурю! Пойду-ка я да позавтракаю, а то еще засвежеет до полудня, чего доброго!
— Мейн Гот, дат ис ди тифель2!
— Держите все на северо-восток, да смотрите, зорко глядите, не появятся ли где лодки!
— Эх, черт возьми! Да как же я могу и судном править, и за лодками наблюдать?! Это же невозможно!
— Это до меня не касается, как вы с этим управитесь. Таковы распоряжения, и я вам передаю их дословно. А ваше дело осуществить невозможное, как знаете! — с этими словами Обадиа Кобль отправился вниз.
Мы также последуем его примеру и войдем в каюту лейтенанта Ванслиперкена, не отличавшуюся особенно изящным убранством. Стол, стул, шкаф с открытыми полками для посуды, и другой, тщательно замкнутый шкаф, где хранились документы и другое ценное имущество лейтенанта. На столе перед хозяином каюты стояла большая белая каменная чашка, до половины наполненная дымящейся кашей из овсяной крупы. Это был казенный паек из общего артельного котла, отпускаемый на командира и его слугу. Пока мистер Ванслиперкен старательно студил свою кашу, Снарлейиоу сидел с ним бок о бок, ожидая своей порции, а Костлявый стоял у стенки в ожидании приказаний командира.
— Принеси мне селедку, Костлявый, я закушу!
— Селедку, сэр? — с тревогой в голосе повторил Костлявый. — Селедки нет!..
— Нет?! Где же она? Куда она могла деваться?
— Ах, Бога ради, сэр!.. Я не думал, что вы будете кушать после собаки… и потому, сэр, потому я…
— И потому ты что? — загремел лейтенант.
— И я съел ее сам!.. Бога ради, простите, сэр!.. Ах, Господи! Господи! — лепетал несчастный.
— Ты съел?! Ах, ты жадный воришка, ненасытное твое чрево! Да как ты смел это сделать! Понимаешь ли ты, что это воровство! А за воровство, знаешь, какое следует наказание?
— Ах, сэр! Это было по ошибке, сэр… этого никогда больше не случится! — плаксиво умолял Костлявый.
— Первым долгом я прикажу отодрать тебя кошкой так, чтобы твоя шкура болталась клочьями, воровской кошкой с тремя узлами на каждом хвосте, слышишь, негодяй?
Костлявый в отчаянии воздевал к потолку свои тощие руки и со слезами молил о пощаде.
— А после порки, — продолжал неумолимый Ванслиперкен, — тебя еще выкупают под килем3!
— Боже мой! Боже мой! — вопил Костлявый, падая на колени. — Смилуйтесь, сэр! Смилуйтесь!
Но Снарлейиоу, как только увидел, что бедняга упал на колени, с бешенством накинулся на него и стал теребить его за спину и ворчать, поглядывая исподтишка на своего господина.
— Сюда, Снарлейиоу! Сюда, сударь! Лежи смирно! — сказал лейтенант Ванслиперкен; но злопамятный пес не забыл ржавой селедки и в отмщение сперва пребольно укусил Костлявого в бедро и только тогда послушно исполнил приказание своего господина.
— Встаньте, сэр! — приказал лейтенант своему слуге.
Костлявый поднялся с колен, но вместе с тем в нем поднялось и гневное чувство против своего господина и его ненавистного пса.
Трясясь от бешенства, с разгоревшимися глазами, он крикнул громко и грозно, несмотря на то, что слезы еще катились у него по лицу.
— Я этого не снесу! Я выброшусь за борт, но сносить этого долее не хочу! Этот проклятый пес пятнадцать раз укусил меня за одну эту неделю! Да я лучше умру сразу, чем буду служить мясом на съедение этого пса!
— Молчи, негодяй! — прикрикнул на него Ванслиперкен. — Не то я прикажу заковать тебя в кандалы и бросить в трюм!
— Я буду очень доволен, кандалы не кусаются. Да, я сбегу отсюда! Путь меня повесят, мне что смерть! Искусанный до смерти, изголодавшийся до смерти, я буду рад, если меня повесят!
— Молчите, сэр! Вы с жиру беситесь!
— Прости вам Бог, сэр! — возмущенно воскликнул Костлявый. — Да я ни разу еще не получал полностью своего казенного пайка!
— Полный паек! Да разве можно набить такой дырявый куль? Сколько в него ни пихай, все будет мало!
— А что мне достается, то мне дорого достается, видит Бог! — продолжал возмущенный юноша. — Стоит мне поднести сухарь ко рту, чтобы эта проклятая собака накинулась на меня. Я никогда не имею глотка во рту без того, чтобы не быть укушенным. Этот пес съедает весь мой паек. Я желал бы, чтобы вы или отпустили меня, списали с этого судна, или повесили, одно из двух, так как вы едите в охотку, и собака ваша тоже ест, так что мне уж ровно ничего не достается, а паек нам отпускают только на двоих, а не на троих!
— Ах ты, дерзкий негодяй, что, ты забыл про кошку, про воровскую кошку, которой я собирался тебя угостить?
— Это уж больно обидно, чтобы такая паршивая собака да съедала всю мою порцию, да еще вдобавок наполовину съедала и меня самого! — не обращая внимания на угрозу, продолжал Костлявый.
— Ты забываешь купанье под килем, негодяй! — крикнул взбешенный лейтенант.
— Я надеюсь только, что там и останусь! — сказал в заключение Костлявый. — И не увижу больше ни вас, ни вашей паршивой собаки!
— Вон отсюда, мерзавец!
Последнее приказание Костлявый исполнил с большой поспешностью.
— Ты голодна, моя бедная собака? — ласково обратился к Снарлейиоу лейтенант Ванслиперкен.
Собака положила сперва одну, затем и другую передние лапы на колени своего господина.
— Подожди, сейчас получишь свой завтрак, — продолжал он, — хотя сегодня утром ты поступил нехорошо, голубчик мой. Мы всего четыре года знакомы с тобой, а уж сколько раз ты жестоко подводил меня! Стыдно, Снарлейиоу, стыдно, сударь! Но я вижу, что ты сожалеешь об этом, и уж так и быть, не оставлю тебя сегодня без завтрака!
С этими словами мистер Ванслиперкен поставил чашку с овсяной кашей на пол, а Снарлейиоу, не задумываясь, принялся уплетать ее так, что вскоре добрался до дна.
— Стоп, собака, стоп, нельзя так проворно, надо хоть что-нибудь оставить Костлявому! Довольно! — и лейтенант хотел убрать чашку с остатками каши. Снарлейиоу сердито заворчал и готов был цапнуть зубами своего господина, но тот отогнал его своим рупором, а чашку поставил на стол на утешение Костлявому.
— А теперь, Снарлейиоу, отправимся наверх! — И лейтенант вышел из каюты в сопровождении своей собаки, шедшей за ним по пятам. Вдруг с половины лестницы Снарлейиоу, крадучись, отстал от своего господина, стрелой вернулся обратно в каюту, в один миг очутился на стуле, а затем на столе и в несколько секунд вылизал дотла весь остаток каши, прибереженной лейтенантом для Костлявого. Покончив с кашей, Снарлейиоу с тем же проворством незаметно подкрался к хозяину и пошел за ним той же неслышной походкой, как будто все время безотлучно следовал за ним.
— Наш командир опять уже не в своей тарелке сегодня! — заметил Обадиа. — Я слышал, как он бормотал что-то про эту женщину в Луст-Хаузе 1.
— Так, клянусь Богом, сегодня быть грозе! — отозвался Янсен, рослый голландец, старый и опытный моряк, казавшийся еще более громадным и громоздким от множества теплых шарфов и курток, которыми он был окутан.
Да, да, имя фрау Вандерслуш всегда вызывает бурю! Пойду-ка я да позавтракаю, а то еще засвежеет до полудня, чего доброго!
— Мейн Гот, дат ис ди тифель2!
— Держите все на северо-восток, да смотрите, зорко глядите, не появятся ли где лодки!
— Эх, черт возьми! Да как же я могу и судном править, и за лодками наблюдать?! Это же невозможно!
— Это до меня не касается, как вы с этим управитесь. Таковы распоряжения, и я вам передаю их дословно. А ваше дело осуществить невозможное, как знаете! — с этими словами Обадиа Кобль отправился вниз.
Мы также последуем его примеру и войдем в каюту лейтенанта Ванслиперкена, не отличавшуюся особенно изящным убранством. Стол, стул, шкаф с открытыми полками для посуды, и другой, тщательно замкнутый шкаф, где хранились документы и другое ценное имущество лейтенанта. На столе перед хозяином каюты стояла большая белая каменная чашка, до половины наполненная дымящейся кашей из овсяной крупы. Это был казенный паек из общего артельного котла, отпускаемый на командира и его слугу. Пока мистер Ванслиперкен старательно студил свою кашу, Снарлейиоу сидел с ним бок о бок, ожидая своей порции, а Костлявый стоял у стенки в ожидании приказаний командира.
— Принеси мне селедку, Костлявый, я закушу!
— Селедку, сэр? — с тревогой в голосе повторил Костлявый. — Селедки нет!..
— Нет?! Где же она? Куда она могла деваться?
— Ах, Бога ради, сэр!.. Я не думал, что вы будете кушать после собаки… и потому, сэр, потому я…
— И потому ты что? — загремел лейтенант.
— И я съел ее сам!.. Бога ради, простите, сэр!.. Ах, Господи! Господи! — лепетал несчастный.
— Ты съел?! Ах, ты жадный воришка, ненасытное твое чрево! Да как ты смел это сделать! Понимаешь ли ты, что это воровство! А за воровство, знаешь, какое следует наказание?
— Ах, сэр! Это было по ошибке, сэр… этого никогда больше не случится! — плаксиво умолял Костлявый.
— Первым долгом я прикажу отодрать тебя кошкой так, чтобы твоя шкура болталась клочьями, воровской кошкой с тремя узлами на каждом хвосте, слышишь, негодяй?
Костлявый в отчаянии воздевал к потолку свои тощие руки и со слезами молил о пощаде.
— А после порки, — продолжал неумолимый Ванслиперкен, — тебя еще выкупают под килем3!
— Боже мой! Боже мой! — вопил Костлявый, падая на колени. — Смилуйтесь, сэр! Смилуйтесь!
Но Снарлейиоу, как только увидел, что бедняга упал на колени, с бешенством накинулся на него и стал теребить его за спину и ворчать, поглядывая исподтишка на своего господина.
— Сюда, Снарлейиоу! Сюда, сударь! Лежи смирно! — сказал лейтенант Ванслиперкен; но злопамятный пес не забыл ржавой селедки и в отмщение сперва пребольно укусил Костлявого в бедро и только тогда послушно исполнил приказание своего господина.
— Встаньте, сэр! — приказал лейтенант своему слуге.
Костлявый поднялся с колен, но вместе с тем в нем поднялось и гневное чувство против своего господина и его ненавистного пса.
Трясясь от бешенства, с разгоревшимися глазами, он крикнул громко и грозно, несмотря на то, что слезы еще катились у него по лицу.
— Я этого не снесу! Я выброшусь за борт, но сносить этого долее не хочу! Этот проклятый пес пятнадцать раз укусил меня за одну эту неделю! Да я лучше умру сразу, чем буду служить мясом на съедение этого пса!
— Молчи, негодяй! — прикрикнул на него Ванслиперкен. — Не то я прикажу заковать тебя в кандалы и бросить в трюм!
— Я буду очень доволен, кандалы не кусаются. Да, я сбегу отсюда! Путь меня повесят, мне что смерть! Искусанный до смерти, изголодавшийся до смерти, я буду рад, если меня повесят!
— Молчите, сэр! Вы с жиру беситесь!
— Прости вам Бог, сэр! — возмущенно воскликнул Костлявый. — Да я ни разу еще не получал полностью своего казенного пайка!
— Полный паек! Да разве можно набить такой дырявый куль? Сколько в него ни пихай, все будет мало!
— А что мне достается, то мне дорого достается, видит Бог! — продолжал возмущенный юноша. — Стоит мне поднести сухарь ко рту, чтобы эта проклятая собака накинулась на меня. Я никогда не имею глотка во рту без того, чтобы не быть укушенным. Этот пес съедает весь мой паек. Я желал бы, чтобы вы или отпустили меня, списали с этого судна, или повесили, одно из двух, так как вы едите в охотку, и собака ваша тоже ест, так что мне уж ровно ничего не достается, а паек нам отпускают только на двоих, а не на троих!
— Ах ты, дерзкий негодяй, что, ты забыл про кошку, про воровскую кошку, которой я собирался тебя угостить?
— Это уж больно обидно, чтобы такая паршивая собака да съедала всю мою порцию, да еще вдобавок наполовину съедала и меня самого! — не обращая внимания на угрозу, продолжал Костлявый.
— Ты забываешь купанье под килем, негодяй! — крикнул взбешенный лейтенант.
— Я надеюсь только, что там и останусь! — сказал в заключение Костлявый. — И не увижу больше ни вас, ни вашей паршивой собаки!
— Вон отсюда, мерзавец!
Последнее приказание Костлявый исполнил с большой поспешностью.
— Ты голодна, моя бедная собака? — ласково обратился к Снарлейиоу лейтенант Ванслиперкен.
Собака положила сперва одну, затем и другую передние лапы на колени своего господина.
— Подожди, сейчас получишь свой завтрак, — продолжал он, — хотя сегодня утром ты поступил нехорошо, голубчик мой. Мы всего четыре года знакомы с тобой, а уж сколько раз ты жестоко подводил меня! Стыдно, Снарлейиоу, стыдно, сударь! Но я вижу, что ты сожалеешь об этом, и уж так и быть, не оставлю тебя сегодня без завтрака!
С этими словами мистер Ванслиперкен поставил чашку с овсяной кашей на пол, а Снарлейиоу, не задумываясь, принялся уплетать ее так, что вскоре добрался до дна.
— Стоп, собака, стоп, нельзя так проворно, надо хоть что-нибудь оставить Костлявому! Довольно! — и лейтенант хотел убрать чашку с остатками каши. Снарлейиоу сердито заворчал и готов был цапнуть зубами своего господина, но тот отогнал его своим рупором, а чашку поставил на стол на утешение Костлявому.
— А теперь, Снарлейиоу, отправимся наверх! — И лейтенант вышел из каюты в сопровождении своей собаки, шедшей за ним по пятам. Вдруг с половины лестницы Снарлейиоу, крадучись, отстал от своего господина, стрелой вернулся обратно в каюту, в один миг очутился на стуле, а затем на столе и в несколько секунд вылизал дотла весь остаток каши, прибереженной лейтенантом для Костлявого. Покончив с кашей, Снарлейиоу с тем же проворством незаметно подкрался к хозяину и пошел за ним той же неслышной походкой, как будто все время безотлучно следовал за ним.
ГЛАВА III. Взгляд назад и знакомство с новою личностью
Предоставив Костлявому оплакивать свою горькую участь на баке, а лейтенанту Ванслиперкену прогуливаться со своей собакой по верхней палубе своего судна, мы постараемся познакомить читателя с тем временем, в какое происходили описываемые нами события, а также и с историей самого лейтенанта Ванслиперкена.
В то время, когда начинается наш рассказ, в Англии был призван на троне Вильгельм Нассауский, царствовавший в течение нескольких лет под именем Вилльяма III.
Мир с Францией только что был заключен. Король при случае проводил некоторое время среди своих единоплеменников, в Голландии, и английский, и голландский флот, которые всего несколько лет тому назад сражались между собой с таким мужеством и упорством, в последнее время дружно обратили свое оружие против французов.
Вилльям III, подобно всем чужестранным государям, выказывал большое пристрастие к своим единоплеменникам, и в эту пору Англия была переполнена голландскими фаворитами, голландскими придворными и должностными лицами и даже пэрами голландского происхождения. Но война была окончена, и большая часть английского и голландского флотов, разоруженная, была сдана в порты: лишь нескольким десяткам мелких судов было поручено ловить контрабанду, провозимую из Франции в ущерб английской промышленности. Упомянутый нами куттер также нес эту службу, и хотя был построен в Англии и составлял часть английского военного флота, но носил название «Jungfrau» 4.
Голландским интересам во всем давался перевес, и голландцы, не находившие себе применения в своем отечестве или не пригодные к службе у себя на родине, без рассуждения определялись на службу на английские суда, в английские войска и на различные должности в Англии. М-р Ванслиперкен, хотя и голландец по происхождению, родился в Англии, задолго до того времени, когда принц Оранский был призван на английский престол, но он приходился ближайшим родственником нянюшке короля. До революции Ванслиперкен был под судом за трусость и недостойное поведение во время сражения между голландцами и англичанами, быв в то время уже лейтенантом на двухпалубном судне. Он состоял уже долгое время на службе, но до того момента постоянно служил на мелких судах, где не имел случая проявить себя с этой невыгодной стороны. Только благодаря покровительству короля-голландца ему посчастливилось вновь получить командование маленьким судном.
В то время служба была совершенно иная, чем теперь. Командиры судов были одновременно и казначеи, и имея в своем распоряжении все довольствие экипажа, все судовые суммы, которыми они располагали безотчетно, по своему усмотрению, наживали громадные деньги, обделяя и обирая своих подчиненных, которые находились в их полной власти, имея над ними даже право жизни и смерти. Во времена же голландского владычества жестокость обращения командиров с людьми экипажа превосходила все, что только можно себе представить, так как голландцы вообще известны своей жестокостью и бесчеловечностью.
Характер лейтенанта Ванслиперкена нетрудно описать в трех словах: трусость, жадность и жестокость. Без гроша, как последний нищий, он за время своего командования судами скопил немалую сумму денег, обкрадывая и людей, и правительство. Ни друзей, ни знакомых у него в Англии не было, и жил он, когда был на берегу, в нищете и убожестве, хотя имел возможность жить если не роскошно, то, во всяком случае, в полном довольстве и с комфортом. В данный момент ему было 55 лет; с того времени, как он получил команду над «Юнгфрау», на нем лежала обязанность возить государственные депеши от короля в Голландию, благодаря чему ему часто случалось бывать в Гаге, где он познакомился с вдовой Вандерслуш, содержавшей в одном из предместий этого города Луст-Хауз, т. е. увеселительный дом, где собирались матросы выпить, поесть и повеселиться. Узнав о том, что аппетитная вдовушка хранит в своей шкатулке весьма почтенные капиталы, мистер Ванслиперкен стал выказывать к ней непритворное расположение, в надежде получить ее руку, а вместе с тем и ее капиталы. Вдова и не думала принимать этого лестного предложения, но была слишком благоразумна, чтобы наотрез отказать лейтенанту, зная, что в таком случае отверженный поклонник запретит людям экипажа посещать ее Луст-Хауз, и она через это потеряет значительное число посетителей и часть своих доходов. Ввиду этого она каждый раз любезно встречала Ванслиперкена, убаюкивала его самыми светлыми надеждами, но далее обещаний дело не подвигалось.
Где и когда Ванслиперкен подобрал своего возлюбленного Снарлейиоу, это оставалось для всех неразъясненной тайной. Говорили, что эта собака появилась на куттере каким-то сверхъестественным образом, и все относились к ней с каким-то суеверным страхом.
Так как несколько времени тому назад на судне было возмущение, и экипаж решился даже прибегнуть к явному насилию над особой командира, сделав попытку ворваться ночью в его каюту, то весьма вероятно, что у лейтенанта явилась мысль, что верный страж в образе собаки был бы весьма полезен в его обстановке, и, как только представился случай, обзавелся таковым. Весь запас нежных чувств и привязанности, какой только таился в его черствой душе, без всякого сомнения, сосредоточивался у него на этом отвратительном животном; после любви к деньгам и наживе любовь к Снарлейиоу занимала первое место в сердце Ванслиперкена.
Что же касается злополучного Костлявого, то, скитаясь по свету бесприютным сиротой, бедняга голодал до поступления своего на куттер «Юнгфрау» и продолжал голодать точно так же и находясь на нем. Всю его порцию или почти всю съедала собака командира, а ему оставалось питаться доброхотными пожертвованиями сердобольных товарищей, собирая по крохам то тут, то там.
Теперь вернемся к прерванному рассказу.
Лейтенант Ванслиперкен расхаживал на капитанском мостике, а люди экипажа, окончив свой завтрак, слонялись по палубе от нечего делать. Они выжидали возвращения двух шлюпок, которые были высланы еще с вечера. Ванслиперкен за целый час не проронил ни слова. Сначала его мысли были заняты вдовой Вандерслуш, затем перескочили на Костлявого, и он стал размышлять, какое бы придумать для него наказание, достойное его злодеяний, когда один из вахтенных матросов крикнул, что лодки впереди, и тем самым прервал размышления командира.
— Далеко? Как они идут, на парусах или на веслах?
— На веслах, сэр, мы идем прямо на них!
Но командир был не в добром настроении и потому приказал положить судно на дрейф.
— Я полагаю, что люди там достаточно надсажались всю ночь! Можно бы и пожалеть их и подойти к ним поближе! — проговорил Янсен, который только что сменился с очереди у руля, обращаясь к Обадиа Коблю, стоявшему подле него.
— Я тоже так думаю, но все равно нам шквала не миновать, дьявол поставит на своем!
— Черт побери! — отозвался Янсен, глядя на Бичи-Хэд и угрюмо качая головой.
— Ну, что еще, старый шнапс?5 — спросил Кобль.
— Шнапс! Да, черт побери, шнапс! Я теперь думаю о том, как французы разгромили здесь нас, голландцев, когда вы, англичане, не хотели драться!
— Подумай о том, что ты говоришь, старая плетка! Не захотели драться! Да когда же это мы не захотели драться?
— Да здесь! Видит Бог, вы, англичане, все тогда позапрятались, и ни один не подошел к нам на помощь!
— Так мы не могли поступить иначе!
— Баа! — презрительно уронил Янсен, говоривший о сражении под Бичи-Хэдом в 1690 г. и о поражении союзного голландско-английского флота французами.
— Мы не захотели драться! — сердито продолжал Кобль. А что ты скажешь о Хоге?
— Там вы показали себя молодцами, я ничего не говорю!
— А хочешь ли, я тебе скажу, почему мы себя там показали молодцами, хочешь? Потому что нам не помогали голландцы!
— А я тебе скажу, что мы тогда потерпели поражение только потому, что вы не захотели в нужный момент дать нам подкрепления, вот что! — И Обадиа переправил свою жвачку за правую щеку, а Янсен за левую. На этом разговор и закончился. Такого рода споры и попреки постоянно возобновлялись между ними и вообще между моряками голландцами и англичанами. Но дело редко доходило до чего-нибудь более крупного, чем слова, а между Коблем и Янсеном и подавно, так как они были большие друзья.
В то время, когда начинается наш рассказ, в Англии был призван на троне Вильгельм Нассауский, царствовавший в течение нескольких лет под именем Вилльяма III.
Мир с Францией только что был заключен. Король при случае проводил некоторое время среди своих единоплеменников, в Голландии, и английский, и голландский флот, которые всего несколько лет тому назад сражались между собой с таким мужеством и упорством, в последнее время дружно обратили свое оружие против французов.
Вилльям III, подобно всем чужестранным государям, выказывал большое пристрастие к своим единоплеменникам, и в эту пору Англия была переполнена голландскими фаворитами, голландскими придворными и должностными лицами и даже пэрами голландского происхождения. Но война была окончена, и большая часть английского и голландского флотов, разоруженная, была сдана в порты: лишь нескольким десяткам мелких судов было поручено ловить контрабанду, провозимую из Франции в ущерб английской промышленности. Упомянутый нами куттер также нес эту службу, и хотя был построен в Англии и составлял часть английского военного флота, но носил название «Jungfrau» 4.
Голландским интересам во всем давался перевес, и голландцы, не находившие себе применения в своем отечестве или не пригодные к службе у себя на родине, без рассуждения определялись на службу на английские суда, в английские войска и на различные должности в Англии. М-р Ванслиперкен, хотя и голландец по происхождению, родился в Англии, задолго до того времени, когда принц Оранский был призван на английский престол, но он приходился ближайшим родственником нянюшке короля. До революции Ванслиперкен был под судом за трусость и недостойное поведение во время сражения между голландцами и англичанами, быв в то время уже лейтенантом на двухпалубном судне. Он состоял уже долгое время на службе, но до того момента постоянно служил на мелких судах, где не имел случая проявить себя с этой невыгодной стороны. Только благодаря покровительству короля-голландца ему посчастливилось вновь получить командование маленьким судном.
В то время служба была совершенно иная, чем теперь. Командиры судов были одновременно и казначеи, и имея в своем распоряжении все довольствие экипажа, все судовые суммы, которыми они располагали безотчетно, по своему усмотрению, наживали громадные деньги, обделяя и обирая своих подчиненных, которые находились в их полной власти, имея над ними даже право жизни и смерти. Во времена же голландского владычества жестокость обращения командиров с людьми экипажа превосходила все, что только можно себе представить, так как голландцы вообще известны своей жестокостью и бесчеловечностью.
Характер лейтенанта Ванслиперкена нетрудно описать в трех словах: трусость, жадность и жестокость. Без гроша, как последний нищий, он за время своего командования судами скопил немалую сумму денег, обкрадывая и людей, и правительство. Ни друзей, ни знакомых у него в Англии не было, и жил он, когда был на берегу, в нищете и убожестве, хотя имел возможность жить если не роскошно, то, во всяком случае, в полном довольстве и с комфортом. В данный момент ему было 55 лет; с того времени, как он получил команду над «Юнгфрау», на нем лежала обязанность возить государственные депеши от короля в Голландию, благодаря чему ему часто случалось бывать в Гаге, где он познакомился с вдовой Вандерслуш, содержавшей в одном из предместий этого города Луст-Хауз, т. е. увеселительный дом, где собирались матросы выпить, поесть и повеселиться. Узнав о том, что аппетитная вдовушка хранит в своей шкатулке весьма почтенные капиталы, мистер Ванслиперкен стал выказывать к ней непритворное расположение, в надежде получить ее руку, а вместе с тем и ее капиталы. Вдова и не думала принимать этого лестного предложения, но была слишком благоразумна, чтобы наотрез отказать лейтенанту, зная, что в таком случае отверженный поклонник запретит людям экипажа посещать ее Луст-Хауз, и она через это потеряет значительное число посетителей и часть своих доходов. Ввиду этого она каждый раз любезно встречала Ванслиперкена, убаюкивала его самыми светлыми надеждами, но далее обещаний дело не подвигалось.
Где и когда Ванслиперкен подобрал своего возлюбленного Снарлейиоу, это оставалось для всех неразъясненной тайной. Говорили, что эта собака появилась на куттере каким-то сверхъестественным образом, и все относились к ней с каким-то суеверным страхом.
Так как несколько времени тому назад на судне было возмущение, и экипаж решился даже прибегнуть к явному насилию над особой командира, сделав попытку ворваться ночью в его каюту, то весьма вероятно, что у лейтенанта явилась мысль, что верный страж в образе собаки был бы весьма полезен в его обстановке, и, как только представился случай, обзавелся таковым. Весь запас нежных чувств и привязанности, какой только таился в его черствой душе, без всякого сомнения, сосредоточивался у него на этом отвратительном животном; после любви к деньгам и наживе любовь к Снарлейиоу занимала первое место в сердце Ванслиперкена.
Что же касается злополучного Костлявого, то, скитаясь по свету бесприютным сиротой, бедняга голодал до поступления своего на куттер «Юнгфрау» и продолжал голодать точно так же и находясь на нем. Всю его порцию или почти всю съедала собака командира, а ему оставалось питаться доброхотными пожертвованиями сердобольных товарищей, собирая по крохам то тут, то там.
Теперь вернемся к прерванному рассказу.
Лейтенант Ванслиперкен расхаживал на капитанском мостике, а люди экипажа, окончив свой завтрак, слонялись по палубе от нечего делать. Они выжидали возвращения двух шлюпок, которые были высланы еще с вечера. Ванслиперкен за целый час не проронил ни слова. Сначала его мысли были заняты вдовой Вандерслуш, затем перескочили на Костлявого, и он стал размышлять, какое бы придумать для него наказание, достойное его злодеяний, когда один из вахтенных матросов крикнул, что лодки впереди, и тем самым прервал размышления командира.
— Далеко? Как они идут, на парусах или на веслах?
— На веслах, сэр, мы идем прямо на них!
Но командир был не в добром настроении и потому приказал положить судно на дрейф.
— Я полагаю, что люди там достаточно надсажались всю ночь! Можно бы и пожалеть их и подойти к ним поближе! — проговорил Янсен, который только что сменился с очереди у руля, обращаясь к Обадиа Коблю, стоявшему подле него.
— Я тоже так думаю, но все равно нам шквала не миновать, дьявол поставит на своем!
— Черт побери! — отозвался Янсен, глядя на Бичи-Хэд и угрюмо качая головой.
— Ну, что еще, старый шнапс?5 — спросил Кобль.
— Шнапс! Да, черт побери, шнапс! Я теперь думаю о том, как французы разгромили здесь нас, голландцев, когда вы, англичане, не хотели драться!
— Подумай о том, что ты говоришь, старая плетка! Не захотели драться! Да когда же это мы не захотели драться?
— Да здесь! Видит Бог, вы, англичане, все тогда позапрятались, и ни один не подошел к нам на помощь!
— Так мы не могли поступить иначе!
— Баа! — презрительно уронил Янсен, говоривший о сражении под Бичи-Хэдом в 1690 г. и о поражении союзного голландско-английского флота французами.
— Мы не захотели драться! — сердито продолжал Кобль. А что ты скажешь о Хоге?
— Там вы показали себя молодцами, я ничего не говорю!
— А хочешь ли, я тебе скажу, почему мы себя там показали молодцами, хочешь? Потому что нам не помогали голландцы!
— А я тебе скажу, что мы тогда потерпели поражение только потому, что вы не захотели в нужный момент дать нам подкрепления, вот что! — И Обадиа переправил свою жвачку за правую щеку, а Янсен за левую. На этом разговор и закончился. Такого рода споры и попреки постоянно возобновлялись между ними и вообще между моряками голландцами и англичанами. Но дело редко доходило до чего-нибудь более крупного, чем слова, а между Коблем и Янсеном и подавно, так как они были большие друзья.