Мартин Джордж. Хроники тысячи миров (сборник)

   – Может, это о чем-нибудь говорит, – сказал он. – Не знаю. Но все-таки они не люди. Нет, господа. Во-первых, они гораздо общительнее. Испокон веков они строили поселения. Они всегда в городах, всегда в окружении себе подобных. Потом, у них больше развит дух коллективизма. Все делают сообща и любят всем делиться и все делить. Торговлю, например, они рассматривают как совместное владение товарами. – Валкаренья рассмеялся. Именно так. Я провел целый день, пытаясь разработать торговое соглашение с группой крестьян, которые раньше никогда не имели с нами дела. Поверьте мне, это нелегко. Они всегда готовы дать нам столько товаров, сколько мы просим, если эти товары им не нужны и они уже не пообещали их кому-нибудь другому. Но за это хотят получить в будущем все, что им понадобится. Иного они не ждут. Итак, каждый раз мы встаем перед выбором: либо дать им карт-бланш, либо проводить бесконтрольные переговоры, в результате которых они убедятся, что мы законченные эгоисты.
   Лии этого было недостаточно.
   – А как насчет секса? – спросила она. – Из того, что вы переводили вчера вечером, у меня сложилось впечатление, что шкины моногамны.
   – Отношения полов весьма запутанны, – ответил Гурли. – Это очень странно. Понимаете, ведь секс подразумевает общение, а общаться надо со всеми. Но общение должно быть искренним и содержательным. И тут возникают трудности.
   Лори внезапно проявила интерес.
   – Я изучала эту тему, – быстро проговорила она. – Согласно морали шкинов, любить надо всех. Но они не могут так жить, они слишком похожи на людей, у них слишком развито чувство собственности. Они пришли к моногамии, потому что их культурная традиция по-настоящему глубокое сексуальное общение с одним существом ставит выше миллиона бездумных плотских связей. Идеал шкина – делить любовь со всеми, при этом все связи должны быть одинаково прочны, но этот идеал недостижим.
   Я нахмурился:
   – Но кажется, вчера кто-то повинился в том, что изменял своей жене?
   Лори энергично кивнула:
   – Да, но его вина заключалась в том, что связи с другими женщинами обеднили его общение с женой. Вот это и есть измена. Если бы он продолжал любить только свою жену, но жил с другими женщинами, сексуальные отношения с ними не имели бы смысла. А если бы он одинаково сильно любил всех своих женщин, включая жену, ему была бы честь и хвала. Жена бы гордилась им. Шкины стремятся создать гармоничный союз со многими партнерами.
   – И один из самых тяжких грехов для шкина – оставить близкого человека в одиночестве, – сказал Гурли. – В эмоциональном одиночестве. Лишить общения.
   Я переваривал эти сведения, а Гурли продолжал:
   – На планете низкая преступность. Никаких преступлений против личности. Долгая бессобытийная история без убийств, потасовок, без тюрем и войн.
   – На целый народ ни одного убийцы, – сказал Валкаренья. – Это что-нибудь да значит. На Старой Земле были культуры типа шкинской, и высокий процент самоубийств там часто сочетается с низким процентом убийств. А у шкинов самоубийством кончают сто процентов.
   – Они убивают животных, – заявил я.
   – Животные не подлежал Единению, – ответил Гурли. – Единение охватывает всех мыслящих существ, и их не разрешается убивать. Они не убивают друг друга, не убивают людей, не убивают Сосуна.
   Лия посмотрела на меня, потом на Гурли.
   – Сосуны не разумные существа, – сказала она. – Сегодня утром я пыталась прочитать их мысли, но ничего не получилось, мысли были только у шкинов, на которых эти Сосуны паразитировали. У Сосунов нет даже осознания собственного бытия.
   – Да, мы знаем, и это всегда озадачивало меня, – вставая, сказал Валкаренья. Он прошел к бару, вытащил еще одну бутылку вина и наполнил наши бокалы. – Настоящие безмозглые паразиты, и такой умный народ, как шкины, позволяет им себя поработить. Почему?
   Новое вино, вкусное и освежающее, приятно холодило горло. Я пил и кивал головой, вспоминая захлестнувшую нас днем волну восторга.
   – Наркотики, – задумчиво произнес я. – Очевидно, Сосун выделяет органическое наркотическое вещество, вызывающее эйфорию. Шкины охотно поддаются этому наркотику и умирают счастливыми. Их радость совершенно неподдельна, поверьте мне. Мы чувствовали ее.
   На лице Лии было сомнение, Гурли отрицательно замотал головой:
   – Нет, Роб. Не так. Мы проводили опыты с Сосуном, и…
   Видимо, он заметил, как брови у меня поползли вверх. И замолчал.
   – Как к этому отнеслись шкины? – спросил я.
   – Мы им не говорили. Им бы это не понравилось, совсем не понравилось. Сосун – просто животное, но он их божество. Вы же знаете, нельзя шутить с божеством. Долгое время мы не решались, но когда Густаффсон перешел в их веру, надо было сообщить старине Стюарту. Он отдал приказ. Однако мы ничего не добились. Мы не обнаружили никаких наркотических веществ, вообще никаких выделений. В сущности, шкины – единственные существа на планете, которые так легко подпадают под власть Сосуна. Мы поймали нытика, связали и посадили кровопийцу ему на голову. Потом через несколько часов веревки сняли. Чертов нытик был в бешенстве, он визжал, вопил и бил сидящего у него на голове Сосуна. Чуть не разорвал когтями в клочья кожу на голове, пока не сбросил его.
   – Может, только шкины так восприимчивы? – спросил я. Слабая попытка выпутаться.
   – Да нет, – криво улыбаясь, сказал Валкаренья. – Еще мы.
   В лифте Лия была необычайно молчалива, почти замкнута. Я решил, что она обдумывает последний разговор. Но как только за нами захлопнулась дверь номера, она повернулась и крепко обняла меня.
   Слегка испуганный этим объятием, я поднял руку и стал гладить ее мягкие каштановые волосы.
   – Эй, что случилось? – пробормотал я.
   И снова передо мной оказалась женщина-вампир, большеглазая и хрупкая.
   – Возьми меня, Роб, – с внезапной настойчивостью нежно проговорила она. – Пожалуйста. Возьми прямо сейчас.
   Я улыбнулся, но это была недоуменная улыбка, совсем не та похотливая ухмылка, которую я обычно приберегал для спальни. Когда Лия возбуждалась, она становилась озорной и проказливой, но сейчас вид у нее был встревоженный и незащищенный. Я ничего не понимал.
   Но времени на вопросы не было, и я не стал их задавать. Я просто молча привлек ее к себе и стал целовать, и мы пошли в спальню.
   И мы любили друг друга, любили по-настоящему, так, как не дано беднягам Обыкновенным. Наши тела слились, и я почувствовал, как Лия напряглась и стала читать мои мысли. Она отдавалась мне, а я открывал ей свою душу, и меня заливало идущим от нее потоком любви, беспомощности и страха.
   Потом все кончилось. Так же внезапно, как началось. Наслаждение Лии обдало меня мощной горячей волной, и мы вместе вознеслись на гребень этой волны. Лия крепко вцепилась в меня, ее глаза сузились, она, казалось, впитывала любовь.
 
   И вот мы лежали в темноте, и звезды Шки светили нам в окно. Лия свернулась калачиком, припав головой к моей груди, и я ласкал ее.
   – Было хорошо, – улыбаясь в звездную ночь, мечтательным, сонным голосом произнес я.
   – Да, – ответила Лия. Она говорила робко и тихо, так тихо, что я едва слышал. – Я люблю тебя, Роб, – прошептала она.
   – Ага. И я люблю тебя, – сказал я.
   Она высвободилась, слегка отстранилась, подложила руку под голову и, улыбаясь, стала смотреть на меня.
   – Да, любишь, – подтвердила она. – Я прочла это. Я знаю. И ты знаешь, как я люблю тебя, правда?
   Я тоже улыбнулся и кивнул:
   – Конечно.
   – Знаешь, нам повезло. У Обыкновенных есть только слова. Бедные они, несчастные. Как можно общаться только при помощи слов? Как можно знать? Они всегда врозь, они пытаются дотянуться друг до друга и не могут. Даже когда они занимаются любовью, даже в высший миг наслаждения они разделены. Они, наверно, ужасно одиноки.
   В ее словах слышалась какая-то… тревога. Я смотрел на Лию, в ее ясные, счастливые глаза и думал об этом.
   – Возможно, – наконец произнес я. – Но для них это не так уж плохо. Они не знают, что бывает по-другому. И они тоже стараются любить. Иногда им удается преодолеть барьер.
   – «Лишь только голос и прикосновенье, и снова – темнота»^[4], – грустным, нежным голосом процитировала Лия. – Мы счастливы, ведь так? Мы не обделены.
   – Мы счастливы, – подтвердил я.
   И попытался прочитать ее чувства. Удовлетворение смешалось в ее душе со следами задумчивости, тоски и одиночества. Но было что-то еще, в глубине, почти исчезнувшее, но все-таки смутно определимое.
   Я медленно сел в постели.
   – Эй! Ты чем-то обеспокоена, – сказал я. – И перед тем как мы вернулись домой, ты была испугана. Что случилось?
   – Не знаю, – ответила она. В ее голосе было недоумение, и она действительно недоумевала, я прочитал. – Я была испугана, но не знаю почему. Наверно, из-за Посвященных. Я все время думаю, как сильно они любили меня. Они даже не знали меня, а любили так сильно и понимали, это почти как у нас с тобой. Это… я не знаю. Это меня встревожило. Я не думала, что кто-то, кроме тебя, будет меня так любить. И они были так близки друг другу и мне, настолько вместе. Мы с тобой держались за руки и разговаривали, и мне стало немного одиноко, я бы хотела, чтобы мы с тобой были так же близки. После того, как они делились со мной частью своей души, одиночество показалось мне пустотой. И я испугалась. Понимаешь?
   – Да, – легко прикасаясь к ней рукой и сознанием, ответил я. – Понимаю. Мы понимаем друг друга. Мы вместе, почти как они. Обыкновенные не могут об этом и мечтать.
   Лия кивнула, улыбнулась и прижалась ко мне. Мы заснули, обнимая друг друга.
   Я опять видел сон. И опять на рассвете он исчез. Это вызвало у меня досаду. Сон был приятный и радостный. Я хотел его вернуть, но не мог ничего вспомнить. Наша спальня, залитая резким светом дня, казалась убогой по сравнению с яркими красками моего забытого видения.
   Лия проснулась после меня – и снова с головной болью. На этот раз она держала таблетки под рукой, на тумбочке у кровати. Она скорчила рожицу и приняла таблетку.
   – Это, должно быть, от шкинского вина, – предположил я. – Что-то в нем нарушает твой обмен веществ.
   Она натянула чистый комбинезон и сердито посмотрела на меня.
   – Ха. Мы ведь вчера пили валтаарское, помнишь? Отец угостил меня первым стаканом валтаарского, когда мне было девять лет. У меня от него никогда не болела голова.
   – От первого стакана, – улыбаясь, проговорил я.
   – Не смешно, – сказала Лия. – Голова болит.
   Я перестал дурачиться и стал читать ее чувства. Она говорила правду. Голова болела. Лоб просто гудел. Чтобы боль не передалась мне, я быстро прекратил чтение.
   – Ладно. Извини, – сказал я. – Таблетки тебе помогут. Однако нас ждет работа.
   Лия кивнула. Она никогда не отлынивала от работы.
   Второй день был днем охоты на людей. Мы вышли из квартиры гораздо раньше вчерашнего, быстро позавтракали с Гурли и около Башни сели в аэромобиль. На этот раз мы не стали приземляться возле Города шкинов. Мы искали Посвященного человека, и, чтобы его найти, пришлось обследовать большое пространство. Я никогда не видел такого огромного города, по крайней мере по площади; тысяча с небольшим новообращенных людей затерялись в нем среди миллионов шкинов. И только половина из этой тысячи были Посвященными.
   Итак, мы держались невысоко над Городом и, как на «американских горках», то взлетали, то снижались над покрывающими холмы куполами, вызывая переполох на улицах. Конечно, шкинам приходилось и раньше видеть аэромобили, но они все еще были в новинку, особенно для детей, которые бежали за нами всякий раз, когда мы проносились мимо. Мы также напугали нытика, и он перевернул свою повозку с фруктами. Я почувствовал себя виноватым, и после этого мы летали на большой высоте.
 
   Посвященные были везде, они пели, ели, гуляли и звонили в колокольчики, в неизменные бронзовые колокольчики. Но в первые три часа мы видели только Посвященных шкинов. Мы с Лией по очереди вели машину и наблюдали. После треволнений предыдущего дня поиски показались нам скучными и утомительными.
   Наконец мы кое-что нашли: большую – с десяток – группу Посвященных, сгрудившихся у повозки с хлебом за одним из крутых холмов. Двое Посвященных были выше остальных.
   Мы посадили аэромобиль на другой стороне холма и двинулись им навстречу, оставив машину, окруженную толпой шкинских ребятишек. Когда мы подошли, Посвященные все еще ели. Восемь из них были шкины разного роста и оттенка кожи: на их голых черепах плясали Сосуны. Двое были людьми.
   Они носили такие же длинные красные одеяния, как шкины, и держали в руках такие же колокольчики. Один из них был высокий мужчина с дряблой, висящей складками кожей, казалось, он недавно очень похудел. Седые вьющиеся волосы, широкая улыбка, морщинки вокруг смеющихся глаз. Второй худой, смуглый, похожий на хорька, с большим крючковатым носом.
   У обоих на головах Сосуны. Паразит, пристроившийся на затылке Хорька, был величиной с прыщик, а седой мужчина держал на голове роскошный образчик, ниспадавший ему на плечи, как пышный воротник.
   И на этот раз зрелище было действительно мерзкое.
   Изо всех сил стараясь улыбаться, мы с Лианной направились к ним; мы не читали, по крайней мере сначала. Пока мы шли, они приветливо улыбались. Потом оба взмахнули руками.
   – Здравствуйте, – бодро обратился к нам Хорек. – Никогда вас не видел. Вы на Шки недавно?
   Я был слегка удивлен. Я ожидал какого-то витиеватого, загадочного приветствия, или вообще никакого приветствия. Я думал, новообращенные люди теряют человеческие черты и становятся псевдошкинами. Я ошибся.
   – Недавно, – ответил я. Я стал читать чувства Хорька. Он был искренне рад нам, и его просто распирало от удовольствия и хорошего настроения. Нас пригласили побеседовать с такими, как вы.
   Я решил быть честным.
   Хорек заулыбался во весь рот.
   – Я Посвященный и счастлив, – сказал он. – Буду рад с вами поговорить. Меня зовут Лестер Каменц. Что вы хотите узнать, брат?
   Лия застыла. Пусть читает его мысли, а я буду пока задавать вопросы.
   – Когда вы стали приверженцем этого культа?
   – Этого культа? – переспросил Каменц.
   – Единения.
   Он кивнул, и меня поразило какое-то карикатурное сходство с тем, как мотал головой вчерашний пожилой шкин.
   – Я всегда был приверженцем Единения. Вы тоже приверженец Единения. Все мыслящие существа приверженцы Единения.
   – Но мы этого не знаем, – возразил я. – А вы? Когда вы поняли, что вы приверженец Единения?
   – Земной год назад. Меня приняли в ряды Посвященных всего несколько недель назад. Первое время после Посвящения – время радости. Я радуюсь. Теперь до самого Конечного Единения я буду бродить по улицам и звонить в колокольчики.
   – Чем вы занимались раньше?
   – Раньше? – Быстрый рассеянный взгляд. – Когда-то я работал с машинами. Я работал с компьютерами в Башне. Но моя жизнь была пуста, брат. Я не знал, что есть Единение, и был одинок. Я общался только с машинами, с бездушными машинами. Ныне я Посвященный. Ныне и, – он поискал слово, – не один.
 
   Я дотянулся до его души и опять обнаружил там счастье и любовь. Но теперь появилась боль, смутная память о прошлой боли, отвращение к непрошеным воспоминаниям. Интересно, это пройдет? Может, Сосун дарит своим жертвам забвение, сладостное, бездумное отдохновение и окончание борьбы? Может быть.
   Я решил провести эксперимент.
   – Эта штуковина у вас на голове, – резко заговорил я, – паразит. Он пьет вашу кровь, он питается ею. Он будет расти и отбирать у вас все больше и больше необходимых вам для жизни веществ. И наконец он начнет пожирать вашу плоть. Вы понимаете? Он вас сожрет. Я не знаю, больно это или нет, но что бы вы при этом мы испытывали, в итоге вы умрете. Если только не вернетесь в Башню и не попросите хирургов снять эту штуку. Возможно, вам удастся снять ее самому. Почему вы не пытаетесь это сделать? Поднимите руку и сорвите с головы этого кровопийцу. Ну давайте.
 
   Чего я ждал? Гнева? Ужаса? Возмущения? Ничего этого не последовало. Каменц откусил кусок хлеба, улыбнулся мне, и я ощутил только любовь, ликование и легкое сожаление.
   – Сосун не убивает, – сказал он наконец. – Сосун дарит радость и счастливое Единение. Умирают те, у кого нет Сосуна. Они… одиноки. Одиноки навеки. – Какая-то струна его души вдруг дрогнула, задетая страхом, но страх быстро прошел.
   Я взглянул на Лию. Она оцепенела и напряженно смотрела на Каменца, все еще читая. Я снова повернулся к нему, чтобы задать следующий вопрос.
   Но вдруг Посвященные стали звонить. Начал один из шкинов, он поднимал и опускал правую руку, и колокольчик раскачивался, издавая одинокий резкий звук. Потом шкин взмахнул левой рукой, потом снова правой, потом опять левой, потом вступил другой Посвященный, потом еще, и вот все они раскачивали колокольчики и трезвонили, и этот гулкий звон наполнял меня, а радость, любовь и ощущение колоколов вновь подступали к сердцу.
   Я медленно смаковал их чувства. От их любви перехватывало дыхание, она была такой сильной, такой жгучей, что почти пугала, они щедро делились со всеми своим весельем, изумлением, ровной, спокойной радостью, целой палитрой добрых чувств. Что-то происходило с Посвященными, когда они звонили в колокола, что-то снисходило на них, приподнимало над повседневностью и озаряло светом, что-то странное и чудесное; ни один Обыкновенный не расслышал бы этого в резком, дребезжащем звоне. Но я не Обыкновенный. Я расслышал.
   Медленно и неохотно я отстранился от них. Каменц и второй мужчина увлеченно звонили, широкие улыбки и сияющие, лучистые глаза одухотворили их лица. Лианна продолжала напряженно читать. Она слегка приоткрыла рот, было видно, как она дрожит.
   Я обнял ее и терпеливо ждал, слушая музыку колоколов. Лия продолжала читать. Наконец я мягко встряхнул ее. Она повернулась ко мне и посмотрела холодными, далекими глазами. Потом моргнула. Глаза широко раскрылись, она замотала головой, нахмурилась и пришла в себя.
   Озадаченный, я заглянул в ее душу. Странно, очень странно. Меня захлестнул вихрь эмоций, одно чувство сменялось другим прежде, чем я успевал дать ему название. Стоило мне очутиться в этом смерче, и он потянул меня за собой. Мне стало не по себе. Вот-вот он швырнет меня вниз, в бездну. По крайней мере я так чувствовал.
 
   – Лия, – позвал я. – Что случилось?
   Она снова посмотрела на Посвященных, в ее взгляде застыли тоска и страх. Я повторил вопрос.
   – Я… Я не знаю, – ответила она. – Роб, давай помолчим. Давай уйдем. Мне надо подумать.
   – Хорошо, – сказал я.
 
   Что с ней? Я взял ее за руку, и мы медленно пошли к тому склону, где оставили аэромобиль.
   Шкинские детишки облепили его со всех сторон. Смеясь, я стал разгонять их. Лия стояла и смотрела на меня отсутствующим взглядом. Я хотел было еще раз прочитать ее чувства, но не посмел вторгаться в ее сокровенные переживания.
   Мы поднялись в воздух и пустились в обратный путь к Башне, только теперь мы летели выше и быстрее. Я вел машину, а Лия, уставившись в пустоту, сидела рядом.
   – Узнала что-нибудь полезное? – пытаясь переключить ее внимание на работу, спросил я.
   – Да нет. Возможно. – Голос был безучастный, как будто говорил автомат. – Я прочитала всю их жизнь, две жизни. Каменц, как он сказал, работал программистом. Но не очень-то преуспевал. Гнусный человечек с гнусным характером, ни друзей, ни любовницы, никого. Жил один, избегал шкинов и не любил их. Он и людей-то не любил по-настоящему. Но Густаффсон как-то достучался до его души. Густаффсон не обращал внимания на холодность Каменца, на его злобные насмешки, на его жестокие шуточки. Густаффсон не отвечал ему тем же, понимаешь? И скоро Каменц стал хорошо относиться к Густаффсону, начал восхищаться им. Они никогда не были друзьями, но все-таки Каменц считал Густаффсона самым близким человеком.
   Лия вдруг осеклась.
   – И он пошел вместе с Густаффсоном? – бросив на нее быстрый взгляд, подсказал я.
   Глаза Лии по-прежнему где-то блуждали.
   – Нет, не сразу. Он еще боялся, еще не доверял шкинам и был в ужасе от Сосуна. Но позже, когда Густаффсон ушел, Каменц начал понимать, насколько пуста его жизнь. Весь день он работал с людьми, которые презирали его, с машинами, лишенными всяких эмоций, ночами сидел один и читал или смотрел голографические представления. Это не жизнь. Он никому не был нужен. Наконец он разыскал Густаффсона и принял культ Единения. Теперь…
   – Теперь?..
   Лия ответила не сразу.
   – Он счастлив, Роб, – наконец проговорила она. – По-настоящему счастлив. Счастлив впервые в жизни. Раньше он не знал, что такое любовь. Теперь любовь переполняет его.
   – Ты многое узнала, – сказал я.
   – Да. – Все тот же безучастный голос, тот же отсутствующий взгляд. Он совсем раскрылся. Там оказались ступеньки, но мне совсем не трудно было спускаться в глубину. Преграды словно зашатались, почти упали…
   – А второй?
   Лия поглаживала пульт управления и не отрываясь смотрела на свою руку.
   – Второй? Второй был Густаффсон…
   И эта фраза вдруг пробудила ее, воскресила ту Лию, которую я знал и любил. Она покачала головой, посмотрела на меня, голос ожил, и на меня обрушился стремительный поток слов.
   – Послушай, Роб, это был Густаффсон. Он Посвященный уже почти год, и через неделю Конечное Единение. Сосун примет его к себе, и он желает этого, понимаешь? Он искренне желает этого, и… и, о, Роб, он умирает!
   – Да, через неделю, ты только что сказала.
   – Нет. То есть да, но я не то хочу сказать. Конечное Единение для него не смерть. Он верит в Конечное Единение, верит во все догмы этой религии. Сосун его Бог, и он хочет соединиться со своим Богом. Но он умирал и прежде. У него медленная чума, Роб. Конечная стадия. Болезнь грызет его изнутри уже пятнадцать лет. Он заразился в болотах на Кошмаре, там, где погибла его семья. Эта планета не годится для людей, но он там жил, руководил работой научной базы, это была краткосрочная командировка. Семья оставалась на Торе, они поехали к нему в гости, но корабль потерпел аварию. Густаффсон прямо-таки обезумел: он попытался добраться до корабля и спасти их, но ему достался бракованный защитный костюм, и сквозь дыры проникли споры. Когда он дотащился до корабля, все уже умерли. Он очень страдал от боли, Роб. От медленной чумы и еще больше от своей утраты. Он по-настоящему любил семью, он так и не оправился. На Шки его послали как бы в награду, чтобы он отвлекся, но он ни на миг не переставал думать об аварии. Эта картина стояла у меня перед глазами, Роб. Она была такая яркая. Он не мог ее забыть. Малыши остались внутри, в безопасности за обшивкой корабля, но система жизнеобеспечения отказала, и они задохнулись. А его жена… ах, Роб, она взяла защитный костюм и пошла за помощью, но снаружи эти штучки, эти огромные гусеницы, которые водятся на Кошмаре…
 
   Я с трудом сглотнул, меня тошнило.
   – Черви-хищники, – невесело уточнил я.
   Я читал о них и видел голограммы. Я представлял себе картину, которую Лия разглядела в памяти Густаффсона: зрелище не из приятных. К счастью, я не обладаю ее Даром.
   – Когда Густаффсон подошел, черви все еще… все еще… Ты понимаешь. Он перебил их всех из станнера.
   Я покачал головой:
   – Я не знал, что такое бывает на самом деле.
   – Да, – сказала Лия. – И Густаффсон не знал. Они с женой были так… так счастливы, и тут… и тут этот случай на Кошмаре. Он любил ее, они были очень близки, он блестяще продвигался по службе. Знаешь, ему не обязательно было ехать на Кошмар. Он поехал, чтобы испытать себя, потому что никто не мог там справиться. Это его тоже мучает. И он все время вспоминает. Он… она… – ее голос задрожал, – они думали, что им повезло, – договорила Лия и притихла.
   Сказать было нечего. Я молча вел аэромобиль, размышляя и испытывая отдаленное, бледное подобие той боли, которую чувствовал Густаффсон.
   Потом Лия заговорила снова:
   – Он ничего не забыл, Роб. – Она говорила тихо, медленно и задумчиво. – Но он обрел покой. Он помнит все, помнит, как ему было больно, но не терзается так сильно, как прежде. Он только жалеет, что они умерли без Конечного Единения. Почти как шкинская женщина, помнишь? На Собрании? Она говорила о своем брате.
   – Помню, – отозвался я.
   – Так же как она. И он тоже был открыт. Больше, чем Каменц, гораздо больше. Когда он звонил в колокольчик, ступеньки исчезали и все оказывалось на поверхности: и любовь, и боль – все. Вся его жизнь, Роб. За мгновение я прожила с ним его жизнь. Я мыслила, как он… он видел пещеры Единения… он спустился туда однажды, прежде чем принять эту веру. Я…
   Над нами нависло молчание. Мы приближались к окраине Города шкинов. Впереди, сияя на солнце, рассекала небо Башня. И виднелись купола и арки сверкающего Города людей.
   – Роб, давай сядем здесь, – попросила Лия. – Мне надо чуточку подумать, понимаешь? Ты возвращайся. Я хочу немного погулять среди шкинов.
   Я хмуро посмотрел на нее.
   – Погулять? До Башни очень далеко, Лия.
   – Все будет хорошо. Пожалуйста. Дай мне немножко подумать.
   Я прочитал ее чувства. Снова вихрь эмоций – еще более бурный, чем прежде. То и дело порывами ветра налетал страх.