Нина Алексеевна говорит:
   «Максим! Опять?»
   «Она ябеда», – бурчит Максим.
   «Отвернись от ябеды и не поворачивайся к ябеде, – говорит Нина Алексеевна. – Её для тебя нет! Понятно?»
   Оля ехидно улыбается.
   Легко сказать – нет. Она есть. Сидит, улыбается, книгу листает. Стукнешь – жалуется. Скелет покажешь – орёт. Как же её нет?
   А в кухне продолжается разговор.
   – Ну запиши его ещё куда-нибудь, – говорит тётя Вера, – в кружок, в студию, в секцию.
   Этой тёте Вере только бы отделаться от Максима.
   – Он и так записан, – печально отзывается мама. – Музыкальная школа, кружок рисования, секция фехтования. Теперь ещё стал на станцию юных натуралистов ходить. Он там за гиеной ухаживает.
   – Прелестное поручение. Гадость какая. – Тётя Вера опять фыркает, как будто плюётся.
   Она, наверное, думает, что и в гиенах разбирается. А если бы Максим не боялся маму, он бы спросил:
   «Тётя Вера, а вы когда-нибудь гиену видели? Ну какая она, гиена?»
   Она бы тогда сразу захлопала глазами, зашлёпала губами. Советы давать каждый умеет. А ты попробуй с ребёнком справиться, тем более – с таким. А гиена, между прочим, вовсе не гадость.
   Так он сказал бы, если бы мог. Но он ничего не говорит. Зачем? Дети взрослых не воспитывают.
   – Мама! Я на фехтование! – говорит Максим и бежит гулять.
   Мама записала его в шесть разных кружков. Максиму жалко маму. Она беспокоится, ей кажется, что самое главное – не оставить ему ни минуты свободного времени. Мама уверена: чем меньше у человека свободного времени, тем меньше у него возможности попасть в плохую компанию, сбиться с пути. Максим так не думает. Он думает, что совсем без свободного времени жить нельзя.

Оля рисует примулу

   Оля пристроилась на подоконнике в коридоре и рисует цветок примулы в разрезе. Тычинки, пестик, лепестки – получается аккуратный цветочек. Перемена долгая, можно ещё и раскрасить эту примулу. Оля достаёт из кармана передника коробку с цветными карандашами. Но вдруг её чистенькая тетрадка по ботанике летит на пол.
   Так и есть – Максим стоит в стороне и смотрит задумчиво мимо Оли. Оля понимает, кто бросил тетрадь. Она пронизывает Максима взглядом, а он не пронизывается.
   Оля отворачивается, она сейчас забудет о нём – пусть делает какой угодно отрешённый вид. Глупый он, этот Максим.
   Но не всегда мысли идут в ту сторону, какую мы им указываем. Оля думает о Максиме. Красивый мальчик Максим. Противный, приставучий, а красивый. Оля поглядывает на него, но так, чтобы он не заметил. Если заметит – совсем обнаглеет. И чего в нём красивого? Глупости всё. Ну, подстрижен красиво – не совсем длинные волосы, а всё-таки длинноватые. Светлые волосы, светлее всех в классе.
   «Ну и что? – думает Оля. – Как солома».
   Он чуть повернул голову, а может, просто повёл своим зелёным глазом. Оля быстро отвернулась. Красиво подстричь можно каждого, и каждый станет красивым? Чушь. И чего все девчонки заладили – красивый, красивый.
   – Плакса. – Максим скривил рот. – Ну пойди, пожалуйся, вон ботаничка идёт.
   А Ирина Григорьевна идёт по коридору и несёт за верёвочку плакат, на котором изображена примула в разрезе.
   – Максим, подними тетрадь с пола, – говорит Ирина Григорьевна. Потом, уже отойдя на большое расстояние, она почему-то добавляет: – Максим, когда-нибудь тебе будет стыдно за эту тетрадь, брошенную на пол.
   Максим пожимает плечом. Она же не видела, откуда она знает?
   – Это не я, – говорит Максим в спину Ирины Григорьевны, она ничего не отвечает.
   А Оля молча улыбается. Она повернулась боком к окну, мама однажды сказала, что у Оли благородный профиль, особенно справа. Мама сказала:
   «Настоящая женщина всегда знает, с какой стороны она лучше смотрится. У одних профиль красивее справа, у других слева».
   Папа ответил:
   «Не забивай Ольге голову пустяками».
   «А мне это и неинтересно, – сказала тогда Оля. – Я ещё мала о таких вещах думать».
   Мама погладила её по голове.
   «Конечно, мала. Одиннадцать лет всего».
   Теперь Оля повернулась к Максиму как раз правым профилем. А он смотрит искоса. Смотри, смотри, любуйся.
   – Красавица, – говорит он яростно.
   – Ну что ты пристал? Я тебя трогаю?
   – И вдобавок плакса! – выкрикивает он и с места несётся прочь.
   Скоро конец перемены.
   Оля остаётся у окна. Оля знает: где бы он ни бегал, всё равно прибежит. Потому что она, Оля Савёлова, девочка необыкновенная.
   – Глупости, – говорит Оля уносящемуся Максиму. – Мне ещё сегодня музыку сочинять.
   Он не слышит. А девчонки? Лариса у окна вяжет красный шарфик, шевелит губами, считает петли. Конечно, Лариса слышала. Ей не пойдёт красный шарф, думает Оля, она бледная.
   – Лариса, пойди сюда.
   Лариса идёт к Оле, а сама всё вяжет и считает петли.
   У другого окна Люда, закрыв ладонями уши, зубрит параграф. Сейчас ботаника. Оксана прохаживается под ручку с Надей. О чём они шепчутся? Оля не любит, когда шепчутся.
   Ближе всех стоит новенькая. Как её зовут? Таня.
   – Таня! Пойди сюда, – позвала Оля.
   Лариса застряла со своим шарфиком в толкучке посреди коридора. А Таня радостно обернулась, как только Оля её позвала. Наконец-то. Сама королева класса Оля хочет с ней поговорить. Зовёт её, хотя в коридоре много девчонок. Улыбается Тане. Оля ей тут же начинает нравиться, в ту же минуту. Она забывает, что до этой минуты Оля Савёлова казалась ей похожей на Свету Королёву из прежней школы. Тоже красивая, и тоже командует, а все девочки ей подчиняются. Тянутся к ней, как будто она – магнит, а они простые железки. Но сейчас Таня сразу увидела: Света – одно дело, а Оля – совсем другое. Ну и что же, что уверенная. Красивые всегда уверенные. А Оля в классе самая красивая. Разве Оля в этом виновата? Они же сами к ней подлизываются – и Люда, и Оксана, и Лариса. И под ручку хватают, и на ухо шепчут. А Оля ни к кому не подлизывается, она гордая. И Таня ей понравилась, наверное, потому, что Таня тоже гордая. Оля это почувствовала.
   – Ну что же ты, Таня? Я тебя зову, кажется.
   Капризно оттопырена нижняя губа. Холодноватые серые глаза. А носик вздёрнутый, похожий на крошечный стульчик.
   Красивая Оля Савёлова. И музыку сочинять умеет. Никто в пятом «В» не умеет сочинять музыку, а Оля умеет. Вот какая необыкновенная девочка позвала Таню. И может быть, Таня с ней подружится.

У нас будет свой штаб

   Оля смотрит на Таню очень пристально, не просто смотрит, а разглядывает, как будто в первый раз увидела. А она и в самом деле в первый раз её видит. Видела, конечно, но как будто и не видела. Таня незаметная, Оля её и не замечала. Ходит одна, молчит, неприкаянная, непристроенная. Новенькая.
   Подошла.
   – Ты почему такая?
   – Какая?
   И голос у неё какой-то тихий и незвонкий. Она и на уроках отвечает еле слышно. Даже Нина Алексеевна говорит:
   «Громче, пожалуйста. Ты не мне рассказываешь, ты классу рассказываешь».
   Если бы Оля знала уроки так, как Таня, она бы отвечала громко, все бы услышали.
   – Какая-то ты вот такая.
   Оля смешно согнула спину, втянула шею в плечи, глаза опустила. Оле самой нравится – получилось похоже. Она звонко смеётся. А Тане неприятно, что Оля её передразнивает. Любому человеку неприятно, когда его передразнивают. Но Таня не показала вида – она засмеялась тоже. Не портить же отношения, которые ещё и наладиться не успели. Так у неё никогда не будет подруги, если сразу начнёт обижаться.
   Пустяковый случай в конце перемены. Разговор на ходу. А может быть, с этого разговора у них начнётся с Олей большая, настоящая дружба на всю жизнь. Они будут ходить всюду вместе, доверять друг дружке секреты. Понимать друг друга. Ради этого многое можно простить Оле. Пусть она не такая, как хотелось бы Тане. Мало ли чего ей хотелось бы. Люди все разные, нечего придираться, если хочешь иметь друзей.
   – Слушай, у вас в той школе какие были мальчишки?
   – Мальчишки? Обыкновенные. Некоторые дрались, некоторые нет.
   – Я не про драки. – Оля досадливо вздыхает. Какая бестолковая новенькая. – С девчонками они дружили?
   – Нет, не хотели.
   – И наши не хотят, – говорит Оля деловито. – А что вы в той школе придумывали?
   Оля спрашивает требовательно, напористо. Что ей ответить? Сказать, что ничего не придумывали? Оля сразу потеряет к Тане интерес. Таня это чувствует. Ей очень хочется понравиться Оле. И она говорит:
   – Ну, например, можно устроить свой тайный штаб.
   Она сказала просто так, первое, что пришло в голову. Она и не знает, какой он бывает – тайный штаб. Но Оля очень оживилась.
   – Штаб? Слушай, это ты молодец!
   Оля завертелась на месте от возбуждения. Штаб – это как раз то, что нужно. Именно тайный. У мальчишек свои тайны – пожалуйста, никто не заплачет. Нам теперь не нужны ни вы, ни ваши тайны. У нас теперь есть свой штаб. Вот вам, мальчишки.
   А Таня? Она рада, что Оля довольна. Так, наверное, и начинают дружить. Оля сейчас увидела, какая Таня умная, как она сразу, не сходя с места, сумела придумать то, что нужно.
   – Девочки! Идите скорее сюда! – громко, на весь коридор кричит Оля.
   Они подошли сразу – Оксана, Надя, Лариса, Людка. Когда зовёт Оля, подходят все. Такой уж Оля человек.
   – Девчонки, слушайте! Я сейчас скажу вам одну тайну. Только смотрите не разболтайте.
   – Честное слово, – быстрее всех говорит Людка и начинает перебирать ногами от любопытства. – Говори быстрее, уже звонок.
   – Если проговорится кто-нибудь, смотрите, – слегка подвывает для таинственности Оля.
   – Разве мы не умеем хранить секреты? – обиженно говорит Оксана. Она косится на Таню. Интересно, что эта новенькая тихоня делает здесь, около самой Оли Савёловой? Ишь, стоит рядом с Олей и помалкивает. Оксана – лучшая Олина подруга, а новенькая могла бы об этом помнить.
   Оксана чуть подвинулась, чуть оттеснила Таню плечом, встала ближе к Оле. А Таня не противится. Таня знает, что дело совсем не в том, кто где стоит. Оля сама оценит всех по заслугам. Оксана не придумала штаб, его придумала Таня. И сейчас Оля об этом скажет всем девчонкам.
   Они стоят кружочком. Когда девчонки так стоят, мальчишки знают: затевается какое-то очередное коварное дело. Но что они могут поделать, мальчишки? А ничего.
   Оля наклоняется к середине кружка, делает значительные, совсем круглые глаза. Оля со вкусом подаёт тайну, и от этого тайна становится очень важной и очень увлекательной.
   – Слушайте все внимательно. Людка, не вертись. У нас будет свой штаб, девочки. Тайный, секретный. Мы его сами устроим и никому о нём не скажем.
   – Секретный, – как заворожённая повторила Оксана. – А что там будет? Военная игра?
   – При чём здесь военная игра? Неужели непонятно? Штаб – это такое место, мы его сами найдём, сами всё там устроим, можно занавески повесить. И будем собираться для своих секретных разговоров, а чужих не пустим.
   – Понятно, – сказала Оксана.
   – А какие у нас секретные разговоры? – спросила Лариса.
   – Будет штаб, будут и разговоры, – отрезала Оля.
   Оля больше не смотрела на Таню. И никому не сказала, что это она, Таня, придумала штаб. Оля просто забыла о Тане. Почему-то у Тани такая особенность – о ней легко забывают. Она стоит здесь же, с ними, вместе с ними опаздывает на ботанику, хотя Ирина Григорьевна очень не любит, когда опаздывают. Она стоит с ними, но они все вместе, а она, Таня, почему-то отдельно. Почему так получается? Таня не знает. Мимо бежит Максим.
   – Тише! – говорит Оля громко. – Мальчишки услышат.
   – А разве штаб будет без мальчишек? – спрашивает Люда. – Совсем без мальчишек?
   – Конечно, – отвечает Оля. – Ну сама подумай, зачем нам они? Толкаться и драться? Они только это и умеют.
   – Он тебя не бьёт, он тебя цепляет, – вдруг очень авторитетно заявляет Людка. – Нравишься ты ему, поэтому он и цепляет.
   Оля сразу зарумянилась, махнула рукой на Людку.
   – Новости. Меня такие глупости совершенно не интересуют. У него волосы как солома.
   Девочки стали шептаться, хихикать. Таня тихо пошла в класс. Одна. Выглянула из двери Ирина Григорьевна, сказала с иронией:
   – А вам, девочки, требуется особое приглашение?
   Тогда и они пошли, все вместе. Они все вместе, а Таня одна. Никто не вспомнил о ней. Несправедливая эта Оля. Ну и пусть. Не такая уж она хорошая. Только о себе думает, а о других не умеет. С такой дружить не очень-то хорошо.
   А что делать? Не станет же Таня, в самом деле, кричать: «Это я, я, я придумала!» Как лягушка-путешественница из сказки. Хорошая сказка, но Таня не станет всем сообщать. Потому что чувствует, как это глупо. Да и лягушка, как только не утерпела и крикнула, так и хлопнулась в болото.

История про серебро

   Вовка и Серёжа давно обещали мне рассказать одну историю, которую они называли «историей про серебро». Звучало поэтично и загадочно. Сегодня, когда мы шли втроём по улице, я им напомнила:
   – А что это за история про серебро? Вы мне так и не рассказали.
   – Расскажем? – спросил Серёжа. – Прямо сейчас?
   – А чего? Расскажем, – согласился Вова.
   В тот день Вовка и Серёжа вышли из рыбного магазина и сразу увидели Колбасника. Колбасника нельзя не увидеть. Даже если на улице толпы народа, он всё равно заметен – очень большой и толстый.
   Считается, что большие люди чаще всего бывают добродушными. В самом деле, чего большому злиться? Его никто не обижает, никто не толкает, никто не задевает – он же большой, кто полезет к большому? Но Колбасник – исключение. Он совсем не добродушный. Он почему-то любит всех толкать, щёлкать, дёргать. И когда человеку больно или обидно, Колбасник доволен и улыбается, на щеках образуются ямочки.
   Честно говоря, парень неприятный. Но, может быть, он стал таким не сразу? Может быть, он такой злой потому, что с самого первого класса все зовут его Колбасником? Он же на самом деле Толя, Анатолий, а вовсе не Колбасник. Человек не виноват в том, что он толстый.
   – Был бы невредный, никто бы его по прозвищу не звал, – спокойно сказал Володя, – а так Колбасник он, и больше никто.
   – Ты рассказывай, рассказывай, – торопит Серёжа.
   – Выходим мы из магазина, – размеренно продолжает Володя, – смотрим, Колбасник, то есть Толя…
   Серёжа перебивает:
   – Он вон там стоял, близко от двери магазина. И он нам сказал: «Дайте мне серебро».
   – Нет, – говорит Вовка, – он не сказал, а заорал: «Дайте серебро!»
   Я спрашиваю:
   – Заорал? На вас двоих? А вы?
   Володя расправил широкие плечи.
   – Я дал. Я его не боюсь, но жадность презираю. Может, вы думаете, что я Колбасника испугался?
   – Я не думаю.
   – Ну вот. Я ему копеек сорок дал. Он сказал, что ему на мороженое надо и на пирожки.
   – Не сорок ты дал, а шестьдесят, я видел.
   – Может, и шестьдесят. Я точно не помню. Он деньги взял и сразу ушёл.
   Они рассказывают, и я представляю себе, как идут по широкой улице два друга – Серёжа и Володя. Им хорошо всё делать вместе – вот они купили рыбу для Серёжиной кошки, несут рыбу к Серёже домой. Звёздочка, конечно, обрадуется, её любимая еда – рыба. Всё славно, всё дружно. И тут вдруг Колбасник, то есть Толя, кричит на них. А по какому праву? И вообще, разве годится кричать на людей? Разве нельзя нормальным тоном сказать всё, что тебе надо? Нет, кричит: «Дай серебро!» И не стыдно ему требовать? Не обойдётся он без этого мороженого? И без несчастных пирожков не проживёт? Странный всё-таки человек.
   А Вовка добрый и несклочный. Надо тебе? На, возьми, ешь. Мог бы Вовка и отказать Колбаснику, он не со страху дал. Но Вовке скучно торговаться, рядиться, отказывать. На, возьми. А Серёжа, может быть, и не дал бы Колбаснику, он бы и поспорил с ним, не поленился. Но это если бы Серёжа шёл один. А когда Серёжа с Володей, то такие дела Володя решает, так уж у них заведено. Серёжа молчит, а Володя сам знает, как поступить. Как-то Володя лучше ориентируется.
   Конечно, разговор не о шестидесяти копейках и не о сорока копейках, этот рассказ о другом. И вообще, это только половина рассказа. А другая половина впереди.
   – Идём на днях с Серёжей, смотрим – на том же месте опять стоит он, ну, Колбасник, Толя то есть. И держит в руке большую горсть серебра. Прямо кулак не сжимается – вот столько.
   Володя показывает развёрнутую ладонь и покачивает ею вверх-вниз, как будто руке тяжело от серебра, которое лежит на ней горкой.
   Серёжа загорается опять:
   – Вот такая куча денег! И ни одной медной монеты – всё серебро!
   Они увидели эти деньги и подошли поближе. Просто так. А Колбасник сразу руку в карман сунул и спрашивает:
   – Вам что?
   – Ничего, – ответил Володя, – просто так подошли. – А Серёжа не согласился с Володей.
   – Копеек шестьдесят дай нам, пожалуйста. Нам на мороженое.
   И очень невинно смотрел на Колбасника.
   А Колбасник?
   Развёл толстыми руками и ответил:
   – У меня нет денег. Где я возьму?
   – Вот в этом кармане, – сказал Серёжа. Он не мог представить себе, как человек так нагло обманывает и даже не смущается.
   – Иди, иди отсюда. – Колбасник пошёл на Серёжу грудью. А Серёжа не попятился, стоял, как маленький петушок, и голову гордо держал.
   Пришлось Вовке оттереть Колбасника от Серёжи.
   Вовка тяжело вздохнул и сказал:
   – Колбасник, я не люблю драться, ты же знаешь. Но иногда я всё-таки делаю то, что не люблю.
   Колбасник вообще-то не очень умный парень. Не дурак, но и не умный – средний. Но тут он сообразил.
   – Мне ещё стих учить, – сказал он и быстро ушёл.
   – Жадина-говядина! – крикнул Серёжа. Всё-таки Серёжа не мог это так оставить.
   А Вовка тогда сказал Серёже:
   – Чего зря кричать? Жадные не исправляются. Он так всю жизнь будет теперь жадным, до самой старости. Серёжа даже рот открыл.
   – На всю жизнь? Честное слово? До старости?
   – Конечно, – солидно подтвердил Вовка.
   И они пошли в кино.
   Но, видно, Серёжа не мог забыть до конца этот случай.
   Когда мы шли по улице и разговаривали, он и меня спросил:
   – Как вы думаете? Может жадина стать не жадиной? Потом, когда-нибудь? Если проучить как следует?
   Я не знала. Не думала как-то об этом.
   – Этого я, Серёжа, не знаю. Не думала об этом. Знаю другое: щедрым быть лучше, даже удобнее, даже, если хочешь, выгоднее. Хотя слово какое-то противное, но я его специально употребила. Выгодно быть хорошим. Потому что тогда и люди тебя любят, и сам к себе хорошо относишься. Богаче живёшь.
   Мы прошли ещё немного.
   Перед нами была палатка с мороженым.
   – Хотите мороженого? – предлагаю я.
   – Спасибо, не хочу, – вежливо отказывается Володя. А Серёжа весело смотрит на меня и отвечает:
   – Мы же не из-за мороженого его ненавидим. Разве мы из-за мороженого?
   – Нет, мы совсем не из-за мороженого, – степенно подтверждает Вовка.
   Потом они всё-таки соглашаются, что мороженого съесть неплохо. И к истории с серебром, как они сами её поэтично назвали, это не имеет отношения. Мы с ними постепенно начали понимать друг друга и верить друг другу.
   Хорошо идти с хорошими людьми в хороший день и есть мороженое. Давно я не ела мороженого на улице. В кафе где-нибудь – да, изредка бывает. А на улице – неприлично вроде, взрослый человек вдруг идёт и ест мороженое. А раньше любила, только это было очень давно.

Лариса задаёт вопросы

   Ещё несколько дней девочки ликовали шёпотом:
   – У нас будет штаб!
   – Свой! Тихо, девочки!
   – Своя тайна! Тихо, тихо!
   – И мальчишки ничего не узнают! Да тише ты, Людка!
   Таня стояла в стороне. Они её не звали, и ей не хотелось подходить, когда не зовут.
   Максим прошёл мимо них, не торопясь прошёл, даже задержал шаг немного. А куда, собственно, спешить?
   Побегал, когда хотелось побегать. А теперь хочет ходить медленно – и ходит медленно.
   – Мальчишки нам в этом секретном деле совсем не нужны, – громко говорит Оля Савёлова. – Они все противные и все до одного глупые какие-то.
   Максим ткнул Олю острым локтем в спину и величественно удалился по коридору.
   – Ты что, Максим, совсем? – Оля повертела пальцем у виска, но Максиму это неинтересно, и он отвернулся.
   – Оля, а где мы устроим штаб с занавесочками? – спрашивает Лариса.
   – Найдём где-нибудь место, – уверенно отвечает Оля, – разве мало мест?
   – А где найдём? – не унимается Лариса. Она любит всё знать заранее, чтобы не волноваться.
   – Знаешь что? Отстань. – Оля сердито вздёргивает подбородок. Что за глупые вопросы. Если знать, где искать, то искать уже не надо. Всё и так найдено. – Надо найти тайное место. Такое, где никого нет.
   – А где никого нет, там я боюсь, – тихо вздыхает Лариса.
   – Кого боишься, если никого нет?
   Оля навела свой твёрдый волевой подбородок прямо на Ларису. Слишком много эта Лариса задаёт сегодня вопросов. Уж не хочет ли она испортить всю радость предстоящей великой тайны секретного штаба? А может быть, вздумала показать девчонкам, что самая главная девочка в классе Оля Савёлова зовёт их не туда и предлагает не то?
   – Знаешь, Ларисочка, не хочешь – не ходи. Никто насильно не тащит. – Оля отчеканила эти слова таким тоном, что Ларисе сразу расхотелось спрашивать и сомневаться.
   – Ну что ты, я пойду, Оля.
   Оксана хватает Олю под руку, а Людка – с другой стороны.
   Таня видит, как Лариса минуту топчется в растерянности на одном месте, а потом пускается вслед догонять девочек.
   Как Оля сумела сказать твёрдо, тоном, не терпящим возражений: «Не хочешь – не ходи». Произнесла чётко, а потом плотно закрыла рот. Всё сказано.
   Лариса не решилась сердить Олю. И правильно. Что хорошего – оставаться в стороне, быть одной?

Молоко с пенкой

   Таня давно знает: её бабушку нельзя переспорить.
   Бабушка всегда всё делает по-своему. Она может выслушать любые возражения, никому ничего не доказывая, кивая. А поступает всё равно так, как считает нужным сама.
   Однажды Таня слышала, как мама сказала бабушке:
   – Если бы у вашего сына был ваш характер, он бы многого достиг в жизни. А так дальше инженера не пойдёт.
   Бабушка не стала спорить. Она никогда не спорит, у неё всегда мирное настроение.
   – Инженеры тоже разные бывают, – ответила бабушка. – А при хорошей жене можно быть хорошим инженером.
   И мама улыбнулась вдруг. Признала, что бабушка права. А может быть, тоже спорить не хотела. У мамы это бывает редко, но всё-таки бывает.
   А однажды бабушка сказала Тане:
   – Если бы я вступала в ненужные споры, то была бы опустошённой, и Миша ушёл бы от меня ещё в ранней молодости. А я его любила без памяти, моего Мишу, твоего деда. – При воспоминании о дедушке, который был тогда молодым, глаза у бабушки засияли, лицо помолодело.
   А Таня вдруг подумала, что было бы, если бы дед ушёл от бабушки в ранней молодости? Тогда не было бы на свете Таниного папы и самой Тани не было бы. Неужели это возможно – её, Тани, с этим лицом, с ушами, с ногами, с мыслями, и вдруг не было бы на этом свете? Разве может так быть? А если бы её папа женился не на её маме, а на какой-нибудь другой женщине? Мог же он встретить тогда на почте другую, а не маму? Тогда у них могла родиться дочь, но это была бы уже не Таня, а совсем другая девочка. Как же так? А Таня тогда где была бы? Или вообще нигде?
   От этих мыслей начиналась в голове путаница, Таня не любила такие мысли, но иногда они приходили к ней. Вообще она иногда задумывалась о чём-нибудь сложном и путаном и сама была не рада.
   Вот у бабушки все мысли ясные, простые и лёгкие.
   – Для женщины главное – не спорить, – говорит бабушка. – Знаешь своё – сумей поступить как знаешь. А доказать всё равно ничего нельзя. У мужчин мозги по-другому повёрнуты, они женские доказательства плохо понимают.
   Дедушка давно умер, а бабушка говорит так, как будто он живой, только уехал куда-нибудь или ушёл.
   – Мой Миша – это артист, – улыбается бабушка. – Не по профессии, а по характеру. По профессии он плановик. А всю жизнь отстаивал свою свободу. «Я свободный человек. Куда хочу, туда пойду». Думает, я буду спорить. А я: «Иди, иди, Миша». Он глаза таращит, удивляется – как это, никто его не держит? А куда он пойдёт? Крик один. Некуда ему идти. Здесь я, и дом его, и сынок. Некуда ему идти. Сядет на диван и сидит. Зато свободу отстоял – иди куда хочешь.
   Бабушка смеётся долго, слёзы начинают катиться по её маленькому лицу, она их смахивает пальцем.
   – Со мной спорить нельзя, – говорит бабушка и протягивает Тане стакан горячего молока.
   – Не буду, – Таня отодвигает бабушкину руку, – ни за что. Оно с пенкой.
   – Конечно, с пенкой. Горячее молоко всегда с пенкой. Выпьешь – получишь одну великолепную вещь.
   Одну вещь Тане получить хочется, тем более интересно – какую. Она берёт стакан и с отвращением выпивает молоко, процеживая его сквозь стиснутые зубы.
   – Умница, – хвалит её бабушка и протягивает ложку, полную мёда.
   Сегодня у Тани кашель, она не пошла в школу. Лежит на своём диване, укрытая коричневым пледом. Плед тёплый и пушистый, подушка прохладная. Таня читает сказки Андерсена. Глупая принцесса отказалась от настоящей розы.
   Дурочка. Стойкий оловянный солдатик был самым верным и самым смелым. Он умел любить. Но любил он хорошенькую пустую дурочку. Неужели любят только хорошеньких дурочек? Тех, кто умеет хлопать глазками, складывать губки бантиком и ничего не соображать? Этого не может быть.
   Таня приподнимает голову, лупит кулаком в бок собственную подушку. Книга лежит в стороне, Таня смотрит в потолок. Хорошо болеть. На кухне тихо играет радио. Бабушка шаркает тапками.