Страница:
Новая и Старая Басманные улицы сходятся на площади Разгуляй. Таинственная площадь: вы не найдёте в справочниках ни одного почтового адреса с ней связанного. Ни один дом из стоящих здесь не пронумерован по «площади Разгуляй» – а лишь по окружающим улицам. Старая застройка здесь по большей части снесена ради возведения здания райсовета – типичной советской архитектуры. Из-за этого Разгуляй совершенно потерял свой вид, и даже площадью не выглядит. Предполагают, что знаменитый кабак, в честь которого назвали площадь, был в доме № 38, на углу Доброслободской улицы. Однако есть и мнение, что кабаков тут было много – почти в каждом доме, и все они – с не самой хорошей репутацией. В этом доме сейчас ресторан «Ёлки-палки» и отличный ирландский паб. Так что традиции соблюдаются!
Рядом с пабом – неказистый деревянный домишко № 36 – в 1820-х годах здесь жил Василий Львович Пушкин, дядя поэта. Ещё ему принадлежал несохранившийся дом на месте нынешнего № 28. В сентябре 1826 г. к дяде на Старую Басманную приезжал Александр Пушкин.
Через улицу, Доброслободскую, высится большая красная усадьба Мусиных-Пушкиных (№ 2/1), печально знаменитая тем, что именно здесь во время пожара 1812 года сгорел рукописный список «Слова о полку Игореве». Усадьба была выстроена Матвеем Казаковым на месте более старой постройки, на её фундаменте. Владельцем того старого, уже несуществующего дома молва упорно называет Якова Вилимовича Брюса – первого русского учёного, а в представлении суеверных людей – чернокнижника и колдуна. Об этом месте ходили страшные байки: что раздаются из подпола чьи-то стоны, мелькает зловещий огонь в выбитых окнах, что призрак покойного хозяина бродит тут по ночам и бормочет заклинания на непонятном наречии… Чтобы выстроить здесь усадьбу, нужно было быть или совсем лишённым суеверий человеком (такие встречались в XVIII веке), либо уповать на то, что дух верного слуги и друга Петра Первого не причинит вреда верноподданным слугам новой императрицы.
Дом имеет своеобразное украшение на фасаде, напоминающее крышку гроба. На самом деле это – солнечные часы, но ось, которая должна была отбрасывать тень-стрелку, давно утрачена.
Когда-то имение Мусиных-Пушкиных занимало почти половину улицы по чётной стороне. Тут было несколько деревянных домов, луга, сад, пруд и даже речка Чечёра, с деревянным Ехаловым мостом. Это забавное словечко было искажением от Елохово – названия окрестного сельца, которое в свою очередь произошло от слова ольха: эти кустарники в изобилии росли в заболоченной местности.
Постепенно пустоши застроили, сначала деревянными, потом каменными домами. Через Разгуляй и далее по современной Бакунинской, а тогда – Немецкой улице ездили в село Рубцово-Покровское цари, улицу должно было содержать в порядке. Елоховская была замощена булыжником, освещалась масляными фонарями, с 1860-х годов – керосиновыми, а потом электрическими. В середине XIX века здесь пустили от Лубянки к Покровскому мосту через Яузу у нынешней Электрозаводской «линейку». «Линейкой» назывался первый вид городского общественного транспорта в Москве: колёсные экипажи – летом, сани – зимой, курсировавшие от центра города к его заставам, а летом и далее. Рассчитаны они были на 6–10 пассажиров, сидели люди лицом к тротуару. В каждой линейке были кучер и кондуктор.
По Спартаковской доходим до Елоховского собора. Церковь Богоявления в Елохове (Богоявленский патриарший собор) в 1702 году значилась новой, но от того храма сохранились лишь трапезная и колокольня: в середине XIX века его перестроили в стиле позднего ампира. В 1799 году в ней крестили будущего поэта Александра Пушкина; судя по церковной записи, Пушкин родился в доме, стоявшем на месте здания нынешней школы № 40.
Спартаковская улица переходит в Бакунинскую, перпендикулярно здесь её пересекает Бауманская улица. Та её часть, что идёт налево, – бывший Девкин переулок. Забавное название, не так ли? Есть две версии, как оно возникло, – прозаическая и романтическая. Прозаическая гласит, что тут были мануфактуры, производившие ленты, нитки, тесьму и прочую дребедень, потребную для женских рукоделий. Работали на предприятиях преимущественно женщины – девки. Вот переулок так и назвали. Но есть и другая версия! В Девкин переулок легенда селит полюбовницу Петра Первого – Анну Монс, в дом № 16. Ну а кто же она, как не девка? И, кстати, древняя двухэтажная палата, хоть и с новыми пристройками, но сохранилась. Может, в одно из её окошек и вправду лазил русский царь к своей зазнобе?
Хотя – вряд ли. Постройки более поздние, но, возможно, на старых фундаментах, Они относятся уже к бывшему здесь цинковальному заводу. В XVIII веке тут поселились старообрядцы-предприниматели, и большая часть домов вокруг принадлежала им. Старообрядцы несколько раз обращались в Городскую думу с просьбой изменить неблагозвучное название переулка, но тщетно. Теперь о них напоминает одинокая красавица колокольня храма св. Екатерины (Бауманская, 18), выстроенная по образу колокольни в Рогожском посёлке. Одинокой она стала после слома моленной в доме купца Карасёва и части корпусов его цинковального завода. Приземистые здания красного кирпича в глубине двора – остатки этого завода и бань. Раньше колокольня была намного красивее, но в её стенах остались проломы от снятых большевиками колоколов, золотисто-сиреневую керамику с первого яруса выломали в 1990-е, а теперь стала осыпаться и «лемеховая» черепица с трёх глав.
На нечётной стороне улицы стоит особняком четырёхэтажный доходный дом (№ 23), явный образец стиля модерн, напоминающий старинный замок. Его автор – архитектор Мазырин, владельцем значился «крестьянин Фролов», то есть переселившийся из деревни негильдейский купец. В доме № 28, типичном доходном доме конца XIX века, с 1878 года жил основоположник гидро– и аэромеханики Николай Егорович Жуковский. По правую руку, на углу Бауманской и Бакунинской – дом № 33/2 – жилой дом богатейших купцов Рахмановых. Старинные дома № 36 и 38 приписываются Матвею Казакову. На месте дома № 58 бельмом выпирают новые строения, а раньше здесь находился «Дом Щапова» – первое самостоятельное творение знаменитого архитектора Фёдора Шехтеля. В 1995 году здание было передано некоему ООО «на реконструкцию» и снесено.
Владение № 47/1 – пустая площадка. На этом месте находился Бауманский, или Басманный, рынок с красивым стеклянным куполом, сооружённый в 1970-е годы. В феврале 2006-го купол рухнул, погребя под собой множество людей. 56 погибших, 32 раненых – таков был итог трагедии. Комиссия установила, что крыша здания рынка обрушилась из-за обрыва одного из тросов, на которых она держалась. А сам обрыв стал следствием нескольких причин, среди которых были коррозия и внеплановая перестройка здания, – в нём был возведён внутренний круговой балкон, который затем перегрузили товаром. Проектировал Басманный рынок тот же инженер, который создал проект рухнувшего аквапарка Трансвааль, – Нодар Канчели. Обвинений ему предъявлено не было, причиной трагедии назвали «грубые нарушения правил эксплуатации здания». Впрочем, заслуг у инженера много: он сконструировал купол храма Христа Спасителя и торговый комплекс на Манежной площади. После трагедий Канчели продолжил работать и, в частности, занимался реконструкцией Большого театра.
Жуткую проплешину обрамляют два переулка – Посланников и Старокирочный. Название первого традиция связывает с жившим здесь прусским посланником, приехавшим в Россию в конце царствования Петра Первого, Акселем фон Мардефельдом. Он оставил едкие, ироничные мемуары о нравах при дворе императрицы Елизаветы. Однако некоторые историки спорят, доказывая, что его дом был вовсе не здесь, а на Немецкой ул. в районе дома № 57.
Со Старокирочным – та же путаница. По одним сведениям, здесь была старая лютеранская кирха, сгоревшая в 1812 году, и названием своим переулок обязан ей. По другим, здесь стоял первый в России завод по производству этилового спирта, и название восходит к слову «кирять». Что ж: и кирха, и завод не выдумка, они действительно существовали, так что каждый может выбрать себе версию по вкусу. Заводские строения сохранились – это владение № 5, теперь там одна из контор ОАО «Мосхимфармпрепараты».
Мы свернули в Старокирочный переулок, чуть не дойдя до Денисовского, называющегося так по имени владельца бывших там бань на ручье Кукуй, за ним – Гарднеровский переулок, напоминающий о Френсисе Гарднере, обрусевшем англичанине, владельце первого в России фарфорового завода, существовавшего до Кузнецовского, в XVIII веке. Ныне его изделия – коллекционная редкость!
Но вернёмся к Старокирочному. Мы уже вспоминали красавицу немку Анну Монс; теперь, забыв о полуразвалившихся домишках в Девкином переулке, можно с большей долей вероятности утверждать, что жила она здесь, рядом со старой кирхой, в доме № 6. Впрочем, оба адреса могут быть верными: один – место жительства её родителей, второй – дом, что Пётр подарил ей.
Анна Иоганновна Монс была дочерью купца-виноторговца из немецкой слободы. Пётр так влюбился в неё, что даже подумывал жениться. Он осыпал Анну и её родителей подарками, жаловал её родню имениями. Страсть не ослабевала до 1704 года, когда он неожиданно уличил свою милую в измене. Последовала страшная сцена, во время которой Пётр чуть не убил неверную возлюбленную. Следующие два года она находилась под строжайшим домашним арестом, и поначалу ей даже запрещали посещать церковь. Одновременно Пётр завёл процесс о взяточничестве родственников Анны. Но постепенно гнев угас, и в 1711 году Пётр разрешил ещё не старой Анне выйти за прусского посла. В этом браке родилось двое детей.
Старокирочный переулок выходит на Лефортовскую площадь, названную так по имени друга Петра Первого Франца Лефорта. Прежде чем рассказать о нём, обратим внимание на строгое и элегантное здание Лефортовской полицейской части (№ 13) XVIII–XIX веков, оно находится на стыке переулка с Лефортовской площадью. Здесь же, на площади, а формально на Второй Бауманской улице стоит Лефортовский дворец, одно из самых загадочных и несчастливых зданий в Москве. Он был возведён по приказу Петра в качестве подарка Лефорту.
Франц Яковлевич Лефорт (1655–1699), по всеобщему мнению, был человеком большого ума, хорошо знающим состояние Европы и приятным в обхождении. Именно он приобщил молодого царя ко всему западному. В его доме Пётр «начал с дамами иноземскими обходиться и амур начал первый быть к одной дочери купеческой», там он «научился танцовать по-польски»; освоил фехтование и верховую езду, выучил иностранные языки. Пётр считал Лефорта своим другом и назначил его генерал-адмиралом.
Архитектором дворца был переучившийся печник, «каменных зданий художник» Дмитрий Аксамитов. Он был действительно талантливым и умелым человеком, царь остался очень доволен его работой, после отправив Аксамитова в один из самых прославленных монастырей – Киево-Печёрский – строить ограду с башнями и церковь. Мастер и там справился с заданием.
Строительство дворца завершилось в 1698 году. Дворец, выходивший фасадом на Яузу, выглядел необычно, в нём сочетались старинные русские мотивы и западные формы. Народ специально приезжал из разных мест любоваться на это здание – об этом хвастливо писал в письме брату довольный таким щедрым подарком Франц Лефорт. Приёмный зал площадью свыше 300 квадратных метров с потолком высотой 10 метров мог одновременно вместить полторы тысячи гостей. Вокруг был разбит парк с прудами, в которые запустили рыбу, в роще гуляли лани. Прекрасно было и внутреннее убранство: стены обили гобеленами, парчой и даже кожей; комнаты украшали дорогая мебель и множество замысловатых и красивых вещиц: статуи, макеты кораблей, поделки в китайском стиле…
Новоселье справили пышно и весело, с танцами, фейерверком… Разгорячённые и захмелевшие гости забыли, что на дворе только февраль – месяц студёный и коварный. Во время гуляний сорокапятилетний Лефорт простудился – и через три недели его не стало. Ни прекрасный уход, ни лучшие врачи, ни тем более такие ухищрения, как музыканты, присланные молодым царем, чтобы больной не печалился, – ничего не помогло.
С тех пор довольно долгое время во дворце никто постоянно не жил, он использовался как место проведения праздников, знаменитых петровских ассамблей и кощунственных «всешутейших и всепьянейших соборов». Председательствовал на них Никита Зотов – «всешумнейший и всешутейший патриарх московский, кокуйский и всея Яузы». Ручей Кокуй протекал здесь рядом – помните Денисовские бани в одноимённом переулке? При Зотове состоял конклав из дюжины отъявленных пьяниц и обжор обоего пола. Обычно их называют игуменами, стесняясь выговорить настоящее слово, которым прозывал этих людей Пётр – «ху*гумены». Особыми членами «собора» были женщины-«монаху*ни». Высшим женским считался титул «княжна-игуменья», до 1717 года ею бессменно была Дарья Гавриловна Ржевская (разбитная весёлая старуха, мать одной из любовниц Петра), потом на короткое время должность заняла Анастасия Петровна Голицына, которую Пётр прозвал «дочка-бочка» из-за огромного количества спиртного, которое она могла выпить, не свалившись. Даже прилизанные приукрашенные портреты не могут скрыть, каким одутловатым и испитым было лицо этой женщины. Голицына продержалась недолго: её привлекли по делу царевича Алексея, признали виновной и били батогами. Однако «дочку-бочку» это не сломило, и уже через несколько лет она сумела вернуть расположение царя.
Пётр сам сочинил устав всешутейшего собора, в котором первой заповедью его членов было названо напиваться каждодневно и не ложиться спать трезвыми. У шутов были свои облачения и песнопения, пародирующие церковные обряды. Как в древней церкви спрашивали крещаемого: «Веруеши ли?», так в этом соборе новопринимаемому члену задавали вопрос: «Пиеши ли?» Трезвых отлучали от всех кабаков в государстве, пьяноборцев предавали анафеме.
Часто на святочной неделе Пётр собирал огромную компанию – человек двести, обряженных в вывернутые наизнанку полушубки и страшные маски, и ночами напролёт катался на санях по Москве. Во главе процессии стоял шутовской патриарх – с жезлом и в жестяной митре. Он благословлял преклонявших перед ним колена гостей, осеняя их сложенными накрест двумя чубуками, подобно тому, как делают архиереи в церкви. Хозяева домов, удостоенных посещением этих гостей, обязаны были угощать их и одаривать деньгами.
Эти пьяные и кощунственные забавы послужили одной из причин возникновения легенд о царе-самозванце, царе-антихристе. Петра объявляли сыном немки и «Лаферта», говорили о том, что в «Стекольном царстве» (Стокгольме) настоящего государя похитили и, посадив в бочку, пустили в море, а заместо него прислали «немчину». Или того хуже: раскольники толковали священные книги, вычитывая, что Антихрист родится от недоброй связи от жены скверной и девицы мнимой, и вспоминали о том, что Пётр родился от второй жены, по старообрядческим представлениям – незаконной.
В 1706 году Пётр подарил Лефортовский дворец Александру Меншикову, его собственный, в Семёновской слободе, – сгорел. Меншиков принялся достраивать здание, пригласив архитектора-итальянца. Тот, к счастью, не тронул старое здание, а просто окружил его квадратом из двухэтажных флигелей, соединённых с главным корпусом переходами. Второй этаж был жилым, а первый – хозяйственным; дворец стал намного комфортнее и удобнее.
Меншиков владел дворцом двадцать лет. Он пережил Петра, возвёл на престол его любимую, но неграмотную супругу Екатерину, после её смерти – внука Петра, сына казнённого царевича Алексея. Этого царственного мальчика-подростка он планировал женить на своей дочери Марии, но честолюбивым планам не было суждено свершиться. Из-за интриг завистников Меншиков потерял власть, был сослан, а дворец конфисковали в казну.
В недолгое царствование Петра Второго Алексеевича статус столицы был вновь возвращён Москве, а императорский двор располагался в Лефортовском и соседнем Головинском (позднее переименованном в Екатерининский) дворцах. Головинский стоит на противоположном берегу Яузы.
Сам мальчик-император жил в Лефортовском, покинув его лишь ненадолго, на несколько месяцев, – после смерти своей любимой старшей сестры. Как и при его деде, во дворце проходили многочисленные попойки. К юному императору были приставлены два «воспитателя», которые должны были учить его наукам и государственному управлению. Один из них, немец Остерман, старался выполнять свои обязанности, а второй – из старинного княжеского рода Долгоруковых – принялся потакать самым дурным наклонностям коронованного ребёнка и нарочно его спаивал. В этом ему помогал сын Иван, «красивый молодой человек и живого характера», который сумел стать лучшим другом юного монарха.
Это было не трудно: царь-подросток не имел ни опыта, ни образования. Из-за опалы и казни отца Пётр Великий мало уделял внимания внуку. Его растили сначала две «мамки» из Немецкой слободы, а затем гувернёры, которые из всех наук лучше всего обучили мальчика татарским ругательствам, за что и были самолично биты его царственным дедом. Впрочем, вполне возможно, что виноваты были не только учителя, а унаследованные маленьким Петром фамильные дурные качества: упрямство и самодурство. Его старшая сестра, великая княжна Наталья Алексеевна, воспитывалась также, однако в отличие от брата выросла очень умной и образованной девушкой. К сожалению, как и брат, она рано умерла.
Пётр Второй обожал охоту и посвящал ей всё свободное время, забывая о занятиях и государственных делах. Но не очень сильному физически мальчику явно не по силам было рыскать по полям и лесам по несколько дней кряду. Результатом стали болезни: корь, затем тяжёлая простуда – горячка, как называли тогда грипп. Долгоруковы забеспокоились, но не о здоровье Петра, а о собственном благополучии. Чтобы упрочить свою власть, они решили срочно женить императора на сестре Ивана Екатерине. Правда, девушка уже была помолвлена с другим, но кого волновали её чувства?
Незадолго до дня назначенной свадьбы в Лефортовском дворце произошёл случай, воспринятый народом как роковое предзнаменование: «государыня-невеста» в новой карете въезжала во дворец. Кичливые Долгоруковы постарались изукрасить экипаж как можно богаче, а наверху установили императорскую корону. Однако высоту кареты не рассчитали, и вызолоченная корона оказалась выше, чем арка ворот. Корона зацепилась, упала и разбилась на множество кусков. «Свадьбе не бывать!» – закричали в народе.
Так и случилось: сразу после пышных празднеств по случаю нового 1730 года император вновь заболел, на этот раз очень серьёзно – это была чёрная оспа. Нет, приговором эта болезнь не считалась: врачи XVIII столетия уже достаточно поднаторели в её лечении и большая часть больных выживала. Однако организм юного царя был ослаблен беспорядочной жизнью, и это создавало дополнительную опасность.
Поначалу казалось, что лекари справились: жар спал и юноша пошёл на поправку. А затем случилось непоправимое: молодой и глупый государь, не привыкший соблюдать режим и прислушиваться к мнению старших, встал с постели и открыл у себя окно, решив полюбоваться на замёрзшую Яузу и подышать свежим воздухом. В результате он простыл, последовали осложнения, и в конце месяца, ровно в день предполагаемой свадьбы, он умер.
Всё это случилось здесь, в Лефортовском дворце, положив начало эпохе «дворцовых переворотов», или «царству женщин». Затем последовали новые интриги, коронование нового государя, ссылка Долгоруковых – они поплатились за свою жадность и беспринципность.
Избранная государыня Анна Иоанновна, племянница Петра Первого, приехала в Лефортово со стороны Измайлова, в том дворце она ожидала официальной торжественной встречи. В Лефортово она разорвала подписанные ею ещё в Голштинии «Кондиции» – условия, ограничивающие царскую власть, и стала самодержавной государыней. Здесь она жила со своим фаворитом и тайным мужем Бироном, приказав выстроить на другом берегу Яузы Анненгоф – парк увеселений наподобие Петергофа. Ныне от него сохранились лишь руины. Любимой забавой императрицы было стрелять из ружья по уткам, водившимся там в изобилии и до сих пор ещё полностью не изведённым.
В конце царствования Анны Лефортовский дворец горел и после был сильно перестроен. После смерти Анны Иоанновны постоянно в нём никто больше не жил, но императрица Елизавета Петровна частенько останавливалась здесь, посещая Москву. Порой дворец использовался как резиденция иностранных послов, в 1770-е годы – как чумной карантин… При пожаре 1812 года дворец был сильно повреждён. Долгое время он был заброшен, теперь в нём располагаются два архива – военно-исторический и звукозаписи. Их сотрудники утверждают, что порой в пустых комнатах бывшей царской резиденции слышатся звуки барочной музыки, чей-то смех, шелест кринолинов…
Слободской дворец
Рядом с пабом – неказистый деревянный домишко № 36 – в 1820-х годах здесь жил Василий Львович Пушкин, дядя поэта. Ещё ему принадлежал несохранившийся дом на месте нынешнего № 28. В сентябре 1826 г. к дяде на Старую Басманную приезжал Александр Пушкин.
Через улицу, Доброслободскую, высится большая красная усадьба Мусиных-Пушкиных (№ 2/1), печально знаменитая тем, что именно здесь во время пожара 1812 года сгорел рукописный список «Слова о полку Игореве». Усадьба была выстроена Матвеем Казаковым на месте более старой постройки, на её фундаменте. Владельцем того старого, уже несуществующего дома молва упорно называет Якова Вилимовича Брюса – первого русского учёного, а в представлении суеверных людей – чернокнижника и колдуна. Об этом месте ходили страшные байки: что раздаются из подпола чьи-то стоны, мелькает зловещий огонь в выбитых окнах, что призрак покойного хозяина бродит тут по ночам и бормочет заклинания на непонятном наречии… Чтобы выстроить здесь усадьбу, нужно было быть или совсем лишённым суеверий человеком (такие встречались в XVIII веке), либо уповать на то, что дух верного слуги и друга Петра Первого не причинит вреда верноподданным слугам новой императрицы.
Дом имеет своеобразное украшение на фасаде, напоминающее крышку гроба. На самом деле это – солнечные часы, но ось, которая должна была отбрасывать тень-стрелку, давно утрачена.
Когда-то имение Мусиных-Пушкиных занимало почти половину улицы по чётной стороне. Тут было несколько деревянных домов, луга, сад, пруд и даже речка Чечёра, с деревянным Ехаловым мостом. Это забавное словечко было искажением от Елохово – названия окрестного сельца, которое в свою очередь произошло от слова ольха: эти кустарники в изобилии росли в заболоченной местности.
Постепенно пустоши застроили, сначала деревянными, потом каменными домами. Через Разгуляй и далее по современной Бакунинской, а тогда – Немецкой улице ездили в село Рубцово-Покровское цари, улицу должно было содержать в порядке. Елоховская была замощена булыжником, освещалась масляными фонарями, с 1860-х годов – керосиновыми, а потом электрическими. В середине XIX века здесь пустили от Лубянки к Покровскому мосту через Яузу у нынешней Электрозаводской «линейку». «Линейкой» назывался первый вид городского общественного транспорта в Москве: колёсные экипажи – летом, сани – зимой, курсировавшие от центра города к его заставам, а летом и далее. Рассчитаны они были на 6–10 пассажиров, сидели люди лицом к тротуару. В каждой линейке были кучер и кондуктор.
По Спартаковской доходим до Елоховского собора. Церковь Богоявления в Елохове (Богоявленский патриарший собор) в 1702 году значилась новой, но от того храма сохранились лишь трапезная и колокольня: в середине XIX века его перестроили в стиле позднего ампира. В 1799 году в ней крестили будущего поэта Александра Пушкина; судя по церковной записи, Пушкин родился в доме, стоявшем на месте здания нынешней школы № 40.
Спартаковская улица переходит в Бакунинскую, перпендикулярно здесь её пересекает Бауманская улица. Та её часть, что идёт налево, – бывший Девкин переулок. Забавное название, не так ли? Есть две версии, как оно возникло, – прозаическая и романтическая. Прозаическая гласит, что тут были мануфактуры, производившие ленты, нитки, тесьму и прочую дребедень, потребную для женских рукоделий. Работали на предприятиях преимущественно женщины – девки. Вот переулок так и назвали. Но есть и другая версия! В Девкин переулок легенда селит полюбовницу Петра Первого – Анну Монс, в дом № 16. Ну а кто же она, как не девка? И, кстати, древняя двухэтажная палата, хоть и с новыми пристройками, но сохранилась. Может, в одно из её окошек и вправду лазил русский царь к своей зазнобе?
Хотя – вряд ли. Постройки более поздние, но, возможно, на старых фундаментах, Они относятся уже к бывшему здесь цинковальному заводу. В XVIII веке тут поселились старообрядцы-предприниматели, и большая часть домов вокруг принадлежала им. Старообрядцы несколько раз обращались в Городскую думу с просьбой изменить неблагозвучное название переулка, но тщетно. Теперь о них напоминает одинокая красавица колокольня храма св. Екатерины (Бауманская, 18), выстроенная по образу колокольни в Рогожском посёлке. Одинокой она стала после слома моленной в доме купца Карасёва и части корпусов его цинковального завода. Приземистые здания красного кирпича в глубине двора – остатки этого завода и бань. Раньше колокольня была намного красивее, но в её стенах остались проломы от снятых большевиками колоколов, золотисто-сиреневую керамику с первого яруса выломали в 1990-е, а теперь стала осыпаться и «лемеховая» черепица с трёх глав.
На нечётной стороне улицы стоит особняком четырёхэтажный доходный дом (№ 23), явный образец стиля модерн, напоминающий старинный замок. Его автор – архитектор Мазырин, владельцем значился «крестьянин Фролов», то есть переселившийся из деревни негильдейский купец. В доме № 28, типичном доходном доме конца XIX века, с 1878 года жил основоположник гидро– и аэромеханики Николай Егорович Жуковский. По правую руку, на углу Бауманской и Бакунинской – дом № 33/2 – жилой дом богатейших купцов Рахмановых. Старинные дома № 36 и 38 приписываются Матвею Казакову. На месте дома № 58 бельмом выпирают новые строения, а раньше здесь находился «Дом Щапова» – первое самостоятельное творение знаменитого архитектора Фёдора Шехтеля. В 1995 году здание было передано некоему ООО «на реконструкцию» и снесено.
Владение № 47/1 – пустая площадка. На этом месте находился Бауманский, или Басманный, рынок с красивым стеклянным куполом, сооружённый в 1970-е годы. В феврале 2006-го купол рухнул, погребя под собой множество людей. 56 погибших, 32 раненых – таков был итог трагедии. Комиссия установила, что крыша здания рынка обрушилась из-за обрыва одного из тросов, на которых она держалась. А сам обрыв стал следствием нескольких причин, среди которых были коррозия и внеплановая перестройка здания, – в нём был возведён внутренний круговой балкон, который затем перегрузили товаром. Проектировал Басманный рынок тот же инженер, который создал проект рухнувшего аквапарка Трансвааль, – Нодар Канчели. Обвинений ему предъявлено не было, причиной трагедии назвали «грубые нарушения правил эксплуатации здания». Впрочем, заслуг у инженера много: он сконструировал купол храма Христа Спасителя и торговый комплекс на Манежной площади. После трагедий Канчели продолжил работать и, в частности, занимался реконструкцией Большого театра.
Жуткую проплешину обрамляют два переулка – Посланников и Старокирочный. Название первого традиция связывает с жившим здесь прусским посланником, приехавшим в Россию в конце царствования Петра Первого, Акселем фон Мардефельдом. Он оставил едкие, ироничные мемуары о нравах при дворе императрицы Елизаветы. Однако некоторые историки спорят, доказывая, что его дом был вовсе не здесь, а на Немецкой ул. в районе дома № 57.
Со Старокирочным – та же путаница. По одним сведениям, здесь была старая лютеранская кирха, сгоревшая в 1812 году, и названием своим переулок обязан ей. По другим, здесь стоял первый в России завод по производству этилового спирта, и название восходит к слову «кирять». Что ж: и кирха, и завод не выдумка, они действительно существовали, так что каждый может выбрать себе версию по вкусу. Заводские строения сохранились – это владение № 5, теперь там одна из контор ОАО «Мосхимфармпрепараты».
Мы свернули в Старокирочный переулок, чуть не дойдя до Денисовского, называющегося так по имени владельца бывших там бань на ручье Кукуй, за ним – Гарднеровский переулок, напоминающий о Френсисе Гарднере, обрусевшем англичанине, владельце первого в России фарфорового завода, существовавшего до Кузнецовского, в XVIII веке. Ныне его изделия – коллекционная редкость!
Но вернёмся к Старокирочному. Мы уже вспоминали красавицу немку Анну Монс; теперь, забыв о полуразвалившихся домишках в Девкином переулке, можно с большей долей вероятности утверждать, что жила она здесь, рядом со старой кирхой, в доме № 6. Впрочем, оба адреса могут быть верными: один – место жительства её родителей, второй – дом, что Пётр подарил ей.
Анна Иоганновна Монс была дочерью купца-виноторговца из немецкой слободы. Пётр так влюбился в неё, что даже подумывал жениться. Он осыпал Анну и её родителей подарками, жаловал её родню имениями. Страсть не ослабевала до 1704 года, когда он неожиданно уличил свою милую в измене. Последовала страшная сцена, во время которой Пётр чуть не убил неверную возлюбленную. Следующие два года она находилась под строжайшим домашним арестом, и поначалу ей даже запрещали посещать церковь. Одновременно Пётр завёл процесс о взяточничестве родственников Анны. Но постепенно гнев угас, и в 1711 году Пётр разрешил ещё не старой Анне выйти за прусского посла. В этом браке родилось двое детей.
Старокирочный переулок выходит на Лефортовскую площадь, названную так по имени друга Петра Первого Франца Лефорта. Прежде чем рассказать о нём, обратим внимание на строгое и элегантное здание Лефортовской полицейской части (№ 13) XVIII–XIX веков, оно находится на стыке переулка с Лефортовской площадью. Здесь же, на площади, а формально на Второй Бауманской улице стоит Лефортовский дворец, одно из самых загадочных и несчастливых зданий в Москве. Он был возведён по приказу Петра в качестве подарка Лефорту.
Франц Яковлевич Лефорт (1655–1699), по всеобщему мнению, был человеком большого ума, хорошо знающим состояние Европы и приятным в обхождении. Именно он приобщил молодого царя ко всему западному. В его доме Пётр «начал с дамами иноземскими обходиться и амур начал первый быть к одной дочери купеческой», там он «научился танцовать по-польски»; освоил фехтование и верховую езду, выучил иностранные языки. Пётр считал Лефорта своим другом и назначил его генерал-адмиралом.
Архитектором дворца был переучившийся печник, «каменных зданий художник» Дмитрий Аксамитов. Он был действительно талантливым и умелым человеком, царь остался очень доволен его работой, после отправив Аксамитова в один из самых прославленных монастырей – Киево-Печёрский – строить ограду с башнями и церковь. Мастер и там справился с заданием.
Строительство дворца завершилось в 1698 году. Дворец, выходивший фасадом на Яузу, выглядел необычно, в нём сочетались старинные русские мотивы и западные формы. Народ специально приезжал из разных мест любоваться на это здание – об этом хвастливо писал в письме брату довольный таким щедрым подарком Франц Лефорт. Приёмный зал площадью свыше 300 квадратных метров с потолком высотой 10 метров мог одновременно вместить полторы тысячи гостей. Вокруг был разбит парк с прудами, в которые запустили рыбу, в роще гуляли лани. Прекрасно было и внутреннее убранство: стены обили гобеленами, парчой и даже кожей; комнаты украшали дорогая мебель и множество замысловатых и красивых вещиц: статуи, макеты кораблей, поделки в китайском стиле…
Новоселье справили пышно и весело, с танцами, фейерверком… Разгорячённые и захмелевшие гости забыли, что на дворе только февраль – месяц студёный и коварный. Во время гуляний сорокапятилетний Лефорт простудился – и через три недели его не стало. Ни прекрасный уход, ни лучшие врачи, ни тем более такие ухищрения, как музыканты, присланные молодым царем, чтобы больной не печалился, – ничего не помогло.
С тех пор довольно долгое время во дворце никто постоянно не жил, он использовался как место проведения праздников, знаменитых петровских ассамблей и кощунственных «всешутейших и всепьянейших соборов». Председательствовал на них Никита Зотов – «всешумнейший и всешутейший патриарх московский, кокуйский и всея Яузы». Ручей Кокуй протекал здесь рядом – помните Денисовские бани в одноимённом переулке? При Зотове состоял конклав из дюжины отъявленных пьяниц и обжор обоего пола. Обычно их называют игуменами, стесняясь выговорить настоящее слово, которым прозывал этих людей Пётр – «ху*гумены». Особыми членами «собора» были женщины-«монаху*ни». Высшим женским считался титул «княжна-игуменья», до 1717 года ею бессменно была Дарья Гавриловна Ржевская (разбитная весёлая старуха, мать одной из любовниц Петра), потом на короткое время должность заняла Анастасия Петровна Голицына, которую Пётр прозвал «дочка-бочка» из-за огромного количества спиртного, которое она могла выпить, не свалившись. Даже прилизанные приукрашенные портреты не могут скрыть, каким одутловатым и испитым было лицо этой женщины. Голицына продержалась недолго: её привлекли по делу царевича Алексея, признали виновной и били батогами. Однако «дочку-бочку» это не сломило, и уже через несколько лет она сумела вернуть расположение царя.
Пётр сам сочинил устав всешутейшего собора, в котором первой заповедью его членов было названо напиваться каждодневно и не ложиться спать трезвыми. У шутов были свои облачения и песнопения, пародирующие церковные обряды. Как в древней церкви спрашивали крещаемого: «Веруеши ли?», так в этом соборе новопринимаемому члену задавали вопрос: «Пиеши ли?» Трезвых отлучали от всех кабаков в государстве, пьяноборцев предавали анафеме.
Часто на святочной неделе Пётр собирал огромную компанию – человек двести, обряженных в вывернутые наизнанку полушубки и страшные маски, и ночами напролёт катался на санях по Москве. Во главе процессии стоял шутовской патриарх – с жезлом и в жестяной митре. Он благословлял преклонявших перед ним колена гостей, осеняя их сложенными накрест двумя чубуками, подобно тому, как делают архиереи в церкви. Хозяева домов, удостоенных посещением этих гостей, обязаны были угощать их и одаривать деньгами.
Эти пьяные и кощунственные забавы послужили одной из причин возникновения легенд о царе-самозванце, царе-антихристе. Петра объявляли сыном немки и «Лаферта», говорили о том, что в «Стекольном царстве» (Стокгольме) настоящего государя похитили и, посадив в бочку, пустили в море, а заместо него прислали «немчину». Или того хуже: раскольники толковали священные книги, вычитывая, что Антихрист родится от недоброй связи от жены скверной и девицы мнимой, и вспоминали о том, что Пётр родился от второй жены, по старообрядческим представлениям – незаконной.
В 1706 году Пётр подарил Лефортовский дворец Александру Меншикову, его собственный, в Семёновской слободе, – сгорел. Меншиков принялся достраивать здание, пригласив архитектора-итальянца. Тот, к счастью, не тронул старое здание, а просто окружил его квадратом из двухэтажных флигелей, соединённых с главным корпусом переходами. Второй этаж был жилым, а первый – хозяйственным; дворец стал намного комфортнее и удобнее.
Меншиков владел дворцом двадцать лет. Он пережил Петра, возвёл на престол его любимую, но неграмотную супругу Екатерину, после её смерти – внука Петра, сына казнённого царевича Алексея. Этого царственного мальчика-подростка он планировал женить на своей дочери Марии, но честолюбивым планам не было суждено свершиться. Из-за интриг завистников Меншиков потерял власть, был сослан, а дворец конфисковали в казну.
В недолгое царствование Петра Второго Алексеевича статус столицы был вновь возвращён Москве, а императорский двор располагался в Лефортовском и соседнем Головинском (позднее переименованном в Екатерининский) дворцах. Головинский стоит на противоположном берегу Яузы.
Сам мальчик-император жил в Лефортовском, покинув его лишь ненадолго, на несколько месяцев, – после смерти своей любимой старшей сестры. Как и при его деде, во дворце проходили многочисленные попойки. К юному императору были приставлены два «воспитателя», которые должны были учить его наукам и государственному управлению. Один из них, немец Остерман, старался выполнять свои обязанности, а второй – из старинного княжеского рода Долгоруковых – принялся потакать самым дурным наклонностям коронованного ребёнка и нарочно его спаивал. В этом ему помогал сын Иван, «красивый молодой человек и живого характера», который сумел стать лучшим другом юного монарха.
«Долгорукие не упустили воспользоваться этою привязанностью и стали во главе всех дел…» —писал современник.
Это было не трудно: царь-подросток не имел ни опыта, ни образования. Из-за опалы и казни отца Пётр Великий мало уделял внимания внуку. Его растили сначала две «мамки» из Немецкой слободы, а затем гувернёры, которые из всех наук лучше всего обучили мальчика татарским ругательствам, за что и были самолично биты его царственным дедом. Впрочем, вполне возможно, что виноваты были не только учителя, а унаследованные маленьким Петром фамильные дурные качества: упрямство и самодурство. Его старшая сестра, великая княжна Наталья Алексеевна, воспитывалась также, однако в отличие от брата выросла очень умной и образованной девушкой. К сожалению, как и брат, она рано умерла.
«…Государь знает свою неограниченную власть и не желает исправляться. Он действует исключительно по своему усмотрению, следуя лишь советам своих фаворитов», —замечал австрийский посол в России.
Пётр Второй обожал охоту и посвящал ей всё свободное время, забывая о занятиях и государственных делах. Но не очень сильному физически мальчику явно не по силам было рыскать по полям и лесам по несколько дней кряду. Результатом стали болезни: корь, затем тяжёлая простуда – горячка, как называли тогда грипп. Долгоруковы забеспокоились, но не о здоровье Петра, а о собственном благополучии. Чтобы упрочить свою власть, они решили срочно женить императора на сестре Ивана Екатерине. Правда, девушка уже была помолвлена с другим, но кого волновали её чувства?
Незадолго до дня назначенной свадьбы в Лефортовском дворце произошёл случай, воспринятый народом как роковое предзнаменование: «государыня-невеста» в новой карете въезжала во дворец. Кичливые Долгоруковы постарались изукрасить экипаж как можно богаче, а наверху установили императорскую корону. Однако высоту кареты не рассчитали, и вызолоченная корона оказалась выше, чем арка ворот. Корона зацепилась, упала и разбилась на множество кусков. «Свадьбе не бывать!» – закричали в народе.
Так и случилось: сразу после пышных празднеств по случаю нового 1730 года император вновь заболел, на этот раз очень серьёзно – это была чёрная оспа. Нет, приговором эта болезнь не считалась: врачи XVIII столетия уже достаточно поднаторели в её лечении и большая часть больных выживала. Однако организм юного царя был ослаблен беспорядочной жизнью, и это создавало дополнительную опасность.
Поначалу казалось, что лекари справились: жар спал и юноша пошёл на поправку. А затем случилось непоправимое: молодой и глупый государь, не привыкший соблюдать режим и прислушиваться к мнению старших, встал с постели и открыл у себя окно, решив полюбоваться на замёрзшую Яузу и подышать свежим воздухом. В результате он простыл, последовали осложнения, и в конце месяца, ровно в день предполагаемой свадьбы, он умер.
Всё это случилось здесь, в Лефортовском дворце, положив начало эпохе «дворцовых переворотов», или «царству женщин». Затем последовали новые интриги, коронование нового государя, ссылка Долгоруковых – они поплатились за свою жадность и беспринципность.
Избранная государыня Анна Иоанновна, племянница Петра Первого, приехала в Лефортово со стороны Измайлова, в том дворце она ожидала официальной торжественной встречи. В Лефортово она разорвала подписанные ею ещё в Голштинии «Кондиции» – условия, ограничивающие царскую власть, и стала самодержавной государыней. Здесь она жила со своим фаворитом и тайным мужем Бироном, приказав выстроить на другом берегу Яузы Анненгоф – парк увеселений наподобие Петергофа. Ныне от него сохранились лишь руины. Любимой забавой императрицы было стрелять из ружья по уткам, водившимся там в изобилии и до сих пор ещё полностью не изведённым.
В конце царствования Анны Лефортовский дворец горел и после был сильно перестроен. После смерти Анны Иоанновны постоянно в нём никто больше не жил, но императрица Елизавета Петровна частенько останавливалась здесь, посещая Москву. Порой дворец использовался как резиденция иностранных послов, в 1770-е годы – как чумной карантин… При пожаре 1812 года дворец был сильно повреждён. Долгое время он был заброшен, теперь в нём располагаются два архива – военно-исторический и звукозаписи. Их сотрудники утверждают, что порой в пустых комнатах бывшей царской резиденции слышатся звуки барочной музыки, чей-то смех, шелест кринолинов…
Слободской дворец
Соседний дворец, обычно называемый Слободским, начал строить в середине XVIII века канцлер Бестужев-Рюмин для себя, чтобы удобно расположиться по соседству с государыней Елизаветой Петровной, коли той случится жить во дворце Лефортовском. Закончить строительство он не успел: попал в опалу и отправился в ссылку. Дворец конфисковали, и в конце 1760-х Екатерина Вторая подарила его своему фавориту – графу Григорию Орлову. Тому подарок был не очень нужен (и без него дворцов хватало!), и жил он там мало. Здание начало разрушаться. Его даже планировали разобрать, но Екатерина распорядилась иначе, передарив дворец Александру Андреевичу Безбородко. Умный рачительный Безбородко был полной противоположностью безалаберному Орлову, он сразу же принялся за ремонт и привлёк для этого лучших мастеров – Кваренги, Казакова, Баженова. Рядом выстроили церковь, сгоревшую в 1812-м, и два деревянных дворца – Жёлтый и Марлинский.
Затем дворец вновь отошёл в казну, там бывали Павел Первый и Александр Первый. В начале войны 1812 года в залах дворца разыгрались драматические события: в патриотическом порыве московские дворяне и купцы начали сбор денег на содержание армии. После войны пострадавший от пожара Слободской дворец был восстановлен и перестроен для новых целей: теперь в нём открыли училище для мальчиков-сирот. Теперь здесь Московский государственный технический университет имени Н. Э. Баумана. Имя университет получил потому, что в 1905 году, после убийства Николая Баумана, гроб с его телом стоял в главном зале дворца. В 1963 году перед зданием тогда ещё училища поставили Бауману памятник (скульптор А. П. Шлыков).
По Второй Бауманской улице мы выходим на улицу Радио. В доме № 17 некогда располагалась лютеранская кирха св. Михаила, «новая кирха», потому соседний переулок – Новокирочный. Именно в этой церкви был похоронен Яков Брюс, но она до нас не дошла: в 1928 году её закрыли и передали ЦАГИ. Отчего-то ученики Николая Егоровича Жуковского решили, что старое здания им страшно мешает, и отправили соответствующее письмо в правительство. Поступило разрешение на снос. Кирху взорвали и, не ограничившись этим, вырыли на её месте котлован глубиной 8 метров. Что искали – «черную книгу», философский камень?
Дом № 10 – многократно перестраивавшаяся усадьба, которой последовательно владели Фёдор Ромодановский, Головкины, Демидовы. С 1825 года здание передали Елизаветинскому институту, входившему в число учебных заведений, опекаемых императрицей Марией Фёдоровной, ныне это Московский государственный областной университет.
По улице Радио пройдём к реке и перейдём её по Лефортовскому мосту. Он был выстроен специально, чтобы облегчить сообщение между двумя дворцами – Лефортовским и Головинским, поэтому его иногда называют Дворцовым. К сожалению, основная достопримечательность Заяузья – Екатерининский (он же Головинский) дворец (1-й Краснокурсантский проезд, 3/5) – находится в ведении военных и для нас недосягаем. Взглянуть на роскошное здание можно только издали, через забор. Причём сразу оговоримся, что то, что мы видим, – не оригинальная постройка, а результат ремонта и перестройки после пожара 1812 года. Тогда дворец был отделан в стиле классицизма. Впрочем, его принадлежность военным достаточно исторична: хоть Екатерина Вторая и строила его для себя, но её сын Павел, ненавидевший мать, сразу по воцарении отвёл уже законченное строение под казармы, дополнив дворец обширным плацем.
Можно углубиться в Лефортовский парк, осмотрев остатки Анненгофа – парка, который приказала для себя и своего тайного фаворита и фактического супруга Эрнста-Иоганна Бирона разбить старательная, но непопулярная императрица. Деревянные сооружения времён её царствования, конечно, не сохранились. Зато сохранилась регулярная планировка – главные аллеи, Головинский пруд и Крестовый пруд, у которого находится ныне полуразрушенный «Грот» конца XVIII века (каменная подпорная стенка с колоннами и нишами). Беседка поблизости из другого времени, она была выстроена в начале XX века.
Затем дворец вновь отошёл в казну, там бывали Павел Первый и Александр Первый. В начале войны 1812 года в залах дворца разыгрались драматические события: в патриотическом порыве московские дворяне и купцы начали сбор денег на содержание армии. После войны пострадавший от пожара Слободской дворец был восстановлен и перестроен для новых целей: теперь в нём открыли училище для мальчиков-сирот. Теперь здесь Московский государственный технический университет имени Н. Э. Баумана. Имя университет получил потому, что в 1905 году, после убийства Николая Баумана, гроб с его телом стоял в главном зале дворца. В 1963 году перед зданием тогда ещё училища поставили Бауману памятник (скульптор А. П. Шлыков).
По Второй Бауманской улице мы выходим на улицу Радио. В доме № 17 некогда располагалась лютеранская кирха св. Михаила, «новая кирха», потому соседний переулок – Новокирочный. Именно в этой церкви был похоронен Яков Брюс, но она до нас не дошла: в 1928 году её закрыли и передали ЦАГИ. Отчего-то ученики Николая Егоровича Жуковского решили, что старое здания им страшно мешает, и отправили соответствующее письмо в правительство. Поступило разрешение на снос. Кирху взорвали и, не ограничившись этим, вырыли на её месте котлован глубиной 8 метров. Что искали – «черную книгу», философский камень?
Дом № 10 – многократно перестраивавшаяся усадьба, которой последовательно владели Фёдор Ромодановский, Головкины, Демидовы. С 1825 года здание передали Елизаветинскому институту, входившему в число учебных заведений, опекаемых императрицей Марией Фёдоровной, ныне это Московский государственный областной университет.
По улице Радио пройдём к реке и перейдём её по Лефортовскому мосту. Он был выстроен специально, чтобы облегчить сообщение между двумя дворцами – Лефортовским и Головинским, поэтому его иногда называют Дворцовым. К сожалению, основная достопримечательность Заяузья – Екатерининский (он же Головинский) дворец (1-й Краснокурсантский проезд, 3/5) – находится в ведении военных и для нас недосягаем. Взглянуть на роскошное здание можно только издали, через забор. Причём сразу оговоримся, что то, что мы видим, – не оригинальная постройка, а результат ремонта и перестройки после пожара 1812 года. Тогда дворец был отделан в стиле классицизма. Впрочем, его принадлежность военным достаточно исторична: хоть Екатерина Вторая и строила его для себя, но её сын Павел, ненавидевший мать, сразу по воцарении отвёл уже законченное строение под казармы, дополнив дворец обширным плацем.
Можно углубиться в Лефортовский парк, осмотрев остатки Анненгофа – парка, который приказала для себя и своего тайного фаворита и фактического супруга Эрнста-Иоганна Бирона разбить старательная, но непопулярная императрица. Деревянные сооружения времён её царствования, конечно, не сохранились. Зато сохранилась регулярная планировка – главные аллеи, Головинский пруд и Крестовый пруд, у которого находится ныне полуразрушенный «Грот» конца XVIII века (каменная подпорная стенка с колоннами и нишами). Беседка поблизости из другого времени, она была выстроена в начале XX века.