Страница:
Таким образом, А. В. Суворов был уже хорошо известен лично государыне как выдающийся военный человек. Она сразу поняла и оценила его таким. Во время приезда Суворова в Петербург в марте 1765 года, он был представлен наследнику престола Павлу Петровичу.
По возвращении с маневров в Ладогу Суздальский полк оставался на своих постоянных квартирах в течение трех лет. Это было главным временем деятельности Суворова как полкового командира. Пользуясь полномочиями, предоставленными в ту пору полковым командирам, он посвятил буквально всего себя на одновременное создание в полку разумной материальной обстановки, полезного для целей войны строевого обучения войска, наконец, нравственного воспитания солдат.
Быстро и много сделал Суворов в Ладоге для своего полка. Прежде всего, он выстроил полковую церковь и особое здание для двух школ: одной — для дворянских детей, другой — для солдатских. Сам же сделался преподавателем. Он не только преподавал арифметику, но и написал учебник ее. Кроме того составил молитвенник для солдат и коротенький катехизис; вероятно, сам же преподавал и закон Божий. Наконец, Суворов развел полковой сад на бесплодном песке и построил конюшни для полковых лошадей. Все это было последствием идеальной бережливости со стороны полкового командира как в отношении полковых средств, которые при этом условии дают значительные остатки, так и в отношении солдатского времени, разумно пользуясь которым можно создавать с большою пользой для солдат целые сооружения. Солдаты в Суздальском полку по общему отзыву были образцовыми во всех отношениях. Сытые, хорошо содержимые, они бросались в глаза своей бодростью, оживленностью, развязностью и расторопностью, равно как и замечательно опрятным видом. Командир их, по принципу опрятный до педантизма, учил каждого из них, как чиститься, обшиваться, мыться и т.п.
Словом, заботы Суворова о материальном положении солдат – выше похвалы, потому что он в этом отношении служил своей солдатской братии положительно с самоотвержением. Но даже и эта заслуга, как великий и поучительный пример, заслонялась специально воспитательной деятельностью Суворова в своем Суздальском полку. Эта последняя не замедлила распространиться на громадный круг русской армии, обусловив собою длинный ряд громких и славных побед. Наконец, основные начала и принципы военно-педагогической деятельности Суворова продолжают жить до настоящего времени и останутся в силе, пока будут существовать на свете войны.
Семилетняя война, как сказано уже, с ее ошибками и отрицательными сторонами была наилучшей военной школой для Суворова. Медлительность, нерешительность, боязнь неприятеля, отсутствие живой, руководящей идеи, – все это только более и более укрепляло воззрения Суворова на военное дело, его организацию и постановку во всех отношениях, со всеми родами войск и оружия. Таким образом у Суворова созрела своя собственная воспитательная система обучения войск, которую он и применил в своем Суздальском полку. Сущность этой простой и естественной системы, проистекающей, так сказать, из свойств человеческой души, можно формулировать в общих чертах так:
Войска необходимо воспитывать так, чтобы их ничто не могло озадачить на войне. Основным же условием военного успеха является смелость, или храбрость. Самый же верный путь для воспитания смелости, храбрости – идти навстречу опасности. Делом первейшей важности считал он развитие у солдат нравственного чувства, – для чего и поторопился составить молитвенник и катехизис. Действуя на религиозное чувство своих людей, Суворов вместе с тем всячески старался вызвать у них и благородные побуждения, в том числе честолюбие. Вообще же он ставил непременным условием, чтобы солдаты были уверены в самих себе: тогда они будут и храбры. Иначе же, без уверенности в себе, – справедливо замечает Суворов, – люди могут быть “бодры, мужественны, да не храбры”. Вообще же говоря, непременным условием обучения войск в мирное время Суворов ставил себе требование, чтобы весь метод и обстановка военного обучения как можно более подходили к практике военного времени.
Глава III. Конфедератские войны поляков. 1768 – 1772
Глава IV. Турецкая война. 1773 – 1774.
По возвращении с маневров в Ладогу Суздальский полк оставался на своих постоянных квартирах в течение трех лет. Это было главным временем деятельности Суворова как полкового командира. Пользуясь полномочиями, предоставленными в ту пору полковым командирам, он посвятил буквально всего себя на одновременное создание в полку разумной материальной обстановки, полезного для целей войны строевого обучения войска, наконец, нравственного воспитания солдат.
Быстро и много сделал Суворов в Ладоге для своего полка. Прежде всего, он выстроил полковую церковь и особое здание для двух школ: одной — для дворянских детей, другой — для солдатских. Сам же сделался преподавателем. Он не только преподавал арифметику, но и написал учебник ее. Кроме того составил молитвенник для солдат и коротенький катехизис; вероятно, сам же преподавал и закон Божий. Наконец, Суворов развел полковой сад на бесплодном песке и построил конюшни для полковых лошадей. Все это было последствием идеальной бережливости со стороны полкового командира как в отношении полковых средств, которые при этом условии дают значительные остатки, так и в отношении солдатского времени, разумно пользуясь которым можно создавать с большою пользой для солдат целые сооружения. Солдаты в Суздальском полку по общему отзыву были образцовыми во всех отношениях. Сытые, хорошо содержимые, они бросались в глаза своей бодростью, оживленностью, развязностью и расторопностью, равно как и замечательно опрятным видом. Командир их, по принципу опрятный до педантизма, учил каждого из них, как чиститься, обшиваться, мыться и т.п.
Словом, заботы Суворова о материальном положении солдат – выше похвалы, потому что он в этом отношении служил своей солдатской братии положительно с самоотвержением. Но даже и эта заслуга, как великий и поучительный пример, заслонялась специально воспитательной деятельностью Суворова в своем Суздальском полку. Эта последняя не замедлила распространиться на громадный круг русской армии, обусловив собою длинный ряд громких и славных побед. Наконец, основные начала и принципы военно-педагогической деятельности Суворова продолжают жить до настоящего времени и останутся в силе, пока будут существовать на свете войны.
Семилетняя война, как сказано уже, с ее ошибками и отрицательными сторонами была наилучшей военной школой для Суворова. Медлительность, нерешительность, боязнь неприятеля, отсутствие живой, руководящей идеи, – все это только более и более укрепляло воззрения Суворова на военное дело, его организацию и постановку во всех отношениях, со всеми родами войск и оружия. Таким образом у Суворова созрела своя собственная воспитательная система обучения войск, которую он и применил в своем Суздальском полку. Сущность этой простой и естественной системы, проистекающей, так сказать, из свойств человеческой души, можно формулировать в общих чертах так:
Войска необходимо воспитывать так, чтобы их ничто не могло озадачить на войне. Основным же условием военного успеха является смелость, или храбрость. Самый же верный путь для воспитания смелости, храбрости – идти навстречу опасности. Делом первейшей важности считал он развитие у солдат нравственного чувства, – для чего и поторопился составить молитвенник и катехизис. Действуя на религиозное чувство своих людей, Суворов вместе с тем всячески старался вызвать у них и благородные побуждения, в том числе честолюбие. Вообще же он ставил непременным условием, чтобы солдаты были уверены в самих себе: тогда они будут и храбры. Иначе же, без уверенности в себе, – справедливо замечает Суворов, – люди могут быть “бодры, мужественны, да не храбры”. Вообще же говоря, непременным условием обучения войск в мирное время Суворов ставил себе требование, чтобы весь метод и обстановка военного обучения как можно более подходили к практике военного времени.
Глава III. Конфедератские войны поляков. 1768 – 1772
Барская конфедерация. – Битва под Ореховым. – Победа при Лонцкороне, разгром Дюмурье. – Поражение армии Огинского и бегство последнего за границу. – Неблаговидные выходки Веймарна против Суворова. – Капитуляция краковского замка. – Раздел Польши
В описываемое время Польша находилась в полном распаде. Дворянство было своевольно. Всесильные магнаты считали свой произвол выше короля и закона. Духовенство было фанатизировано до последней степени нетерпимости. Народ представлял собой грубую рабочую силу на самой низшей степени угнетения. Горожане были совершенно обезличены и бесправны. При таком положении дел так называемые “разномыслящие в вере”, или диссиденты, пользовавшиеся раньше в Польше почти полной веротерпимостью, стали подвергаться разного рода обидам и притеснениям и обратились к заступничеству России. Находившийся в Польше русский посланник князь Репнин ночью арестовал четырех членов происходившего тогда в Варшаве сейма, на котором, между прочим, должен был рассматриваться и вопрос о диссидентах. Этот поступок Репнина, оказавшийся возможным в Польше, именно вследствие сильного ее упадка, так напугал сейм, что закон о восстановлении прежних прав некатоликов прошел.
Это вызвало большое неудовольствие, в результате которого явился проект Пулавского о всеобщей конфедерации против русских и диссидентов, подписанный в местечке Баре, около турецкой границы 29 февраля 1768 года восемью конфедератами, причем маршалами были избраны Пулавский и граф Красинский. Конфедерация названа “барской”. Польша быстро стала покрываться конфедерациями, во главе которых становились лица знатнейших польских фамилий. Русские войска рассеяли конфедератские банды, которые затем попрятались по лесам. Но количество сочувствующих конфедератам видимо возрастало среди мирного населения.
Суворов, произведенный 22 сентября 1768 года в бригадиры, получив приказ о “немедленном выступлении и поспешном следовании”, выступил с полком в ноябре, в самое ужасное осеннее время. Несмотря на крайнее бездорожье, множество болот, частые переправы, сильную непогодь и непроглядную тьму ночей при коротком дне пространство свыше 85 верст было пройдено в 30 дней при образцовом состоянии войск, так что захворало лишь шесть человек и “пропал” один.
В Смоленске Суворов получил в командование бригаду, куда вошел и Суздальский его полк. Всю зиму 1768-69 годов он провел в усиленном обучении своей бригады тому же, чему учил суздальцев, главным же образом – упражнениям во время ночной темноты. Весною Суворов был спешно вытребован с войсками в Варшаву. Край, по которому пришлось следовать ему, находился в крайне возбужденном состоянии. На каждом шагу можно было ожидать нападения, так что войска находились всегда в полном вооружении. Тем не менее, путь до 600 верст благополучно был совершен в 12 дней.
Главное начальство над войсками в Польше было поручено фон Веймарну, обладавшему некоторой военной опытностью, но педанту и мелочно самолюбивому человеку. До прибытия Суворова в Варшаве чувствовали себя весьма тревожно под влиянием слухов о конфедератах, о которых тем не менее совершенно даже не собирали должных сведений. В августе 1769 года, едва Суворов успел прибыть в Прагу, как Веймарн, не стесняясь даже ночною порою, потребовал его к себе. Ему поручено было немедленно собрать сведения о конфедератском отряде маршала Котлубовского, в котором молва насчитывала около 8 тысяч человек, угрожавших будто бы Варшаве немедленным нападением. Суворов безотлагательно предпринял рекогносцировку и фактически доказал, что в банде Котлубовского насчитывалось лишь несколько сот человек, и Варшаве не угрожает никакой опасности.
В это время сыновья маршала Пулавского, Франц и Казимир, разъезжая по Литве с большими конфедератскими силами, возбуждали шляхту к восстанию. Ввиду этого, в последних числах августа в Литву был послан Суворов с небольшим отрядом войск (2 батальонами, эскадроном, 50 казаками и 2 полевыми орудиями) для подкрепления войск, имевшихся уже на месте. Он поспешно направился к Бресту и при этом был до крайности сконфужен и оскорблен как человек военный, когда узнал в пути, что на одной высоте с отрядом конфедератов двигаются по флангам его два сильных русских отряда: Ренна и Древица (в 1,5 и 2 тысячи человек). Очевидно, не нужно было тревожить Суворова из Варшавы, если на месте имелось достаточно сил, чтобы давным-давно уже совершенно уничтожить конфедератский отряд. Чтобы сохранить за собою Брест, Суворов оставил там часть своего малочисленного отряда, а с остальными (всего лишь 400 человек при двух пушках) он шел всю ночь. На рассвете встретился с патрулем Ренна в количестве 50 человек и присоединил их к себе. Около полудня, верстах в 70 от Бреста, близ деревни Орехово произошел жаркий и упорный бой с 2 тысячами конфедератов, закончившийся полным поражением их.
После этого Суворов получил назначение командовать Люблинским районом, куда непосредственно и отправился из-под Орехова. Этот район холмист, горист, болотист и лесист. Дороги – отвратительные: или песчаные, или болотистые. Реки широки и глубоки, горного характера. Монастыри и многие замки укреплены и годны к обороне. Если прибавить к этому еще и соседство австрийской границы, будет понятно громадное преимущество в положении конфедератов, превосходно знавших притом каждую местность и могших рассчитывать всегда и везде на поддержку населения. Наоборот же, операции русских войск были до крайности затруднены. Расположившись в Люблине, Суворов сделал его центром своего района, откуда он зорко наблюдал за всеми вновь образующимися бандами, – и быстро летел, разбивал. Это была замечательно удалая и блестящая по успеху партизанская война, доставлявшая всему корпусу Суворова (менее 4 тысяч человек) самую сложную, разностороннюю боевую практику.
С 1 января 1770 года Суворов был произведен в генерал-майоры. Он вполне владел своим районом, держа в страхе непокорных и в послушании нерешительных. Тем не менее, он очень тяготился, что по недостатку войска, отвлеченного войною с Турцией, невозможно было нанести удара сильного, решительного. А он так жаждал дела большого, серьезного, ответственного. Кроме того, были и весьма серьезные поводы к неудовольствию и раздражению.
Прежде всего, Суворов не мог уважать Веймарна, как человека недостаточно авторитетного и сведущего, что Суворов неоднократно давал понять ему в своих письмах. Кроме того, Суворов вынужден был протестовать в самой резкой форме против того незаслуженного внимания и покровительства, которое оказывалось Древицу, немцу по происхождению, человеку бездарному в военном отношении и прямо-таки недобросовестному.
Систематический разгром конфедератских банд сильно отрезвил поляков; но объявление Турцией войны России вновь несколько окрылило их надежды, и они предавались самым розовым ожиданиям от Турции. Франция же, убедившись, что натравливание ею Турции на Россию принесло большую пользу последней, быстро покрыв наши войска на турецком театре войны громкими победами, решилась оказать полякам даже и материальную помощь в борьбе с Россией.
Герцог Шуазель, управлявший во Франции военным и иностранных дел министерствами, задался целью систематически противодействовать возраставшему могуществу России. С этой целью, независимо от искусственного восстановления Турции против России, Шуазель послал в Польшу генерала Дюмурье, который и открыл кампанию в 1771 году, по началу дела довольно удачную. Конфедераты провели всю зиму в горах, и соседний с ними краковский русский отряд был так небрежен и беспечен, что вовсе даже не догадывался о существовании бок о бок с собою очень опасного противника. Поэтому в ночь на 18 апреля русские войска, неожиданно атакованные на всех пунктах преобладающими силами конфедератов, были отброшены за Вислу со значительным уроном, и вся равнина была занята конфедератами. Успех большой, тем более, что Дюмурье сразу же укрепился на новом месте. Но к удивлению даже этот, прямо случайный успех послужил во вред конфедератам. У них так закружились головы, что совершенно исчезла всякая дисциплина, которая и без того всегда была слаба. Никто не желал исполнять служебных обязанностей. Начались пиры, картежная игра, бесконечные попойки. Дюмурье, приведенный в отчаяние безобразным поведением конфедератов, сурово наказывал их, даже расстреливал, но ничто не помогало. Они опомнились только тогда, когда на них обрушился Суворов с обычной своей быстротою и энергией. Двинувшись из Люблина к Кракову, он разогнал по пути несколько партий и приблизился к местечку Лонцкороне, верстах в 28 от Кракова. Местечко моментально было занято, но штурм замка не удался. Три атаки были отбиты с большим уроном. В строю почти не осталось офицеров. Суворов был оцарапан и под ним ранена лошадь. Отступление сделано медленно, в полном порядке.
Согласно своему обыкновению, Суворов намеревался немедленно же поправить лонцкоронское дело, но на это не оказалось времени, так как к Кракову стягивались партии конфедератов Пулавского и Саввы. Узнав об этом, Суворов двинулся туда же.
Прибыв в Люблин, Суворов нашел там распоряжение Веймарна немедленно следовать в Краков, куда поспешно стягивались все главнейшие силы конфедератов. На пути к Кракову Суворов разбил одну конфедератскую партию, затем, перейдя за Краков, отбросил другую партию, и так быстро подступил к монастырю Тынцу, что конфедераты, состоявшие только из конницы, были застигнуты совершенно врасплох. Они спали, а лошади их были расседланы. Но несколько часов, безрезультатно потраченных на вторичную атаку Тынца, дали возможность Дюмурье несколько прийти в себя, оправиться и стянуть хоть некоторую часть своих войск, – что сильно затруднило переход русских к Лонцкороне, который пришлось производить под огнем оправившихся конфедератов, занимавших высоты.
Это происходило 10 мая. Под командой Суворова состояло около 3,5 тысяч человек. У Дюмурье было несколько более, притом – почти одной конницы. Но замечательно выгодная позиция давала ему право считать себя прямо-таки непобедимым. Так именно и смотрел на это Дюмурье, настолько уверенный в победе, что он боялся только одного – как бы Суворов не уклонился от боя. Этого, однако, не случилось. Напротив, словно вихрем взлетели на “твердыню” казаки и карабинеры, а за ними сплошной лавиной неслась пехота. Конфедераты пришли в ужас от неожиданности и сплошной массой, почти без выстрела, обратились в постыдное бегство. Напрасно Дюмурье из сил выбивался, чтобы сколько-нибудь ободрить их и устроить: на него никто не обращал внимания. Напрасно Сапега пытался ударами сабли остановить свои бегущие войска: он был заколот ими же.
Лонцкоронское сражение было делом моментальным, как порыв урагана: оно продолжалось всего около получаса. Только Валевский, занимавший неприступный левый фланг позиции, и Дюмурье с небольшим отрядом французов отступили в порядке; все же остальное было побито или беспорядочно бежало. Лонцкоронское поражение произвело потрясающее впечатление. Дюмурье вскоре же уехал во Францию, навсегда отказавшись от дела поляков. Таким образом, конфедераты были окончательно разбиты. Но остался еще Пулавский – инициатор дела, самый энергичный и способный из всех. Он не принимал участия, потому что считал неудобным, чтобы иностранец стоял во главе самого кровного патриотического дела.
Ввиду намерения Пулавского отправиться в Литву, Суворов настиг его отряд под Залесьем, и 22 мая произошел бой, окончившийся бегством отряда Пулавского. Сам же Пулавский, ввиду того, что путь ему в Литву прегражден, направился по дороге к Люблину, причем Суворов горячо преследовал его. Намереваясь пробраться к венгерской границе, Пулавский, чтобы обмануть бдительность Суворова, оставил ввиду его свой арьергард, приказав ему продолжать отступление в прежнем направлении; сам же с большею частью отряда обошел Суворова, зашел в тыл ему и направился по прежнему своему пути. Суворов был так восхищен, когда узнал об этой остроумно-хитрой выходке Пулавского, что в знак уважения к нему послал ему на память самую любимую свою табакерку.
После погрома конфедератских отрядов в Польше большим соблазном для уцелевших приверженцев конфедерации служил литовский великий гетман, граф Огинский. Уклоняясь от открытого участия в деле конфедератов, он, тем не менее, тайно оказывал им внимание и поддержку. Когда же наконец Огинскому категорически было заявлено требование или распустить войска (около 3 – 4 тыс. человек), или переменить позицию, он изъявил готовность повиноваться, если получит удостоверение в своей безопасности. Но это оказалось только плутовской уловкой, чтобы выиграть время для внезапного нападения, которое и было произведено в ночь на 30 августа 1771 года. Огинский напал на отряд того самого полковника Албычева, который вел с ним переговоры, и большую часть отряда взял в плен. Албычев же был убит. Учинив такое предательство, Огинский объявил манифестом о своем присоединении к конфедерации.
В это время Веймарн, не имея, по-видимому, никакого понятия о состоянии войск Огинского и передвижении их, рассылал положительно, можно сказать, сверхъестественные “предписания” подведомственным ему военачальникам, в том числе и Суворову. В общем, предписания эти такого свойства, что точное исполнение их неминуемо привело бы даже к полному разгрому русских войск.
На долю Суворова, например, выпали четыре предписания: от 23 и 31 июля, от 29 августа и 1 сентября. Сущность их сводилась к тому, чтобы Суворов, невесть почему и для чего, снял все посты, собрал людей в Люблине и “держал их вкупе”, но никуда бы не отлучался, а ожидал бы распоряжений и наблюдал за Огинским. Главное же – все эти предписания, начиная с первого, имели запоздалый характер. Суворов же был слишком крупной личностью, чтобы отказаться от почина, когда он вызывался необходимостью, только вследствие неполучения соответствующих инструкций. А потому, как только он убедился в большой опасности от Огинского в случае промедления, он немедленно же двинулся навстречу ему, о чем и сообщил Веймарну.
Это самовольное отправление Суворова в дальнюю экспедицию было сделано им так умно и предусмотрительно, что осталось совершенно невыполненным нелепейшее и крайне вредное распоряжение Веймарна о “снятии всех постов”. У Суворова же все осталось на своих местах, с сохранением существовавшей связи между отдельными армиями. Иначе говоря, только благодаря самовольным распоряжениям Суворова прямо в отмену всех “предписаний” Веймарна, этот последний не только избавился от позора непростительно ошибочных своих распоряжений, но и оказался даже как бы причастным победной славе, вместо подготовлявшегося им, по неведению, поражения...
Суворов настиг в местечке Столовичах Огинского, в распоряжении которого состояло в это время в общей сложности до 7 тысяч человек войска. В передовом же отряде Суворова было в это время только около 822 человек, и он рассчитывал на некоторые подкрепления из других отрядов. Но несмотря на крайнюю малочисленность своих войск, он считал невозможным откладывать нападение, чтобы не упустить неприятеля. Нападение было произведено в ночную пору и так удачно, что местечко очень быстро было захвачено русскими, а неприятель в паническом страхе обратился в бегство чуть не поголовно. Сам Огинский едва спасся, вскочив на коня и ускакав в поле, где массами бродили в беспорядке безоружные, как бы обезумевшие от ужаса беглецы, не хотевшие слушать никаких увещеваний и советов. На заре русские были уже полными хозяевами в Столовичах, из которых неприятель был окончательно удален, а находившиеся в плену русские из отряда Албычева были освобождены и присоединились к войскам Суворова.
Но в местечке стояла только часть войск Огинского; большинство же их находилось поблизости, в лагере на небольших высотах. Поэтому, как только рассвело, Суворов немедленно повел свои войска в атаку на лагерь, нимало не смущаясь изумительной их малочисленностью, что, однако, слишком уж резко бросалось в глаза ввиду наступившего дня. Суворов же был хорошим психологом: он был твердо уверен, что бежавшие в лагерь из Столович давно уже деморализовали войска своими рассказами о поражении. Вот почему Суворов без всяких колебаний и сомнений приказал 70 человекам карабинеров атаковать неприятельскую конницу, в которой было не менее 500 человек. Такова же была и пропорция между пехотой обеих сторон. Результат получился поразительный. Горсть русских карабинеров опрокинула многочисленную неприятельскую кавалерию. Так же быстр и блестящ был и успех пехоты, так что к 11 часам дня битва закончилась полным разгромом всего отряда Огинского. Сам он едва спасся бегством в Кенигсберг с десятком гусар. Бегство это еще более усилило блеск и значение столовичской победы. Главный же штаб и свита Огинского, находившиеся в Пинске, были захвачены Суворовым.
Донося 13 сентября Веймарну об одержанной победе, Суворов говорит: “теперь пора мне туда, откуда пришел”. И к 29 сентября он был уже в Люблине. Но не так отнесся к этой победе Веймарн. Он тяжко обвинил Суворова в самовольстве и вовсе даже не признал его заслуг в столовичской победе, которая будто бы одержана, по его словам, “счастием оружия Ея Императорского Величества и храбростью славных наших войск”. Словом, зависть и злоба совсем помутили ум Веймарну; но военная коллегия, куда он обратился с клеветническими доносами на ни в чем не повинного Суворова, не обратила внимания на его обвинения как на пристрастные и ложные.
На место Веймарна в Варшаве был назначен Бибиков. Между ним и Суворовым сразу установились наилучшие отношения. Засвидетельствовав Суворову письменно об его опытности, искусстве, познаниях и заслугах, Бибиков вполне благоразумно предоставил личному его усмотрению распределение и разделение войск, спрашивая его мнения относительно вопросов наибольшей важности.
С началом 1772 года, то есть переходом к Бибикову начальствования нашими войсками в Польше, принято было решение – покорить все укрепленные места, находившиеся еще во власти конфедератов. А так как в этих укреплениях сидело немало и французов, то Франция пожелала оказать России противодействие в этом отношении. С этой целью вместо Дюмурье, так постыдно ретировавшегося из Польши, явился генерал-майор барон де Виомениль с хорошим запасом денежных средств и целой партией переодетых офицеров и унтер-офицеров.
Первый дебют Виомениля, как и Дюмурье, был удачен. Пользуясь небрежностью и неспособностью лица, начальствовавшего в Кракове русским отрядом и заведовавшего этим городом, Виомениль, при содействии краковских жителей и духовенства, ночью тихонько проник в краковский замок, который и удержал за собой, успев даже стянуть туда несколько войск. Узнав об этом, Суворов был крайне возмущен оплошностью своего подчиненного и прибыл в Краков 29 января, соединившись с Бронницким, командовавшим пятью польскими коронными кавалерийскими полками.
Осаждая краковский замок, Суворов вместе с тем и сам находился в серьезном осадном положении от конфедератских партий, задавшихся целью заставить русских снять блокаду Кракова. Тем не менее, все-таки успели обрушить часть стены около ворот крепости, пробить брешь и произвести несколько пожаров. Во избежание кровопролития Суворов послал в замок извещение, что для штурма все готово, и если гарнизон не сдастся, – будет весь истреблен... После непродолжительных переговоров Суворова с французским генералом Шуази, начальствовавшим в замке, 12 апреля была заключена капитуляция, в которой между прочим было оговорено, что французы сдаются не военнопленными, а просто пленными, так как войны между Россией и Францией не было. Сдача произошла 15 апреля.
За взятие краковской крепости Екатерина II наградила Суворова 1 тысячей червонцев; войскам же, участвовавшим в этом деле, назначила для раздачи 10 тысяч рублей.
Не покидая Кракова, Суворов принялся деятельно завершать конфедератскую войну. Он овладел хорошо укрепленным городом Затор и предпринял осаду Тынца и Лонцкороны. Но именно в этот момент в краковскую область вступили австрийские войска... Вскоре был подписан договор о разделе Польши между Россией, Пруссией и Австрией. Суворов же получил новое назначение – в Финляндию, так как предполагались со стороны шведского короля враждебные замыслы по отношению к России.
В описываемое время Польша находилась в полном распаде. Дворянство было своевольно. Всесильные магнаты считали свой произвол выше короля и закона. Духовенство было фанатизировано до последней степени нетерпимости. Народ представлял собой грубую рабочую силу на самой низшей степени угнетения. Горожане были совершенно обезличены и бесправны. При таком положении дел так называемые “разномыслящие в вере”, или диссиденты, пользовавшиеся раньше в Польше почти полной веротерпимостью, стали подвергаться разного рода обидам и притеснениям и обратились к заступничеству России. Находившийся в Польше русский посланник князь Репнин ночью арестовал четырех членов происходившего тогда в Варшаве сейма, на котором, между прочим, должен был рассматриваться и вопрос о диссидентах. Этот поступок Репнина, оказавшийся возможным в Польше, именно вследствие сильного ее упадка, так напугал сейм, что закон о восстановлении прежних прав некатоликов прошел.
Это вызвало большое неудовольствие, в результате которого явился проект Пулавского о всеобщей конфедерации против русских и диссидентов, подписанный в местечке Баре, около турецкой границы 29 февраля 1768 года восемью конфедератами, причем маршалами были избраны Пулавский и граф Красинский. Конфедерация названа “барской”. Польша быстро стала покрываться конфедерациями, во главе которых становились лица знатнейших польских фамилий. Русские войска рассеяли конфедератские банды, которые затем попрятались по лесам. Но количество сочувствующих конфедератам видимо возрастало среди мирного населения.
Суворов, произведенный 22 сентября 1768 года в бригадиры, получив приказ о “немедленном выступлении и поспешном следовании”, выступил с полком в ноябре, в самое ужасное осеннее время. Несмотря на крайнее бездорожье, множество болот, частые переправы, сильную непогодь и непроглядную тьму ночей при коротком дне пространство свыше 85 верст было пройдено в 30 дней при образцовом состоянии войск, так что захворало лишь шесть человек и “пропал” один.
В Смоленске Суворов получил в командование бригаду, куда вошел и Суздальский его полк. Всю зиму 1768-69 годов он провел в усиленном обучении своей бригады тому же, чему учил суздальцев, главным же образом – упражнениям во время ночной темноты. Весною Суворов был спешно вытребован с войсками в Варшаву. Край, по которому пришлось следовать ему, находился в крайне возбужденном состоянии. На каждом шагу можно было ожидать нападения, так что войска находились всегда в полном вооружении. Тем не менее, путь до 600 верст благополучно был совершен в 12 дней.
Главное начальство над войсками в Польше было поручено фон Веймарну, обладавшему некоторой военной опытностью, но педанту и мелочно самолюбивому человеку. До прибытия Суворова в Варшаве чувствовали себя весьма тревожно под влиянием слухов о конфедератах, о которых тем не менее совершенно даже не собирали должных сведений. В августе 1769 года, едва Суворов успел прибыть в Прагу, как Веймарн, не стесняясь даже ночною порою, потребовал его к себе. Ему поручено было немедленно собрать сведения о конфедератском отряде маршала Котлубовского, в котором молва насчитывала около 8 тысяч человек, угрожавших будто бы Варшаве немедленным нападением. Суворов безотлагательно предпринял рекогносцировку и фактически доказал, что в банде Котлубовского насчитывалось лишь несколько сот человек, и Варшаве не угрожает никакой опасности.
В это время сыновья маршала Пулавского, Франц и Казимир, разъезжая по Литве с большими конфедератскими силами, возбуждали шляхту к восстанию. Ввиду этого, в последних числах августа в Литву был послан Суворов с небольшим отрядом войск (2 батальонами, эскадроном, 50 казаками и 2 полевыми орудиями) для подкрепления войск, имевшихся уже на месте. Он поспешно направился к Бресту и при этом был до крайности сконфужен и оскорблен как человек военный, когда узнал в пути, что на одной высоте с отрядом конфедератов двигаются по флангам его два сильных русских отряда: Ренна и Древица (в 1,5 и 2 тысячи человек). Очевидно, не нужно было тревожить Суворова из Варшавы, если на месте имелось достаточно сил, чтобы давным-давно уже совершенно уничтожить конфедератский отряд. Чтобы сохранить за собою Брест, Суворов оставил там часть своего малочисленного отряда, а с остальными (всего лишь 400 человек при двух пушках) он шел всю ночь. На рассвете встретился с патрулем Ренна в количестве 50 человек и присоединил их к себе. Около полудня, верстах в 70 от Бреста, близ деревни Орехово произошел жаркий и упорный бой с 2 тысячами конфедератов, закончившийся полным поражением их.
После этого Суворов получил назначение командовать Люблинским районом, куда непосредственно и отправился из-под Орехова. Этот район холмист, горист, болотист и лесист. Дороги – отвратительные: или песчаные, или болотистые. Реки широки и глубоки, горного характера. Монастыри и многие замки укреплены и годны к обороне. Если прибавить к этому еще и соседство австрийской границы, будет понятно громадное преимущество в положении конфедератов, превосходно знавших притом каждую местность и могших рассчитывать всегда и везде на поддержку населения. Наоборот же, операции русских войск были до крайности затруднены. Расположившись в Люблине, Суворов сделал его центром своего района, откуда он зорко наблюдал за всеми вновь образующимися бандами, – и быстро летел, разбивал. Это была замечательно удалая и блестящая по успеху партизанская война, доставлявшая всему корпусу Суворова (менее 4 тысяч человек) самую сложную, разностороннюю боевую практику.
С 1 января 1770 года Суворов был произведен в генерал-майоры. Он вполне владел своим районом, держа в страхе непокорных и в послушании нерешительных. Тем не менее, он очень тяготился, что по недостатку войска, отвлеченного войною с Турцией, невозможно было нанести удара сильного, решительного. А он так жаждал дела большого, серьезного, ответственного. Кроме того, были и весьма серьезные поводы к неудовольствию и раздражению.
Прежде всего, Суворов не мог уважать Веймарна, как человека недостаточно авторитетного и сведущего, что Суворов неоднократно давал понять ему в своих письмах. Кроме того, Суворов вынужден был протестовать в самой резкой форме против того незаслуженного внимания и покровительства, которое оказывалось Древицу, немцу по происхождению, человеку бездарному в военном отношении и прямо-таки недобросовестному.
Систематический разгром конфедератских банд сильно отрезвил поляков; но объявление Турцией войны России вновь несколько окрылило их надежды, и они предавались самым розовым ожиданиям от Турции. Франция же, убедившись, что натравливание ею Турции на Россию принесло большую пользу последней, быстро покрыв наши войска на турецком театре войны громкими победами, решилась оказать полякам даже и материальную помощь в борьбе с Россией.
Герцог Шуазель, управлявший во Франции военным и иностранных дел министерствами, задался целью систематически противодействовать возраставшему могуществу России. С этой целью, независимо от искусственного восстановления Турции против России, Шуазель послал в Польшу генерала Дюмурье, который и открыл кампанию в 1771 году, по началу дела довольно удачную. Конфедераты провели всю зиму в горах, и соседний с ними краковский русский отряд был так небрежен и беспечен, что вовсе даже не догадывался о существовании бок о бок с собою очень опасного противника. Поэтому в ночь на 18 апреля русские войска, неожиданно атакованные на всех пунктах преобладающими силами конфедератов, были отброшены за Вислу со значительным уроном, и вся равнина была занята конфедератами. Успех большой, тем более, что Дюмурье сразу же укрепился на новом месте. Но к удивлению даже этот, прямо случайный успех послужил во вред конфедератам. У них так закружились головы, что совершенно исчезла всякая дисциплина, которая и без того всегда была слаба. Никто не желал исполнять служебных обязанностей. Начались пиры, картежная игра, бесконечные попойки. Дюмурье, приведенный в отчаяние безобразным поведением конфедератов, сурово наказывал их, даже расстреливал, но ничто не помогало. Они опомнились только тогда, когда на них обрушился Суворов с обычной своей быстротою и энергией. Двинувшись из Люблина к Кракову, он разогнал по пути несколько партий и приблизился к местечку Лонцкороне, верстах в 28 от Кракова. Местечко моментально было занято, но штурм замка не удался. Три атаки были отбиты с большим уроном. В строю почти не осталось офицеров. Суворов был оцарапан и под ним ранена лошадь. Отступление сделано медленно, в полном порядке.
Согласно своему обыкновению, Суворов намеревался немедленно же поправить лонцкоронское дело, но на это не оказалось времени, так как к Кракову стягивались партии конфедератов Пулавского и Саввы. Узнав об этом, Суворов двинулся туда же.
Прибыв в Люблин, Суворов нашел там распоряжение Веймарна немедленно следовать в Краков, куда поспешно стягивались все главнейшие силы конфедератов. На пути к Кракову Суворов разбил одну конфедератскую партию, затем, перейдя за Краков, отбросил другую партию, и так быстро подступил к монастырю Тынцу, что конфедераты, состоявшие только из конницы, были застигнуты совершенно врасплох. Они спали, а лошади их были расседланы. Но несколько часов, безрезультатно потраченных на вторичную атаку Тынца, дали возможность Дюмурье несколько прийти в себя, оправиться и стянуть хоть некоторую часть своих войск, – что сильно затруднило переход русских к Лонцкороне, который пришлось производить под огнем оправившихся конфедератов, занимавших высоты.
Это происходило 10 мая. Под командой Суворова состояло около 3,5 тысяч человек. У Дюмурье было несколько более, притом – почти одной конницы. Но замечательно выгодная позиция давала ему право считать себя прямо-таки непобедимым. Так именно и смотрел на это Дюмурье, настолько уверенный в победе, что он боялся только одного – как бы Суворов не уклонился от боя. Этого, однако, не случилось. Напротив, словно вихрем взлетели на “твердыню” казаки и карабинеры, а за ними сплошной лавиной неслась пехота. Конфедераты пришли в ужас от неожиданности и сплошной массой, почти без выстрела, обратились в постыдное бегство. Напрасно Дюмурье из сил выбивался, чтобы сколько-нибудь ободрить их и устроить: на него никто не обращал внимания. Напрасно Сапега пытался ударами сабли остановить свои бегущие войска: он был заколот ими же.
Лонцкоронское сражение было делом моментальным, как порыв урагана: оно продолжалось всего около получаса. Только Валевский, занимавший неприступный левый фланг позиции, и Дюмурье с небольшим отрядом французов отступили в порядке; все же остальное было побито или беспорядочно бежало. Лонцкоронское поражение произвело потрясающее впечатление. Дюмурье вскоре же уехал во Францию, навсегда отказавшись от дела поляков. Таким образом, конфедераты были окончательно разбиты. Но остался еще Пулавский – инициатор дела, самый энергичный и способный из всех. Он не принимал участия, потому что считал неудобным, чтобы иностранец стоял во главе самого кровного патриотического дела.
Ввиду намерения Пулавского отправиться в Литву, Суворов настиг его отряд под Залесьем, и 22 мая произошел бой, окончившийся бегством отряда Пулавского. Сам же Пулавский, ввиду того, что путь ему в Литву прегражден, направился по дороге к Люблину, причем Суворов горячо преследовал его. Намереваясь пробраться к венгерской границе, Пулавский, чтобы обмануть бдительность Суворова, оставил ввиду его свой арьергард, приказав ему продолжать отступление в прежнем направлении; сам же с большею частью отряда обошел Суворова, зашел в тыл ему и направился по прежнему своему пути. Суворов был так восхищен, когда узнал об этой остроумно-хитрой выходке Пулавского, что в знак уважения к нему послал ему на память самую любимую свою табакерку.
После погрома конфедератских отрядов в Польше большим соблазном для уцелевших приверженцев конфедерации служил литовский великий гетман, граф Огинский. Уклоняясь от открытого участия в деле конфедератов, он, тем не менее, тайно оказывал им внимание и поддержку. Когда же наконец Огинскому категорически было заявлено требование или распустить войска (около 3 – 4 тыс. человек), или переменить позицию, он изъявил готовность повиноваться, если получит удостоверение в своей безопасности. Но это оказалось только плутовской уловкой, чтобы выиграть время для внезапного нападения, которое и было произведено в ночь на 30 августа 1771 года. Огинский напал на отряд того самого полковника Албычева, который вел с ним переговоры, и большую часть отряда взял в плен. Албычев же был убит. Учинив такое предательство, Огинский объявил манифестом о своем присоединении к конфедерации.
В это время Веймарн, не имея, по-видимому, никакого понятия о состоянии войск Огинского и передвижении их, рассылал положительно, можно сказать, сверхъестественные “предписания” подведомственным ему военачальникам, в том числе и Суворову. В общем, предписания эти такого свойства, что точное исполнение их неминуемо привело бы даже к полному разгрому русских войск.
На долю Суворова, например, выпали четыре предписания: от 23 и 31 июля, от 29 августа и 1 сентября. Сущность их сводилась к тому, чтобы Суворов, невесть почему и для чего, снял все посты, собрал людей в Люблине и “держал их вкупе”, но никуда бы не отлучался, а ожидал бы распоряжений и наблюдал за Огинским. Главное же – все эти предписания, начиная с первого, имели запоздалый характер. Суворов же был слишком крупной личностью, чтобы отказаться от почина, когда он вызывался необходимостью, только вследствие неполучения соответствующих инструкций. А потому, как только он убедился в большой опасности от Огинского в случае промедления, он немедленно же двинулся навстречу ему, о чем и сообщил Веймарну.
Это самовольное отправление Суворова в дальнюю экспедицию было сделано им так умно и предусмотрительно, что осталось совершенно невыполненным нелепейшее и крайне вредное распоряжение Веймарна о “снятии всех постов”. У Суворова же все осталось на своих местах, с сохранением существовавшей связи между отдельными армиями. Иначе говоря, только благодаря самовольным распоряжениям Суворова прямо в отмену всех “предписаний” Веймарна, этот последний не только избавился от позора непростительно ошибочных своих распоряжений, но и оказался даже как бы причастным победной славе, вместо подготовлявшегося им, по неведению, поражения...
Суворов настиг в местечке Столовичах Огинского, в распоряжении которого состояло в это время в общей сложности до 7 тысяч человек войска. В передовом же отряде Суворова было в это время только около 822 человек, и он рассчитывал на некоторые подкрепления из других отрядов. Но несмотря на крайнюю малочисленность своих войск, он считал невозможным откладывать нападение, чтобы не упустить неприятеля. Нападение было произведено в ночную пору и так удачно, что местечко очень быстро было захвачено русскими, а неприятель в паническом страхе обратился в бегство чуть не поголовно. Сам Огинский едва спасся, вскочив на коня и ускакав в поле, где массами бродили в беспорядке безоружные, как бы обезумевшие от ужаса беглецы, не хотевшие слушать никаких увещеваний и советов. На заре русские были уже полными хозяевами в Столовичах, из которых неприятель был окончательно удален, а находившиеся в плену русские из отряда Албычева были освобождены и присоединились к войскам Суворова.
Но в местечке стояла только часть войск Огинского; большинство же их находилось поблизости, в лагере на небольших высотах. Поэтому, как только рассвело, Суворов немедленно повел свои войска в атаку на лагерь, нимало не смущаясь изумительной их малочисленностью, что, однако, слишком уж резко бросалось в глаза ввиду наступившего дня. Суворов же был хорошим психологом: он был твердо уверен, что бежавшие в лагерь из Столович давно уже деморализовали войска своими рассказами о поражении. Вот почему Суворов без всяких колебаний и сомнений приказал 70 человекам карабинеров атаковать неприятельскую конницу, в которой было не менее 500 человек. Такова же была и пропорция между пехотой обеих сторон. Результат получился поразительный. Горсть русских карабинеров опрокинула многочисленную неприятельскую кавалерию. Так же быстр и блестящ был и успех пехоты, так что к 11 часам дня битва закончилась полным разгромом всего отряда Огинского. Сам он едва спасся бегством в Кенигсберг с десятком гусар. Бегство это еще более усилило блеск и значение столовичской победы. Главный же штаб и свита Огинского, находившиеся в Пинске, были захвачены Суворовым.
Донося 13 сентября Веймарну об одержанной победе, Суворов говорит: “теперь пора мне туда, откуда пришел”. И к 29 сентября он был уже в Люблине. Но не так отнесся к этой победе Веймарн. Он тяжко обвинил Суворова в самовольстве и вовсе даже не признал его заслуг в столовичской победе, которая будто бы одержана, по его словам, “счастием оружия Ея Императорского Величества и храбростью славных наших войск”. Словом, зависть и злоба совсем помутили ум Веймарну; но военная коллегия, куда он обратился с клеветническими доносами на ни в чем не повинного Суворова, не обратила внимания на его обвинения как на пристрастные и ложные.
На место Веймарна в Варшаве был назначен Бибиков. Между ним и Суворовым сразу установились наилучшие отношения. Засвидетельствовав Суворову письменно об его опытности, искусстве, познаниях и заслугах, Бибиков вполне благоразумно предоставил личному его усмотрению распределение и разделение войск, спрашивая его мнения относительно вопросов наибольшей важности.
С началом 1772 года, то есть переходом к Бибикову начальствования нашими войсками в Польше, принято было решение – покорить все укрепленные места, находившиеся еще во власти конфедератов. А так как в этих укреплениях сидело немало и французов, то Франция пожелала оказать России противодействие в этом отношении. С этой целью вместо Дюмурье, так постыдно ретировавшегося из Польши, явился генерал-майор барон де Виомениль с хорошим запасом денежных средств и целой партией переодетых офицеров и унтер-офицеров.
Первый дебют Виомениля, как и Дюмурье, был удачен. Пользуясь небрежностью и неспособностью лица, начальствовавшего в Кракове русским отрядом и заведовавшего этим городом, Виомениль, при содействии краковских жителей и духовенства, ночью тихонько проник в краковский замок, который и удержал за собой, успев даже стянуть туда несколько войск. Узнав об этом, Суворов был крайне возмущен оплошностью своего подчиненного и прибыл в Краков 29 января, соединившись с Бронницким, командовавшим пятью польскими коронными кавалерийскими полками.
Осаждая краковский замок, Суворов вместе с тем и сам находился в серьезном осадном положении от конфедератских партий, задавшихся целью заставить русских снять блокаду Кракова. Тем не менее, все-таки успели обрушить часть стены около ворот крепости, пробить брешь и произвести несколько пожаров. Во избежание кровопролития Суворов послал в замок извещение, что для штурма все готово, и если гарнизон не сдастся, – будет весь истреблен... После непродолжительных переговоров Суворова с французским генералом Шуази, начальствовавшим в замке, 12 апреля была заключена капитуляция, в которой между прочим было оговорено, что французы сдаются не военнопленными, а просто пленными, так как войны между Россией и Францией не было. Сдача произошла 15 апреля.
За взятие краковской крепости Екатерина II наградила Суворова 1 тысячей червонцев; войскам же, участвовавшим в этом деле, назначила для раздачи 10 тысяч рублей.
Не покидая Кракова, Суворов принялся деятельно завершать конфедератскую войну. Он овладел хорошо укрепленным городом Затор и предпринял осаду Тынца и Лонцкороны. Но именно в этот момент в краковскую область вступили австрийские войска... Вскоре был подписан договор о разделе Польши между Россией, Пруссией и Австрией. Суворов же получил новое назначение – в Финляндию, так как предполагались со стороны шведского короля враждебные замыслы по отношению к России.
Глава IV. Турецкая война. 1773 – 1774.
Вовлечение Францией Турции в войну с Россией. – Назначение Суворова на турецкий театр войны. – Две битвы под Туртукаем. – Гирсовский пост и большая победа. – Козлуджи и отъезд Суворова из армии
Жестоко поплатилась Турция, так безрассудно вовлеченная Францией в войну с Россией. Война вскоре приняла крайне неблагоприятный для Турции оборот. Тем не менее, Россия крайне тяготилась искусственно вызванной по проискам Франции войной с Турцией. Но так как последняя упорно не соглашалась признать требуемой Россией независимости крымских татар, то, потратив весь 1772 год и часть 1773 года на переговоры, вновь пришлось взяться за оружие.
В это именно время и появился на театре турецкой войны Суворов. Предполагавшаяся война со Швецией оказалась вздором. А потому Суворов энергически принялся за осуществление давнего своего желания – попасть на турецкий театр войны, что без труда удалось ему ввиду боевой его славы.
Представившись в Яссах главнокомандующему дунайской армией графу Румянцеву, Суворов получил назначение в дивизию генерал-поручика графа Салтыкова, который дал ему в командование отряд, находящийся под Негоештским монастырем, куда и прибыл 5 мая 1773 года. В то время Турция еще пользовалась ореолом грозной, воинственной державы. Но именно войнам екатерининского времени, – к рассмотрению которых мы обращаемся теперь, – принадлежит уничтожение этого ореола. Один Суворов сделал в этом отношении более всех других.
Из Петербурга более полугода уже требовали немедленного перехода за Дунай и занятия всего края до Балканов. Но в Яссах относились к делу совершенно иначе и даже считали петербургский план вовсе неосуществимым. Суворов сразу оценил всю важность этого плана, и по мере сил стремился всегда к его осуществлению. Отряд Суворова составлял оконечность левого фланга дивизии графа Салтыкова и служил связью с отрядом генерала Потемкина, ставшего вскоре всесильным временщиком. Здесь, под Туртукаем, было чрезвычайно много турок, зорко следивших за русскими на другом берегу Дуная.
Едва Суворов успел прибыть к месту своего назначения, как от него потребовали разведок на Туртукай. Он обратил внимание Салтыкова на крайнюю малочисленность своего отряда (около 500 человек пехоты) против четырехтысячного отряда турок. Но просьба Суворова была оставлена без внимания. И это почти заурядно повторялось в военной деятельности Суворова: у него, выступавшего обыкновенно в самых опасных предприятиях, почти всегда бывало изумительно мало войска; у начальников же отрядов, соседних с ним и обыкновенно бездействовавших, сосредоточивались в это время большие количества войск, содействием которых, однако, Суворову очень редко удавалось пользоваться.
8 мая Суворов произвел разведки на Туртукай, причем опрокинул и обратил в бегство отряд турок около 900 человек. Сообщая Салтыкову об этой стычке, Суворов еще раз повторил на разные лады и убедительно доказывал, что у него слишком мало пехоты. Но опять-таки – никакого результата. Тогда Суворов назначил атаку в тот же день, когда турки были отбиты с таким поразительным уроном. А чтобы скрыть малочисленность своих войск, он предпринял ночную переправу через Дунай, имеющий там около 300 саженей, буквально перед носом у неприятеля и вместе с тем предписал в своей “диспозиции” поистине лихую “ночную атаку с храбростью и фурией сначала на один турецкий лагерь, потом на другой и, наконец, на третий”. Решаясь на такое предприятие, Суворов хорошо знал, что у этих лагерей, помимо многочисленного войска, имелись еще и четыре сильные батареи, занимавшие самые выгодные позиции.
В ночной темноте произошла переправа через Дунай в полном порядке. Ее заметил неприятель, открывший сильный огонь. Тем не менее, переправа совершилась замечательно благополучно, при незначительной потере лошадей и людей. В ночную же пору атаками были взяты один за другим три неприятельских лагеря с их батареями, а затем – и город Туртукай, моментально очищенный от засевших в нем турок, который вскоре же был взорван порохом и выжжен дотла.
Разгром был кончен к 4 часам ночи. Бились с таким ожесточением с обеих сторон, что пленных вовсе не было. С нашей стороны около 200 убитых и раненых; у неприятеля же около полутора тысяч человек легло на месте. Еще до солнечного восхода Суворов уведомил Салтыкова о своей победе.
Жестоко поплатилась Турция, так безрассудно вовлеченная Францией в войну с Россией. Война вскоре приняла крайне неблагоприятный для Турции оборот. Тем не менее, Россия крайне тяготилась искусственно вызванной по проискам Франции войной с Турцией. Но так как последняя упорно не соглашалась признать требуемой Россией независимости крымских татар, то, потратив весь 1772 год и часть 1773 года на переговоры, вновь пришлось взяться за оружие.
В это именно время и появился на театре турецкой войны Суворов. Предполагавшаяся война со Швецией оказалась вздором. А потому Суворов энергически принялся за осуществление давнего своего желания – попасть на турецкий театр войны, что без труда удалось ему ввиду боевой его славы.
Представившись в Яссах главнокомандующему дунайской армией графу Румянцеву, Суворов получил назначение в дивизию генерал-поручика графа Салтыкова, который дал ему в командование отряд, находящийся под Негоештским монастырем, куда и прибыл 5 мая 1773 года. В то время Турция еще пользовалась ореолом грозной, воинственной державы. Но именно войнам екатерининского времени, – к рассмотрению которых мы обращаемся теперь, – принадлежит уничтожение этого ореола. Один Суворов сделал в этом отношении более всех других.
Из Петербурга более полугода уже требовали немедленного перехода за Дунай и занятия всего края до Балканов. Но в Яссах относились к делу совершенно иначе и даже считали петербургский план вовсе неосуществимым. Суворов сразу оценил всю важность этого плана, и по мере сил стремился всегда к его осуществлению. Отряд Суворова составлял оконечность левого фланга дивизии графа Салтыкова и служил связью с отрядом генерала Потемкина, ставшего вскоре всесильным временщиком. Здесь, под Туртукаем, было чрезвычайно много турок, зорко следивших за русскими на другом берегу Дуная.
Едва Суворов успел прибыть к месту своего назначения, как от него потребовали разведок на Туртукай. Он обратил внимание Салтыкова на крайнюю малочисленность своего отряда (около 500 человек пехоты) против четырехтысячного отряда турок. Но просьба Суворова была оставлена без внимания. И это почти заурядно повторялось в военной деятельности Суворова: у него, выступавшего обыкновенно в самых опасных предприятиях, почти всегда бывало изумительно мало войска; у начальников же отрядов, соседних с ним и обыкновенно бездействовавших, сосредоточивались в это время большие количества войск, содействием которых, однако, Суворову очень редко удавалось пользоваться.
8 мая Суворов произвел разведки на Туртукай, причем опрокинул и обратил в бегство отряд турок около 900 человек. Сообщая Салтыкову об этой стычке, Суворов еще раз повторил на разные лады и убедительно доказывал, что у него слишком мало пехоты. Но опять-таки – никакого результата. Тогда Суворов назначил атаку в тот же день, когда турки были отбиты с таким поразительным уроном. А чтобы скрыть малочисленность своих войск, он предпринял ночную переправу через Дунай, имеющий там около 300 саженей, буквально перед носом у неприятеля и вместе с тем предписал в своей “диспозиции” поистине лихую “ночную атаку с храбростью и фурией сначала на один турецкий лагерь, потом на другой и, наконец, на третий”. Решаясь на такое предприятие, Суворов хорошо знал, что у этих лагерей, помимо многочисленного войска, имелись еще и четыре сильные батареи, занимавшие самые выгодные позиции.
В ночной темноте произошла переправа через Дунай в полном порядке. Ее заметил неприятель, открывший сильный огонь. Тем не менее, переправа совершилась замечательно благополучно, при незначительной потере лошадей и людей. В ночную же пору атаками были взяты один за другим три неприятельских лагеря с их батареями, а затем – и город Туртукай, моментально очищенный от засевших в нем турок, который вскоре же был взорван порохом и выжжен дотла.
Разгром был кончен к 4 часам ночи. Бились с таким ожесточением с обеих сторон, что пленных вовсе не было. С нашей стороны около 200 убитых и раненых; у неприятеля же около полутора тысяч человек легло на месте. Еще до солнечного восхода Суворов уведомил Салтыкова о своей победе.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента