Страница:
– Ну да, если забыть о твоем отношении к вышиванию и к вареной репе. Но иногда ты меня очень беспокоишь. Дорогая, ты вовсе не обязана завоевывать каждого встречного мужчину. Если ты решила, что его светлость не будет твоей первой… жертвой, как ты это называешь, тогда, пожалуйста, можешь с ним больше не видеться. Хотя я этого не одобряю.
– А я и не собираюсь завоевывать каждого… Знаешь что, Лидия? Иногда я сама себе не нравлюсь. Этот сезон обещал быть очень интересным и веселым. Лондон, балы, всякие развлечения… Я ждала этого с самого детства, как ничего другого! Я не задумывалась о дальнейшей жизни, как все мне твердили. А потом появился он. Ах, если бы я могла отказаться от поездки! Он сбивает меня с толку, этот несносный человек!
Лидия внимательно посмотрела на сестру, затем улыбнулась:
– Николь, да ты не влюблена ли?
– Не говори глупостей!
– Я и не говорю, но, думаю, здесь что-то есть. Подумать только, какие планы ты строила, как хвасталась – и достаточно одного мужчины, чтобы все твои планы рассеялись, как дым! Теперь ты понимаешь, Николь? Выбираешь не ты, а твоя судьба.
– Может быть, за кого-то и судьба, но только не за меня. Ну все, идем. Нам же сказали, чтобы мы не заставляли лошадей застаиваться.
– Я и не собираюсь медлить. Почему-то я дождаться не могла этой прогулки! – сказала Лидия, возвращаясь к лестнице, и Николь вдруг заметила, что ее сестра, вообще не отличавшаяся бодростью и энергией, а с прошлого июня ставшая еще более тихой и грустной, повеселела и в глазах ее появился живой блеск.
– Ну а я – нисколько! – проворчала Николь только для того, чтобы доставить своей сестре удовольствие от собственной проницательности, и последовала за нею вниз.
Лукас в очередной раз взглянул на Николь, чье лицо почти полностью скрывали широкие поля модной шляпки из соломки.
Сегодня она весьма холодно поздоровалась с ним, поднялась в коляску так быстро, что он не успел ей помочь, и до сих пор не сказала и десяти слов.
Ее сестра и Флетчер ехали следом за ними, и каждый раз, когда он оборачивался посмотреть, не разделили ли их другие экипажи, он видел, что они оживленно разговаривают, а Флетчер размахивает своими длинными руками, очевидно знакомя ее с достопримечательностями города.
Судя по безразличному выражению обычно живого лица Николь, ее совершенно не интересовали ни город, ни его жители. А главное – он сам. Она сидела, чинно сложив руки на коленях и устремив взгляд на дорогу, и всякий раз, когда он пытался завязать разговор, отвечала или молчаливым кивком, или односложными словами.
Спустя тридцать минут терпение Лукаса лопнуло.
– Ваш брат предупредил вас, чтобы вы вели себя прилично?
Она повернулась к нему, явно задетая за живое:
– Что такое?! Почему вы спрашиваете?
– Не знаю. Если бы я был вашим братом – к счастью, я не он, потому что это было бы крайне неловко, принимая во внимание мою далеко не братскую симпатию к вам, – при ваших манерах я вообще не разрешал бы вам выходить из дому.
Николь едва заметно улыбнулась.
– Думаю, милорд, вам не следовало этого говорить.
– Разумеется, не следовало. Но если уж вы решили относиться ко мне с неприязнью, я тоже могу себе позволить удовольствие говорить с вами честно и откровенно.
– Я вовсе не отношусь к вам неприязненно, – вызывающе вздернув подбородок, заявила она. – Иначе я не поехала бы с вами в одной коляске. Я никогда не делаю того, чего не хочу.
Он не удержался от того, чтобы не поддразнить ее:
– Ага, следовательно, сегодня у вас было желание поехать со мной! В таком случае прошу извинить мою ошибку – мне показалось, мое общество неприятно вам.
Она опять прикусила губку и вновь устремила взгляд на дорогу.
– Вы бываете положительно невыносимым! – надменно пробормотала она.
Лукас не помнил случая, чтобы когда-либо слышал от женщины подобные замечания. Скорее всего, такого просто не случалось. Ни его мать, ни няня, ни одна из молодых леди, неукоснительно соблюдающих вежливые и приятные манеры – по правде, наводящие на него отчаянную скуку, – чтобы завлечь его в сети брака, не осмеливались разговаривать с ним таким тоном.
– Что ж, еще раз прошу меня извинить, – сказал он, подстегнув лошадей, как только они выехали за пределы Лондона. – Еще что-нибудь?
– В каком смысле? А! Вы хотите сказать, раздражает ли меня в вас еще что-нибудь?
Лукас с трудом сохранял хладнокровие.
– Не думаю, чтобы я именно так выразился. Впрочем, да. Прошу вас, не стесняйтесь, загляните в список моих прегрешений и разом излейте на меня все свое возмущение. Это будет милосерднее.
Он не удивился бы, если бы от гнева у Николь пар вырвался из ноздрей, но она набрала воздуха и стала загибать пальчики в перчатках, перечисляя свои претензии:
– Во-первых, вы очень странно смотрите на меня, и это выводит меня из равновесия. Во-вторых, я приехала в Лондон развлекаться, а не подцепить себе мужа, поэтому для меня не имеет никакого значения, как вы ко мне относитесь. В-третьих, мне не нравится то, как я… Нет, это все. Я закончила.
– Вы уверены? А мне все-таки хотелось бы услышать третий пункт ваших претензий.
– Тогда вас ожидает разочарование, – твердо заявила Николь и вдруг вздохнула. – Вы когда-нибудь мечтали о чем-либо, милорд? Причем очень долго, на протяжении многих месяцев, даже лет! Вы мечтаете… Нет, скорее, очень точно представляете себе, какой будет ваша жизнь, потому что вы уверены в себе и в своих желаниях, четко сознаете, почему вам хочется именно такой жизни. А потом… А потом все вдруг идет совсем не так…
Лукас сразу догадался, что неожиданно для себя самой девушка затронула вопрос, имеющий для нее первостепенное значение. Поэтому он постарался ответить ей как можно более беззаботно, намеренно решив не упоминать о мечтах и ожиданиях отца и своих собственных, чтобы его ответ не прозвучал слишком серьезно.
– Нет, пожалуй, так мне не приходилось мечтать. Видите ли, жизнь моя складывалась довольно приятно и благополучно. Я не боюсь разочароваться в своих желаниях, и, поскольку у меня есть почти все, что мне нужно, я нахожу нецелесообразным тратить время на мечты о чем-то еще. Это было бы уже эгоизмом, что я нахожу признаком дурного тона.
Она быстро взглянула на него, и в ее красивых глазах промелькнуло выражение боли.
– Вот как? Значит, я эгоистка? Что ж, пожалуй. Я думаю только о себе и о своих удовольствиях. Я забочусь только о своем счастье. Мне хочется веселья, удовольствий, приключений и… ощущения полной свободы. И вы… Вы меня раздражаете, потому…
И вдруг Лукаса осенило. Николь действительно приехала в Лондон развлекаться и, в отличие от других дебютанток, вовсе не мечтала о замужестве. А он встал у нее на пути, не дает ей жить спокойно и беззаботно.
Он отлично понимал девушку и даже сочувствовал ей – ведь Николь тоже совсем не вовремя появилась в его жизни.
Принимая во внимание ее откровенность, Лукас решил не притворяться, что не понимает ее состояния.
– Вы считаете, мне лучше исчезнуть и снова появиться года через два? – спросил он, свернув на малоезженую тропу, ведущую через луг. – По правде говоря, меня бы это устроило.
– Обычно люди не говорят друг с другом вот так… открыто и честно. – Николь в замешательстве сплела пальцы рук. – Лидия в обморок упала бы, если бы услышала наш разговор. А Шарлотта закатила бы глаза и стала бы отчитывать меня за то, что я вечно ухитряюсь поставить себя в неловкое положение и никак не научусь вести себя прилично. И Раф… Но нет, Рафу об этом не сказали бы, чтобы не расстраивать его. Мужчинам спокойнее, когда они ничего не знают.
Лукас скрыл улыбку, пощипав себя за верхнюю губу.
– И все стали бы говорить вам, что вы неисправимы, да?
– Да, и еще много всего в этом духе. Но думаю, вы можете не исчезать. Все равно вы уже испортили мне все веселье.
Если бы Лукас вздумал пересказать этот разговор Флетчеру – чего он, естественно, не собирался делать, – его друг сказал бы, что леди Николь отчаянно в него влюбилась… что дало бы ему возможность и дальше поддразнивать Лукаса намеками на их отношения с Николь. Флетчер до сих пор ломает голову над смыслом их разговора о луже, чувствуя в нем не очень приличный подтекст, но никак не может понять, в чем здесь соль.
Но Лукас был далек от того, чтобы поверить в любовь Николь. Настоящая любовь так быстро не возникает. Между ними с первого взгляда зародилась взаимная симпатия, возможно, даже влечение, но это еще не любовь.
Сейчас Лукасу было не до любви, как, видимо, и Николь. Не ее вина, что она молода и неопытна и потому не догадывается о физической природе возникшего между ними влечения. И если бы он просветил ее на этот счет, она имела бы полное право ответить ему пощечиной и разорвать с ним знакомство.
– О каких развлечениях вы думали, когда ехали в Лондон? – спросил он наконец, отбросив другие темы, которые могли оказаться для него западней.
Она снова пожала плечами, но затем все-таки заговорила:
– Ну, о всяких приключениях. Обо всем новом, интересном и… захватывающем. Ведь я всю свою жизнь провела в деревне. Например, мне никогда не приходилось править лошадью, тем более кататься в коляске.
– Да ну? И вы думаете, мне стоило бы научить вас этому искусству?
Она живо повернулась к нему:
– Однажды я правила лошадью, запряженной в карету Рафа! Это было в Ашерст-Холл.
– Леди Николь, – совершенно серьезно сказал Лукас, – если я помогу вернуть вам веселое настроение, которое, как вы утверждаете, я вам испортил, благоволите больше не огорчать меня столь явной ложью. Договорились?
Она ослепительно улыбнулась ему.
– Наш кучер Джон разрешал мне садиться рядом и учил меня держать вожжи. А потом я привязала старые вожжи к стулу у себя в спальне и упражнялась несколько месяцев, пока не убедилась, что все делаю правильно. Это почти то же самое, что управлять на деле.
– Да, примерно так же, как мел похож на сыр. Что ж, посмотрим, чему научил вас кучер.
Надеясь, что она хотя бы отчасти сказала правду, он передал ей вожжи и с удивлением увидел, как ловко она пропустила их между пальцами.
Его призовая пара гнедых мгновенно почувствовала разницу в манере держать вожжи, и Юпитер, левый передний, сразу ускорил рысь, чтобы испытать нового возницу.
– Ну нет, не шали! – закричала Николь, натянула вожжи и без труда осадила Юпитера. – Ты же не хочешь попробовать хлыста, верно? – спросила она, взглянув на длинный кнут, стоявший в стойке справа от Лукаса.
– Отлично! – похвалил Лукас и спросил, не желает ли она попробовать хлестнуть лошадь, но девушка покачала головой, не отрывая сосредоточенного взгляда от дороги. – Скоро будет крутой поворот налево. Вы все еще играете?
– Если вы не отказались! – восторженно ответила Николь. – Наверное, Лидия там умирает от страха!
– Бедняжка! Она может оказаться в опасном положении, если, глядя на нее, Флетчер упадет в обморок и рухнет с сиденья. Он у нас такой впечатлительный! – заметил Лукас, придя в отличное расположение духа. – Ого, леди Николь, превосходно! Только вы свернули слишком резко и колесами проехались по кустам.
– Правда? Нужно будет это отработать. А у леди из высшего общества принято самим править лошадьми?
– Пожалуй, среди очень немногих, да и те уже давно не дебютантки.
– Это хорошо. Значит, я буду первой, – сказала она.
Он указал ей на широкий луг и объяснил, что нужно натянуть вожжи и остановиться.
Лукас ставил коляску на тормоз, когда к ним приблизился экипаж Флетчера.
– Кажется, я догадываюсь! Вы хотите, чтобы я сказал вашему брату, что вам нужно иметь собственный выезд.
Она на мгновение нахмурила брови – это было восхитительно, – затем у нее на щеке появилась ямочка.
– Я об этом не подумала. Неужели вы это сделаете?
– Нет, конечно, даже если бы вы приставили мне к виску пистоль и уже сосчитали до двух, – весело ответил он. – Но если вы согласитесь еще раз покататься со мной, я позволю вам править моими лошадьми. Я говорю про парк. Улицы Лондона – это совершенно другое дело.
– Лукас! – крикнул Флетчер. – Я ошибся или действительно видел, что леди Николь держала поводья? Ее брат сломает тебе шею, если она сломает свою!
– Да, Флетчер, спасибо за предупреждение, – кивнул Лукас и осведомился, не желает ли кто-нибудь остановиться и подкрепиться в маленькой гостинице в миле от Лондона, которую они будут проезжать.
Все единодушно выразили мнение, что это было бы замечательно, и Лукас стал разворачиваться на лугу, чувствуя, что Николь следит за каждым его движением, очевидно запечатлевая его в памяти. Эта чудесная девушка действительно серьезно относилась к развлечениям, как она их понимает.
– Благодарю вас, – сказала она, когда они возвращались прежней дорогой. – И знаете, я была бы вам очень благодарна, если бы вы показали мне место, где моя Джульетта могла бы вволю набегаться. Она, наверное, обижается на меня, потому что я давно не выезжала из-за этой несносной погоды. И у меня такая изумительная амазонка, что все шею выворачивают, чтобы поглазеть на меня!
– В самом деле? Вы хотите меня предостеречь или быть уверенной, что я произнесу подобающий комплимент, когда увижу вас в ней?
– Милорд? – спросила она, вместо ответа. – Вам не нравится моя правдивость? Признаться, я редко бываю правдивой, так что у меня это получается не очень удачно.
– Леди Николь, я готов пари держать, что у вас все получается исключительно удачно! А лучше всего вам удается вывести из равновесия человека, уверенного в собственной неуязвимости.
– О! – Она прикусила губку, затем кивнула. – Поняла. Что ж, это справедливо.
Лукас рассмеялся, направив лошадь во двор постоялого двора.
– Значит, мы в расчете? – спросил он. – Нам остается только спросить себя, что с нами будет дальше.
Николь быстро взглянула на свою сестру, которой виконт помогал выйти из коляски.
– Я думаю, нам лучше быть друзьями. А вы? Было бы намного… намного спокойнее, если бы каждый из нас воспринимал другого как друга.
– И как долго? – машинально спросил Лукас, который в этот момент думал только о том, как страстно ему хочется поцеловать Николь в соблазнительные полные губки.
– Ну… вероятно, до тех пор, пока нам больше не захочется дружить. Действительно, у нас получается какой-то странный разговор. Я и в самом деле только из деревни, милорд, но уж вы-то человек светский… И я ужасно проголодалась. Как вы думаете, у них есть ветчина? Я обожаю ветчину.
Лукас каким-то чудом удержался от признания: «А я, кажется, начинаю обожать вас».
Гостиница могла похвастаться всего одной отдельной столовой, которую не замедлил занять Лукас, тогда как дам проводили в маленькую спальню под самой крышей, где они могли умыться и привести себя в порядок.
Лидия еще снимала перчатки, когда Николь, бросив на кровать свою шляпку, склонилась над умывальником, плеская на горящие щеки пригоршни холодной воды.
– Как тебе удалось уговорить его светлость дать тебе поводья? – спросила Лидия, развязывая ленты своей шляпки. – Впрочем, стоит ли об этом спрашивать?
Николь вытерла лицо жестким полотенцем и радостно улыбнулась.
– Скорее всего, нет. Это было замечательно, Лидия! Мне так хотелось пустить лошадей галопом! Но я побоялась, что он отберет у меня вожжи. У него превосходные гнедые, гораздо лучше пары виконта.
– Не знаю, лично я не заметила никаких недостатков в лошадях виконта. Кстати, у нас состоялся еще один интересный разговор. Оказывается, у виконта целый выводок младших сестер и вдовая мать, вот почему он не смог позволить себе участвовать в войне. Хотя он ужасно стыдится, что остался дома, тогда как другие мужчины погибли или стали инвалидами, сражаясь за короля. И тогда я сказала ему, что наш дядя и кузены тоже не были на войне, однако все равно погибли страшной смертью. Мы с ним пришли к единому мнению, что безопасность – дело относительное и что безрассудные поступки так же легко могут привести к трагическим последствиям, как и открытая схватка с врагом.
– Очень жаль, что я пропустила этот разговор, – сказала Николь и, сдерживая смех, отвернулась сложить полотенце. – Вероятно, на обратном пути на Гросвенор-сквер вы будете развлекаться спряжением французских глаголов, это тоже будет безумно увлекательно. Но пожалуйста, за ланчем постарайся найти более легкую тему для разговора.
– Но… Но виконт казался очень довольным. И если уж ты такой знаток в светских беседах, расскажи, о чем говорили вы с маркизом?
Пока Лидия мыла руки, а затем аккуратно освежала лицо влажной салфеткой, Николь наблюдала за сестрой, усевшись на край кровати. Да, Лидия – настоящая леди, ей присуща особая женская грация, она и двигается так же, как говорит – плавно, неторопливо, осмотрительно, – не то что Николь, которую недаром все называют сорвиголовой!
Всегда благоразумная и сдержанная, Лидия осторожно ступает по жизненной дороге, а она, Николь, беззаботно шлепает по ней, подумала Николь, довольная таким сравнением.
– Мы с маркизом, – медленно начала она, тщательно подбирая слова, – решили стать друзьями. Нам очень… нам очень хорошо и спокойно друг с другом.
– В самом деле?
«Господи, нет, конечно!» – подумала Николь, чувствуя, как внутри у нее снова все сжалось.
– Ну конечно! Он понимает, что я приехала в Лондон развлекаться, и его вполне устраивает наша договоренность. Понимаешь, я сочла честным сказать ему об этом, потому что, может, он ищет себе жену, как и другие мужчины, которые приехали сюда на сезон… Ну, чтобы он понапрасну не тратил на меня время.
– Николь! Не может быть, чтобы ты сказала ему такое! По-твоему, если маркиз – или любой другой мужчина – заглядывается на тебя, уделяет тебе какое-то внимание, то из этого обязательно следует, что он хочет на тебе жениться? Я знаю, дорогая, ты сказала ему это из самых добрых побуждений и не понимала нескромность и неприличие своего предположения, что его светлость… что он захочет…
– Что ему не терпится жениться на мне? Или, по крайней мере, разделить со мной ложе? – Николь подавила дрожь, надеясь, что она возникла от ужаса, а не от предвкушения. – Только не говори, что ты не почувствовала этого с нашей первой же встречи. Я не настолько наивна, чтобы не понимать, о чем думают мужчины, когда смотрят на меня. Вспомни мистера Хью Хобарта. Он…
– Нет, нет! Замолчи! Не смей говорить о мистере Хью Хобарте, никогда! Тебя могли убить или… еще хуже.
– Лидия, глупенькая, что может быть хуже, чем быть убитой?! Любое другое состояние только временно. И пусть оно неудобно и даже страшно, все равно его можно пережить. Или ты предпочла бы, чтобы я отказалась от жизни из-за того, что в тот день едва со мной не случилось, как ты, когда погиб капитан… О! Прости, дорогая!
Она спрыгнула с кровати и крепко обняла сестру.
– Ты боишься за меня, потому что я за все хватаюсь обеими руками. А я тревожусь за тебя, потому что ты не решаешься протянуть вперед даже одну руку, не пытаешься вернуться к жизни. Я так тебя люблю, Лидия! Это не значит, что тебе обязательно нужно научиться править лошадьми, брать высокие препятствия или отчаянно флиртовать с опасным человеком, потому что это ужасно интересно! Да, мы с тобой двойняшки, но очень разные. У тебя свой путь в жизни. Ты нежная, мягкая и любящая. Пожалуйста, Лидия, люби себя еще сильнее и выйди из тени, куда ты все время прячешься! Я хочу, чтобы ты на что-то осмелилась, милая моя сестренка. Будь живой.
Этого хочу я, и того же хотел бы и капитан, я это точно знаю!
Лидия замерла в руках сестры, сердце ее билось часто и взволнованно. Потом она поцеловала Николь в щеку и отстранилась.
– Если я пообещаю быть менее осторожной, ты сама обещаешь вести себя более осторожно?
Зная свой характер, Николь задумалась.
– Ты имеешь в виду вообще или именно с маркизом? Потому что я не знаю, смогу ли я…
– О нет, я не стала бы просить тебя отказаться от того, что вы с маркизом нашли друг в друге. Я тоже не настолько наивна. Но ты обещаешь вести себя осторожно, осмотрительно? Я знаю, ты считаешь это невозможным, но имей в виду, что даже самого сильного и независимого человека можно сделать несчастным.
– Хорошо, – согласилась Николь с притворной улыбкой. – Мы же не хотим, чтобы это случилось с бедным маркизом, правда?
– Ох, дорогая, ты неисправима. – Лидия еще раз порывисто обняла сестру.
– Все это твердят! А я тем временем положительно умираю от голода! – добавила Николь, искренне надеясь, что сестра наконец-то сделала решительный шаг в мир, что порадовало бы капитана Фитцджеральда. – А пока мы спускаемся, скажи, как ты находишь виконта Ялдинга? Он тебе интересен? Кажется, ты ему очень нравишься.
– Николь! Разумеется, нет!
– Ну что ж, – сказала Николь, направляясь к лестнице. – В Мейфэре на каждом шагу встречаются подходящие джентльмены. Я буду искать.
Лидия легонько шлепнула сестру, и та весело засмеялась, продолжая спускаться… и увидела Лукаса, который ждал ее у подножия лестницы.
Он снял и держал в руке шляпу с загнутыми полями, густые белокурые волосы с золотистым отливом были слегка взъерошены, на лбу виднелась розоватая полоска от шляпы, и глаза его… Она никогда не видела таких чарующих, таких лучистых глаз, как у него. Николь замерла в восхищении. Он был таким красивым, таким непринужденно естественным и веселым, таким сильным и стройным, что в ней все запело от ощущения полноты и радости жизни.
Наверное, он подумал, что ее улыбка и смех предназначались ему?
Маркиз подал ей руку, и она слегка оперлась на нее, удивленная своим волнением.
Но даже если он подумал, что она улыбалась ему, какое это имеет значение? Ведь Лидия тоже улыбалась. И сегодня, несомненно, самый замечательный день…
Глава 4
– А я и не собираюсь завоевывать каждого… Знаешь что, Лидия? Иногда я сама себе не нравлюсь. Этот сезон обещал быть очень интересным и веселым. Лондон, балы, всякие развлечения… Я ждала этого с самого детства, как ничего другого! Я не задумывалась о дальнейшей жизни, как все мне твердили. А потом появился он. Ах, если бы я могла отказаться от поездки! Он сбивает меня с толку, этот несносный человек!
Лидия внимательно посмотрела на сестру, затем улыбнулась:
– Николь, да ты не влюблена ли?
– Не говори глупостей!
– Я и не говорю, но, думаю, здесь что-то есть. Подумать только, какие планы ты строила, как хвасталась – и достаточно одного мужчины, чтобы все твои планы рассеялись, как дым! Теперь ты понимаешь, Николь? Выбираешь не ты, а твоя судьба.
– Может быть, за кого-то и судьба, но только не за меня. Ну все, идем. Нам же сказали, чтобы мы не заставляли лошадей застаиваться.
– Я и не собираюсь медлить. Почему-то я дождаться не могла этой прогулки! – сказала Лидия, возвращаясь к лестнице, и Николь вдруг заметила, что ее сестра, вообще не отличавшаяся бодростью и энергией, а с прошлого июня ставшая еще более тихой и грустной, повеселела и в глазах ее появился живой блеск.
– Ну а я – нисколько! – проворчала Николь только для того, чтобы доставить своей сестре удовольствие от собственной проницательности, и последовала за нею вниз.
Лукас в очередной раз взглянул на Николь, чье лицо почти полностью скрывали широкие поля модной шляпки из соломки.
Сегодня она весьма холодно поздоровалась с ним, поднялась в коляску так быстро, что он не успел ей помочь, и до сих пор не сказала и десяти слов.
Ее сестра и Флетчер ехали следом за ними, и каждый раз, когда он оборачивался посмотреть, не разделили ли их другие экипажи, он видел, что они оживленно разговаривают, а Флетчер размахивает своими длинными руками, очевидно знакомя ее с достопримечательностями города.
Судя по безразличному выражению обычно живого лица Николь, ее совершенно не интересовали ни город, ни его жители. А главное – он сам. Она сидела, чинно сложив руки на коленях и устремив взгляд на дорогу, и всякий раз, когда он пытался завязать разговор, отвечала или молчаливым кивком, или односложными словами.
Спустя тридцать минут терпение Лукаса лопнуло.
– Ваш брат предупредил вас, чтобы вы вели себя прилично?
Она повернулась к нему, явно задетая за живое:
– Что такое?! Почему вы спрашиваете?
– Не знаю. Если бы я был вашим братом – к счастью, я не он, потому что это было бы крайне неловко, принимая во внимание мою далеко не братскую симпатию к вам, – при ваших манерах я вообще не разрешал бы вам выходить из дому.
Николь едва заметно улыбнулась.
– Думаю, милорд, вам не следовало этого говорить.
– Разумеется, не следовало. Но если уж вы решили относиться ко мне с неприязнью, я тоже могу себе позволить удовольствие говорить с вами честно и откровенно.
– Я вовсе не отношусь к вам неприязненно, – вызывающе вздернув подбородок, заявила она. – Иначе я не поехала бы с вами в одной коляске. Я никогда не делаю того, чего не хочу.
Он не удержался от того, чтобы не поддразнить ее:
– Ага, следовательно, сегодня у вас было желание поехать со мной! В таком случае прошу извинить мою ошибку – мне показалось, мое общество неприятно вам.
Она опять прикусила губку и вновь устремила взгляд на дорогу.
– Вы бываете положительно невыносимым! – надменно пробормотала она.
Лукас не помнил случая, чтобы когда-либо слышал от женщины подобные замечания. Скорее всего, такого просто не случалось. Ни его мать, ни няня, ни одна из молодых леди, неукоснительно соблюдающих вежливые и приятные манеры – по правде, наводящие на него отчаянную скуку, – чтобы завлечь его в сети брака, не осмеливались разговаривать с ним таким тоном.
– Что ж, еще раз прошу меня извинить, – сказал он, подстегнув лошадей, как только они выехали за пределы Лондона. – Еще что-нибудь?
– В каком смысле? А! Вы хотите сказать, раздражает ли меня в вас еще что-нибудь?
Лукас с трудом сохранял хладнокровие.
– Не думаю, чтобы я именно так выразился. Впрочем, да. Прошу вас, не стесняйтесь, загляните в список моих прегрешений и разом излейте на меня все свое возмущение. Это будет милосерднее.
Он не удивился бы, если бы от гнева у Николь пар вырвался из ноздрей, но она набрала воздуха и стала загибать пальчики в перчатках, перечисляя свои претензии:
– Во-первых, вы очень странно смотрите на меня, и это выводит меня из равновесия. Во-вторых, я приехала в Лондон развлекаться, а не подцепить себе мужа, поэтому для меня не имеет никакого значения, как вы ко мне относитесь. В-третьих, мне не нравится то, как я… Нет, это все. Я закончила.
– Вы уверены? А мне все-таки хотелось бы услышать третий пункт ваших претензий.
– Тогда вас ожидает разочарование, – твердо заявила Николь и вдруг вздохнула. – Вы когда-нибудь мечтали о чем-либо, милорд? Причем очень долго, на протяжении многих месяцев, даже лет! Вы мечтаете… Нет, скорее, очень точно представляете себе, какой будет ваша жизнь, потому что вы уверены в себе и в своих желаниях, четко сознаете, почему вам хочется именно такой жизни. А потом… А потом все вдруг идет совсем не так…
Лукас сразу догадался, что неожиданно для себя самой девушка затронула вопрос, имеющий для нее первостепенное значение. Поэтому он постарался ответить ей как можно более беззаботно, намеренно решив не упоминать о мечтах и ожиданиях отца и своих собственных, чтобы его ответ не прозвучал слишком серьезно.
– Нет, пожалуй, так мне не приходилось мечтать. Видите ли, жизнь моя складывалась довольно приятно и благополучно. Я не боюсь разочароваться в своих желаниях, и, поскольку у меня есть почти все, что мне нужно, я нахожу нецелесообразным тратить время на мечты о чем-то еще. Это было бы уже эгоизмом, что я нахожу признаком дурного тона.
Она быстро взглянула на него, и в ее красивых глазах промелькнуло выражение боли.
– Вот как? Значит, я эгоистка? Что ж, пожалуй. Я думаю только о себе и о своих удовольствиях. Я забочусь только о своем счастье. Мне хочется веселья, удовольствий, приключений и… ощущения полной свободы. И вы… Вы меня раздражаете, потому…
И вдруг Лукаса осенило. Николь действительно приехала в Лондон развлекаться и, в отличие от других дебютанток, вовсе не мечтала о замужестве. А он встал у нее на пути, не дает ей жить спокойно и беззаботно.
Он отлично понимал девушку и даже сочувствовал ей – ведь Николь тоже совсем не вовремя появилась в его жизни.
Принимая во внимание ее откровенность, Лукас решил не притворяться, что не понимает ее состояния.
– Вы считаете, мне лучше исчезнуть и снова появиться года через два? – спросил он, свернув на малоезженую тропу, ведущую через луг. – По правде говоря, меня бы это устроило.
– Обычно люди не говорят друг с другом вот так… открыто и честно. – Николь в замешательстве сплела пальцы рук. – Лидия в обморок упала бы, если бы услышала наш разговор. А Шарлотта закатила бы глаза и стала бы отчитывать меня за то, что я вечно ухитряюсь поставить себя в неловкое положение и никак не научусь вести себя прилично. И Раф… Но нет, Рафу об этом не сказали бы, чтобы не расстраивать его. Мужчинам спокойнее, когда они ничего не знают.
Лукас скрыл улыбку, пощипав себя за верхнюю губу.
– И все стали бы говорить вам, что вы неисправимы, да?
– Да, и еще много всего в этом духе. Но думаю, вы можете не исчезать. Все равно вы уже испортили мне все веселье.
Если бы Лукас вздумал пересказать этот разговор Флетчеру – чего он, естественно, не собирался делать, – его друг сказал бы, что леди Николь отчаянно в него влюбилась… что дало бы ему возможность и дальше поддразнивать Лукаса намеками на их отношения с Николь. Флетчер до сих пор ломает голову над смыслом их разговора о луже, чувствуя в нем не очень приличный подтекст, но никак не может понять, в чем здесь соль.
Но Лукас был далек от того, чтобы поверить в любовь Николь. Настоящая любовь так быстро не возникает. Между ними с первого взгляда зародилась взаимная симпатия, возможно, даже влечение, но это еще не любовь.
Сейчас Лукасу было не до любви, как, видимо, и Николь. Не ее вина, что она молода и неопытна и потому не догадывается о физической природе возникшего между ними влечения. И если бы он просветил ее на этот счет, она имела бы полное право ответить ему пощечиной и разорвать с ним знакомство.
– О каких развлечениях вы думали, когда ехали в Лондон? – спросил он наконец, отбросив другие темы, которые могли оказаться для него западней.
Она снова пожала плечами, но затем все-таки заговорила:
– Ну, о всяких приключениях. Обо всем новом, интересном и… захватывающем. Ведь я всю свою жизнь провела в деревне. Например, мне никогда не приходилось править лошадью, тем более кататься в коляске.
– Да ну? И вы думаете, мне стоило бы научить вас этому искусству?
Она живо повернулась к нему:
– Однажды я правила лошадью, запряженной в карету Рафа! Это было в Ашерст-Холл.
– Леди Николь, – совершенно серьезно сказал Лукас, – если я помогу вернуть вам веселое настроение, которое, как вы утверждаете, я вам испортил, благоволите больше не огорчать меня столь явной ложью. Договорились?
Она ослепительно улыбнулась ему.
– Наш кучер Джон разрешал мне садиться рядом и учил меня держать вожжи. А потом я привязала старые вожжи к стулу у себя в спальне и упражнялась несколько месяцев, пока не убедилась, что все делаю правильно. Это почти то же самое, что управлять на деле.
– Да, примерно так же, как мел похож на сыр. Что ж, посмотрим, чему научил вас кучер.
Надеясь, что она хотя бы отчасти сказала правду, он передал ей вожжи и с удивлением увидел, как ловко она пропустила их между пальцами.
Его призовая пара гнедых мгновенно почувствовала разницу в манере держать вожжи, и Юпитер, левый передний, сразу ускорил рысь, чтобы испытать нового возницу.
– Ну нет, не шали! – закричала Николь, натянула вожжи и без труда осадила Юпитера. – Ты же не хочешь попробовать хлыста, верно? – спросила она, взглянув на длинный кнут, стоявший в стойке справа от Лукаса.
– Отлично! – похвалил Лукас и спросил, не желает ли она попробовать хлестнуть лошадь, но девушка покачала головой, не отрывая сосредоточенного взгляда от дороги. – Скоро будет крутой поворот налево. Вы все еще играете?
– Если вы не отказались! – восторженно ответила Николь. – Наверное, Лидия там умирает от страха!
– Бедняжка! Она может оказаться в опасном положении, если, глядя на нее, Флетчер упадет в обморок и рухнет с сиденья. Он у нас такой впечатлительный! – заметил Лукас, придя в отличное расположение духа. – Ого, леди Николь, превосходно! Только вы свернули слишком резко и колесами проехались по кустам.
– Правда? Нужно будет это отработать. А у леди из высшего общества принято самим править лошадьми?
– Пожалуй, среди очень немногих, да и те уже давно не дебютантки.
– Это хорошо. Значит, я буду первой, – сказала она.
Он указал ей на широкий луг и объяснил, что нужно натянуть вожжи и остановиться.
Лукас ставил коляску на тормоз, когда к ним приблизился экипаж Флетчера.
– Кажется, я догадываюсь! Вы хотите, чтобы я сказал вашему брату, что вам нужно иметь собственный выезд.
Она на мгновение нахмурила брови – это было восхитительно, – затем у нее на щеке появилась ямочка.
– Я об этом не подумала. Неужели вы это сделаете?
– Нет, конечно, даже если бы вы приставили мне к виску пистоль и уже сосчитали до двух, – весело ответил он. – Но если вы согласитесь еще раз покататься со мной, я позволю вам править моими лошадьми. Я говорю про парк. Улицы Лондона – это совершенно другое дело.
– Лукас! – крикнул Флетчер. – Я ошибся или действительно видел, что леди Николь держала поводья? Ее брат сломает тебе шею, если она сломает свою!
– Да, Флетчер, спасибо за предупреждение, – кивнул Лукас и осведомился, не желает ли кто-нибудь остановиться и подкрепиться в маленькой гостинице в миле от Лондона, которую они будут проезжать.
Все единодушно выразили мнение, что это было бы замечательно, и Лукас стал разворачиваться на лугу, чувствуя, что Николь следит за каждым его движением, очевидно запечатлевая его в памяти. Эта чудесная девушка действительно серьезно относилась к развлечениям, как она их понимает.
– Благодарю вас, – сказала она, когда они возвращались прежней дорогой. – И знаете, я была бы вам очень благодарна, если бы вы показали мне место, где моя Джульетта могла бы вволю набегаться. Она, наверное, обижается на меня, потому что я давно не выезжала из-за этой несносной погоды. И у меня такая изумительная амазонка, что все шею выворачивают, чтобы поглазеть на меня!
– В самом деле? Вы хотите меня предостеречь или быть уверенной, что я произнесу подобающий комплимент, когда увижу вас в ней?
– Милорд? – спросила она, вместо ответа. – Вам не нравится моя правдивость? Признаться, я редко бываю правдивой, так что у меня это получается не очень удачно.
– Леди Николь, я готов пари держать, что у вас все получается исключительно удачно! А лучше всего вам удается вывести из равновесия человека, уверенного в собственной неуязвимости.
– О! – Она прикусила губку, затем кивнула. – Поняла. Что ж, это справедливо.
Лукас рассмеялся, направив лошадь во двор постоялого двора.
– Значит, мы в расчете? – спросил он. – Нам остается только спросить себя, что с нами будет дальше.
Николь быстро взглянула на свою сестру, которой виконт помогал выйти из коляски.
– Я думаю, нам лучше быть друзьями. А вы? Было бы намного… намного спокойнее, если бы каждый из нас воспринимал другого как друга.
– И как долго? – машинально спросил Лукас, который в этот момент думал только о том, как страстно ему хочется поцеловать Николь в соблазнительные полные губки.
– Ну… вероятно, до тех пор, пока нам больше не захочется дружить. Действительно, у нас получается какой-то странный разговор. Я и в самом деле только из деревни, милорд, но уж вы-то человек светский… И я ужасно проголодалась. Как вы думаете, у них есть ветчина? Я обожаю ветчину.
Лукас каким-то чудом удержался от признания: «А я, кажется, начинаю обожать вас».
Гостиница могла похвастаться всего одной отдельной столовой, которую не замедлил занять Лукас, тогда как дам проводили в маленькую спальню под самой крышей, где они могли умыться и привести себя в порядок.
Лидия еще снимала перчатки, когда Николь, бросив на кровать свою шляпку, склонилась над умывальником, плеская на горящие щеки пригоршни холодной воды.
– Как тебе удалось уговорить его светлость дать тебе поводья? – спросила Лидия, развязывая ленты своей шляпки. – Впрочем, стоит ли об этом спрашивать?
Николь вытерла лицо жестким полотенцем и радостно улыбнулась.
– Скорее всего, нет. Это было замечательно, Лидия! Мне так хотелось пустить лошадей галопом! Но я побоялась, что он отберет у меня вожжи. У него превосходные гнедые, гораздо лучше пары виконта.
– Не знаю, лично я не заметила никаких недостатков в лошадях виконта. Кстати, у нас состоялся еще один интересный разговор. Оказывается, у виконта целый выводок младших сестер и вдовая мать, вот почему он не смог позволить себе участвовать в войне. Хотя он ужасно стыдится, что остался дома, тогда как другие мужчины погибли или стали инвалидами, сражаясь за короля. И тогда я сказала ему, что наш дядя и кузены тоже не были на войне, однако все равно погибли страшной смертью. Мы с ним пришли к единому мнению, что безопасность – дело относительное и что безрассудные поступки так же легко могут привести к трагическим последствиям, как и открытая схватка с врагом.
– Очень жаль, что я пропустила этот разговор, – сказала Николь и, сдерживая смех, отвернулась сложить полотенце. – Вероятно, на обратном пути на Гросвенор-сквер вы будете развлекаться спряжением французских глаголов, это тоже будет безумно увлекательно. Но пожалуйста, за ланчем постарайся найти более легкую тему для разговора.
– Но… Но виконт казался очень довольным. И если уж ты такой знаток в светских беседах, расскажи, о чем говорили вы с маркизом?
Пока Лидия мыла руки, а затем аккуратно освежала лицо влажной салфеткой, Николь наблюдала за сестрой, усевшись на край кровати. Да, Лидия – настоящая леди, ей присуща особая женская грация, она и двигается так же, как говорит – плавно, неторопливо, осмотрительно, – не то что Николь, которую недаром все называют сорвиголовой!
Всегда благоразумная и сдержанная, Лидия осторожно ступает по жизненной дороге, а она, Николь, беззаботно шлепает по ней, подумала Николь, довольная таким сравнением.
– Мы с маркизом, – медленно начала она, тщательно подбирая слова, – решили стать друзьями. Нам очень… нам очень хорошо и спокойно друг с другом.
– В самом деле?
«Господи, нет, конечно!» – подумала Николь, чувствуя, как внутри у нее снова все сжалось.
– Ну конечно! Он понимает, что я приехала в Лондон развлекаться, и его вполне устраивает наша договоренность. Понимаешь, я сочла честным сказать ему об этом, потому что, может, он ищет себе жену, как и другие мужчины, которые приехали сюда на сезон… Ну, чтобы он понапрасну не тратил на меня время.
– Николь! Не может быть, чтобы ты сказала ему такое! По-твоему, если маркиз – или любой другой мужчина – заглядывается на тебя, уделяет тебе какое-то внимание, то из этого обязательно следует, что он хочет на тебе жениться? Я знаю, дорогая, ты сказала ему это из самых добрых побуждений и не понимала нескромность и неприличие своего предположения, что его светлость… что он захочет…
– Что ему не терпится жениться на мне? Или, по крайней мере, разделить со мной ложе? – Николь подавила дрожь, надеясь, что она возникла от ужаса, а не от предвкушения. – Только не говори, что ты не почувствовала этого с нашей первой же встречи. Я не настолько наивна, чтобы не понимать, о чем думают мужчины, когда смотрят на меня. Вспомни мистера Хью Хобарта. Он…
– Нет, нет! Замолчи! Не смей говорить о мистере Хью Хобарте, никогда! Тебя могли убить или… еще хуже.
– Лидия, глупенькая, что может быть хуже, чем быть убитой?! Любое другое состояние только временно. И пусть оно неудобно и даже страшно, все равно его можно пережить. Или ты предпочла бы, чтобы я отказалась от жизни из-за того, что в тот день едва со мной не случилось, как ты, когда погиб капитан… О! Прости, дорогая!
Она спрыгнула с кровати и крепко обняла сестру.
– Ты боишься за меня, потому что я за все хватаюсь обеими руками. А я тревожусь за тебя, потому что ты не решаешься протянуть вперед даже одну руку, не пытаешься вернуться к жизни. Я так тебя люблю, Лидия! Это не значит, что тебе обязательно нужно научиться править лошадьми, брать высокие препятствия или отчаянно флиртовать с опасным человеком, потому что это ужасно интересно! Да, мы с тобой двойняшки, но очень разные. У тебя свой путь в жизни. Ты нежная, мягкая и любящая. Пожалуйста, Лидия, люби себя еще сильнее и выйди из тени, куда ты все время прячешься! Я хочу, чтобы ты на что-то осмелилась, милая моя сестренка. Будь живой.
Этого хочу я, и того же хотел бы и капитан, я это точно знаю!
Лидия замерла в руках сестры, сердце ее билось часто и взволнованно. Потом она поцеловала Николь в щеку и отстранилась.
– Если я пообещаю быть менее осторожной, ты сама обещаешь вести себя более осторожно?
Зная свой характер, Николь задумалась.
– Ты имеешь в виду вообще или именно с маркизом? Потому что я не знаю, смогу ли я…
– О нет, я не стала бы просить тебя отказаться от того, что вы с маркизом нашли друг в друге. Я тоже не настолько наивна. Но ты обещаешь вести себя осторожно, осмотрительно? Я знаю, ты считаешь это невозможным, но имей в виду, что даже самого сильного и независимого человека можно сделать несчастным.
– Хорошо, – согласилась Николь с притворной улыбкой. – Мы же не хотим, чтобы это случилось с бедным маркизом, правда?
– Ох, дорогая, ты неисправима. – Лидия еще раз порывисто обняла сестру.
– Все это твердят! А я тем временем положительно умираю от голода! – добавила Николь, искренне надеясь, что сестра наконец-то сделала решительный шаг в мир, что порадовало бы капитана Фитцджеральда. – А пока мы спускаемся, скажи, как ты находишь виконта Ялдинга? Он тебе интересен? Кажется, ты ему очень нравишься.
– Николь! Разумеется, нет!
– Ну что ж, – сказала Николь, направляясь к лестнице. – В Мейфэре на каждом шагу встречаются подходящие джентльмены. Я буду искать.
Лидия легонько шлепнула сестру, и та весело засмеялась, продолжая спускаться… и увидела Лукаса, который ждал ее у подножия лестницы.
Он снял и держал в руке шляпу с загнутыми полями, густые белокурые волосы с золотистым отливом были слегка взъерошены, на лбу виднелась розоватая полоска от шляпы, и глаза его… Она никогда не видела таких чарующих, таких лучистых глаз, как у него. Николь замерла в восхищении. Он был таким красивым, таким непринужденно естественным и веселым, таким сильным и стройным, что в ней все запело от ощущения полноты и радости жизни.
Наверное, он подумал, что ее улыбка и смех предназначались ему?
Маркиз подал ей руку, и она слегка оперлась на нее, удивленная своим волнением.
Но даже если он подумал, что она улыбалась ему, какое это имеет значение? Ведь Лидия тоже улыбалась. И сегодня, несомненно, самый замечательный день…
Глава 4
Лукас с удовольствием слушал Николь, которая, размахивая жареным куриным крылышком, рассказывала в лицах историю о том, как Раф и Шарлотта обнаружили в своей спальне в Ашерст-Холл гнездо с новорожденными мышатами. Раф требовал немедленно предать их смерти, а Шарлотта умоляла его собрать малышей и вынести на улицу.
Разумеется, только после того, как Раф найдет мать, без которой мышата могли погибнуть.
Флетчер покатывался от хохота, когда Николь перешла к описанию охоты Рафа за матерью. Сперва брат действовал с помощью кусочка сыра, потом из кладовой был извлечен сачок для ловли бабочек, и, наконец, в полном отчаянии он сдернул с подушки наволочку… И когда несчастная мышь была наконец поймана, Шарлотта потребовала, чтобы он убедился, мать это или отец, потому что отец таким крошкам совершенно не нужен.
– И Раф заявил: «Мадам, хотя у меня были совершенно иные намерения относительно этого семейства, я сделал то, что вы просили. Теперь же поднимите хвостик и посмотрите сами, если вам это нужно, а с меня хватит!»
И когда всеми овладел новый приступ истерического смеха, она отломила кусочек крылышка – уже третьего – и, с аппетитом отправив его в рот, подмигнула Лукасу.
Он только головой покачал, давая ей понять, что она положительно неисправима.
А про себя восхищался ее простотой и естественной непринужденностью ребенка, уверенного в любви окружающих, ведь сам он любит весь мир. Когда-нибудь ей суждено стать восхитительной хозяйкой дома и играть значительную роль в обществе. Разумеется, в том случае, если до этого она не скомпрометирует себя каким-нибудь взбалмошным поступком.
В Николь поразительным образом сочетались прирожденное кокетство красивой девочки и безыскусное очарование. Когда она спускалась вниз, он заметил, что щеки ее блестят, а локоны вокруг лица еще влажные – видимо, она просто умылась и причесалась, больше желая освежиться, чем навести красоту.
Она определенно не пользовалась румянами и пудрой, иначе ее веснушки были бы не так заметны. Нет, блеск ее кожи говорил только об отменном здоровье, а губы алели от природы. Глаза ее сияли от неуемной энергии и заразительной радости жизни.
Кто-то мог найти ее утомительной, но Лукасу она казалась волнующе прекрасной и соблазнительной.
И если бы у него было чувство самосохранения, он как можно быстрее сдал бы ее на руки брату и сбежал бы от нее на край света!
– Вы все еще голодны, леди Николь? – тихо спросил он. – Или хотели бы погулять на свежем воздухе, прежде чем мы вернемся на Гросвенор-сквер? Сегодня на редкость солнечная погода.
Склонив голову набок, она задумчиво посмотрела на него, затем протянула ему руку, чтобы он помог ей подняться.
– Рискнем оставить этих двоих без нас? – спросила она шепотом, возбужденно сверкнув своими дивными фиалковыми глазами.
– Вы не хотите пригласить их?
– А вы?
Уж не прочла ли она его мысли? Однако вежливость требовала, чтобы он пригласил и другую пару.
– Леди Лидия, Флетчер! Пойдете прогуляться с нами? – спросил он, и Николь, отвернувшись от сестры, недовольно скосила на него глаза.
Лидия и Флетчер обменялись взглядами и дружно отказались, очевидно не желая прерывать какой-то интересный разговор.
– Мы можем оставить дверь открытой, – сказала Николь, приняв у Лукаса свою шляпку и положив ее на стол. – У меня наберется целая дюжина шляпок – я сама их покупала, хотя они меня ужасно раздражают. Они, конечно, очень красивые, но вообще-то в шляпке я чувствую себя как лошадь в шорах.
Разумеется, только после того, как Раф найдет мать, без которой мышата могли погибнуть.
Флетчер покатывался от хохота, когда Николь перешла к описанию охоты Рафа за матерью. Сперва брат действовал с помощью кусочка сыра, потом из кладовой был извлечен сачок для ловли бабочек, и, наконец, в полном отчаянии он сдернул с подушки наволочку… И когда несчастная мышь была наконец поймана, Шарлотта потребовала, чтобы он убедился, мать это или отец, потому что отец таким крошкам совершенно не нужен.
– И Раф заявил: «Мадам, хотя у меня были совершенно иные намерения относительно этого семейства, я сделал то, что вы просили. Теперь же поднимите хвостик и посмотрите сами, если вам это нужно, а с меня хватит!»
И когда всеми овладел новый приступ истерического смеха, она отломила кусочек крылышка – уже третьего – и, с аппетитом отправив его в рот, подмигнула Лукасу.
Он только головой покачал, давая ей понять, что она положительно неисправима.
А про себя восхищался ее простотой и естественной непринужденностью ребенка, уверенного в любви окружающих, ведь сам он любит весь мир. Когда-нибудь ей суждено стать восхитительной хозяйкой дома и играть значительную роль в обществе. Разумеется, в том случае, если до этого она не скомпрометирует себя каким-нибудь взбалмошным поступком.
В Николь поразительным образом сочетались прирожденное кокетство красивой девочки и безыскусное очарование. Когда она спускалась вниз, он заметил, что щеки ее блестят, а локоны вокруг лица еще влажные – видимо, она просто умылась и причесалась, больше желая освежиться, чем навести красоту.
Она определенно не пользовалась румянами и пудрой, иначе ее веснушки были бы не так заметны. Нет, блеск ее кожи говорил только об отменном здоровье, а губы алели от природы. Глаза ее сияли от неуемной энергии и заразительной радости жизни.
Кто-то мог найти ее утомительной, но Лукасу она казалась волнующе прекрасной и соблазнительной.
И если бы у него было чувство самосохранения, он как можно быстрее сдал бы ее на руки брату и сбежал бы от нее на край света!
– Вы все еще голодны, леди Николь? – тихо спросил он. – Или хотели бы погулять на свежем воздухе, прежде чем мы вернемся на Гросвенор-сквер? Сегодня на редкость солнечная погода.
Склонив голову набок, она задумчиво посмотрела на него, затем протянула ему руку, чтобы он помог ей подняться.
– Рискнем оставить этих двоих без нас? – спросила она шепотом, возбужденно сверкнув своими дивными фиалковыми глазами.
– Вы не хотите пригласить их?
– А вы?
Уж не прочла ли она его мысли? Однако вежливость требовала, чтобы он пригласил и другую пару.
– Леди Лидия, Флетчер! Пойдете прогуляться с нами? – спросил он, и Николь, отвернувшись от сестры, недовольно скосила на него глаза.
Лидия и Флетчер обменялись взглядами и дружно отказались, очевидно не желая прерывать какой-то интересный разговор.
– Мы можем оставить дверь открытой, – сказала Николь, приняв у Лукаса свою шляпку и положив ее на стол. – У меня наберется целая дюжина шляпок – я сама их покупала, хотя они меня ужасно раздражают. Они, конечно, очень красивые, но вообще-то в шляпке я чувствую себя как лошадь в шорах.