Страница:
Маргарита отложила в сторону журнал « La Belle Assamblee », который лениво перелистывала, не особенно вчитываясь в рекламу кремов для лица и тела, и постаралась собраться с мыслями и приготовиться к встрече с сэром Перегрином — первой с того дня, как он укрылся в своем особняке с зашифрованным манускриптом, который отыскал, когда они с ним ходили по книжным лавкам.
Она ожидала увидеть его раньше, но, похоже, ошиблась, предположив, что он хоть в какой-то мере обладает умом, о котором твердил с таким завидным постоянством. Ей следует в будущем быть более осторожной и не давать увлечь себя высокопарным рассуждениям сэра Перегрина о собственных достоинствах, иначе она не сможет заставить его сделать и шагу по дороге к публичному позору, не вооружившись прежде фонарем и колокольчиком, дабы звенеть у него над ухом, поощряя идти в нужном ей направлении.
Она едва успела сложить на коленях руки и растянуть губы в застенчивой улыбке, как хрупкий сэр Перегрин буквально влетел в комнату, размахивая над головой пожелтевшими страницами рукописи.
— Маргарита! — воскликнул он, падая перед ней на одно колено с юношеским проворством, которое, вне всякого сомнения, несказанно удивило бы Финча, если бы он увидел эту сцену. — Дайте мне вашу нежную ручку, дабы я мог засвидетельствовать вам свое почтение. Позвольте мне поцеловать подол вашего платья. Я стольким вам обязан. Я обязан вам всем.
— Ах, сэр, вы совсем вскружили голову бедной девушке своими комплиментами, — жеманно проговорила Маргарита и закатила глаза, почувствовав на среднем пальце руки его горячий поцелуй. — Но поднимайтесь же, молю вас, и объясните, что вы имели в виду, поскольку, клянусь, я не поняла ни слова. Надеюсь, Перри, вы не пили так рано? Это было бы совсем на вас непохоже.
Сэр Перегрин с трудом поднялся на ноги, отряхнул быстро колено и, сев подле Маргариты, вцепился обеими руками в манускрипт.
— Но я пьян, моя дорогая. Пьян от счастья! От восторга, в который привело меня мое открытие! От мысли, что даст это открытие науке!
И тебе, подумала, усмехнувшись про себя, Маргарита. Дорогой Перри, я уверена, ты не разочаруешь меня и не станешь скрывать от всех свой гений. Нет, насколько мы с отцом тебя знаем. Она достала кружевной платочек и принялась обмахиваться.
— Ради Бога, Перри! Вы не даете бедной женщине угнаться за вашими мыслями. Постарайтесь успокоиться и объясните все толком. Какое отношение я имею к каким-то научным вопросам? Вам же прекрасно известно, что я лишь недавно покинула классную комнату. И, несомненно, если вы сделали открытие, то в этом только ваша заслуга, дорогой Перри. Об ином я и слышать не хочу.
Сэр Перегрин непонимающе наморщил лоб. В следующее мгновение, однако, лицо его прояснилось, и он слегка похлопал Маргариту по руке.
— Не беспокойтесь, мое дитя. У меня нет ни малейшего желания вовлекать вас в это дело. Я хотел лишь сказать, что именно вы привели меня в тот знаменательный день в книжную лавку. Разумеется, вы не имеете никакого отношения к моему блестящему открытию. Насколько мне помнится, вы тогда собирались выложить целых двадцать фунтов из выделяемой вам ежеквартально суммы за неуклюжую подделку под Чосера.
— Макиавелли, Перри. Это была неуклюжая подделка под Макиавелли, — поправила его светлость Маргарита, и ей невольно пришла на память строчка из знаменитого макиавеллевского «Государя»: «Существуют три типа интеллекта, — писал великий политический философ, — первый — это когда человек понимает все благодаря собственной сообразительности, второй — когда ему кто-то все объяснит, третий же — когда он ничего не может понять ни сам, ни с помощью объяснений. Первый тип самый лучший, второй очень хороший, третий же совершенно бесполезный». Донован, черт его возьми, понимал все сам, подумала Маргарита, тогда как сэр Перегрин, считающий себя необычайно умным, обладал, несомненно, «бесполезным» типом интеллекта.
Однако его можно было использовать.
— Да-да. Пусть будет Макиавелли, если вам так уж хочется. Все это не имеет абсолютно никакого значения, — проговорил раздраженно сэр Перегрин, не выносивший, когда ему возражали даже по самому пустяковому поводу. — Но вы должны выслушать меня. Должны постараться понять, насколько позволяет вам ваш женский ум, огромную важность сделанного мной открытия.
— Конечно, Перри. Если вы настаиваете. Но, может, прежде я позвоню и попрошу принести свежего чая и еще одну чашку? Финч, несомненно, будет весьма рад услужить вам, поскольку вы, как он не устает мне повторять, вызываете у него чувство глубокого уважения и восхищения.
— Чая? — сэр Перегрин посмотрел на Маргариту так, словно она предложила поджечь ему волосы на голове. — Я не хочу никакого чая. Вы меня не поняли? Я пытаюсь рассказать вам об открытии, которое потрясет этот остров до основания.
— Правда? Боже мой, как интересно. В таком случае мы, конечно, не станем пить чай. Может, тогда теплые булочки? Нет? Ну, хорошо, Перри, но только прошу вас, говорите помедленнее, рассказывая мне свои новости, чтобы я могла хоть что-нибудь в них понять.
Она едва удержалась, чтобы не влепить ему пощечину. Сэр Ральф, по крайней мере, не отказывал ей в уме, в отличие от этого надутого индюка.
Положив тонкий манускрипт себе на колени, сэр Перегрин благоговейно разгладил пожелтевшие от времени страницы.
— Вы понимаете, это было чрезвычайно трудно, но с самого начала мне стало ясно, что в руках у меня необычайная ценность. — Наклонившись к Маргарите, он понизил голос до заговорщицкого шепота: — Записи сделаны шифром, причем на латыни. Шифр оказался чертовски трудным, но мне все-таки удалось найти к нему ключ.
— Сделаны кем, Перри? — тоже шепотом спросила Маргарита и мысленно вновь поблагодарила деда, настоявшего в свое время на том, чтобы она выучила латынь, и «Максвелла» за его многочисленные и разнообразные таланты. — И зачем? С какой целью?
Сэр Перегрин бросил взгляд на единственную дверь, словно боясь, что кто-то может их подслушать, и, нервно облизав губы, ответил:
— Его звали Бальбус. Само его имя послужило мне ключом, поскольку в переводе оно означает «тот, кто говорит невнятно». Ну, да это не столь уж и важно. Он и его семья жили здесь, в Лондоне, до того, как римские легионы покинули Англию, отправившись на защиту Италии. Ему пришлось срочно уехать и оставить все свои драгоценности и домашний скарб здесь. Перед отъездом, однако, он все спрятал — зарыл в землю — и оставил этот зашифрованный манускрипт, в котором подробно описал, где искать зарытые сокровища.
Маргарита бросила взгляд на пожелтевшие страницы.
— Но, Перри, никакой пергамент не мог бы так долго сохраниться. Вне всякого сомнения, это подделка, как и мой Макиавелли.
Покачав головой, сэр Перегрин пренебрежительно махнул рукой, словно она сказала заведомую глупость.
— Хотя Бальбусу и пришлось покинуть Англию, он явно не отказался от надежды когда-нибудь сюда вернуться и выкопать свои сокровища. Его слова были записаны его сыном, затем сыном его сына и так далее, пока один из его потомков не попал, наконец, в Англию спустя несколько десятилетий после вторжения на остров Вильгельма Завоевателя. Но было уже поздно. — Сэр Перегрин с силой прижал руки к своей костлявой груди. — Как, должно быть, страдали они, находясь так близко от своих сокровищ и не имея ни малейшей возможности до них добраться… До настоящего момента.
Довольная улыбка мгновенно стерла с лица сэра Перегрина выражение сочувствия к бедному Бальбусу и его потомкам.
— Вам и в голову не придет, Маргарита, где этот дурак спрятал свои сокровища. Вы и за сто лет не догадаетесь, почему потомкам Бальбуса так и не удалось получить их назад.
— Уверена, вы правы, Перри. Но не томите же меня. Если вы тотчас же всего мне не скажете, клянусь, я умру от любопытства.
Сэр Перегрин потер довольно руки. Лихорадочный блеск в его глазах выдавал присущую ему страсть к приключениям.
— Если мои расчеты верны, — а у меня нет никаких причин в этом сомневаться, поскольку я был всегда силен в математике, — Бальбус закопал свои самые ценные сокровища не далее, чем в десяти футах от того места, где сейчас проходит южная стена часовни Святого Петра!
— Но ведь часовня находится в стенах Тауэра, которые возвел еще Вильгельм Завоеватель! — воскликнула Маргарита. В голосе ее звучали одновременно восторг и растерянность. — О, Перри, как ужасно! Неудивительно, что семья этого несчастного не могла добраться до спрятанных им сокровищ. Но и вам, Перри, это не удастся. Вы никогда не сможете добиться королевского разрешения даже на то, чтобы воткнуть лопату в землю за стенами Тауэра.
— Но оно у меня уже есть, дорогая дитя. Я только что от Стинки, который убедил принца Уэльского разрешить там раскопки. — Сэр Перегрин внезапно нахмурился и добавил: — Мне, правда, придется разделить славу с принцем, ну, да это к делу не относится. Нет, вы только представьте себе, Маргарита! Представьте, какой фурор произведет эта находка, и не только в Лондоне, но и во всем мире! Древние монеты, статуи, мозаика! Я пригласил руководителей всех самых значительных научных обществ присутствовать на раскопках, которые начнутся через два дня — как вы понимаете, мне нужно время, чтобы поместить сообщение об этом событии в газетах. Принц обещал создать для всех этих сокровищ музей — прямо в стенах Тауэра — и намекнул также, что назначит меня его куратором. Наконец-то после стольких лет насмешек и равнодушия людей, равных мне, или даже ниже меня, я стану знаменит!
— Да, Перри, — ответила серьезно Маргарита и протянула руку к чашке с чаем, прикусив до крови щеку с внутренней стороны. — Я уверена, что так оно и будет.
День пролетел для Маргариты в мгновение ока, поскольку, разгадав, как ей казалось, замысел Донована, она перестала томиться ожиданием. «Эта почка счастья готова к цвету в следующий раз…»
Донован говорил ей, что не любит «Ромео и Джульетту». Однако неприязнь не мешала ему цитировать целые строфы из этой пьесы, когда он находил это выгодным для себя. Всегда и во всем он руководствовался лишь своими желаниями.
Но то же самое можно было сказать и о ней.
Не удивительно, что ее так влекло к нему.
Не удивительно и то, что она готова была пойти ему навстречу.
Целый час она перебирала приглашения, лежавшие на блюде на каминной полке в гостиной, и, наконец, решила, что леди Джерси была единственной, кто мог бы пригласить американца на свой бал, поскольку сия покровительница робких дев относилась к тому типу людей, которые просто обожали скандалы.
Покончив с этим вопросом, Маргарита отправилась принимать ванну и нежилась в ней до тех пор, пока Мейзи не пригрозила вылить ей на голову кувшин холодной воды, если она тотчас же не вылезет оттуда. Ужин ее, который она велела принести к себе в комнату, состоял из холодных закусок и был весьма легким.
Ее наряд, решила Маргарита, должен быть верхом совершенства, и она потратила на его выбор не менее часа, сидя на коврике перед камином рядом с Мейзи, расчесывающей ей мокрые после купания волосы. Наконец выбор был сделан. Она наденет белое платье — вполне обычный цвет для юной леди, только начавшей выезжать в свет. Но белое вполне определенного тона. Без какого бы там ни было намека на розовое, и не кажущееся желтоватым в свете свечей.
Нет, платье должно быть ослепительно белым — белым, как солнце в жаркий летний день, белым, как сохнущие после стирки простыни в Чертси, белым, как невинная дева на брачном ложе.
И на нем должно быть как можно меньше пуговиц.
Надев простое, с единственной оборкой на подоле, но элегантное платье из плотного белого шелка, облегавшее ее маленькие округлые груди и, благодаря квадратному вырезу, подчеркивавшее линию плеч, Маргарита села за туалетный столик и вскоре почти довела Мейзи до слез своими придирками, требуя зачесать ей волосы строго назад и налево и закрепить их прямо над левым ухом так, чтобы локоны падали ей на плечо, оставляя открытой ее изящную шею.
Затем Мейзи помогла ей надеть плотно облегавшие руку и доходившие почти до локтей лайковые перчатки, что было весьма нелегким делом и заняло почти четверть часа. Внезапно Маргарита решила идти без перчаток, и бедной служанке пришлось потратить еще пятнадцать минут, чтобы снять их со своей госпожи.
Наконец Маргарита была готова. Бросив довольный взгляд на прозрачную с золотыми блестками шаль, которую она набросила сверху на платье, Маргарита порывисто поцеловала Мейзи и отправилась на поиски деда, тогда как служанка, тяжело дыша, рухнула без сил на пуфик.
Сэр Гилберт сидел в кресле в своем кабинете и недовольно ворчал себе под нос. Леди Джерси вызывала у него неприязнь в пять раз более сильную, чем все балы вместе взятые, и он с большим удовольствием провел бы этот вечер дома, играя с Финчем в вист на медяки.
— А вот и мой самый лучший на свете эскорт, — воскликнула Маргарита, прямо-таки впорхнув в кабинет деда в своих новых вечерних туфельках, в которых чувствовала себя почти так же, как в те дни, когда гуляла босиком по нежной весенней траве в Чертси. — О, Боже, — она нахмурилась, остановившись в двух шагах от сэра Гилберта. — Что я вижу? Недовольство? Только не говори мне, что ты решил в самый последний момент отказаться. Это было бы в высшей степени нечестно, поскольку леди Джерси, я уверена, рассчитывает, что ты будешь в числе тех джентльменов, которым она так стремится навязать всех этих своих дурнушек.
Сэр Гилберт поднял одну кустистую бровь и, бросив на внучку свирепый взгляд, проворчал:
— А ты, оказывается, настоящая злюка, Маргарита. С каждым днем ты все больше и больше напоминаешь мне твою бабушку.
— Спасибо, дедушка, — ответила Маргарита, приседая в реверансе. — Ты не собираешься похвалить мой туалет? Думаю, Мейзи еще не скоро оправится от своих трудов, благодаря которым ей удалось совершить сегодняшнее чудо.
— Ты не сразишь никого наповал, малышка, если ты это хотела услышать, — проговорил ворчливо сэр Гилберт, неохотно поднимаясь с кресла. — Ну-ну, не дуйся. Ты и сама прекрасно знаешь, что красива, и не должна напрашиваться на комплименты. А где жемчужное ожерелье твоей матери? Разве ты не собираешься его надеть? Без него, как мне кажется, ты выглядишь несколько голой.
Маргарита невольно подняла руки к открытому вырезу.
— Ах вы, негодный старикашка, смущать девушку подобными речами!
Сэр Гилберт отчаянно закашлялся и шагнул к столику с напитками, где стоял столь обожаемый им джин, — тот самый, который Маргарита щедро разбавила водой лишь несколько часов назад, не обмолвившись, разумеется, об этом и словом.
— Мне не удастся смутить тебя, девчонка, даже если я обрушу тебе на голову целый поток ругательств длиной с нос сэра Перегрина Тоттона.
Налив себе в стакан щедрую порцию, он повернулся и, прищурившись, взглянул на Маргариту.
— Я наткнулся на Тоттона сегодня днем, когда он выпархивал отсюда, надутый от важности, как всегда. Он, случайно, не собирается быть на балу у Джерси сегодня вечером? Как и этот слюнтяй Хервуд, или этот Мэпплтон, у которого голова набита ватой? Против Лейлхема я не стал бы возражать, поскольку он наш сосед и все такое прочее… и, по крайней мере, он не выставляет себя постоянно дураком.
Маргарита опустилась в кресло, только что оставленное дедом, и аккуратно расправила юбку.
— Ну, я думаю, они все там будут. Как, разумеется, и мой последний поклонник, лорд Чорли.
Одним махом сэр Гилберт опорожнил стакан и весь передернулся.
— Редкий болван! Способен уморить не хуже того шарлатана лекаря, которого ты наняла, чтобы он держал меня в узде. Чорли так глуп, что не получаешь ни малейшего удовольствия, подшучивая над ним. Маргарита, дорогое дитя, неужели ты не чувствуешь в глубине души, что совершенно незачем тащить меня с собой на сегодняшний бал? Вполне достаточно этой Биллингз. Господь свидетель, мне бы ее было более чем достаточно!
Маргарита, весьма продвинувшаяся в искусстве притворства в последние дни, состроила было недовольную гримаску, но вдруг просияла, будто в голову ей неожиданно пришла замечательная мысль.
— А как насчет отступного, дедушка? — спросила она, глядя с ухмылкой на деда.
Сэр Гилберт с грохотом опустил пустой стакан на столик.
— Идет! — воскликнул он, явно довольный готовностью, с какой внучка приняла его дезертирство. Однако в следующее мгновение он посерьезнел. — Что ты задумала, девчонка? Тебе не удастся уговорить меня разрешить тебе кататься в моем седле, как ты делала это в Чертси. Здесь Лондон, девушка, и или это дамское седло, или вообще никакого. И я также не разрешаю тебе подстреливать кого бы то ни было — если, конечно, это не кто-нибудь из тех старых дураков, которые ходят, прирученные тобой, по моему дому. Здесь я могу сделать исключение.
— Фи! — воскликнула Маргарита, изображая недовольство, и поднялась с кресла. — Ну, хорошо, старина. Думаю, мы найдем с тобой какой-нибудь компромисс. Ты сказал, что я выгляжу голой без маминого жемчужного ожерелья. Но я специально его не надела, поскольку оно совсем не подходит к этому платью… не то чтобы мне хотелось беспокоить тебя по таким пустякам…
Она подошла к сэру Гилберту вплотную, обняла его за шею и кокетливо склонила голову набок.
— Но прекрасные рубины бабушки… о, дедушка, это было бы великолепно!
— Рубины Марджи? — Сэр Гилберт покачал головой. — Довольно красивые побрякушки, согласен. Но они, насколько мне помнится, красные, как кровь, и невинной девушке совсем не пристало их носить.
— Да, кроваво-красные. — Маргарита прижалась щекой к широкой груди деда. Как кровь девственницы, приносимая в дар мужчине, которому она себя отдает. Ей хотелось, чтобы предстоящая ночь стала ночью предзнаменований и скрытых символов, исключительно важной ночью, которую Томас Джозеф Донован запомнит на всю жизнь. — Да, я забыла сказать тебе, что лорд Мэпплтон будет сегодня на балу с Джорджианой Роллингз. Он прислал днем записку, в которой выражает надежду увидеться с тобой на балу у леди Джерси и поблагодарить тебя за то, что ты познакомил его с прекрасной Джорджианой.
— О, нет. Только не это. Все что угодно, только не этот потертый Ромео и мисс Удивление. Именно так — мисс Удивление — называет ее Донован. Вот кого бы я повидал с громадным удовольствием!
Он высвободился из объятий Маргариты и, подойдя к камину, нажал скрытую пружину на покрытой искусной резьбой каминной полке. В ту же минуту висевший над камином портрет его покойной жены скользнул в сторону, и в открывшейся за ним нише стал виден металлический сейф. Сунув в сейф руку, сэр Гилберт достал оттуда золотое с рубинами ожерелье.
— А серьги, дедушка, — подала за его спиной голос Маргарита, решив идти до конца. Общество все равно не простит ей рубинового ожерелья. — Они маленькие, как мне помнится, и совсем не претенциозные. И, может, также браслет, поскольку руки у меня голые?
Пять минут спустя, после того как появилась миссис Биллингз все в том же сером унылом платье и с выражением покорства на лице — оно не изменилось даже при виде кричащих драгоценностей на ее подопечной, — Маргарита поцеловала сэра Гилберта и, пожелав ему доброй ночи, направилась к двери.
На пороге она, однако, остановилась и, обернувшись, взглянула на деда, в глубине души сознавая, что в последний раз смотрит на него глазами невинной девушки. После чего глубоко вздохнула, повернулась вновь к двери и, подняв высоко голову, отправилась навстречу ожидавшей ее судьбе.
— Ради Бога, стой спокойно! Как, ты думаешь, я смогу завязать эту штуковину, если ты все время вертишься? Любой решил бы, что у тебя в штанах полно клопов.
Томас приподнялся и посмотрел поверх седой головы Дули в зеркало, пытаясь разглядеть себя в нем.
— Пэдди, — простонал он, поправляя галстук — третий, примеряемый им за последние несколько минут, — ты меня почти задушил. — Он сорвал с шеи пышный полотняный галстук и бросил его на кровать. — Ладно, Пэдди, оставь. Все это бесполезно. Давай мне другой. Я повяжу его, как обычно, и покончим на этом.
— А о чем я твержу тебе уже битый час? — проворчал Дули и, взяв с кровати брошенный Донованом галстук, вытер им потный лоб. — Сказать по правде, парень, ты смотришься намного лучше, когда в твоем костюме имеется некоторый беспорядок, — тогда ты больше похож на человека. Глядя, как ты суетишься можно подумать, ты собрался под венец. Ага, вот так-то лучше. — Он бросил галстук, которым вытирал лицо, на стул и взялся за шляпу. — Ну, что, мы идем, или ты хочешь, чтобы я еще раз отряхнул щеткой твой жилет? Или, может, ты вообще решил сменить экипировку? Ты уже два раза переодевался, черт подери, так что меня ничуть не удивит, если ты разденешься сейчас догола и все начнешь сначала.
Покачав головой, Томас облачился в свой темно-синий фрак. На Дули он смотреть, однако, избегал, чувствуя себя смущенным. Он действительно вел себя, как нервничающий жених.
— Нет, Пэдди. Теперь, думаю, я готов. Экипаж, нанятый тобой, ждет?
Дули шагнул в примыкающую к спальне небольшую гостиную.
— Лучше бы ему ждать нас, парень, за те деньги, которые нам пришлось выложить за одну ночь.
— Надеюсь, ты помнишь, что это должен быть закрытый экипаж? — Томас взял плащ и взмахом руки показал Дули, чтобы тот шел первым.
— В какой глаз, Томми, ты хочешь, чтобы я тебе врезал за подобный вопрос? Ты велел мне нанять закрытый экипаж, закрытый экипаж я и нанял. Даже не спросив тебя, зачем, не так ли? Как не задал и вопроса, почему я должен ехать туда вместе с тобой, когда тебе прекрасно известно, что я отношусь ко всем этим балам, как черт к святой воде. — Он остановился на лестничной площадке и, обернувшись, пристально посмотрел на Томаса. — У тебя явно что-то на уме, Томми, я прав?
— Признайся, Пэдди, тебе ведь не хочется и в самом деле это знать, не так ли? — Обойдя Дули, Томас быстро, прыгая через две ступеньки, спустился по лестнице.
Дав кучеру адрес леди Джерси и сделав кое-какие распоряжения личного свойства, которые, как он надеялся, тому вскоре придется выполнять, Томас уселся на сиденье подле Дули и неожиданно спросил:
— Ты видел сегодня Чорли?
— Видел, и опять за игрой, — ответил Дули, внутренне настраиваясь на то, что если у леди Джерси будет такая же толпа, как на всех балах, то ему придется проторчать там никак не меньше двух часов. — Он проигрывает, как ты и говорил, парень. Просаживает за раз больше денег, чем я видел на своем веку. К концу дня он уже принялся царапать долговые расписки. Скажи мне, Томми, как может человек, даже англичанин, быть таким полным идиотом?
Томас ухмыльнулся, мысленно поздравив Маргариту с ее безошибочной оценкой слабостей лорда Чорли.
— Он ничего не может с собой поделать, Пэдди. Он уже столько времени проигрывает, что убежден: стоит ему лишь немного подождать, и фортуна вновь повернется к нему лицом. Интересно, что сделает с его светлостью Маргарита, когда его карманы опустеют? К ней в руки ведь и попадут все его долговые расписки. Может, мы, ирландцы, и изобрели эти самые расписки за долги, но уютно себя с ними чувствуют только англичане.
Медленно, но неуклонно они продвигались вперед, но на подступах к площади им пришлось остановиться и встать в конец длинной вереницы экипажей, растянувшейся почти на три квартала до самых парадных дверей особняка леди Джерси. Дули покачал головой.
— Маргарита соблазняет Мэпплтона бриллиантами и слишком покладистой молодой женщиной, подсылает к Чорли шулера и, одному только Богу известно, что делает с Тоттоном, — и ты находишь все это забавным? А не задумывался ты над тем, что она готовит для тебя? Ты даже начал поговаривать о том, чтобы жениться на ней.
Томас достал из кармана сигару и, не зажигая, сунул ее в рот и зажал в зубах.
— Знаю, Пэдди, знаю. — Губы его раздвинулись в широкой ухмылке. — Любовь великая штука, не правда ли?
ГЛАВА 12
Первое, что услышал Томас, войдя в душный бальный зал, были слова:
— …эта девчонка Бальфур. Похоже, у ее компаньонки нет ни капли здравого смысла. Позволить ей надеть рубины! Еще можно понять, когда она, не имея приданого, вешается на шею пожилым джентльменам, хотя это и верх неприличия, но сегодняшняя ее выходка переходит уже всякие границы. Рубины! В следующий раз, попомните мои слова, она намажет себе красной краской губы!
Томас усмехнулся. Дама, которую он подслушал, и в подметки не годилась его Маргарите, как, впрочем, и остальные дамы в зале, — в платьях с многочисленными оборками и надушенные сверх всякой меры. Неудивительно, что Маргариту никто никогда не видел в компании женщин: вероятно они наводили на нее смертельную скуку. И потом, у нее не было времени сплетничать или беспокоиться о том, что скажут о ней в обществе. Она была слишком поглощена своей войной с мужчинами, которые считали себя ее поклонниками.
— Пэдди, — сказал Томас, найдя глазами Маргариту, которая сидела подле своей нервно улыбающейся компаньонки в одиночестве, но с гордо поднятой головой, словно знала, что говорят о ней вокруг, и ей было в высшей степени на это наплевать, — почему бы тебе не пойти к карточным столам и не взглянуть, не растрачивает ли Чорли остатки своего состояния. И не ищи меня. Я присоединюсь к тебе через несколько часов — самое меньшее, через четыре.
Она ожидала увидеть его раньше, но, похоже, ошиблась, предположив, что он хоть в какой-то мере обладает умом, о котором твердил с таким завидным постоянством. Ей следует в будущем быть более осторожной и не давать увлечь себя высокопарным рассуждениям сэра Перегрина о собственных достоинствах, иначе она не сможет заставить его сделать и шагу по дороге к публичному позору, не вооружившись прежде фонарем и колокольчиком, дабы звенеть у него над ухом, поощряя идти в нужном ей направлении.
Она едва успела сложить на коленях руки и растянуть губы в застенчивой улыбке, как хрупкий сэр Перегрин буквально влетел в комнату, размахивая над головой пожелтевшими страницами рукописи.
— Маргарита! — воскликнул он, падая перед ней на одно колено с юношеским проворством, которое, вне всякого сомнения, несказанно удивило бы Финча, если бы он увидел эту сцену. — Дайте мне вашу нежную ручку, дабы я мог засвидетельствовать вам свое почтение. Позвольте мне поцеловать подол вашего платья. Я стольким вам обязан. Я обязан вам всем.
— Ах, сэр, вы совсем вскружили голову бедной девушке своими комплиментами, — жеманно проговорила Маргарита и закатила глаза, почувствовав на среднем пальце руки его горячий поцелуй. — Но поднимайтесь же, молю вас, и объясните, что вы имели в виду, поскольку, клянусь, я не поняла ни слова. Надеюсь, Перри, вы не пили так рано? Это было бы совсем на вас непохоже.
Сэр Перегрин с трудом поднялся на ноги, отряхнул быстро колено и, сев подле Маргариты, вцепился обеими руками в манускрипт.
— Но я пьян, моя дорогая. Пьян от счастья! От восторга, в который привело меня мое открытие! От мысли, что даст это открытие науке!
И тебе, подумала, усмехнувшись про себя, Маргарита. Дорогой Перри, я уверена, ты не разочаруешь меня и не станешь скрывать от всех свой гений. Нет, насколько мы с отцом тебя знаем. Она достала кружевной платочек и принялась обмахиваться.
— Ради Бога, Перри! Вы не даете бедной женщине угнаться за вашими мыслями. Постарайтесь успокоиться и объясните все толком. Какое отношение я имею к каким-то научным вопросам? Вам же прекрасно известно, что я лишь недавно покинула классную комнату. И, несомненно, если вы сделали открытие, то в этом только ваша заслуга, дорогой Перри. Об ином я и слышать не хочу.
Сэр Перегрин непонимающе наморщил лоб. В следующее мгновение, однако, лицо его прояснилось, и он слегка похлопал Маргариту по руке.
— Не беспокойтесь, мое дитя. У меня нет ни малейшего желания вовлекать вас в это дело. Я хотел лишь сказать, что именно вы привели меня в тот знаменательный день в книжную лавку. Разумеется, вы не имеете никакого отношения к моему блестящему открытию. Насколько мне помнится, вы тогда собирались выложить целых двадцать фунтов из выделяемой вам ежеквартально суммы за неуклюжую подделку под Чосера.
— Макиавелли, Перри. Это была неуклюжая подделка под Макиавелли, — поправила его светлость Маргарита, и ей невольно пришла на память строчка из знаменитого макиавеллевского «Государя»: «Существуют три типа интеллекта, — писал великий политический философ, — первый — это когда человек понимает все благодаря собственной сообразительности, второй — когда ему кто-то все объяснит, третий же — когда он ничего не может понять ни сам, ни с помощью объяснений. Первый тип самый лучший, второй очень хороший, третий же совершенно бесполезный». Донован, черт его возьми, понимал все сам, подумала Маргарита, тогда как сэр Перегрин, считающий себя необычайно умным, обладал, несомненно, «бесполезным» типом интеллекта.
Однако его можно было использовать.
— Да-да. Пусть будет Макиавелли, если вам так уж хочется. Все это не имеет абсолютно никакого значения, — проговорил раздраженно сэр Перегрин, не выносивший, когда ему возражали даже по самому пустяковому поводу. — Но вы должны выслушать меня. Должны постараться понять, насколько позволяет вам ваш женский ум, огромную важность сделанного мной открытия.
— Конечно, Перри. Если вы настаиваете. Но, может, прежде я позвоню и попрошу принести свежего чая и еще одну чашку? Финч, несомненно, будет весьма рад услужить вам, поскольку вы, как он не устает мне повторять, вызываете у него чувство глубокого уважения и восхищения.
— Чая? — сэр Перегрин посмотрел на Маргариту так, словно она предложила поджечь ему волосы на голове. — Я не хочу никакого чая. Вы меня не поняли? Я пытаюсь рассказать вам об открытии, которое потрясет этот остров до основания.
— Правда? Боже мой, как интересно. В таком случае мы, конечно, не станем пить чай. Может, тогда теплые булочки? Нет? Ну, хорошо, Перри, но только прошу вас, говорите помедленнее, рассказывая мне свои новости, чтобы я могла хоть что-нибудь в них понять.
Она едва удержалась, чтобы не влепить ему пощечину. Сэр Ральф, по крайней мере, не отказывал ей в уме, в отличие от этого надутого индюка.
Положив тонкий манускрипт себе на колени, сэр Перегрин благоговейно разгладил пожелтевшие от времени страницы.
— Вы понимаете, это было чрезвычайно трудно, но с самого начала мне стало ясно, что в руках у меня необычайная ценность. — Наклонившись к Маргарите, он понизил голос до заговорщицкого шепота: — Записи сделаны шифром, причем на латыни. Шифр оказался чертовски трудным, но мне все-таки удалось найти к нему ключ.
— Сделаны кем, Перри? — тоже шепотом спросила Маргарита и мысленно вновь поблагодарила деда, настоявшего в свое время на том, чтобы она выучила латынь, и «Максвелла» за его многочисленные и разнообразные таланты. — И зачем? С какой целью?
Сэр Перегрин бросил взгляд на единственную дверь, словно боясь, что кто-то может их подслушать, и, нервно облизав губы, ответил:
— Его звали Бальбус. Само его имя послужило мне ключом, поскольку в переводе оно означает «тот, кто говорит невнятно». Ну, да это не столь уж и важно. Он и его семья жили здесь, в Лондоне, до того, как римские легионы покинули Англию, отправившись на защиту Италии. Ему пришлось срочно уехать и оставить все свои драгоценности и домашний скарб здесь. Перед отъездом, однако, он все спрятал — зарыл в землю — и оставил этот зашифрованный манускрипт, в котором подробно описал, где искать зарытые сокровища.
Маргарита бросила взгляд на пожелтевшие страницы.
— Но, Перри, никакой пергамент не мог бы так долго сохраниться. Вне всякого сомнения, это подделка, как и мой Макиавелли.
Покачав головой, сэр Перегрин пренебрежительно махнул рукой, словно она сказала заведомую глупость.
— Хотя Бальбусу и пришлось покинуть Англию, он явно не отказался от надежды когда-нибудь сюда вернуться и выкопать свои сокровища. Его слова были записаны его сыном, затем сыном его сына и так далее, пока один из его потомков не попал, наконец, в Англию спустя несколько десятилетий после вторжения на остров Вильгельма Завоевателя. Но было уже поздно. — Сэр Перегрин с силой прижал руки к своей костлявой груди. — Как, должно быть, страдали они, находясь так близко от своих сокровищ и не имея ни малейшей возможности до них добраться… До настоящего момента.
Довольная улыбка мгновенно стерла с лица сэра Перегрина выражение сочувствия к бедному Бальбусу и его потомкам.
— Вам и в голову не придет, Маргарита, где этот дурак спрятал свои сокровища. Вы и за сто лет не догадаетесь, почему потомкам Бальбуса так и не удалось получить их назад.
— Уверена, вы правы, Перри. Но не томите же меня. Если вы тотчас же всего мне не скажете, клянусь, я умру от любопытства.
Сэр Перегрин потер довольно руки. Лихорадочный блеск в его глазах выдавал присущую ему страсть к приключениям.
— Если мои расчеты верны, — а у меня нет никаких причин в этом сомневаться, поскольку я был всегда силен в математике, — Бальбус закопал свои самые ценные сокровища не далее, чем в десяти футах от того места, где сейчас проходит южная стена часовни Святого Петра!
— Но ведь часовня находится в стенах Тауэра, которые возвел еще Вильгельм Завоеватель! — воскликнула Маргарита. В голосе ее звучали одновременно восторг и растерянность. — О, Перри, как ужасно! Неудивительно, что семья этого несчастного не могла добраться до спрятанных им сокровищ. Но и вам, Перри, это не удастся. Вы никогда не сможете добиться королевского разрешения даже на то, чтобы воткнуть лопату в землю за стенами Тауэра.
— Но оно у меня уже есть, дорогая дитя. Я только что от Стинки, который убедил принца Уэльского разрешить там раскопки. — Сэр Перегрин внезапно нахмурился и добавил: — Мне, правда, придется разделить славу с принцем, ну, да это к делу не относится. Нет, вы только представьте себе, Маргарита! Представьте, какой фурор произведет эта находка, и не только в Лондоне, но и во всем мире! Древние монеты, статуи, мозаика! Я пригласил руководителей всех самых значительных научных обществ присутствовать на раскопках, которые начнутся через два дня — как вы понимаете, мне нужно время, чтобы поместить сообщение об этом событии в газетах. Принц обещал создать для всех этих сокровищ музей — прямо в стенах Тауэра — и намекнул также, что назначит меня его куратором. Наконец-то после стольких лет насмешек и равнодушия людей, равных мне, или даже ниже меня, я стану знаменит!
— Да, Перри, — ответила серьезно Маргарита и протянула руку к чашке с чаем, прикусив до крови щеку с внутренней стороны. — Я уверена, что так оно и будет.
День пролетел для Маргариты в мгновение ока, поскольку, разгадав, как ей казалось, замысел Донована, она перестала томиться ожиданием. «Эта почка счастья готова к цвету в следующий раз…»
Донован говорил ей, что не любит «Ромео и Джульетту». Однако неприязнь не мешала ему цитировать целые строфы из этой пьесы, когда он находил это выгодным для себя. Всегда и во всем он руководствовался лишь своими желаниями.
Но то же самое можно было сказать и о ней.
Не удивительно, что ее так влекло к нему.
Не удивительно и то, что она готова была пойти ему навстречу.
Целый час она перебирала приглашения, лежавшие на блюде на каминной полке в гостиной, и, наконец, решила, что леди Джерси была единственной, кто мог бы пригласить американца на свой бал, поскольку сия покровительница робких дев относилась к тому типу людей, которые просто обожали скандалы.
Покончив с этим вопросом, Маргарита отправилась принимать ванну и нежилась в ней до тех пор, пока Мейзи не пригрозила вылить ей на голову кувшин холодной воды, если она тотчас же не вылезет оттуда. Ужин ее, который она велела принести к себе в комнату, состоял из холодных закусок и был весьма легким.
Ее наряд, решила Маргарита, должен быть верхом совершенства, и она потратила на его выбор не менее часа, сидя на коврике перед камином рядом с Мейзи, расчесывающей ей мокрые после купания волосы. Наконец выбор был сделан. Она наденет белое платье — вполне обычный цвет для юной леди, только начавшей выезжать в свет. Но белое вполне определенного тона. Без какого бы там ни было намека на розовое, и не кажущееся желтоватым в свете свечей.
Нет, платье должно быть ослепительно белым — белым, как солнце в жаркий летний день, белым, как сохнущие после стирки простыни в Чертси, белым, как невинная дева на брачном ложе.
И на нем должно быть как можно меньше пуговиц.
Надев простое, с единственной оборкой на подоле, но элегантное платье из плотного белого шелка, облегавшее ее маленькие округлые груди и, благодаря квадратному вырезу, подчеркивавшее линию плеч, Маргарита села за туалетный столик и вскоре почти довела Мейзи до слез своими придирками, требуя зачесать ей волосы строго назад и налево и закрепить их прямо над левым ухом так, чтобы локоны падали ей на плечо, оставляя открытой ее изящную шею.
Затем Мейзи помогла ей надеть плотно облегавшие руку и доходившие почти до локтей лайковые перчатки, что было весьма нелегким делом и заняло почти четверть часа. Внезапно Маргарита решила идти без перчаток, и бедной служанке пришлось потратить еще пятнадцать минут, чтобы снять их со своей госпожи.
Наконец Маргарита была готова. Бросив довольный взгляд на прозрачную с золотыми блестками шаль, которую она набросила сверху на платье, Маргарита порывисто поцеловала Мейзи и отправилась на поиски деда, тогда как служанка, тяжело дыша, рухнула без сил на пуфик.
Сэр Гилберт сидел в кресле в своем кабинете и недовольно ворчал себе под нос. Леди Джерси вызывала у него неприязнь в пять раз более сильную, чем все балы вместе взятые, и он с большим удовольствием провел бы этот вечер дома, играя с Финчем в вист на медяки.
— А вот и мой самый лучший на свете эскорт, — воскликнула Маргарита, прямо-таки впорхнув в кабинет деда в своих новых вечерних туфельках, в которых чувствовала себя почти так же, как в те дни, когда гуляла босиком по нежной весенней траве в Чертси. — О, Боже, — она нахмурилась, остановившись в двух шагах от сэра Гилберта. — Что я вижу? Недовольство? Только не говори мне, что ты решил в самый последний момент отказаться. Это было бы в высшей степени нечестно, поскольку леди Джерси, я уверена, рассчитывает, что ты будешь в числе тех джентльменов, которым она так стремится навязать всех этих своих дурнушек.
Сэр Гилберт поднял одну кустистую бровь и, бросив на внучку свирепый взгляд, проворчал:
— А ты, оказывается, настоящая злюка, Маргарита. С каждым днем ты все больше и больше напоминаешь мне твою бабушку.
— Спасибо, дедушка, — ответила Маргарита, приседая в реверансе. — Ты не собираешься похвалить мой туалет? Думаю, Мейзи еще не скоро оправится от своих трудов, благодаря которым ей удалось совершить сегодняшнее чудо.
— Ты не сразишь никого наповал, малышка, если ты это хотела услышать, — проговорил ворчливо сэр Гилберт, неохотно поднимаясь с кресла. — Ну-ну, не дуйся. Ты и сама прекрасно знаешь, что красива, и не должна напрашиваться на комплименты. А где жемчужное ожерелье твоей матери? Разве ты не собираешься его надеть? Без него, как мне кажется, ты выглядишь несколько голой.
Маргарита невольно подняла руки к открытому вырезу.
— Ах вы, негодный старикашка, смущать девушку подобными речами!
Сэр Гилберт отчаянно закашлялся и шагнул к столику с напитками, где стоял столь обожаемый им джин, — тот самый, который Маргарита щедро разбавила водой лишь несколько часов назад, не обмолвившись, разумеется, об этом и словом.
— Мне не удастся смутить тебя, девчонка, даже если я обрушу тебе на голову целый поток ругательств длиной с нос сэра Перегрина Тоттона.
Налив себе в стакан щедрую порцию, он повернулся и, прищурившись, взглянул на Маргариту.
— Я наткнулся на Тоттона сегодня днем, когда он выпархивал отсюда, надутый от важности, как всегда. Он, случайно, не собирается быть на балу у Джерси сегодня вечером? Как и этот слюнтяй Хервуд, или этот Мэпплтон, у которого голова набита ватой? Против Лейлхема я не стал бы возражать, поскольку он наш сосед и все такое прочее… и, по крайней мере, он не выставляет себя постоянно дураком.
Маргарита опустилась в кресло, только что оставленное дедом, и аккуратно расправила юбку.
— Ну, я думаю, они все там будут. Как, разумеется, и мой последний поклонник, лорд Чорли.
Одним махом сэр Гилберт опорожнил стакан и весь передернулся.
— Редкий болван! Способен уморить не хуже того шарлатана лекаря, которого ты наняла, чтобы он держал меня в узде. Чорли так глуп, что не получаешь ни малейшего удовольствия, подшучивая над ним. Маргарита, дорогое дитя, неужели ты не чувствуешь в глубине души, что совершенно незачем тащить меня с собой на сегодняшний бал? Вполне достаточно этой Биллингз. Господь свидетель, мне бы ее было более чем достаточно!
Маргарита, весьма продвинувшаяся в искусстве притворства в последние дни, состроила было недовольную гримаску, но вдруг просияла, будто в голову ей неожиданно пришла замечательная мысль.
— А как насчет отступного, дедушка? — спросила она, глядя с ухмылкой на деда.
Сэр Гилберт с грохотом опустил пустой стакан на столик.
— Идет! — воскликнул он, явно довольный готовностью, с какой внучка приняла его дезертирство. Однако в следующее мгновение он посерьезнел. — Что ты задумала, девчонка? Тебе не удастся уговорить меня разрешить тебе кататься в моем седле, как ты делала это в Чертси. Здесь Лондон, девушка, и или это дамское седло, или вообще никакого. И я также не разрешаю тебе подстреливать кого бы то ни было — если, конечно, это не кто-нибудь из тех старых дураков, которые ходят, прирученные тобой, по моему дому. Здесь я могу сделать исключение.
— Фи! — воскликнула Маргарита, изображая недовольство, и поднялась с кресла. — Ну, хорошо, старина. Думаю, мы найдем с тобой какой-нибудь компромисс. Ты сказал, что я выгляжу голой без маминого жемчужного ожерелья. Но я специально его не надела, поскольку оно совсем не подходит к этому платью… не то чтобы мне хотелось беспокоить тебя по таким пустякам…
Она подошла к сэру Гилберту вплотную, обняла его за шею и кокетливо склонила голову набок.
— Но прекрасные рубины бабушки… о, дедушка, это было бы великолепно!
— Рубины Марджи? — Сэр Гилберт покачал головой. — Довольно красивые побрякушки, согласен. Но они, насколько мне помнится, красные, как кровь, и невинной девушке совсем не пристало их носить.
— Да, кроваво-красные. — Маргарита прижалась щекой к широкой груди деда. Как кровь девственницы, приносимая в дар мужчине, которому она себя отдает. Ей хотелось, чтобы предстоящая ночь стала ночью предзнаменований и скрытых символов, исключительно важной ночью, которую Томас Джозеф Донован запомнит на всю жизнь. — Да, я забыла сказать тебе, что лорд Мэпплтон будет сегодня на балу с Джорджианой Роллингз. Он прислал днем записку, в которой выражает надежду увидеться с тобой на балу у леди Джерси и поблагодарить тебя за то, что ты познакомил его с прекрасной Джорджианой.
— О, нет. Только не это. Все что угодно, только не этот потертый Ромео и мисс Удивление. Именно так — мисс Удивление — называет ее Донован. Вот кого бы я повидал с громадным удовольствием!
Он высвободился из объятий Маргариты и, подойдя к камину, нажал скрытую пружину на покрытой искусной резьбой каминной полке. В ту же минуту висевший над камином портрет его покойной жены скользнул в сторону, и в открывшейся за ним нише стал виден металлический сейф. Сунув в сейф руку, сэр Гилберт достал оттуда золотое с рубинами ожерелье.
— А серьги, дедушка, — подала за его спиной голос Маргарита, решив идти до конца. Общество все равно не простит ей рубинового ожерелья. — Они маленькие, как мне помнится, и совсем не претенциозные. И, может, также браслет, поскольку руки у меня голые?
Пять минут спустя, после того как появилась миссис Биллингз все в том же сером унылом платье и с выражением покорства на лице — оно не изменилось даже при виде кричащих драгоценностей на ее подопечной, — Маргарита поцеловала сэра Гилберта и, пожелав ему доброй ночи, направилась к двери.
На пороге она, однако, остановилась и, обернувшись, взглянула на деда, в глубине души сознавая, что в последний раз смотрит на него глазами невинной девушки. После чего глубоко вздохнула, повернулась вновь к двери и, подняв высоко голову, отправилась навстречу ожидавшей ее судьбе.
— Ради Бога, стой спокойно! Как, ты думаешь, я смогу завязать эту штуковину, если ты все время вертишься? Любой решил бы, что у тебя в штанах полно клопов.
Томас приподнялся и посмотрел поверх седой головы Дули в зеркало, пытаясь разглядеть себя в нем.
— Пэдди, — простонал он, поправляя галстук — третий, примеряемый им за последние несколько минут, — ты меня почти задушил. — Он сорвал с шеи пышный полотняный галстук и бросил его на кровать. — Ладно, Пэдди, оставь. Все это бесполезно. Давай мне другой. Я повяжу его, как обычно, и покончим на этом.
— А о чем я твержу тебе уже битый час? — проворчал Дули и, взяв с кровати брошенный Донованом галстук, вытер им потный лоб. — Сказать по правде, парень, ты смотришься намного лучше, когда в твоем костюме имеется некоторый беспорядок, — тогда ты больше похож на человека. Глядя, как ты суетишься можно подумать, ты собрался под венец. Ага, вот так-то лучше. — Он бросил галстук, которым вытирал лицо, на стул и взялся за шляпу. — Ну, что, мы идем, или ты хочешь, чтобы я еще раз отряхнул щеткой твой жилет? Или, может, ты вообще решил сменить экипировку? Ты уже два раза переодевался, черт подери, так что меня ничуть не удивит, если ты разденешься сейчас догола и все начнешь сначала.
Покачав головой, Томас облачился в свой темно-синий фрак. На Дули он смотреть, однако, избегал, чувствуя себя смущенным. Он действительно вел себя, как нервничающий жених.
— Нет, Пэдди. Теперь, думаю, я готов. Экипаж, нанятый тобой, ждет?
Дули шагнул в примыкающую к спальне небольшую гостиную.
— Лучше бы ему ждать нас, парень, за те деньги, которые нам пришлось выложить за одну ночь.
— Надеюсь, ты помнишь, что это должен быть закрытый экипаж? — Томас взял плащ и взмахом руки показал Дули, чтобы тот шел первым.
— В какой глаз, Томми, ты хочешь, чтобы я тебе врезал за подобный вопрос? Ты велел мне нанять закрытый экипаж, закрытый экипаж я и нанял. Даже не спросив тебя, зачем, не так ли? Как не задал и вопроса, почему я должен ехать туда вместе с тобой, когда тебе прекрасно известно, что я отношусь ко всем этим балам, как черт к святой воде. — Он остановился на лестничной площадке и, обернувшись, пристально посмотрел на Томаса. — У тебя явно что-то на уме, Томми, я прав?
— Признайся, Пэдди, тебе ведь не хочется и в самом деле это знать, не так ли? — Обойдя Дули, Томас быстро, прыгая через две ступеньки, спустился по лестнице.
Дав кучеру адрес леди Джерси и сделав кое-какие распоряжения личного свойства, которые, как он надеялся, тому вскоре придется выполнять, Томас уселся на сиденье подле Дули и неожиданно спросил:
— Ты видел сегодня Чорли?
— Видел, и опять за игрой, — ответил Дули, внутренне настраиваясь на то, что если у леди Джерси будет такая же толпа, как на всех балах, то ему придется проторчать там никак не меньше двух часов. — Он проигрывает, как ты и говорил, парень. Просаживает за раз больше денег, чем я видел на своем веку. К концу дня он уже принялся царапать долговые расписки. Скажи мне, Томми, как может человек, даже англичанин, быть таким полным идиотом?
Томас ухмыльнулся, мысленно поздравив Маргариту с ее безошибочной оценкой слабостей лорда Чорли.
— Он ничего не может с собой поделать, Пэдди. Он уже столько времени проигрывает, что убежден: стоит ему лишь немного подождать, и фортуна вновь повернется к нему лицом. Интересно, что сделает с его светлостью Маргарита, когда его карманы опустеют? К ней в руки ведь и попадут все его долговые расписки. Может, мы, ирландцы, и изобрели эти самые расписки за долги, но уютно себя с ними чувствуют только англичане.
Медленно, но неуклонно они продвигались вперед, но на подступах к площади им пришлось остановиться и встать в конец длинной вереницы экипажей, растянувшейся почти на три квартала до самых парадных дверей особняка леди Джерси. Дули покачал головой.
— Маргарита соблазняет Мэпплтона бриллиантами и слишком покладистой молодой женщиной, подсылает к Чорли шулера и, одному только Богу известно, что делает с Тоттоном, — и ты находишь все это забавным? А не задумывался ты над тем, что она готовит для тебя? Ты даже начал поговаривать о том, чтобы жениться на ней.
Томас достал из кармана сигару и, не зажигая, сунул ее в рот и зажал в зубах.
— Знаю, Пэдди, знаю. — Губы его раздвинулись в широкой ухмылке. — Любовь великая штука, не правда ли?
ГЛАВА 12
Тот, кто играет с кошкой, не должен жаловаться на царапины.
М. де Сервантес
Первое, что услышал Томас, войдя в душный бальный зал, были слова:
— …эта девчонка Бальфур. Похоже, у ее компаньонки нет ни капли здравого смысла. Позволить ей надеть рубины! Еще можно понять, когда она, не имея приданого, вешается на шею пожилым джентльменам, хотя это и верх неприличия, но сегодняшняя ее выходка переходит уже всякие границы. Рубины! В следующий раз, попомните мои слова, она намажет себе красной краской губы!
Томас усмехнулся. Дама, которую он подслушал, и в подметки не годилась его Маргарите, как, впрочем, и остальные дамы в зале, — в платьях с многочисленными оборками и надушенные сверх всякой меры. Неудивительно, что Маргариту никто никогда не видел в компании женщин: вероятно они наводили на нее смертельную скуку. И потом, у нее не было времени сплетничать или беспокоиться о том, что скажут о ней в обществе. Она была слишком поглощена своей войной с мужчинами, которые считали себя ее поклонниками.
— Пэдди, — сказал Томас, найдя глазами Маргариту, которая сидела подле своей нервно улыбающейся компаньонки в одиночестве, но с гордо поднятой головой, словно знала, что говорят о ней вокруг, и ей было в высшей степени на это наплевать, — почему бы тебе не пойти к карточным столам и не взглянуть, не растрачивает ли Чорли остатки своего состояния. И не ищи меня. Я присоединюсь к тебе через несколько часов — самое меньшее, через четыре.