– Да, вернулись. Из-за этого я и пришел к вам.
– Великолепно! А я как раз из-за этого собирался в миссию.
– Ставлю золотой, что у нас на уме одно и то же! – объявил отец Хоакин.
– Мне невыгодно спорить, отец мой, вы всегда выигрываете.
– Бросьте! За мои новости вы с радостью отдадите золотой.
– Какие новости?.. Какие у вас новости? – подступили к нему оба офицера.
– Еще стаканчик бордо, или я задохнусь. Эта пыльная дорога хуже чистилища. Ну, вот это мне поможет!
И святой отец осушил еще один стакан вина и снова причмокнул губами.
– А теперь выкладывайте свои новости, ваше преподобие!
– Так вот, слушайте: наши охотники вернулись.
– Ну и что?
– Что? Они привезли новости.
– Какие?
– О нашем друге, охотнике на бизонов.
– О Карлосе?
– О ком же еще!
– Какие новости? Они его видели?
– Его самого не видели, но напали на его след. Они обнаружили его логово и знают, где он сейчас.
– Прекрасно! – воскликнули Вискарра и Робладо.
– Они берутся найти его в любое время.
– Великолепно!
– Вот видите, друзья мои, что у меня за новости. Можете ими воспользоваться как вам угодно.
– Дорогой падре, – заметил Вискарра, – вы умный человек, помогите нам советом. Вы ведь знаете, как обстоит дело. Наши уланы не способны поймать этого негодяя. Что нам делать, как по-вашему?
Такое доверие очень польстило иезуиту.
– Друзья, – сказал он, привлекая к себе обоих сразу, – я уже думал об этом. На мой взгляд, вы великолепно обойдетесь и без улан. Посвятите наших двух охотников, насколько это необходимо, в свои дела, снарядите их, и пускай отправляются по следу. И если они вам не поймают этого негодяя еретика, значит, отец Хоакин ничего не смыслит в людях.
– Как раз об этом мы и думали! – воскликнул Робладо. – Ведь я из-за этого и собирался к вам!
– И вы правильно рассудили, дети мои. Я полагаю, что это самый верный путь.
– А возьмутся ли за это наши охотники? Они люди свободные, они могут и не пойти на такое рискованное дело.
– Рискованное! – повторил иезуит. – Опасность не испугает их, можете мне поверить. Они храбры, как львы, и проворны, как тигры. Будьте спокойны, они не остановятся перед опасностью.
– Так вы думаете, они согласятся?
– Можете считать, что они согласились, я уже выяснил это. У них свои причины не слишком любить Карлоса, и вам не придется долго уговаривать их. Да они, наверно, уже собрались в дорогу – ведь они прочитали объявление – и, надо думать, прикинули, какое богатство сулит поимка Карлоса. Подтвердите, что они получат солидное вознаграждение, и не пройдет и трех дней, как они принесут вам уши этого охотника на бизонов или его скальп, а не то и всю тушу, если вам это больше нравится. Уж они-то его выследят, будьте покойны!
– А не послать ли с ними солдат? Карлос может быть не один. У нас есть основания полагать, что с ним метис – его правая рука, а с такой поддержкой он окажется нешуточным противником для ваших охотников.
– Вряд ли. Ведь это сущие дьяволы. Но спросите их самих. Им лучше знать, нуждаются ли они в подмоге. Это их дело, пусть они и решают.
– Послать за ними сейчас или вы сами пришлете их сюда? – спросил Робладо.
– А не лучше ли кому-нибудь из вас отправиться к ним? Такое дело не терпит огласки. Если они явятся сюда, люди, пожалуй, догадаются, о чем у вас с ними может быть разговор. А уж если до Карлоса дойдет, что эти молодцы его ищут, тогда едва ли им удастся его поймать.
– Вы правы, отец мой, – сказал Робладо. – А как нам увидеться с ними, чтобы никто об этом не узнал?
– Нет ничего проще, капитан. Отправляйтесь к ним в дом – в лачугу, вернее сказать. Они живут в хибарке среди скал. Место это глухое, вряд ли вы кого-нибудь встретите по дороге. Вам надо ехать тропой через заросли, но я дам вам проводника, он знает это место и доведет вас. Молодчики вас, должно быть, ждут: я им намекнул, чтобы они не уходили из дому на случай, если понадобятся. Будьте покойны, вы наверняка их застанете.
– А когда вы пришлете проводника?
– Он уже здесь – мой слуга поведет вас. Он внизу, во дворе, вам незачем терять время.
– Конечно, Робладо, – поддержал комендант. – Лошадь ваша оседлана, поезжайте, не откладывая.
– Еду, сейчас же!.. Где ваш проводник, отец мой?
– Эстебан! Эй, Эстебан! – крикнул иезуит, наклонившись над парапетом.
– Я здесь, сеньор! – ответили снизу.
– Иди сюда! Быстро!
На асотее тотчас появился мальчик-индеец: он снял шляпу и почтительно приблизился к отцу Хоакину.
– Проводишь капитана по тропе через заросли к хижине охотников.
– Хорошо, сеньор.
– Да смотри, никому ни слова об этом!
– Хорошо, сеньор.
– Если скажешь, отхлестаю плетью. Ступай!
Робладо в сопровождении мальчика спустился по лестнице, ему помогли сесть на лошадь, и он выехал из ворот крепости.
Отец Хоакин осушил еще стаканчик бордо, предложенный Вискаррой, затем вспомнил, что в миссии его ждет роскошный завтрак, и, распрощавшись с хозяином, отправился восвояси.
Вискарра остался на асотее один. Если бы кто-нибудь был там и наблюдал за ним, он заметил бы, что стоило Вискарре взглянуть в сторону Утеса загубленной девушки, как на лице его появлялось странное, тревожное выражение.
Глава LI
Робладо въехал в заросли; в нескольких шагах впереди его лошади рысцой бежал мальчик Эстебан. Около полумили Робладо ехал по проселочной дороге, которая вела из города к одному из проходов в скалах, затем свернул на узкую тропку, по которой, кроме охотников да пастухов, разыскивающих своих овец, почти никто не ходил и не ездил. Еще две-три мили пути, и он добрался до цели своего путешествия – жилища охотников, притулившегося у подножия утеса.
Это и в самом деле была жалкая хижина. Несколько стволов древовидной юкки, в изобилии растущей вокруг, заменяли столбы, они поддерживали односкатную крышу – вернее, навес, верхним краем примыкавший к утесу. Крыша была устлана жесткими листьями той же юкки, наваленными плотным слоем. Было там и что-то вроде двери, сделанной из досок, отщепленных от более толстых стволов юкки, и подвешенной на полосах буйволовой кожи. Окном служило отверстие со ставнем из того же материала, подобным же образом подвешенным. Стены были сплетены из виноградных лоз, вкривь и вкось скрепленных тонкими жердями и кое-как промазанных глиной. Хозяева старались тратить поменьше труда на постройку дома, поэтому четвертую стену заменяла гладкая поверхность отвесного утеса, и полоса копоти отметила на ней путь дыма, выходившего вместо трубы просто через отверстие в крыше. Дверь находилась сбоку и примыкала к утесу, окно же было вырезано в передней стене хижины, так что хозяева увидели бы всякого, кто вздумал бы прийти сюда по тропе. Только случалось это редко: свирепые охотники почти ни с кем не водили знакомства, и жилище их было в стороне от проезжей дороги. С одной стороны ее загораживали скалы, с другой скрывали еще и густые заросли.
За домом виднелся небольшой загон, кое-как сложенный из камней. Там стояли три тощих, облезлых мула и две такие же жалкие лошади. К коралю примыкало поле, вернее – то, что когда-то было полем; теперь, запущенное, заброшенное, оно поросло травой и сорняками. Впрочем, кое-где можно было обнаружить следы человеческого труда: местами в беспорядке торчали неухоженные кустики маиса, а между ними тянулись усики дынь и тыкв. Сразу видно было, что люди, поселившиеся на этой земле, ей не хозяева.
У порога лежали пять или шесть собак, больше похожих на волков; на земле под нависшей скалой валялось несколько обтрепанных вьючных седел. Два старых, потертых, рваных седла для верховой езды торчали на горизонтальном шесте; на нем же висели уздечки, связки вяленого мяса и стручки красного перца.
Войдя в этот дом, можно было увидеть двух не слишком опрятных индианок – одна месила тесто для грубого хлеба, другая жарила мясо. У самой скалы меж двух камней горел огонь, а рядом на полу были свалены в беспорядке глиняные горшки и тыквенные бутылки.
Стены этого жилища украшали луки, колчаны и шкуры животных; покрытые шкурами камни, сложенные в двух углах комнаты (там была только одна комната), служили постелью. В третьем углу стояли два охотничьих ружья, одно длинноствольное, другое испанское, с коротким стволом, и два длинных копья, а над ними висели охотничьи ножи, пороховницы, сумки и всякое другое снаряжение, необходимое охотнику Скалистых гор. Были там и сети и прочие принадлежности для рыбной ловли и охоты за мелкой дичью. Вот и вся обстановка и утварь этой лачуги. Все это Робладо увидел бы, войди он в хижину; но он не вошел, так как те, кто был ему нужен, не сидели в четырех стенах. Мулат лежал, растянувшись на земле, а самбо, по обычаю своей родины – побережья жарких стран, – в гамаке, повешенном меж двух деревьев.
Вид этих людей внушил бы отвращение всякому, однако Робладо он успокоил. Именно такие пособники ему и нужны! Он видел обоих и раньше, но никогда к ним не приглядывался. А теперь, глядя на их наглые, мрачные физиономии и темные мускулистые тела, он подумал: «Да, вот эти справятся с Карлосом. Внушительная парочка. Если судить по внешности, то любой без труда его одолеет – они и крупнее и плотнее его».
Мулат был повыше своего приятеля. Тот уступал ему и в силе, и в храбрости, и в проницательности. Если не считать самбо, вряд ли можно было сыскать во всей стране еще кого-нибудь с такой отталкивающей физиономией, как у мулата. Ну, а самбо – тот был ему под стать.
У мулата была темно-желтого цвета кожа, редкие усы и борода. За толстыми фиолетовыми, как у негра, губами красовались два ряда огромных волчьих зубов. Желтоватые крапинки густо усеивали белки его ввалившихся глаз. Над глазами нависли густые черные, широко раздвинутые брови; дырами зияли вывернутые ноздри толстого приплюснутого носа. Густая копна курчавых волос, вернее – шерсти, скрывала огромные уши. На голове на манер тюрбана был повязан старый клетчатый мадрасский платок, давным-давно не приходивший в соприкосновение с мылом. Курчавые волосы, вылезавшие из-под складок тюрбана на лоб, придавали лицу мулата еще более дикое и свирепое выражение. Все в этой физиономии говорило о жестокости, наглой дерзости, коварстве и отсутствии каких бы то ни было человеческих чувств.
Одежда мулата мало чем отличалась от той, какую носят все охотники прерий. Она состояла из шкур и одеяла. Необычен был лишь головной убор – память о тех временах, когда мулат был невольником в Южных штатах.
У самбо было лицо не менее свирепое, чем у его приятеля. Отличалось оно только цветом кожи. Оно было бронзово-черным – сочетание окраски кожи двух рас, к которым принадлежали его родители. Губы у него были толстые и лоб покатый, как у негра, а индеец сказывался в волосах, почти гладких, свисавших длинными змеевидными прядями на шею и плечи. Однако его внешность обращала на себя меньше внимания, чем вид его дружка-мулата. Он носил обычную для своего племени одежду – широкие шаровары из грубой бумажной ткани и безрукавку из той же материи, грубое серапе и вместо пояса шарф. Грудь, шея, плечи и массивные темные, как бронза, руки были обнажены.
Робладо подоспел как раз к концу сценки, в которой наглядно выразился характер самбо.
Полулежа в гамаке, он наслаждался крепкой сигарой и время от времени отгонял мух бичом из сыромятной кожи. Потом окликнул одну из женщин, свою теперешнюю жену:
– Эй, девчонка! Дай мне поесть! Жаркое готово?
– Нет еще, – ответил голос из хижины.
– Тогда принеси мне маисовую лепешку и перцовку!
– Ты ведь знаешь, дорогой, перцовки нет в доме,
– прозвучал ответ.
– Поди сюда! Ты мне нужна!
Женщина вышла из хижины и с явной неохотой приблизилась к гамаку.
Пока она не подошла совсем близко, самбо сидел не шевелясь, потом неожиданно взмахнул бичом, который он до сих пор прятал за спиной, и изо всей силы обрушил его на плечи женщины, защищенные лишь тонкой сорочкой. Удары сыпались один за другим, пока несчастная женщина не отважилась наконец отойти на безопасное расстояние.
– Так-то, девчонка! В другой раз, когда я попрошу лепешку и перцовку, у тебя они найдутся, не правда ли, душечка?
И, снова улегшись в гамаке, дикарь разразился громовым хохотом, к которому присоединился мулат. Он собирался точно так же поступить и со своей дражайшей половиной, но как раз в эту критическую минуту у хижины остановился Робладо.
Оба вскочили на ноги и почтительно его приветствовали. Они знали, кто он такой. Разговор поддерживал в основном мулат – ведь из них двоих он был главный, – самбо же оставался в тени.
Беседа велась вполголоса, чтобы не услышали женщины и Эстебан. Как и советовал отец Хоакин, приятели были наняты для того, чтобы выследить охотника на бизонов и, мертвого или живого, доставить его в крепость. В первом случае их ожидало немалое вознаграждение, во втором – почти вдвое большее.
Они не пожелали помощи солдат. Это их не прельщало. Им вовсе не хотелось уменьшить щедрую награду, делить ее еще с кем-нибудь. Для двоих эта сумма была бы целым состоянием, и блестящая перспектива ее получить разжигала их стремление добиться успеха.
Покончив с этим делом, капитан поскакал обратно в крепость, а мулат и самбо стали тут же собираться на охоту за человеком.
Глава LII
Через полчаса мулат и самбо – первого звали Мануэль, второго Пепе – готовы были отправиться в путь. Сборы не отняли и половины этого времени, но добрых пятнадцать минут было затрачено на то, чтобы подкрепиться жарким и выкурить по крепкой сигаре; а лошади пока что грызли брошенные им початки кукурузы.
Но вот сигары докурены; приятели вскочили в седла и поскакали.
Мануэль был вооружен длинноствольным ружьем, какими обычно пользуются американские охотники, и ножом, тоже американским, с тяжелым крепким клинком, обоюдоострым на несколько дюймов от конца, – страшным оружием в единоборстве. И то и другое Мануэль привез с собой из долины Миссисипи, там же он научился пользоваться этим оружием.
У седла лошади Пепе болталось на ремне испанское охотничье ружье; на боку у Пепе висел большой, тяжелый нож – мачете, а за спиной – лук и колчан со стрелами. В некоторых случаях – например, когда нужно добыть дичь или нанести удар, не поднимая шума, – мачете и лук удобнее, чем любое огнестрельное оружие. Из лука стреляют быстрее, чем из ружья; а если первая стрела не попала в цель, что ж, это не пуля – меньше вероятности, что она выдаст намеченной жертве врага.
Кроме этого оружия, у каждого охотника за поясом торчал пистолет, а на седельной луке висело свернутое лассо.
Позади, на крупе лошадей, они везли провизию – связки вяленого мяса и завернутые в оленью шкуру холодные маисовые лепешки. Снаряжение довершали тыквенная бутыль для воды с двумя горлышками, рожки, пороховницы и сумки. За лошадьми по пятам бежали два громадных тощих пса, такие же свирепые и дикие на вид, как и их хозяева. Один из них был волкодав местной породы, другой – испанская ищейка.
– Как поедем, Мануэль? – спросил самбо, когда они отъехали от хижины. – Напрямик к Пекосу?
– Нет, нет, вверх полезем, в обход. Увидят нас в долине – еще догадаются, за кем это мы. Ему ктонибудь сболтнет – тогда не видать нам тех денег. Нет, поедем старой дорогой – через сухое русло к Пекосу. Дольше будет, зато вернее.
– Черт побери! – воскликнул Пепе. – Да там крутизна – помрешь, пока влезешь. Моей бедной скотине, пожалуй, не под силу. И так выдохлась. Мы ведь сколько гонялись за бизонами!
Они пересекли заросли и по дороге, огибавшей скалы, подъехали к месту, где в отвесный склон врезалась лощина. По дну ее можно было подняться на верхнее плоскогорье. Подъем был крутой, очень трудный. Любая лошадь заартачилась бы, кроме выросшего в горах мустанга, – эти всюду карабкаются, как кошки. Даже собаки взбирались с трудом на этот почти вертикальный откос. Однако охотники спешились и, таща за собой лошадей, полезли вверх; вскоре они достигли плоскогорья.
Отдышавшись немного и дав передохнуть лошадям, они опять сели в седла и поскакали галопом через прерии на север.
– Ну, Пепе, сынок… – пробормотал мулат. – Нам, может, кто попадется навстречу. Может, тут пастух гоняется за антилопой. Слышишь?
– Ага, Мануэль, понимаю.
Это были последние слова, которыми они обменивались на протяжении десяти миль. Ехали они гуськом: впереди Мануэль, следом Пепе, позади собаки. Те тоже бежали друг за дружкой – волкодав за ищейкой.
Проехав десять миль, они достигли высохшего русла реки, наискосок пересекавшего дорогу. По этому самому руслу ехали Карлос и его спутники в день, когда они бежали после происшествия в крепости. Теперь сюда спустились охотники. Как тогда Карлос, они свернули вниз по направлению к устью – к берегу Пекоса. Здесь они въехали в рощу и, спешившись, привязали коней к деревьям. Хотя лошади лишь недавно вернулись после долгого пути и сейчас пробежали еще не менее тридцати миль, они совсем не казались измученными. Несмотря на худобу, они были сильны и выносливы, как это присуще их породе, и могли бы без ущерба пробежать еще миль сто. Их хозяева прекрасно это знали, иначе они не были бы уверены в успехе своей охоты на человека.
– Как бы он не ускакал, вороной у него хорош, – заметил мулат, поглядев на мустангов. – Ничего, нагоним, а, Пепе?
– Да уж нагоним.
– Пара кляч измотает рысака, а, Пепе?
– Верно, Мануэль, измотает!
– Не хочу я надрываться, надо сделать игру полегче. Исхитримся, Пепе?
– Надеюсь, Мануэль!
– Он наверняка засел в пещере. Лучше местечка ему не найти. Не схватят, когда спит, солдатам тут в жизнь не взобраться. И назад, в долину, ему выйти легко. Ходит взад и вперед, никакие шпионы его не углядят. Больше ему негде быть. Наверняка он в пещере с конем вместе. Только вот загвоздка: когда его поймать? А, Пепе?
– То-то и оно! Кабы знать, когда он там, а когда нет!
– Ну, это нетрудно. Устроим засаду – и все.
– Думаешь, он там бывает днем?
– Думаю, Пепе. В долину он выходит ночью, это ясно – только ночью. Может, не к себе домой, куданибудь по соседству. Уж наверно, он встречается с Антонио. В пещеру Антонио нельзя идти: белоголовый хитер, он идет ему навстречу. Это наверняка!
– Может, нам выследить Антонио?
– Можно, только это не годится. Тогда надо драться сразу с двоими. И не надо убивать Антонио. У людей нет зла на Антонио. Найдут с ним Антонио – будет хуже. Нет, сынок, хватит с нас белоголового – много дела поймать его. Помни: поймать – не убить. Пусть-ка сами убивают. На что нам выслеживать Антонио? Мы знаем, где он сам. Кабы не знали, другое дело.
– А может, пойти к пещере днем, Мануэль? Что-то я плохо помню, где это.
– Миля, не меньше. Пошли бы, если он спит… А когда он спит? Может, ты скажешь?
– А если не будет спать?
– За милю увидит нас в ущелье, вскочит в седло, ускачет вверх, на плоскогорье, – ищи его тогда! Может, три дня пропадут, а может, и вовсе не найдем.
– А знаешь, Мануэль, я придумал! Пойдем к входу в ущелье, заляжем до ночи поблизости. Как станет темно, заползем туда, где поуже. Он проедет мимо – другой дороги в долину у него нет, понимаешь? – тогда мы его и подстрелим.
– Эх, ты! Да мы так потеряем половину платы! А если промахнемся в темноте? Тогда все потеряем. Ну нет! Все – или ничего! Жизни своей не пожалеем, а его надо взять живьем, только живьем!
– Ладно, тогда пускай он выедет из ущелья, – заметил Пепе.
– Отъедет подальше, а мы заберемся в пещеру. Будем ждать, пока придет обратно. Что скажешь, Мануэль?
– Неплохо придумано, сынок. Ладно, так и сделаем. Только зря соваться не будем. Сперва пускай он выедет из ущелья, тогда пойдем. Увидим, что он убрался, – и в пещеру. Так мы его наверняка захватим… Смотри, солнце садится. Пора! Поехали!
– Поехали!
Они сели на коней и выехали на берег реки. В этом месте не было брода, но что с того? Не медля ни минуты, они заставили лошадей войти в воду и поплыть; за ними последовали собаки; и вскоре все они выбрались на другой берег. Вода текла с них ручьями. Вечер был холодный, но что для таких людей жара или холод! Они не замечали своей промокшей одежды. Не задерживаясь, они поскакали прямо к отвесным скалам, в которые упиралась долина. Здесь, у подножия Льяно Эстакадо, они свернули вправо, огибая утесы.
Охотники проскакали две или три мили вдоль каменной стены и подъехали к скалистому отрогу, врезавшемуся в долину. Отходя от плоскогорья, он постепенно суживался и становился все более пологим. В конце его беспорядочно громоздились обломки скал и каменные глыбы. Здесь не было деревьев, но темные вздыбленные камни придавали этому месту какой-то взъерошенный вид. Меж камней и в расселинах скал мог бы укрыться целый отряд всадников вместе с лошадьми.
К этому выступу скалистого мыса и направился мулат. За мысом скрывалось ущелье, где находилась пещера; второй такой же кряж огораживал ущелье с южной стороны. Оно глубоко вгрызалось в скалу, а оттуда вверх, на плоскогорье, вела узкая крутая тропа. Это было то самое ущелье, где перебили стадо молодого скотовода дона Хуана. Здесь больше не видно было трупов. Стервятники, волки и медведи немало потрудились над ними, и теперь на дне ущелья валялись одни лишь кости, уже побелевшие.
Наконец охотники достигли цели путешествия. Они провели своих коней меж каменных глыб и крепко привязали их; потом стали карабкаться по расселинам и скалам вверх и добрались до вершины хребта. Отсюда открывался вид на вход в ущелье. Он был шириной ярдов в триста, и ни человек, ни лошадь не могли бы пройти мимо Мануэля и Пепе незамеченными, разве что ночь будет уж очень темная. Но охотники надеялись на луну; при свете ее они увидят и кошку, если она вздумает проскочить в ущелье.
Облюбовав себе местечко, они залегли в засаде. Снизу, из лощины, лежащей по обе стороны хребта, никто не мог бы их увидеть. А их лошади были спрятаны среди скал.
Охотники на человека ясно представляли себе план действий. У них были основания предполагать, что Карлос, объявленный вне закона, поселился здесь, в пещере, в этом ущелье, хорощо знакомом Мануэлю. По ночам он, уж наверно, выходит отсюда, отправляется в долину – отсюда до его ранчо всего миль десять – и где-то на полпути встречается с Антонио, а тот рассказывает ему обо всем, что происходит в Сан-Ильдефонсо, и кстати передает ему съестные пррипасы.
Здесь они намеревались ждать, пока Карлос выедет из ущелья, потом забраться в пещеру и наброситься на него, когда он вернется. Конечно, они могли бы подкараулить его, когда он будет проезжать мимо, но они не были уверены, что им удастся его схватить. Если он будет верхом на своем коне, им его не поймать. Можно, конечно, подкрасться совсем близко и выстрелить в него, но в этом случае, как сказал мулат, есть риск, что он ускользнет.
К тому же они гнались вовсе не за его скальпом. Оба они, и в особенности Мануэль, хотели во что бы то ни стало захватить Карлоса живым и заработать двойную плату. Пусть это и труднее и опаснее, зато, если они его поймают, награда будет удвоена, а за деньги эти головорезы были готовы на все. Впрочем, они вовсе не были так отважны, чтобы стремиться к открытой схватке. Они знали безудержную храбрость белоголового и надеялись взять верх над ним, прибегнув к хитрости.
С самого начала они решили выследить его, а потом подкрасться к нему, когда он будет спать, и постепенно, в пути, обдумали план действий. В голове Мануэля этот план зрел задолго до того, как он предложил его Пепе.
Их надежды подогревались уверенностью, что жертва и не подозревает о том, кто за ним гонится. Карлос ни от кого не мог узнать об их возвращении с охоты, поэтому он не будет уж очень осторожен. Конечно, знай Карлос, что они отправились по его следу, он повел бы себя иначе, чем теперь, когда он думает, что скрывается от солдат. От солдат он в любое время спрячется где-нибудь на Льяно Эстакадо. Охотники
– другое дело. Если при первой попытке им не удалось бы разделаться с ним, они выследят его и найдут, куда бы он ни ускакал.
Оба они, Мануэль и Пепе, не сомневались: белоголовый не заподозрит, что они здесь, до той минуты, пока они его не схватят. Поэтому-то они и рассчитывали на успех.
Разумеется, они приняли меры, которые должны были обеспечить им удачу, если только их предположение правильно: Карлос сейчас в пещере и выйдет из ущелья ночью.
Скоро они это узнают. Солнце уже село. Ждать осталось недолго.
Глава LIII
Карлос действительно был в это время в пещере. После случая в крепости он поселился здесь, сделав эту пещеру своим «логовом» по тем самым причинам, о которых Мануэль говорил своему сообщнику. Она обеспечивала ему надежное убежище и при этом находилась недалеко от его друзей, от долины. Он мог спокойно выходить из ущелья ночью и возвращаться перед рассветом. Днем он спал. Здесь он мог не бояться, что его выследят солдаты. Но если бы даже и выследили, из входа в пещеру открывался вид на ущелье почти на милю, до самого устья, и кто бы ни появился с той стороны, Карлос заметил бы его еще издали. И хотя по обе стороны ущелья вздымались неприступные утесы, у охотника была возможность бежать, если бы солдаты вошли в ущелье снизу, из долины. Как уже сказано, из ущелья вверх, на плоскогорье, вела узкая, крутая, опасная тропка. Несмотря на ее крутизну, славный вороной смело взбирался по ней, а наверху, на широком просторе Льяно Эстакадо, Карлос только посмеялся бы над своими преследователями-уланами.
Лишь в часы его сна или после наступления темноты враги могли бы подкрасться к нему. Но и этого Карлос не боялся. Он спал так же безмятежно, как если бы его окружала надежная охрана. И у него был страж – верный страж Бизон. Из последней отчаянной схватки на мосту Бизон все-таки вырвался, и хотя его искололи пиками, раны были неопасны. Как и прежде, он был рядом со своим хозяином, и, когда тот спал, умный пес сидел на уступе и смотрел вниз, в ущелье.