Страница:
– Блицопрос, Андрей Сергеевич, – наконец-то заговорил Лисин, крутя между пальцами сигарету, выкуренную наполовину.
Не найдя в коридоре ни урны, ни пепельницы, он вынул из кармана блокнот, вырвал из него лист, свернул конусообразный пакетик и похоронил в нем окурок.
– Неизвестный поднялся на третий этаж с пистолетом «ТТ» в кармане. Я не спрашиваю, как это могло произойти. Меня интересует другое. Убийства совершены в тридцать четвертом и тридцать восьмом кабинетах. Первый вопрос: находился ли в это время кто-то в тридцатом, тридцать втором и тридцать шестом кабинетах?
Мартынов поджал губы, прошелся вдоль стены и ответил:
– В тридцать втором в момент выстрелов находился Храмов, в тридцать шестом – Василенко и Майснер. В тридцатом устроен склад, он всегда на замке.
– Рабочие кабинеты были заперты или открыты?
– То есть? – не понял Мартынов.
Происходящее очень напрягало его. Он был хозяином городского надзирающего органа и находился в своем здании, где только что погибли его сотрудники. Но сейчас к всеобщей мобилизации призывал не Мартынов, а какой-то важняк, хотя бы и столичный. Мысли об этом не давали ему покоя и выводили из себя.
– Я что, спросил, чему равен квадрат гипотенузы треугольника? Постарайтесь сосредоточиться. Замки на дверях тридцатого, тридцать второго и тридцать шестого кабинетов на момент выстрелов были заперты или нет?
Мартынов посмотрел на следователя – не насмехается ли? Но Андрей Сергеевич сделал это скорее машинально, нежели в надежде получить хоть какой-то ответ на такой вопрос.
– Открыты, – подал голос из кабинета прокурор Василенко.
– И у меня, – подумав, поддержал его Храмов. – В смысле, дверь притворена, но замок был открыт. Ручку надави и…
– И входи, – поддержал Майснер.
Они тоже чувствовали себя не самым лучшим образом. Молчаливый следователь заставил всех рассесться по своим рабочим местам, позвал с собой лишь прокурора города и его заместителя. На третьем этаже веял дух нехороших перемен. Несмотря на открытые окна в кабинетах и выбитые стекла в конце коридора, у всех в носу стоял кислый запах сгоревшего пороха и сладкий – запекшейся крови.
– А кабинеты по нечетной стороне пустовали? – продолжал допытываться Лисин.
– Нет, там тоже находились наши сотрудники, – басил Мартынов, и юристы различных классов, сидевшие в кабинетах, чувствовали, что все закончится не просто плохо, а даже еще хуже, чем есть сейчас. – Зачем это вам?
– А затем, уважаемый Андрей Сергеевич, чтобы понять, какую цель преследовал убийца, поднимаясь на третий этаж.
– Какие же выводы вы сделали на основании наших ответов?
После паузы, расшифрованной сотрудниками как непонимание того момента, нужно ли отвечать на подобные глупые вопросы, они услышали:
– Кажется, времени прошло уже достаточно. Вам пора прийти в себя. Или вы из себя и не выходили? Тогда мне не кажется странным, что в ваше ведомство приходит человек и начинает палить из пистолета.
– Послушайте…
– Я не договорил!
Тут служащие прокуратуры подумали: «Ого!.. Так с Мартыновым еще никто не разговаривал без неприятных последствий для себя».
– Убийца заходит в прокуратуру и не начинает пальбу сразу же, прямо на первом этаже. Там его никто не интересует. Он поднимается на второй, где у вас расположен отдел по защите прав человека. Я не ошибаюсь?
– Все верно. – Горбунов, заместитель Мартынова, понимал проблемы шефа и пытался помочь ему.
Он тоже старался хмуриться, но изредка его лицо пересекала какая-то усмешка, быстрая, как молния.
– Отдел по защите прав человека убийцу тоже почему-то не интересует. – Лисин ходил по коридору, говорил медленно, голос его становился то яснее, то глуше. – Он поднимается на третий этаж, минует тридцатый кабинет. Не заботит его и тридцать второй, что позволяет сейчас прокурору отдела по надзору за соблюдением федерального законодательства Храмову отвечать на мои вопросы, а не лежать на полу. Этот человек уверенно заходит в тридцать четвертый кабинет и убивает прокурора Журова, находящегося там.
Кто-то шумно и судорожно сглотнул, и по коридору разлетелись цокающие звуки каблучков. Какая-то сотрудница прокуратуры города Старооскольска не выдержала остроты событий, реконструируемых следователем.
Лисин дождался, пока женщина скроется в туалете, и продолжил:
– Убийца расправился с Журовым и вышел в коридор. Меня удивляет его целеустремленность. Вместо того чтобы закричать на весь белый свет: «Танцуют все!» и начать рвать ручки дверей, сопровождая это пальбой от бедра, мужчина минует тридцать шестой кабинет, где сидят два прокурора в такой же форме, как и у Журова, и направляется в тридцать восьмой.
Женщина вышла из туалета, вытирая лицо бумажным полотенцем, но услышала последние слова Лисина и вернулась в помещение, способное понять ее и принять всю глубину исстрадавшейся души.
– В тридцать восьмом кабинете он убивает Хотынцева и Голощекину, причем в последнюю стреляет трижды. После этого выходит и делает еще два выстрела. Первый в сторону прокурора города и полицейских, преследующих нашего героя, второй – в прокурора Гасилова, внезапно появившегося в проеме двери кабинета номер сорок. После этого мужчина выпрыгнул в окно и был таков. Стрельба по «бегущему кабану» из окна третьего этажа оказывается пустой тратой боеприпасов. – Следователь остановился напротив Мартынова и навис над ним, не беря на себя труд выглядеть пристойно. – Кто-то еще не понял ход моих мыслей?
Он напрасно старался. В этом сером здании с белыми колоннами Лисина могли понимать лишь его спутники – опера МУРа.
– Убийца направлялся в прокуратуру с конкретной целью. Он хотел застрелить именно Журова и Хотынцева. Сказать так же насчет Голощекиной не имею возможности, поскольку она погибла в чужом кабинете. Не исключено, что женщина случайно попала в переделку. Но я допускаю и другое. Оказавшись в ту минуту в кабинете Хотынцева, Голощекина просто помогла убийце решить задачу, стоящую перед ним. Последняя версия имеет право на существование, потому что только в эту сотрудницу прокуратуры мужчина выстрелил трижды. Это была злоба или что-то другое. – Лисин оторвался от Мартынова, переместился к Горбунову и заявил: – Послушайте, ваше лицо так часто озаряет какая-то светлая судорога, что я склонен думать о том, что вы рады одному обстоятельству.
– Что вы имеете в виду? – переполошился заместитель прокурора.
– Я говорю о том обстоятельстве, что на момент происшествия вас не было в прокуратуре.
– Знаете, вы как-то странно начинаете расследование. – Горбунов раздулся, лицо его стало разбухать прямо на глазах.
– Хотите предложить свою помощь? – По лицу Лисина скользнула тень иронии. —
Обойдемся без сентенций
– Два месяца до пенсии,
Не найдя в коридоре ни урны, ни пепельницы, он вынул из кармана блокнот, вырвал из него лист, свернул конусообразный пакетик и похоронил в нем окурок.
– Неизвестный поднялся на третий этаж с пистолетом «ТТ» в кармане. Я не спрашиваю, как это могло произойти. Меня интересует другое. Убийства совершены в тридцать четвертом и тридцать восьмом кабинетах. Первый вопрос: находился ли в это время кто-то в тридцатом, тридцать втором и тридцать шестом кабинетах?
Мартынов поджал губы, прошелся вдоль стены и ответил:
– В тридцать втором в момент выстрелов находился Храмов, в тридцать шестом – Василенко и Майснер. В тридцатом устроен склад, он всегда на замке.
– Рабочие кабинеты были заперты или открыты?
– То есть? – не понял Мартынов.
Происходящее очень напрягало его. Он был хозяином городского надзирающего органа и находился в своем здании, где только что погибли его сотрудники. Но сейчас к всеобщей мобилизации призывал не Мартынов, а какой-то важняк, хотя бы и столичный. Мысли об этом не давали ему покоя и выводили из себя.
– Я что, спросил, чему равен квадрат гипотенузы треугольника? Постарайтесь сосредоточиться. Замки на дверях тридцатого, тридцать второго и тридцать шестого кабинетов на момент выстрелов были заперты или нет?
Мартынов посмотрел на следователя – не насмехается ли? Но Андрей Сергеевич сделал это скорее машинально, нежели в надежде получить хоть какой-то ответ на такой вопрос.
– Открыты, – подал голос из кабинета прокурор Василенко.
– И у меня, – подумав, поддержал его Храмов. – В смысле, дверь притворена, но замок был открыт. Ручку надави и…
– И входи, – поддержал Майснер.
Они тоже чувствовали себя не самым лучшим образом. Молчаливый следователь заставил всех рассесться по своим рабочим местам, позвал с собой лишь прокурора города и его заместителя. На третьем этаже веял дух нехороших перемен. Несмотря на открытые окна в кабинетах и выбитые стекла в конце коридора, у всех в носу стоял кислый запах сгоревшего пороха и сладкий – запекшейся крови.
– А кабинеты по нечетной стороне пустовали? – продолжал допытываться Лисин.
– Нет, там тоже находились наши сотрудники, – басил Мартынов, и юристы различных классов, сидевшие в кабинетах, чувствовали, что все закончится не просто плохо, а даже еще хуже, чем есть сейчас. – Зачем это вам?
– А затем, уважаемый Андрей Сергеевич, чтобы понять, какую цель преследовал убийца, поднимаясь на третий этаж.
– Какие же выводы вы сделали на основании наших ответов?
После паузы, расшифрованной сотрудниками как непонимание того момента, нужно ли отвечать на подобные глупые вопросы, они услышали:
– Кажется, времени прошло уже достаточно. Вам пора прийти в себя. Или вы из себя и не выходили? Тогда мне не кажется странным, что в ваше ведомство приходит человек и начинает палить из пистолета.
– Послушайте…
– Я не договорил!
Тут служащие прокуратуры подумали: «Ого!.. Так с Мартыновым еще никто не разговаривал без неприятных последствий для себя».
– Убийца заходит в прокуратуру и не начинает пальбу сразу же, прямо на первом этаже. Там его никто не интересует. Он поднимается на второй, где у вас расположен отдел по защите прав человека. Я не ошибаюсь?
– Все верно. – Горбунов, заместитель Мартынова, понимал проблемы шефа и пытался помочь ему.
Он тоже старался хмуриться, но изредка его лицо пересекала какая-то усмешка, быстрая, как молния.
– Отдел по защите прав человека убийцу тоже почему-то не интересует. – Лисин ходил по коридору, говорил медленно, голос его становился то яснее, то глуше. – Он поднимается на третий этаж, минует тридцатый кабинет. Не заботит его и тридцать второй, что позволяет сейчас прокурору отдела по надзору за соблюдением федерального законодательства Храмову отвечать на мои вопросы, а не лежать на полу. Этот человек уверенно заходит в тридцать четвертый кабинет и убивает прокурора Журова, находящегося там.
Кто-то шумно и судорожно сглотнул, и по коридору разлетелись цокающие звуки каблучков. Какая-то сотрудница прокуратуры города Старооскольска не выдержала остроты событий, реконструируемых следователем.
Лисин дождался, пока женщина скроется в туалете, и продолжил:
– Убийца расправился с Журовым и вышел в коридор. Меня удивляет его целеустремленность. Вместо того чтобы закричать на весь белый свет: «Танцуют все!» и начать рвать ручки дверей, сопровождая это пальбой от бедра, мужчина минует тридцать шестой кабинет, где сидят два прокурора в такой же форме, как и у Журова, и направляется в тридцать восьмой.
Женщина вышла из туалета, вытирая лицо бумажным полотенцем, но услышала последние слова Лисина и вернулась в помещение, способное понять ее и принять всю глубину исстрадавшейся души.
– В тридцать восьмом кабинете он убивает Хотынцева и Голощекину, причем в последнюю стреляет трижды. После этого выходит и делает еще два выстрела. Первый в сторону прокурора города и полицейских, преследующих нашего героя, второй – в прокурора Гасилова, внезапно появившегося в проеме двери кабинета номер сорок. После этого мужчина выпрыгнул в окно и был таков. Стрельба по «бегущему кабану» из окна третьего этажа оказывается пустой тратой боеприпасов. – Следователь остановился напротив Мартынова и навис над ним, не беря на себя труд выглядеть пристойно. – Кто-то еще не понял ход моих мыслей?
Он напрасно старался. В этом сером здании с белыми колоннами Лисина могли понимать лишь его спутники – опера МУРа.
– Убийца направлялся в прокуратуру с конкретной целью. Он хотел застрелить именно Журова и Хотынцева. Сказать так же насчет Голощекиной не имею возможности, поскольку она погибла в чужом кабинете. Не исключено, что женщина случайно попала в переделку. Но я допускаю и другое. Оказавшись в ту минуту в кабинете Хотынцева, Голощекина просто помогла убийце решить задачу, стоящую перед ним. Последняя версия имеет право на существование, потому что только в эту сотрудницу прокуратуры мужчина выстрелил трижды. Это была злоба или что-то другое. – Лисин оторвался от Мартынова, переместился к Горбунову и заявил: – Послушайте, ваше лицо так часто озаряет какая-то светлая судорога, что я склонен думать о том, что вы рады одному обстоятельству.
– Что вы имеете в виду? – переполошился заместитель прокурора.
– Я говорю о том обстоятельстве, что на момент происшествия вас не было в прокуратуре.
– Знаете, вы как-то странно начинаете расследование. – Горбунов раздулся, лицо его стало разбухать прямо на глазах.
– Хотите предложить свою помощь? – По лицу Лисина скользнула тень иронии. —
Обойдемся без сентенций
Обойдемся без сентенций. Так вот, на данный момент не представляется возможным выяснить, кого еще хотел застрелить преступник. Полицейские на первом этаже наконец-то услышали громкий женский крик и помешали стрелку. Однако смею предположить, что если у убийцы и осталась какая-то цель, то в единственном числе. Мы знаем, что запасного магазина к пистолету у него не было, или же пользоваться им он не счел нужным. После посещения кабинета Хотынцева в магазине «ТТ» имелось только два патрона.
Лисин остановился напротив двери, распахнутой настежь. Через проем хорошо были видны и нога прокурора Хотынцева, вытянутая из-под стола, и окровавленное нижнее белье Голощекиной.
Он вздохнул, провел рукой по лицу и заявил:
– Я увидел все, что хотел. Эксперты закончат свою работу, и я попрошу вас, Мартынов, организовать вывоз тел. На крыльце вас ждут четыреста журналистов и столько же родственников. Свяжитесь с начальником ГУВД и доставьте тела в морг без сопутствующих манифестаций. И последнее. – Лисин хищно оскалился и посмотрел вокруг каким-то желтым взглядом. – Я не могу запретить, поэтому прошу. Если кто-то из присутствующих передаст какому-либо репортеру хотя бы слово из тех, что здесь прозвучали, то я найду информатора и удавлю его.
Тишина на этаже стала еще более ощутимой.
Оглядев поле боя в последний раз и отбросив ногой огромную щепку, отколотую пулей от двери, следователь посмотрел на Мартынова.
– У нас с вами сегодня очень много дел. – Он поднял щепку, повертел ее в руках и осведомился: – Карельская береза?
– Карельская, – хрипло подтвердил прокурор города.
– Хорошо живете. Мне нужен кабинет. И еще два – членам моей бригады.
В кабинете прокурора Лисин увидел электрический чайник, стоящий на окне, отключившийся и дымящийся через носик. Потом он выглянул на улицу и улыбнулся малышам, играющим во дворе.
– Гасилова, как ему сделают перевязку, сразу ко мне. Это в первую очередь, товарищ прокурор города. – Следователь облизнул пересохшие губы, протрещал в кармане фольгой, вынул оттуда белую таблетку и уложил под язык. – Никак не могу привыкнуть. В десяти шагах от меня лежат на полу три трупа, а в пятидесяти – пацаны играют в футбол. Сидельников, позови Горбунова!.. Не одному же прокурору города здесь столбенеть, верно? – бесцеремонно начал он, едва увидел того в дверях. – Все материалы Журова, Хотынцева и Голощекиной за последний год передать капитану полиции Сидельникову.
– Я так понимаю, для проверки? – уточнил заместитель. – Но я плохо представляю… точнее, совсем не представляю, как можно будет назвать проверку законной, если ее станет проводить сотрудник Следственного комитета.
Лисин продолжал смотреть в окно, потом вдруг резко развернулся, пронзил Горбунова взглядом и сказал:
– В этой суете я забыл сообщить главное. – Он сунул руки в карманы, шагнул к заместителю, и от этого приближения стокилограммового тела Горбунову сразу стало неуютно. – Если кто-то здесь считает, что я превышаю свои полномочия, то он вправе обратиться к генеральному прокурору. Жалоба должна быть составлена следующим образом: «Я, прокурор города, руководитель органа, в который неизвестный убийца пронес оружие и произвел расстрел троих сотрудников, залив кровью пол целого этажа, считаю действия следователя Следственного комитета Лисина чересчур жесткими, а оттого незаконными».
– Я сейчас распоряжусь насчет материалов, – сообщил заместитель Мартынова, и по его лицу снова пробежала искорка какого-то счастья, неуловимая невооруженным глазом. – Это все, или будут еще указания?
– Нет, это не все, – пожевав губами, пробормотал Лисин. – Я заметил на втором этаже актовый зал.
– Есть такой, – подтвердил Горбунов.
– Через два часа там должны быть все родственники убитых, живущие в этом городе.
Искра не добежала и до середины пути, потухла, словно наткнулась на ручеек пота. Лицо заместителя стало грустным и озабоченным. Его щеки обвисли, глаза сделались бездонными.
– Я прослежу, – прохрипел Мартынов.
– Нет, этим займется ваш заместитель. У нас сейчас будет много работы, как я и обещал. Теперь я хочу, чтобы все входы в прокуратуру были блокированы. Любой человек, проникший в здание, должен быть незамедлительно задержан. Видео– и аудиоаппаратура изымается, кассеты и цифровые диктофоны сдаются капитану полиции Юштину.
Лисин остался один и направился к чайнику. Он вдруг подумал о том, что за двадцать лет службы ему ни разу не приходилось расследовать преступления, где жертвами были бы сразу три сотрудника прокуратуры, которые погибли на рабочих местах. Обычно прокуроров убивают по дороге домой или прямо в квартире, вне служебной обстановки. Из мести, в результате выяснения отношений, отягощенного нетрезвым состоянием сторон, не зная, что этот человек – сотрудник прокуратуры. Лисин пытался настроить память на ассоциативную волну, но она не предоставляла ему ни единого случая, когда в здание прокуратуры вошел бы человек и выборочно, следуя только ему одному известным галсом, расстрелял бы троих тамошних сотрудников и ранил еще одного.
Версия о сумасшествии фигуранта место, конечно, имела. Ее нельзя отбрасывать до тех пор, пока не будет доказано другое. Не исключено, что психически неуравновешенный человек, претерпевший какие-то неудобства от надзирающего органа, забрел на рынок, купил «ТТ» со спиленным номером, вошел в прокуратуру и начал стрелять. Но тронутый умом вряд ли стал бы разбираться, кто виновен в его проблемах, а кто нет. Для таких штат прокуратуры – единое целое, а потому какая разница, с какого конца начать?
Служащая, выдающая на входе пропуска, уверяла, что мужчина был трезв и в своем уме. Он ссылался на какого-то следователя Кириллова. Да, таковой есть в прокуратуре города Старооскольска. Но установлено и другое. Он уже четыре года работал в двадцать седьмом кабинете на втором этаже и никогда оттуда не переезжал. Самое главное состояло вот в чем: Кириллов уже через десять минут после прибытия Лисина сообщил ему, что никого в это солнечное утро для допроса не ждал. Тем более для повторного. У него в производстве шесть дел. Два из них связаны с изнасилованием и четыре – с убийством. Все преступления носят статус висяков, и перспектив для раскрытия оных, как стыдливо заметил юрист первого класса Кириллов, не намечается.
Из всего этого следует сделать вывод о том, что человек, прибывший в здание в качестве палача, знаком со штатной структурой прокуратуры Старооскольска. Ему известно, в каких случаях на входе может быть выписан пропуск. Лицо, не разбирающееся в режиме службы прокуратуры, никогда не повело бы себя так, как этот убийца.
Ожидая, пока к нему доставят Гасилова, выжившего в кровавой переделке, Лисин вышел из кабинета и направился на первый этаж. В коридоре он встретил Сидельникова, за которым, сгибаясь под тяжестью груза, спешили две девушки в гражданских платьях. Они несли по несколько десятков серых папок, видимо, из числа тех, что следователь велел передать Сидельникову.
На втором этаже он обратил внимание на одну деталь. Окно, такое же, как то, через которое покинул прокуратуру убийца, здесь было загорожено металлической решеткой.
Почесав подбородок пальцем, он свернул с лестницы и, следуя по коридору, стал по очереди распахивать двери кабинетов. Вот красивое, милое личико следователя прокуратуры. Женщина белее мела. Она сидит за столом и пытается погасить ледяной озноб чашкой дымящегося кофе. Ее трясет словно шизофреника, которому для растормаживания вогнали под кожу лошадиную дозу транквилизатора. А на окне вот она – решеточка.
Следующий кабинет, напротив. Прокурорский работник в форме младшего советника юстиции смолит сигарету. По всему видно, что она у него не первая в это утро. Окурков одинаковой длины в пепельнице уже с десяток. А на окне – решетка. Точная копия тех, что в коридоре и там, где сидит красавица в короткой юбочке и погонах юриста второго класса.
Лисин уже не открывал все двери подряд. Он прошел до конца коридора, проверил еще два кабинета – по одному с каждой стороны – и везде обнаружил решетки.
Вот так и рождаются новые идеи. Самые неожиданные и маловероятные. Но любая версия имеет право на жизнь, пока не установлена ее бессмысленность.
Достигнув наконец первого этажа, он прошелся вдоль ряда посетителей, сидящих на стульях. Они были выпровожены из кабинетов и оставлены здесь для выяснения обстоятельств. Все они на момент атаки на прокуратуру имели неосторожность находиться в ней, теперь терпели муки плена и даже не пытались высказать по этому поводу своих возмущений. Видимо, шок от случившегося поразил не только руководителей надзирающего органа города Старооскольска, но и тех людей, которые пришли в здание по личным мотивам.
– М-да, – выговорил Лисин, вглядевшись в серые лица присутствующих, и двинулся к вахте, где убийца получил пропуск.
Служащая, своею рукою выписавшая «прокурорскому палачу» разрешение на аутодафе, четвертый час находилась под контролем медиков. Везти ее в больницу, в отличие от прокурора Гасилова, не было необходимости. Валерьянки, валокордина и нашатырного спирта было достаточно и в мобильных кофрах врачей. Женщина иногда успокаивалась, пыталась воссоздать подробности обращения к ней убийцы, которого она в этом состоянии никак не могла вспомнить. Потом бедняжка вдруг начинала биться в истерике, крича о том, что знает каждую морщину на его «гладко выбритом, голубоглазом лице».
– Вы его видели хотя бы раз в жизни? – спросил Лисин, подсаживаясь на соседний стул.
– Никогда! – горячо запротестовала она.
– Вы ходите сюда на работу каждый день в течение последних восьми лет, не так ли? – Важняк был настойчив, потому что точно видел вину женщины, хотя и косвенную, но, в его представлении, не малозначимую.
Если тебя посадили выписывать пропуска в прокуратуру города, то к этому занятию нужно относиться куда внимательнее, нежели к той же работе, но на проходной завода, выпускающего пылесосы.
– Человек сказал вам, что его снова вызывают для допроса, а сие означает, что он здесь не впервой. Он знает фамилию следователя, и вы даете ему право зайти внутрь, даже не поставив в известность этого следователя.
– Давайте! – закричала служащая, требуя новую порцию успокоительного. – Давайте! Я так и знала, что вы быстро найдете виновного! Из Москвы оно, конечно, виднее!
– Тихо, – попросил Лисин, вынимая из пачки сигарету. – Обойдемся без истерик, мадам. Я хоть и из Москвы, но мне пока ничего не видно. Теперь идите-ка сюда!..
Полицейские подошли, чувствуя неизгладимую вину за свою никудышную стрелковую подготовку.
– Arbeit macht frei. Что я сказал?
С немецким у старооскольских полицейских было еще хуже, чем со стрельбой.
– «Работа делает свободным». Это было написано на воротах Освенцима, – объяснил Лисин. – Вы вот-вот освободитесь от каторжного труда, связанного с исполнением своих служебных обязанностей.
– В чем мы виновны? – буркнул старшина.
– Вас ждет народное хозяйство, – не обращая внимания на реплику «от коллектива», пообещал Лисин. – Токарю или фрезеровщику не нужно обладать способностями фейсконтролера и видеть оружие под чужой одеждой. – Важняк поднялся, сразу стал на голову выше полицейских и вознес свой толстый палец над головой одного из них. – Даже в самых зачумленных пабах Москвы, в позорных гей-клубах и рюмочных есть люди, которые способны в глазах и жестах всякого приходящего читать угрозу учреждению. Они не пускают таких людей в свои заведения и получают за это заработную плату. Зачем здесь стоите вы? Пугать посетителей своей хрустящей зевотой и помятой формой?
– Нам что, каждого обыскивать? – затараторил, понимая свою правоту, младший сержант. – На нас же заявления писать будут!
– Ты – в этот угол, – велел Лисин, с визгом расстегивая свою папку. – Ты – в противоположный конец коридора. Два листа бумаги. Мне нужно подробное описание лица, устроившего здесь маленькую Боснию. Граждане!
От этого хриплого простуженного призыва люди, сидящие в коридоре словно в плену, вздрогнули и вогнали головы в плечи.
– Сейчас эти полицейские разойдутся по разным сторонам коридора. Если за время моего отсутствия они вдруг перебросятся хотя бы словом, то я должен буду об этом знать.
Горбунов стоял неподалеку от эпицентра событий и разговаривал по мобильному телефону. Он бросил в сторону московского важняка пустой взгляд и почесал пальцем ямочку на подбородке. Ему, как и многим в этом здании, не были до конца понятны поступки этого москвича. Однако, увидев в дверях молодого человека с перевязанной правой рукой, он оживился и развернулся в сторону Лисина.
– Иван Дмитриевич! – Горбунов дал при крике петушка, чем немного расслабил «арестованных» посетителей, прокашлялся и уже деловитым голосом проговорил: – Это Артем Андреевич Гасилов, которого вы искали.
– Не искал, а просил его сюда доставить. Как рука, прокурор?
Не зная, как отвечать человеку, который шутя ставил его начальника в неудобные позы в родном ведомстве, Гасилов вяло пожал руку следователю и обернулся к Горбунову.
– Да вы не обращайте на него внимания, – совсем уж дерзко посоветовал Гасилову огромный незнакомый мужчина. – Ему сейчас не до нас. Я – Лисин. Пойдемте, наверху заварился отличный чай… Сидельников! – заметив в конце коридора знакомое лицо, прокричал он. – Взять книгу регистрации материалов и лично вывернуть архив во второй раз!
– Вы кто? – очень медленно и членораздельно поинтересовался Гасилов.
– Мне кажется, я самая большая неприятность города Старооскольска за всю историю его существования. Так я не услышал – как рука?
– Ноет.
– Это хорошо.
– Что же в этом хорошего? – Гасилов фыркнул и недружелюбно посмотрел на человека, статус которого до сих пор не уяснил.
– Хорошо в том смысле, что вот, к примеру, у Журова с Хотынцевым уже ничего не ноет. – Следователь подтолкнул Гасилова к лестнице и после этого стал нравиться ему еще меньше.
Вкуса чая, предложенного московским следователем, раненый прокурор не ощущал. Больничные анестетики и бета-блокаторы, коими молодой человек был напичкан, как апельсин водкой, стояли в горле и на языке неприятной горечью, мешали адекватно воспринимать даже запах табака. Тем не менее чай он пил старательно, уже знал должность и полномочия собеседника, поэтому старался понимать его и быть при этом понятным ему.
Лисин остановился напротив двери, распахнутой настежь. Через проем хорошо были видны и нога прокурора Хотынцева, вытянутая из-под стола, и окровавленное нижнее белье Голощекиной.
Он вздохнул, провел рукой по лицу и заявил:
– Я увидел все, что хотел. Эксперты закончат свою работу, и я попрошу вас, Мартынов, организовать вывоз тел. На крыльце вас ждут четыреста журналистов и столько же родственников. Свяжитесь с начальником ГУВД и доставьте тела в морг без сопутствующих манифестаций. И последнее. – Лисин хищно оскалился и посмотрел вокруг каким-то желтым взглядом. – Я не могу запретить, поэтому прошу. Если кто-то из присутствующих передаст какому-либо репортеру хотя бы слово из тех, что здесь прозвучали, то я найду информатора и удавлю его.
Тишина на этаже стала еще более ощутимой.
Оглядев поле боя в последний раз и отбросив ногой огромную щепку, отколотую пулей от двери, следователь посмотрел на Мартынова.
– У нас с вами сегодня очень много дел. – Он поднял щепку, повертел ее в руках и осведомился: – Карельская береза?
– Карельская, – хрипло подтвердил прокурор города.
– Хорошо живете. Мне нужен кабинет. И еще два – членам моей бригады.
В кабинете прокурора Лисин увидел электрический чайник, стоящий на окне, отключившийся и дымящийся через носик. Потом он выглянул на улицу и улыбнулся малышам, играющим во дворе.
– Гасилова, как ему сделают перевязку, сразу ко мне. Это в первую очередь, товарищ прокурор города. – Следователь облизнул пересохшие губы, протрещал в кармане фольгой, вынул оттуда белую таблетку и уложил под язык. – Никак не могу привыкнуть. В десяти шагах от меня лежат на полу три трупа, а в пятидесяти – пацаны играют в футбол. Сидельников, позови Горбунова!.. Не одному же прокурору города здесь столбенеть, верно? – бесцеремонно начал он, едва увидел того в дверях. – Все материалы Журова, Хотынцева и Голощекиной за последний год передать капитану полиции Сидельникову.
– Я так понимаю, для проверки? – уточнил заместитель. – Но я плохо представляю… точнее, совсем не представляю, как можно будет назвать проверку законной, если ее станет проводить сотрудник Следственного комитета.
Лисин продолжал смотреть в окно, потом вдруг резко развернулся, пронзил Горбунова взглядом и сказал:
– В этой суете я забыл сообщить главное. – Он сунул руки в карманы, шагнул к заместителю, и от этого приближения стокилограммового тела Горбунову сразу стало неуютно. – Если кто-то здесь считает, что я превышаю свои полномочия, то он вправе обратиться к генеральному прокурору. Жалоба должна быть составлена следующим образом: «Я, прокурор города, руководитель органа, в который неизвестный убийца пронес оружие и произвел расстрел троих сотрудников, залив кровью пол целого этажа, считаю действия следователя Следственного комитета Лисина чересчур жесткими, а оттого незаконными».
– Я сейчас распоряжусь насчет материалов, – сообщил заместитель Мартынова, и по его лицу снова пробежала искорка какого-то счастья, неуловимая невооруженным глазом. – Это все, или будут еще указания?
– Нет, это не все, – пожевав губами, пробормотал Лисин. – Я заметил на втором этаже актовый зал.
– Есть такой, – подтвердил Горбунов.
– Через два часа там должны быть все родственники убитых, живущие в этом городе.
Искра не добежала и до середины пути, потухла, словно наткнулась на ручеек пота. Лицо заместителя стало грустным и озабоченным. Его щеки обвисли, глаза сделались бездонными.
– Я прослежу, – прохрипел Мартынов.
– Нет, этим займется ваш заместитель. У нас сейчас будет много работы, как я и обещал. Теперь я хочу, чтобы все входы в прокуратуру были блокированы. Любой человек, проникший в здание, должен быть незамедлительно задержан. Видео– и аудиоаппаратура изымается, кассеты и цифровые диктофоны сдаются капитану полиции Юштину.
Лисин остался один и направился к чайнику. Он вдруг подумал о том, что за двадцать лет службы ему ни разу не приходилось расследовать преступления, где жертвами были бы сразу три сотрудника прокуратуры, которые погибли на рабочих местах. Обычно прокуроров убивают по дороге домой или прямо в квартире, вне служебной обстановки. Из мести, в результате выяснения отношений, отягощенного нетрезвым состоянием сторон, не зная, что этот человек – сотрудник прокуратуры. Лисин пытался настроить память на ассоциативную волну, но она не предоставляла ему ни единого случая, когда в здание прокуратуры вошел бы человек и выборочно, следуя только ему одному известным галсом, расстрелял бы троих тамошних сотрудников и ранил еще одного.
Версия о сумасшествии фигуранта место, конечно, имела. Ее нельзя отбрасывать до тех пор, пока не будет доказано другое. Не исключено, что психически неуравновешенный человек, претерпевший какие-то неудобства от надзирающего органа, забрел на рынок, купил «ТТ» со спиленным номером, вошел в прокуратуру и начал стрелять. Но тронутый умом вряд ли стал бы разбираться, кто виновен в его проблемах, а кто нет. Для таких штат прокуратуры – единое целое, а потому какая разница, с какого конца начать?
Служащая, выдающая на входе пропуска, уверяла, что мужчина был трезв и в своем уме. Он ссылался на какого-то следователя Кириллова. Да, таковой есть в прокуратуре города Старооскольска. Но установлено и другое. Он уже четыре года работал в двадцать седьмом кабинете на втором этаже и никогда оттуда не переезжал. Самое главное состояло вот в чем: Кириллов уже через десять минут после прибытия Лисина сообщил ему, что никого в это солнечное утро для допроса не ждал. Тем более для повторного. У него в производстве шесть дел. Два из них связаны с изнасилованием и четыре – с убийством. Все преступления носят статус висяков, и перспектив для раскрытия оных, как стыдливо заметил юрист первого класса Кириллов, не намечается.
Из всего этого следует сделать вывод о том, что человек, прибывший в здание в качестве палача, знаком со штатной структурой прокуратуры Старооскольска. Ему известно, в каких случаях на входе может быть выписан пропуск. Лицо, не разбирающееся в режиме службы прокуратуры, никогда не повело бы себя так, как этот убийца.
Ожидая, пока к нему доставят Гасилова, выжившего в кровавой переделке, Лисин вышел из кабинета и направился на первый этаж. В коридоре он встретил Сидельникова, за которым, сгибаясь под тяжестью груза, спешили две девушки в гражданских платьях. Они несли по несколько десятков серых папок, видимо, из числа тех, что следователь велел передать Сидельникову.
На втором этаже он обратил внимание на одну деталь. Окно, такое же, как то, через которое покинул прокуратуру убийца, здесь было загорожено металлической решеткой.
Почесав подбородок пальцем, он свернул с лестницы и, следуя по коридору, стал по очереди распахивать двери кабинетов. Вот красивое, милое личико следователя прокуратуры. Женщина белее мела. Она сидит за столом и пытается погасить ледяной озноб чашкой дымящегося кофе. Ее трясет словно шизофреника, которому для растормаживания вогнали под кожу лошадиную дозу транквилизатора. А на окне вот она – решеточка.
Следующий кабинет, напротив. Прокурорский работник в форме младшего советника юстиции смолит сигарету. По всему видно, что она у него не первая в это утро. Окурков одинаковой длины в пепельнице уже с десяток. А на окне – решетка. Точная копия тех, что в коридоре и там, где сидит красавица в короткой юбочке и погонах юриста второго класса.
Лисин уже не открывал все двери подряд. Он прошел до конца коридора, проверил еще два кабинета – по одному с каждой стороны – и везде обнаружил решетки.
Вот так и рождаются новые идеи. Самые неожиданные и маловероятные. Но любая версия имеет право на жизнь, пока не установлена ее бессмысленность.
Достигнув наконец первого этажа, он прошелся вдоль ряда посетителей, сидящих на стульях. Они были выпровожены из кабинетов и оставлены здесь для выяснения обстоятельств. Все они на момент атаки на прокуратуру имели неосторожность находиться в ней, теперь терпели муки плена и даже не пытались высказать по этому поводу своих возмущений. Видимо, шок от случившегося поразил не только руководителей надзирающего органа города Старооскольска, но и тех людей, которые пришли в здание по личным мотивам.
– М-да, – выговорил Лисин, вглядевшись в серые лица присутствующих, и двинулся к вахте, где убийца получил пропуск.
Служащая, своею рукою выписавшая «прокурорскому палачу» разрешение на аутодафе, четвертый час находилась под контролем медиков. Везти ее в больницу, в отличие от прокурора Гасилова, не было необходимости. Валерьянки, валокордина и нашатырного спирта было достаточно и в мобильных кофрах врачей. Женщина иногда успокаивалась, пыталась воссоздать подробности обращения к ней убийцы, которого она в этом состоянии никак не могла вспомнить. Потом бедняжка вдруг начинала биться в истерике, крича о том, что знает каждую морщину на его «гладко выбритом, голубоглазом лице».
– Вы его видели хотя бы раз в жизни? – спросил Лисин, подсаживаясь на соседний стул.
– Никогда! – горячо запротестовала она.
– Вы ходите сюда на работу каждый день в течение последних восьми лет, не так ли? – Важняк был настойчив, потому что точно видел вину женщины, хотя и косвенную, но, в его представлении, не малозначимую.
Если тебя посадили выписывать пропуска в прокуратуру города, то к этому занятию нужно относиться куда внимательнее, нежели к той же работе, но на проходной завода, выпускающего пылесосы.
– Человек сказал вам, что его снова вызывают для допроса, а сие означает, что он здесь не впервой. Он знает фамилию следователя, и вы даете ему право зайти внутрь, даже не поставив в известность этого следователя.
– Давайте! – закричала служащая, требуя новую порцию успокоительного. – Давайте! Я так и знала, что вы быстро найдете виновного! Из Москвы оно, конечно, виднее!
– Тихо, – попросил Лисин, вынимая из пачки сигарету. – Обойдемся без истерик, мадам. Я хоть и из Москвы, но мне пока ничего не видно. Теперь идите-ка сюда!..
Полицейские подошли, чувствуя неизгладимую вину за свою никудышную стрелковую подготовку.
– Arbeit macht frei. Что я сказал?
С немецким у старооскольских полицейских было еще хуже, чем со стрельбой.
– «Работа делает свободным». Это было написано на воротах Освенцима, – объяснил Лисин. – Вы вот-вот освободитесь от каторжного труда, связанного с исполнением своих служебных обязанностей.
– В чем мы виновны? – буркнул старшина.
– Вас ждет народное хозяйство, – не обращая внимания на реплику «от коллектива», пообещал Лисин. – Токарю или фрезеровщику не нужно обладать способностями фейсконтролера и видеть оружие под чужой одеждой. – Важняк поднялся, сразу стал на голову выше полицейских и вознес свой толстый палец над головой одного из них. – Даже в самых зачумленных пабах Москвы, в позорных гей-клубах и рюмочных есть люди, которые способны в глазах и жестах всякого приходящего читать угрозу учреждению. Они не пускают таких людей в свои заведения и получают за это заработную плату. Зачем здесь стоите вы? Пугать посетителей своей хрустящей зевотой и помятой формой?
– Нам что, каждого обыскивать? – затараторил, понимая свою правоту, младший сержант. – На нас же заявления писать будут!
– Ты – в этот угол, – велел Лисин, с визгом расстегивая свою папку. – Ты – в противоположный конец коридора. Два листа бумаги. Мне нужно подробное описание лица, устроившего здесь маленькую Боснию. Граждане!
От этого хриплого простуженного призыва люди, сидящие в коридоре словно в плену, вздрогнули и вогнали головы в плечи.
– Сейчас эти полицейские разойдутся по разным сторонам коридора. Если за время моего отсутствия они вдруг перебросятся хотя бы словом, то я должен буду об этом знать.
Горбунов стоял неподалеку от эпицентра событий и разговаривал по мобильному телефону. Он бросил в сторону московского важняка пустой взгляд и почесал пальцем ямочку на подбородке. Ему, как и многим в этом здании, не были до конца понятны поступки этого москвича. Однако, увидев в дверях молодого человека с перевязанной правой рукой, он оживился и развернулся в сторону Лисина.
– Иван Дмитриевич! – Горбунов дал при крике петушка, чем немного расслабил «арестованных» посетителей, прокашлялся и уже деловитым голосом проговорил: – Это Артем Андреевич Гасилов, которого вы искали.
– Не искал, а просил его сюда доставить. Как рука, прокурор?
Не зная, как отвечать человеку, который шутя ставил его начальника в неудобные позы в родном ведомстве, Гасилов вяло пожал руку следователю и обернулся к Горбунову.
– Да вы не обращайте на него внимания, – совсем уж дерзко посоветовал Гасилову огромный незнакомый мужчина. – Ему сейчас не до нас. Я – Лисин. Пойдемте, наверху заварился отличный чай… Сидельников! – заметив в конце коридора знакомое лицо, прокричал он. – Взять книгу регистрации материалов и лично вывернуть архив во второй раз!
– Вы кто? – очень медленно и членораздельно поинтересовался Гасилов.
– Мне кажется, я самая большая неприятность города Старооскольска за всю историю его существования. Так я не услышал – как рука?
– Ноет.
– Это хорошо.
– Что же в этом хорошего? – Гасилов фыркнул и недружелюбно посмотрел на человека, статус которого до сих пор не уяснил.
– Хорошо в том смысле, что вот, к примеру, у Журова с Хотынцевым уже ничего не ноет. – Следователь подтолкнул Гасилова к лестнице и после этого стал нравиться ему еще меньше.
Вкуса чая, предложенного московским следователем, раненый прокурор не ощущал. Больничные анестетики и бета-блокаторы, коими молодой человек был напичкан, как апельсин водкой, стояли в горле и на языке неприятной горечью, мешали адекватно воспринимать даже запах табака. Тем не менее чай он пил старательно, уже знал должность и полномочия собеседника, поэтому старался понимать его и быть при этом понятным ему.
– Два месяца до пенсии,
– Два месяца до пенсии, и тут это дело, – говорил Лисин. – Вы понимаете, что это значит?
– Нет.
– Это значит, что имя мое пронесется сквозь века или я с позором отвалю в Балашиху удить карасей. Так вы видели лицо убегающего мужчины?
– Я видел его со спины. – Гасилов утвердительно качал головой, однако его ответ только частично совпадал с этими движениями. – Когда он бежал на меня, я какое-то мгновение держал взгляд на его лице. Но этого недостаточно, чтобы я смог сейчас нарисовать словесный портрет. Когда я увидел пистолет…
– Ты испугался.
– Нет, не успел. Скорее я растерялся. В противном случае мне удалось бы заскочить в кабинет – время для этого было.
– Но ты продолжал стоять и видел не лицо мужчины, а лишь его абрис и пистолет?
– Вы умеете правильно отвечать на свои собственные вопросы, – начал ерничать Гасилов.
После расслабляющих препаратов он ощущал душевную раскрепощенность и верил в то, что неуязвим ни для пули, ни для сабли.
– При этом сохраняю надежду на то, что ты тоже примешь участие в нашем разговоре.
– Я разглядел его позже, но опять-таки со спины. Он навел на меня «ТТ», вхолостую сработал пальцем, и я понял, что пистолет разряжен. Убийца к тому времени уже почти выбил оконную раму. Все, что ему оставалось, это бросить в меня ствол.
– Почему убийца? – помолчав, спросил Лисин. – Ты видел, как он убивал Журова, Хотынцева и Голощекину?
– Нет, – ответил прокурор, чуть подумав.
– То-то. – Следователь распустил под кадыком узел галстука, развалился в кресле и вдруг спросил: – Давно в прокуратуре?
– В этой или вообще?
– Вообще, – уточнил следователь после очередной паузы.
С первой минуты разговора с Гасиловым Лисин вдруг предался мыслям, препятствующим скоропалительным командам и поступкам, привычным для многих здешних работников.
– Шестой год. После армии заочно закончил юрфак в Томске и подался на службу в «око государево».
– А через шесть лет едва не оказался в его заднице, – подытожил Лисин. – На этот раз уже очно.
Гасилову разговор не нравился. Этот важняк из Москвы совершенно не вписывался в светлый образ следователя, вдалбливаемый в голову Гасилова на протяжении пяти лет учебы и шести – службы. От большого во всех отношениях московского гостя всерьез пахло неприятностями, несло пошловатым душком и неуважением к традициям. Быть может, если бы речь шла об убийстве кого-то другого, но не коллег, тела которых до сих пор оставались в кабинетах, испачканных застывшей кровью, Гасилов был бы более сдержан в эмоциях и выводах. Но когда на этаже, где лежат убитые товарищи, сидит московский следователь, хохмит, богохульствует, пьет чай да еще заставляет хлебать его и самого Гасилова!..
Прокурор отодвинул от себя чашку так резко, что в ней звякнула ложка, и спрятал взгляд, чтобы не выдавать его стального блеска. Но тут же выяснилось, что Лисину не было никакого дела не только до этого, но и до всего прочего, что не имело отношения к интересующему его вопросу. Важняка не волновали ни щебетанье за окном воробьев, отогревшихся на солнце, ни бередящий душу запах смерти на третьем этаже, ни прокурор города Мартынов, то входящий в собственный кабинет, то из него выходящий.
Гасилову такое положение вещей не нравилось. Чем дольше в кабинетах лежали трупы его коллег, тем сильнее становилось это навязчивое чувство неприятия.
– Нервничаете, Гасилов?
Прокурор присмотрелся и увидел в глазах следователя по особо важным делам злые желтые огоньки.
– Не нравится моя манера хозяйничать в чужой усадьбе, хлопать по плечу и шее руководство при подчиненных, пленять граждан и мучить полицейских?
– Нет.
– Это значит, что имя мое пронесется сквозь века или я с позором отвалю в Балашиху удить карасей. Так вы видели лицо убегающего мужчины?
– Я видел его со спины. – Гасилов утвердительно качал головой, однако его ответ только частично совпадал с этими движениями. – Когда он бежал на меня, я какое-то мгновение держал взгляд на его лице. Но этого недостаточно, чтобы я смог сейчас нарисовать словесный портрет. Когда я увидел пистолет…
– Ты испугался.
– Нет, не успел. Скорее я растерялся. В противном случае мне удалось бы заскочить в кабинет – время для этого было.
– Но ты продолжал стоять и видел не лицо мужчины, а лишь его абрис и пистолет?
– Вы умеете правильно отвечать на свои собственные вопросы, – начал ерничать Гасилов.
После расслабляющих препаратов он ощущал душевную раскрепощенность и верил в то, что неуязвим ни для пули, ни для сабли.
– При этом сохраняю надежду на то, что ты тоже примешь участие в нашем разговоре.
– Я разглядел его позже, но опять-таки со спины. Он навел на меня «ТТ», вхолостую сработал пальцем, и я понял, что пистолет разряжен. Убийца к тому времени уже почти выбил оконную раму. Все, что ему оставалось, это бросить в меня ствол.
– Почему убийца? – помолчав, спросил Лисин. – Ты видел, как он убивал Журова, Хотынцева и Голощекину?
– Нет, – ответил прокурор, чуть подумав.
– То-то. – Следователь распустил под кадыком узел галстука, развалился в кресле и вдруг спросил: – Давно в прокуратуре?
– В этой или вообще?
– Вообще, – уточнил следователь после очередной паузы.
С первой минуты разговора с Гасиловым Лисин вдруг предался мыслям, препятствующим скоропалительным командам и поступкам, привычным для многих здешних работников.
– Шестой год. После армии заочно закончил юрфак в Томске и подался на службу в «око государево».
– А через шесть лет едва не оказался в его заднице, – подытожил Лисин. – На этот раз уже очно.
Гасилову разговор не нравился. Этот важняк из Москвы совершенно не вписывался в светлый образ следователя, вдалбливаемый в голову Гасилова на протяжении пяти лет учебы и шести – службы. От большого во всех отношениях московского гостя всерьез пахло неприятностями, несло пошловатым душком и неуважением к традициям. Быть может, если бы речь шла об убийстве кого-то другого, но не коллег, тела которых до сих пор оставались в кабинетах, испачканных застывшей кровью, Гасилов был бы более сдержан в эмоциях и выводах. Но когда на этаже, где лежат убитые товарищи, сидит московский следователь, хохмит, богохульствует, пьет чай да еще заставляет хлебать его и самого Гасилова!..
Прокурор отодвинул от себя чашку так резко, что в ней звякнула ложка, и спрятал взгляд, чтобы не выдавать его стального блеска. Но тут же выяснилось, что Лисину не было никакого дела не только до этого, но и до всего прочего, что не имело отношения к интересующему его вопросу. Важняка не волновали ни щебетанье за окном воробьев, отогревшихся на солнце, ни бередящий душу запах смерти на третьем этаже, ни прокурор города Мартынов, то входящий в собственный кабинет, то из него выходящий.
Гасилову такое положение вещей не нравилось. Чем дольше в кабинетах лежали трупы его коллег, тем сильнее становилось это навязчивое чувство неприятия.
– Нервничаете, Гасилов?
Прокурор присмотрелся и увидел в глазах следователя по особо важным делам злые желтые огоньки.
– Не нравится моя манера хозяйничать в чужой усадьбе, хлопать по плечу и шее руководство при подчиненных, пленять граждан и мучить полицейских?