Майоров Сергей. Запасной инстинкт

   – В этом.
   – Тогда, наверное, нужно просто адрес сказать, не правда ли? – заметил Стариков. – Вас ведь не в Суринаме задержали, да?
   – Я на улице Ломоносова живу. В доме номер семьдесят.
   – Еще бы квартиру узнать, – заявил Саморуков.
   – Восемь.
   – Все правильно, – объявил Стариков. – Все сходится. Квартира номер восемь.
   – Что сходится? – спросил мужик. – Что может сойтись?!
   – Да вы не нервничайте. Может, вам дать бланк, и вы нас допросите по всем правилам? Вы будете спрашивать, а мы отвечать. Когда мы захотим что-либо узнать, вы нам скажете: «Может, вы рот закроете, поскольку здесь спрашиваю я?»
   Мужик понял и обмяк. Он решил молча дожидаться разгадки тайны своего задержания.
   – Как давно вы знаете Вирта?
   – Какую вирту?..
   – Андрея Вирта, – уточнил Стариков. – Вы ведь двадцать восьмого мая последний раз с ним виделись.
   Никитин понял, что Игорь прокололся. Не нужно было называть число. Если мужик знает Вирта и поймет, что его прижали, то он назовет любое число до двадцать восьмого. Тогда все будет в порядке. Можно крутить его дальше с надеждой на перспективу. А сейчас он станет бодаться до последнего, уверяя всех в том, что Вирта не знает, потому что на него конкретно пытаются повесить убийство, а не знакомство.
   – Понятия не имею, о ком вы говорите. Я не знал никого с фамилией Вирт…
   «Стоп!» – сработало в голове у Саши.
   – А почему «знал», а не «знаю»? – Он вонзился глазами в переносицу мужика.
   – Не знал до сегодняшнего момента. Впоследствии, может быть, узнаю.
   – Тогда что вы делали в его квартире двадцать восьмого мая?
   – Назовите адрес! Я много где бываю. Может, и был где-то двадцать восьмого мая, но я ведь не обязательно должен знать, кто там проживает.
   – То есть? – удивился Саморуков.
   – Вы кем и где работаете? – уточнил вопрос Никитин.
   – Я опросом общественного мнения занимаюсь. От мэрии города. Вы вообще понимаете, что мое задержание и все эти разговоры незаконны? Я ведь буду жаловаться.
   – Ваше полное право. – Черников согласно кивнул. – За пять лет работы в этом отделе я не помню ни одного человека, который уходил бы из этого кабинета без подобного обещания. Отдел все еще стоит, а я продолжаю в нем работать. Недавно звание генерал-полковника получил.
   Никитин написал на листке блокнота: «Срочно тащи сюда старуху для опознания» и незаметно передвинул его Черникову. Тот скосил глаз, поднялся и вышел.
   Через две минуты он уже выводил свою «Тойоту» на дорогу.
 
   Вероника Бородулина сидела в своем кабинете за столом. Напротив нее разместился начальник следственного комитета города и листал уголовное дело по факту убийств Вирта и девушки на базе «Сибирьдальпромрыба». Он так же, как и Никитин, переживал за свою подопечную. Дать ей такое сложное дело было именно его сознательной инициативой.
   Валерий Марченко был из тех людей, которые придерживаются нестандартных форм натаскивания подчиненных. Обучая человека плавать, они бросают его в воду посреди реки и сидят в лодке рядом. Если счастливчик после такого «обучения» выплывал, то Марченко больше уже не задумывался о том, брать его в команду или нет. А если тот начинал молить о спасении, Марченко протягивал ему руку, но на берегу отсылал подальше.
   На удивление, Бородулина пощады не просила и ни на что не жаловалась. Однако дело есть дело, и Марченко пришел узнать о наработках и перспективах.
   Через десять минут после начала разговора в кабинете следователя зазвучала трель телефона. Вика подняла трубку.
   – Алло! Следователь Бородулина?
   – Да.
 
   – С вами говорит депутат
 
   – С вами говорит депутат городского совета Семкин. По долгу службы я обязан беспокоиться обо всем, что, в свою очередь, заботит моих избирателей. Не секрет, что так называемое дело об убийстве известного предпринимателя Вирта наделало много шума. Люди боятся выходить на улицу, спрашивают, как идет следствие, скоро ли будет задержан маньяк-убийца. Расскажите, пожалуйста.
   Вика закрыла трубку ладонью и непонимающе уставилась на начальника.
   «Что такое?» – взглядом спросил он.
   – Звонит какой-то депутат. Говорит, расскажите о ходе дела по убийству Вирта.
   – Учись. – Марченко взял трубку из руки Вики. – Да!
   – А кто это? – удивился Семкин.
   – А это кто?
   – Депутат горсовета Семкин. Я просил рассказать о ходе дела по убийству известного предпринимателя Вирта. Люди боятся выходить на улицу…
   – Передайте своему электорату, чтобы смело выходил.
   – А что по делу?
   – По делу все нормально.
   – Ну, зачем вы так в штыки?
   – Почему вы, депутат Семкин, оказываете давление на следствие?
   – А кто со мной разговаривает, собственно?
   – Начальник следственного комитета города Марченко. Так вам доложить? Я через неделю как раз приглашен на сессию горсовета. Там и расскажу о вашей чрезмерной заинтересованности.
   – Я, извините, хотел лишь в двух словах.
   – В двух? Пожалуйста: до свидания. – Марченко положил трубку. – Виктория Павловна, если еще кто-нибудь из народных избранников будет беспокоить, давайте им мой номер телефона. А если смелости хватит… Вы разговор хорошо запомнили?
   – Да. – Вика улыбнулась.
   – Выборы скоро. Вот и появилась у них откуда ни возьмись забота о людях.
   Начальник встал с простенького кабинетного стула, хотел напоследок сказать что-то, потом передумал и махнул рукой.
   – Давай, Виктория Павловна, работай.
   После этого он поднялся в свой кабинет и сам позвонил Никитину.

Глава 6

   К исходу дня стали очевидны три вещи. Во-первых, труп девочки был установлен. Истерзанным ребенком оказалась жительница того же района, в котором было совершено убийство Вирта. Имя тринадцатилетней Евы Милешиной вписалось кровавой строкой в список жертв садиста. В семь вечера девочка вышла из дома и направилась к подруге. В двенадцать часов ночи родители забили тревогу.
   Идиот помощник дежурного по райотделу не принял заявку родителей о пропаже ребенка и сказал:
   – Сейчас все они такие. Нагуляется и придет. Вот если и завтра не появится, тогда приходите.
   К этому времени Ева Милешина была уже мертва. Родители опознали ее в морге по шраму на руке. Трехлетняя Ева нечаянно уронила себе на локоть горячий утюг.
   Во-вторых, старушка не опознала мужчину, задержанного ДПС. Защищая закон, обязательно где-то его нарушишь. Так и сделал Черников. Вместо официального опознания он привез Мыскину в ГУВД, подвел к открытому кабинету и в щелку показал задержанного. Если бы старушка сказала, что он и есть, то можно было бы смело проводить законное опознание.
   Но Мыскина посмотрела в просвет на мужика, прищурившись опытным взглядом бывшей вахтерши, потом протерла рукой глаза и заявила опешившему Черникову:
   – Ты чего такой бестолковый? Я же сказала, у того глаза серые были. А у этого карие!
   – Вы что, в глаза ему глядели с четвертого этажа на третий? – рассердился Черников. – Смотрите хорошо! Все тут – куртка, седоватый, черные штаны! Что еще надо?
   – Вот бестолочь, а! – не унималась бабка. – Я же сказала, глаза серые!
   – Но вы же еще говорили, мол, то ли серые, то ли зеленые! Может, карие?! Куртка, штаны!..
   – Не он.
   Черников плюнул. После такого провала было бы дико приглашать следователя для официального опознания. Он отвел бабку в дежурку и попросил отвезти ее домой при первом удобном случае. Вскоре гражданку Мыскину привезли на «Жигулях» патруля прямо к дому, и остаток вечера она гордо рассказывала соседкам, как ее привлекли органы для расследования убийства.
   После этого Никитин велел Старикову зарядить за мужиком наружку и провести полную оперативную установку по домашнему адресу.
   И, наконец, третье.
   В деле появился некий фигурант по кличке Степной. Как бы ни развивались в дальнейшем события, он прямо или косвенно замешан в истории с камнями, образец которых Никитин обнаружил рядом с трупом. Камни старые, история тоже, а труп – только что образовавшийся. Кто он такой, этот Степной?
   Есть ли смысл связывать воедино всю полученную информацию?
 
   Сорокапятилетнего Матвеича в этом доме знали все. Данный фрукт был бомжем и ничуть этого не стеснялся. Однажды, когда он сидел под лестницей первого этажа, дверь в подъезд отворилась, и в нее с шумом ввалилась толпа во главе с Андреем Верником, проживающим в двенадцатой квартире. Сорокадвухлетний мужик вместе с холодным облаком улицы затащил за собой двух парней и трех девиц. Компания хохотала как безумная и почти валилась с ног от спиртного. По привычке Матвеич сжался и стал почти прозрачным. Крутых нервировать не стоит – дорого обойдется.
   Но одна девица внезапно оторвалась от своего кавалера, пьяно ткнула пальцем в бывшего токаря и спросила:
   – Ой, а кто это?
   Верник нахмурил брови и уткнулся в бомжа точкой их пересечения.
   – А-а! Да это наш Матвеич!
   Тому сразу стало не по себе. Могут и побить.
   Надежду в него вселил все тот же Верник, заявивший:
   – Отстаньте. Он тут живет.
   – А почему именно здесь? – пьяно покачиваясь, спросила одна из дам.
   Вместо ответа Верник толчком направил их на верхний этаж к своей квартире, повернулся к Матвеичу и с улыбкой спросил, доставая из кармана куртки бумажник:
   – Матвеич, «Пассат» мой постережешь? – Он протянул еще ничего не понимающему бомжу сотенную.
   Матвеич мгновенно сконцентрировал свое внимание на купюре.
   – Андрюша, кого покараулить? Ты только скажи. Я махом.
   Верник от души рассмеялся, засовывая деньги в руку Матвеича.
   – Машину мою, «Фольксваген»! Стоит у подъезда.
   – Андрюша, без вопросов.
   Со следующего дня жизнь бывшего слесаря стала входить в новую колею. Неожиданно начальник ЖЭУ, как-то стесняясь, предложил Матвеичу занять одну из кладовок в подвале дома, где тот жил, а потом и небольшой подработок – уборку снега перед домом. Довольно скоро Матвеич сделал у себя в подвале ремонт. Благодаря его почти золотым рукам в двух кладовых Верника, расположенных под подъездом, возникла очень неплохая по нынешним бомжовским меркам квартира. Жильцы несли ему пустые бутылки и мелочь. Вот именно поэтому Матвеич был бомжем и нисколько этого не стеснялся.
   Но однажды раздался этот проклятый крик.
   Так кричит человек, когда видит перед собой не смерть, а ее приход. Мужской голос был невероятно высоким.
   Матвеич приподнялся на топчане и прислушался.
   Тихо.
   Матвеич отворил дверь и пошел к лестнице, ведущей наверх, в подъезд.
   Две ступени, четыре…
   Его ухо уловило какие-то чавкающие звуки. Бывший слесарь все понял, и ему стало жутко.
   «Вернись обратно и крепко притвори за собой дверь!» – немедленно приказал ему внутренний голос.
   Матвеич как под гипнозом продолжал подниматься по лестнице.
   Вот она, полоска света в подъезде. Матвеич сам ввинчивал лампочки и следил, чтобы их не крали.
   Сперва он заметил ноги. Они подергивались и слегка елозили по полу. Округлевшими от ужаса глазами бомж увидел густую лужу крови, расплывавшуюся под этими ногами.
   «Спрячься!» – взмолилось нутро Матвеича.
   Но он сделал шаг вперед и, когда ему открылась вся картина, остолбенел, уже не в силах более двигаться.
   Его благодетель Верник лежал на спине и, уже будучи мертвым, в агонии сучил ногами. Лица Андрея видно не было, потому что на его животе сидел кто-то, закрывая спиной всю картину. Что именно происходило, обезумевший Матвеич не знал, точнее – не хотел думать об этом.
   Внезапно человек, сидящий на Вернике, замер, помедлил, а потом резко обернулся.
   На Матвеича смотрели почти желтые глаза, подернутые пеленой безумия. С перекошенного рта вязкой ниткой свешивалась слюна. Пот везде…
   Человек, сидящий на Вернике, встал и сделал шаг навстречу бомжу.
   Но тот не смотрел на него. Матвеич как замороженный уперся взглядом в пустые окровавленные глазницы, в которых некогда светились вечным пьяным весельем зрачки Верника.
   Неизвестный тип, шамкая ртом как наркоман в состоянии депрессии, сделал еще шаг вперед. На его лице появилась улыбка.
   Где-то на втором или третьем этаже хлопнула входная дверь, и раздался стук ведра о бетонный пол. Матвеич взмолился о том, чтобы тот спаситель скорее нес бы вниз свое помойное ведро. Ну, давай же!..
   Неизвестный тип услышал то же самое, что и бомж, стер с лица улыбку, быстрым шагом прошел мимо Матвеича и растворился в темноте улицы.
   Когда тот оказался рядом, бывший слесарь почувствовал, как его обдало знакомым, но непонятным и страшным запахом.
   Он вспоминал этот запах еще три часа, уже сидя в кабинете районных оперативников и тупо глядя в трещину, рассекавшую стену их кабинета. Его спрашивали, зачем он убил Верника, а Матвеич молчал и вспоминал…
   Прозрение пришло неожиданно. Он распознал запах лишь тогда, когда в кабинет зашел некто по фамилии Никитин в сопровождении двоих крепких парней.
   Так пахнет только что выкопанная яма.
 
   – Водка есть? – спросил Никитин, разглядывая мужика, сидящего на стуле в состоянии анабиоза.
   – У меня только местная. Будете? – молоденький оперативник с уважением разглядывал уверенного в себе представителя ГУВД.
   – Да не мне, – поморщился Саша. – Ему налей полстакана. Иначе мы в гляделки до утра играть будем.
   Матвеич медленно выпил водку как воду и поставил стакан на край стола. Ничего пока не изменилось. Пять ментов продолжали стоять над бомжем из пятого подъезда дома на улице Сакко и Ванцетти.
   Внезапно Саморуков шагнул к нему и наотмашь ударил ладонью по щеке. Голова мужика качнулась в сторону, но когда она вернулась в исходное положение, в глазах Матвеича уже зажглись искорки разума.
   – Отошел? – с сочувствием поинтересовался безжалостный Мишка.
   По глубокому выдоху бомжа все поняли, что он отошел.
   – Что произошло? – Никитин придвинул стул и по-ковбойски сел на него верхом напротив слесаря.
   – Да что случилось! – воскликнул один из молодых оперативников. – Завалил он Верника!
   Стариков повернулся к районным операм и приказал:
   – Вышли.
   – В смысле? – спросил один из них, прекрасно понимая, что им сказали.
   – Я велел выйти, – еще тише, но уже с угрозой проговорил Игорь.
   Когда за ними закрылась дверь, Александр снова спросил:
   – Что произошло?
 
   – Как выглядел? Лет пятьдесят, наверное, седина есть. Рожа такая гадкая, мерзкая. Перекошенная какая-то. Слюни текут. Ростом вот с него будет. – Матвеич показал пальцем со сломанным ногтем на Старикова. – Гад буду, как вспомню – жить не хочется. Глаза как у желтушника…
 
   Глаза как у желтушника…
 
   – Во что был одет?
   – То ли плащ, то ли куртка, измятый весь. Только верхнюю одежду запомнил. Может, и не обратил бы внимания, да полы так странно торчали в разные стороны, словно картонные. Грязная, наверное, одежда-то.
   Саморуков хотел было спросить, видел ли бомж какое-нибудь оружие в руках убийцы, но глянул в сторону Никитина и осекся. На лице начальника отдела выступила испарина.
   Саша почувствовал, как начинает чуть учащаться пульс на висках, достал из кармана платок и спросил:
   – Брови белесые, бесцветные, губы тонкие? Подбородок острый? Верхняя губа чуть выдается над нижней?..
   Матвеич вскинул на Никитина удивленный взгляд.
   – Точно.
   Опера, привыкшие ко всяким закидонам своего шефа, не вмешивались и молча разместились, как на насестах, на столах районных оперативников.
   – Лет пятьдесят, говоришь?.. – Саша задумался. – Точно, так и есть. Все правильно.
 
   Немного поговорив с районными оперативниками, Никитин велел притормозить Матвеича до утра, установить его личность, прошлое и после отпустить на все четыре стороны. Садясь за руль, он снова вспомнил события тридцатилетней давности.
   – Надо заехать или нет? – уже почти кричал в машине Стариков, прикоснувшись рукой к плечу Никитина.
   Александр очнулся от забытья, развернулся с переднего сиденья к Старикову.
   – Прости, Игорь.
   Стариков вздохнул.
   – Саша, я говорю, давай в психушку заедем к этому Русенкову. Душа у меня что-то не на месте. Такое впечатление, что он не больной вовсе. Я, скорее всего, шнягу гоню, потому что такое маловероятно, но мне кажется, будто мужик что-то сказать хочет и боится.
   Никитин посмотрел на часы.
   – Хорошо. Черников будет в ГУВД через час, так что, я думаю, успеем.
   Двадцать минут спустя машина оперов остановилась у входа в лечебницу, прямо перед запрещающим знаком с пояснением: «Кроме машин ЦПЛ».
   – Вы? – откровенно удивился главврач, увидев входящего Старикова. – Нашли что-то интересное в карточках?
   – Нет, мы по другому поводу. Нам хотелось бы побеседовать с Русенковым.
   Врач удивился еще больше.
   – Больной на процедурах. А зачем он вам?
   – Вам же сказали, побеседовать, – уточнил Саморуков.
   – Нет проблем. Кабинет психолога по-прежнему свободен. Вы помните дорогу?..
   Русенков смотрел в стену невидящим взглядом и твердил о том, что она погубит свою жизнь. Главврач пытался сделать все возможное, чтобы переключить бывшего мурманского полицейского на другую тему, но тот оставался неумолим.
   – Нам бы обвенчаться.
   Врач повернулся к Никитину, безошибочно угадав в нем старшего, и спросил:
   – Он вам еще нужен?
   Стариков и Саморуков обреченно вздохнули и встали, ожидая того же от Александра.
   Но тот, едва подрагивая ресницами, застопорил взгляд на лице Русенкова и заявил:
   – Я еще поговорю с ним.
   Врач, а следом и опера покинули кабинет.
   – Будет толк? – спросил Стариков Мишку.
   – Я вообще не понимаю, какого черта мы сюда приперлись. Ты тоже, психолог!..
 
   – Как вас зовут?
   Русенков продолжал смотреть в стену.
   – Я знаю, что вы – не сумасшедший. Что вас здесь держит?
   – Далось ей это венчание.
   – Чего вы боитесь?
   Молчание.
   – Вы сказали: «Ищущий да обрящет». Что вы имели в виду? – Никитин снова посмотрел на часы. – Знаете, у медиков есть такой профессиональный принцип: никогда не подвергай сомнению диагноз, поставленный коллегой. У нас, ментов, если вы понимаете, о чем я говорю, тоже есть принцип: всем, чем можешь, помоги коллеге, идущему по следу преступника. Если вы забыли этот принцип, тогда нам на самом деле разговаривать не о чем. – Саша встал и пошел к двери.
   – Метагексоэпам-два, – раздалось за его спиной.
   Никитин резко обернулся и чуть не утонул в глубине осмысленного взгляда Русенкова.
   – Что вы сказали? – Он шагнул к больному и повторил вопрос.
   Русенков поднял совершенно разумный взгляд на сыщика.
   Дверь распахнулась, вошел главврач.
   Никитин изумился той перемене, которая произошла в этот момент в облике Русенкова. Тот же стеклянный взгляд, бессмысленные, как у Пьеро, приподнятые вверх брови.
   – Извините, ему пора отдыхать. Он из категории тех, кому не рекомендуется заниматься логическими размышлениями. Скажу простым языком, без медицинских терминов. Русенков – человек не для бесед.
   – Нам бы обвенчаться.
   Следуя по коридору за Никитиным, главврач поинтересовался:
   – Он вам что-нибудь сказал?
   – Вы же сами утверждали, что этот человек не для бесед. Им бы обвенчаться.
   – В вас произошла какая-то перемена, поэтому и спрашиваю. Я же психиатр.
   Никитин остановился, усмехнулся и проговорил:
   – У любого, кто не связан профессиональной деятельностью с психически больными людьми, в душе будут перемены. Я ведь только что разговаривал с психом. Прощайте.
   Он шел по коридору и бормотал одними губами, чтобы не забыть:
   – Метагексоэпам, метагексоэпам…
   Уже в машине, скрывшись за тонировкой стекол, он быстро достал блокнот и записал: «Метагексоэпам. Главврач. Дела Русенкова в Мурманске».

Глава 7

   – Теперь давайте раскладывать по своим полкам все, что имеем.
   Никитину уже надоело топтаться на одном месте. Более непонятного дела он не встречал за всю свою карьеру сыщика. В процесс включались новые действующие лица без всяких на то оснований. Как могут быть связаны единым умыслом преступника убийства положенца Вирта, ученицы средней школы и нувориша Верника? Пока ответа на этот вопрос не было. Если в городе завелся маньяк, то почему он действует вопреки всем мотивам поведения, известным мастерам сыска? Непонятно!..
   – Сергей, какого цвета были глаза жертв? У них одинаковое прошлое, цвет волос, манера говорить? Какова связь между ними? Даже здесь опереться не на что. Как больной, по фамилии Русенков, человек не для бесед, может знать про какой-то метагексоэпам? Кто он? Почему под ногами постоянно путается главврач и Русенков при нем косит под дебила? Ты спрашивал у экспертов, Игорь, что такое этот… метагексоэпам-два?
   – Спрашивал, – доложил Стариков. – Они сказали, что это каша, мед, дерьмо и пчелы в одном слове.
   – Спасибо, – поблагодарил Никитин. – Сейчас иди и делай запрос на сотрудника УВД города Мурманска Русенкова Антона Антоновича. Все-все-все. «Хочу все знать». Захватил в юности такой киножурнал? Михаил, что по запросу в Москву?
   – Ждем-с.
   В конце стола зашевелился, словно пробуждаясь, Черников.
   – Сегодня проверил все ориентировки за год по области. Человек в сером плаще нигде не отсвечивал.
   – Да. А что насчет социального работника в черных брюках?
   – Наружка его пасет. Раз молчат, значит, ничего выдающегося не происходит. Будем ждать письменного ответа. Может, там что прояснится.
   – Понятно. – Никитин тяжело вздохнул.
   У него было такое же ощущение в юности, когда он прыгал с парашютом. Ты стоишь перед вечностью, и не на что опереться.
   – Что, Сергей, через полчаса нужно выдвигаться к мемуаристу Муромову?
   – А ты коньяк купил?
   – По дороге возьмем.
 
   В тот момент, когда Александр и Сергей поднимались по лестнице дома, в котором жил доктор Муромов, в квартире данного персонажа происходило следующее.
   Муромов барахтался на кровати, пытаясь вывернуться из-под подушки, которая тяжким грузом давила ему на лицо. В изголовье мемуариста на коленях стоял человек в коричневой кожаной куртке и с силой давил на эту самую подушку. С удовлетворением почувствовав, что барахтанье стало носить конвульсивный характер, он удвоил усилия, желая побыстрее закончить с этим делом.
   И тут произошло непредвиденное. Раздался звонок в дверь. Человек вспомнил, что не запер ее изнутри, а лишь прикрыл, и мысль об этом разом изменила его планы. Он оставил подушку на голове жертвы и выскочил на балкон.
   Четвертый этаж полногабаритного дома сталинской постройки. Прыжок вниз означал смерть, вверх, с целью дотянуться до балкона, – то же самое, только с большей высоты.
 
   – Что это он не открывает? – забеспокоился Черников.
   – Спит, наверное.
   – Он сказал, что встает в семь и садится за мемуары.
   – Ага. – Никитин неопределенно хмыкнул, разглядывая этикетку на бутылке «Дербента».
   Черников толкнул дверь, и она неожиданно открылась. Ни слова не говоря, опер вынул ПМ и осторожно вошел в квартиру. За ним проследовал Саша. Его вид, с пистолетом в одной руке и бутылкой коньяка в другой, был несколько нелепым, но отвлекаться на то, чтобы избавиться от благородного напитка, не было времени.
   Черников рывком перевалился через порог комнаты, за секунду оценил ситуацию в квартире и завопил:
   – Саша! Займись дедом, я к балкону!
   Балкон был пуст. Глянув вниз, он не обнаружил никаких признаков жизни или смерти на асфальте. Потом опер повторил движение человека в кожаной куртке – быстро поднял голову вверх. Не стоило даже думать о том, что можно дотянуться до балкона пятого этажа.
   – Не на крыльях же он сюда прилетел! – в сердцах рявкнул он в комнату.
   А там Никитин стащил старика на пол и делал ему искусственное дыхание. Саша уже понял, что тот будет жить. Пульс прощупывался, появилось и прерывистое дыхание.
   – Давай, старик! – подбадривал его Никитин, продолжая давить толчками на седую впалую грудь. – Сейчас коньячку хапнем по маленькой! «Дербент», Кизляр, выдержка три года! Сорок два градуса! Как в сказке будешь.
   – Ушел, сука! – со злостью выдавил Черников, входя и отмахиваясь от надоедливой тюлевой занавески. – Или улетел. – Некоторое время он глядел на Никитина, трудящегося в поте лица, потом заявил: – Хорош прессовать-то его!
   – Посмотри у него лекарства на тумбочке. – Александр продолжал работать руками.
   – А я в них разбираюсь? Валокордин, реланиум… Влей лучше пару капель коньяка ему в рот!
   Наконец дыхание старика стало ритмичным.
   Никитин поднялся с пола и коротко приказал Черникову, показывая на кучу пузырьков и таблеток:
   – Дай нашатырь. Вон он стоит.
 
   В это время этажом ниже двое братьев Мартемьянц семи и девяти лет воспользовались отсутствием дома взрослых и продолжали игру в полицейского и бандита. Забава заключалась в стрельбе друг в друга из пистолетов, снаряженных пистонами. Братья умело скрывались за складками местности в полногабаритной квартире и постоянно спорили о том, кто из них был убит первым. Иногда спор перерастал в масштабные драки, в ходе которых постигалась истина. Они приняли компромиссное решение быть убитыми по очереди, а потом младший Мартемьянц вдруг обратил внимание старшего на необычную ситуацию, сложившуюся за их окном. Балкон братьев был на другой стороне дома, поэтому они прильнули к окну.