После избрания нового тангата-ману в Оронго составлялся календарь празднества инициации детей, называемых поки-ману. В сопровождении отца и, вероятно, недобившихся победы тангата-ману дети - мальчики и девочки - поднимались на Оронго с повязками из белого махуте на руках и ногах, с деревянной тахонгой за плечами (ее считают изображением кокоса). Им стригли волосы и давали имя. Они жили в хижине, называемой Тау Рева, где в то время находилась великолепная статуя - "Рассекающая волны"; сейчас она в Британском музее. Затем, вероятно, совершалась церемония в честь наступления половой зрелости и плодородия. Изображение Макемаке здесь потрясающе похоже на некоторые скульптуры, которые я видел на Мангареве и на Маркизских островах. Это было не изображение бога Тики, а какого-то другого лица; я встречал их в долине Омоа, на Фату Хива. Мисс Раутледж, которая провела на острове Пасхи самые серьезные исследования, пишет, что в 1915 году ей удалось составить генеалогию из 86 имен тангата-ману. Это очень важное сообщение, так как известно, что каждый тангата-ману давал свое имя новому году. Если считать в обратном порядке от 1866 года - момента исчезновения последнего человека-птицы, то можно, примерно вычислить год зарождения этого очаровательного культа. Даже если допустить, что некоторые имена в этой генеалогии пропущены, мы все равно не можем насчитать более века его существования. Априорно можно отнести зарождение этого культа к 1760 году. Напрашивается вопрос: не во время ли второго переселения был создан этот культ и низвергнуты статуи? В самом деле, Роггевен в 1722 году видел стоящие статуи и цветущую растительность. В 1770 году Фелипе Гонсалес и Хаедо записали, что во время захвата острова из толпы людей слышался крик "Макемаке" и что на акте о владении островом один островитянин нарисовал тангата-ману. А в 1774 году Кук уже отмечал низвержение статуй, отсутствие деревьев и цветущих культур. Совершенно очевидно, что если второе переселение на самом деле было, то оно и привело к быстрому упадку религии. Об этой так называемой языческой религии нам известно очень мало, но, как и во всей Полинезии, она находила свое воплощение и временное значение в табу и в медицине. Система табу придавала жизни точный распорядок, и нарушение его могло повлечь за собой смерть. Прежде всего существовали табу на особу вождя, были табу, связанные с урожаем, табу на ловлю рыбы, в частности тунца, ловить которого в зимние месяцы запрещалось. Я заметил, что это последнее табу почитается и до сих пор, причем островитяне объясняют это тем, что мигрирующие тунцы в это время года вызывают астму. Вероятно, это табу возникло в результате неоднократных похожих заболеваний. Нельзя было пользоваться новыми домами и лодками до посещения их арики-хенуа, передававшего им свою ману. Запрещалось разводить огонь или ловить рыбу вблизи покоящегося на площадке трупа, есть определенную пищу после смерти родственника. Были табу на собственность. И наконец, всеобщее табу на аху. Сила Слова, Священного Слова воспринималась здесь очень остро, и, когда произносилось заклинание, люди верили, что оно обязательно исполнится; то же самое происходило и при нарушении табу. Вероятно, жрецы, практиковавшие лечение лекарственными растениями, водорослями и травами, учили людей также и уважению древних традиций. Об этом свидетельствует захватывающая легенда, записанная со слов старого Веривери: "Чтобы мужчина знал, когда он сможет соединиться с женщиной, надо в течение первых восьми дней новолуния смотреть на Манинао о хуа, "луну мужского пола". Надо найти женщину, соединиться с нею. Надо увидеть ребенка, родившегося от этой связи. - Прекрасного ребенка. Именно этих детей будут обучать ронгоронго, приобщать к культу тангата-ману. Их будут обучать татуировке ног женщины, ее рук, ее щек. Именно их будут учить вырезать кохау ронгоронго. Ребенок, родившийся под уходящей луной, отличается от ребенка, зачатого и родившегося в новолуние, тем, что он будет средним ребенком, то есть без искры божьей..." Здесь перед нами целое религиозное учение инициации, неотделимое от истоков жизни. Жизнь в Анакене шла своим чередом. Иногда мы видели, как наш кеч прятался в бухте, но, так как погода менялась быстро, он возвращался к Ханга-Роа или, в зависимости от ветра, отправлялся под прикрытие в Винапу. Верхом на лошадях мы каждый день отправлялись либо на стрелку полуострова Пойке, либо вдоль северного берега, чтобы зарисовать петроглифы или сделать наброски аху. А на другом конце острова моя жена переводила и записывала легенды и рассказы. И благодаря постоянной помощи островитян удача сопутствовала нам во всем. Однажды старый потомок династии вождей навестил мою жену и сказал, что через несколько дней, если она захочет и сможет получить для него разрешение на выход из деревни, он отведет ее на северный берег и вручит там череп вождя, который поможет нам во всех делах. Пусть читатели простят мне, что я не называю в этой книге имена наших друзей островитян, но, учитывая отношение к ним властей и запрет продавать иностранцам какие бы то ни было древности (конечно, на чилийцев этот запрет не распространяется), я не могу и не хочу быть нескромным по отношению к этим людям, ведь они остались на острове. Мы были очень обрадованы тем, что наконец-то сможем увидеть череп вождя. Обойдя тысячи глыб лавы, в глубине пещеры-тайника наш друг передал нам так долго хранимый в тайне череп. Помимо волнения, которое мы испытали при одном его виде, нас поразило еще и то, что это был череп долихоцефала да и резцы зубов у него, не в пример современным полинезийцам, были безукоризненны. После этого нам стало так везти во всем, словно этот череп и на самом деле обладал маной. За очень короткий период времени мы узнали много нового. Так, перед самым нашим отъездом из Анакены один из островитян повел нас в такое место, где под нагромождением камней мы обнаружили потрясающей красоты базальтовую скульптуру длиной 1,2 метра. Манера исполнения ее чем-то напоминала скульптуры Тики с Маркизских островов. Эти две первые находки, как и следовало ожидать, дали направление всей нашей дальнейшей работе. Мы уже понимали, что проблема исследования этого странного мира значительно усложняется. Вспоминая первые доказательства дружбы и смелости рапануйцев, я должен категорически опровергнуть утверждения некоторых авторов, которые, проведя на острове лишь несколько дней или месяцев и не сумев понять некоторые сложные моменты его жизни, считают свои научные достижения своеобразной формой извинения за те бестактные замечания, на которые островитяне никогда не смогут им ответить. Когда жители острова научатся читать и получат гражданские права, они будут плакать от стыда за тех, кто считал их ворами, лжецами, а их женщин - легкомысленными.
Глава X. ИСТОРИЧЕСКАЯ ЭТНОЛОГИЯ ОСТРОВА МАТАКИТЕРАНГИ
По утрам на острове слышен лишь шум ветра да блеяние овец, о которых так заботится губернатор. К этому шуму ветра раньше внимательно прислушивались, так как считали, что он приносит вести о жизни на других островах. Часто на пляже Анакены мы собирались вокруг какого-нибудь рассказчика и слушали его молча, так как речь нельзя прерывать. Он вспоминал рассказы, которые поведал его отец, помнивший еще песни каменотесов. Это были рассказы о другом мире, следы которого теперь не отыскать. "Раньше дети жили совсем иначе, так как о них заботились атуа. К четвертому или шестому месяцу беременности отец мужа (свекор) делал для невестки земляную печь - уму. В знак почтения к будущему ребенку он кормил мать потрохам цыпленка, а остатки от ее еды распределялись между членам семьи. Это подношение было священно. Во время родов мать становилась на колени, а муж поддерживал ее, массируя тело для облегчения дыхания и родов. Как только ребенок появлялся на свет, пуповину перекусывая ли зубами, но никогда не перерезали обсидиановым ножом и большим почтением перевязывали, так как этим актом в теле ребенка удерживалась мана, переданная ему родителями. При родах присутствовал жрец и наблюдал за соблюдением ритуала, которому надо было точно следовать. Его видение в ночь перед родами указывало направление всей жизни ребенка". И здесь, как мы видим, соблюдались ритуалы, практиковавшиеся у всех так называемых первобытных народов. Пуповину и детское место либо с почестями закапывали лоно земли, либо отдавали в лоно волн. Но при этом на Матакн теранги жрец произносил фразу, еще раз свидетельствующую происхождении этого маленького народа. Он восклицал: "Возвращайся на Хиву!" "Затем на живот роженицы клали слегка нагретый камень чтобы ускорить последние выделения, избежать рубцов на коже и облегчить сокращение мышц. Спустя некоторое время, после торжественной церемонии мать получала из рук мужа первую еду, а в это время малыш давали его первое имя. Так начиналась жизнь". Часто, отпустив лошадей пастись, мы усаживались под навесом пещеры и задавали нашим друзьям островитянам бесчисленные вопросы. Один из них знал особенно много. Его отец был информатором Метро. Мы просили его рассказать нам, как жили дети. "По утрам дети отправлялись играть к морю, они скользили на волнах, вытянув вперед руки или стоя на связках тоторы. (Эта игра, известная сейчас под названием surf-riding - "скольжение на волне", прежде была распространена по всей Полинезии.) Сидя на мощеном полу перед хижинами, матери следили за ними, в то же время обучая самых маленьких игре с волчками из камня или из скорлупы ореха дерева наунау. Другие учились играть в птиц с помощью летающего змея из тапы махуте, аккуратно натянутой на прутья из макои. После совместной трапезы вокруг уму (земляная печь с раскаленными камнями, в которую укладывалась пища, завернутая в банановые листья и засыпанная сверху землей) дети либо отправлялись с родителями на рыбную ловлю или на плантации, либо тренировались в метании камней или копья из торомиро, а другие, сидя верхом на стволах бананового дерева, съезжали на них по склонам, покрытым травой. Перед заходом солнца родители обучали детей ритуальной игре в веревочку, которая уцелела до наших дней и называется каикаи. Эта игра заключалась в том, что с помощью петли из шнура и обеих рук делали различные фигуры, которые были чрезвычайно сложными и должны были изображать какое-нибудь событие или реальный образ. Во время выполнения фигуры полагалось распевать связанные с ней ритуальные песни. Это была не просто игра, а способ тренировки памяти, подготовки к изучению письма ронгоронго, что считалось большой честью. Эти игры продолжались до полового созревания, которое не считалось раньше решающим этапом в жизни, а всего лишь моментом, который преодолевали весьма легко. В это время детей, мальчиков и девочек, объединяли в больших домах, называемых харе-нуи, где они обучались танцам и другим развлечениям. Если было надо, дети помогали своим родителям в различных работах. Так было в мирное время. Когда начались войны, дети вынуждены были прятаться в холодных и темных пещерах, где многие из них умирали от голода". Мы слушали все это в ночной тишине, из уважения к древнему обычаю не зажигая огня. Старики еще и сейчас говорят, что свет - это плохо, он слепит глаза ночи. Мы думали о детях, скрывавшихся в темноте пещер, где они очень хорошо ориентировались. Старики говорят, что раньше люди якобы видели ночью, а потому могли видеть все и в пещерах. Если с детства привыкнуть к темноте и никогда не пользоваться искусственным освещением, то глаза человека приобретают способность видеть в темноте, как глаза некоторых животных. Это верно, и этим можно объяснить многие загадки археологии. Спустя несколько дней мы обнаружили в одном из коридоров пещеры, более 100 метров длиной, прекрасно выполненные фрески. На потолке этой маленькой пещеры не было никаких следов огня, а когда мы расчистили пол, то, хотя и нашли много остатков пищи, не обнаружили никаких остатков древесного угля. [То же самое можно сказать и о знаменитой пещере с фресками в Ляско] Такая праздная на первый взгляд жизнь ребенка регулировалась точным соблюдением обрядов, обучением табу, а в возрасте семи лет - первым ритуальным татуированием, определявшим его положение в обществе. По этому случаю один из братьев матери дарил ему цыплят, и дар этот ценился очень высоко. Вот любопытные сведения о семействе куриных. Кроме крыс куры были здесь единственным источником мяса, и их настолько почитали, что строили для них удивительные сооружения, принятые первыми мореплавателями за погребения. Это были прямоугольники или овалы из каменных глыб с нишами внутри. К ночи владельцы загоняли кур в эти большие курятники и закладывали вход массивными, плотно подогнанными камнями. Эти харе моа строились в непосредственной близости от тростниковых хижин, так что куры находились под постоянным и бдительным надзором их владельцев. Каждый день нам попадались остатки деревень, покинутых людьми. В глаза сразу бросалась явная непропорциональность аху с низвергнутыми статуями по сравнению с остатками домов, а также с харе моа и земляными печами. Статуи возвышались над деревней, устремив на нее свой взгляд. Обращенные спиной к морю, эти великаны, казалось, призваны были поддерживать мужество людей - пленников затерянной в океане земли. Диспропорция огромна, она напоминает о силе веры, благодаря которой люди, создавая гигантов, превзошли самих себя. Как будто в смятении они искали защиты в мире великанов. Каменные гиганты прожили недолго, пожалуй, не больше двух веков; некогда возвышавшиеся над землей людей, они лежат сейчас, уткнувшись лицом в землю, принадлежащую овцам! Часто, бродя среди развалин, вдруг испытываешь ужас, когда громадный неподвижный глаз вдруг уставится на тебя откуда-то из-под земли. Еще более ужасны лежащие на земле статуи. Они мертвы, их тонкие руки сложены на вздувшемся, как у трупа, животе, а по лицу, обращенному к небу, все бегут и бегут тени кучевых облаков. Некоторые из них упали друг на друга, как те братья из Хиросимы, которые были поражены взрывом при выходе из дома. Часами мы рассматривали лицо одной из статуй. Лишь силуэт ее виден на земле, но на лице с глазницами, заполненными водой, сохранился тонкий, удивительно прекрасный, хоть и изъеденный морской солью, рот. Эти сложенные для поцелуя губы умели говорить о любви, и, конечно же, это были глаза и губы старого Веривери, научившего и нас с любовью произносить - Матакитеранги. Хижины деревни стояли под охраной статуйвеликанов. Пять или шесть домов-лодок от 15 до 20 метров длиной, около 150 жителей - это была деревня аху, мирная деревня, так как тогда статуи еще стояли. Мы пытались найти там жизнь, и казалось, что над крышами из тоторы и травы все еще курятся дымки под первыми лучами солнца. Утром после проведенной в тесноте сумрачной хижины длинной ночи наступало оживление. В то время как дети отправлялись купаться, мужчины и женщины принимались за свои обычные дела. Одни отправлялись в поле, другие - на рыбную ловлю, а третьи начинали строить новую хижину. Строительство нового жилища требовало участия всех жителей деревни. Это была большая хижина, более 30 метров длины. Дело уже подходило к концу, но потребовались долгие месяцы предварительной работы по заготовке и обработке каменных плит, из которых сложено овальное основание. Прежде чем тщательно уложить их на ровной площадке, в них выдалбливали много широких отверстий, с большим трудом просверленных каменным сверлом. Сейчас люди старались закрепить в них каркас из стволов ти [Съедобное растение с довольно прочным стволом] или сахарного тростника, согнутых, как остов лодки, и прикрепленных к тонкой несущей балке. Некоторые плели циновки из тоторы, из них сделают крышу, а сверху уложат дерн. Как бы проектируя профиль крыши, руководитель строительства настилал в форме полумесяца пол из крупной обкатанной гальки. Посредине дома был узенький вход, проделанный в циновках из тоторы. В законченном виде хижина, стоящая у подножия каменных великанов, казалась маленькой. Но эти дома в форме перевернутой лодки представляли собой великолепное проявление творческой мысли - ведь без леса иначе и невозможно было бы здесь построить хижину, которая смогла бы противостоять грозным ветрам, очень часто налетающим на остров. Благодаря своей обтекаемой форме они не поддавались стихии и служили надежным убежищем. Когда строительство жилища заканчивалось, в темноте дома; аккуратно расставляли каменные изголовья с высеченными на них рисунками, раскладывали циновки, каменные чаши. Перед входом на двух каменных плитах устанавливали две каменные или деревянные статуэтки. После этого вождь освящал дом. Некоторые из жителей отправлялись обрабатывать свой небольшой надел земли. Вооруженный деревянной палкой мужчина проверял, достаточно ли влажна земля, хорошо ли принялись растения, которые вместе с курами и рыбой были для него единственным источником питания. Жители деревни хорошо знали свою землю, им были известны сорок две разновидности ямса и двадцать - таро. Они знали, что смогут прокормить свою большую семью кумарой и бананами. Брат нашего земледельца все же отправился в это утро на рыбную ловлю. Поскольку лодок было мало и они использовались лишь для ловли тунцов, он надеялся поймать рыбу у прибрежных скал. Он отправился один, захватив с собой сеть из волокна тутового дерева, драгоценный каменный крючок и несколько крючков из человеческой кости. Во всяком случае, если ему не удастся поймать рыбу, он будет нырять и наловит лангуст или насобирает маленьких съедобных ракушек. Иногда удавалось поймать даже осьминога или морского угря. Это было время, когда черепахи еще подходили к берегу, и какая была радость, когда ему удавалось поймать хотя бы одну! Вернувшись домой, он прежде всего с помощью палочки, которую быстро вращал между ладонями, вставив ее в деревянный желобок, разводил огонь. Затем надо было нагреть камни уму. Так как древесины было очень мало, он использовал для этого стебли тростника, корни трав и заранее высушенные стволы банана. Когда камни достаточно нагревались, их вынимали, печь внутри выкладывали зелеными банановыми листьями, на которые аккуратно раскладывали овощи, рыбу, кур, сверху опять клали слой листьев, слой горячих камней, а потом дёрн. Когда солнце поднимется в зенит, еда будет готова. Тут открывали печь, и повсюду разносился такой восхитительный запах, что даже резчик по дереву бросал свою удивительную работу. Досыта наевшись, он будет работать потом до самого захода солнца. В маленькой деревне наступало большое оживление, когда кто-то подвергался испытанию по татуировке. Вооруженный костяным гребешком, татуировщик быстро и точно наносил на кожу рисунок, когда в местах укола проступала кровь, он присыпал это место пудрой из жженых корней ти, отчего татуировка становилась более прочной. Татуировка, которой иногда покрывали все тело, - типичный полинезийский обычай, - кажется, достигла здесь наивысшего расцвета, но, к сожалению, мы очень плохо об этом осведомлены, так как первые европейцы не позаботились о том, чтобы ее воспроизвести. Последний татуированный человек умер задолго до нашего прибытия сюда, и нам не удалось обнаружить ничего стоящего, если не считать нескольких очень простых фигур единственных известных нам репродукций на тапе, хранящихся сейчас в Гарвардском музее. Все люди имели татуировку в зависимости от их положения в обществе, и стоит представить себе благородный, но подчас и свирепый вид группы татуированных воинов, чтобы понять то беспокойство, которое испытывали при виде их первые европейцы. Пройдемся от хижины к хижине, быть может, нам удастся почувствовать ритм деревенской жизни. Вот человек вырезает моаи кавакава из куска торомиро. Каменным теслом - токи он придает статуэтке форму; эта работа требовала много времени: если дерево было слишком твердым, его надо было сперва слегка обжечь, и только потом уже можно было приступить с помощью мата [Заостренный резец из обработанного обсидиана.] к резанию скульптуры, которой будет любоваться вся деревня. Так изо дня в день трудился он и только знай менял ломающиеся обсидиановые резцы. Когда статуэтка была закончена, начиналась бесконечная полировка, сначала с помощью маленьких коралловых терок. Чтобы скульптурка выглядела красиво и была по-настоящему отполирована, надо было совершенно избавиться от шероховатости древесины. Для этого с помощью пуре - этой красивой раковины, которую женщины носили иногда в виде украшения, соскабливали все неровности древесного волокна, придавая дереву блеск мрамора. Когда статуэтка была совсем закончена, мастер инкрустировал ее глаза позвонками акулы, а в середину вставлял зрачок из черного обсидиана, придававший взгляду жизнь. Месяцы и годы, дым и почтительные руки, в которых она побывает, придадут этой статуэтке блестящую черную патину, и она растворится в вечных сумерках хижины. Вот на настиле перед хижиной женщина собирается делать лубяную материю - тапа из махуте. Из нее она сделает прекрасную накидку и наденет ее ночью, когда пойдет танцевать. Деревянной колотушкой из очень крепкого дерева она разбивает луб, разложенный на гладком валуне. Беспрерывно смачиваемые, волокна постепенно удлинялись, и лубяная ткань становилась пригодной для шитья. Затем она искусно сшивалась иглой из человеческой кости. Рядом другая женщина плела головные уборы, чтобы потом обменять их на петухов или морских птиц. Она уже сделала много шляп. Одна из них красивая шапочка из плетеного камыша, в которую с большим вкусом в подборе цветов были вплетены сотни петушиных перьев. Диадемы, тоже из перьев, лежат рядом. Одни из них напоминают букеты, другие похожи на венки из цветов, хотя сделаны из мелких белых перьев. А вот шляпа, которую чаще всего носили женщины. Она сделана из камыша тоторы в форме полумесяца, с элегантно приподнятыми краями. Неподалеку от них девушка плетет корзины из тонких ремешков коры бананового дерева. Уже давно известно, что, смачивая кору бананового дерева, можно вытянуть из нее довольно прочное волокно. Это было очень важное открытие, так как когда люди Хоту Матуа прибыли сюда, то привезенные ими саженцы пандануса [Род однодольных древесных растений. Из его листьев получают материал для плетения различных изделий. - Прим. перев.] и маленькие кокосовые пальмы погибли, а они в то время умели плести корзины и шапки только из волокон этих двух растений. Закончив работу, она покроет свой плащ для танцев порошком, добываемым из куркумы [Род многолетних растений. Корневище куркумы дает желтую краску. - Прим. перев], и он станет ярким, как солнце. Часто с наступлением ночи вся деревня собиралась по случаю праздника. Еда всегда готовилась в уму - печи с нагретыми камнями. Как и во всей Полинезии, пиршество проходило при точном соблюдении церемониала, с учетом социального положения каждого из участников. Сначала ели мужчины, а женщины прислуживали им. Лишь после окончания пира они могли поесть вместе с детьми. Эти торжественные пиры были удобным случаем для публичной демонстрации богатств, в особенности перед представителями других племен. Но иногда здесь возникали жестокие споры и перебранки, заканчивавшиеся настоящими сражениями. Эти пиршества, устраиваемые по самым различным поводам: женитьба, смерть, окончание татуировки или возведение нового дома собраний заканчивались пением и танцами. По этому случаю певцы задолго начинали разучивать новую песню или стихи. К сожалению, нам мало что известно о музыке и танцах тех времен, но, по мнению многих авторов, они исполнялись примерно так же, как маркизианские рари; при этом мужчины и женщины сидели на корточках двумя параллельными рядами друг против друга. Все песни имели свое определенное назначение в зависимости от того, были ли они священные, любовные или импровизации. Пение сопровождалось ритмичными движениями рук и покачиванием торса. Долгими вечерами с момента нашего приезда на остров мы записывали еще не забытые старинные песни и были поражены полинезийским характером ритма и модуляции голосов. Как в старых уте Раиатеа, один, более высокий, голос часто выделяется среди других, он ведет и оживляет песню. Нам посчастливилось найти и записать звуки одного уникального ударного инструмента. Он зачаровывает, как гул земли на подступах к вулкану. Выкопав круглую яму около 70 сантиметров глубиной, туда ставят калебасу, а на нее кладут тонкую каменную плитку. Мужчина, называемый вае, вставал на нее и одной ногой отбивал такт, по желанию изменяя резонанс инструмента. Чаще всего игра на каменном барабане сопровождалась хлопаньем в ладоши, стуканьем морскими раковинами н аккомпанементом одного забавного инструмента. Это сохранившая зубы человеческая челюсть, которой в такт ударяли по дереву. Мы записали этот звук, похожий на своеобразный треск, который получается при трении зубов друг о друга. Эти два единственных в своем роде инструмента еще раз подтверждают, что дерева на острове действительно не было. Ведь, чтобы сделать барабан из акульей шкуры, как это принято в Восточной Полинезии, нужно прежде всего иметь деревья определенной толщины, а изучение деревянной скульптуры на Матакитеранги приводит к выводу, что на острове никогда не было достаточно толстых деревьев. Что же касается танцев, то о них нам практически ничего не известно. Первые мореплаватели, правда, описывают какой-то танец с расставленными колоколом ногами, но, несмотря на все расспросы, мы не смогли ни выяснить его значение, ни узнать какие-нибудь другие танцевальные движения. Здесь, как и повсюду, миссионеры запретили так называемые языческие танцы, и они исчезли, уступив место привозным, считающимся более нравственными.
Глава X. ИСТОРИЧЕСКАЯ ЭТНОЛОГИЯ ОСТРОВА МАТАКИТЕРАНГИ
По утрам на острове слышен лишь шум ветра да блеяние овец, о которых так заботится губернатор. К этому шуму ветра раньше внимательно прислушивались, так как считали, что он приносит вести о жизни на других островах. Часто на пляже Анакены мы собирались вокруг какого-нибудь рассказчика и слушали его молча, так как речь нельзя прерывать. Он вспоминал рассказы, которые поведал его отец, помнивший еще песни каменотесов. Это были рассказы о другом мире, следы которого теперь не отыскать. "Раньше дети жили совсем иначе, так как о них заботились атуа. К четвертому или шестому месяцу беременности отец мужа (свекор) делал для невестки земляную печь - уму. В знак почтения к будущему ребенку он кормил мать потрохам цыпленка, а остатки от ее еды распределялись между членам семьи. Это подношение было священно. Во время родов мать становилась на колени, а муж поддерживал ее, массируя тело для облегчения дыхания и родов. Как только ребенок появлялся на свет, пуповину перекусывая ли зубами, но никогда не перерезали обсидиановым ножом и большим почтением перевязывали, так как этим актом в теле ребенка удерживалась мана, переданная ему родителями. При родах присутствовал жрец и наблюдал за соблюдением ритуала, которому надо было точно следовать. Его видение в ночь перед родами указывало направление всей жизни ребенка". И здесь, как мы видим, соблюдались ритуалы, практиковавшиеся у всех так называемых первобытных народов. Пуповину и детское место либо с почестями закапывали лоно земли, либо отдавали в лоно волн. Но при этом на Матакн теранги жрец произносил фразу, еще раз свидетельствующую происхождении этого маленького народа. Он восклицал: "Возвращайся на Хиву!" "Затем на живот роженицы клали слегка нагретый камень чтобы ускорить последние выделения, избежать рубцов на коже и облегчить сокращение мышц. Спустя некоторое время, после торжественной церемонии мать получала из рук мужа первую еду, а в это время малыш давали его первое имя. Так начиналась жизнь". Часто, отпустив лошадей пастись, мы усаживались под навесом пещеры и задавали нашим друзьям островитянам бесчисленные вопросы. Один из них знал особенно много. Его отец был информатором Метро. Мы просили его рассказать нам, как жили дети. "По утрам дети отправлялись играть к морю, они скользили на волнах, вытянув вперед руки или стоя на связках тоторы. (Эта игра, известная сейчас под названием surf-riding - "скольжение на волне", прежде была распространена по всей Полинезии.) Сидя на мощеном полу перед хижинами, матери следили за ними, в то же время обучая самых маленьких игре с волчками из камня или из скорлупы ореха дерева наунау. Другие учились играть в птиц с помощью летающего змея из тапы махуте, аккуратно натянутой на прутья из макои. После совместной трапезы вокруг уму (земляная печь с раскаленными камнями, в которую укладывалась пища, завернутая в банановые листья и засыпанная сверху землей) дети либо отправлялись с родителями на рыбную ловлю или на плантации, либо тренировались в метании камней или копья из торомиро, а другие, сидя верхом на стволах бананового дерева, съезжали на них по склонам, покрытым травой. Перед заходом солнца родители обучали детей ритуальной игре в веревочку, которая уцелела до наших дней и называется каикаи. Эта игра заключалась в том, что с помощью петли из шнура и обеих рук делали различные фигуры, которые были чрезвычайно сложными и должны были изображать какое-нибудь событие или реальный образ. Во время выполнения фигуры полагалось распевать связанные с ней ритуальные песни. Это была не просто игра, а способ тренировки памяти, подготовки к изучению письма ронгоронго, что считалось большой честью. Эти игры продолжались до полового созревания, которое не считалось раньше решающим этапом в жизни, а всего лишь моментом, который преодолевали весьма легко. В это время детей, мальчиков и девочек, объединяли в больших домах, называемых харе-нуи, где они обучались танцам и другим развлечениям. Если было надо, дети помогали своим родителям в различных работах. Так было в мирное время. Когда начались войны, дети вынуждены были прятаться в холодных и темных пещерах, где многие из них умирали от голода". Мы слушали все это в ночной тишине, из уважения к древнему обычаю не зажигая огня. Старики еще и сейчас говорят, что свет - это плохо, он слепит глаза ночи. Мы думали о детях, скрывавшихся в темноте пещер, где они очень хорошо ориентировались. Старики говорят, что раньше люди якобы видели ночью, а потому могли видеть все и в пещерах. Если с детства привыкнуть к темноте и никогда не пользоваться искусственным освещением, то глаза человека приобретают способность видеть в темноте, как глаза некоторых животных. Это верно, и этим можно объяснить многие загадки археологии. Спустя несколько дней мы обнаружили в одном из коридоров пещеры, более 100 метров длиной, прекрасно выполненные фрески. На потолке этой маленькой пещеры не было никаких следов огня, а когда мы расчистили пол, то, хотя и нашли много остатков пищи, не обнаружили никаких остатков древесного угля. [То же самое можно сказать и о знаменитой пещере с фресками в Ляско] Такая праздная на первый взгляд жизнь ребенка регулировалась точным соблюдением обрядов, обучением табу, а в возрасте семи лет - первым ритуальным татуированием, определявшим его положение в обществе. По этому случаю один из братьев матери дарил ему цыплят, и дар этот ценился очень высоко. Вот любопытные сведения о семействе куриных. Кроме крыс куры были здесь единственным источником мяса, и их настолько почитали, что строили для них удивительные сооружения, принятые первыми мореплавателями за погребения. Это были прямоугольники или овалы из каменных глыб с нишами внутри. К ночи владельцы загоняли кур в эти большие курятники и закладывали вход массивными, плотно подогнанными камнями. Эти харе моа строились в непосредственной близости от тростниковых хижин, так что куры находились под постоянным и бдительным надзором их владельцев. Каждый день нам попадались остатки деревень, покинутых людьми. В глаза сразу бросалась явная непропорциональность аху с низвергнутыми статуями по сравнению с остатками домов, а также с харе моа и земляными печами. Статуи возвышались над деревней, устремив на нее свой взгляд. Обращенные спиной к морю, эти великаны, казалось, призваны были поддерживать мужество людей - пленников затерянной в океане земли. Диспропорция огромна, она напоминает о силе веры, благодаря которой люди, создавая гигантов, превзошли самих себя. Как будто в смятении они искали защиты в мире великанов. Каменные гиганты прожили недолго, пожалуй, не больше двух веков; некогда возвышавшиеся над землей людей, они лежат сейчас, уткнувшись лицом в землю, принадлежащую овцам! Часто, бродя среди развалин, вдруг испытываешь ужас, когда громадный неподвижный глаз вдруг уставится на тебя откуда-то из-под земли. Еще более ужасны лежащие на земле статуи. Они мертвы, их тонкие руки сложены на вздувшемся, как у трупа, животе, а по лицу, обращенному к небу, все бегут и бегут тени кучевых облаков. Некоторые из них упали друг на друга, как те братья из Хиросимы, которые были поражены взрывом при выходе из дома. Часами мы рассматривали лицо одной из статуй. Лишь силуэт ее виден на земле, но на лице с глазницами, заполненными водой, сохранился тонкий, удивительно прекрасный, хоть и изъеденный морской солью, рот. Эти сложенные для поцелуя губы умели говорить о любви, и, конечно же, это были глаза и губы старого Веривери, научившего и нас с любовью произносить - Матакитеранги. Хижины деревни стояли под охраной статуйвеликанов. Пять или шесть домов-лодок от 15 до 20 метров длиной, около 150 жителей - это была деревня аху, мирная деревня, так как тогда статуи еще стояли. Мы пытались найти там жизнь, и казалось, что над крышами из тоторы и травы все еще курятся дымки под первыми лучами солнца. Утром после проведенной в тесноте сумрачной хижины длинной ночи наступало оживление. В то время как дети отправлялись купаться, мужчины и женщины принимались за свои обычные дела. Одни отправлялись в поле, другие - на рыбную ловлю, а третьи начинали строить новую хижину. Строительство нового жилища требовало участия всех жителей деревни. Это была большая хижина, более 30 метров длины. Дело уже подходило к концу, но потребовались долгие месяцы предварительной работы по заготовке и обработке каменных плит, из которых сложено овальное основание. Прежде чем тщательно уложить их на ровной площадке, в них выдалбливали много широких отверстий, с большим трудом просверленных каменным сверлом. Сейчас люди старались закрепить в них каркас из стволов ти [Съедобное растение с довольно прочным стволом] или сахарного тростника, согнутых, как остов лодки, и прикрепленных к тонкой несущей балке. Некоторые плели циновки из тоторы, из них сделают крышу, а сверху уложат дерн. Как бы проектируя профиль крыши, руководитель строительства настилал в форме полумесяца пол из крупной обкатанной гальки. Посредине дома был узенький вход, проделанный в циновках из тоторы. В законченном виде хижина, стоящая у подножия каменных великанов, казалась маленькой. Но эти дома в форме перевернутой лодки представляли собой великолепное проявление творческой мысли - ведь без леса иначе и невозможно было бы здесь построить хижину, которая смогла бы противостоять грозным ветрам, очень часто налетающим на остров. Благодаря своей обтекаемой форме они не поддавались стихии и служили надежным убежищем. Когда строительство жилища заканчивалось, в темноте дома; аккуратно расставляли каменные изголовья с высеченными на них рисунками, раскладывали циновки, каменные чаши. Перед входом на двух каменных плитах устанавливали две каменные или деревянные статуэтки. После этого вождь освящал дом. Некоторые из жителей отправлялись обрабатывать свой небольшой надел земли. Вооруженный деревянной палкой мужчина проверял, достаточно ли влажна земля, хорошо ли принялись растения, которые вместе с курами и рыбой были для него единственным источником питания. Жители деревни хорошо знали свою землю, им были известны сорок две разновидности ямса и двадцать - таро. Они знали, что смогут прокормить свою большую семью кумарой и бананами. Брат нашего земледельца все же отправился в это утро на рыбную ловлю. Поскольку лодок было мало и они использовались лишь для ловли тунцов, он надеялся поймать рыбу у прибрежных скал. Он отправился один, захватив с собой сеть из волокна тутового дерева, драгоценный каменный крючок и несколько крючков из человеческой кости. Во всяком случае, если ему не удастся поймать рыбу, он будет нырять и наловит лангуст или насобирает маленьких съедобных ракушек. Иногда удавалось поймать даже осьминога или морского угря. Это было время, когда черепахи еще подходили к берегу, и какая была радость, когда ему удавалось поймать хотя бы одну! Вернувшись домой, он прежде всего с помощью палочки, которую быстро вращал между ладонями, вставив ее в деревянный желобок, разводил огонь. Затем надо было нагреть камни уму. Так как древесины было очень мало, он использовал для этого стебли тростника, корни трав и заранее высушенные стволы банана. Когда камни достаточно нагревались, их вынимали, печь внутри выкладывали зелеными банановыми листьями, на которые аккуратно раскладывали овощи, рыбу, кур, сверху опять клали слой листьев, слой горячих камней, а потом дёрн. Когда солнце поднимется в зенит, еда будет готова. Тут открывали печь, и повсюду разносился такой восхитительный запах, что даже резчик по дереву бросал свою удивительную работу. Досыта наевшись, он будет работать потом до самого захода солнца. В маленькой деревне наступало большое оживление, когда кто-то подвергался испытанию по татуировке. Вооруженный костяным гребешком, татуировщик быстро и точно наносил на кожу рисунок, когда в местах укола проступала кровь, он присыпал это место пудрой из жженых корней ти, отчего татуировка становилась более прочной. Татуировка, которой иногда покрывали все тело, - типичный полинезийский обычай, - кажется, достигла здесь наивысшего расцвета, но, к сожалению, мы очень плохо об этом осведомлены, так как первые европейцы не позаботились о том, чтобы ее воспроизвести. Последний татуированный человек умер задолго до нашего прибытия сюда, и нам не удалось обнаружить ничего стоящего, если не считать нескольких очень простых фигур единственных известных нам репродукций на тапе, хранящихся сейчас в Гарвардском музее. Все люди имели татуировку в зависимости от их положения в обществе, и стоит представить себе благородный, но подчас и свирепый вид группы татуированных воинов, чтобы понять то беспокойство, которое испытывали при виде их первые европейцы. Пройдемся от хижины к хижине, быть может, нам удастся почувствовать ритм деревенской жизни. Вот человек вырезает моаи кавакава из куска торомиро. Каменным теслом - токи он придает статуэтке форму; эта работа требовала много времени: если дерево было слишком твердым, его надо было сперва слегка обжечь, и только потом уже можно было приступить с помощью мата [Заостренный резец из обработанного обсидиана.] к резанию скульптуры, которой будет любоваться вся деревня. Так изо дня в день трудился он и только знай менял ломающиеся обсидиановые резцы. Когда статуэтка была закончена, начиналась бесконечная полировка, сначала с помощью маленьких коралловых терок. Чтобы скульптурка выглядела красиво и была по-настоящему отполирована, надо было совершенно избавиться от шероховатости древесины. Для этого с помощью пуре - этой красивой раковины, которую женщины носили иногда в виде украшения, соскабливали все неровности древесного волокна, придавая дереву блеск мрамора. Когда статуэтка была совсем закончена, мастер инкрустировал ее глаза позвонками акулы, а в середину вставлял зрачок из черного обсидиана, придававший взгляду жизнь. Месяцы и годы, дым и почтительные руки, в которых она побывает, придадут этой статуэтке блестящую черную патину, и она растворится в вечных сумерках хижины. Вот на настиле перед хижиной женщина собирается делать лубяную материю - тапа из махуте. Из нее она сделает прекрасную накидку и наденет ее ночью, когда пойдет танцевать. Деревянной колотушкой из очень крепкого дерева она разбивает луб, разложенный на гладком валуне. Беспрерывно смачиваемые, волокна постепенно удлинялись, и лубяная ткань становилась пригодной для шитья. Затем она искусно сшивалась иглой из человеческой кости. Рядом другая женщина плела головные уборы, чтобы потом обменять их на петухов или морских птиц. Она уже сделала много шляп. Одна из них красивая шапочка из плетеного камыша, в которую с большим вкусом в подборе цветов были вплетены сотни петушиных перьев. Диадемы, тоже из перьев, лежат рядом. Одни из них напоминают букеты, другие похожи на венки из цветов, хотя сделаны из мелких белых перьев. А вот шляпа, которую чаще всего носили женщины. Она сделана из камыша тоторы в форме полумесяца, с элегантно приподнятыми краями. Неподалеку от них девушка плетет корзины из тонких ремешков коры бананового дерева. Уже давно известно, что, смачивая кору бананового дерева, можно вытянуть из нее довольно прочное волокно. Это было очень важное открытие, так как когда люди Хоту Матуа прибыли сюда, то привезенные ими саженцы пандануса [Род однодольных древесных растений. Из его листьев получают материал для плетения различных изделий. - Прим. перев.] и маленькие кокосовые пальмы погибли, а они в то время умели плести корзины и шапки только из волокон этих двух растений. Закончив работу, она покроет свой плащ для танцев порошком, добываемым из куркумы [Род многолетних растений. Корневище куркумы дает желтую краску. - Прим. перев], и он станет ярким, как солнце. Часто с наступлением ночи вся деревня собиралась по случаю праздника. Еда всегда готовилась в уму - печи с нагретыми камнями. Как и во всей Полинезии, пиршество проходило при точном соблюдении церемониала, с учетом социального положения каждого из участников. Сначала ели мужчины, а женщины прислуживали им. Лишь после окончания пира они могли поесть вместе с детьми. Эти торжественные пиры были удобным случаем для публичной демонстрации богатств, в особенности перед представителями других племен. Но иногда здесь возникали жестокие споры и перебранки, заканчивавшиеся настоящими сражениями. Эти пиршества, устраиваемые по самым различным поводам: женитьба, смерть, окончание татуировки или возведение нового дома собраний заканчивались пением и танцами. По этому случаю певцы задолго начинали разучивать новую песню или стихи. К сожалению, нам мало что известно о музыке и танцах тех времен, но, по мнению многих авторов, они исполнялись примерно так же, как маркизианские рари; при этом мужчины и женщины сидели на корточках двумя параллельными рядами друг против друга. Все песни имели свое определенное назначение в зависимости от того, были ли они священные, любовные или импровизации. Пение сопровождалось ритмичными движениями рук и покачиванием торса. Долгими вечерами с момента нашего приезда на остров мы записывали еще не забытые старинные песни и были поражены полинезийским характером ритма и модуляции голосов. Как в старых уте Раиатеа, один, более высокий, голос часто выделяется среди других, он ведет и оживляет песню. Нам посчастливилось найти и записать звуки одного уникального ударного инструмента. Он зачаровывает, как гул земли на подступах к вулкану. Выкопав круглую яму около 70 сантиметров глубиной, туда ставят калебасу, а на нее кладут тонкую каменную плитку. Мужчина, называемый вае, вставал на нее и одной ногой отбивал такт, по желанию изменяя резонанс инструмента. Чаще всего игра на каменном барабане сопровождалась хлопаньем в ладоши, стуканьем морскими раковинами н аккомпанементом одного забавного инструмента. Это сохранившая зубы человеческая челюсть, которой в такт ударяли по дереву. Мы записали этот звук, похожий на своеобразный треск, который получается при трении зубов друг о друга. Эти два единственных в своем роде инструмента еще раз подтверждают, что дерева на острове действительно не было. Ведь, чтобы сделать барабан из акульей шкуры, как это принято в Восточной Полинезии, нужно прежде всего иметь деревья определенной толщины, а изучение деревянной скульптуры на Матакитеранги приводит к выводу, что на острове никогда не было достаточно толстых деревьев. Что же касается танцев, то о них нам практически ничего не известно. Первые мореплаватели, правда, описывают какой-то танец с расставленными колоколом ногами, но, несмотря на все расспросы, мы не смогли ни выяснить его значение, ни узнать какие-нибудь другие танцевальные движения. Здесь, как и повсюду, миссионеры запретили так называемые языческие танцы, и они исчезли, уступив место привозным, считающимся более нравственными.