Страница:
Один из уцелевших десятников дал команду штурмовать дом. Атаки не получилось. Штурмующие завязли в куче мертвых и раненных стрелами Машега и Рагуха. Кое-как пробились к дому; одни принялись рубить саблями запертые двери, другие сунулись в окна… Навстречу полетели стрелы. С крыш тоже продолжали стрелять…
Другой десятник велел поджигать строения и сам бросился с факелом к ближайшему сараю. Не добежал. Идея была хорошая, но запоздалая. Последний десятник скомандовал отступление, и лучшие воины хакана, забросив на спины щиты, бросились наутек. Но убежали недалеко: пастухи Машега прямо с крыш попрыгали в седла…
Глава восьмая
Глава девятая
Глава десятая
Другой десятник велел поджигать строения и сам бросился с факелом к ближайшему сараю. Не добежал. Идея была хорошая, но запоздалая. Последний десятник скомандовал отступление, и лучшие воины хакана, забросив на спины щиты, бросились наутек. Но убежали недалеко: пастухи Машега прямо с крыш попрыгали в седла…
Глава восьмая
Милость князя киевского
– Ну и что дальше? – спросил Духарев.
– Дальше? – Машег засмеялся. – Воины Магомета отправились к своим иблисам. Мои люди еще три дня вылавливали тех, кто сумел удрать. Почтенный Шлом бар Йогаан попытался меня обмануть: прикинулся покойником. Я сделал вид, что поверил, знаешь, я такой доверчивый… И велел зарыть его вместе с магометанами. Так что теперь он ловчит с отродьями Шеола. Я бы охотно отправил вслед за ним и хакана с его «византийцами», продавшими Бога за ромейское злато, и наемниками-арабами, коим цена – две тростниковые стрелы за штуку. А пока хакан – в Итиле, а я – здесь. Как у вас говорят, изгой, верно?
– Мой дом всегда открыт для тебя, Машег! – тепло произнес Духарев.
И задумался. В последнее время он привык мыслить политически. И знал, что в Хузарском Хаканате дела идут из рук вон. Прижали его со всех сторон, отрезали от ромеев и от Востока. Славянские племена ушли от хакана под руку Киева. Все, кроме вятичей, которые спрятались в своих дремучих лесах и вообще никому платить не собираются. Волжские булгары, вековые хузарские данники, не то что дань не платят, а внаглую разбойничают на хузарских землях, как печенеги в Приднепровье. Только в Приднепровье на печенегов укорот есть – великий князь киевский, а в Хузарии хакан лучших своих воинов под корень норовит извести. Но если Хузария падет, Киеву это может обернуться нехорошим: усилением тех же печенегов, к примеру. Будь в Итиле у власти нормальные люди, такие, как Машег, Духарев уговорил бы Святослава поддержать гибнущий Хаканат. Но правит в Хузарии сущее дерьмо, ростовщики, извращенцы…
Гость прервал размышления Духарева о геополитике и вернул его к политике меньшего масштаба.
– Я благодарен тебе за гостеприимство, друг мой! – торжественно произнес Машег, сын Маттаха. – Но ты так и не ответил на мой вопрос: берешь ли ты меня в свою дружину?
– Бери! – раздался скрипучий голос.
В дверях стоял Рёрех. При желании он мог передвигаться совершенно бесшумно. Как он ухитрялся это делать на своей деревяшке, для Духарева до сих пор оставалось загадкой. Прошло десять лет с тех пор, как голос Рёреха впервые проскрипел за спиной Сергея: «Поворотись-ка, паря, да погляди на меня…»
– Бери его, парень! Хочь я хузарян и не люблю, а этот годится!
– Так он не к Святославу в дружину просится, а ко мне, – уточнил Духарев.
– Слышал. Я кривой, а не глухой, – проворчал Рёрех и прошкандыбал к столу.
Слада услужливо подвинула ему табурет, собственноручно наполнила его миску овощной тюрей (зубов у старика почти не осталось) и поднесла серебряную кружечку меда: уважила, так сказать, мужнина сэнсэя.
Рёрех смочил усы медом, одобрительно фыркнул.
– Сколь ваших с тобой? – спросил он Машега.
– Полсотни и три.
– Такие ж, как ты?
– Таких, как я, нет! – усмехнулся хузарин. Рёрех еще раз фыркнул. Скептически.
Элда, обидевшись за мужа, открыла было рот, но Рёрех ее перебил:
– Ты, девка, помолчи! Я твоего отца, покойника, постарше буду: знаю, что говорю.
Теперь фыркнула Элда, но Рёрех уже перестал обращать на нее внимание.
– А к нам чего опять прибежал? – спросил он Машега. – Деньги все стратил или с хаканом своим козлобородым полаялся?
– С хаканом.
– Дурак твой хакан! Вот помню, когда я с хирдом ходил на…
На кого именно ходил с дружиной Рёрех, так и осталось неизвестным.
Снаружи раздался шум, у ворот заспорили. Видно, хотели зайти на подворье, да привратник не пускал. Потом захрапели испуганно лошади: надо полагать, привратник подтянул мишку. Духарев встал и вышел на балкончик. Глянул: гридни княжьи.
– Эй! – крикнул он сверху. – Случилось что?
Старший, десятник из молодшей дружины, привстал на стременах:
– От князя к тебе, воевода! Вели впустить!
– Впусти! – велел Духарев привратнику. – И медведя убери! Я сейчас спущусь!
– Кто? – спросила Слада, когда Сергей вернулся в светлицу.
– Посылы от князя.
– С чем?
– Сейчас узнаю.
Ему и самому было интересно: что вдруг срочно потребовалось от него Святославу. Что там ему мамаша наговорила…
Гридни въезжали в ворота. Много, не менее пятидесяти.
– Токо во дворе прибрал, – проворчал за спиной Духарева привезенный из Полоцка дворовой холоп. – Опять все «яблоками» засерут…
Духарев остановился на крыльце – вровень с всадником.
Десятник спешился, махнул своим. Гридни тут же разошлись, и Духарев увидел угорского княжича Тотоша, восседающего на мышастой кобылке.
– Забирай! – сказал десятник. – Батька сказал: коли пленник твой, так и кормить его тебе!
– Справедливо, – согласился Духарев. – Медку примешь?
– Токо если всем, – ответил десятник, но тут же смутился собственной наглости и добавил, словно извиняясь: – … батька.
Духареву понравилось. В дружине командир не хозяин, а первый среди равных. А батька – князь. Тот, кому присягнули. Или кого уважают сильно. Духарева молодшие уважали.
«Этого к себе переманю, – подумал Сергей. – Правильный боец».
Поднапрягся, вспоминая, как зовут молодого гридня. Какое-то имя смешное… Капш или Шапш… Гапш!
Духарев повернулся к ворчливому холопу:
– Бегом к хозяйке. Скажи: я велел выкатить во двор бочонок меда! Бегом, я сказал! А тебя, княжич, прошу в дом!
В этот момент Сергей принял решение: его собственной дружине – быть.
– Дальше? – Машег засмеялся. – Воины Магомета отправились к своим иблисам. Мои люди еще три дня вылавливали тех, кто сумел удрать. Почтенный Шлом бар Йогаан попытался меня обмануть: прикинулся покойником. Я сделал вид, что поверил, знаешь, я такой доверчивый… И велел зарыть его вместе с магометанами. Так что теперь он ловчит с отродьями Шеола. Я бы охотно отправил вслед за ним и хакана с его «византийцами», продавшими Бога за ромейское злато, и наемниками-арабами, коим цена – две тростниковые стрелы за штуку. А пока хакан – в Итиле, а я – здесь. Как у вас говорят, изгой, верно?
– Мой дом всегда открыт для тебя, Машег! – тепло произнес Духарев.
И задумался. В последнее время он привык мыслить политически. И знал, что в Хузарском Хаканате дела идут из рук вон. Прижали его со всех сторон, отрезали от ромеев и от Востока. Славянские племена ушли от хакана под руку Киева. Все, кроме вятичей, которые спрятались в своих дремучих лесах и вообще никому платить не собираются. Волжские булгары, вековые хузарские данники, не то что дань не платят, а внаглую разбойничают на хузарских землях, как печенеги в Приднепровье. Только в Приднепровье на печенегов укорот есть – великий князь киевский, а в Хузарии хакан лучших своих воинов под корень норовит извести. Но если Хузария падет, Киеву это может обернуться нехорошим: усилением тех же печенегов, к примеру. Будь в Итиле у власти нормальные люди, такие, как Машег, Духарев уговорил бы Святослава поддержать гибнущий Хаканат. Но правит в Хузарии сущее дерьмо, ростовщики, извращенцы…
Гость прервал размышления Духарева о геополитике и вернул его к политике меньшего масштаба.
– Я благодарен тебе за гостеприимство, друг мой! – торжественно произнес Машег, сын Маттаха. – Но ты так и не ответил на мой вопрос: берешь ли ты меня в свою дружину?
– Бери! – раздался скрипучий голос.
В дверях стоял Рёрех. При желании он мог передвигаться совершенно бесшумно. Как он ухитрялся это делать на своей деревяшке, для Духарева до сих пор оставалось загадкой. Прошло десять лет с тех пор, как голос Рёреха впервые проскрипел за спиной Сергея: «Поворотись-ка, паря, да погляди на меня…»
– Бери его, парень! Хочь я хузарян и не люблю, а этот годится!
– Так он не к Святославу в дружину просится, а ко мне, – уточнил Духарев.
– Слышал. Я кривой, а не глухой, – проворчал Рёрех и прошкандыбал к столу.
Слада услужливо подвинула ему табурет, собственноручно наполнила его миску овощной тюрей (зубов у старика почти не осталось) и поднесла серебряную кружечку меда: уважила, так сказать, мужнина сэнсэя.
Рёрех смочил усы медом, одобрительно фыркнул.
– Сколь ваших с тобой? – спросил он Машега.
– Полсотни и три.
– Такие ж, как ты?
– Таких, как я, нет! – усмехнулся хузарин. Рёрех еще раз фыркнул. Скептически.
Элда, обидевшись за мужа, открыла было рот, но Рёрех ее перебил:
– Ты, девка, помолчи! Я твоего отца, покойника, постарше буду: знаю, что говорю.
Теперь фыркнула Элда, но Рёрех уже перестал обращать на нее внимание.
– А к нам чего опять прибежал? – спросил он Машега. – Деньги все стратил или с хаканом своим козлобородым полаялся?
– С хаканом.
– Дурак твой хакан! Вот помню, когда я с хирдом ходил на…
На кого именно ходил с дружиной Рёрех, так и осталось неизвестным.
Снаружи раздался шум, у ворот заспорили. Видно, хотели зайти на подворье, да привратник не пускал. Потом захрапели испуганно лошади: надо полагать, привратник подтянул мишку. Духарев встал и вышел на балкончик. Глянул: гридни княжьи.
– Эй! – крикнул он сверху. – Случилось что?
Старший, десятник из молодшей дружины, привстал на стременах:
– От князя к тебе, воевода! Вели впустить!
– Впусти! – велел Духарев привратнику. – И медведя убери! Я сейчас спущусь!
– Кто? – спросила Слада, когда Сергей вернулся в светлицу.
– Посылы от князя.
– С чем?
– Сейчас узнаю.
Ему и самому было интересно: что вдруг срочно потребовалось от него Святославу. Что там ему мамаша наговорила…
Гридни въезжали в ворота. Много, не менее пятидесяти.
– Токо во дворе прибрал, – проворчал за спиной Духарева привезенный из Полоцка дворовой холоп. – Опять все «яблоками» засерут…
Духарев остановился на крыльце – вровень с всадником.
Десятник спешился, махнул своим. Гридни тут же разошлись, и Духарев увидел угорского княжича Тотоша, восседающего на мышастой кобылке.
– Забирай! – сказал десятник. – Батька сказал: коли пленник твой, так и кормить его тебе!
– Справедливо, – согласился Духарев. – Медку примешь?
– Токо если всем, – ответил десятник, но тут же смутился собственной наглости и добавил, словно извиняясь: – … батька.
Духареву понравилось. В дружине командир не хозяин, а первый среди равных. А батька – князь. Тот, кому присягнули. Или кого уважают сильно. Духарева молодшие уважали.
«Этого к себе переманю, – подумал Сергей. – Правильный боец».
Поднапрягся, вспоминая, как зовут молодого гридня. Какое-то имя смешное… Капш или Шапш… Гапш!
Духарев повернулся к ворчливому холопу:
– Бегом к хозяйке. Скажи: я велел выкатить во двор бочонок меда! Бегом, я сказал! А тебя, княжич, прошу в дом!
В этот момент Сергей принял решение: его собственной дружине – быть.
Глава девятая
Трувор, сын Ольбарда Красного
Как издревле гласит народная мудрость: «Сказать – быстро, сделать – существенно дольше». Первым делом Духарев отправился к князю. Святослава он нашел, разумеется, в Детинце, князь оттачивал фехтовальное мастерство.
– А, Серегей! Давай, бери мечи, поборемся!
– Погоди, княже, разговор серьезный есть, – не чинясь, объявил Духарев.
– Тогда пошли в горницу.
Святослав отдал учебные мечи одному отроку, взял рубаху у другого.
В доме смазливая девка (новая, раньше Духарев ее не видел) поднесла им по чашке ягодного сбитню. Князь одним духом осушил свою, похвалил:
– Хорош! Холодненький!
– Со льда, княже!
Девка от похвалы вся расцвела. На князя глядела, как на солнышко.
«Наверняка влюбилась», – подумал Духарев.
Неудивительно: Святослав – парень хоть куда. Вдобавок – князь. А девка совсем молоденькая.
– Ступай, – велел ей Святослав, а когда вышла, сообщил: – Матушка прислала. Была у ее ключницы десницей, теперь вот у меня ключницей будет. Милкой зовут.
«Что-то она слишком молода для первой помощницы княжеской управляющей», – подумал Духарев.
Но девка красивая, спору нет. Можно побиться об заклад, что очень скоро она окажется в княжеской постели.
Что ж, это нормально. Святослав взрослеет, мужает, и Ольга ищет новые пути для управления сыном. Хотя это способ – как раз старый.
– Ну! Говори, что хотел! – нетерпеливо произнес Святослав.
– Хочу, князь, дружину свою набрать, – сказал Духарев. – Не возражаешь?
– Как это – свою? – князь даже в лице переменился. – А я? Ты что же, уходишь от меня, Серегей? Я тебя чем-то обидел, воевода?
– Ну что ты, княже! – Духарев и так чувствовал себя неловко, а сейчас, видя, как опечалился Святослав, едва не отказался от своего намерения. – Ничем ты меня не обидел. И уходить от тебя я не хочу. Хочу только свою дружину набрать. Для своих надобностей. Кормить её сам буду, но если у тебя нужда возникнет, будет за тебя сражаться. Со мной. Я ведь твой воевода, верно?
– Верно! – Святослав сразу повеселел. – Коли так – поступай, как хочешь. А мне вот что скажи: что ты с угорским княжичем делать будешь?
– А что бы ты сделал?
Святослав погладил светлую прядь, свисающую с макушки.
– Свенельд говорит: надо его наказать примерно. Глаза выколоть или руки отрубить. Прочим уграм в урок: чтобы на наши земли более не зарились.
– Наказать… – Духарев усмехнулся. – Представь, князь: наехал ты, скажем, на угров – и в плен попал. А угры тебя так вот примерно наказали. Что дальше будет?
– На меч кинусь! – твердо ответил Святослав. – Увечным жить не стану.
– Во-первых, ты не прав, – сказал Духарев. – Даже без рук ты все равно – князь. Дружина – твои руки. А во-вторых, я не о том спрашивал. Как думаешь: будет Киеву урок, если тебя покалечат?
Святослав задумался, потом поглядел на Сергея очень внимательно:
– To у тебя надо спросить иль у Свенельда. Я, увечный, за себя отмстить не смогу.
– Как Свенельд поступит, не знаю, – сказал Духарев. – Но за себя могу точно сказать: я уграм такого не спущу. Хоть с печенегами войду в союз, хоть с болгарами, а такой урок им преподам, что мало не покажется. И мать твоя, уверен, такой обиды не стерпит. Так почему ты думаешь, что угорский князь поступит иначе, если мы покалечим его сына?
– Это не я думаю, это Свенельд советует! – возразил Святослав. – Я Тотоша калечить не стану. Мы с ним из одного котла ели. И матушка говорит: руки ему рубить не надо, а надо выкуп взять. Да побыстрее. Может, и правда выкуп за него возьмем, как думаешь? Помнишь, той зимой, когда мы с тобой в Новгород ездили, послы германского правителя Оттона приезжали. Матушка говорила, хотели у нас воев конных нанять. Оттон с уграми воевал и сильно их побил. Значит, надобно у них выкуп взять, не мешкая, пока у них еще есть, чем платить. Так что пошли скорей к уграм надежного человека. Пусть договаривается.
– Оттон будет с другими уграми драться, – сказал Духарев.
Он в общих чертах представлял, что творится в Европе. Его названный братец Мышата активно сотрудничал с германским купечеством.
– А к уграм я никого посылать не буду, сам поеду. Вот наберу себе дружину малую – и поеду.
– А угры тебе худого не сделают? – обеспокоился Святослав.
– Вряд ли. Княжич-то здесь останется.
– Добро. Делай, как знаешь, – Святослав встал. – А сейчас пойдем позвеним железом. А то, кроме тебя и Асмуда, никого не осталось, кто может меня побить.
Тут он Духареву польстил. Со Святославом Духарев бился практически на равных, да и то лишь благодаря опыту и значительному преимуществу в росте и физической силе.
Прошло три дня.
Духарев активно занимался созданием дружины. Набрал десятков пять. Просилось больше, но Духарев решил: сотни (это вместе с хузарами Машега) ему пока хватит. Старшим над своими поставил Понятку. Ему же поручил заняться экипировкой. Нанял плотников строить на выселках городок. Пока его строят, парни могут пожить и под открытым небом. Лето все-таки. Хузарам – тем в шатрах еще и лучше.
А через три дня в Киев приплыли варяги.
Тридцать шесть природных варягов, чьи усы были выкрашены в синий цвет. У тех, у кого уже выросли усы.
Командовал прибывшими внучатый племянник Рёреха, носивший нехитрое варяжское имя Трувор. Отец прислал его в Киев наниматься на службу. Выяснилось, что старый ведун отправил родичам письмо: мол, грядут большие дела, хватит рубиться с нурманами за власть над тюленьим народом. Пора выходить на мировую арену.
Лодья с тридцатью шестью молодцами встала у пристани на Подоле, ее экипаж сошел на берег и отправился прямо в Детинец.
Князя там не оказалось, зато оказался Асмуд, тоже природный варяг. При виде такой перспективной молодежи старый воевода оживился и попытался с ходу завербовать вновь прибывших в младшую дружину князя. Трувор отказался, вежливо, но твердо: мол, отец велел ему найти дядьку Рёреха и сделать, как тот скажет. Знает ли Асмуд, где его найти?
Асмуд крякнул, но спорить не стал: во-первых, одноногий ведун был когда-то его вождем; во-вторых, для сына белозерского князя Ольбарда Красного наказ отца был безусловно приоритетным.
Так что кликнул Асмуд пару отроков, велел оседлать лошадку и повел земляков к Рёреху-ведуну. То есть на подворье княжьего воеводы Серегея. Духарева в этот день там не было: отъехал вместе с Машегом отбирать из табуна коней для угорского похода. Но Рёрех был дома. Муштровал Серегиного старшенького, Артема.
Увидев, кого привел Асмуд, Рёрех муштру прекратил, наладил пацана к мамке с наказом, чтоб немедля накрывали столы для гостей. И накрывали не во флигеле, который варяг последний год делил с парсом, а тут, во дворе. Флигель для тридцати трех богатырей (трое остались сторожить лодью) тесноват будет.
Рёреха в Серегином доме почитали как отца, и на угощение не поскупились: одной только колбасы было четыре сорта.
Яства пошли впрок. Говорят, проголодавшийся нурман может в одиночку умять полупудовую хрюшку. Варяги, ясное дело, не так прожорливы, но тоже кушали хорошо, а пили еще лучше. Не удивительно – в такую жару. Пили, ели да поглядывали на дворовых девок с таким жадным интересом, что у девок от одних только этих взглядов слабели коленки.
Неспешно расспросив о делах на родине (дела обстояли неплохо), Рёрех поинтересовался дальнейшими планами молодежи. Планы у молодежи были простые: служить ратную службу.
– В княжьей дружине будут служить! – заявил Асмуд, которого, само собой, тоже усадили за стол. – Я их, молодцев, в лучшие гридни выведу!
Молодцы закивали согласно: перспектива их устраивала.
– Ты помолчи пока! – оборвал Асмуда Рёрех.
Это для прочих киевлян Асмуд Стемидович был княжим пестуном, славным воеводой и третьим человеком в Киеве. Рёрех же знал Асмуда с отрочества, учил его правильному бою и прочей воинской науке. И жил сейчас на свете Асмуд, славный воевода, потому, что подарил ему жизнь старый одноногий и одноглазый ведун Рёрех. Хотя случилось это в те времена, когда Рёрех не был еще ни старым, ни ведуном, ни калекой, а считался вождем лучшего варяжского хирда, но княжий пестун об этом отлично помнил, так что заткнулся и даже обидеться не посмел.
Духарев, когда ему после рассказывали об этом эпизоде, очень веселился.
– Ты помолчи пока! – велел Рёрех Асмуду. – А ты, – обратился он к Трувору, – говори, что те отец наказал.
– Наказал найти тебя, дядько, и делать, что ты велишь! – отчеканил сын Ольбарда Красного.
– Вот! – назидательно поднял палец старый ведун. – А ты, Асмуд, вперед батьки в сечу не лезь!
– Да куда ж им еще идти, как не в княжью дружину? – искренне удивился Асмуд.
– Воеводе Серегею послужат! – отрезал Рёрех. – К уграм с ним пойдут.
– Так Серегей же – княжий! – воскликнул Асмуд.
– То он – княжий, а эти будут – его! – отрезал Рёрех.
– Не может такого быть! – закричал Асмуд, вскакивая.
– Может! – тоже повысил голос Рёрех. – Воевода Свенельд тоже княжий, а дружина у него своя!
– Так то Свенельд!
– А то – по Правде! – рявкнул старый варяг. – По нашей Правде! Иль забыл?
Дубленое лицо Асмуда сморщилось, словно он какую-то дрянь надкусил.
В другой ситуации он сказал бы, что княжья Правда повыше варяжской. Но за столом сидели не бояре киевские, а природные варяги, для которых варяжская Правда сызмальства считалась высшим и единственным законом. Асмуд сам был таким, помнил. И помнил, что по варяжской Правде клятву приносил князю один лишь вождь – сразу за всю дружину. И дружина-хирд принадлежала вождю, а не князю. За каждого в отдельности воина князь спрашивал с вождя. Хотя присягать непосредственно князю Правда тоже не запрещала.
– Сядь, – сказал Рёрех. – Возьми вот, выпей. И угомонись. Я – ведун, я знаю, как лучше.
– Лучше – кому? – проворчал Асмуд, но чашу принял.
А Трувор, сын Ольбарда, лишний раз убедился в правоте отца. Асмуд – первый человек киевского князя, а дядька Рёрех, хоть и не в Детинце живет, а на чужом подворье, все равно выше.
Так и получилось, что вместо двух полусотен у Духарева под началом оказалось без малого полтораста человек. Не много. Он водил и тысячу. Но те были – княжьи, а эти – его собственные. Только четырнадцатью десятками дело не ограничилось. Пока готовился поход, к Духареву шли люди. Слава у воеводы Серегея была немалая, служить ему многим казалось лестно. И выгодно. С удачливым вождем добыть можно немало.
В общем, каждый день доверенные Сергея – Понятко, Машег, Рёрех – приводили к нему одного-двоих воев со словами: «Этого надобно взять непеременно». Духарев брал, полагая, что несколько человек ничего не изменят. Однако, когда его дружина удвоилась, Духарев решил прекратить набор. Наилучшим для этого способом было поскорее убраться из Киева.
Дружину свою (численность которой уже перевалила за три сотни) Духарев разбил на три части: хузар и прочих степняков отдал Машегу, гридней посерьезнее – Понятке, а отроков – Трувору. Тот хоть и молодой, а в заварушках бывал не единожды: с тринадцати лет в походы хаживал. А что степи не знает, так это поправимо. Духарев дал ему в помощники двух классных специалистов: хузарина Рагуха и гридня Бодая, бывшего Свенельдова десятника.
Князь уличский и древлянский воевода Свенельд появился в Киеве за день до отправления посольства. И немедля вызвал Духарева к себе. Сергей отправился с тяжелым сердцем. Ничего хорошего он от этой встречи не ждал.
– А, Серегей! Давай, бери мечи, поборемся!
– Погоди, княже, разговор серьезный есть, – не чинясь, объявил Духарев.
– Тогда пошли в горницу.
Святослав отдал учебные мечи одному отроку, взял рубаху у другого.
В доме смазливая девка (новая, раньше Духарев ее не видел) поднесла им по чашке ягодного сбитню. Князь одним духом осушил свою, похвалил:
– Хорош! Холодненький!
– Со льда, княже!
Девка от похвалы вся расцвела. На князя глядела, как на солнышко.
«Наверняка влюбилась», – подумал Духарев.
Неудивительно: Святослав – парень хоть куда. Вдобавок – князь. А девка совсем молоденькая.
– Ступай, – велел ей Святослав, а когда вышла, сообщил: – Матушка прислала. Была у ее ключницы десницей, теперь вот у меня ключницей будет. Милкой зовут.
«Что-то она слишком молода для первой помощницы княжеской управляющей», – подумал Духарев.
Но девка красивая, спору нет. Можно побиться об заклад, что очень скоро она окажется в княжеской постели.
Что ж, это нормально. Святослав взрослеет, мужает, и Ольга ищет новые пути для управления сыном. Хотя это способ – как раз старый.
– Ну! Говори, что хотел! – нетерпеливо произнес Святослав.
– Хочу, князь, дружину свою набрать, – сказал Духарев. – Не возражаешь?
– Как это – свою? – князь даже в лице переменился. – А я? Ты что же, уходишь от меня, Серегей? Я тебя чем-то обидел, воевода?
– Ну что ты, княже! – Духарев и так чувствовал себя неловко, а сейчас, видя, как опечалился Святослав, едва не отказался от своего намерения. – Ничем ты меня не обидел. И уходить от тебя я не хочу. Хочу только свою дружину набрать. Для своих надобностей. Кормить её сам буду, но если у тебя нужда возникнет, будет за тебя сражаться. Со мной. Я ведь твой воевода, верно?
– Верно! – Святослав сразу повеселел. – Коли так – поступай, как хочешь. А мне вот что скажи: что ты с угорским княжичем делать будешь?
– А что бы ты сделал?
Святослав погладил светлую прядь, свисающую с макушки.
– Свенельд говорит: надо его наказать примерно. Глаза выколоть или руки отрубить. Прочим уграм в урок: чтобы на наши земли более не зарились.
– Наказать… – Духарев усмехнулся. – Представь, князь: наехал ты, скажем, на угров – и в плен попал. А угры тебя так вот примерно наказали. Что дальше будет?
– На меч кинусь! – твердо ответил Святослав. – Увечным жить не стану.
– Во-первых, ты не прав, – сказал Духарев. – Даже без рук ты все равно – князь. Дружина – твои руки. А во-вторых, я не о том спрашивал. Как думаешь: будет Киеву урок, если тебя покалечат?
Святослав задумался, потом поглядел на Сергея очень внимательно:
– To у тебя надо спросить иль у Свенельда. Я, увечный, за себя отмстить не смогу.
– Как Свенельд поступит, не знаю, – сказал Духарев. – Но за себя могу точно сказать: я уграм такого не спущу. Хоть с печенегами войду в союз, хоть с болгарами, а такой урок им преподам, что мало не покажется. И мать твоя, уверен, такой обиды не стерпит. Так почему ты думаешь, что угорский князь поступит иначе, если мы покалечим его сына?
– Это не я думаю, это Свенельд советует! – возразил Святослав. – Я Тотоша калечить не стану. Мы с ним из одного котла ели. И матушка говорит: руки ему рубить не надо, а надо выкуп взять. Да побыстрее. Может, и правда выкуп за него возьмем, как думаешь? Помнишь, той зимой, когда мы с тобой в Новгород ездили, послы германского правителя Оттона приезжали. Матушка говорила, хотели у нас воев конных нанять. Оттон с уграми воевал и сильно их побил. Значит, надобно у них выкуп взять, не мешкая, пока у них еще есть, чем платить. Так что пошли скорей к уграм надежного человека. Пусть договаривается.
– Оттон будет с другими уграми драться, – сказал Духарев.
Он в общих чертах представлял, что творится в Европе. Его названный братец Мышата активно сотрудничал с германским купечеством.
– А к уграм я никого посылать не буду, сам поеду. Вот наберу себе дружину малую – и поеду.
– А угры тебе худого не сделают? – обеспокоился Святослав.
– Вряд ли. Княжич-то здесь останется.
– Добро. Делай, как знаешь, – Святослав встал. – А сейчас пойдем позвеним железом. А то, кроме тебя и Асмуда, никого не осталось, кто может меня побить.
Тут он Духареву польстил. Со Святославом Духарев бился практически на равных, да и то лишь благодаря опыту и значительному преимуществу в росте и физической силе.
Прошло три дня.
Духарев активно занимался созданием дружины. Набрал десятков пять. Просилось больше, но Духарев решил: сотни (это вместе с хузарами Машега) ему пока хватит. Старшим над своими поставил Понятку. Ему же поручил заняться экипировкой. Нанял плотников строить на выселках городок. Пока его строят, парни могут пожить и под открытым небом. Лето все-таки. Хузарам – тем в шатрах еще и лучше.
А через три дня в Киев приплыли варяги.
Тридцать шесть природных варягов, чьи усы были выкрашены в синий цвет. У тех, у кого уже выросли усы.
Командовал прибывшими внучатый племянник Рёреха, носивший нехитрое варяжское имя Трувор. Отец прислал его в Киев наниматься на службу. Выяснилось, что старый ведун отправил родичам письмо: мол, грядут большие дела, хватит рубиться с нурманами за власть над тюленьим народом. Пора выходить на мировую арену.
Лодья с тридцатью шестью молодцами встала у пристани на Подоле, ее экипаж сошел на берег и отправился прямо в Детинец.
Князя там не оказалось, зато оказался Асмуд, тоже природный варяг. При виде такой перспективной молодежи старый воевода оживился и попытался с ходу завербовать вновь прибывших в младшую дружину князя. Трувор отказался, вежливо, но твердо: мол, отец велел ему найти дядьку Рёреха и сделать, как тот скажет. Знает ли Асмуд, где его найти?
Асмуд крякнул, но спорить не стал: во-первых, одноногий ведун был когда-то его вождем; во-вторых, для сына белозерского князя Ольбарда Красного наказ отца был безусловно приоритетным.
Так что кликнул Асмуд пару отроков, велел оседлать лошадку и повел земляков к Рёреху-ведуну. То есть на подворье княжьего воеводы Серегея. Духарева в этот день там не было: отъехал вместе с Машегом отбирать из табуна коней для угорского похода. Но Рёрех был дома. Муштровал Серегиного старшенького, Артема.
Увидев, кого привел Асмуд, Рёрех муштру прекратил, наладил пацана к мамке с наказом, чтоб немедля накрывали столы для гостей. И накрывали не во флигеле, который варяг последний год делил с парсом, а тут, во дворе. Флигель для тридцати трех богатырей (трое остались сторожить лодью) тесноват будет.
Рёреха в Серегином доме почитали как отца, и на угощение не поскупились: одной только колбасы было четыре сорта.
Яства пошли впрок. Говорят, проголодавшийся нурман может в одиночку умять полупудовую хрюшку. Варяги, ясное дело, не так прожорливы, но тоже кушали хорошо, а пили еще лучше. Не удивительно – в такую жару. Пили, ели да поглядывали на дворовых девок с таким жадным интересом, что у девок от одних только этих взглядов слабели коленки.
Неспешно расспросив о делах на родине (дела обстояли неплохо), Рёрех поинтересовался дальнейшими планами молодежи. Планы у молодежи были простые: служить ратную службу.
– В княжьей дружине будут служить! – заявил Асмуд, которого, само собой, тоже усадили за стол. – Я их, молодцев, в лучшие гридни выведу!
Молодцы закивали согласно: перспектива их устраивала.
– Ты помолчи пока! – оборвал Асмуда Рёрех.
Это для прочих киевлян Асмуд Стемидович был княжим пестуном, славным воеводой и третьим человеком в Киеве. Рёрех же знал Асмуда с отрочества, учил его правильному бою и прочей воинской науке. И жил сейчас на свете Асмуд, славный воевода, потому, что подарил ему жизнь старый одноногий и одноглазый ведун Рёрех. Хотя случилось это в те времена, когда Рёрех не был еще ни старым, ни ведуном, ни калекой, а считался вождем лучшего варяжского хирда, но княжий пестун об этом отлично помнил, так что заткнулся и даже обидеться не посмел.
Духарев, когда ему после рассказывали об этом эпизоде, очень веселился.
– Ты помолчи пока! – велел Рёрех Асмуду. – А ты, – обратился он к Трувору, – говори, что те отец наказал.
– Наказал найти тебя, дядько, и делать, что ты велишь! – отчеканил сын Ольбарда Красного.
– Вот! – назидательно поднял палец старый ведун. – А ты, Асмуд, вперед батьки в сечу не лезь!
– Да куда ж им еще идти, как не в княжью дружину? – искренне удивился Асмуд.
– Воеводе Серегею послужат! – отрезал Рёрех. – К уграм с ним пойдут.
– Так Серегей же – княжий! – воскликнул Асмуд.
– То он – княжий, а эти будут – его! – отрезал Рёрех.
– Не может такого быть! – закричал Асмуд, вскакивая.
– Может! – тоже повысил голос Рёрех. – Воевода Свенельд тоже княжий, а дружина у него своя!
– Так то Свенельд!
– А то – по Правде! – рявкнул старый варяг. – По нашей Правде! Иль забыл?
Дубленое лицо Асмуда сморщилось, словно он какую-то дрянь надкусил.
В другой ситуации он сказал бы, что княжья Правда повыше варяжской. Но за столом сидели не бояре киевские, а природные варяги, для которых варяжская Правда сызмальства считалась высшим и единственным законом. Асмуд сам был таким, помнил. И помнил, что по варяжской Правде клятву приносил князю один лишь вождь – сразу за всю дружину. И дружина-хирд принадлежала вождю, а не князю. За каждого в отдельности воина князь спрашивал с вождя. Хотя присягать непосредственно князю Правда тоже не запрещала.
– Сядь, – сказал Рёрех. – Возьми вот, выпей. И угомонись. Я – ведун, я знаю, как лучше.
– Лучше – кому? – проворчал Асмуд, но чашу принял.
А Трувор, сын Ольбарда, лишний раз убедился в правоте отца. Асмуд – первый человек киевского князя, а дядька Рёрех, хоть и не в Детинце живет, а на чужом подворье, все равно выше.
Так и получилось, что вместо двух полусотен у Духарева под началом оказалось без малого полтораста человек. Не много. Он водил и тысячу. Но те были – княжьи, а эти – его собственные. Только четырнадцатью десятками дело не ограничилось. Пока готовился поход, к Духареву шли люди. Слава у воеводы Серегея была немалая, служить ему многим казалось лестно. И выгодно. С удачливым вождем добыть можно немало.
В общем, каждый день доверенные Сергея – Понятко, Машег, Рёрех – приводили к нему одного-двоих воев со словами: «Этого надобно взять непеременно». Духарев брал, полагая, что несколько человек ничего не изменят. Однако, когда его дружина удвоилась, Духарев решил прекратить набор. Наилучшим для этого способом было поскорее убраться из Киева.
Дружину свою (численность которой уже перевалила за три сотни) Духарев разбил на три части: хузар и прочих степняков отдал Машегу, гридней посерьезнее – Понятке, а отроков – Трувору. Тот хоть и молодой, а в заварушках бывал не единожды: с тринадцати лет в походы хаживал. А что степи не знает, так это поправимо. Духарев дал ему в помощники двух классных специалистов: хузарина Рагуха и гридня Бодая, бывшего Свенельдова десятника.
Князь уличский и древлянский воевода Свенельд появился в Киеве за день до отправления посольства. И немедля вызвал Духарева к себе. Сергей отправился с тяжелым сердцем. Ничего хорошего он от этой встречи не ждал.
Глава десятая
Человек из-за кромки
Духарев был в курсе, что Свенельд в свое время предпринял настоящий розыск, пытаясь вызнать, откуда взялся боярин-воевода Серегей со своим саженным ростом, нетрадиционным мышлением, рожей исконного кривича и чужеземным христианским вероисповеданием.
Свенельда можно понять: слухи о Духареве ходили всякие. Был и такой, что он – внебрачный сын самого Олега Вещего. Коли так, то вполне мог и киевского престола пожелать, а такой вариант ни Свенельда, ни Ольгу не устраивал категорически. Так что Свенельдов розыск с политической точки зрения был вполне обоснован. Но результат его был – шиш с маслом.
Появление Сергея в Малом Торжке десять лет назад было зафиксировано, благо засветился он там по полной программе: и кулаками помахал, и самого княжьего наместника Скольда за язык поймал и вынудил от собственного решения отступиться. Но то, что говорили свидетели о торжковском «Серегее», плохо согласовывалось с тем, что видел сам Свенельд. Бывший Скольдов гридень Мороз утверждал, что чужак, объявившийся в Малом Торжке, не то что мечом – дубиной орудовать толком не мог.
Либо, посчитал Свенельд, Серегей ловко прикидывался увальнем, либо то был совсем другой Серегей, потому что тот ни за что не смог бы год спустя зарубить на смоленском торгу нурманского сотника славного Хайнара, брата еще более славного нурмана Виглафа, берсерка. Но если убийство Виглафа произошло где-то в лесу, и ходили об этом лишь всякие неверные слухи, то Хайнара Серегей прикончил на глазах у целой толпы свидетелей. Впрочем, как сражается воевода Серегей, Свенельд и сам видел. Любому ясно: такое мастерство не за год обретается. Еще знал Свенельд, что учил воеводу сам Рёрех. Но когда? И зачем, если Серегей тогда даже варягом не был. В варяги его посвятил Устах – это Свенельд тоже знал доподлинно.
В общем, чем больше сведений о Духареве набирал уличский и древлянский князь-воевода, тем более терялся в догадках. Будь его воля, забыл бы он о многочисленных заслугах Духарева и выставил сомнительного воеводу из Киева. Но даже всевластному Свенельду такое было не по силам. Его не поняла бы даже собственная дружина, в которой почти все старшие гридни с воеводой Серегеем приятельствовали. А уж юный князь точно не позволил бы отстранить от себя человека, который был ему наставником вровень с официальным пестуном Асмудом. Эх, с каким бы удовольствием откопал Свенельд что-нибудь конкретное о Серегином происхождении. Но – тщетно. Никто, даже природный варяг Устах, самый близкий друг Сергея, не знал, откуда взялся Духарев на Свенельдову голову. Впрочем, были два человека, которым воевода рассказал о себе почти все: ученый парс Артак и старый варяжский вождь Рёрех.
Эти двое были люди незаурядные. Один – ведун, второй – ясновидец-предсказатель, то есть с потусторонними силами тоже, считай, запанибрата. К тому же оба и так знали, что Сергей, мягко говоря, нетутошний. И, более того, до сих пор существующий частично вне этого мира. Правда, с «технической» стороны точки зрения этих двух специалистов по магии на Духарева как потусторонее существо не совпадали. Рёрех, ставший ведуном после того, как оставил за кромкой полноги, полагал, что Духарев пребывает большей частью в этом мире, но в том тоже оставил нечто конкретное, хоть и небольшое. Что именно, Рёрех не знал. Парс же, наоборот, утверждал, что лишь незначительная часть Сергея воплощена в этом мире. Артак с самого начала полагал Духарева могучей потусторонней сущностью, чуть ли не божеством, лишь ничтожная часть коего могла воплотиться в бренную человеческую оболочку. Сергею было занятно наблюдать, как оба мудреца воспринимали его рассказы о будущем: не столько пытаясь осознать сказанное, сколько вгоняя описываемые Духаревым вещи вроде вертолетов, видео и искусственных спутников в привычную систему мировоззрения. Первое время Духарев пытался с этим бороться: рисовал картинки, в меру своего скудного образования прояснял технические подробности… Без толку. Духарев был почти уверен: повисни у них над головами настоящая «вертушка», Ми-27, к примеру, так один мудрец увидит в ней помесь Слейпнира со Змеем Горынычем, а второй – какую-нибудь Птицу Гаруду или как там она у парсов называется.
Это было нормально. Так же нормально, как и то, что всякую сюрреалистическую нежить своего мира и варяг, и парс воспринимали хоть и с позиций разного магического образования, но вполне адекватно и реалистично. Так, историю с уродом, десять лет назад напавшим на Духарева со Сладой в ночь летнего солнцеворота (Сергея до сих пор в дрожь бросало от воспоминания), Рёрех и Артак заслушали вполне серьезно, урода классифицировали (каждый по-своему), действия, предпринятые Духаревым, проанализировали и признали малоэффективными, но правильными. Правда, и тут между мудрецами не оказалось полного согласия: Рёрех считал, что Сергей шуганул нежить силой, шедшей к нему из-за кромки, а парс полагал, что Духарев напугал тварь демонстрацией своей истинной, «демонической» сущности. Ладно, что в лоб, что по лбу, все равно одной и той же деревянной ложкой.
Как ни крути, а в одном эти специалисты по потусторонним делам были правы: десять прошедших лет не сделали Духарева стопроцентным человеком этого мира. И правильно чуял Свенельд: Духарев не такой, как все. Прошлое-будущее так и не отпустило Духарева от себя. Даже бодрствуя, Сергей время от времени воспринимал его контуры, проступавшие сквозь реальность этого мира. К такой мистике он уже привык, перестал бояться, что его засосет обратно в двадцать первый век. Он даже научился использовать это состояние, на опыте убедившись, что окружающая его реальность начинает дрожать и расплываться только тогда, когда ему предстоит сделать основополагающее решение или совершить нечто действительно значимое. Это было даже приятно: чувствовать себя вещим. И чем лучше помнился тот мир, тем полнее и острее воспринимался этот. Оставаясь человеком другого тысячелетия, Духарев умел понимать и ценить преимущества этого времени. Он любил родных и друзей, а родные и друзья любили его, даже не задумываясь о том, кто он и откуда. И Духарева ничуть не заботило, что его старший сын Артем никогда не сядет за руль и не сыграет в компьютерную игру, а его жена никогда не воспользуется французской парфюмерией… Последнее, впрочем, теоретически возможно. Франция в этом мире есть. И парфюмеры там тоже есть, надо полагать. Но вряд ли их продукция лучше тех сирийских притираний, которые привозит сестре Мыш. Итак, будучи продуктом общества высоких технологий и низких целей, Духарев нисколько не парился от того, что его дети никогда этого общества не увидят. Но сам он, к сожалению, продолжал видеть его постоянно. Во сне. Да, черт возьми, Сергею постоянно снились сны из той жизни. Причем иные сны были такими яркими, что пока Сергей спал, сном казалась вся его варяжская жизнь. В снах этих Духарев тоже был очень авторитетным человеком, но каким-то порченым: жадным, злым, циничным. У него было брюхо больше, чем у боярина Шишки, ладони мягкие, как у женщины, а пальцы толстые, как у ромейского евнуха. В этих снах Духарев говорил по-русски, но как будто на другом языке, на людей смотрел, как на челядь, а когда говорил с теми, кто выше (а таких было немало), то выдавливал из себя улыбку, словно моллюска из раковины. Еще в снах все время был страх. Обычно страх прятался где-то за спиной, но время от времени касался ледяной лапкой виска или шеи, и тогда Духареву сразу хотелось выпить водки. И чем больше он пил, тем чаще приходил страх. Варяг Серегей ничего не боялся: ни нурманского клинка, ни печенежской стрелы, ни княжьего гнева. Его жизнь была великой ценностью, пусть даже и принадлежала не многим: семье, князю, Киеву.
Свенельда можно понять: слухи о Духареве ходили всякие. Был и такой, что он – внебрачный сын самого Олега Вещего. Коли так, то вполне мог и киевского престола пожелать, а такой вариант ни Свенельда, ни Ольгу не устраивал категорически. Так что Свенельдов розыск с политической точки зрения был вполне обоснован. Но результат его был – шиш с маслом.
Появление Сергея в Малом Торжке десять лет назад было зафиксировано, благо засветился он там по полной программе: и кулаками помахал, и самого княжьего наместника Скольда за язык поймал и вынудил от собственного решения отступиться. Но то, что говорили свидетели о торжковском «Серегее», плохо согласовывалось с тем, что видел сам Свенельд. Бывший Скольдов гридень Мороз утверждал, что чужак, объявившийся в Малом Торжке, не то что мечом – дубиной орудовать толком не мог.
Либо, посчитал Свенельд, Серегей ловко прикидывался увальнем, либо то был совсем другой Серегей, потому что тот ни за что не смог бы год спустя зарубить на смоленском торгу нурманского сотника славного Хайнара, брата еще более славного нурмана Виглафа, берсерка. Но если убийство Виглафа произошло где-то в лесу, и ходили об этом лишь всякие неверные слухи, то Хайнара Серегей прикончил на глазах у целой толпы свидетелей. Впрочем, как сражается воевода Серегей, Свенельд и сам видел. Любому ясно: такое мастерство не за год обретается. Еще знал Свенельд, что учил воеводу сам Рёрех. Но когда? И зачем, если Серегей тогда даже варягом не был. В варяги его посвятил Устах – это Свенельд тоже знал доподлинно.
В общем, чем больше сведений о Духареве набирал уличский и древлянский князь-воевода, тем более терялся в догадках. Будь его воля, забыл бы он о многочисленных заслугах Духарева и выставил сомнительного воеводу из Киева. Но даже всевластному Свенельду такое было не по силам. Его не поняла бы даже собственная дружина, в которой почти все старшие гридни с воеводой Серегеем приятельствовали. А уж юный князь точно не позволил бы отстранить от себя человека, который был ему наставником вровень с официальным пестуном Асмудом. Эх, с каким бы удовольствием откопал Свенельд что-нибудь конкретное о Серегином происхождении. Но – тщетно. Никто, даже природный варяг Устах, самый близкий друг Сергея, не знал, откуда взялся Духарев на Свенельдову голову. Впрочем, были два человека, которым воевода рассказал о себе почти все: ученый парс Артак и старый варяжский вождь Рёрех.
Эти двое были люди незаурядные. Один – ведун, второй – ясновидец-предсказатель, то есть с потусторонними силами тоже, считай, запанибрата. К тому же оба и так знали, что Сергей, мягко говоря, нетутошний. И, более того, до сих пор существующий частично вне этого мира. Правда, с «технической» стороны точки зрения этих двух специалистов по магии на Духарева как потусторонее существо не совпадали. Рёрех, ставший ведуном после того, как оставил за кромкой полноги, полагал, что Духарев пребывает большей частью в этом мире, но в том тоже оставил нечто конкретное, хоть и небольшое. Что именно, Рёрех не знал. Парс же, наоборот, утверждал, что лишь незначительная часть Сергея воплощена в этом мире. Артак с самого начала полагал Духарева могучей потусторонней сущностью, чуть ли не божеством, лишь ничтожная часть коего могла воплотиться в бренную человеческую оболочку. Сергею было занятно наблюдать, как оба мудреца воспринимали его рассказы о будущем: не столько пытаясь осознать сказанное, сколько вгоняя описываемые Духаревым вещи вроде вертолетов, видео и искусственных спутников в привычную систему мировоззрения. Первое время Духарев пытался с этим бороться: рисовал картинки, в меру своего скудного образования прояснял технические подробности… Без толку. Духарев был почти уверен: повисни у них над головами настоящая «вертушка», Ми-27, к примеру, так один мудрец увидит в ней помесь Слейпнира со Змеем Горынычем, а второй – какую-нибудь Птицу Гаруду или как там она у парсов называется.
Это было нормально. Так же нормально, как и то, что всякую сюрреалистическую нежить своего мира и варяг, и парс воспринимали хоть и с позиций разного магического образования, но вполне адекватно и реалистично. Так, историю с уродом, десять лет назад напавшим на Духарева со Сладой в ночь летнего солнцеворота (Сергея до сих пор в дрожь бросало от воспоминания), Рёрех и Артак заслушали вполне серьезно, урода классифицировали (каждый по-своему), действия, предпринятые Духаревым, проанализировали и признали малоэффективными, но правильными. Правда, и тут между мудрецами не оказалось полного согласия: Рёрех считал, что Сергей шуганул нежить силой, шедшей к нему из-за кромки, а парс полагал, что Духарев напугал тварь демонстрацией своей истинной, «демонической» сущности. Ладно, что в лоб, что по лбу, все равно одной и той же деревянной ложкой.
Как ни крути, а в одном эти специалисты по потусторонним делам были правы: десять прошедших лет не сделали Духарева стопроцентным человеком этого мира. И правильно чуял Свенельд: Духарев не такой, как все. Прошлое-будущее так и не отпустило Духарева от себя. Даже бодрствуя, Сергей время от времени воспринимал его контуры, проступавшие сквозь реальность этого мира. К такой мистике он уже привык, перестал бояться, что его засосет обратно в двадцать первый век. Он даже научился использовать это состояние, на опыте убедившись, что окружающая его реальность начинает дрожать и расплываться только тогда, когда ему предстоит сделать основополагающее решение или совершить нечто действительно значимое. Это было даже приятно: чувствовать себя вещим. И чем лучше помнился тот мир, тем полнее и острее воспринимался этот. Оставаясь человеком другого тысячелетия, Духарев умел понимать и ценить преимущества этого времени. Он любил родных и друзей, а родные и друзья любили его, даже не задумываясь о том, кто он и откуда. И Духарева ничуть не заботило, что его старший сын Артем никогда не сядет за руль и не сыграет в компьютерную игру, а его жена никогда не воспользуется французской парфюмерией… Последнее, впрочем, теоретически возможно. Франция в этом мире есть. И парфюмеры там тоже есть, надо полагать. Но вряд ли их продукция лучше тех сирийских притираний, которые привозит сестре Мыш. Итак, будучи продуктом общества высоких технологий и низких целей, Духарев нисколько не парился от того, что его дети никогда этого общества не увидят. Но сам он, к сожалению, продолжал видеть его постоянно. Во сне. Да, черт возьми, Сергею постоянно снились сны из той жизни. Причем иные сны были такими яркими, что пока Сергей спал, сном казалась вся его варяжская жизнь. В снах этих Духарев тоже был очень авторитетным человеком, но каким-то порченым: жадным, злым, циничным. У него было брюхо больше, чем у боярина Шишки, ладони мягкие, как у женщины, а пальцы толстые, как у ромейского евнуха. В этих снах Духарев говорил по-русски, но как будто на другом языке, на людей смотрел, как на челядь, а когда говорил с теми, кто выше (а таких было немало), то выдавливал из себя улыбку, словно моллюска из раковины. Еще в снах все время был страх. Обычно страх прятался где-то за спиной, но время от времени касался ледяной лапкой виска или шеи, и тогда Духареву сразу хотелось выпить водки. И чем больше он пил, тем чаще приходил страх. Варяг Серегей ничего не боялся: ни нурманского клинка, ни печенежской стрелы, ни княжьего гнева. Его жизнь была великой ценностью, пусть даже и принадлежала не многим: семье, князю, Киеву.