Мазин Александр Владимирович. Мертвое небо (Дракон Конга - 8)

   Глава третья
   Отпущенный Данилой пард вернулся к прежним хозяевам. И хвала Величайшему, иначе пришлось бы нести брата Хара на руках. Дорманож собственноручно, с подобающими молитвами, зашил рану, однако встать на проколотую ногу брат Хар не мог. Что-то важное перерезал в ноге проклятый имперский меч. В общем, взгромоздили бедного Хара на спину парда и тронулись. Прошли с милю. И решили дальше не идти. Следопыт скулил, что яйца распухли, ловчий дважды блевать ходил, да и самого Брата-Хранителя крепко отделал имперец. Ах, как он сражался! Чудо, что всех не прикончил. Воистину чудо!
   Только собаки чувствовали себя прекрасно. Однако на охотничьих псах не поедешь. Это не упряжные.
   - Опос, - скомандовал Дорманож. - Садись в седло и давай на тракт. Сколько до него?
   - Миль шесть, - ответил следопыт. - Или пять.
   - За час обернешься. А ты проводишь, - бросил он следопыту.
   Тот заскулил было, но под тяжелым взглядом Брата-Хранителя сник. Дорманожу только повод дай - враз без передних зубов останешься.
   Опос взгромоздился в седло, несчастный следопыт взялся за стремя - и отправились.
   Вернулись, конечно, не через час, но до полудня. С пардами, взятыми именем Братства у проезжих купчишек. На тракте смахнули с пары возов купеческое барахло и с удобством доехали до монастыря. Засветло.
   Риганское обиталище Братства - самое крупное в Хуриде. И самое значительное. Земель - за полмесяца верхом не объедешь. Одних рабов, бывало, до тридцати тысяч числилось. В лучшие годы. А сколько нынче людишек - никто не знал. Теперь подать по деревням собирали, а не по головам.
   Сам монастырь невелик. Но крепок. Стены в тридцать локтей, башни, ворота, железом окованные. Твердыня веры.
   Дорманож занимал в обиталище дом, лишь немногим уступавший дому Отца-Настоятеля. Сам строил. На собственные средства. А прежний дом снес. Слева от Дорманожевых хором - Настоятелевы. Эти чуток повыше, ибо по уставу положено, чтоб над ними только храм возвышался. Справа от Дорманожа казармы воинствующих монахов. С фасада - малое ристалище. Единственное открытое место в монастыре.
   Жил Дорманож с удобствами. После одиннадцати лет, проведенных в столичном дворце Братства, и еще трех - во дворце Наисвятейшего, Дорманож привык к роскоши. Правилами, впрочем, роскошь не возбраняется. Если средства есть.
   Хранительство в Ригане для Дорманожа - опала. Кабы не интриги, быть бы ему в числе Отцов-Управителей. Но опала - не казнь. Все еще может перемениться.
   После вечерней службы Дорманож отправился к Отцу-Настоятелю. Тот весь истомился - так хотелось узнать, что же произошло. Но посылать за Дорманожем, чтоб явился с отчетом, не стал. Сам придет. Отношения у Брата-Хранителя и Отца-Настоятеля - трудные. А ладить надо. Для общей пользы.
   Расположившись с удобством на ложах, предназначенных для глубокомыслия, приступили к делу. То есть Дорманож рассказывал, а Отец-Настоятель слушал, запивая неприятные вести черным сладким вином.
   Начал же Брат-Хранитель с того, что встретили они человека в облачении странствующего монаха. И сказал им тот человек, что бродят в Риганском лесу люди нехорошие. И в доказательство своих слов показал стоянку. Пока же Дорманож с Харом, спешившись, осматривали следы, монах пропал. И брат Опос, коему поручено было за смиренником приглядывать, только руками разводил. Монах пропал, даже следа не оставив, но след чужаков остался. А посему решил Дорманож пренебречь охотничьим весельем ради долга и пустил собак по человечьему следу...
   - Нехорошо вышло, - дослушав, пробормотал Отец-Настоятель. - Что будешь делать, Брат-Хранитель?
   - Прошу твоего совета, - с деланным смирением проговорил Дорманож.
   Настоятель знал: смирение фальшивое. И Дорманож знал, что Настоятель знает. Однако же ладить надо.
   - Молиться следует, - поучающе изрек Отец-Настоятель. - Величайшему молиться. И святому Дихгиму, покровителю Риганского обиталища.
   - Уверен ли ты, что не простые то разбойники, а проклятые имперцы?
   Дорманож пожал плечами.
   - Можно выяснить, - сказал он. - Помолившись.
   Иначе говоря, послать к "лесным братьям" человечка. И спросить. Но прямо об этом не скажешь. Что "лесные", что "ночные братья", иначе именовавшиеся "черными повязками", перед Наисвятейшим - преступники. Но помнил Дорманож, и Отец-Настоятель тоже помнил: те из облеченных властью, кто вознамеривался с этими преступниками покончить, - кончали плохо. А кто с разбойниками ладил - извлекал немалую пользу. Для Братства. И для себя. Тем более и овцы послушней, ежели дикие псы поблизости.
   Помолчали ради солидности. Затем Отец-Настоятель сообщил, что должен подготовиться к святой службе. А потому Брат-Хранитель может удалиться. Что Дорманож и сделал.
   Репутация Дорманожа требовала возмездия. Да и как ревностный представитель Братства он должен отыскать и покарать имперских шпионов. В первую очередь отыскать. Брат-Хранитель потянулся к гонгу... и почувствовал: кто-то есть за спиной. Он резко обернулся, готовый излить гнев на бестолкового раба... Но увидел не раба, а незнакомого тщедушного человечка. Человечек лежал, развалившись на любимом ложе Брата-Хранителя.
   От подобной наглости Дорманож потерял дар речи.
   - Пустое, - усмехнулся человечек. - Не гневись - от злобы кровь портится.
   И по скрипучему голосу Брат-Хранитель признал в нем вчерашнего монаха.
   Незваный гость щелкнул перстами - и прямо из воздуха возникла серебряная курильница с гибкой трубкой. В покоях потянуло дурманным дымком.
   - Не желаешь, святой брат? - осведомился маг.
   - Нет!
   Маг, раздери его демоны! По закону Наисвятейшего за колдовство полагалась немедленная смерть - посредством вздергивания за ноги над монастырскими воротами. Проклятого следовало оставить висеть, пока душа его - вместе с чарами - не истечет в землю. Однако дураку, который пожелал бы проделать подобное с магом, следовало только посочувствовать. Дорманож дураком не был. К тому же краем уха он слышал: у Отцов-Управителей в последние годы даже дела какие-то завелись с тайдуанскими Алчущими Силы.
   - Значит, не хочешь, - чародей выпустил струйку пряного дыма. - Зря. Хур освобождает дух постижения.
   Дорманож снял со стены меч в ножнах. Пристегнул к поясу. Маг не препятствовал.
   - Тебе не место здесь, - проворчал Брат-Хранитель.
   Чародей ухмыльнулся. На редкость гнусная рожа.
   - Хочешь знать, где твои враги?
   Дорманож молчал. Сам скажет, иначе не спрашивал бы.
   - Хочешь знать, откуда взялись в Риганском лесу имперцы?
   - Говори, - буркнул Брат-Хранитель.
   Тройное проклятье! Ему стало неуютно в собственных покоях.
   - Слыхал ли ты о корабле, что сгорел недавно в Воркарской гавани?
   - Да.
   - Я его сжег! - с видимым удовольствием сообщил чародей.
   - Зачем?
   Незваный гость проигнорировал вопрос.
   - Те двое, - сказал он, - удрали с того корабля. Они тебе понравились?
   - Дерутся хорошо, - признал Дорманож.
   - По крайней мере, один из них.
   - Еще бы! Ты скрестил клинок с потомком Асенаров. Гордись!
   Дорманож чуть шевельнул плечами. В имперских родословных он не разбирался.
   - Когда я его поймаю, вздерну на три локтя выше, чем обычного бродягу. Понравится твоему благородному такой почет?
   - Он не мой, - покачал головой чародей. - Делай с ним, что пожелаешь. Но есть одна вещь, которая принадлежит мне. Я помогу тебе, святой брат, а ты, когда схватишь северянина, отдашь мне эту вещь.
   - Если не сочту ее полезной для Братства! - отрезал Дорманож.
   - Братству будет очень полезно, если эта вещь не попадет в Империю, с нажимом произнес маг.
   - Что за вещь?
   - Тебе, святой брат, о том знать не обязательно. Схвати имперца - и я приду за ней.
   - Если не опоздаешь!
   - Не беспокойся. Я не опоздаю. Хуже будет, если опоздаешь ты.
   - Где они?
   - На пути в Кариомер. Через четыре дня будут там.
   - Я возьму их. И спрошу, какого демона им надо в Кариомере.
   - В Кариомере - никакого. Они идут в Конг.
   Бегут в Конг.
   Дорманож удивился.
   - Сотни миль по нашей земле? Да их задержит первая же застава.
   - Кое-кто уже пытался их задержать. - Маг засмеялся - будто сухое зерно просыпалось. - Они едут в плащах Святого Братства на твоих собственных пардах, а кошели их полны денег. Только ты сумеешь их задержать. И только с моей помощью. И еще: Наисвятейшему непременно доложат, кто схватил имперских шпионов. Ты все еще хочешь войти в число Отцов-Управителей?
   После удачного похищения северяне больше не сворачивали в лес. Данил посчитал, что скорость сейчас важнее скрытности. Светлорожденный не обнаружил в Хуриде зеркальной связи, следовательно, если поспешить, можно опередить известия о себе. На хороших пардах по дороге не так уж сложно делать миль по пятьдесят в день. Парды же сослужили им еще одну службу: показывали встречным монахам, что всадники - немалого ранга, раз путешествуют на таких прекрасных животных. Однако то, что на дороге обходится легко, может пройти вовсе не так гладко там, где придется остановиться на ночлег. Рудж, как ни хотелось ему спать в постели, а не в сырой чаще, настаивал на ночевке в лесу. Данил воспротивился. Пора, наконец, познакомиться с хуридитами поближе. И желательно без помощи оружия.
   До ближайшего городишки, как сообщал дорожный указатель, оставалась всего миля.
   Указатель сообщал также, что в городке шесть сотен облагаемых податью домов, а въездная пошлина составляет двойной медный курш [Медный курш монета, которая определяет стоимость дневного содержания одного взрослого раба] с человека и шесть - с всадника.
   Через четверть часа друзья подъехали к воротам - паре деревянных створов в пять локтей высотой. Данил усмехнулся: городские ворота! За пару минут топором вышибить можно! Лучше уж тогда вообще без ворот. Приличней. Он пропустил Руджа вперед, а кормчий извлек из кошелька серебряную монетку. И едва не совершил серьезную ошибку. Хорошо хоть ему хватило ума бросить монету на землю. Вручи он ее солдату - не избежать неприятностей.
   Стражник же, заметив, как монах что-то обронил, нагнулся и обнаружил серебро. Ему и в голову не пришло, что монах платит пошлину. Где это видано в Хуриде, чтобы воинствующий монах за что-то платил. Солдат не прочь был бы прикарманить деньги, но вдруг монах проверяет его честность? Поколебавшись не больше мгновения, стражник бросился вслед за всадником.
   - Святой отец! Святой отец! - завопил он.
   У Руджа душа ушла в пятки. Но он помнил: за ним едет Данил. Поэтому кормчий не пустил парда вскачь.
   Солдат догнал его и протянул монету.
   - Вы обронили, священный, - проговорил он, тяжело дыша.
   Рудж молча принял монету.
   - Должно быть, важные шишки, - сказал первый стражник второму, когда всадники отъехали достаточно далеко.
   - А то! - согласился второй. - Пошли, сыгранем разок. Вишь, солнце садится, скоро на боковую.
   Спустя два дня оба получили по двадцать палок за потерю бдительности. Но кто же знал, что под плащами Братства скрываются безбожники имперцы?
   - Плащи, - сказал Данил.
   Отъехав в тень, оба скинули плащи с пятиконечными крестами Святого Братства и заменили их зелеными накидками, которые запасливый Рудж прихватил из дома убитых монахов. Затем Данил внимательно осмотрел пардов и упряжь. Обнаружив на седельных сумах знаки Братства, светлорожденный соскоблил их, а соскобы натер землей, чтоб незаметно было.
   Улочка вывела на рыночную площадь. Торговля почти закончилась, и всадниками никто не заинтересовался.
   - Трактир, - Рудж указал на жестяную вывеску с изображением толстяка, прихлебывающего из кружки.
   Данил поглядел, скривил губы, однако направил парда в указанном направлении. Выбора все равно не было.
   В грязи перед раскрытыми воротами расположилось с полдюжины калек-попрошаек. Иногда Руджу казалось - таких в Хуриде больше, чем здоровых. Как будто кто-то специально уродовал людей и рассаживал вдоль дорог, словно чудовищные поганки. На всадников нищие взирали с полным безразличием. Рудж украдкой бросил на колени одного, слепого и без обеих ног, монету, возвращенную стражником.
   Въехали в ворота. Прямо за ними, прислонившись к столбам, дремали два здоровяка с дубинами. Вернее, делали вид, что дремлют. Данил заметил внимательный взгляд, брошенный на него из-под сдвинутой на самые брови черной повязки.
   - Сюда, сюда, господа путники! - к северянам, размахивая руками, бежал человек.
   - Еда и ночлег, - сказал Рудж, стараясь выговаривать слова на хуридский манер.
   - Все, что пожелаете! Пожалуйте сюда, пардушек ваших устроим. Ой, хороши у вас пардушки.
   - Хороши! - с нажимом произнес Рудж.
   - Не извольте беспокоиться, - мгновенно поняв намек, отозвался хуридит. - У нас не воруют.
   Оплачено.
   Пард Руджа фыркнул. На земле лежал человек. Голова его была в крови, но это не беспокоило ни их провожатого, ни парня с дубиной у ворот в стойла, в такой же черной головной повязке, как и на привратниках.
   Покрытый жирной копотью потолок, до которого можно дотянуться рукой. Дюжина столов, на каждом - оплывающая салом свеча. Землистого цвета лица и кислый запах скверного пива.
   Данил шагнул к ближайшему столу, и сидевшие за ним поспешно подвинулись.
   Хозяин заведения уже спешил к ним. Наверняка ему сообщили о новых гостях.
   - Хорошего вина и хорошего мяса, - распорядился Рудж.
   - Сей момент, мой господин! Изволите остаться на ночь?
   - Да.
   - Господам приготовят лучшие комнаты!
   - Комнату, - уточнил Данил. - Одну. И две постели.
   - Как угодно, как угодно!
   - Как называется этот городишко? - спросил Рудж у соседа по столу, когда хозяин отошел.
   - Ширин, - пробормотал хуридит и еще больше отодвинулся и надолго припал к кружке.
   То, что он пил, цветом и запахом напоминало о сточных канавах.
   Ужин, который принесли северянам, оказался лучше, чем можно было ожидать. А вино - хуже.
   Хозяин вернулся в сопровождении угрюмого подростка.
   - Покажет вам комнату, - пояснил он. - С вас серебряк с четвертью, добрые господа. Плата, извините, вперед.
   А когда Рудж рассчитался, добавил:
   - Завтрак - бесплатно. Но если господа желают что-нибудь еще?
   - Горячей воды и два таза! - заявил кормчий.
   - Не понял, добрый господин?
   - Помыться.
   - А... Он все сделает, - кивок на подростка.
   - Если что еще, только скажите!
   - Надо же, - мимоходом бросил хозяин парню с черной повязкой при входе. - Монах ныне пошел: помыться желают. Ну, хоть деньги платят.
   - Вот, брат Мореход, никого-то мы и не заинтересовали, - сказал Данил, когда они уже лежа ли в постелях.
   - Утром видно будет, - кормчий покосился на Дверной засов.
   Засов был солидный.
   Впрочем, и ночью ни их, ни засов никто не потревожил.
   Утром северяне позавтракали (за счет заведения), получили своих пардов, накормленных и вычищенных, и беспрепятственно покинули город, не забыв, впрочем, перед воротами надеть монашеские плащи. Оба полагали, что дела обстоят неплохо. Если не считать зарядившего с самого утра дождя.
   * * *
   В то утро, когда северяне покинули Ширин, Брат-Хранитель Дорманож выехал из ворот Риганского обиталища. Выехал не один - с четырнадцатью верховыми воинствующими монахами и тремя полусотнями солдат-пехотинцев. Подготовить их к походу в столь короткий срок - настоящий подвиг. Но не меньший подвиг - за четыре дня добраться до Кариомера. Впрочем, пойдут налегке - для поклажи Дорманож выпросил у Отца-Настоятеля три собачьи упряжки.
   До полудня шли бодро, потом поскучнее. Но ничего. Если Братство поднимает человека из навоза, дает ему в руки копье и делает сторожевым псом, он должен в поте лица своего отрабатывать долг перед Наисвятейшим.
   Дорманож развернул парда и проехался от начала к хвосту колонны. Моросящий дождик сеткой висел в воздухе. Солдатские сапоги скользили по подмокшей глине. Если так пойдет дальше, дорогу развезет и Дорманожу придется оставить пехоту и ехать вперед с одними всадниками.
   Брат-Хранитель приглядывался в солдатам: не хромает ли кто, натерши ноги? Если обнаружится такой - будет примерно наказан. И сам, и десятник. Ибо тело солдата есть имущество Святого Братства, и кто с небрежением к нему относится - преступник.
   Дорманож двинулся к голове колонны, миновал повозки. Его пард презрительно фыркнул.
   Известно, парды почему-то недолюбливают упряжных псов. Хотя и не трогают. А вот упряжные на пардов вовсе внимания не обращают, хотя иные тяжеловозы - покрупнее среднего парда. Дорманож слыхал: бурчаданну, у которых пардов маловато, пытались использовать упряжных под седло, да ничего не вышло. Даже боевые псы туповаты, а уж упряжные и вовсе ничего не соображают. Не умнее волов.
   Воинствующие монахи ехали впереди. Болтали весело и громко. И не о Величайшем, как полагалось бы, а о вещах, безусловно, низких.
   Измельчали ныне святые братья, подумал Дорманож. Не телом - разумом измельчали. Может, еще и оттого, что для рождения их подбирают Отцы-Покровители женщин, что более блещут красой тела, чем силой ума? Но есть и исключения, хвала Величайшему! Например, брат Хар. Мужественный юноша. Нелегко ему в седле с такой раной, однако ж, в повозку не просится. Демоны разорви этих урнгриа. Вовсе перестали торговать с Хуридой, и чудодейственная смола теперь достается разве Отцам-Управителям. А на что она им, по пять лет за меч не бравшимся? Конечно, у Дорманожа есть небольшой запас. Но не так много, чтобы тратить его на других.
   Мильный столб. "36". Совсем недурно. С утра - двенадцать миль, несмотря на погоду. Разумеется, Дорманожу совсем не обязательно столько солдат, чтобы поймать двух имперцев. Тем более что в Кариомере и своих ловцов хватает. Но почему бы не подразнить святейшего Круна, Отца-Наставника этого славного города? Кариомер - жирное местечко. Торговый город. Купчишек больше, чем крыс в монастырских подвалах. Прежний Наисвятейший менял Отцов-Наставников каждые три года. Торгашей следует держать в строгости, а привыкший в золотому дождичку Отец-Наставник слишком ласковый пастырь.
   Дорманож поравнялся с братом Опосом. Толстяк ухитрялся спать даже в высоком седле, даже под дождем. Большое искусство.
   Брат-Хранитель толкнул его хлыстом. Опос тут же проснулся и преданно воззрился на Дорманожа.
   - Опос, что ты думаешь о купечестве?
   - Вешать, - не раздумывая, ответил монах.
   - А торговать кто будет?
   Опос задумался. И впрямь: не святым же братьям сим постыдным делом заниматься? Воинствующий монах не торгует - он берет.
   Пожалуй, Дорманож сохранит имперцу жизнь. На какое-то время. Чтобы расширить знания. Брат-Хранитель никогда не покидал Хуриды. И был не прочь выяснить, почему погрязшие в грехах северяне не спешат припасть к стопам Наисвятейшего. Разве Истина не очевидна всякому разумному человеку?
   * * *
   Серая кисея капель повисла в воздухе. За ней прятался противоположный берег, по всей вероятности, тоже заболоченный и обросший щеткой черного тростника. Вымокшие парды выглядели тощими и несчастными. И всадники смотрелись немногим лучше. Поэтому, когда впереди замаячили какие-то строения, и люди и животные воспряли духом. Лапы пардов побыстрей зашлепали по черной жиже, в которую превратилась дорога, и вскоре всадники въехали в поселок. Вдоль дороги сушились, вернее, мокли развешенные на шестах сети. Перевернутые вверх днищами лодки напоминали выброшенных на берег рыб. Чуть позже северяне проехали мимо пристани с одиноким корабликом, чья мачта напоминала обгоревшее дерево. Впрочем, в иллюминаторе кормовой надстройки желтел огонек, и благодаря ему кораблик казался в большей степени человеческим жильем, чем темные низкие хижины вдоль дороги.
   Однако у самой пристани располагалось нечто более солидное, чем ветхие домишки рыбаков: высокий частокол с двустворчатыми воротами.
   Не сговариваясь, северяне повернули пардов. Данил постучал в ворота, а когда никто не откликнулся, - толкнул посильнее, и створки разошлись.
   Двор был пуст. По широким, словно озера, лужам барабанил дождь. Полдюжины строений: одно покрупней - вероятно, жилой дом, остальные помельче. К дому от ворот вела вымощенная булыжниками дорожка.
   На сей раз дверь оказалась на запоре. На стук выглянул парень с дубиной. Узрев монашеские плащи, парень заметно струхнул, но сделал что-то вроде приглашающего жеста.
   Данил спрыгнул наземь.
   - Парды, - сказал он.
   Парень кивнул, отставил дубину и двинулся к ближайшей сараюшке. На дождь и грязь ему было наплевать: шлепал босиком прямо по лужам.
   Сараюшка оказалась хлевом. Три коровы, дюжина овец. Но - тепло и сухо.
   Пока северяне освобождали животных от упряжи, парень, так же молча, засыпал в кормушки толченых грибов пополам с зерном. Затем отпер большой ларь и показал на упряжь и сумки: сюда. Когда все было спрятано, запер ларь, а ключ отдал Данилу. Затем отвел северян в дом.
   О, это было нечто!
   Свет. Тепло. Сухость. И - запах. О, этот запах, от которого рот Руджа непроизвольно наполнился слюной. Уха. Жирная, наваристая, пряная. Как в лучших корчмах Тура Аркисского.
   - Славное местечко, - пробормотал Данил. - Не ожидал.
   - Эй, глянь, - кормчий кивком головы указал на стол у камина.
   Данил изучил сидящую там компанию, ничего особо подозрительного не обнаружил и вопросительно посмотрел на Руджа.
   - Женщины! - кормчий поднял указательный палец.
   А ведь верно! Две женщины в шелковых платьях. С перстнями на пальцах и сережками в ушах. Довольно привлекательные. Первые женщины, которых они увидели за время путешествия. Если не считать заморенных баб в деревеньках.
   - Что угодно господам? - хозяин, круглолицый, услужливый, в подпоясанной красным шарфом куртке, возник перед северянами.
   Данил приподнял бровь, но смолчал. Если хозяин не пожелал видеть в них монахов (а ведь плащи их висят здесь же, на стене), значит, заподозрил подделку. И деликатно дал об этом знать.
   - Ухи, - сказал Рудж. - Да побольше. Вкус у нее не хуже, чем запах?
   - Лучше, - с улыбкой произнес хуридит. - Пива?
   - Вина, - ответил Данил. - Светлого. И без воды.
   - Вода там, снаружи, - хозяин кивнул в сторону окна. - Вино подогреть?
   - Нет.
   Хозяин не солгал. Уха оказалась чудесной, а вино - настоящим тайским. Если закрыть глаза - можно представить, что они - дома.
   Огонь весело потрескивал. Одна из женщин запела, и голос у нее был приятный.
   Данил, сытый и благодушный, оглядывал народ в трапезной. Своеобразный народ. Четверо мужчин, те, что с женщинами, неплохо одетые и порядочно выпившие. Еще трое, за другим столом, - играющие в кости. Эти одеты похуже, но зато при оружии. Занятно.
   Руджа волновали другие вещи.
   - Почему бы нам не познакомиться с этой певуньей? - изрек он. - И с ее подружкой?
   - Они не одни, - сухо ответил Данил.
   - Но мы - лучше.
   - Не увлекайся вином, - посоветовал светлорожденный.
   - А разве я не прав?
   - Разумнее потерпеть до Конга.
   - Но мы были в плавании почти месяц! - воскликнул кормчий. - Такое долгое воздержание вредно для здоровья и неугодно богам!
   - А оказаться подвешенным за ноги - полез но для здоровья? - спросил Данил.
   - Друг мой! Я предпочитаю менее изысканные позы. - И, повысив голос: Готов поспорить на золотой - дамы не откажутся пересесть за наш стол!
   - Рудж, - попросил светлорожденный. - Давай отложим, а?
   - Я только спрошу! - кормчий поднялся.
   И тут же рядом с ним возник хозяин.
   - Если достойные господа пожелают божественной пыльцы, то им довольно только сказать.
   - Пыльцы? - заинтересовался Рудж.
   - Господа не желают, - отрезал Данил. - А скажи мне, дружок, кто эти люди?
   Троица, игравшая в кости, совершенно внаглую разглядывала северян.
   - Эти? - хуридит мельком взглянул в указан ном направлении. - Моряки, как и вы, почтенные.
   - А с чего ты взял, что мы - моряки?
   Хозяин указал на золотую серьгу кормчего.
   Так, один вопрос снят.
   - Еще вина?
   - Да, - согласился Данил, чтобы отправить хозяина.
   - О какой пыльце он говорил? - спросил Рудж.
   - Наркота, - на морском жаргоне ответил светлорожденный. - Сядь. Перестань глазеть на женщин, а обрати внимание на игроков в кости.
   Кормчий выполнил оба указания.
   - Рожи мерзкие, - заявил он. - Особенно у того верзилы. Если это моряки, то сдается мне, паруса у них - красные.
   Сказано было довольно громко.
   Верзила, о котором шла речь, встряхнул зажатыми в кулаке костями, затем в упор поглядел на Руджа. Кормчий ответил таким же вызывающим взглядом.
   Кулак разжался, кости покатились по столу, и другой игрок накрыл их ладонью. Верзила встал. Неторопливо снял верхнюю куртку. Под ней обнаружился панцирь из крупных плоских колец.
   Рудж тоже поднялся. Оба поняли друг друга без слов.
   Хуридит шагнул в сторону и взял прислоненную к стене пику.
   Рудж вынул меч. Он не слишком беспокоился. Пика хороша в тесном строю, полагал он. В поединке меч куда предпочтительней. Он даже позволил себе усмехнуться...
   И еще усмехался, когда хуридит, широко размахнувшись, метнул в него пику.
   Рудж дернулся, уходя в сторону и одновременно попытавшись отразить пику клинком. Оба движения оказались не слишком удачными. Меч лишь чиркнул по древку, а наконечник угодил прямо в грудь кормчего. Руджа отбросило назад (меч он выронил), спиной на стол, за которым он только что сидел. Кормчий тупо уставился на собственную грудь. Ощущение такое, будто его пропороло насквозь.
   Однако панцирь выдержал. Рудж бросил взгляд на верзилу: тот тоже был обескуражен. Наконечник пики выгнулся под прямым углом к древку. Доброе в Хуриде железо, однако. Впрочем, не будь на моряке многослойной паутинной куртки и хорошей кольчуги, грудная клетка его хрустнула бы, как раковина под башмаком. Хотя, если судить по ощущениям, не стоило утверждать, что все ребра уцелели.