Страница:
Пришло их от Роговолта сорок человек. И еще шесть десятков дал Свенельд. И велел, чтобы шли вдоль берега до Хортицкого волока, а ежели кто попадется из степняков — били без пощады.
Духареву воевода великого князя Киевского, а теперь и сам князь уличский и древлянский Свенельд сразу понравился. Правильный мужик. Одного замеса с Роговолтом полоцким. Варяг, опять же.
Правда, в немалой Свенельдовой дружине варягов было немного. Да и опытных воинов тоже было немного. Нелегко дались примучивание уличей и расширение подданных Киеву территорий. Служили Свенельду в основном парни молодые, отроки, самых разных племен, не шибко опытные, но азартные, и — всадники. А это в степи — половина успеха.
В полоцкой же дружине варягов больше половины, а из остальных большая часть — опытные гридни. Но наездники из полочан — не очень. Даже среди варягов, поскольку природных варягов, синеусых, было всего четверо, считая вождя. Те же, кто вошел в Перуново братство по клятве, а не по рождению, с коня, конечно, не падали, но пронырнуть в галопе под лошадиным брюхом, уходя от стрел… Нет, такого они не осилили бы.
Поначалу Сереге новая служба показалась развлечением. Степняков он видел только на торжках, и они не казались ему такими уж опасными противниками. В сравнении с теми же нурманами — вообще задохлики. И ненависти к степнякам он тоже не испытывал. Слыхал, конечно, о сожженных селах, зарезанных купцах, о замученных да угнанных в полон… Но полагал, что это обычное дело. По нынешнему времени. С другой стороны, сама служба казалась нужной и почетной. Охрана границ государства, защита мирного населения… Ну и добыча, опять-таки, предвидится. Свенельд, муж государственный (как показалось Духареву), внятно поставил им задачу. Сказал, что верит в них и надеется на их доблесть. Не забыл напомнить о том, чтобы заглядывали в кошели побитых разбойников: наверняка там сыщется дюжина-другая ромейских монет. Короче, воодушевил.
От Киева шли весело. Правым, степным берегом. Правда, степь тут была еще не степь: рощи, перелески. Не такой густоты, как на севере, но зато иным дубам лет по триста, не меньше. Богатые места. Зверь, птица, рыбу руками ловить можно… Одним словом, с удовольствием шли. Аж до самого славного острова Хортицы. Не встречая никаких степных разбойников.
Как теперь понимал Духарев, большинство степняков загодя уходили с пути сильного отряда. И дозорных не трогали, чтоб не настораживать. Много раз славяне натыкались на теплые еще следы, угадывали, что степняки уходили в спешке, — и исполнялись уверенности: «Ишь как нас боятся!» И потеряли бдительность.
С Духарева, впрочем, в те времена был невелик спрос, поскольку ходил он тогда даже не в десятниках, а лучшим гриднем в десятке Устаха.
Большая вина лежала на вожде, сотнике. Природный варяг, опытный воин, бившийся на море и на суше, степи он совсем не знал, хотя и ходил в молодости с Олегом на юг щипать ромеев.
Степняки же не просто бежали с их дороги. Скорее, отступали, попутно присматриваясь. По ночам сторожевые псы не раз и не два поднимали тревогу. Поначалу. Потом перестали. И скорее всего, потому, что печенежские лазутчики наловчились обманывать собак: заходить с подветренной стороны, отшибать чем-нибудь едкий человечий запах…
Это Сергей понимал сейчас. Тогда он вместе с остальными и в ус не дул, полагая, что перед их «непомерной» силой все чужое бежит в ужасе.
Взяли их до рассвета. Удобный лысый пригорок на днепровском берегу, где славяне расположились на ночь, был бы очень хорош, если, к примеру, пришлось бы отбивать атаку нурманов или наскок белоголовых карел. Но в данном случае пригорок оказался ловушкой.
Часовых, у костров, срезали первыми выстрелами.
Лавина степняков с визгом и воем захлестнула беспечный лагерь. Выплеснутая из кожаных ведер вода с шипением хлынула в костры. Славян кололи, секли, топтали копытами. Белые рубахи и белые тела ратников Свенельда выдавали их даже в слабом свете звезд. Отроки вскакивали, заполошенно размахивая мечами, — и падали от точных ударов невидимых всадников.
В этой, первой атаке Духарев уцелел только потому, что умел биться в темноте, вслепую. И еще благодаря самообладанию.
Разбуженный визгом, криками и конским топотом, он не вскочил всполошенно, а, наоборот, прижался к земле. Сработал в нем какой-то глубинный прежний рефлекс человека, слышавшего грохот автоматных очередей: не бежать, вслепую рубя мечом, а вжаться, распластаться и тихонечко, ползком, от бугорка к бугорку…
И Серега пополз. Медленно, волоча за собой сверток с амуницией.
Совсем рядом лупили вплотную землю копыта. Слышался то взвизг стали, то влажный хрупающий звук разрубленной плоти, то короткий сиплый вскрик… И сразу с другой стороны — дикое ржание раненой лошади, злобный гортанный возглас…
Темная тень заслонила звезды, пронеслась сверху, обдав острым духом лошадиного пота, тяжело ухнули копыта, комочки земли осыпали Серегину голову… Удар, вопль…
«Копьем», — машинально отметило сознание. Натренированное, оно вычленяло звуки, запахи, сотрясения почвы… Бой кипел рядом, в двадцати шагах. Не бой, а бойня. Серега мог бы вскочить, ударить снизу в конское брюхо, полоснуть по ноге всадника… Но в этой каше его сразу сшибли бы и затоптали. Не то чтобы он испугался… Просто чувствовал, что это не его бой. Бой по чужим правилам.
Воин же, как учил его старый битый варяг Рёрех, должен сам выбирать место для битвы. Если не хочет умереть на чужом.
Когда Серега отполз достаточно далеко, то рискнул привстать и натянуть доспехи. Он делал это медленно. Частично из осторожности: не привлечь внимания; частично, может, потому, что понимал: облачившись, придется идти туда, в кровавую кашу, где вертелись черные всадники и мелькали белые пятна — свои.
Время как будто замедлилось, звуки удалились…
— И-и-и-ё-ё! — Печенег вылетел прямо на него, ударил, промахнулся, поднял коня, норовя затоптать.
Духарев моментально отпрыгнул, перехватил левой рукой печенегово копье, рванул, но хитрый степняк выпустил оружие и умчался, вмиг растворившись во тьме.
Сергей сплюнул на ладони, вырвал пласт дерна, окунул руки в землю и размазал грязь по лицу. Подхватил оружие… Как раз вовремя. Еще один всадник, черная тень, пронесся мимо… Н-на!
Трофейное копье вышибло печенега из седла, конь умчался, а всадник… Духарев не стал разбираться, что с ним. Он уже бежал обратно, в лагерь.
Под ногами что-то блеснуло. Сергей наклонился, подхватил на бегу оброненный кем-то меч, с двумя клинками врезался в свалку… И тут же услыхал зычный голос Устаха, созывающего своих. Через мгновение они уже стояли спина к спине. А еще через мгновение к ним присоединились другие, и сразу стало повеселей, но степняки, почуяв, что резня вот-вот превратится в битву, тотчас покинули поле боя.
В общем, в этой, первой атаке славяне потеряли больше тридцати человек. И всех лошадей. Перебив пастухов, степняки угнали табун в степь.
Сереге никак не хотелось верить, что он потерял Пепла. Целый час он бродил в темноте, звал, свистел… Напрасно.
А когда начало светать, им всем стало не до коней.
До рассвета, конечно, никто из славян не уснул. Перевязывали раны, оценивали потери… И думали, что все уже кончилось.
Не тут-то было!
Едва ночную тьму сменили предрассветные сумерки, степняки появились вновь.
И началась кровавая карусель.
Юркие всадники замельтешили в высокой траве, градом посыпались стрелы.
Славяне пытались отстреливаться — у них были хорошие луки, особенно у варягов, но так вышло, что внизу, где скакали печенеги, было темнее, чем наверху, где залегли славяне. А степняки били навесом — и очень метко. У Свенельдовых воинов были большие овальные щиты. Ими кое-как прикрылись, собрались вместе, выстояли. Ударить в славянский строй печенеги не рискнули. Вернее, не захотели. У них был другой план.
Во второй атаке погиб вождь-сотник. И пять десятников из семи. И каждый второй из выживших в первой атаке.
Уже никто не верил, что печенеги ушли. Славяне разделились. Человек десять остались в лагере, остальные решили спуститься к Днепру, за водой. И послать за помощью на остров, в святилище Хорса. Или хотя бы переправить туда раненых.
Напрасная надежда. Как только больший отряд спустился к берегу, на лагерь тут же обрушились печенеги. Наверное, их было не очень много, с самого начала не очень много — около полусотни. Но этой полусотни вполне хватило.
Один из двух уцелевших десятников, Свенельдов гридень, услышав крики, тут же кликнул своих и ринулся на помощь. Второй десятник, Устах, не сдвинулся с места.
И, глядя на него, остались на месте восемь полоцких варягов и с полдюжины славян. В том числе несколько Свенельдовых.
— Им не поможешь, — мрачно заявил Устах.
С ним никто не стал спорить. Крики на высоком берегу не смолкали, но звона оружия уже не слышалось.
Устах поглядел на Духарева. Серега уступал другу опытом, но зато соображалка у него работала лучше.
— В воду и в камыши, — сразу заявил Сергей. — Досидим до ночи — и на остров.
— А почему не сейчас? — спросил кто-то из молодых.
— Потому что ты — дурак, — спокойно ответил Устах. — Головой думай.
Степняки появились на берегу спустя несколько минут. За это время уцелевшие славяне успели спрятаться между стеблей рогоза.
Печенеги выпустили наугад с полдюжины стрел, но в воду не полезли. Там все преимущества стрелков-всадников сводились к нулю. Там один Духарев мог бы играючи порубить на мясной салат дюжину степняков.
Уцелевшие просидели в камышах до темноты… Слушая вопли истязаемых печенегами товарищей.
У Духарева было большое искушение добраться до палачей, но он понимал: печенеги наверняка оставили часовых. Стоит только сунуться — и тут же схлопочешь стрелу. В лучшем случае. Живой, он еще успеет отомстить. Мертвый — вряд ли.
Когда стемнело, беглецы сложили боевое железо в перевернутые щиты и поплыли к Хортице.
Добрались не все, недосчитались двоих полян. Может, те утонули, а может, унесло течением.
Спустя две недели к острову подошли лодьи киевских купцов с большой охраной. У купцов, скинувшись, варяги купили малую лодью, узкую лодку с косым парусом и четырьмя парами весел.
Еще через две недели они бесславно вернулись в Киев, а оттуда верхами пришли к Свенельду.
Воевода, естественно, гибели отряда не обрадовался, но выживших корить не стал. А сделал соответствующие выводы. Теперь старшим он назначил Устаха, дал тому еще два десятка молодых воинов.
И четверых «оваряженных» хузар.
Для обучения степной науке.
И за эти полтора года варяги кое-чему научились. Например, не гибнуть по-дурацки. Но война есть война. Без потерь не бывает.
Духареву воевода великого князя Киевского, а теперь и сам князь уличский и древлянский Свенельд сразу понравился. Правильный мужик. Одного замеса с Роговолтом полоцким. Варяг, опять же.
Правда, в немалой Свенельдовой дружине варягов было немного. Да и опытных воинов тоже было немного. Нелегко дались примучивание уличей и расширение подданных Киеву территорий. Служили Свенельду в основном парни молодые, отроки, самых разных племен, не шибко опытные, но азартные, и — всадники. А это в степи — половина успеха.
В полоцкой же дружине варягов больше половины, а из остальных большая часть — опытные гридни. Но наездники из полочан — не очень. Даже среди варягов, поскольку природных варягов, синеусых, было всего четверо, считая вождя. Те же, кто вошел в Перуново братство по клятве, а не по рождению, с коня, конечно, не падали, но пронырнуть в галопе под лошадиным брюхом, уходя от стрел… Нет, такого они не осилили бы.
Поначалу Сереге новая служба показалась развлечением. Степняков он видел только на торжках, и они не казались ему такими уж опасными противниками. В сравнении с теми же нурманами — вообще задохлики. И ненависти к степнякам он тоже не испытывал. Слыхал, конечно, о сожженных селах, зарезанных купцах, о замученных да угнанных в полон… Но полагал, что это обычное дело. По нынешнему времени. С другой стороны, сама служба казалась нужной и почетной. Охрана границ государства, защита мирного населения… Ну и добыча, опять-таки, предвидится. Свенельд, муж государственный (как показалось Духареву), внятно поставил им задачу. Сказал, что верит в них и надеется на их доблесть. Не забыл напомнить о том, чтобы заглядывали в кошели побитых разбойников: наверняка там сыщется дюжина-другая ромейских монет. Короче, воодушевил.
От Киева шли весело. Правым, степным берегом. Правда, степь тут была еще не степь: рощи, перелески. Не такой густоты, как на севере, но зато иным дубам лет по триста, не меньше. Богатые места. Зверь, птица, рыбу руками ловить можно… Одним словом, с удовольствием шли. Аж до самого славного острова Хортицы. Не встречая никаких степных разбойников.
Как теперь понимал Духарев, большинство степняков загодя уходили с пути сильного отряда. И дозорных не трогали, чтоб не настораживать. Много раз славяне натыкались на теплые еще следы, угадывали, что степняки уходили в спешке, — и исполнялись уверенности: «Ишь как нас боятся!» И потеряли бдительность.
С Духарева, впрочем, в те времена был невелик спрос, поскольку ходил он тогда даже не в десятниках, а лучшим гриднем в десятке Устаха.
Большая вина лежала на вожде, сотнике. Природный варяг, опытный воин, бившийся на море и на суше, степи он совсем не знал, хотя и ходил в молодости с Олегом на юг щипать ромеев.
Степняки же не просто бежали с их дороги. Скорее, отступали, попутно присматриваясь. По ночам сторожевые псы не раз и не два поднимали тревогу. Поначалу. Потом перестали. И скорее всего, потому, что печенежские лазутчики наловчились обманывать собак: заходить с подветренной стороны, отшибать чем-нибудь едкий человечий запах…
Это Сергей понимал сейчас. Тогда он вместе с остальными и в ус не дул, полагая, что перед их «непомерной» силой все чужое бежит в ужасе.
Взяли их до рассвета. Удобный лысый пригорок на днепровском берегу, где славяне расположились на ночь, был бы очень хорош, если, к примеру, пришлось бы отбивать атаку нурманов или наскок белоголовых карел. Но в данном случае пригорок оказался ловушкой.
Часовых, у костров, срезали первыми выстрелами.
Лавина степняков с визгом и воем захлестнула беспечный лагерь. Выплеснутая из кожаных ведер вода с шипением хлынула в костры. Славян кололи, секли, топтали копытами. Белые рубахи и белые тела ратников Свенельда выдавали их даже в слабом свете звезд. Отроки вскакивали, заполошенно размахивая мечами, — и падали от точных ударов невидимых всадников.
В этой, первой атаке Духарев уцелел только потому, что умел биться в темноте, вслепую. И еще благодаря самообладанию.
Разбуженный визгом, криками и конским топотом, он не вскочил всполошенно, а, наоборот, прижался к земле. Сработал в нем какой-то глубинный прежний рефлекс человека, слышавшего грохот автоматных очередей: не бежать, вслепую рубя мечом, а вжаться, распластаться и тихонечко, ползком, от бугорка к бугорку…
И Серега пополз. Медленно, волоча за собой сверток с амуницией.
Совсем рядом лупили вплотную землю копыта. Слышался то взвизг стали, то влажный хрупающий звук разрубленной плоти, то короткий сиплый вскрик… И сразу с другой стороны — дикое ржание раненой лошади, злобный гортанный возглас…
Темная тень заслонила звезды, пронеслась сверху, обдав острым духом лошадиного пота, тяжело ухнули копыта, комочки земли осыпали Серегину голову… Удар, вопль…
«Копьем», — машинально отметило сознание. Натренированное, оно вычленяло звуки, запахи, сотрясения почвы… Бой кипел рядом, в двадцати шагах. Не бой, а бойня. Серега мог бы вскочить, ударить снизу в конское брюхо, полоснуть по ноге всадника… Но в этой каше его сразу сшибли бы и затоптали. Не то чтобы он испугался… Просто чувствовал, что это не его бой. Бой по чужим правилам.
Воин же, как учил его старый битый варяг Рёрех, должен сам выбирать место для битвы. Если не хочет умереть на чужом.
Когда Серега отполз достаточно далеко, то рискнул привстать и натянуть доспехи. Он делал это медленно. Частично из осторожности: не привлечь внимания; частично, может, потому, что понимал: облачившись, придется идти туда, в кровавую кашу, где вертелись черные всадники и мелькали белые пятна — свои.
Время как будто замедлилось, звуки удалились…
— И-и-и-ё-ё! — Печенег вылетел прямо на него, ударил, промахнулся, поднял коня, норовя затоптать.
Духарев моментально отпрыгнул, перехватил левой рукой печенегово копье, рванул, но хитрый степняк выпустил оружие и умчался, вмиг растворившись во тьме.
Сергей сплюнул на ладони, вырвал пласт дерна, окунул руки в землю и размазал грязь по лицу. Подхватил оружие… Как раз вовремя. Еще один всадник, черная тень, пронесся мимо… Н-на!
Трофейное копье вышибло печенега из седла, конь умчался, а всадник… Духарев не стал разбираться, что с ним. Он уже бежал обратно, в лагерь.
Под ногами что-то блеснуло. Сергей наклонился, подхватил на бегу оброненный кем-то меч, с двумя клинками врезался в свалку… И тут же услыхал зычный голос Устаха, созывающего своих. Через мгновение они уже стояли спина к спине. А еще через мгновение к ним присоединились другие, и сразу стало повеселей, но степняки, почуяв, что резня вот-вот превратится в битву, тотчас покинули поле боя.
В общем, в этой, первой атаке славяне потеряли больше тридцати человек. И всех лошадей. Перебив пастухов, степняки угнали табун в степь.
Сереге никак не хотелось верить, что он потерял Пепла. Целый час он бродил в темноте, звал, свистел… Напрасно.
А когда начало светать, им всем стало не до коней.
До рассвета, конечно, никто из славян не уснул. Перевязывали раны, оценивали потери… И думали, что все уже кончилось.
Не тут-то было!
Едва ночную тьму сменили предрассветные сумерки, степняки появились вновь.
И началась кровавая карусель.
Юркие всадники замельтешили в высокой траве, градом посыпались стрелы.
Славяне пытались отстреливаться — у них были хорошие луки, особенно у варягов, но так вышло, что внизу, где скакали печенеги, было темнее, чем наверху, где залегли славяне. А степняки били навесом — и очень метко. У Свенельдовых воинов были большие овальные щиты. Ими кое-как прикрылись, собрались вместе, выстояли. Ударить в славянский строй печенеги не рискнули. Вернее, не захотели. У них был другой план.
Во второй атаке погиб вождь-сотник. И пять десятников из семи. И каждый второй из выживших в первой атаке.
Уже никто не верил, что печенеги ушли. Славяне разделились. Человек десять остались в лагере, остальные решили спуститься к Днепру, за водой. И послать за помощью на остров, в святилище Хорса. Или хотя бы переправить туда раненых.
Напрасная надежда. Как только больший отряд спустился к берегу, на лагерь тут же обрушились печенеги. Наверное, их было не очень много, с самого начала не очень много — около полусотни. Но этой полусотни вполне хватило.
Один из двух уцелевших десятников, Свенельдов гридень, услышав крики, тут же кликнул своих и ринулся на помощь. Второй десятник, Устах, не сдвинулся с места.
И, глядя на него, остались на месте восемь полоцких варягов и с полдюжины славян. В том числе несколько Свенельдовых.
— Им не поможешь, — мрачно заявил Устах.
С ним никто не стал спорить. Крики на высоком берегу не смолкали, но звона оружия уже не слышалось.
Устах поглядел на Духарева. Серега уступал другу опытом, но зато соображалка у него работала лучше.
— В воду и в камыши, — сразу заявил Сергей. — Досидим до ночи — и на остров.
— А почему не сейчас? — спросил кто-то из молодых.
— Потому что ты — дурак, — спокойно ответил Устах. — Головой думай.
Степняки появились на берегу спустя несколько минут. За это время уцелевшие славяне успели спрятаться между стеблей рогоза.
Печенеги выпустили наугад с полдюжины стрел, но в воду не полезли. Там все преимущества стрелков-всадников сводились к нулю. Там один Духарев мог бы играючи порубить на мясной салат дюжину степняков.
Уцелевшие просидели в камышах до темноты… Слушая вопли истязаемых печенегами товарищей.
У Духарева было большое искушение добраться до палачей, но он понимал: печенеги наверняка оставили часовых. Стоит только сунуться — и тут же схлопочешь стрелу. В лучшем случае. Живой, он еще успеет отомстить. Мертвый — вряд ли.
Когда стемнело, беглецы сложили боевое железо в перевернутые щиты и поплыли к Хортице.
Добрались не все, недосчитались двоих полян. Может, те утонули, а может, унесло течением.
Спустя две недели к острову подошли лодьи киевских купцов с большой охраной. У купцов, скинувшись, варяги купили малую лодью, узкую лодку с косым парусом и четырьмя парами весел.
Еще через две недели они бесславно вернулись в Киев, а оттуда верхами пришли к Свенельду.
Воевода, естественно, гибели отряда не обрадовался, но выживших корить не стал. А сделал соответствующие выводы. Теперь старшим он назначил Устаха, дал тому еще два десятка молодых воинов.
И четверых «оваряженных» хузар.
Для обучения степной науке.
И за эти полтора года варяги кое-чему научились. Например, не гибнуть по-дурацки. Но война есть война. Без потерь не бывает.
Глава восьмая Ночь у неведомой реки. Совет
На песчаном берегу горел маленький костерок. Вокруг, кружком, сидели варяги. Лениво отмахивались от комаров, ждали, что скажут старшие.
На перевернутом щите стояла деревянная братина с ручками в форме лосиных голов. В братине темнел хмельной мед, хранимый именно на такой случай.
Духарев палкой поворошил костерок, проводил взглядом взлетевший сноп искр.
— Что ж, братья, — произнес он неторопливо. — Давайте думу думать, что делать будем. Есть кому что сказать?
Все тут же поглядели на Понятку. По традиции первое слово после старшего принадлежало младшему. Понятко же — самый молодой. Да и за словом за пазуху обычно не лазил. Но сейчас с речью не торопился.
Неподалеку коротко взлаяла собачонка. На зверя, не на человека.
Понятко взял братину обеими руками, отпил.
— Что делать… — медленно, с достоинством произнес он. — Мало нас. Не убережем добытого. Еще одна такая схватка — и мы биты. Все врагу достанется.
— Ну, значит, и достанется, — флегматично отозвался Рагух. — Мертвым злато без надобности.
Устах и варяги постарше поглядели на хузарина неодобрительно: обычай нарушает.
— Дай! — Древлянин Шуйка почти выхватил чашу из рук Понятки.
— Точно хузарин сказал! — выкрикнул он. — Коли степняки наедут — и так и так погибель. А пронесет лихо — будем все на угрских иноходцах красоваться! В лучшую зброю облачимся! Хоромы построим княжьи! По пять жен заведем! Пировать станем денно и нощно! Мое слово: поделить все, а там — будь что будет! Лично я слово даю Перуну ноги кровью омыть, а рот набить золотом!
И Волоху — золотом! Пусть даст удачу! — Шуйка вскочил в азарте, расплескав мед. — Слышите меня, боги? Мое слово — крепкое!
— Сядь! Чего разорался? — сердито бросил древлянину Гололоб. — По воде звук далеко идет. Хочешь, чтоб тебя, окромя Перуна, еще и степняк услышал?
Шуйка сел, и Гололоб отобрал у него братину.
— Я против, чтоб злато с собой везти! — заявил он. — Степняк злато чует. Без злата безопасней.
— Ты что ж, братишка, выбросить его предлагаешь? — въедливо осведомился Рагух.
— Почему выбросить? Зароем в приметном месте. Вон хотя бы под взгорком, где истукан каменный. Как, братья?
И поглядел на своего десятника.
Духарев молчал. Ждал, как остальные отреагируют.
— Я свою долю зарывать не стану! — отрезал Щербина. — Может, тебе, Гололоб, деньги и не нужны, а у меня жена да сын с дочерью. Это что ж, я им даже гостинца не привезу?
— Щербина дело говорит! — поддержал Рагух.
— Надо же, — вполголоса сказал Устах Сергею. — Шуйка мой да Щербина, главные хузаровы нелюбезники, с твоим Рахугом одним голосом поют. А еще говорят, что злато людей рознит!
— Доли ваши! — сердито сказал Гололоб. — Хотите — забирайте. Только ежели отымут, так это уж ваша, а не моя забота. Я за вашу жадность биться не стану!
— Ты мне покажи того, кто у меня отымет! — тут же ощерился Рахуг. — Я его прям в брюхо стрелой попотчую!
«Дотрепались! — подумал Духарев. — Мое, ваше… Братчина, блин!»
Да уж, привалила удача!
Вспомнился Духареву Рёрех, учитель. Как ходил тот с дружиной в дальние земли, и удачно ходил: везли из набега столько, что аж из корабельных ларей сыпалось. А чем кончилось? Из всей дружины уцелели четверо. Да сам вождь, покалеченный пытками. И добыча, в землю зарытая.
Если кому и повезло от этого исхода, так это Сереге. Меч у него за спиной — из того клада. А главное: не обезножел бы после нурманских пыток Рёрех, не стал бы из военного вождя лесным ведуном. И не встретил бы его Серега Духарев, беглец бестолковый. И не стал бы Серега тем, кем стал. И все, что есть у него ценного: меч, доспех, уважение, жена, дом в граде Полоцке, конь ратный, — все силой да доблестью добыто, а не на рынке куплено. Конь, правда, сначала был именно куплен. На смоленской ярмарке. Но это сначала, а потом…
— Я своего не отдам! — ярился Рагух. — Мое — это мое! Все уразумели?
Машег похлопал его по спине, сказал что-то по-своему.
Понятко, способный к языкам, знавший и по-хузарски, и по-печенежски, оскорбительно засмеялся.
Рагух глянул на него злобно, сжал кулаки, приподнялся.
— А ну сядь, — негромко произнес Духарев, глядя на него в упор.
Хузарин тут же опустился на землю. Будто под коленки толкнули.
Духарев взял братину.
— Нечего попусту языками молоть, — веско сказал он. — Одной стрелой десятерых не побьешь, а сто гривен в пояс не спрячешь. Даже если в степи нас не перехватят, куда мы с таким богатством пойдем?
— Да хоть куда! — выкрикнул Шуйка.
И схлопотал по затылку.
— Цыть! — грозно сказал Устах. — Ты свое сказал.
— Ладно, деньги, — продолжал Духарев. — А утварь? Куда ты ее денешь? На киевский торг выставишь — так ее любой зоркий глаз опознает. И нас же в лихоимстве обвинит.
— А если к нам? — предложил Машег. — В Итиль. А еще лучше — в Саркел. Наши купцы такой товар с руками оторвут! Довезти бы только.
— Вот именно. — Сергей поставил братину на колено. — Далеко до вас. И степью.
— Да я один от Волги до Днепра ходил! — запальчиво воскликнул Рахуг. — Не верите, да?
— Верим, — сказал Устах. — Только ты как ходил: с добычей или пустой?
Рагух промолчал.
— Вот-вот, — продолжал синеусый варяг. — Злато притягивает. Это верно Гололоб сказал. Когда у тебя сумы пусты, а всего имения, что конь да колчан со стрелами, кому ты нужен? Так, Рахуг?
Хузарин опять промолчал.
Зато подал голос Шуйка:
— Слушай, Серегей, что-то я не понял про лихоимство! Это что ж, если воин добычу на базар выносит, а ему говорят, что он ее добыл не честью, а подло, так это ж — судное дело!
— Умник! — Понятко хлопнул древлянина по спине. — А судит кто? Игорь-князь!
— А мы — Свенельдовы люди! — сердито возразил Шуйка. — Воевода вступится — князь уступит.
— Может, и уступит, — кивнул Сергей. — За исключением одного случая…
— Какого? — тупо спросил Шуйка.
— Если этот товар не Игорю предназначен, дурная голова! — гаркнул Понятко.
Над костром повисло молчание. Ссориться с великим князем киевским никому не хотелось. Но и отдавать добычу тоже совсем не хотелось. Тем более такую. С этаким богатством каждый из варягов мог получить практически все, чего захотел. Кроме разве что княжьего стола. Но набрать свою дружину и сесть княжьим посадником в каком-нибудь городке — вполне. Или купить боевой корабль и двинуть навстречу приключениям, если на месте сидеть не захочется. Зарыть в землю такое будущее?..
Но, с другой стороны, ни один из варягов не был лишен здравого смысла. И понимал, насколько мал шанс довезти этакую кучу драгметаллов до безопасного места.
В общем, все молчали. Ждали, что скажет тот, кого они полагали самым удачливым в ватажке. Серегей…
— Значит, так, — заявил Духарев. — Все, кто хотел, свое слово сказали. А сделаем мы так. Золото и утварь с собой не повезем. Сомневаюсь я, что сумеем довезти. До Киева или до Саркела — все едино. Так что злато и утварь зароем здесь и место приметим. Серебро поделим, и каждый из своей доли переметную суму наполнит. Сколько это выйдет, Устах?
— Да гривен по сто, не меньше, — ответил синеусый.
— Тоже ведь деньги немалые, — заметил Духарев. — На вено [7]тебе, Шуйка, хватит. И на доспех тоже. И Щербине на пряники-мониста. Что же до злата… Будем живы да в силе — вернемся и заберем. А умрем, так мертвым оно без надобности. Так, Рахуг?
— У меня тоже родичи есть! — буркнул хузарин.
— Знаю, — кивнул Сергей. — Думаешь, что твоим родичам больше по вкусу придется: ты со ста гривнами или твое сушеное ухо у печенега на сбруе?
Кое-кто из варягов засмеялся, хотя ничего смешного в сказанном не было.
— Твоя правда, — кивнул Рахуг. — Быть посему.
— Все согласны? — Сергей оглядел товарищей.
Если у кого-то и были возражения, то он оставил их при себе. Духарев неплохо знал своих людей, но и они за это время успели узнать своего командира достаточно хорошо, чтобы не обманываться насчет «согласны — не согласны». Когда десятник Серегей этаким образом выдвигает челюсть да глядит исподлобья, лучше ему не перечить. Поскольку десятник кулачищем своим с удара волколюду-берсерку шею сломать может. Прецеденты были. Так что лучше язык за зубами держать. Глядишь, и зубы целее будут.
Собственно, Духарев именно такой реакции и ожидал.
Если чье мнение и интересовало Серегу, так только мнение Устаха. Но Духарев знал, что синеусый варяг с ним полностью согласен.
Серега поднял братину и через огонь протянул другу.
Устах принял, отпил:
— Быть посему, — повторил он слова Рахуга. И добавил: — Зароем — и Перунову клятву принесем! Чтоб языками не трепать.
Синеусый варяг осушил чашу, выплеснул в костер последние капли.
— Шуйка, — велел, — поди дозорного позови. И Чирка. Он с павшими сидит. Пусть подойдут ненадолго.
Через несколько минут тринадцать варягов собрались в шатре, где от такого количества народу сразу стало тесно. Устах торжественно сообщил раненым, что решил круг. Зажгли малый огонь, выложили круг обнаженными мечами, встали меж клинков (раненых поддерживали товарищи), соединили руки и произнесли слова клятвы. Все: и христианин Духарев, и иудеи хузары. Вера верой, а братство — братством.
Приметой выбрали каменного истукана. Отсчитали сто двойных шагов вниз по склону. Наметили место, подняли дерн, вырыли яму, закидали мешки. Лишнюю землю увезли и выбросили в реку. Дерн с травой положили аккуратно, речной водичкой полили, чтоб трава не подсохла.
«Интересно, — сумрачно размышлял Духарев, когда, закончив дело, они возвращались в лагерь, — придет ли кто из нас за этим кладом? Или отроет его какой-нибудь археолог лет через тысячу?»
На какой-то совсем коротенький миг ему даже захотелось вернуться обратно, в свой век. И стать таким археологом. Там, в мире самолетов и кругосветных круизов, он нашел бы, как с кайфом истратить подобное богатство. А здесь? Это просто засада какая-то, когда у тебя есть все, что можно купить. А то, чего нет, — и купить невозможно.
На перевернутом щите стояла деревянная братина с ручками в форме лосиных голов. В братине темнел хмельной мед, хранимый именно на такой случай.
Духарев палкой поворошил костерок, проводил взглядом взлетевший сноп искр.
— Что ж, братья, — произнес он неторопливо. — Давайте думу думать, что делать будем. Есть кому что сказать?
Все тут же поглядели на Понятку. По традиции первое слово после старшего принадлежало младшему. Понятко же — самый молодой. Да и за словом за пазуху обычно не лазил. Но сейчас с речью не торопился.
Неподалеку коротко взлаяла собачонка. На зверя, не на человека.
Понятко взял братину обеими руками, отпил.
— Что делать… — медленно, с достоинством произнес он. — Мало нас. Не убережем добытого. Еще одна такая схватка — и мы биты. Все врагу достанется.
— Ну, значит, и достанется, — флегматично отозвался Рагух. — Мертвым злато без надобности.
Устах и варяги постарше поглядели на хузарина неодобрительно: обычай нарушает.
— Дай! — Древлянин Шуйка почти выхватил чашу из рук Понятки.
— Точно хузарин сказал! — выкрикнул он. — Коли степняки наедут — и так и так погибель. А пронесет лихо — будем все на угрских иноходцах красоваться! В лучшую зброю облачимся! Хоромы построим княжьи! По пять жен заведем! Пировать станем денно и нощно! Мое слово: поделить все, а там — будь что будет! Лично я слово даю Перуну ноги кровью омыть, а рот набить золотом!
И Волоху — золотом! Пусть даст удачу! — Шуйка вскочил в азарте, расплескав мед. — Слышите меня, боги? Мое слово — крепкое!
— Сядь! Чего разорался? — сердито бросил древлянину Гололоб. — По воде звук далеко идет. Хочешь, чтоб тебя, окромя Перуна, еще и степняк услышал?
Шуйка сел, и Гололоб отобрал у него братину.
— Я против, чтоб злато с собой везти! — заявил он. — Степняк злато чует. Без злата безопасней.
— Ты что ж, братишка, выбросить его предлагаешь? — въедливо осведомился Рагух.
— Почему выбросить? Зароем в приметном месте. Вон хотя бы под взгорком, где истукан каменный. Как, братья?
И поглядел на своего десятника.
Духарев молчал. Ждал, как остальные отреагируют.
— Я свою долю зарывать не стану! — отрезал Щербина. — Может, тебе, Гололоб, деньги и не нужны, а у меня жена да сын с дочерью. Это что ж, я им даже гостинца не привезу?
— Щербина дело говорит! — поддержал Рагух.
— Надо же, — вполголоса сказал Устах Сергею. — Шуйка мой да Щербина, главные хузаровы нелюбезники, с твоим Рахугом одним голосом поют. А еще говорят, что злато людей рознит!
— Доли ваши! — сердито сказал Гололоб. — Хотите — забирайте. Только ежели отымут, так это уж ваша, а не моя забота. Я за вашу жадность биться не стану!
— Ты мне покажи того, кто у меня отымет! — тут же ощерился Рахуг. — Я его прям в брюхо стрелой попотчую!
«Дотрепались! — подумал Духарев. — Мое, ваше… Братчина, блин!»
Да уж, привалила удача!
Вспомнился Духареву Рёрех, учитель. Как ходил тот с дружиной в дальние земли, и удачно ходил: везли из набега столько, что аж из корабельных ларей сыпалось. А чем кончилось? Из всей дружины уцелели четверо. Да сам вождь, покалеченный пытками. И добыча, в землю зарытая.
Если кому и повезло от этого исхода, так это Сереге. Меч у него за спиной — из того клада. А главное: не обезножел бы после нурманских пыток Рёрех, не стал бы из военного вождя лесным ведуном. И не встретил бы его Серега Духарев, беглец бестолковый. И не стал бы Серега тем, кем стал. И все, что есть у него ценного: меч, доспех, уважение, жена, дом в граде Полоцке, конь ратный, — все силой да доблестью добыто, а не на рынке куплено. Конь, правда, сначала был именно куплен. На смоленской ярмарке. Но это сначала, а потом…
— Я своего не отдам! — ярился Рагух. — Мое — это мое! Все уразумели?
Машег похлопал его по спине, сказал что-то по-своему.
Понятко, способный к языкам, знавший и по-хузарски, и по-печенежски, оскорбительно засмеялся.
Рагух глянул на него злобно, сжал кулаки, приподнялся.
— А ну сядь, — негромко произнес Духарев, глядя на него в упор.
Хузарин тут же опустился на землю. Будто под коленки толкнули.
Духарев взял братину.
— Нечего попусту языками молоть, — веско сказал он. — Одной стрелой десятерых не побьешь, а сто гривен в пояс не спрячешь. Даже если в степи нас не перехватят, куда мы с таким богатством пойдем?
— Да хоть куда! — выкрикнул Шуйка.
И схлопотал по затылку.
— Цыть! — грозно сказал Устах. — Ты свое сказал.
— Ладно, деньги, — продолжал Духарев. — А утварь? Куда ты ее денешь? На киевский торг выставишь — так ее любой зоркий глаз опознает. И нас же в лихоимстве обвинит.
— А если к нам? — предложил Машег. — В Итиль. А еще лучше — в Саркел. Наши купцы такой товар с руками оторвут! Довезти бы только.
— Вот именно. — Сергей поставил братину на колено. — Далеко до вас. И степью.
— Да я один от Волги до Днепра ходил! — запальчиво воскликнул Рахуг. — Не верите, да?
— Верим, — сказал Устах. — Только ты как ходил: с добычей или пустой?
Рагух промолчал.
— Вот-вот, — продолжал синеусый варяг. — Злато притягивает. Это верно Гололоб сказал. Когда у тебя сумы пусты, а всего имения, что конь да колчан со стрелами, кому ты нужен? Так, Рахуг?
Хузарин опять промолчал.
Зато подал голос Шуйка:
— Слушай, Серегей, что-то я не понял про лихоимство! Это что ж, если воин добычу на базар выносит, а ему говорят, что он ее добыл не честью, а подло, так это ж — судное дело!
— Умник! — Понятко хлопнул древлянина по спине. — А судит кто? Игорь-князь!
— А мы — Свенельдовы люди! — сердито возразил Шуйка. — Воевода вступится — князь уступит.
— Может, и уступит, — кивнул Сергей. — За исключением одного случая…
— Какого? — тупо спросил Шуйка.
— Если этот товар не Игорю предназначен, дурная голова! — гаркнул Понятко.
Над костром повисло молчание. Ссориться с великим князем киевским никому не хотелось. Но и отдавать добычу тоже совсем не хотелось. Тем более такую. С этаким богатством каждый из варягов мог получить практически все, чего захотел. Кроме разве что княжьего стола. Но набрать свою дружину и сесть княжьим посадником в каком-нибудь городке — вполне. Или купить боевой корабль и двинуть навстречу приключениям, если на месте сидеть не захочется. Зарыть в землю такое будущее?..
Но, с другой стороны, ни один из варягов не был лишен здравого смысла. И понимал, насколько мал шанс довезти этакую кучу драгметаллов до безопасного места.
В общем, все молчали. Ждали, что скажет тот, кого они полагали самым удачливым в ватажке. Серегей…
— Значит, так, — заявил Духарев. — Все, кто хотел, свое слово сказали. А сделаем мы так. Золото и утварь с собой не повезем. Сомневаюсь я, что сумеем довезти. До Киева или до Саркела — все едино. Так что злато и утварь зароем здесь и место приметим. Серебро поделим, и каждый из своей доли переметную суму наполнит. Сколько это выйдет, Устах?
— Да гривен по сто, не меньше, — ответил синеусый.
— Тоже ведь деньги немалые, — заметил Духарев. — На вено [7]тебе, Шуйка, хватит. И на доспех тоже. И Щербине на пряники-мониста. Что же до злата… Будем живы да в силе — вернемся и заберем. А умрем, так мертвым оно без надобности. Так, Рахуг?
— У меня тоже родичи есть! — буркнул хузарин.
— Знаю, — кивнул Сергей. — Думаешь, что твоим родичам больше по вкусу придется: ты со ста гривнами или твое сушеное ухо у печенега на сбруе?
Кое-кто из варягов засмеялся, хотя ничего смешного в сказанном не было.
— Твоя правда, — кивнул Рахуг. — Быть посему.
— Все согласны? — Сергей оглядел товарищей.
Если у кого-то и были возражения, то он оставил их при себе. Духарев неплохо знал своих людей, но и они за это время успели узнать своего командира достаточно хорошо, чтобы не обманываться насчет «согласны — не согласны». Когда десятник Серегей этаким образом выдвигает челюсть да глядит исподлобья, лучше ему не перечить. Поскольку десятник кулачищем своим с удара волколюду-берсерку шею сломать может. Прецеденты были. Так что лучше язык за зубами держать. Глядишь, и зубы целее будут.
Собственно, Духарев именно такой реакции и ожидал.
Если чье мнение и интересовало Серегу, так только мнение Устаха. Но Духарев знал, что синеусый варяг с ним полностью согласен.
Серега поднял братину и через огонь протянул другу.
Устах принял, отпил:
— Быть посему, — повторил он слова Рахуга. И добавил: — Зароем — и Перунову клятву принесем! Чтоб языками не трепать.
Синеусый варяг осушил чашу, выплеснул в костер последние капли.
— Шуйка, — велел, — поди дозорного позови. И Чирка. Он с павшими сидит. Пусть подойдут ненадолго.
Через несколько минут тринадцать варягов собрались в шатре, где от такого количества народу сразу стало тесно. Устах торжественно сообщил раненым, что решил круг. Зажгли малый огонь, выложили круг обнаженными мечами, встали меж клинков (раненых поддерживали товарищи), соединили руки и произнесли слова клятвы. Все: и христианин Духарев, и иудеи хузары. Вера верой, а братство — братством.
Приметой выбрали каменного истукана. Отсчитали сто двойных шагов вниз по склону. Наметили место, подняли дерн, вырыли яму, закидали мешки. Лишнюю землю увезли и выбросили в реку. Дерн с травой положили аккуратно, речной водичкой полили, чтоб трава не подсохла.
«Интересно, — сумрачно размышлял Духарев, когда, закончив дело, они возвращались в лагерь, — придет ли кто из нас за этим кладом? Или отроет его какой-нибудь археолог лет через тысячу?»
На какой-то совсем коротенький миг ему даже захотелось вернуться обратно, в свой век. И стать таким археологом. Там, в мире самолетов и кругосветных круизов, он нашел бы, как с кайфом истратить подобное богатство. А здесь? Это просто засада какая-то, когда у тебя есть все, что можно купить. А то, чего нет, — и купить невозможно.
Глава девятая Русы
— Господин, мы их потеряли, — голос у гридня дрогнул. Он застыл, не поднимая глаз выше золоченого стремени, и не мог видеть, как ладонь всадника ласкает витую рукоять булавы. Один удар — и светлый затылок (шлем гридень держал в руках) превратится в кровавую кашу. Но всадник сдержался. Он умел смирять гнев. Вместо того чтобы ударить, он тоже снял шлем, погладил бритую загорелую голову, расправил влажный от пота чуб. Не выше уха у всадника — узкая полоса — шрам. И рука, расправлявшая поседевший чуб, тоже испещрена шрамами. Ее хозяин не любил рисковать попусту, но если уж выходило драться, то за щитами дружины не прятался.
Сейчас дружина стояла поодаль. Рядом был только один, лучший.
— Сказывал я те, батька: не хитри с хитрованами! — проворчал он.
— А ты? С одного лиса две шубы не снять. Ты своего Скарпи слушай больше — с сумой по миру пойдешь!
Варяжские усы говорившего были с густой проседью, а на концах крашены синим. Так же, как и у того, кого он назвал батькой.
— Молчи, Асмуд! — бросил старший.
Жеребец под ним заплясал, чуя настроение хозяина. Гнедая кобыла Асмуда недовольно покосилась на белого жеребца.
— Встань да говори толком! — прошипел всадник. — Лиса сбежала с нашим золотом?
— Не знаю. — Гридень медленно распрямился. — Их не было в уговоренном месте. Они ушли. След оборвался в Днепр…
— Переправились? — отрывисто спросил всадник.
— Скарпи сказал…
Высокий нурман в золоченых доспехах спрыгнул на песок, пошатнулся… Оказавшийся рядом разведчик-гридь сунулся поддержать, но нурман сердито его оттолкнул.
— Не девка, — грубо сказал он. — Не свалюсь.
И пошел к воде.
Наверху громко переговаривались по-нурмански хирдманы Скарпи, личная дружина княжьего боярина.
Славяне-разведчики, обнаружившие след, помалкивали.
Примерно в полутора стрелищах от берега стояли на якорях две большие боевые лодьи под полосатыми парусами. Там тоже интересовались происходящим на берегу, но нурмана в золоченых доспехах за высоким рогозом с кораблей видно не было.
Скарпи долго разглядывал примятые камыши. Потом повернулся, хватаясь за торчащие из земли корни, вскарабкался по сыпучему склону, толкнулся от подставленных под ногу ладоней и уселся в седло.
— Зови корабли, — бросил он одному из хирдманов.
Тот дважды отрывисто дунул в рог. Гнусавый низкий рев всполошил птиц. Захлопали тысячи крыльев. Разведчики, в большинстве — из охотников-полян, проводили улетающую дичь тоскливыми взглядами.
Лодьи снялись с якорей, развернулись к берегу…
— Хрунгельв, я оставлю тебе две сотни, десятерых следопытов и дюжину собак, — сказал нурман в золоченых доспехах тому, кто трубил в рог. — Разделитесь. Одни пусть идут вверх по течению, а другие — вниз. Но за оба отряда отвечаешь ты.
— А ты? — спросил Хрунгельв.
— А я переправлюсь на тот берег и сделаю то же самое. У этих черных крыс нет лодок. Далеко по воде они не уйдут. След будет.
Гридень перевел дух.
— Ну! — сердито поторопил всадник. — Продолжай!
— След мы нашли, — торопливо проговорил гридень. — На этой стороне и совсем близко. Только волки уже порвали лису.
— Какие еще волки? — взъярился всадник.
— Побили их, батька. На правом берегу, повыше Рачьего острова. Вся трава — в крови. И мешков не было. И хузар там тоже не было.
— Трава в крови! — фыркнул Трувор. — Сбежали они, шакалья порода!
— Не сбежали, — буркнул гридень. — Мы их нашли…
Полуденное солнышко до песка пробивало мелководье. Скарпи не понадобилось спускаться с береговой кручи, чтобы увидеть то, что под водой. Зрелище объеденных раками тел — не самое приятное. Но Скарпи, который своего первого врага уложил в четырнадцать лет, а к семнадцати уже потерял счет тем, кого убил, вид трупов не взволновал. Его интересовало другое.
— Вытащить и пересчитать, — распорядился он. — Определить, скольких не хватает. Пустить погоню по следу…
— По которому? — флегматично поинтресовался Хрунгельв. — Их три.
Скарпи задумался…
— Скарпи решил: главный — тот, что в степь уходит. В степи потеряться легче. Остальные — чтоб глаз отвести, — сообщил гридень. — Так, батька, он и велел тебе передать.
— А почем он знает, что они на тот берег не ушли? — вмешался Асмуд. — Может, их насады на реке ждали?
— Скарпи на тот берег тоже послал, — ответил гридень. — След искать. И Днепром… Он одну лодью вниз послал, а вторую вверх, к волоку. А еще тебе велел передать, батька, чтоб ты с дружиной прямо к чумацкому тракту шел. Ежели что — он сразу знать даст. А ежели ты решишь с лодьями и насадами в Царьград идти — ничего. Скарпи сам найдет злодеев и злато ромейское вернет.
Сейчас дружина стояла поодаль. Рядом был только один, лучший.
— Сказывал я те, батька: не хитри с хитрованами! — проворчал он.
— А ты? С одного лиса две шубы не снять. Ты своего Скарпи слушай больше — с сумой по миру пойдешь!
Варяжские усы говорившего были с густой проседью, а на концах крашены синим. Так же, как и у того, кого он назвал батькой.
— Молчи, Асмуд! — бросил старший.
Жеребец под ним заплясал, чуя настроение хозяина. Гнедая кобыла Асмуда недовольно покосилась на белого жеребца.
— Встань да говори толком! — прошипел всадник. — Лиса сбежала с нашим золотом?
— Не знаю. — Гридень медленно распрямился. — Их не было в уговоренном месте. Они ушли. След оборвался в Днепр…
— Переправились? — отрывисто спросил всадник.
— Скарпи сказал…
Высокий нурман в золоченых доспехах спрыгнул на песок, пошатнулся… Оказавшийся рядом разведчик-гридь сунулся поддержать, но нурман сердито его оттолкнул.
— Не девка, — грубо сказал он. — Не свалюсь.
И пошел к воде.
Наверху громко переговаривались по-нурмански хирдманы Скарпи, личная дружина княжьего боярина.
Славяне-разведчики, обнаружившие след, помалкивали.
Примерно в полутора стрелищах от берега стояли на якорях две большие боевые лодьи под полосатыми парусами. Там тоже интересовались происходящим на берегу, но нурмана в золоченых доспехах за высоким рогозом с кораблей видно не было.
Скарпи долго разглядывал примятые камыши. Потом повернулся, хватаясь за торчащие из земли корни, вскарабкался по сыпучему склону, толкнулся от подставленных под ногу ладоней и уселся в седло.
— Зови корабли, — бросил он одному из хирдманов.
Тот дважды отрывисто дунул в рог. Гнусавый низкий рев всполошил птиц. Захлопали тысячи крыльев. Разведчики, в большинстве — из охотников-полян, проводили улетающую дичь тоскливыми взглядами.
Лодьи снялись с якорей, развернулись к берегу…
— Хрунгельв, я оставлю тебе две сотни, десятерых следопытов и дюжину собак, — сказал нурман в золоченых доспехах тому, кто трубил в рог. — Разделитесь. Одни пусть идут вверх по течению, а другие — вниз. Но за оба отряда отвечаешь ты.
— А ты? — спросил Хрунгельв.
— А я переправлюсь на тот берег и сделаю то же самое. У этих черных крыс нет лодок. Далеко по воде они не уйдут. След будет.
Гридень перевел дух.
— Ну! — сердито поторопил всадник. — Продолжай!
— След мы нашли, — торопливо проговорил гридень. — На этой стороне и совсем близко. Только волки уже порвали лису.
— Какие еще волки? — взъярился всадник.
— Побили их, батька. На правом берегу, повыше Рачьего острова. Вся трава — в крови. И мешков не было. И хузар там тоже не было.
— Трава в крови! — фыркнул Трувор. — Сбежали они, шакалья порода!
— Не сбежали, — буркнул гридень. — Мы их нашли…
Полуденное солнышко до песка пробивало мелководье. Скарпи не понадобилось спускаться с береговой кручи, чтобы увидеть то, что под водой. Зрелище объеденных раками тел — не самое приятное. Но Скарпи, который своего первого врага уложил в четырнадцать лет, а к семнадцати уже потерял счет тем, кого убил, вид трупов не взволновал. Его интересовало другое.
— Вытащить и пересчитать, — распорядился он. — Определить, скольких не хватает. Пустить погоню по следу…
— По которому? — флегматично поинтресовался Хрунгельв. — Их три.
Скарпи задумался…
— Скарпи решил: главный — тот, что в степь уходит. В степи потеряться легче. Остальные — чтоб глаз отвести, — сообщил гридень. — Так, батька, он и велел тебе передать.
— А почем он знает, что они на тот берег не ушли? — вмешался Асмуд. — Может, их насады на реке ждали?
— Скарпи на тот берег тоже послал, — ответил гридень. — След искать. И Днепром… Он одну лодью вниз послал, а вторую вверх, к волоку. А еще тебе велел передать, батька, чтоб ты с дружиной прямо к чумацкому тракту шел. Ежели что — он сразу знать даст. А ежели ты решишь с лодьями и насадами в Царьград идти — ничего. Скарпи сам найдет злодеев и злато ромейское вернет.