Мазин Александр Владимирович. Владение (Дракон Конга - 2)

   Юбка хозяйки Владения состояла из нескольких слоев шелкового прозрачного газа с вплетенными в него золотыми нитями. Она доходила до щиколоток. Нижняя часть тела соххоггои - от черной кромки лифа, окутанная почти неразличимым прозрачным шелком, казалась приставленной к верхней, как будто принадлежащей другому телу.
   В Фаранге нет запретов на отсутствие или наличие одежды. Санти совершенно не стеснялся собственной наготы. Но в одеянии соххоггои было что-то, заставившее юношу опустить взгляд. Однако он снова поднял глаза, когда услышал шаги. Соххоггоя спускалась по ступеням. Золотые нити пришли в движение. Казалось, воздух вокруг ее бедер пронизан искрами. Это было по-своему красиво. Но вызвало у Санти неприятное ощущение, словно бы при нем совершалось кощунство. Впрочем, словами чувство свое он не смог бы выразить.
   Цок! Цок! Цок! - выбивали по мозаичному полу костяные каблучки. В наполненной страхом тишине звук их был оглушительно громким.
   Владычица подошла к лежащему юноше и остановилась. Санти больше не смотрел на нее - он смотрел в пол. Ему было жутко. Соххоггоя наклонилась. Край парчовой накидки лег на голову юноши. Холодные пальцы сжали его предплечье. С силой, неожиданной у такой хрупкой женщины, соххоггоя потянула вверх, и рука Санти инстинктивно напряглась.
   - Встань!
   Владычица произнесла это слово мягко. Настолько мягко, насколько позволял ее резкий голос. И Санти понял, что она всего лишь хочет помочь ему подняться.
   Будто ветер прошелестел по залу. Это из уст десятков людей одновременно вырвался воздух. Отныне никто из них не смел не то что ударить - грубо прикоснуться к юноше. Но Санти этого еще не знал. Он поспешно поднялся. Благодаря высоким каблукам глаза соххоггои и юноши оказались почти на одном уровне. Санти заглянул в них, и эти глаза уже не показались ему такими отталкивающими.
   - Ортран! - громко сказала соххоггоя. Высокий воин быстро приблизился.
   - Позаботься! - бросила ему соххоггоя и повернулась к Санти спиной.
   Рабы поспешно подхватили носилки, подбежали к ней. Владычица поднялась по ступеням, задевая их краем пурпурного плаща, и заняла место на троне. Важный слуга подскочил к ней, потянулся, набросил на колени плед, поставил под ноги атласную подушку.
   Соххоггоя подняла трость и ударила по плечу одного из рабов. Сильно ударила - на плече остался красный след. Трон подняли. Снова пять раз ухнул барабан, и Властительница покинула зал.
   Так Санти из пленника превратился в принца.
   Его поселили в сказочной башенке, предоставили полную свободу, более полную, чем та, которой пользовались остальные обитатели Владения. Никто от него ничего не требовал, никто ему не приказывал. Впрочем, Санти сам старался вести себя осторожно: любая свобода имеет границы, которые лучше не преступать.
   У юноши не было сомнений, по чьей воле он оказался здесь. Но ему оставалось только ломать голову над тем, для чего он понадобился Властительнице. Все, чем он отличался от других фарангских юношей, - его песни. Но и певец Санти здесь также никому не требовался. Может быть, спой он разок для обитателей Владения - им пришлось бы это по вкусу. Однако у юноши не было желания петь для них: слишком подчеркнутой казалась ему почтительность слуг и вежливость воинов.
   Легкие белые облачка неподвижно висели в небе. Дневное пламя солнца разбрызгивалось по крышам Дворца.
   "Как там отец? - подумал, переступая через порог, Санти. - Хорошо бы известить его".
   И все же Санти не хотелось бы так сразу покинуть замок. Иногда здесь страшновато, но Владение - чудесное место. А Дворец... Эх, хорошо бы найти кого-нибудь, кто побродил бы с ним по Дворцу! Может, сама соххоггоя? Но Владычица ни разу не говорила с ним со времени их первой встречи. Нет, чем дальше Санти здесь жил, тем меньше понимал, почему тут оказался. А впрочем, ему здесь нравилось. И это было - Приключение!
   * * *
   Вспахивая темно-голубую воду, трехмачтовое судно под снежно-белыми парусами вырвалось из пролива в просторы Межземного моря. Вслед за ним вышли три других корабля Самита.
   Дул ровный свежий ветер. Парусники карабкались наверх, подминали белопенные гребни. Борта их скрипели, палубы кренились от носовой качки. Приближался шторм, но суда шли на всех парусах. Они спешили отойти подальше от скалистых берегов, от изобилующих подводными скалами мелей.
   Мара стояла у самого носа, держась за ванты. Когда корабль соскальзывал с волны, белая пена захлестывала его почти до колен носовой фигуры, изображающей Морскую богиню. При этом ноги девушки едва не отрывались от палубы, а соленые брызги ливнем обрушивались на нее. Одежда ее была мокрехонька и прилипла к телу. Мара дрожала. Но не от холода - от наслаждения: вот так стоять перед раскачивающимся морем, глотать его воздух - и не бояться!
   Кто-то взял ее за руку.
   Мара оглянулась: рядом стоял Самит. На нем был блестящий кожаный плащ с откинутым капюшоном.
   - Иди вниз, девушка! - крикнул он ей в самое ухо. - Будет шторм!
   Мара помотала головой.
   - Я еще постою! - крикнула она в ответ.
   - Одну минуту!
   Матросы уже карабкались по реям - убирали паруса.
   - Смотри туда! - закричал Самит, показывая на небо справа от корабля.
   Мара подняла голову и увидела двух драконов. Медленно взмахивая крыльями цвета светлой бронзы, они летели на юг, навстречу надвигающейся буре.
   - Куда они? - крикнула Мара. - Разве они не боятся шторма?
   - Боятся! Но, думаю, на них всадники, которые знают, куда летят!
   Черная дымная туша бури навалилась на солнце и проглотила его. Тень ее упала на палубу, и сразу стало холодно. Особенно Маре в ее промокшей тонкой одежде.
   - Вниз! Вниз, девушка! - громко закричал Самит, увлекая конгайку к палубному люку.
   Крышка захлопнулась и отрезала грохот волн, низкий гул ветра. Остался только скрип корпуса и мерные удары в днище и борта. Полутемным узким коридорчиком, освещаемым раскачивающейся лампой, пробралась Мара к своей каюте, крохотной, шесть на пять локтей каморке, зажгла масляную лампу.
   Она сбросила с себя мокрую одежду и вытерлась. Подвесная койка поскрипывала, раскачивалась на тяжах. Мара взяла хрустальный флакончик с густым золотисто-коричневым маслом. Привычными, плавными и сильными движениями ладони она принялась втирать теплое масло в кожу груди, живота, бедер. Сладкий аромат вечерних цветов Конга наполнил крохотную каюту. Постепенно тело Мары становилось блестящим, розовело.
   Мара взяла другой флакон, поменьше, зажала между колен зеркальце и занялась своим лицом. Шторм снаружи свирепел. Судно болтало, и Маре пришлось одной рукой взяться за тяж койки. Когда очередная волна обрушивалась на корабль, корпус его издавал жалобный, протяжный стон. Мара первый раз оказалась в открытом море, тем не менее она отлично переносила качку. Ей даже нравилось, что койка ее раскачивается, будто качели, а стены каюты меняются местами с полом и потолком. Она немного опасалась, что может погаснуть светильник, но он лишь раскачивался на короткой поскрипывающей цепи. Волны били в борта, и звук этот напоминал удары по деревянной бочке огромной дубиной.
   "Если волны разобьют корабль? - думала Мара. - Нет, не может быть. Кораблей так много, и они так редко тонут от штормов. А северные суда самые лучшие... Нет, боги не допустят, чтоб я утонула! Они сделали меня красивой, чтоб я жила!"
   Мара с удовольствием представила, как сходит с корабля в Глориане и взгляды мужчин, всех мужчин вокруг, встречают ее...
   - Глориана! - прошептала она. - Руна, Орэлея...
   Названия северных городов были музыкой.
   "А этот Самит тоже влюбился в меня, - подумала Мара. - Хоть он и старик. Хорошо. Он богат, этот купец. Интересно, знает ли он о том маленьком отличии, что делает кое-кого из женщин Конга неприступными? Наверное, знает. Северяне - красивые! - Тут перед ней возникло лицо Нила. Ну, многие из них красивы!" - поправила она себя.
   Мара легла на спину. Низкий светло-розовый потолок раскачивался над ней. К сетке вентиляционного отверстия прилип белый пух. В каюте было жарко. Капельки пота крохотными росинками блестели на гладкой коже. Мара не стала одеваться. Если кто-нибудь войдет, пусть... посмотрит. Мара представила, как в каюту заглядывает Самит... Нет! Лучше кто-нибудь из матросов: "Госпожа не желает пообедать?" - "Нет, госпожа не желает!" И повернуться так, чтоб спина изогнулась, как у кошки, когда та поднимает хвост. А груди чтоб касались сосками ложа и казались сочными и тяжелыми, как золотистые плоды... Койка мерно раскачивалась под ней, и убаюканная Мара погрузилась в сон, тем более теплый и томный от того, что снаружи уже вовсю разыгралась буря.
   * * *
   Желтый корпус юкки стремительно разрезал голубую воду.
   - Держи вот здесь! - приказал кормчий.
   Санти изо всех сил вцепился в фал, натянувшийся, как струна, едва старик сдвинул румпель. Юкка почти легла бортом на воду.
   - Тяни же, тяни! - закричал Хорон. - Тяни, прободи тебя Тур!
   Санти всем весом навалился на фал, и юкка немного выпрямилась.
   - Молодец! - похвалил кормчий. - Еще немного - станешь заправским матросом!
   Санти покраснел от удовольствия. Казалось бы, что ему похвала какого-то "озерного капитана"? Однако ж приятно!
   - Хорон, - спросил юноша. - Говорят, ты плавал на настоящем морском корабле?
   - Плавал! - возмутился старик. - Я был кормчим военного корабля! - Он выплюнул за борт комок хурма. [Хурм - жвачка, слабый наркотик.]
   - И ты оставил море? - удивился Санти.
   - Оставил! Нет! Оно меня оставило! Гляди! - Хорон задрал безрукавку и показал длинный красный бугор шрама, пересекающий живот наискось от левого подреберья до выпирающей тазовой кости справа.
   - Ух-хо! - воскликнул Санти с уважением. - Чем это тебя?
   - Топор омбамту! - Хорон опустил безрукавку. - Как рубанул - все кишки наружу.
   - Как ты жив остался? - удивился юноша.
   - Кто знает? Самому невдомек. В себя пришел - вижу, что живот зашит. И боли нет. Через три дня, правда, прихватило - не дай тебе испытать!
   - И кто твой лекарь?
   - Лекарь? - Кормчий хихикнул. - Не поверишь! Кормчий мой младший. Его работа. Вот слушай!
   Шли мы тогда вдоль побережья. Обычный рейд. Видим - на горизонте судно. Омбамский трехмачтовик. Далеко. Ветер не наш. Думали - уйдет. Однако ж глядим - они к нам курсом фордевинд, на всех парусах. Должно быть, ум у них отшибло - напасть на сторожевик. Эти придурки, как травы своей напыхаются, уж ничего не соображают. Но дерутся - как демоны. Да. Так подошли они, крючья закинули и полезли. Нам же проще: пока они нас на абордаж брали, половины недосчитались. Арбалет, знаешь, с тридцати шагов лупит ого-го! Да, Полезли. Ну, мы их встретили что надо! Мы-то - в доспехах, а пираты - кто в чем. Рубились они, впрочем, знатно. На себе попробовал. Пока я одному полбашки сносил, другой меня топором и достал. Во здоровый жлоб! Кольчугу прорубил, брюхо мне распорол - только и увидел, как кишки наружу вываливаются. А тут еще по голове кто-то меня долбанул, прободи его Тур! И все же час мой еще не настал. Очнулся - брюхо зашито, как старые штаны. Кормчий мой младший постарался. И внутрь мне смолы чудодейственной засыпал. Не пожалел, пес черномордый, дай ему богиня удачи! Смола та - из Урнгура. Дороже золота! Эй, ты там, потрави шкот - ветер ослаб! Да. Ни горячки, ничего. Иному ножом ткнут - и нету. А я, вишь, еще плюхаюсь.
   - А во Владение как попал? - спросил Санти.
   - То - своя история, - старик порылся в сумке, достал комок хурма, тщательно разжевал и продолжил. - Взяла блажь сынка красноглазой, Муггана, Равахш его пожри, корабль свой завести. И чтоб кормчий у него настоящий был. Послали Ортрана. Знаешь его?
   Санти кивнул.
   - Приехал он в Фаранг. Начал искать. Да какой же кормчий по собственной воле море на эту яму променяет? Поболтался наш хольдец по тавернам - никто не желает. А тут подсказал ему один из добрых людей, что всё знают: есть, мол, человек. Кормчий не кормчий, а тебе подойдет. Я в ту пору совсем духом пал. Живой-то живой, да кто меня с таким брюхом в море отправит? А тут подходит ко мне здоровяк. Поначалу я думал: хочет по доброте кружку калеке налить. Он и впрямь - налил. Поговорили о том о сем. Да. Я-то сразу догадался, что он северянин. По оружию. У нас "звезда смерти" не в ходу.
   - "Звезда смерти"? - переспросил Санти.
   - Не видел, что ли? - удивился старик. - Шест такой, железом обитый, да шар стальной, шипастый, нацепи. Видел ты! Слуга его за Ортраном носит. Да. Поговорили. А тут он мне и предложил.
   - А ты что ж, не испугался? - спросил Санти.
   Он хорошо знал, что говорят о соххоггоях в Фаранге.
   - Чего уж мне было бояться! - отозвался старик. - Мне тогда все без разницы было. Да и деньги посулил немалые - командующему эскадрой впору. И какой-никакой - кораблик! - Хорон похлопал жилистой рукой по тонкому борту. - Красноглазому быстро надоело, да меня не гонят. Десятый год тут обретаюсь. Вроде сам по себе. Сам для себя.
   - Не страшно? - спросил еще раз Санти.
   - Нет. Сейчас, парень, - нет. Вот при прежнем-то Владетеле - бывало. Я его не застал, но говорили такое, что и не повторишь. Народу извел страсть. А как помер - соххоггоя все переиначила. Теперь почти как у людей. Если и замучают кого - за провинность. Этим уж сынок занимается - не госпожа. Сынок бы с папашей поладили. Но госпожа ему воли - хрен! Да я и ей не верю. Красноглазая есть красноглазая. Что у нее на уме? Себя вот возьми. Ты кто есть? Схваченный. Хуже раба. А она тебя держит - никто тронуть не смеет. Зачем?
   - Как - хуже раба? - удивился Санти.
   - Ну, раб - он свой. Деньги за него плачены. А схваченный вроде преступника. Хотя кто их разберет, красноглазых? Один у них порядок: ты хоб! Но платят хорошо. И нанятых не обижают. Кто б у них иначе служил? Убирай парус, парень! Ты вот во Дворце живешь, может, поболе моего знаешь.
   - А скажи, как отсюда в Фаранг весть подать? - осторожно поинтересовался Санти.
   - Эко ты! Никак! Разве что Ортран или Сихон, Начальники Страж, помогут. Но от них не жди. Они хозяйке пятки лизать готовы. Иной раз стыдно смотреть. Что золото с людьми сотворяет! Эй, эй! Кранцы-то, кранцы вывешивай!
   Юкка подошла к причалу, и Санти ловко набросил огон швартова на деревянный кнехт.
   - Спасибо, мастер! - поблагодарил он, вылезши на пирс.
   - Приходи, сынок! - отозвался Хорон. - Хоть кому я нужен в этом мире!
   * * *
   - Воины готовы, сирхар! Королева ждет!
   - Много ли воинов, Клет?
   - Три большие хогры, сирхар. Пешие.
   - Это ничего. Что донес беззаконник?
   - Идут, сирхар. Все.
   - Другие мне не помеха. Его одного боюсь.
   - О сирхар! Ты - боишься?
   - Мой страх - от бога, Клет.
   - А не обойдут, сирхар?
   - Нет. Пошевелю Лихо. Не сплоховали бы тонконогие!
   - Три большие хогры, сирхар! Почти войско!
   - На этого войско - в самый раз. Подай мой Хлыст, Клет. Плащ подай. Королеве скажи: иду! Пусть не ропщет. Три хогры! Одарю блаженством. Достойна. Жертва готова?
   - Как повелел.
   - Пусть ведут. Хаор Хаором, но и других умилостивить надо. Что за шум?
   - Воины радуются, сирхар!
   * * *
   Почти две сотни воинов, каждый рядом со своим пардом, выстроились на площади. Все солдаты Владения, кроме тех, кто занят в караулах. Солнце садилось. Полчаса назад прошел дождь, и воздух пах цветами и мокрой травой.
   "Две сотни - немного, - думала Нассини, пока рабы неторопливой рысцой несли ее паланкин вдоль замершего строя. - Но каковы! Каждый двадцати стоит!"
   Соххоггоя вглядывалась в лица и с удовольствием наблюдала, как смущенные воины опускают взгляд.
   "Каждого, каждого! - думала она. - Чтоб были верными. Чтоб были преданными! Золото - лишь золото. Золота мало. Помнить должны. Каждую минуту вспоминать. С благоговением. Любить должны. Жаждать. Бояться и надеяться..."
   Толпившиеся за воинами слуги вытягивали шеи, но мало что могли разглядеть за спинами солдат и широкими крупами пардов.
   Мугган, ехавший чуть позади матери, насупясь, глядел в ее обтянутый золотой сеткой затылок.
   "Все - ее! - думал он. - Хоть бы один - мой! Хоть бы один паршивец! Сука! Вертишь мною, будто я тупоумный хоб! Сука! Сука! Сука! Когда-нибудь я вспорю твое чрево! Бездонное подлое чрево! И затолкаю туда всю твою коллекцию!" Он представил, как будет выть соххоггоя, как будет кататься по заблеванному ковру, а он будет стоять и... А потом... Мугган не представлял, что будет, когда он сам станет Властителем, - все застилала пелена. Он вытер вспотевший лоб... И вдруг ему представилось: вот он есть, а ее - нет. И в груди стало холодно.
   "Сука! Сука! Сука! - кипел от бессильной ярости Мугган. - Даже выпустить кишки тебе не могу! А эти твои!.."
   Он с такой злобой уставился на ближнего воина, что того передернуло.
   "Мясо! Мясо! Любуйся! Все твои! Зато я любого могу взять на клинок! Любого! Все знают! И ты знаешь, сука! Я - соххоггой!" - и утешенный этой мыслью погладил парда между ушами. Зверь обрадовался нежданной ласке и довольно заворчал.
   Носилки миновали последнего, и из глоток воинов разом вырвался рев. Владычица благосклонно кивнула. Воины, слуги, рабы - все разом вздохнули. Добра соххоггоя - никого не накажут. Третий день никого не наказывают. С тех пор как появился новый схваченный, юноша с зелеными глазами. Тиха соххоггоя - недаром злобится красноглазый. Тиха. Задумала что-то. Ну, подай боги милость - не меня коснется. Так думал каждый. День миновал. У ночи свои заботы. Много еды, много веселья. Кто ценит каждый день жизни - тот веселится вволю. Завтра, быть может, некому будет.
   Мугган поднял парда на дыбы и погнал напрямик: через клумбы, через цветущие, искусно подстриженные кусты. Порыв ветра овеял Санти, когда всадник промчался в трех локтях от него. Ушка сердито рявкнула.
   Юноша ощутил, что на него смотрят, и поймал взгляд Нассини. Ласковый-ласковый. И вдруг, без всякой причины, пробрал его озноб. И он покрылся холодной испариной. А соххоггоя все смотрела на него, смотрела... Санти уж совсем было решился подойти к ней, но тут Владычица уколола палочкой спину носильщика, и паланкин двинулся.
   Санти потер ладонью шею. Вечер был теплый, а ему - зябко.