Медейрос Тереза. Проклятие королевы фей

   Элспет и отец Натаниэль, стоя поодаль, взирали на все это, раскрыв рты от изумления.
   Холли за свою короткую жизнь успела сполна насладиться низкопоклонством, но никогда еще ею не восхищались с таким детским восторгом. Она не могла понять странное поведение слуг. Они что, все ослепли?
   Совершенно сбитая с толку, девушка повернулась к Остину. Его лицо печально осунулось, но глаза искрились тайным весельем.
   — Позвольте представить вам мою жену, новую госпожу Гавенмора, леди… — остановившись, он оглянулся вокруг, словно убеждаясь, что поблизости нет никаких предметов, которые можно кинуть, — …Холли.
   От чарующей нежности его улыбки у Холли непроизвольно екнуло сердце. Она радостно рассмеялась.
   — Гвинет? Гвинет, это ты?
   Когда Остин услышал этот жалобный вопрос, его улыбка погасла, скрытая набежавшей тенью. Напряженная тишина опустилась на двор. Слуги расступились перед сгорбленной фигурой, появившейся из угловой башни и заковылявшей к Холли. Безрассудная бравада, какой лучник встретил прибытие гостей, испарилась.
   Старик прикоснулся дрожащей рукой к щеке девушки. — Гвинет? — повторил он. — Это ты?
   Холли заглянула в скрытые седыми бровями голубые глаза, которые можно было бы принять за родных братьев, глаз Остина, если бы их ледяной огонь не потускнел, заслоненный тенями прошлого. Изборожденное морщинами лицо старика обрамляла грива серебристых волос.
   Остин положил ему руку на плечо.
   — Нет, отец, это не Гвинет. Это моя жена.
   — Жена, — печально повторил отец, которого безвременно старили согбенная походка и дрожащий голос. Вдруг до Холли дошло, что старик не просто эксцентричен; он сошел с ума.
   Тревожный взгляд Остина не был обращен к отцу, он не отрывался от лица Холли. Ее супруг, судя по всему, опасался, что она каким-либо грубым словом обидит несчастного старика.
   Холли схватила холодную руку старца, согревая ладонями иссохший пергамент его кожи.
   — Меня зовут Холли, сэр, — сказала она, одаряя его ласковой улыбкой. — Если вы позволите называть вас отцом, возможно, со временем вы станете считать меня своей дочерью.
   Посмотрев поверх поникшего плеча старика, Холли встретилась взглядом с Остином, и в глазах мужа она увидела такую боль, что у нее защемило сердце.
   — Да, наш господин хитрый, это точно. Напугал нас всех до полусмерти, заявив, что отправляется завоевывать руку самой красивой девицы во всей Британии. Надрала бы я ему уши, как в детстве, если бы он не был тяжелее меня на пять стоунов. Вообще-то будет причина, я и сейчас их ему надеру!
   Холли, следовавшая за Винифридой, женой Эмриса Аб-Мэдока, по полутемному сплетению коридоров, ведущих к ее спальне, не стала говорить маленькой женщине, что той пришлось бы взобраться на стул, чтобы дотянуться сэру Остину до подбородка, не говоря уж об ушах. Выцветший лен ее волос выдал бы то, что она является матерью Кэри, даже если бы Холли не была свидетелем того, как Винифрида целовала оруженосца и трепала его за щеки, отчего его светлая кожа залилась смущенным румянцем. Женщина чирикала, как воробей, но по тесным сводчатым коридорам она летала, словно юркий упитанный сизый голубь.
   Холли была благодарна своей болтливой спутнице. Элспет и отец Натаниэль задержались у огня на кухне, чтобы угоститься жарким, от одного вида которого переполненный желудок Холли протестующе забурлил, и девушка предпочла слушать щебетание служанки и не думать о ее безрадостном будущем в качестве супруги сэра Остина.
   — Наша семья уже много поколений служит у Гавенморов. Мой Эмрис у нашего господина управляющий, но всеми ключами заведую я.
   Они начали подниматься по каменной винтовой лестнице, и слова служанки подтвердило тихое позвякивание.
   — А как же отец сэра Остина? — спросила Холли. — Я не могла не заметить, что вы все называете своим господином не отца, а сына.
   Печально покачав головой, Винифрида постучала себя пальцем по виску.
   — У старого нашего господина с головой не все в порядке — с тех самых пор, как умерла его жена. Половину времени он проклинает короля, а вторую бродит по замку, разыскивая свою возлюбленную Гвинет.
   — Как печально, — ответила Холли, подумав, что и ее отец мог бы пасть жертвой порожденного горем безумия.
   Казалось, и сам Каер Гавенмор погрузился в траур. Холли привыкла к широким коридорам и светлым просторным комнатам замка Тьюксбери. Закрытые ставнями окна и узкие бойницы этой цитадели злобно взирали на нее из темноты. Свисающая со светильников паутина, приводимая в движение малейшим дуновением, колыхалась, словно изъеденная молью вуаль.
   Мать Кэри сальной свечой освещала дорогу по неровным каменным ступеням, и каждый раз, когда огонек вздрагивал, у Холли перехватывало дыхание от страха, что следующий порыв сквозняка оставит их во тьме. К ее огромному облегчению, Винифрида, поднимаясь по винтовой лестнице, уходящей во мрак, защищала огонек рукой.
   Затхлый воздух прорезал женский стон, негромкий и проникнутый болью. Холли застыла на месте, чувствуя, как встают дыбом стриженые волосы у нее на голове.
   Винифрида, обернувшись через плечо, весело улыбнулась, заверив Холли, что ее воображение в очередной раз взяло верх над здравым смыслом. Прижав ладонь к бешено стучащему сердцу, девушка усилием воли заставила ноги продолжить подъем, с нетерпением ожидая услышать объяснение Винифриды, что это просто ветер воет в выветрившейся щели в каменной кладке.
   — Не обращайте внимания на этот звук, дитя мое. Это всего лишь бабушка нашего господина.
   — Его бабушка? Она еще жива?
   Холли испуганно оглянулась вниз, пытаясь мысленно подсчитать возраст этой женщины. Литературой, особенно поэзией, она увлекалась с упоением, но строгий наставник объявил ее ничтожный умишко непригодным для математики, науки мужчин.
   Винифрида небрежно махнула рукой.
   — Да нет, конечно же. Бедняжка выбросилась из окна башни, после того как супруг запер ее там за то, что она заигрывала с менестрелем, — она многозначительно подмигнула. — Говорят, ее толкнуло на это отчаяние, но я точно скажу: это была скука. В конце концов, десять лет — это слишком большой срок, чтобы довольствоваться обществом лишь самой себя.
   Холли все еще размышляла над этими мрачными словами, когда они, завернув за угол, были оглушены звоном цепей. Девушка заткнула уши и опустила руки только тогда, когда гул затих, превратившись в призрачное эхо.
   Сглотнув комок страха, сдавивший ей горло, она с надеждой повернулась к Винифриде.
   — Незакрепленная цепь подъемного моста? Летучие мыши, проникшие на колокольню?
   Винифрида покачала головой, печально цокнув языком.
   — Это невеста прапрапрадедушки нашего господина. Холли не требовалось быть Пифагором, чтобы подсчитать, жива ли еще эта дама из рода Гавенморов.
   — Мне кажется, эта женщина не скончалась мирно в своей постели, — тихо вымолвила она.
   — Это уж точно. По приказу старого Карадавга Гавенмора ее сожгли живьем во дворе замка, — голос Винифриды понизился до заговорщического шепота. — Он утверждал, что она была ведьмой, но, говорят, бедная девчонка неосторожно показала ножку, забираясь в носилки.
   Ну вот, мы и пришли! Я приказала служанкам приготовить вашу комнату.
   Распахнув массивную дубовую дверь, она подтолкнула Холли внутрь. Уткнувшись подбородком в грудь, служанка тихо рассмеялась.
   — Не обращайте внимания на Белую Даму, дорогая. Обычно она никого не беспокоит, ну, разве что в полнолуние.
   Произнеся эти сомнительные слова утешения, Винифрида захлопнула дверь перед носом Холли. Некоторое время девушка ошеломленно смотрела на дверь, боясь повернуться и увидеть с нетерпением ожидающее ее привидение, тянущее к ней костлявые пальцы, выпачканные в могильной земле. Она давно уже слышала, что валлийцы очень суеверны. Теперь она поняла почему.
   — Спокойно, Холли, — прошептала она, заставляя себя повернуться лицом к комнате.
   Оранжевая луна с любопытством заглядывала в стрельчатое окно в противоположной от двери стене. Холли зажала ладонью рот, сдерживая крик. Она не смогла бы ответить, чего боялась больше: ночного визита Белой Дамы или одного из кровожадных предков своего мужа.
   Мерцающий светильник весело освещал комнату, издеваясь над страхами Холли. На низком комоде стояла миска с горячей водой, а рядом с ним лежало льняное полотенце. Скудные пожитки девушки были аккуратно сложены в углу. Фрески на потолке выцвели и облупились, но местами можно было разобрать умиротворяющие пасторальные сцены, изображающие пасущихся овечек. Складки шелкового балдахина скрывали кровать, при виде которой Холли печально вздохнула. Казалось, в комнате был специально создан уют, призывающий путешественника отдохнуть.
   Девушку тянуло уступить этому зову. «А почему бы и нет?» — спросила она себя. В конце концов, муж ясно дал ей понять, что не стремится делить с нею ложе. Что предпочитает воспоминание о прекрасной даме, встреченной однажды в парке, плоти и крови своей жены. Холли видела глаза Остина, когда он любовался таинственным свидетельством любви, по сравнению с которым ухаживания ее собственных воздыхателей казались лишь бледными тенями чувств. Возможно, муж будет терпеть ее, испытывая к ней добрую привязанность, но сердце его принадлежит таинственной возлюбленной.
   Отмахнувшись от нелепого приступа меланхолии, Холли стянула через голову платье и рубашку и освободила грудь, с облегчением подставляя ее ночному ветру. Добавив капельку драгоценной смолы мирры в воду, она отмыла волосы от пепла, вымыла лицо и тело, затем, достав зеркальце, окинула внимательным взглядом разделенное трещиной отражение.
   Она была готова поклясться, что блестящие шелковистые волосы уже выглядят не так ужасно. Холли провела языком по зубам. Краска определенно начала с них сходить. Надо будет утром послать Элспет и отца Натаниэля в лес за каштанами. Вздохнув, Холли отложила зеркальце. Она начинает чувствовать себя разделенной надвое, как и ее отражение: с одной стороны, отрадно, что ей удалось избежать домогательств мужа, в то же время его безразличие оскорбительно.
   — А чего ты хочешь вообще? — спросила себя Холли, направляясь по мягкой медвежьей шкуре, устилающей пол вместо ковра, к кровати. — Чтобы он сорвал с тебя маску, узнал твои душевные совершенства и признался в вечной любви?
   Так и не ответив на этот вопрос, она скользнула под хрустящую льняную простыню, упиваясь забытым ощущением чистоты и покоя. Холли уткнулась лицом в пуховую подушку, не позволяя себе думать о самом сокровенном: что, если Остин сорвет с нее маску и ничего не найдет под ней?
   Утром Холли отправилась на берег реки, где, по словам Эмриса, находился Остин, чтобы выяснить у мужа, имеют ли под собой основание жуткие рассказы Винифриды.
   Во рту у нее больше не было ставшего привычным привкуса углей очага. Проснувшись, Холли обнаружила, что зудящее покраснение кожи превратилось в обожженный багрянец, который, несомненно, оттолкнет любого мужчину, предпочитающего благородную даму молочнице. Поэтому она решила больше не мазать сажей верхнюю губу.
   Подойдя к обрыву, Холли увидела мужчину, сидящего на камнях перед хрустально прозрачной заводью. Он был без камзола и без рубахи. Воздух уже прогрелся, и бронзовая кожа блестела от пота. Холли ощутила, что у нее самой при виде мужчины на лбу выступила испарина. Она замахала рукой, привлекая к себе его внимание.
   Должно быть, камешек сорвался у нее из-под ноги, так как человек обернулся. Запоздало заметив, что у него нет ни бороды, ни усов, Холли устыдилась того, что ее застигли разглядывающей незнакомого мужчину, и поспешила спросить:
   — Прошу прощения, сэр, мне сказали, я могу найти здесь сэра Остина…
   Она обомлела, и вместо слов с ее уст сорвался беззвучный выдох. Мужчина вытер лицо, и Холли обнаружила, что вся ее жизнь была сплошным безжалостным обманом.

13

   Первыми детскими воспоминаниями Холли были излучающие любовь лица родителей, склонившиеся над ее колыбелью.
   — Только посмотрите на мамочкину хоро-о-о-ооо-шенькую девочку, — сюсюкала мать, проводя пальцем по шелковистому локону.
   — Папочкин драгоценный ангелочек, — вторил ей отец, щекоча атласную кожу Холли до тех пор, пока малышка не вознаграждала его радостным смехом.
   Скоро к ним присоединилось множество других лиц, нежно взирающих на девочку, горя нетерпением ущипнуть ее розовые щечки, потрогать пуговку носика, ткнуть пальцем в пухленький животик. Мать ни за что не соглашалась пеленать Холли, как было принято, заявляя, что прятать такие прекрасные ручки и ножки — это вызов искусству Творца.
   Завершая каждый ритуал восхищенного поклонения, мать Холли торжественно вопрошала гостей:
   — Скажите, разве наша Холли не самое прекрасное создание, когда-либо сотворенное господом богом?
   Гости благоговейно соглашались, склоняясь над колыбелью, кудахтая и сюсюкая в надежде увидеть улыбку на розовом личике малышки.
   — Лжецы, — пробормотала Холли, пятясь от стоящего внизу обрыва мужчины. — Все лжецы! Низкие лжецы!
   Искрящиеся голубизной глаза мужчины прищурились в изумлении.
   — Миледи? В чем дело? Что-то случилось?
   Опустив льняное полотенце, он обнажил мускулистую грудь, на которой темнели влажные завитки волос. Холли слишком хорошо помнила, какова на ощупь эта жесткая поросль. Мужчина шагнул по направлению к ней.
   Холли вскинула руку, останавливая его, и он застыл на месте, словно почувствовав, что любое неосторожное движение с его стороны может привести к непредсказуемым последствиям. Таким, как, например, прыжок с обрыва в стремнину реки.
   Воздыхатели обманывали Холли. Отец обманывал ее. Даже мамочка обманывала ее. Она не может быть самым прекрасным созданием, когда-либо сотворенным господом богом, пока на свете есть сэр Остин Гавенмор.
   Его красота была не смазливой слащавой личиной Эжена де Легге и даже не мальчишеским очарованием его оруженосца. Это была мужественная красота, мрачная и неотразимая, внушающая трепет и поклонение.
   Густая косматая борода исчезла, перестав скрывать волевой подбородок, раздвоенный дьявольской ямочкой. Исчезли и колючие усы, обнажив чувственный изгиб губ, высеченных мастером-ваятелем для радостей поцелуев, других наслаждений, о которых Холли приходилось только догадываться.
   Она наивно предполагала, что по возрасту Остин ближе скорее к ее отцу, чем к ней, но острое лезвие сбрило десятилетия. Более глубокой раны Остин не смог бы нанести, даже если бы воткнул кинжал в сердце Холли.
   Схлынувшая с лица краска выдала ее потрясение, так как Остин обеспокоенно взглянул на девушку.
   — Вы больны, миледи?
   Да, больна! Ее терзает собственная глупость. Мучит подлое предательство собственного сердца. Слепит ярость, одновременно нелепая и несправедливая.
   Холли захотелось броситься на позолоченную лучами солнца грудь мужа и заколотить по ней кулаками. Ей захотелось обхватить ладонями влажные выбритые щеки Остина и привлечь к себе для долгого жадного поцелуя в губы, таящие в себе манящее очарование.
   Для того чтобы никаким своим действием не выдать охватившего ее безумия, Холли стремительно повернулась к Остину спиной. Но, даже до боли зажмурившись, она не смогла прогнать стоящий перед глазами образ рыцаря с развевающимися от ласкового ветерка, дующего с реки, темными густыми волосами, оттененными лазурью неба.
   Остин взглянул на хрупкие плечи жены и ощутил, как его захлестнула волна раскаяния. Казалось, тронь ее пальцем, и она рассыплется на мельчайшие частицы, которые унесет ветер. Как бессердечно он поступил! Перед тем как бриться, ему следовало бы подумать, что злополучная красота его лица лишь острее заставит девушку почувствовать свое уродство.
   Остин тихо приблизился к Холли, словно ощутив Упрек при виде ее беззащитного, покрытого вьющимся пушком волос затылка. Он положил было руку ей на плечо, но девушка испуганно отпрянула от него.
   Пальцы Остина повисли в пустоте.
   — Простите, миледи. Я и в мыслях не имел обидеть вас.
   Холли стремительно обернулась к нему. На одно короткое мгновение ее сверкнувшие глаза и вспыхнувшие щеки заставили его забыть про остриженные волосы и потемневшие зубы.
   — Тогда что же было у вас в мыслях, сэр? Вы намеревались сжечь меня живьем во дворе замка? Соскоблить с каменных плит под северной башней мои размозженные останки? Или заточить в подземелье?
   Остин протянул было руку, собираясь почесать бороду, но тотчас же опустил ее, прикоснувшись к гладкому подбородку.
   — Значит, Винни успела познакомить тебя с историей семейства Гавенморов?
   — Только лишь с наследственной тягой мужчин вашего славного рода или убивать своих жен, или доводить их до самоубийства. Интересно, сколько времени пройдет до того, как и моя неприкаянная душа будет бродить по коридорам Каер Гавенмора, шурша венком из высохших колокольчиков, и стонами предостерегая очередную жертву, которая удостоится чести стать хозяйкой замка?
   Остин вздрогнул, мысленно представив себе это. Ему, как никому другому, было известно, насколько жуткими могут быть завывания Холли.
   — Можешь не беспокоиться за себя. Все те несчастные случаи явились следствием преступлений, совершенных…
   Он осекся, осознав, что его необдуманные слова полны колкостей, которые заново разбередят душевные раны Холли.
   Но было уже поздно. Без защиты маски из бороды и усов лицо предательски выдало Остина.
   — В порыве страсти? — тихо спросила Холли. — Из ревности? — Она посмотрела ему прямо в глаза, но ее прекрасные сияющие глаза тут же потухли. — В таком случае, сэр, я с облегчением думаю, что вам эти чувства будут совершенно чужды.
   Развернувшись, она направилась к замку, прикрываясь щитом оскорбленного достоинства. Остин проводил ее взглядом, чувствуя, как сердце его терзает щемящая боль.
   Поглощенный своими мыслями, он не услышал, как по тропинке от реки к нему поднялся Кэри с нанизанной на прутик рыбой в руке.
   — Слушай, парень, ты тут не видел сэра Ос… — Рыба шлепнулась на землю. — Боже милосердный, что вы сделали, мой господин?
   — Показал себя бесчувственной скотиной, — рассеянно ответил Остин, откладывая кинжал и полотенце, чтобы взять с камня свою рубаху. — Разбил на мелкие осколки нежное сердце своей супруги.
   — Неужели это так просто, сэр? — Кэри вытер со щеки Остина остаток мыльной пены. — Да, я успел начисто забыть, какой вы красивый. Ни одна женщина не устоит перед вами!
   Рыцарь потрепал его по подбородку.
   — Моя красота всегда притягивала ко мне женщин, которых я пытался избегать. Кэри печально вздохнул.
   — Ах, эти красавицы! Нежные создания с изящными белоснежными ручками и сочными алыми губками, жаждущими…
   Он тряхнул головой, отгоняя манящее видение.
   Остин натянул поверх рубахи алый камзол.
   — Теперь, когда я женат и защищен от подобных искушений, я решил, что можно и побриться. Кэри фыркнул.
   — Не позавидуешь той несчастной шлюхе, которая вызовет гнев вашей жены. Девчонка, несомненно, ощиплет ее так, что у той станет еще меньше волос, чем… — Он опустил взгляд. — Простите.
   Остин, достав драгоценную память о свидании в залитом лунным светом парке, которую с тех пор носил у самого сердца, задумчиво взглянул на нее.
   — Моя жена очень странная женщина. Похоже, она не из ревнивых. Она словно не считает себя достойной верности. — Не в силах прогнать образ Холли, убегающей от него, он рассеянно стиснул кулак, комкая сокровище. — Когда я открыл ей, что мое сердце принадлежит другой…
   — Вы действительно сделали это? Вы что, сошли с ума? Женщины не ценят искренность. Остин нахмурился.
   — Солгать ей было бы бесчестно. А если бы я не сказал ей правду, она скорее всего решила бы, что я считаю ее… — настал его черед потупить взор, — внушающей отвращение.
   — А теперь вы хотели бы забрать свои слова обрат но, так?
   Остин пожалел, что у него нет бороды, которая бы скрыла разлившуюся по лицу краску. В делах сердечных у него не было иного выбора, как склониться перед умудренностью Кэри. Чтобы избегать осложнений, способных помимо его воли задеть душу, Остин предпочитал покупать удовольствия. Доводить женщину до трепетного экстаза он научился, едва достигнув отрочества, но ухаживать он не умел совершенно. В звонкой монете всегда было достаточно убедительности, чтобы женщина стала покорной и ласковой.
   — Если ты намекаешь на то, чтобы я восхвалял ее добродетели слащавыми стихами, так этого не будет, — проворчал Остин. — Пусть лучше она пронзит меня моим собственным мечом, но тот позор больше не повторится.
   Рассеянно подняв кинжал, Кэри постучал по его рукоятке, словно обдумывая, как лучше всего его господину проявить знаки внимания.
   — Женщины, особенно молодые невесты, любят получать подарки. И они обожают суетиться вокруг своих мужей, пользуясь для этого любым предлогом. Подарите жене что-либо в знак внимания. Дайте ей зашить что-нибудь из вашей одежды.
   — Зашить? Но у меня нет рваных вещей. Со всем этим прекрасно справляется твоя мать…
   Вскрикнув, Остин отскочил в сторону, так как Кэри ткнул его в бок кинжалом, распоров шов камзола и едва не задев ребра. Рыцарь изумленно уставился на своего оруженосца.
   — Что ты пытаешься сделать? Доставить ей удовольствие, позволив штопать мои штаны?
   — Это только в самом крайнем случае. Уверен, у вас наберется приличная куча вещей. — Кэри хлопнул его по плечу. — Подумайте сами, сэр. Уродливой девчонке вроде нее никто и никогда не оказывал знаков внимания. Готов поспорить, потребуется лишь несколько милых безделушек, чтобы завоевать ее расположение.
   Холли в бессильной ярости взирала на подарки Остина.
   Бежав с обрыва, от прекрасного незнакомца — ее мужа, девушка провела несколько часов, неприкаянно бродя по замку, избегая лишь окутанной тенями лестницы, уходящей спиралью на верх проклятой башни. Дважды ей казалось, что позади нее раздаются шаркающие шаги, но, стремительно обернувшись, она никого не замечала. Возможно, это всего лишь крысы, с горечью думала Холли, или плод ее разгулявшейся фантазии.
   Удалившись после полудня к себе в комнату, она обнаружила на сундуке серебряный поднос, на котором лежали подарки: крошечный кинжал размером не больше мизинца Холли с красивой резьбой на рукоятке; оловянная коробочка со свежесрезанными травами, от запаха которых у девушки защекотало в носу; шелковая вуаль, настолько прозрачная, что, казалось, соткана она была из паутины.
   Поочередно поднимая с подноса подарки, Холли внимательно оглядела их.
   — Вуаль, чтобы избавить моего господина от необходимости созерцать мое лицо. Травы, чтобы заглушить отвратительный запах, исходящий из моего рта. И игрушечный кинжал, чтобы чистить гнилые зубы. Какая предусмотрительность.
   Раздался стук в дверь. Холли направилась к ней, держа наготове зубочистку, словно это был смертоносный кинжал. Больше всего на свете ей хотелось сейчас пронзить бесчувственное сердце своего мужа.
   На пороге под грузом вороха одежды качалась Винифрида. С трудом подойдя к кровати, она, облегченно охнув, вывалила на нее свою ношу.
   — Это от нашего господина, миледи. Он вспомнил, ваш отец хвастал, что вы неплохо орудуете иголкой с ниткой.
   — Неплохо? — ядовито повторила Холли. По всей Англии ходили легенды о том, что она может пришить своему ухажеру язык к подбородку, прежде чем тот закончит изливать признания в вечной любви. — Благодарю, Винифрида, — натянуто произнесла она, выпроваживая маленькую женщину за дверь.
   Обернувшись, Холли окинула гневным взглядом кучу тряпья, радуясь тому, что новый порыв раздражения раздует тлеющие угли ее ярости.
   — Мужское тщеславие безгранично! Подумать только! Должно быть, он считает, что это высшая милость: исколоть все пальцы, восторгаясь тем, что я угождаю ему!
   Выхватив из кучи одежды алый камзол, она скрутила его так, словно это была шея Остина. Ей в нос ударил до боли знакомый запах. Холли уткнулась лицом в ткань, глубоко вдыхая пьянящий аромат его кожи и свежей мяты.
   Из ее груди вырвался стон отчаяния. Она опустилась на колени на медвежью шкуру, продолжая сжимать камзол.
   Да, как посмеялся бы над нею сейчас отец Натаниэль! Сколько раз он одобрительно скалился при виде того, как Холли с насмешкой взирает на какого-нибудь бедолагу, единственное преступление которого состояло в том, что он позволил своему сердцу увлечься взмахом шелковистых ресниц и пухлыми губками.
   Однако саму ее пленили глубокая ямочка на волевом подбородке да изгиб подобно изогнутому луку губ.
   С уст Холли сорвалось всхлипывание, смех напополам со слезами. Даже сейчас она лжет самой себе. В действительности впервые сэр Остин очаровал ее еще на турнире, где он показал свою доблесть. По дороге в Гавенмор она вела себя как отвратительная непослушная девчонка, однако он вместо того, чтобы заслуженно наказать ее, был само терпение и сострадание.
   Он отказался от своей свободы, от надежды на будущее с любимой, чтобы жениться на совершенно незнакомой девушке и заботиться об отце, настолько подавленном горем, что он даже не в силах полностью оценить принесенную сыном жертву. Странно, но даже верность, хранимая Остином своей таинственной возлюбленной, не столько причиняла Холли боль, сколько восхищала ее.
   Девушка потерлась щекой о поношенную ткань камзола, сознавая, что она запуталась в паутине собственной лжи. Еще недавно она могла пленить сердце такого доблестного рыцаря, как Остин, стоило ей только поманить его изящным пальчиком. Но теперь руки ее выглядят как у крестьянки, с этими безжалостно остриженными ногтями, а сердце Остина принадлежит другой женщине. Отец слишком поздно предостерег ее о том, к каким последствиям может привести ее своенравие.