Медведев Валерий Владимирович. Непохожие близнецы

   - А чего тут непонятного? Не стоишь ты шести тысяч. "Москвич" стоит, а ты нет.
   - А при чем здесь "Москвич"?
   - А при том, сам же говорил, что твой отец завтра должен выкупить в магазине свой "Москвич", - сказал горячо Тулькин. - Если твой отец выкупит тебя в первую очередь, то он останется без денег, и у него пропадёт очередь на машину, а если он выкупит сначала машину, то ты не пропадёшь, ты же сам написал, что находишься в безопасном месте.
   - Значит, ты думаешь, что они сначала выкупят машину?
   - Конечно, машину, а потом займут денег и выкупят тебя.
   - Что же, я должен на этом кладбище неизвестно сколько торчать? (Тулькин продолжал сидеть где-то там, уже в темноте, и сопеть.) А ты знаешь, - сказал я, - как неприятно здесь сидеть?
   - Тогда нечего заламывать за себя такую цену! Хочешь прославиться, сегодня же запроси рублей пятьдесят за себя, и хватит.
   - То говорил, я мало запросил, теперь - много... А почему пятьдесят?
   - Хватит с тебя, - объяснила мне темнота голосом Тулькина.
   Я обдумал предложение Тулькина и сказал:
   - Ни за что! Надо мной же будут все ребята смеяться, что меня только за пятьдесят рублей выкупили... Сына Кеннета Янга за большой выкуп, написано, выкупили. Я думаю, что большой выкуп - это тысяч шесть.
   - Твой отец не Кеннет Янг, и ты не его сын, - сказал Тулькин. - У них свои цены, у нас свои...
   - Неужели им жалко заплатить за меня шесть тысяч рублей? - простонал я вслух.
   - Ну ладно, Завитайкин, не расстраивайся... Сейчас я напишу ещё одно письмо, - сказал Тулькин. - Мы тебя в этом письме уценим, и твои родители тебя, может быть, выкупят. - Тулькин зажёг фонарик, снял перчатки и вытащил из кармана пиджака блокнот и вечное перо.
   - Чтоб меня уценивать!.. - сказал я. - Да ни за что на свете!
   - Пятьдесят! - предложил Тулькин.
   - Шесть тысяч! - сказал я. - Я эту цену для Тани назначил. Чтобы она знала, что я чего-то стою.
   - Пятьдесят! - сказал Тулькин. - И ни копейки больше!
   - Пять тысяч шестьсот! - сдался я.
   - Пятьдесят! - повторил упрямо Тулькин. - Раз - пятьдесят! Два пятьдесят! Три - пятьдесят! (Я не согласился.) Всё, - сказал Тулькин. - Я выхожу из этого дела! Таскать по кладбищу доплатные письма! Ещё ноги переломаешь!
   - И выходи! - сказал я. - Пожалуйста! Не заплачу! Выходи!
   - Сам себя воровал! Сам письма писал! Сам их и подбрасывай! Знал бы, лучше телек бы смотрел.
   - И без твоей помощи подброшу!.. Телевизирь несчастный.
   - А ты!.. А ты... - заорал Тулькин. - Ты... уцененный Ромео и Джульетта! - И здесь Тулькина как будто прорвало - как он меня только не называл: и ливерной колбасой, и эскимо на палочке, и магазинным холодцом.
   А я всё время повторял спокойно только одну фразу:
   - Если ты и вправду смелый человек, развяжи мне руки и повтори ещё раз, что ты мне сказал!
   Но Тулькин всё-таки продолжал поносить меня изо всех сил. И тогда меня вдруг осенило, и я подумал: с похищением, конечно, всё пропало, не бывать моему портрету в "Неделе", но появилась надежда прославиться по-другому... Это была прекрасная мысль, и мой портрет, кажется, может всё-таки появиться в "Неделе".
   - Хорошо, - оборвал я ругавшегося Тулькина. - Если ты меня действительно ненавидишь, - сказал я Тулькину, - надень на мой берет свою кепку и дай мне доской по голове. - Я подумал, что вдруг после этого удара я, как та женщина-испанка, вдруг заговорю на чистом английском языке, и обо мне, конечно, сразу же напечатают во всех газетах! И я прославлюсь! Тулькин, будь другом, дай мне доской по голове! Я это заслужил, Тулькин!
   Я думал, что Тулькин с удовольствием выполнит мою просьбу, но, к моему удивлению, Тулькин не только не ухватился за моё предложение, но категорически отверг его.
   - Легко хочешь отделаться! - отозвался из темноты Тулькин, освещая меня электрическим фонариком. - Сейчас всех ребят соберу, и мы тебя, связанного, на базар отнесём и к прилавку тебя привяжем, где уценёнными товарами торгуют. И ещё сфотографируем тебя утром и подпись сделаем: "Бессердечный парень, который украл себя за деньги у своих родителей!" И родителей твоих тоже снимем на карточку: "Бессердечные родители, которые не захотели выкупить своего сына ни за какие деньги!" Всю вашу семейку на весь мир прославим! И Кузовлеву твою прославим - скажем, что она тебя подговорила. И брата твоего не пощадим. Скажем - всё знал, но скрыл...
   Сделав такое жуткое заявление, Тулькин скатился в темноте с чердака по лестнице, а я остался один, связанный по рукам и ногам, без похищения, без славы, и без знаний английского языка, и теперь уже без какой-либо надежды на то, что Таня Кузовлева когда-нибудь обратит на меня своё внимание.
   Я напрягся и изо всех сил задёргал связанными руками.
   Рассказ шестой
   ВОТ ТАК НОВОСТЬ!
   - Я буду водящим, - сказал я и сделал вид, что снимаю со своей руки часы.
   - Ишь какой! - разозлился Сутулов. - Он будет водящим! Я буду водящим!
   - Хорошо, - согласился охотно я, - снимай свой хронометр.
   - А зачем тебе мой хронометр? - спросил меня Сутулов.
   - Сейчас мы будем играть, - объяснил я Сутулову, снимая с его руки швейцарский хронометр и подмигивая Мешкову, Дерябину и Тулькину.
   - Во что играть? - спросил Сутулов.
   - В столб, - сказал я.
   - А что это такое? - спросил Сутулов.
   - Очень весёлая игра... Связывайте его! - приказал я Тулькину, Мешкову и Дерябину.
   Тулькин, Мешков и Дерябин стали с удовольствием связывать Сутулова по рукам и ногам. Сутулов не сопротивлялся.
   - У тебя на даче никого нет? - спросил я Сутулова.
   - До утра уехали, - радостно пояснил Сутулов.
   - Вот и хорошо! - сказал я тоже радостно. - Значит, до утра можно играть?
   - Конечно! - ещё радостней сказал Сутулов.
   - Ставьте его на стул! - приказал я Тулькину, Дерябину и Мешкову.
   Мешков, Дерябин и Тулькин поставили Сутулова на стул. Я сам не стал о него и руки марать.
   - Стоишь? - спросил я Сутулова.
   - Стою, - подтвердил Сутулов.
   - Прекрасно, - сказал я, влезая на соседний стул. - Хронометр твой ходит хорошо?
   - Спрашиваешь! - засмеялся Сутулов. - Тик-так! Тик-так!
   Я прижал к своему уху сутуловский хронометр, покачал головой и сказал:
   - А по-моему, не очень-то хорошо... "Тик" есть, а "така" нет...
   - Иди ты! - сказал грозно Сутулов.
   - Можешь сам послушать, - сказал я и приложил хронометр к стене, а Сутулов приложил своё ухо к хронометру и расплылся в улыбке. - Слушаешь? спросил я Сутулова.
   - И "так" слушаю, - подтвердил Сутулов, - и "тик" слушаю.
   - Тогда так и слушай, - сказал я, - до утра... Только прижимай хронометр крепче ухом к стене, а то уронишь...
   Потом я помолчу и скажу: "Это тебе за Таню... за Кузовлеву, чтоб ты за ней не ухаживал!.."
   А дальше Тулькин, Мешков и Дерябин, конечно, - все они повалятся от хохота на пол, а потом... но что будет потом, я не успел представить, так как к этому времени я уже почти подбежал к дому, осталось только продраться через кусты акации и перелезть через забор, когда совсем рядом я услышал шум и голоса, из которых выделялся голос старика Сутулова:
   - Не боись, ребята... Я этого Лешего беру на себя... Хватит с ним цацкаться.
   - А ты, Дерябин, не расстраивайся, - подал свой голос Мешков. - Ты донт би ин э питти! - успокаивал Дерябина Мешков. - Мы все за то, чтобы Кузовлева с тобой дружила, а не с этим шалопутом. А раз мы все хотим, значит, так и будет. Ду ю андерстэнд?
   - Оф корз, - ответил Дерябин. - Сэнк ю вери мач...
   - Почему это с Дерябиным? - взъерепенился Сутулов. - Кузовлева будет дружить со мной! Все андерстэнд?
   Все промолчали, а я подумал:
   "Ну это мы ещё посмотрим, кто будет андерстэнд, а кто будет не андерстэнд!" - подумал я, сжимая кулаки.
   В это время со стороны кладбища показался бегущий по улице Тулькин с целой оравой мальчишек и крикнул на бегу, посвечивая фонариком:
   - Нет его там! Весь чердак обшарили! А домой не приходил? - спросил Тулькин.
   На всякий случай я бесшумно залёг в кустах, нащупав в кармане пластмассовый мешочек с губкой, пропитанной "жёлтой лихорадкой". Кажется, сегодня придётся пустить в ход. Кажется, сегодня Сутулов от самбо на словах перейдет к самбо на деле.
   - Ноу, - сказал Мешков по-английски, - иф ай хэд син хим.
   Фразу я не понял, но в голосе Мешкова была явная угроза.
   - Куда же он мог запропаститься? Из сторожки скрылся и домой не пришёл? - пискнул Дерябин, держа доску с клавишами на плече, как винтовку.
   Может быть, во время драки мне Дерябин всё-таки даст этой доской по голове и я вдруг всё-таки заговорю на английском языке?..
   - Окружай дом, - скомандовал Сутулов.
   Сутуловские прихвостни проползли рядом со мной. Я даже дыхание затаил.
   - Ну ничего, - сказал Мешков, - я теперь с ним за пиджак рассчитаюсь. Я ему устрою торнейдоу...
   - А я ему за попугая отомщу, - пригрозил Дерябин, перекладывая свою музыкальную доску с одного плеча на другое. - Это надо же, украсть себя за деньги!
   - А сначала он сколько за себя запросил? - спросил Сутулов.
   - Двести тысяч рублей! - сказал Тулькин, которому, видно, было всё равно что врать в темноте.
   Я еле удержался, чтоб не выскочить и не дать Тулькину в ухо. (Рано! Рано! Рано!)
   - Главное, мы же с ним три раза цену на него снижали, - сказал Тулькин. - Я уж в последнем письме написал: "Вернём сына, дайте хоть на эскимо!"
   - Ну и что? - спросил Сутулов.
   - Ну и что... - сказал Тулькин. - Ничего, и за двадцать две копейки не стали выкупать.
   Все мои враги засмеялись. И вместе со смехом стали поносить меня на все лады.
   - Не идёт! - сказал Тулькин. - Испугался.
   - А дома у них кто-нибудь есть? - спросил Сутулов.
   - Отец с матерью, наверно, слышите телевизор?
   Все замолчали. Было слышно действительно, как у нас в доме работал телевизор.
   Кто-то из ребят полез добровольно на дерево и вдруг закричал сверху:
   - Братцы! Да он же дома! Он с какой-то девчонкой передачу смотрит!
   - А где же родители? - спросил Сутулов.
   - Родителей нет, одни сидят.
   - Тем лучше, - сказал Сутулов, поправляя бороду и засучивая рукава.
   Все полезли, кто на забор, кто на дерево. Я и сам вгорячах тоже чуть было не полез на тополь, услышав сообщение, что в нашем доме появилась девчонка, с которой я сижу рядом и смотрю телевизор.
   - Дерябин, да ведь это твоя Кузовлева с Лёшкой сидит! - крикнул Мешков.
   Вот тебе раз! Пока я устраивал себе своё собственное похищение, мой родной брат-тихоня и маменькин сыночек похитил у меня из-под самого носа Таню Кузовлеву! Мою первую любовь! А может быть, он тоже влюбился? Неужели близнецы не только в одно время рождаются, но и влюбляются тоже в одно время?
   - Как же он успел и отвязаться и... - удивился Тулькин. - Я же его специальным неразвязывающимся узлом привязал?.. Вы от калитки не отходили? спросил он Мешкова.
   - Но, - ответил Мешков. - Ви вэр хир лайк э стоуне... Как камни, как вкопанные стояли! - объяснил Мешков, потом он уставился на стоявшего с самым дурацким видом Тулькина и спросил: - Ну что ты?
   - Проявляю...
   - Что проявляешь?
   - Вам этого не понять... Свободу пространственного воображения!.. пояснил Тулькин. - Как же он успел всё это сделать? И просить нас всех письмо подбросить, и похититься, и развязаться, и успеть с Танькой детектив по телеку посмотреть?..
   - Да это не он смотрит телевизор с Кузовлевой, - осенился вдруг Вадим Лютатовский.
   - А кто же? - спросил Сутулов.
   - Его брат Сашка!.. А Лёшка с этим письмом делал отвлекающий манёвр, брату создавал обстановку!
   - Да что вы, - возмутился Мешков, - он же ко мне с этим письмом подошёл... Подошёл как Лёшка, а потом я подумал, что это всё-таки Сашка!
   - Какой Сашка! - теперь взъерепенился Дерябин. - Это он ко мне подошёл как Сашка, а потом я вижу, что это Лёшка.
   - Тогда кто же сидит сейчас дома? - спросил Сутулов.
   - Лёшка, - сказал Дерябин.
   - Сашка, - сказал Мешков.
   - А по-моему, они и сами не знают, кто из них сейчас сидит перед телевизором, - заявил Вадим Лютатовский. - У близнецов, говорят, это бывает.
   - Сейчас, - сказал Сутулов, - погадаем. Если монета упадет на цифру, сидит Сашка. - С этими словами Сутулов подбросил в воздух монету, поймал, поглядел на разжатую ладонь и сказал: - Сашка! Это Сашка! Сейчас вызовем его на улицу и свернём нос налево, а придёт Лёшка, свернём ему нос направо, чтоб не путали нас... и чтоб наших девчонок у нас не отбивали!..
   Но, несмотря на призыв Сутулова, никто не двинулся с места, даже влюблённый Дерябин и тот продолжал стоять, хотя Сутулов продолжал всех подбадривать.
   "Молодец Сутулов, - подумал я. - Молодец! Так Сашке и надо! Своротят нос набок! И всё! И операцию не надо будет делать! Пусть не отбивает девчонок у своего родного брата! Ну, ну, братцы, ну, вперёд же, вперёд!.."
   - Сашке своротить нос, конечно, можно, - усомнился Тулькин. - А вдруг это сидит с Таней не Сашка, а Лёшка, он мне как-то грозил, что у него такое секретное оружие есть, что, в случае чего, мы его до-о-олго помнить будем!
   - Да это она не с Лёшкой сидит, это она с Сашкой сидит... - загорячился Лютатовский.
   - Обоснуй! - оборвал его Сутулов.
   - Да не будет она с Лёшкой сидеть! С Сашкой будет, а с Лёшкой нет... заявил Вадим Лютатовский.
   - Докажи, - снова оборвал Сутулов Лютатовского.
   - И докажу, - сказал Лютатовский. - Знаете, какой он ей фокус недавно показал. Я как раз в продовольственном магазине был, смотрю: у прилавка Завитай стоит с тяжёлым мешочком в руке. Я сразу подумал, что он здесь неспроста стоит. Он стоит, и я стою. Он смотрит в окно, и я смотрю. Он чего-то ждёт, и я тоже стою чего-то жду. Вдруг в магазин вбегает Кузовлева. Завитай задёргался, как будто его в электросеть включили. Кузовлева - к прилавку, Лёшка - к прилавку. Кузовлева - к кассе, а он успел её обогнать и встать перед ней. А я смотрю на Завитая и думаю: ну это всё неспроста, тем более что у него какой-то тяжёлый мешочек в руках. Доходит очередь до Лёшки, он говорит кассирше: "Четыре пятьдесят в кондитерский!" - и протягивает кассирше свой мешочек. И что же вы думаете было у него в мешке?
   - Обыкновенный песок, - отгадал Сутулов.
   - Нет, - сказал Лютатовский.
   - Сахарный... - предположил Дерябин.
   - Нет, - сказал Лютатовский.
   - Зи голден санд! Золотой песок! - предположил Мешков.
   - Ничего подобного! - ответил Лютатовский. - В мешке у него были копейки! Одни копейки. Четыреста пятьдесят штук копеек! Представляете, что началось в очереди?.. Одна Кузовлева только молча ждала, когда кассирша пересчитывала четыреста пятьдесят копеек, а очередь просто вся изругалась на этого Завитая!..
   - Нет, чтоб уступить место лэди, - сказал Мешков. - Марфа Джентльмен.
   - Я бы уступил, - сказал Дерябин.
   - Он за свои штучки отца родного не пожалеет! - добавил Тулькин.
   - Не пожалеет?.. - возмутился Дерябин. - Уже не пожалел! Фокусник несчастный!
   Все возмущенно загудели:
   - Штучкин-Мучкин!
   - Капитан Копейкин! - сказал Сутулов.
   "Эх, вы! - крикнул я, неожиданно выскакивая из темноты на свет. - Да разве это был фокус или штучка? Да вы знаете, почему я с этими копейками впереди Кузовлевой встал? Да я разве для того, чтоб её задержать, в очереди встал? Да я перед Кузовлевой встал со своим мешком, чтоб подольше возле неё постоять, пока кассирша мои несчастные копейки пересчитает. Да я бы ради Кузовлевой готов был мешок с целым миллионом копеек к кассирше притащить. Пусть бы она считала, а я бы всё стоял возле Кузовлевой, а очередь бы ругалась, а кассирша бы всё считала... а я бы всё стоял... а Кузовлева бы всё смотрела на меня спокойно и серьёзно, как тогда, а я бы всё стоял... А ты, Лютатовский, жалкий сплетник, гнусная скрытая камера..."
   И все замолчали, как один... замолчали бы... если бы я вышел и сказал бы так... но я не вышел... я продолжал таиться в кустах. Я подумал, что если я так скажу, то они опять не поверят, что я - это я, они опять подумают, что так говорить может только Саша, а что я сижу там с Таней и смотрю телевизор, и когда я... то есть не я, а Саша выйдет из дома с Таней, то они, конечно, набросятся главным образом на него и своротят ему нос направо. На меня тоже, конечно, набросятся, но не главным образом, а разве Саша может от них отбиться, как это смогу сделать я? Да никогда в жизни!
   Поэтому я продолжал сидеть в кустах, сжимая в кармане своё секретное оружие, и, скрипя зубами, молча наблюдал, как будут события развиваться дальше. Мне вдруг почему-то не захотелось, чтобы Саше сворачивали нос, всё-таки ему его нос ведь будут из-за меня сворачивать, а не из-за него...
   - Ну что, будет после этого сидеть Кузовлева с Лёшкой? - спросил Лютатовский.
   - Не будет! - согласился Сутулов.
   - Не будет! - сказали Мешков и Тулькин.
   - Не будет, - подтвердил Дерябин.
   - Не будет! Не будет! - зашумели прихвостни.
   - Вызываем? - спросил Сутулов.
   - Вызываем! - сказали Мешков и Тулькин.
   - Вызываем! - подтвердил Дерябин.
   И они вчетвером подбежали к нашей даче и рывком открыли дверь. На траву упал параллелепипед света.
   - Выходи, Леший! - крикнул Сутулов, грозя кулаком одной руки, а другой поглаживая свою фальшивую бороду.
   - Эй ты, брат авантюриста! - крикнул Мешков. - Адвентчерс бразер! Герр аут! Выходи!
   - Выходи! - сказал Тулькин. - Есть дело... Уголовное!..
   - Выходи, выходи, - пискнул Дерябин, - брат капитана Копейкина!
   Сутулов всё продолжал засучивать рукава.
   Я сунул руку в карман, развязал на ощупь пластмассовый кулёк и, протолкнув в него руку, сжал лежавшую в кульке мокрую губку, пропитанную "жёлтой лихорадкой".
   "Разделяй, Завитайкин, и властвуй!" - сказал я сам себе, и вышел на свет, и направился твердым шагом прямо по направлению к Сутулову.
   Рассказ седьмой
   НОС ИЗ ПЛАСТИЛИНА
   Во время драки Дерябин всё-таки ухитрился и без моей просьбы дал мне своим "роялем" по голове. Голова болит до сих пор, но в смысле английского языка этот удар никаких знаний мне не прибавил, но это не имеет уже никакого значения. А Сутулов-то самбо только на словах знает, а на деле ничего подобного. Примитивно дрался, как питекантроп.
   На веранде ворочался на раскладушке брат мой... враг мой... Не захотел спать со мной в одной комнате... Подумаешь...
   Я взял забытую Сашей на столе книгу и раскрыл её, чтобы узнать, на что он всё-таки хотел пойти, чтобы только не походить на меня... Под цифрой один было написано: "Восстановительная хирургия". Восстановительная... это когда что-то восстанавливают в лице, а Саша хотел что-то изменить в лице, то есть разрушить, значит, разрушительная хирургия...
   - "К пластическим операциям, - прочитал я вслух, - относятся все операции по устранению (читай по нанесению!) всевозможных изъянов лица... Метод Филатова заключается в следующем..." - Но здесь у меня перехватило дыхание, страшно как-то стало, операция всё-таки... и я захлопнул книгу. С веранды доносилось всхлипывание. Неужели Саша плачет?..
   Я вышел на веранду. Саша лежал в кровати в своём выходном костюме, уткнувшись лицом в подушку, и плечи его как-то странно вздрагивали...
   - Ты знаешь, Саша... - сказал я тихо-тихо.
   - Она теперь не захочет меня видеть! - закричал на меня Саша, поворачивая ко мне лицо в самых настоящих слезах. - И всё из-за тебя! А мы вчера ещё договорились сегодня пойти с ней в кино! А она ещё вчера сказала после драки: "Неужели это будет продолжаться всю жизнь?" А я ещё когда говорил тебе, что я не хочу на тебя больше походить и не буду, вот увидишь!
   - Саша, - перебил я Сашу, - я как раз к тебе и пришёл сказать, что больше этого не будет...
   - Я тебя и слушать не хочу... Ты уже сто раз говорил, что этого больше не будет... Твоё счастье, что папа с мамой сегодня у бабушки ночевали...
   - Ты меня не понял, - сказал я, - э-т-о будет всегда, а э-т-о-г-о больше не будет...
   - Чего - этого?
   - Ну сходства нашего больше не будет. Я всю ночь не спал и твёрдо решил, что ты не должен делать себе никаких дефектов в лице, это будет справедливее, если я сделаю... эти дефекты... по методу Филатова, чтобы не ты не походил на меня, а чтобы я... не походил на тебя... а ты уж... ты ещё несколько дней потерпи наше сходство... Понимаешь, я твёрдо решил...
   - И правильно сделал, что решил! - сказал Саша, глухо так, сквозь подушку.
   Мы оба замолчали. А что говорить, когда и так было всё ясно.
   - Только я бы хотел с тобой посоветоваться... Я вот хочу себе искусственную горбинку на носу сделать, - сказал я, - как ты считаешь... вот такая пойдёт мне или нет?.. - Я прилепил к носу горбинку из пластилина.
   Саша обернулся ко мне, и я увидел на его лице сразу и смех и слезы. Потом он почему-то рассердился и сказал:
   - Что ты сделал? Что ты сделал?
   - Как - что? - ответил я. - Нос.
   - Ты же похож с этим носом на попугая, - сказал Саша. - Ты что хочешь, чтобы надо мной снова все смеялись, что у меня родной брат с таким носом? Попроси хирурга себе сделать нормальную горбинку. Вот такую, какую хотел сделать я... - Саша достал из кармана сложенный вчетверо листок и развернул его. На листке был изображён Сашин прямой нос и пунктиром небольшая индейская горбинка в духе Фенимора Купера.
   - А я хотел, чтобы мне сделали нос, как у Сирано де Бержерака... Помнишь, мы смотрели по телевизору?.. - сказал я.
   Если бы Саша меня спросил: "Почему как у Бержерака?" - я бы ему ответил со значением: "А потому, что ему тоже не везло в любви, как и мне!.." Но Саша меня спросил совсем о другом:
   - А неужели не проще изменить свой характер? Ты же раньше был вполне приличный брат. И какая тебя муха укусила?.. Ты можешь изменить свой характер?
   - Как - изменить? - спросил я.
   - Ну, перестань выкидывать свои дурацкие штучки-дрючки!.. Неужели ты не можешь придумать что-нибудь серьёзное?.. Если уж тебя действительно муха укусила. Ты знаешь, например, кто придумал первую вязальную машину?
   - Нет, - сказал я, - я не знаю, кто придумал первую вязальную машину.
   - Уильям Ли из Кембриджа, чтобы помочь своей любимой девушке. Понимаешь, она была бедная и вязала чулки на спицах и продавала их, понимаешь?
   - Понимаю, - ответил я.
   - Металлы и то бывают благородные, а ты ведь человек, - сказал Саша грустно-грустно.
   - Кстати, Саша, насчёт мухи, - сказал я тоже не очень-то весело. - Дарю тебе свою идею насчёт, правда, не мухи, а насчёт комара...
   - Какую ещё идею? - насторожился Саша. - Насчёт какого комара?
   - Самого обыкновенного комара, - сказал я. - У нас на дачном участке одну девочку... - я мужественно не назвал Танино имя, я сказал просто: одну девочку, - всё время кусают комары, а нужно сделать под микроскопом малюсенькую пипетку, потом поймать комара и залить ему нос расплавленным парафином и потом этого комара отпустить, и через несколько часов на нашем участке не останется ни одного комара...
   Я думал, что Саша спросит меня: "А почему не останется ни одного комара?.." Но Саша меня не спросил, он вообще меня не слушал, он настолько высунулся из окна, что даже непонятно было, как он не падает на землю.
   Я посмотрел туда, куда смотрел Саша, и увидел Таню Кузовлеву: она вышла на крыльцо своей дачи и тут же скрылась в доме. При виде Тани у меня внутри что-то заболело, но я сразу как-то не смог разобраться, что у меня болит и где, я просто сказал вслух:
   - ...И через несколько часов на нашем участке не останется ни одного комара!..
   А Саша рванулся в нашу комнату и, открыв шкаф, стал, как девчонка, прикладывать к своему выходному костюму спортивные курточки и смотреться в зеркало.
   - Ты на меня не сердись, - сказал он, в общем-то не обращая на меня внимания, - что я тебя не отговариваю от операции, я один мог терпеть твои штучки, может, и всю жизнь... но я теперь не один... то есть не совсем один... - поправился Саша.
   Я хотел сказать, что я всё понимаю и что поэтому и решился на операцию, что Саша действительно теперь не один, то есть не совсем один, но вместо этого сказал:
   - И на нашем участке не останется ни одного комара... потому что комар, которому зальют жало парафином, скажет остальным комарам: "Летим, братцы, отсюда скорей, а то здесь носы парафином заливают!.." И тогда одну девочку... перестанут кусать комары... Ну, пока, Саша, прощай, - сказал я, стараясь не смотреть на своего брата. Когда я смотрел на Сашу, то казалось, что как будто это я в зеркале собираюсь на свидание. - Прощай, - сказал я ещё раз.
   - Почему прощай? - удивился Саша. - До свидания.
   - Может, не увидимся, - сказал я.
   - Как - не увидимся? - ещё больше удивился Саша. - Почему не увидимся? Это же не сложная операция... не очень сложная...
   - Нет, я говорю: не увидимся... как близнецы... а увидимся просто... как родные братья...
   С этими словами я вышел из дому на крыльцо.
   Когда мой брат Саша копает в огороде грядки или колет в сарае дрова, он говорит, что в это время он испытывает какую-то мышечную радость, которую открыл академик Павлов, про которого я видел кино по телевизору. В кино, правда, он про эту радость ничего не говорил, но Саша говорит, что он про неё писал в какой-то книге. А раз Саша говорит, что академик Павлов писал про эту радость, - значит, это правда. Мой брат не я, он врать не станет.
   А вообще-то мыть крыльцо я стал не для того, чтоб узнать, существует мышечная радость или нет, я стал его мыть, потому что на улице снова показалась Таня Кузовлева, и мне так захотелось, чтобы она хоть на одну секунду приняла меня за Сашу, что я ничего не мог сделать с собой, хотя после всего, что произошло и вообще... и в частности... мне совсем не следовало этого делать. Размазав тряпкой воду по лестнице, я так не сводил всё время глаз с Тани, что даже не заметил и не услышал, как возле крыльца с авоськами в руках появилась моя мама. Она ласково посмотрела на меня и спросила:
   - А где наше наказание? (То есть где, значит, я.)
   - Там, - сказал я.
   Я ведь не врал, ведь в эту самую минуту не я, а Саша был моим наказанием. У меня опять где-то что-то сильно заболело. Это была совсем незнакомая и совсем непонятная мне боль, поэтому, когда за штакетником нашей дачи появилась Таня Кузовлева, я от неожиданности сел на мокрые доски крыльца, и мы долго пристально смотрели друг на друга.