Медведев Юрий. Чертова дюжина 'Оскаров'

   Жилевин залпом опрокинул рюмку и запил моим лимонадом.
   - На Сатурне жизни нет, - сказал я твердо. - Там такие разреженные ядовитые газы, что...
   - А я тебе говорю: сатурнианцы, даже не спорь! - запротестовал Жилевин. - Из-за них-то и пошла моя жизнь вкривь да вкось. Ты дальше слушай, самое главное опять впереди.
   Кричат они, возмущаются, кое-кто даже грозится все ущелье в пух и в прах разворотить, с лица земли стереть друзей моих, товарищей за клевету на планету и всю их благородную цивилизацию. Еле-еле восстановил Капитан порядок.
   "Погодите, - говорит, - высокомудрые сатурнианцы, расправиться мы с туземцами всегда сумеем, да только сперва поглядеть надо, чего они там уже наснимали".
   Тут я им и поясняю: да не готов еще фильм, три эпизода не отсняты, трюки не смонтированы, звук не наложен, и все такое прочее.
   "Ничего, посмотрим, что уже отснято", - отвечает Капитан и допытывается: где коробки с отснятой пленкой.
   "Где ж им еще быть, - говорю я, - кроме сейфа Миши Барковского, он с этим сейфом днюет и ночует. В палатке главного режиссера, - говорю, отснятая пленка, под нами, внизу". И тычу пальцем в пол. Чудно, но пол вдруг стал прозрачным как стекло, и опять увидел я под собою все наше сонное королевство.
   "Покажи, где эта палатка", - велит Капитан.
   "Вот там, - говорю, - рядом с речушкой, возле обрыва, крыша драконами размалевана".
   Я еще и рта не закрыл, а уж лучик мой желтенький к палатке протянулся, заграбастал сейф и в медузу тем же макаром, что и меня, поволок, а в сейфе, между прочим, килограммчиков двести, не меньше, его обычно вчетвером на машину грузят. Я оглянуться не успел - стоит сейф рядом со мною.
   "Ключи, ключи забыли!" - опять тычу я пальцем в пол, а пол на глазах мутнеет, и стал как прежде.
   Какие там ключи! Один из них по знаку Капитана к сейфу подсеменил и лапы внутрь сквозь стенки - нет, ты только представь: сквозь толстые стальные стенки! - просунул. Вытащил он все девять коробок с пленками и сразу с ними смотался из зала. Свет начал меркнуть, и прямо над собою, словно в воздухе, я увидел, как вспыхнули кадры из "Десанта на Сатурн"... И давай глазеть таксы на нашу продукцию, все посмотрели, правда, время от времени гвалт поднимался невообразимый, это когда шли сцены на Сатурне, сам понимаешь. А когда прошел последний эпизод, там, где Катя Паскалева с Мастрояни целуются, выдворили меня таксы из зала. Я так понял: теперь будет решаться наша судьба. Сижу в коридорчике среди огней, по стенам прыгающих, зуб на зуб не попадает, такой озноб охватил, все тело ходит ходуном.
   Не помню, сколько пришлось ждать, наконец потащил меня пузырь воздушный обратно в зал. Там теперь было пусто, сидел на своем возвышении Капитан, а с ним пять-шесть такс, вот и вся компания. И возвещают они, стало быть, мне свою резолюцию. Во-первых, все сцены на Сатурне они постановили изъять и забрать себе, не знаю уж, для каких целей. Во-вторых, вместо забранной пленки вложили они в коробки несколько документальных видовых фильмов о всамделишной сатурнианской жизни. Это, значит, чтоб земляне, хоть они в полное доверие других миров еще не вошли, начинали помаленьку понимать, с какими не такими уж дикими цивилизациями доведется им встретиться. Понятно, в будущем, не сейчас. Чтоб психика землян настраивалась в нужную сторону. В-третьих... это меня касалось. Пересмотрели мое дело, пожалели потрошить, как лягушку, разжалобил я их, видно, мольбами. А под конец Капитан и говорит.
   "Не будем мы, - говорит, - Илюша, мозг твой облучать, память об нынешней ночи стирать. Боимся, не рассчитаем чуток, заденем ненароком то место, где дар твой бесценный затаен. Ты, - говорит, - Илюша, единственное разумное существо в нашей системе солнечной, а может, в целой Галактике, с таким даром к языкам. Ты, - говорит, - себя теперь береги. Как наши экспедиции станут впредь к вам прилетать, а они время от времени прилетают, будешь ты у нас вроде переводчика, толмача, если нужда, ясное дело, возникнет. Только уж, чур, давай договоримся по-джентльменски, говорит Капитан. - Обо всем, что видел-слышал, никому ни гугу. Поклянись самой страшной клятвой, что тайну неукоснительно соблюдешь. А коли заикнешься кому, тогда на себя пеняй, больше ни на кого. Дара речи беспощадно лишим да вдобавок выведем из человеческого облика".
   Ты представляешь, дружище, так и пригрозил: мол, из облика человеческого выведем, каков фокусник, а? "Быком, - говорит, - вмиг обернешься, либо козлом, либо собакой, либо еще кем придется. Нам, сатурнианцам, перелицевать твою внешность - раз плюнуть".
   Почесал я затылок в раздумье и, сам понимаешь, поклялся. Куда деваться, на что хочешь пойдешь ради спасения собственной шкуры. Пожалуй, я еще закурю, поднеси огонька, дружище. Классная, говорю, у тебя зажигалочка, знаток за такую сотню целковых отвалит, глазом не моргнет. Титановая, говоришь?
   - Титановая, - подтвердил я, а Жилевин, глубоко затянувшись, продолжал:
   - Остальное уже не так интересно. Улетели они в Африку, к настоящим нгальцам, фильм свой кропать, я даже название запомнил: "Высадка на Землю". Если скажу, сколько у них на съемку всего фильма уходит, ты опять не поверишь. Одна-единственная ночь, понял. Сотни две камер сразу задействованы, павильонов съемочных под сотню, не чета нашим киностудиям. Ничего не попишешь, далеконько шагнула техника ихняя, куда угнаться землянам...
   Так вот. Отволок меня луч в астроотсек - батюшки-светы, каким же убогим он мне показался! Я как будто из Петродворца в барак съехал. Люк я для видимости, понятно, захлопнул, но к щелочке глазом прикипел, любопытство разбирает, как дальше все закончится с медузой. Замечаю, ослабевает сиреневый свет, ослабевает. И огоньки, что по медузе перемигивались, вроде бы потускнели, пока вовсе не пропал корабль сатурнианский, будто его и не было. Вдруг - как выключателем кто щелкнул - ожило наше заколдованное королевство. Движок дизеля заработал, свет везде вспыхнул, Барковский, как обычно, рупором размахивает, нгальцы в пляске своей трясутся, репетируют эпизод.
   Выкарабкался я из планетолета, с холма единым махом сковырнулся, подбегаю к Барковскому - все честь по чести, все на своих местах, будто и не было ничего. Заглядываю тайком в палатку к Барковскому - сейф цел-целехонек.
   Через несколько дней Барковский в Москву ненадолго смотался. И коробочки с пленкой - заметь! - с собою увез, наткнулся, видимо, на подарочек инопланетный. А когда возвратился из Москвы, объявил всем громогласно: я, мол, способ особый изобрел для съемок натуры на Сатурне, что-то вроде сверхблуждающей маски, поэтому хижины к черту размонтировать, статистов разогнать, экспедицию свернуть, остальное доснимем в Москве, в павильоне.
   В общем, к маю "Десант на Сатурн" был готов. Жаль, ты его не видел, обязательно посмотри. Фильм шесть часов идет, а не оторвешься. Какой там Сатурн! Какие дворцы летающие! Какие подводные съемки! С чудовищами многоглавыми, с русалками, их на Сатурне тьма-тьмущая, со схватками хищников, каждый метров по сто пятьдесят. А города какие! Дома наподобие деревьев из почвы вырастают, километров на десять в вышину! Сатурнианцы как стрекозы в небе порхают! Рай, да и только!
   К осени Барковский все главные премии у нас в стране уже сорвал: и в Ташкенте, и в Новосибирске, и в Кишиневе, и на Московском международном везде. Послали "Десант" в Канны - полный триумф! В Венецию - и тут Барковский всех обскакал, и Феллини, и Бюнюэля, и Бергмана, будь покоен. Из Триеста привез в том же году "Бриллиантовый астероид", с Филиппин "Золотой лотос". Как Барковского везде принимали! Какие речи говорили! Патриархом современного кино с чьей-то легкой руки начали величать, хотя какой он патриарх в свои сорок семь с хвостиком, верно я говорю, а?
   Я, понятное дело, везде с ним катался, везде порхал, и на меня отблеск его славы, как говорится, пал. Он на телевидении - и я на телевидении, он ручку жене президента целует, и я прикладываюсь, а как же иначе, личный переводчик, без меня ему шагу ступить некуда, он в иностранных языках был ни бум-бум... И вот наконец сваливаются на него все тринадцать "Оскаров" разом - представляешь, что это такое?
   Из актеров трое получили: Пол Ньюмэн, Филипп Ноаре и Катя Паскалева, красивая такая болгарка, она еще в "Козьем роге" прогремела, наверно, ты знаешь. Сценарист получил, оператор, художник-декоратор, художник по костюмам, даже звукорежиссеру не пожалели золотой статуэтки, никогда такого не было за всю историю кино...
   И закатили же нам встречу на родной земле по возвращении из Голливуда не буду описывать в подробностях, все равно не поверишь. Целых два года валялись мы как сыр в масле. Буквально все - от кинопередвижника до академика - стелились перед Барковским. Герой! Метр! Член всех международных жюри! Президент Всемирной академии киноискусства! Жену с двумя детьми бросил, на француженке женился, это высший шик у наших киношников, да и не только у киношников... Я тоже на свой институт рукой махнул, и без диплома не последний человек на Земле...
   Слушай меня внимательно. Теперь начинается самое печальное. Последние полмесяца мы с Барковским болтались здесь, в Судаке. Очередной международный симпозиум. Опять Мишку до небес превозносили, какую-то премию вручали, у него этих премий хоть пруд пруди. А в прошлую субботу зашли мы сюда, в этот кафешантан, клюнуть по маленькой, как говорится. Здесь уютно, народу днем почти нет, а главное, столы здесь из реквизита "Десанта на Сатурн", видишь, какой они заковыристой формы.
   - Их форма напоминает орбиту планеты с двумя солнцами, - сказал я.
   - Наверно, так оно и есть, - согласился Жилевин. - Вам, ученым, виднее. Эти столы у нас стояли в кают-компании планетолета. Уговорил нас тогда продать здешний директор, ужас как приглянулись ему эти столы...
   Сидим мы с Мишкой, потягиваем коньячок, и представь себе только, какую он речь заводит, мерзавец.
   "Кончились, - говорит, - для тебя, Илюша, золотые деньки, отъездился ты со мною по заграницам. Я, - говорит, - теперь в иностранных языках и сам поднавострился, без тебя вполне обойдусь. А главное, - говорит, - неудобно мне стало с тобою, Илюша, в высшем свете фигурировать".
   "То есть как неудобно? - спрашиваю я прохвоста Мишку. - В пятидесяти двух странах вместе побывали, целый пуд соли съели, везде верою-правдою тебе, как собака, служил, и вдруг - бац! - неудобно".
   "А потому, - говорит, - неудобно, что супруга моя теперешняя Брижитт вида твоего не выносит. Ты, между прочим, на себя в зеркало лишний раз оглянись. Нос как слива, глаза и впрямь собачьи, уши торчком, плешь до затылка".
   Ну и взяла ж меня тут злость, даже какое-то удушье охватило! Ах ты, думаю, тварь, из-за смазливой бабенки предаешь друга своего закадычного, да что там друга! Раба!
   "Может, лысина у меня и до затылка, - говорю, - зато совесть перед людьми чиста. На хлебах ворованных не жирею, как некоторые другие гении-лауреаты".
   "Про какие такие ворованные хлеба начал ты лясы точить? - спрашивает Барковский. - Ты, - говорит, - плешивый, ври-ври, да не завирайся".
   Дружище, можешь себе представить, он меня сам, самолично обозвал плешивым!
   Сжал кулаки я под столом, молчу, от обиды губу в кровь прикусил, а в мозгу будто дятел колошматит клювом: плешивый! плешивый! Я, понятно, не Марлон Брандо и не Ален Делон, но тоже кое-какое имею о своей особе представление. Без уважения к себе не то что человек, даже зверь жить не станет, верно я говорю, в?
   "Ах ты тварюга, - говорю, - Мишка! Ты мне моги должен умывать за "Десант на Сатурн", за то, что из семьи торговцев да барышников в люди выбился. Как говорится, из грязи - да в князи, а ты..."
   В общем, помутился у меня разум, забыл я про клятву мою страшную инопланетянам, про все на свете забыл. И выложил Барковскому правду-матку, насчет сатурнианцев. Все выложил, ничего не забыл, пусть, думаю, хоть правдой подавится.
   И что ты думаешь, дружище? Он спокойно до конца все выслушал, даже бровью не повел, а после поднялся и говорит.
   "Ты, - говорит, - спятил. Чокнулся натуральным образом. Все это глупость несусветная, бред больного воображения. Тебя, - говорит, - в сумасшедший дом поместить надо, причем пожизненно, и я, - говорит, - при желании позабочусь об этом. Впредь ты мне, - говорит, - хорек плешивый, даже на глаза не попадайся!"
   И ушел, предатель, в тот же день упорхнул в Москву, а оттуда в свой Париж, к Брижитке размалеванной. Ну я и запил от обиды, стыда и огорчения...
   Жилевин вытер платком слезы и горько вздохнул:
   - Пропади он пропадом в своем Париже. А ты, дружище, коли туда и впрямь собираешься, всенепременно полюбопытствуй на мерзкую харю Барковского. Не знаю, на кого похож я, а этот двурушник - вылитый шакал, ужасный и злой, тонко об этом сказано в древнем стихе, что ты читал.
   - Обещаю тебе полюбопытствовать на шакала Барковского, - улыбнулся я, и он тоже мне улыбнулся в ответ жалкой своей улыбкой.
   Я осмотрелся. Старичок, разгадывающий кроссворд, исчез. Влюбленные сидели к нам спиной, обнявшись, и смотрели на заходящее солнце. Буфетчица дремала у стойки. Больше в ресторанчике не было ни души.
   - Но хоть ты-то мне, дружище, веришь? - заискивающе спросил Жилевин и потянулся за очередной сигаретой.
   - Верю тебе, - сказал я. - Верю, что именно так все и было. Как ты описал. Но одна деталь для меня не совсем ясна. Как ты решился нарушить клятву? Не боишься, что они исполнят свою угрозу?
   Жилевин почесал возле уха и ответил:
   - Честно говоря, побаиваюсь. Но уж коли грех на душу взял, никуда теперь не денешься. Я так рассудил. Даже если они за мной и следят, допустим, то все равно с Сатурна меня козлом не сделаешь, расстояния больно велики, мильоны километров. Надо сюда им опять добираться. А здесь меня на мякине не проведешь, стреляный воробей. Я теперь за город, или в рощу, или в парк ни за какие коврижки не подамся. Буду жить в самой гуще народа. Сам понимаешь: над Москвой или даже над Судаком медуза ихняя не станет торчать, не такие они дураки.
   - Ты прав, - сказал я. - Всем инопланетным экспедициям наверняка запрещено демаскировать себя подобным образом. Однако существует другой путь. Они смогут зависнуть на орбите, а к тебе командировать специалиста по преображению личности.
   - Наивный ты человечек, дружище, - широко улыбнулся Жилевин. Допустим, пришлют они кого захотят. Теперь рассуди: неужто он может объявиться в людном месте? Я ж тебе говорил, они на такс похожие, уродливы до неимоверности, я по сравнению с ними красивей Жерара Филипа. Да если такое чучело в золотом скафандре появится, допустим, на пляже, или в магазине, или еще где - ты представляешь, какое начнется столпотворение? Если все же удастся ему меня схватить и потащить к медузе, живым ему не уйти, будь спокоен.
   - Не заблуждайся относительно их уродства, - сказал я. - Скорее всего ты имел дело с роботами. Истинный облик тех, кому ты давал клятву, тебе, может быть, вообще незнаком. Кроме того, никто им не мешает для командированного сюда специалиста изготовить скафандр, внешне абсолютно копирующий человека. Ты меня прости, я ученый, привык к логическому мышлению.
   - Слаба твоя ученая логика, дружище, - отвечал, не раздумывая Жилевин. - А машину для усыпления и переиначивания меня он за собою, что ли, поволокет? Машина эта в кубатуре больше нашего ресторана раз в пять, ученая твоя голова. Я ж видел эту машину на медузе.
   - Техника совершенствуется не только на Земле, - сказал я своему удивительному собеседнику.
   - Дай-ка мне еще прикурить, - попросил после некоторого раздумья Жилевин. - Гран мерси, как говорит эта перекрашенная выдра Брижитт... И все-таки классная у тебя зажигалочка. С ума можно сойти. Надо же: титановая...
   - Ты прав, она титановая. Сконструирована на Титане, обитаемом спутнике Сатурна. А на самом Сатурне жизни нет, - сказал я и нажал четыре нужные кнопки на зажигалочке.
   За мгновение до того, как Жилевин залаял.